Белый газовый шарф

Вовки в ванной комнате уже нет, а вот следы свои он оставил везде. Ментоловый запах зубной пасты, шлепок пены для бритья на краю раковины, косо стоящая в стеклянном стаканчике зубная щетка красного цвета, горьковатый аромат лосьона после бритья, мокрое полотенце на краю джакузи. Попользовался, набросал, вытерся и уже что-то замутил на кухне с завтраком. А хулиганить в ванной теперь моя очередь.
Когда я выхожу весь такой свежеприготовленный, без добавления красителей и консервантов, Вовка уже допивает свой чай, и мы меняемся местами.
- Доброе утро, - бросает он мне, и подставляет свои губы, не отводя глаз от плазменного экрана, из которого выливается сплошной утренний позитив в виде выпуска новостей. Я касаюсь ладонью его спины, целую его и сажусь на его стул. Почти не отводя глаз от телевизора, он наливает мне чай, ставит передо мной чашку, бросает туда три куска сахара и только потом наклоняется к моему лицу.
- Я сделал горячие бутерброды, хочешь?
- Не-а, - отвечаю я со счастливым лицом.
- А что тебе дать?
- Иди, я сам, а то опять в пробке жить будешь, - советую я, а он не уходит, хоть и опаздывает, и стоит передо мной в одних джинсах, требуя развернутого ответа.
- Может, йогурт? Или омлет? Я быстренько?
- Да сделаю я.
- Прости, я не могу больше уговаривать.
Он выходит из кухни, а я смотрю новости и пью чай. Мне совсем не хочется есть, я прислушиваюсь к себе и понимаю, что расслабуха скоро пройдет, потому что у меня только дома доброе утро, а на работе будут проблемы. Там Германов, мой шеф, и что бы я ни делал, он всегда найдет то гавно, с которым меня можно будет смешать.
Вовка залетает на кухню и выхватывает у меня из-под носа мою же чашку с чаем. Он уже нацепил свой черный костюм, белую рубашку и, конечно же, повязал галстук. Сделав последний утренний глоток чая, он спешит в коридор, а я иду за ним, чтобы закрыть после него дверь. Наблюдая за тем, как он, присев на корточки, завязывает шнурки на своих дорогущих ботинках, я уже нашариваю на тумбочке его ключи и, когда он встает, вручаю их ему, как золотую медаль.
- Все, - он выбегает из квартиры, и я слышу, как гремят его шаги по лестнице.
Запечатывая себя в квартире на следующие полчаса, я начинаю неспешно собираться на работу. Вовка наверняка уже выруливает к Третьему транспортному кольцу, ему надо быть на работе вовремя, и я молюсь, чтобы у него было хорошее настроение вечером, а я доеду до метро, мне так ближе, и в мою контору можно немного опоздать.


- Германов вас собирает, - бросает мне его секретарша. - Сегодня в половине четвертого. Экономисты, бухгалтерия, кадры, замы.
- Спасибо, - отвечаю я и открываю дверь своего кабинета. Хорошо, что сбор не сейчас, мне еще надо закончить с отчетом, хотя я был заранее уверен в том, что Германов начнет расправу в половине четвертого именно с меня.
Целый день я корпел, словно проклятый, над кипой бумаг, то и дело переводя взгляд с экрана компьютера на документы, пока у меня не произошла самая что ни есть настоящая расфокусировка зрения. Придавив пальцами веки, я откинулся на спинку кресла и, оттолкнувшись ногами от пола, крутанулся вместе с ним. Моя коллега Ирочка, чей стол был в углу кабинета, улыбнулась, увидев, каким образом я пытаюсь расслабиться. Я оттолкнулся ногами от пола, и мы вместе с креслом подъехали к ее столу.
- Ирусик, а что у нас с договором?
Ирочка сдвинула бровки.
- Ну, его еще не привезли.
- Какая наглость. Позвони им, напомни, а?
- Хорошо, Андрей Евгеньевич.
Я оттолкнулся ладонями от ее стола, покатился к своему и тут, конечно же, распахнулась дверь. К нам лично пожаловал наш генеральный директор Германов, хлыщ, каких свет не видывал, протеже кого-то там сверху, работающий у нас около полутора лет, пахнущий океанским бризом, спокойно относящийся ко всем в головном офисе, кроме меня.
Въехав животом в край стола, я с вызовом посмотрел на шефа. Молодой мужчина, симпатичный, а смотрит зверем, ну, разве так можно?
- Андрей Евгеньевич, мне сегодня позарез надо, чтобы ваш отчет лежал передо мной на собрании, – вкрадчиво произнес он. - Вы успеваете?
- У меня уже все готово, - ответил я. - Я проверяю.
- А если все-таки не готово, то хоть приложения с цифрами предоставьте, надо же хоть от чего-то отталкиваться.
- Сделаю.
- И постарайтесь больше не опаздывать, очень вас прошу.
Он перевел взгляд на Иру и улыбнулся, а потом вышел из кабинета, и дышать сразу стало легче.
- Я искренне желаю вам удачи, - Ирочка протянула мне степлер, и я стал скреплять листы бумаги, - Говорят, что он своих везде пропихивает, а «старых» увольняет. Вчера Полина Ивановна из планового отдела заявление написала, якобы по собственному желанию.
- Черт возьми, Ир, - я вылез из-за стола, - ты прямо позитивом меня зарядила. Ну, уйду тогда в филиал, у нас только в Москве их четыре. Не пугай, я курить пошел.
Взяв сигареты, я направился в курилку, под которую была отведена маленькая комнатка с двумя окошками. Сейчас на дворе июль месяц, окошки были распахнуты, и я, усевшись на подоконник, с наслаждением затянулся. Переживу сегодняшний день как-нибудь, а если Германов позволит себе лишнее, сразу переведусь отсюда. Ну, что это такое, так человека унижать?


Германов и я "полюбили" друг друга с его первого дня работы в нашем офисе. Сначала он налетел на меня из-за того, что все мужчины ходят тут в костюмах, а я один, словно сумасшедший хакер, в вытертых джинсах и огромном растянутом свитере. И волосы тогда у меня были длинные, я их забирал в высокий хвост, пропускал два раза через резинку, второй раз вытягивая волосы не до конца, и получалось очень стильно. От предыдущего генерального, который ушел от нас к конкурентам, я подобного не слышал, да и лет ему было побольше, лояльный был мужик. Конечно, я Германову стал возражать, сначала мягко, а потом уже грубее, потому что достал. В конце концов, оставив в покое мой внешний вид, он стал крушить мою трудовую деятельность и очень в этом преуспел. И я все равно пытался остаться человеком, понимая, что не каждому молодому недоумку суждено справиться с должностью руководителя.
Спустя год он от меня устал, но я к тому времени был уже с короткими волосами, сменил свитер на простые рубашки, которые носил навыпуск, правда, все равно приходил на работу в джинсах. Но мои отчеты он в покое не оставил и при всех устраивал мне разгон на совещаниях.
Дома я рассказывал Вовке, как мне трудно, а он подсовывал мне Карнеги, массировал спину, покупал любимые мной груши и выволакивал в Филевский парк на велосипедную прогулку. Мой Вовка спасал меня, как умел, но в офисе это мало помогало.
Докуривая, я гонял мысли, болтал ногами и, уже потушив сигарету, услышал звонок мобильного. Ну, конечно, я забыл про время.
- Привет, Дрюш.
Теплый Вовкин голос за полчаса до очередного публичного унижения, конечно, меня не спасет, но я хотя бы выдам шефу свою счастливую улыбку в его неприступное молодое лицо.
- Привет. Как доехал? Успел?
- Все нормально. Ты таблетку выпил?
Ё-моё. У меня гастроэнтерит, и Вовка заботится о нем больше, чем о своей печени. Спасибо, любимый.
- Чуть не забыл.
- Ну, бл*, Андрей, я что, к тебе постоянно должен быть приставлен?
- Могу только мечтать, - расплылся я.
- Придурок, - прогудел он. - С обедом сам разберешься, не маленький, паровых котлет от меня жди, но «Доширак» тоже не ешь, понял? Короче, твое будущее – кефир, и тот в ограниченном количестве. Позвони, когда все закончится, ладно?
- Конечно.
И тихий Вовкин голос, потому что это предназначено только для меня:
- Целую.
- И я.

В тридцать пять минут четвертого я зашел в приемную и вопросительно взглянул на секретаршу.
- Шеф тебя уже спрашивал, - сказала она. - Все уже собрались. И удачи.
На мой стук никто не отозвался, и я открыл массивную дверь.
- Проходите, - кивнул Германов, - только вас и ждем. Принесли документы?
- Конечно, - я подхожу к его креслу и кладу перед ним стопку бумаг. Он не смотрит на них, недовольно отодвигает в сторону. Я опускаюсь на свободный стул, и Германов выходит из-за стола. Сотрудники готовятся к худшему, а я спокоен. Может быть, это Вовкин звонок на меня так подействовал, а, может быть, я уже все решил для себя. Если он опять повысит голос на меня при свидетелях, то я молча встану и уйду, а потом переведусь в филиал, и будет ему счастье.
Странно, но именно сегодня его словно подменили. Экономисты и бухгалтерия сидели, открыв рты. Он спокойно прокомментировал мой отчет, но не принял его, попросив внести изменения и обязательно сдать ему завтра, и передал его мне прямо в руки, подойдя ко мне лично. Потом сделал пару замечаний, касающихся работы договорного отдела, и быстро свернул заседание. Народ покидал поле боя с минимальными потерями, если не брать в расчет свои безвозвратно утраченные нервные клетки, а я уходил последним, и в дверях обернулся, чтобы посмотреть на Германова. Он что-то сосредоточенно писал, одновременно расслабляя узел галстука свободной рукой. Когда ты молчишь, ты очень даже ничего, подумал я и вдруг представил его в постели. Это было так неожиданно, что я поспешил уйти, забыв закрыть за собой дверь.
В кабинете меня ждала Ира. Выслушав мой рассказ о суперсовещании, она повеселела.
- Напряженная была обстановка в последнее время, - рассуждала она, протягивая мне яблоко. - Возьмите, это вам. Но я люблю, когда что-то меняется из минуса к плюсу, понимаете? Может, у него в жизни перемены, человек ведь всегда становится мягче, когда у него приятности?
- Не в курсе, от чего он там кайф ловит, - ответил я. - Скорее всего, это артефакт, и в следующий раз он снова станет говнюком.
- Вполне возможно, - согласилась Ира. - Давайте жить сегодняшним днем.
- Вполне разумно, - подмигнул я ей. - А теперь предлагаю поработать, пока мы еще способны это сделать при такой жаре.
Звонок мобильного телефона застал меня в туалете, и я еле-еле успел вынуть руки из-под крана с прохладной водой.
- Не звонишь что-то, - сказал Вовка. - А я домой собираюсь.
- Хорошо, купить что-нибудь?
- Не знаю, вроде бы ничего.
- Тогда до вечера?
- Целую.
- И я.


Ира уже ушла, я стоял в коридоре и пытался закрыть дверь. Мимо сновали коллеги, бросая друг другу привычное «до завтра», «ты идешь?», «я жду тебя внизу», а я пытался бороться с замком. Пока что победу одерживал он, а я тщетно старался разжать его стальные челюсти застрявшим в них ключом.
- Заело?
Неслышно подошедший сзади Германов заставил меня вздрогнуть. Привычное недовольное выражение его лица теперь, скорее, было каким-то болезненным и уставшим.
- Да, - я снова пошевелил ключом в замке и, бросив его, развел руками.
- Да оставь до утра, у вас там и брать-то нечего, - вдруг произнес Германов, и я улыбнулся.
- Думаете?
- Да конечно.
- А печать для документов?
- А она не в сейфе?
- В сейфе.
- Ну и все. У нас не банк, у нас контора. Принтер спереть могут, а вот печать, скорее всего, не тронут.
Мимо нас проходили мои знакомые, кивая на прощание, задерживали взгляд на генеральном, который вдруг ни с того, ни с сего остановился, чтобы поговорить с Андрюшей из двадцать седьмого кабинета, с тем самым, которого рвет на части, что по себе было немыслимо.
- Ну, тогда я пошел.
Я заглянул в его глаза и увидел улыбку. Мысленно я уже оттягивал его нижнюю губу зубами и заталкивал язык в его рот, запускал руки под его тонкий пиджак и медленно вел пальцами вдоль позвоночника от лопаток к пояснице, а в реальности, наверное, просто стоял и пялился на своего шефа, который впервые в жизни сам со мной заговорил не о работе.
- Ну, и я пошел, - ответил он и посмотрел мне куда-то в шею.


Я открыл дверь, и Вовка вышел в коридор, вытирая руки полотенцем.
- Что так долго?
- Пойдем, погуляем?
- Сейчас?
Его темные брови сдвинулись к переносице, я сбросил с плеча сумку и подтянул его к себе.
- Пойдем, на улице совсем не жарко, а?
- Хорошо, я там «ёжики» замутил, сейчас из духовки достану.
Он натянул черную майку и вышел в коридор.
- Кеды или кроссовки? – спросил он у меня.
- Кроссовки.
- Ладно.
Он надел кроссовки и сунул в задний карман джинсов мобильник.
- Я готов.
Мы сели в его «Mitsubishi Pajero» и укатили в Крылатское. Бредя вдоль Гребного канала, мы болтали о том, что здесь самое оно после жаркого дня, о том, что байдарку может поднять пятилетний ребенок, и если бы у него или у меня был сын, то мы бы обязательно выбрали для него этот вид спорта, потому что это здоровье, это красиво, это недалеко от нашего дома, это вода, это фигура, в конце концов. В основном, про это говорил Вовка, у которого было два младших брата, в которых он души не чаял и половину своей немаленькой зарплаты тратил на них. Его родители часто болели, среднему, Лешке, было двенадцать, младшему, Костику, всего восемь, и Вовка считался железобетонной опорой для всей своей семьи. Я безмерно уважал его за это, и даже стал вампиром, потому что подпитывался его рассказами о них, как кровью грешников и себялюбцев. Мои родители умерли с разницей в одиннадцать месяцев и восемнадцать дней, оставив меня, уже взрослого, самому разбираться со своей никому не нужной жизнью, поэтому его семью я полюбил только за то, что она у него была. Вовка познакомил меня с мамой и отцом, которые всю жизнь проработали на одном заводе, но скрыл от них, что я для него не совсем друг. Его братья были у нас дома всего пару раз. В первый визит Вовка при мне зашивал порванный Лешкин рюкзак, а во время второго лечил оцарапанную коленку Костика, после чего мы все, четыре настоящих мужика, до отвала наелись жареной курицы, которую Вовка приготовил столь восхитительно, что все потом полгода смотреть на нее не могли.
- Ты был бы хорошим отцом, - сказал я, сознательно отметая более теплое слово «папа». - Ты действительно этого хочешь?
- Если бы моя девушка пришла ко мне и сообщила, что беременна, то я бы никогда не отвернулся от нее.
Как некий знак свыше, мимо нас в тот момент прошли две симпатичные девушки, бросив на нас заинтересованные взгляды.
- Это не мать твоего будущего ребенка? – подколол я его, и мы вместе обернулись. Девушки удалялись, не обращая на нас никакого внимания.
- Немного не моя тема, - уклонился он от прямого ответа. - Пошли туда?
Редкие березки на берегу забытого богом водоема манили своей отдаленностью от шоссе, от Гребного, от людей. Мы улеглись на траву и долго молчали, глядя в отдыхающее от жары небо.
Вовка расстегнул мою рубашку и положил голову мне на грудь.
- Странная вещь, - сказал он, - странная вылазка. Мы даже пиво не пьем, просто ходим и разговариваем.
- Вовка, я люблю тебя, - не выдержал я. - Ты такой правильный весь, но одновременно живой, настоящий. Такой… арт нуво, но граффити. Дега, но Перов. Томас Гольбейн Младший, но Лукас Кранах Старший.
- Маяковский, но Барто, - согласился Вовка. - Я «ёжики» вкусные сделал, это ведь тоже повод?
- Еще какой.
Дома я уставился в отчет, как слепой в пропасть. Заглянув мне через плечо, Вовка задержался за моей спиной минут на десять. Видимо, активировал свое первое высшее экономическое образование.
- Вот тут, - ткнул он пальцем, - вот тут и вот тут. В принципе, ты все сделал правильно, только надо свести воедино, ну, чтобы было читаемо, ты же отчитываешься. Только сам делай, я лезть не буду. Это, считай, благотворительная деятельность.
И ушел на кухню. Я выдохнул и за пять минут сделал из подделки оригинал. А в награду получил от Вовки синюю тарелку, в которую он уложил три тефтельки-«ёжика», накрыв их вкуснейшей мягкой волной свежей сметаны и воткнув в нее веточку кинзы.

- Доброе утро, - поздоровался я. - Зайти попозже?
Главбух взглянула на генерального директора, ожидая его любимой фразы «Дарья Михайловна, спасибо, я вас потом позову», но он качнул головой, и я, положив папку с отчетом на край стола, вышел из кабинета.
Остаток рабочего дня прошел более чем спокойно, потому что, со слов секретарши, Германов уехал в управление, и вряд ли вернется. Я вспомнил его сегодняшнее молчание, равнодушный взгляд и отчего-то разволновался. Позвонил Вовке, но он трубку не снял.
Он перезвонил мне в конце рабочего дня, сказал, что задержится, попросил не злиться, потому что у него сейшн c коллегами, он будет поздно, и вообще, он меня любит, а в холодильнике остались блинчики, которые он приготовил на завтрак, а еще есть «Мартини», он обязательно позвонит, а теперь ему пора бежать. Выходя из кабинета в конце рабочего дня я, как ни крути, оказался один. Успокоив себя тем, что и мне надо когда-нибудь побыть в собственной локальности, я поехал домой и там, наевшись любимого Вовкиного шоколадного мороженого, уснул, и проснулся только тогда, когда он, вернувшись, стал сшибать все углы в квартире своим нетрезвым плечевым поясом.  
Наши волшебные ночи мы бы не отдали никому. Когда на втором свидании Вовка подвальсировал меня к кровати, когда мы под оглушающую соседей «Halo» Beyonce снимали друг с друга одежду, когда он с грохотом упал на пол, запутавшись в своих джинсах, а я чуть не выколол ему глаз, случайно попав туда носом, мы поняли, что с таким позором жить нам больше ни с кем нельзя, только друг с другом. Вовка, несмотря на свое мужское имя, на свои двадцать семь лет, трехдневную щетину, татуировку в виде драйбла на левом плече, два высших образования и серьезную должность, оказался таким нежным, что я диву давался, и говорил, что трогать его буду только в одноразовых перчатках и медицинской маске.
- Ну, не могу я грубо, - оправдывался он, лежа подо мной, как преступник под добрым полицейским. - А тебе это очень надо?
- Не очень, - ответил я, не зная, с какого бока к нему подкатить, чтобы не убить его ненароком. - Обойдусь.
- Зато мы с тобой дополняем друг друга, - улыбнулся он. - Ты такой весь Роберт Родригес, а я весь такой… - и в этот момент я все-таки решил, что мое терпение кончилось, желание быть с ним зашкаливало, и я сделал все, как умел. Глядя мне прямо в глаза, закусив губу и не проронив ни звука, он с достоинством принял в себя мой мужской максимализм, и я решил, что после премьеры обязательно подарю ему белый газовый шарф, увезу в Амстердам и заставлю выкурить косяк, чтобы посмотреть, кто из нас на самом деле Родригес.


На следующий день Германов вызвал меня к себе, и все вернулось на круги своя. В кабинете, кроме меня, были люди, и он отругал меня за то, что я не предоставил ему свод данных, о котором он просил еще на прошлой неделе. Черт, я действительно забыл, но это было уже неважно, потому что он снова выговаривал мне при посторонних людях, и я больше не мог. Выслушав его обвинения, я вышел из кабинета, и секретарша сочувственно пожала плечами. Ей было жаль меня, а я уже больше так жить не хотел. Чтобы хоть как-то утешить меня, она тихо сказала:
- Андрюш, у него голова болит, прости его, я ему «Мигренол» давала.
В кабинете меня ожидала верная Ирочка, которая решила сделать из меня суперздорового человека, и на этот раз поставила передо мной миску, наполненную жизнерадостными абрикосами.
- Ой, Ира, мне столько не съесть.
- Я помогу. Кстати, Германов звонил, вызывает.
- Я же только что от него, ты ничего не путаешь?
- Не путаю.
Я задержал дыхание. Удивительно, но, услышав его повторную просьбу зайти, я был счастлив, а, уже подходя к его кабинету, был практически готов на все.

Генеральный директор стоял у окна и на мое появление среагировал спокойно.
- Посмотри, - сказал он, и я подошел к окну, - как удивительно.
Я увидел полосатую кошку, которая, задрав голову, несла в зубах котенка, вслепую переставляя лапы, не видя ни одной преграды, и аккуратно минуя каждую из них.
- Иди сюда, - произнес Германов, и я подошел к нему совсем близко.
- Рискованно.
- Для кого? – удивился он.
- Для тебя, ты же шеф.
- Жаль, что я не вспомнил об этом прошлой ночью.
- И сегодня не вспоминай.
Нас никто не мог видеть, и это было просто долгожданным отпуском. Я стащил с него пиджак, и, не сдерживаясь, поцеловал в губы. Он тут же ответил на поцелуй, обхватив меня за шею.
- Черт, - оторвался он от меня, - все, твою мать, надоело. Пиши заявление, переводись в свой филиал.
- Ты что, Вов, я же тогда в другом месте работать буду.
- Я. Устал. На тебя. Орать, - с расстановкой прошептал он, возя губами по моей шее. - Я не могу больше, я не хочу, я не справляюсь. Если бы мы не жили вместе, я бы уже сдох.
- Ну, кто мог знать, что мой новый шеф станет моим парнем?
Вовка грустно улыбнулся.
- Тогда… до вечера?
Я поправил его галстук, задержал руки на груди и, видит бог, держался из последних сил, чтобы не заорать на весь мир о том, что мы вместе и у нас все в порядке.
- Я люблю тебя.
- И я.
Он сел за стол, и я, выходя за дверь кабинета, успел заметить, как Германов недовольно поправляет пиджак. 
Проходя мимо секретарши, я показал ей большой палец, и она шутливо меня перекрестила.


Он должен выйти раньше меня, ему еще по Кутузовскому пилить, а утром ужасные пробки.
Я вошел в кухню и, проходя позади него, стоящего лицом к столу, провел пальцами по его спине. Я всегда так делаю, с самого первого утра после нашей первой ночи, это мой ритуал, мне без него не выжить, и он это знает. Глядя на меня через плечо, он слегка улыбается, и все, это делает наш день.
- Омлет или яичница? – спросил он. - Давай решай скорее, я опаздываю.
- Выбирай ты, - ответил я. - Не заставляй меня принимать решения.
- Тогда ты должен подчиниться и быть рад тому, что сегодня не будет ничего из вышеназванного, - ответил Вовка и поставил на стол тарелку с бутербродами.
- Идеально, - я улыбнулся. - Легкий привкус холестерина на моих губах ранним утром с видом на твое голое тело – то, что надо.
Вовка загадочно улыбнулся и открыл пачку с круассанами. Достав один, протянул мне, вынул из пачки другой, и застыл, оставив его в зубах, уставившись в телевизор. Меня разобрал смех, и я достал из пачки первую сигарету. Глядя на своего Вовку Германова, сидящего в одних джинсах на нашей кухне, я чувствовал себя столетним мудрецом, хранящим важную тайну, которую я пока что никому не открою.
Просто начинался новый день.