Белыми нитками

Пейринг: мальчик/мальчик
Рейтинг: Pg-18
Жанр: драма


Ветер дует с окраин, а нам всё равно,
Ветер дует с окраин, а нам уже всё равно.
©Сплин

Белыми нитками
- Не перегорит, зальёт дождём, - усмехнулся я и помешал подгорающую на плите картошку. Никогда не умел жарить картошку, но когда мама уезжала, приходилось как-то выкручиваться.
По радио поставили песню «Майский дождь». За окном тоже лило как из ведра, весьма актуальная тема. Я протянул руку на улицу и поймал несколько капель. Шуршали шины, пахло скошенной травой и озоном. Летом в городе было хорошо, даже если просто смотреть из окна.
Из-за угла дома вывернули трое. Я сразу узнал их по чёрным кожаным курткам – святая троица, как любили называть их бабули, просиживающие на скамейках в перерывах между сериалами. Два брата Акимовых и Костя. Фамилия у него была сложная, нерусская, поэтому я до сих пор её толком не знал. Да и по сути, в фамилии этот человек не нуждался. Достаточно просто было услышать «Костя из третьего подъезда», как становилось понятно, о ком идёт речь. Святая троица была футбольными фанатами, вполне европейского склада мышления – дрались за любимую команду направо и налево, не щадя живота своего. Интересно, что бы сделали Спартаковцы, узнав, сколько рёбер и носов было сломано за них? Скорее всего, по головке бы не погладили. Но там своя пьянка, а здесь своя. Дело чести. Но я никогда не иронизировал на тему святой троицы, я, как и все жители нашего двора, старался обходить их стороной и ни с кем не обсуждать их методы, и не только потому что не любил футбол, но и в силу других обстоятельств. У святой троицы было много принципов, кроме футбольного фанатства. И я в них не вписывался.
Впереди, спрятав руки в карманах широких джинсов, шли Акимовы, коренастые, коротко стриженые, почти клоны, хоть и не близнецы. Чуть позади них – Костя, разговаривал по телефону, активно жестикулируя. Он был выше братьев на целую голову. Тёмная кожа в сочетании с белыми, коротко стрижеными волосами придавала ему крайне свирепый вид норманнского завоевателя, а извечные синяки и ссадины - окончательного отморозка. В школе он появлялся только по праздникам, но как-то умудрялся сдавать зачёты и не задерживаться в классах. Он был на два года старше меня, и следующим летом должен был выпускаться. Учителя пророчили ему колонию, а я всё думал, знал ли об этом сам Костя. И если знал, то как к этому относился? И каково это, быть вне правил по собственной воле?
Я же с первого и до девятого класса считался ботаником, хотя сам уже вспомнить не мог, когда последний раз учил уроки дома. Всё успевал делать в школе, на переменах, просто быстро схватывал, а вечерами ходил учиться играть на гитаре, и ещё на плавание, и на фехтование, и даже на йогу. Мама старалась занять всё моё свободное время, а я был не против: мы боролись с моим психологическим недугом. Так мы с мамой называли Серёжу. И вполне успешно боролись, а потом мама уезжала в очередную затяжную командировку, и недуг был уже тут как тут, звонил в дверь, заходил, как к себе домой, что-то с собой приносил, говорил, говорил, он всегда много и красиво говорил, и тогда я уже не мог с ним бороться.
До восьмого класса я думал, что это просто такой склад характера, психики, в конце концов, просто придурь. И я свято верил в то, что стоит только появиться в моей жизни симпатичной милой девочке, которую я смогу полюбить, как всё пройдёт, и меня не будет бросать в дрожь всякий раз после того, как кто-нибудь из одноклассников случайно прикоснётся ко мне на уроке физкультуры. Но после того как появилась эта девочка, дочка маминой хорошей подруги, я понял, что это уже неизлечимо. Катя была предельно милой, золотые кудри, большие глаза, пухлые губы, ангельский характер – она была на год меня старше и раскусила в два счёта, поймав всего лишь один взгляд, невзначай брошенный на официанта в смешном переднике. В тот день мы впервые поговорили об этом открыто, и я понял, что моя проблема неразрешима, с ней нужно просто примириться и найти какой-нибудь вариант. Катя же и нашла этот вариант. Звали его Сергей. Мой личный домашний ад.
С ним всегда было больно и одиноко. Но честно. Я становился собой, и мог не врать, что такой же, как все. Я другой, совсем другой, такой же, как Сергей. Нас двое. Пусть на два часа в неделю, но всё-таки у меня были эти два часа покоя и настоящей, моей жизни, без притворства. Поэтому я не мог порвать с ним, несмотря на все увещевания матери, слёзы, просьбы. Иногда мне казалось, что она смирилась и просто по инерции хочет что-то сделать для меня ещё, попытаться исправить. Но материнское сердце не обманешь, и постепенно высохли слёзы, стихли просьбы, и мы примирились с данностью. Каждому своё.
Сергей всегда курил, лёжа в постели, смотрел в потолок и молчал. Я тоже молчал, я едва мог дышать в его присутствии. Таковы правила, других я не знал.
- Ты всё ещё играешь на гитаре? – спросил он вдруг, скользя рассеянным взглядом по комнате.
- Да, - тихо ответил я.
- Сыграй, - голос его, низкий и немного грубый, всегда звучал командно. Я приподнялся с кровати и потянулся за шортами. Сергей перехватил мою руку и остановил. – Так сыграй.
Впервые меня охватил стыд перед ним. Жуткий, животный страх. Я для него никто, просто объект, один из многих, с кем он спит. Он меня не видит, не ценит, не знает.
Я сыграл что-то лёгкое, кажется, «Зеленые рукава», пальцы дрожали под его пристальным сальным взглядом. Я чувствовал, как медленно, с каждым новым тактом, погружаюсь в его личную грязь. Это ли было моим покоем? Чужая грязь, на два часа становящаяся и моей.
- Возбуждает, - хмыкнул он, когда я доиграл, а он затушил сигарету. – Я опять хочу тебя. Убери гитару.
Три года разницы – целая пропасть. Я никогда не мог ему отказать, и знал, что так будет всегда. Конечно, можно было бы выставить его вон, заняться учёбой, спортом, ещё чем-нибудь, и каждый день, просыпаясь с утра, уверять себя, что всё в порядке, что всё нормально, бесконечное враньё… я не хотел врать себе. И Сергей мне этого не позволял. Кровать скрипела, он всегда стонал громко, я же молчал, терпел, ждал - всё честно. Я такой и получаю то, что моё, по праву. В церкви, куда каждое воскресенье ходит мама, это считается смертным грехом. Не так уж и неправы мамины религиозные адепты. Это ад, минута за минутой, унижение, отчаяние, вымученное удовольствие, простыни, пахнущие стиральным порошком и его яркий цитрусовый запах, смешанный с запахом пота и похоти. Смертный грех и наказание одновременно, красные маки на простыне, а они что-то там говорят о далёкой преисподней.

- Святая троица опять кого-то вчера избила, говорят, одного парня даже в больницу увезли, а Косте прислали повестку в суд, - Паша, мой одноклассник и сосед по парте, знал все самые свежие сплетни. Его бабушка каждый день сидела на лавочке и в стужу и зной, улавливая малейшие колебания воздуха, уж не говоря о живой информации. Обо мне же она не знала, пожилые люди жутко смущались этой темы, поэтому не обсуждали. Иначе бы непременно сложили два и два и получили правильный ответ. Дело времени.
- За что избили? – без аппетита дожёвывая рыбную котлету, спросил я. С самого утра в голове стоял туман, и двигаться было трудно, словно в бассейне с водой. Я ещё вчера чувствовал себя паршиво, но Серёжу это не остановило. Во-первых, он долго добирался до нашего района, а во-вторых, никто ещё не занимался с ним сексом при высокой температуре. И ему это очень понравилось, несмотря на то, что периодически приходилось приводить меня в чувство.
- За то, что что-то там сказал про бабулю Кости. А ты знаешь, он за свою бабулю любому голову открутит, - с восхищением проговорил Паша и, открыв сумку, достал из неё новенький красно-белый шарф. – Вчера купил.
- Тебе нравится «Спартак»? – я так и замер с недожёваной котлетой во рту.
Паша смутился и быстро спрятал шарф обратно в сумку.
- А что? Хорошая команда, - пробубнил он, стушевавшись.
Нет, Паша был не единственным, кто после историй с избиением покупал себе такие шарфы или футболки, начинал ходить на футбол, интересоваться командой, свято верил в победу «Спартака»… в справедливое отмщение. Святой троицей восхищались, все хотели бы с ними дружить, особенно с Костей, покровительство такого человека многого стоило. Хотя никто себе в этом не признавался, но этим желанием был пропитан весь воздух нашей школы. Я как дикое животное чувствовал этот тонкий острый запах готовности встать под флаги святой троицы, потому что боялся Кости, как чёрт ладана и даже издалека старался не смотреть в его сторону, не говоря уже о том, чтобы поздороваться на улице.
Но футбол я всё ж таки не любил, и тех, кто причиняет боль, тоже.

Дома было тихо. На кухне мерно тикал будильник, где-то у соседей сверху шумела вода, сбоку – разговаривал телевизор. Коробка на коробке – панельный высотный дом на окраине Москвы. Огромный конструктор лего для чьей-то весёлой, а быть может, и не очень весёлой игры. Телевизор замолчал, заиграло радио. Опять запели что-то про дождь. Я лежал на диване, в темноте, и пытался заснуть. Голова болела так сильно, что от боли подташнивало. Таблетки не помогали. Мой организм настолько привык к обезболивающему, что устал его воспринимать. Да, глушить нервные окончания было бесполезно, нужно было устранять причину. Но о ней я старался лишний раз не думать.
Я медленно поднялся с дивана, оделся и вышел на улицу в надежде найти облегчение в весеннем прохладном воздухе.
Перед нашим домом располагалась детская площадка. Уже давно стемнело, поэтому там было пусто. Я присел на поскрипывающие качели и слегка оттолкнулся ногами. Напротив горел жёлтыми окнами мой дом. В окнах десятого этажа было темно. Там я был всего пять минут назад, в своём мире, в маленькой коробочке, и только головная боль, как сиделка, присматривала за мной. А теперь я здесь под вечным небом и боль чуть отступила. Пахло свежестью и надеждой.
- Костя, тут занято, - раздался сзади детский обиженный голос. – А ты говорил…
- Сейчас я попрошу дать тебе покататься, Лена, не хнычь только.
- Не буду.
Я уже знал, кого увижу, когда обернусь, поэтому не спешил. Первым порывом было вскочить и побежать, не оборачиваясь, но я себя одёрнул. В конце концов, бить меня никто не собирается. Присутствие ребёнка несколько успокоило моё взбесившееся от страха сердце.
- Я уже ухожу, - выпалил я первым, столкнувшись взглядом с тем самым легендарным Костей. В тусклом свете единственного фонаря его лицо казалось ещё суровее, чем днём. Так и есть, норманнский завоеватель-отморозок.
- Да она только на пять минут, вечно чего-нибудь захочет, а потом передумает, - Костя слегка улыбнулся и, не обращая внимания на мою заторможенную растерянность, повернулся к девочке лет пяти, которую держал за руку. – Ну, садись. Если заноешь, тут же отведу домой.
- Не заною, - активно замотала она головой и попыталась сама забраться на качели, но ничего не вышло. Костя легко подхватил её и усадил.
Я отчего-то помялся около качелей, словно ожидая приказа удалиться, но поскольку его не последовало, сам развернулся, чтобы уйти. Моя миссия – освободить территорию - была выполнена.
- Зажигалки не найдётся?
Костя раскачивал качели и одновременно рылся в карманах джинсов, но, очевидно, так ничего и не нарыл.
- Да, есть, - нашёлся я и протянул ему зажигалку Серёжи, которую он оставил вчера на кухне.
- Спасибо, - вновь улыбнулся он. Я опять опешил. Никогда бы не подумал, что он так часто улыбается. – У Ленки зубы болят, вот и гуляем по ночам.
- А к стоматологу если отвести? – логично предложил я, немного осмелев. В конце концов, даже самые отпетые отморозки всего лишь люди, которые гуляют, курят, катают на качелях детей.
Костя хмыкнул.
- Так лечить-то ещё нечего, растут только ещё.
Я почувствовал, что краснею. Действительно, ей же лет-то всего ничего, какой стоматолог.
- Сестра? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить. Домой идти расхотелось. Что-то было притягательное в этой ночной беседе. Или в крутом Косте из святой троицы, раскачивающем детские качели.
- Да, Ленка.
- А сколько ей?
- Летом шесть будет. А у тебя есть братья или сёстры?
- Нет, я один.
- Сочувствую, - искренность в хриплом голосе обрадовала меня. Быть может, не всё ещё потеряно, и Костя не такой уж и отморозок, как я всегда думал. – Не скучно одному?
Я пожал плечами и вновь посмотрел на чернеющие окна квартиры. Можно ли назвать скукой то чувство противопоставления себя всем окружающим? Скорее всего, нет. Это другое.
- Нет, не скучно. Я занимаюсь во всяких секциях, поэтому редко бываю дома.
- Ах да, ты же ботаник, - мягко подколол Костя и тут же добавил, - моя бабуля постоянно тебя в пример ставит.
- Меня?
Я всегда думал, Костя и имени-то моего не знает, а оказывается, в его семье меня даже обсуждают. Это открытие наполнило меня лёгкой эйфорией и чувством гордости.
- Ага, так и говорит, вон посмотри на Димку Васильева, какой хороший мальчик, а ты… - Костя замолчал, с чувством шмыгнул носом и махнул рукой, сжимающей сигарету. В темноте летнего воздуха огонёк фильтра описал дугу, я жадно проследил за ним.
- А ты оболтус и тупица, - нараспев, закончила за него Ленка и, довольная собой, широко улыбнулась.
Я засмеялся, не сдержавшись. Маленькие дети очень непосредственны. Взрослым есть чему у них поучиться.
- Ах ты заноза! – угрожающе цокнул языком Костя. – Ябеда, солёный огурец.
- Сам огурец, - показала Ленка язык, на что я опять рассмеялся. По всей видимости, моё присутствие делало её смелее с братом. Хитрюга.
- И вот так постоянно ругаемся, заколебала в доску, - повернувшись ко мне, сказал Костя и, подхватив сестру, ловко перекинул через плечо. – Руки как ледышки, пора домой.
- Сам ты огурец! – вновь повторила Ленка и засмеялась от щекотки. – Костя – огурец!
- Ленка – засранка, противная девчонка, никто с ней не будет дружить, потому что она обзывается.
Так, под непрекращающийся поток взаимных подколов мы дошли до моего подъезда. Я бы хотел, чтобы он был на краю света, и идти до него нужно было много-много дней - так уютно мне стало вдруг. Костя остановился и опустил сестру на землю.
- Ты в баскетбол умеешь играть? – вдруг спросил он. – Я мяч купил, а у Акимовых руки не тем концом вставлены.
- Умею, - уже понимая, к чему он клонит, ответил я и зябко поёжился, хотя внутри всё горело от нездорового восторга.
- В субботу с утречка поиграем?
- Поиграем.
- Я зайду часов в десять. Ты в пятьдесят шестой живёшь?
Я от удивления даже рот открыл. Откуда?… Аа, эти бабули всё всегда знают, чему я удивляюсь. Хотя нет, не всё.
- Спокойной ночи, Дима. Спасибо за компанию.
- Спокойной ночи, - слишком медленно протянул я, поражённый тем, что Костя назвал меня по имени. Никто в классе не называл меня по имени, Васильев, так меня звали вот уже восемь лет. А Костя сказал, потому что старший, потому что ему не стыдно, потому что меня действительно так зовут.
Я влетел в квартиру и на секунду замер, прислушиваясь к своему состоянию. Сердце сбивалось с ритма, то ускоряясь, то замедляя свой трепетный бег. Щёки горели от возбуждения, усиливая головную боль. Но сейчас я не обращал на неё внимания. Ничего не стало, меня не стало. Я - пульсация, энергия, поток сознания, без плоти, без крови. Человек, которого я боялся, которого все боятся, о расположении которого грезит половина школы, назвал меня по имени. Меня… того, к кому и обращаться-то не стоит. Я медленно сполз на пол и накрыл голову руками. Осознание невозможности всего происходящего накрыло меня с головой. Если бы Костя знал, какой я на самом деле, разве он назвал бы меня по имени? Никогда.
- А если он узнает? – прошептал я и сам испугался своего сиплого, надтреснутого голоса. Ответа не требовалось. Ответ был очевиден. Но искусно скрываться было моей второй натурой. И на следующее утро я пошёл играть с Костей в баскетбол, а потом ещё раз и ещё… Я заложил опасный вираж и каждый раз был готов вылететь из седла и сломать себе хребет, но от этой опасности, от этого острого чувства ощущения грани, я был открыт, спокоен и беспечен как никогда прежде.

Каждое воскресенье я ходил смотреть на закат в парк. Нет, конечно, официальная версия звучала как прогулка, но я доходил до окраины города, вставал на возвышении за дорогой, откуда открывался вид на парк и просто стоял и смотрел. Мимо проезжали машины, обдавая едким пыльным облаком спину, но мне было всё равно. Каждый раз небо горело по-особенному, и никогда закат не повторялся. Я и сам не знал, что такого было в этой привычке, но она примиряла меня с этим миром, успокаивала, наполняла ощущением прекрасного, как прикосновение к чему-то святому, живому, тёплому, к тому, что любит меня, несмотря ни на что. Каждое воскресенье я смотрел на небо и был небом, а потом, когда солнце скрывалось за горизонтом и небо гасло, я снова становился собой, но чуть-чуть другим, спокойнее, чище.
Я возвращался с прогулки мимо гаражей, в воздухе парил душный аромат жасмина, который ещё с детства вызывал во мне необоснованное чувство тревоги. И сейчас я ускорил шаг, чтобы миновать кусты жасмина как можно быстрее. Меня обогнал Пашка. Я даже вздрогнул от неожиданности, понимая, что всё-таки что-то случилось.
- Васильев, привет, - затормозив около меня, затараторил он. – Ты идёшь смотреть на стрелку?
С Пашки текло в три ручья, видно было, что долго бежал.
- Какую стрелку?
- Как какую? Святой троице на свалке стрелку забили ПТУшники. Весь класс уже там, мне Катька Миронова позвонила, а то я бы проспал такое событие.
- А из-за чего стрелка-то? – ускоряя шаг, спросил я, голос дрожал от волнения. Никогда прежде я не видел, как Костя дерётся. Должно быть, это зрелище, достойное арены Колизея. Сердце забилось в два раза быстрее.
- Из-за какой-то девчонки. Костя увёл у ихнего главаря, ну тот и разозлился. Но все знают, что девчонка – просто предлог. У них давняя вражда, ещё с прошлого матча.
Мы уже бежали, поэтому Пашка начал задыхаться, а я даже не чувствовал, что мы ускорились. Я был там, рядом с Костей, смотрел на противника, ждал первого удара. Я и мечтать не смел, что когда-нибудь увижу это.
- Как Гектор и Ахиллес, - мечтательно выдохнул я, вспоминая великую битву у стен Трои.
- Кто? – нахмурился Пашка.
Я широко улыбнулся и не стал повторять. Восторг. Это был чистейший восторг. Костя действительно был похож на Ахиллеса, на бога, моего личного бога.
Народ толпился у края обрыва, там, внизу была городская свалка, конечно же, неофициальная, но довольно-таки колоритная и обширная. Разбитые помятые холодильники, ржавые остовы автомобилей, стекла, мусор, грязная перина обнажила свои внутренности. Свалка не была похожа на Трою, но для меня это не имело никакого значения. Там, на разноцветном мусоре, как на средиземноморском песке, стоял Костя. Высокий, опасный, обнажённые руки, отливающие загаром, были похожи на бронзовые, а светлые, почти белые волосы, делали похожим его на снежного волка. Прямая, как натянутая струна спина говорила о тотальном сосредоточении и готовности к бою. Рядом с ним стояли Акимовы, молчаливые стражи. Я протолкался к самому краю и замер, раздавленный этим великим зрелищем. Костя что-то говорил стоящему напротив него черноволосому парню, одетому в чёрную майку с надписью «Алиса». Я ничего не мог расслышать из-за ободряющих криков собравшихся.
- Врежь ему, Костян! Гнать их из нашего района! Пусть валят к себе, гопники! – кричал какой-то высокий тощий парнишка, едва державшийся за плечо своего товарища, чтобы не съехать вниз, туда, где происходит действо. Толпа одобрительно загудела. Хлеба и зрелищ, Костя. Народ требует хлеба и зрелищ.
И тут алисовец нанёс первый удар под дых, с разбега. Костя перехватил его руку, и они столкнулись. Девчонки, окружавшие нас, высоко взвизгнули, так, что уши заложило. Акимовы тотчас ринулись в бой. На них пришлось трое парней, выше на две головы, но более нескладных и от этого неповоротливых. Было видно, что Акимовы их уложат в два счёта, поэтому я потерял к ним интерес сразу же, а вот у Кости был достойный соперник, ловкий, крепкий, отчаянный. Он дрался не за компанию, а за идею. Я даже проникся к нему уважением. Его девушку увёл парень из другого района – непростительное оскорбление. Но как бы я ни уважал противника, Костя был для меня на первом месте. Мой живой, трепещущий, почти осязаемый восторг перекрыл все остальные чувства. Я весь превратился в зрение, я поглощал каждое движение Кости, каждый взмах его стремительной руки. Он танцевал, он завораживал, он наносил один точный удар за другим. Его руки были в крови, его лицо было в крови, мне казалось, что я чувствую тяжёлый низкий запах крови, смешанный с духотой жасмина. Минута полного блаженства. Но ветер переменился, и запахи развеялись. Алисовец упал на колени, и Костя крикнул ему на прощанье грубое предупреждение, что в следующий раз он выбьет ему все зубы, если увидит на своей территории.
Народ ликовал. Я еле-еле держался на ногах, часть моей души осталась там, в той минуте, когда был нанесён последний удар. Гектор повержен, Троя пала.
- Вот это Костя! Ты видал? Видал, как он его? – Пашка шёл рядом и размахивал руками, пытаясь повторить Костины движения, но у него, конечно же, ничего не получалось, потому что Костя – это Костя. – Под дых раз, потом ногой, а тот ему хлобысь в челюсть, но он устоял! А потом ещё ногой в грудь!
- Наверное, ему больно было, когда в челюсть получил, - выдал я и сам испугался того, что сказал это вслух. Пашка с сомнением посмотрел на меня, а потом громко рассмеялся.
- Васильев, ну ты даешь! Это ж Костя! У него челюсть железная, ему плевать на всё, не переживай. Ты совсем спятил, Косте не бывает больно.
Пашка покрутил пальцем у виска для пущей убедительности.
Мы шли вдоль дороги, вспоминали каждый своё. Пашка вслух, я про себя.
- Димка, привет! – раздалось откуда-то справа. Костя шёл по тротуару в обнимку с той самой Еленой, из-за которой пала Троя. Красивая длинноногая блондинка, ради такой можно поступиться челюстью.
- Привет, здорово ты его уделал, - отчего-то спрятав руки в карманах, словно мне было что скрывать, ответил я.
- Да фигня, привычка, - Костя слегка улыбнулся, и из разбитой губы тут же потекла кровь. - Я не думал, что ты ходишь смотреть на драки.
- Я не хожу, просто случайность. Лёд приложи к губе, быстрее заживёт.
- Спасибо. Ну, пока, - Костя махнул рукой и наклонился к девушке, которая потянула его за воротник, чтобы что-то сказать. Он посмотрел ей в лицо взглядом, полным невысказанной страсти. Сейчас Костя любил её.
Я отвёл взгляд, смутившись, и быстро перешёл на другую сторону улицы, даже не попрощавшись. Пашка молча семенил следом за мной, явно не находя слов, чтобы спросить, как так получилось, что Костя меня знает. А я ему ничего не рассказывал, я не мог говорить. С неба я падал в пропасть и ещё не ведал, насколько глубока она окажется.
Кажется, этой ночью я плакал впервые за последние пять лет. Нет, не из-за ревности. Из-за невозможности ревновать. Мне была недоступна даже эта малость.

Крах никогда нельзя предсказать. Он всегда наступает неожиданно, будь то атомная бомба, будь то выстрел в темном переулке, будь то вошедшая в класс учительница по физкультуре. Конец, каким бы он ни был, всегда приходит внезапно, но ты за секунду до этого уже знаешь, что это именно он.
Учительница по физре сообщила о межшкольном соревновании по плаванию, куда я автоматически был записан, как самый лучший пловец параллели. Меня поставили перед фактом, даже не спросив согласия. Предполагалось, что я буду несказанно рад возможности постоять за честь школы, заработать уважение одноклассников и учителей. Но я пришёл в ужас от одной только мысли, что мне предстоит находиться в одной раздевалке с Костей. Он, в свою очередь, выступал на каждом соревновании, и его участие было само собой разумеющимся. Я сидел в прострации всю географию и не находил выхода. Конечно, я мог сказаться больным, но тогда нужна будет справка, а взять её неоткуда. Можно ещё сломать ногу, тогда у меня точно будет причина для отказа. Но это было слишком. Это… трусость, а трусом я никогда не был. Я отчаянно надеялся, что пронесёт, что Костя ничего не заметит. Там будет много народу, и я постараюсь вести себя как можно незаметнее. Это было чудовищно! Как же сильно я не хотел, чтобы он видел меня голым, и эти уродливые синяки, что оставил Сергей, как знак тотального унижения. Слишком специфические метки, чтобы не догадаться. У Кости были девочки, он всё поймёт.
Домой я пришёл совсем разбитым, обычная порция таблеток помогла справиться со стрессом, а телевизор притупил остальные чувства. Я уже медленно соскальзывал в поверхностный сон, когда в дверь позвонили. Я знал, что это был Костя. Два раза и один раз, контрольный, звякнул колокольчик. За что?
- Диман, пошли сыгранём разок, - предложил он, лучезарно улыбаясь и покрутил на указательном пальце рыжий, немного пыльный мяч, потом глянул на меня и серьёзнее добавил: - Заболел, что ли? Бледный, как покойник.
- Голова болит, очень, - промямлил я, прислонившись виском к косяку двери.
- Что-то она у тебя часто болит, - покачал он головой и опять улыбнулся. – Можем просто пройтись. Нельзя целый день сидеть взаперти, тут не только голова заболит. Ну, идёшь?
Я посомневался ровно две секунды и согласно кивнул. Я был без ума от Кости, и не мог пренебречь ни одной возможностью побыть с ним, пока у меня есть это право.

- А почему у тебя никогда никого дома не бывает? – спросил Костя, когда мы, уставшие от игры, сидели на залитой солнцем площадке прямо на асфальте и смотрели на первоклашек, гоняющих мяч после нас.
- Мама часто уезжает в командировки.
- Везёт, - протянул Костя и, достав сигареты, закурил. Я смотрел на это крепкие узловатые пальцы, точным выверенным движением подносящие зажигалку к сигарете и до дрожи хотел коснуться их, даже скулы свело от желания, и картинка перед глазами подёрнулась туманом. А потом Костя опять заговорил, и туман рассеялся. Я вновь был далеко от него, а он от меня. – Есть куда девчонок приглашать.
Я почувствовал, как внутри всё сжалось от тоски и унижения. Вспомнился Серёжа, и его похожие слова, только про мальчиков.
- А ты куда приглашаешь? – севшим голосом спросил я и тут же закашлялся, отвлекая его от своего явного волнения.
Костя пожал плечами.
- Иногда к Акимовым вожу на дачу, иногда у девчонки дома встречаемся, иногда в подъезде перепихнёмся, тоже свои плюсы есть, - Костя подмигнул мне, так что я вмиг покраснел и стушевался. – А у тебя девчонка-то есть?
Я помотал головой, не в силах ответить, боялся, что голос вновь подведёт.
- А была?
Я опустил голову и опять помотал ею. Костя тихо засмеялся, потрепал меня по голове, подбодрил.
- Извини. Я забыл, что не все такие озабоченные, как я. Не могу без секса. Очень люблю это дело. Но ты не переживай. Ты умный, симпатичный, девчонки на таких быстро клюют. Главное, задаться целью, - Костя приобнял меня за плечи. В нос ударил яркий горячий запах его тела. Перед глазами вновь всё поплыло. Я замер, почти перестал дышать, даже моргнуть не мог от страха. Так, не двигаясь, мы сидели около минуты, а потом Костя меня отпустил, затушил окурок и поднялся на ноги.
- Да мне некогда о девчонках думать, - пробубнил я себе под нос, но Костя этого уже не слышал.
- Так, мелочь, разойдись, - крикнул он первоклашкам. – Взрослые поиграть хотят.
Малыши испуганно бросились врассыпную, освобождая территорию. Как хорошо я их понимал в эту минуту, я бы тоже хотел убежать от себя, от Кости, от своего нового чувства. Любовь… жжётся, болит, тянет, пугает. За что?

Я не спал всю ночь, бродил из угла в угол, строил планы своего поведения завтра в раздевалке. Нужно немного опоздать, раздеться, когда все уже будут в душе, потом ещё потормозить, быстренько помыться и выйти в бассейн. А если Костя будет меня ждать у входа в спортивный корпус? Тогда мы окажемся с ним вдвоём в раздевалке. Я закусил палец и с силой вырвал заусенец. Потекла кровь. Я чувствовал солёный вкус во рту, но не обращал внимания. Было страшно. Минуты утекали как песок сквозь пальцы. На улице светало. Я вышел на балкон и в отчаянии встречал рассвет. Красиво. Сегодня Костя всё поймёт. Непременно поймёт, моё тело меня предаст, оно расскажет ему всё. Не бабки, не сплетники, не кто-то другой, чужой, далёкий, а моё собственное несовершенное тело. Я смотрел в зеркало на свою грудь, бёдра, спину. Неяркие синяки, оставленные жестокими пальцами, покрывали бледную кожу то тут, то там. Особенно заметные пятна были на внутренней стороне бёдер и на ягодицах. Я не мог ненавидеть Серёжу за то, что он оставил свои следы на мне, я сам выбрал его, осознанно. Но… хотелось, хотелось усидеть на двух стульях. А это всегда невозможно.
Щёки щипало от слёз, когда я замазывал синяки маминым тональным кремом. Ничтожный, жалкий человек. Я должен был рассказать Косте всё сам, с самого начала, а теперь уже поздно, я повёлся, решил, что смогу скрывать правду вечно. Мы стали почти друзьями, и я не хотел его терять, я боялся его потерять, я знал, что больше не смогу подняться, если его потеряю. Уже сегодня…

Костя не ждал меня около спортивного корпуса. Я почувствовал себя чуть легче. Оставалось послонятся минут десять и идти. Все должны были уже переодеться за это время. Я смотрел на висевшие над парадным входом электронные часы и старался ни о чём не думать, просто ждал, разглядывая входивших и выходивших из корпуса людей. Всю ночь думал, хватит уже. Утром, когда я прекратил паниковать и взглянул на проблему трезво, в душе затеплилась надежда, что Костя ничего не поймёт, а если я приду нервный и убитый, то пристального внимания не избежать, а допускать этого было никак нельзя.
- Васильев! Что же опаздываешь?! – поймала меня на лестнице Мария Григорьевна, наша учительница по физкультуре, когда я уже бежал в раздевалку. – Все уже переоделись давно.
- Простите, так получилось, - смущённо улыбнулся я и облегчённо выдохнул. Неужели, неужели всё получится?! Распахнув дверь пустой раздевалки, я опасливо вошёл внутрь, из душа слышался звук льющейся воды и приглушённые голоса. Я узнал их. Это были Синицын и Рябов, не Костя. Значит, он уже у бассейна. Сердце радостно запрыгало в груди. Мне дали ещё время. Быстро раздевшись, я вошёл в душ, как и получилось по моим расчётам, там никого уже не было к этому времени. Наскоро сполоснувшись, я надел плавки и шапочку, повозившись со сланцами, пальцы никак не хотели слушаться, тело била истерическая дрожь, но я знал, что это ненадолго, скоро всё пройдёт, нужно просто успокоиться и перестать так безобразно радоваться. В бассейне шумели собравшиеся болельщики, где-то около самого выхода из душа маячил тренер, я видел его тень на стене, слышал голос. Я был готов к победе, ради того, что всё так удачно сложилось сегодня. Я знал, что силы не подведут меня. Я слишком торопился, в голове внезапно вспыхнули слова Марии Григорьевны, на самом первом занятии ещё она говорила: «В бассейне нельзя бегать даже в сланцах. Пол очень скользкий». Я вспомнил это ровно за секунду до того, как почувствовал, что пол неумолимо ускользает от меня куда-то назад, стремительно накрывая собой. Острая тонкая игла пронзила висок, кажется, я успел вскрикнуть.