Белыми нитками

Я ослеп и оглох. Где-то рядом скользили тени, опасные, пугающие, нависали надо мной. Хотелось кричать от страха, но рот был неподвижен, и я вообще не знал, был ли у меня рот. Маленькие острые иголочки жалили меня всюду, я плыл в красном жидком тумане, потом что-то резко громыхнуло, я подумал, что сейчас разорвусь от боли, и резко открыл глаза. Костя. Суровый норманнский завоеватель смотрел мне прямо в глаза, сжав губы.
- Васильев! – высовываясь из-за широкой спины Кости, заверещала Мария Григорьевна, - Очнулся наконец-то. Ну слава богу!
Я опять закрыл глаза, не в силах смотреть на свет и на Костю. Разбился… нелепо всё получилось. Было и стыдно, и больно, и хотелось плакать от обиды. В голове словно работали отбойные молотки, внутри всё сжималось. Но я тут же очнулся, чувствуя, как меня трясут за плечи.
- Димка, не засыпай. Сейчас скорая приедет, - в голосе Кости были растерянность и сожаление. Обо мне? Я с силой зажмурился, пытаясь угомонить молотки, но они только сильнее заколотили по моим бедным мозгам. Мутило со страшной силой, потолок раскачивался, нависал, грозился обрушиться вовсе, и периодически я не понимал, что рядом со мной кто-то находится.
- У мальчика сотрясение мозга, он ударился головой о кафельный пол, - быстро и нервно говорила Мария Григорьевна кому-то, кого я не видел. Я не понимал, что она говорит обо мне. Кто-то упал, у кого-то сотрясение… мне-то какая разница, главное, что Костя смотрит на меня и жалеет. И он не исчез, как я думал ещё сегодня утром, он стал ещё ближе. Я сошёл с ума. Мне осторожно надели на лицо какую-то жёсткую маску, и всё мгновенно исчезло, и холодная душевая, и молотки в голове, и Костя, и я сам.

На следующий день в больницу прибежала мама. Она не плакала, наоборот, улыбалась, сновала по палате, говорила, говорила, что-то рассказывала о своей командировке, о жизни, о делах... Мне было жутко стыдно за то, что я заставил её волноваться, но одновременно с этим я был спокоен. Мама рядом, значит, всё будет хорошо.
Мне поставили диагноз – сотрясение мозга в лёгкой форме и ушиб затылочной части головы. Ничего, что могло бы повлиять на мою дальнейшую жизнь. Обещали выписать через два дня.
- Дима, к тебе какой-то мальчик пришёл, хочет повидаться, - мама ласково провела рукой по моим волосам. Я задремал, поэтому не сразу отреагировал на её слова. А потом в палату зашёл Костя. Он был смущён, так, словно впервые попал в церковь во время службы.
- Привет, Диман, как голова? – улыбнулся он, и, посмотрев на мою маму, тут же покраснел: - Здравствуйте, Ирина Геннадьевна.
- Здравствуй, - мама кинула на меня внимательный взгляд, распознав всё лучше всяких сканеров, и немного грустно улыбнулась. Да, мама, я знаю, что это самая большая глупость, которую я когда-либо совершал в жизни. Но пусть всё идёт, как идёт, я готов заплатить. – Ну, поговорите, пока я схожу в магазин за фруктами.
Костя сел на стул и долго не решался заговорить со мной. А я был рад видеть его, поэтому просто рассматривал и тоже молчал.
- Знаешь, Дима, - первым начал Костя и посмотрел мне прямо в глаза. Я замер, как всегда готовясь к худшему. – Я решил больше не драться.
- Почему? – от удивления я даже приподнялся на кровати и попытался сесть. Голова пошла кругом, но я удержался.
- Я впервые увидел кровь. По-настоящему, - Костя говорил тихо, ровно. Но в голосе его слышался трепет, настоящий, священный, почти осязаемый, он тёк мне в уши подобно самым чистым нотам.– Когда ты упал в бассейне и ударился головой, я видел, как тебе было больно. Как все за тебя испугались, и я испугался. Впервые я реально испугался. Это была не шутка, я никогда не смогу этого забыть.
- Костя, но это же совсем не то, - я едва мог дышать от волнения, перед глазами танцевали белые точки, и горло перехватило.
- Почему не то, Дима? Почему? – Костя вцепился в покрывало и крепко сжал его в кулаке, чтобы успокоиться. – Боль всегда остаётся болью, какие бы причины не были. И я увидел, что это такое, когда кому-то больно! А я ничего не могу с этим сделать! Единственное, что я могу, это впредь больше никому не делать больно. Это я действительно могу.
- Костя, но иногда боль нельзя отменить, - шептал я, не в силах совладать со своим волнением и желанием прикоснуться к руке, сжимающей покрывало, чтобы успокоить… всего лишь, чтобы успокоить. Но я не смел, я не смел к нему прикасаться.
- Дима, у них у всех есть матери, которые волнуются, как твоя, я и им тоже делаю больно. А у меня есть Ленка. Она ещё мелкая, но уже всё понимает. И я ей тоже делаю больно. А зачем? Дима, я уже не понимаю, зачем? Нам и без того несладко живётся одним.
- Я тебя поддержу в любом случае, - улыбнулся я. – А как же Акимовы, они поймут?
- Да мне как-то наплевать, - хмыкнул Костя и, немного расслабившись, расправил плечи. - Это их личное дело. Я могу отвечать только за себя, ну, ещё за Ленку, и теперь вот за тебя.
- За меня-то почему? – опешил я.
- Ну как? Ты, можно сказать, другим человеком меня сделал, поэтому я за тебя в ответе. И это не обсуждается.
Я смотрел на Костю как на полоумного и никак не мог понять, шутит он или говорит правду. Поймав мой растерянный взгляд, Костя не стал смеяться, наоборот, посерьёзнел и тише добавил:
- Я очень испугался за тебя, Димка. А такими вещами я шутить не привык.
- Спасибо, Костя, - вспыхнув до корней волос, ответил я. Это была последняя грань моего личного безумия. Всё стало таким большим и серьёзным, а я не мог это поднять один, но сегодня хотелось быть счастливым, несмотря ни на что.
Я бы никогда не смог вспомнить, как прощался с Костей, как вернулась мама, о чём мы с ней говорили. Мой мир раскрасился всеми цветами радуги, как в калейдоскопе. Какие-то паззлы, картинки, осколки реальности, всё закружилось перед глазами, лишая последних сил. В ту ночь я спал, как убитый, а проснулся уже здоровым.

Серёжа пришёл как обычно, в пятницу. Мама вновь отбыла в командировку, продолжать налаживать контакты с австрийскими поставщиками, а я в это время налаживал контакты со своим визави. Когда Серёжа прошёл в квартиру, я почувствовал себя как никогда скованным и смущённым. В то же время в моей голове вспыхивал вопрос: а что он здесь делает? После того, как я побывал в больнице, мне казалось, что жизнь невероятно удлинилась, и с нашей последней встречи прошло не меньше двух лет. А было это всего лишь в прошлую пятницу.
- Ты какой-то напряжённый, Димочка, - плюхнувшись в мамино кресло и вытягивая свои длинные ноги в фирменных дорогущих джинсах, сказал Серёжа и поманил меня рукой. – Сядь рядом, моё сокровище, расскажи, что случилось?
Я присел на подлокотник, позволяя Серёже обнять меня за пояс. Всё во мне взбунтовалось от этого собственнического жеста. Это было как предательство. Ведь у меня теперь есть Костя? Или нет? Опять ложь… ничего у меня нет, и никогда не будет.
- Ничего не случилось, кроме того, что я получил сотрясение мозга и попал в больницу, - сухо ответил я.
- Бедненький Димочка, давай я пожалею.
Сегодня Серёжа был ласков, как никогда ранее. Он всё время что-то шептал на ухо, обнимал, говорил, какой я хороший и замечательный, что он по мне скучал. А я слушал его, и вновь не мог отказаться от того, чтобы забыться, вернуться в свою реальность. А Костя… Костя – это моё небо, недостижимое, бесстрастное, молчаливое, святое.
Только утром я с ужасом обнаружил, что Серёжа оставался со мной на ночь. Костя должен был зайти в десять.
В полдесятого я вылетел из душа, как ошпареный. На кухне призывно и грозно шипел чайник.
- Так это и был тот самый Костя? – Серёжа сидел за столом и с насмешкой смотрел на меня. Я медленно опустился на стул рядом с ним. Чайник надрывался, заявляя о своих вскипевших правах. А у меня внутри всё оледенело.
- Он заходил? – автоматически спросили мои губы.
- Заходил, - Серёжа любовался моим падением в бездну. Мы оба слышали этот противный, знакомый каждому звон разбиваемых надежд. – Я всегда знал, что ты безумный мальчик, Димочка. Но такого виража я не ожидал. Он хоть знает?
Я закрыл лицо руками, потом резко отнял их и в отчаянии посмотрел на Серёжу. Тот больше не улыбался. Есть вещи, которые пугают всех, подобных нам. Нельзя влюбляться в нормальных парней – запрещено.
- Димочка, ну ты влип. Он же гомофоб натуральный, - в глазах Серёжи читалось искреннее сочувствие и тоска, причины которой я не мог понять, но мне сейчас было не до разбирательства каких бы то ни было причин. Я был на дне.
- Я хотел ему рассказать, но не смог.
- А если он узнает? Жёсткий игнор – это самое меньшее, на что ты можешь рассчитывать. Видел я таких твердолобых крепышей, он и избить может, Димочка, мне даже страшно за тебя. Но я понимаю, сейчас уже поздно что-то менять, поэтому пока ещё есть возможность, постарайся осторожно отдалиться от него. Это всё, что ты можешь сделать. У него, небось, дружки ещё какие-нибудь отмороженые есть?
Я кивнул, опустил голову и опять закрыл лицо руками. Пальцы, ледяные, дрожали. У меня не было сил даже для того, чтобы заплакать.
- Любовь - она такая противная штука, Димочка. Иногда ради неё нужно и отказаться от человека, чтобы оставить его человеком.
- Я не могу отказаться… Серёжа, он мне верит. Господи, что я натворил?
Серёжа быстро встал со стула, выключил, наконец, этот свихнувшийся чайник, подошёл ко мне, положил руки на плечи и легонько тряхнул, приводя в чувство.
- Дима, хватит сходить с ума. Посмотри на вещи трезво. Ты не такой как он, и никогда уже не станешь, не обманывай себя. Ты же любишь его не как друга и брата, тебе нужно больше. И даже если однажды он переступит через себя и поддастся, то ничего хорошего из этого всё равно не выйдет, он только возненавидит тебя за то, что ты попался на его пути. Дима, это законы жизни и человеческой психологии. Именно поэтому мы и натуралы никогда не пересекаемся. Оставь его, сегодня же оставь.
Я слушал Серёжу, слушал и слышал, соглашался, со всем соглашался. Разве я не знал всего этого? Всегда знал, с первой минуты знал. Но что-то остановило меня тогда, у качелей, что-то заставило не убегать от Кости. Ошибка, неужели это была всего лишь ошибка? Прихоть моего ненормального сознания.
- Я ему всё расскажу, - вытирая мокрое от слёз лицо, решительно заявил я. – Он имеет право знать.
Серёжа тяжело вздохнул и пошёл наливать чай.
- Зря ты это задумал. Он не поймёт, слишком правильный.
- Ты не знаешь Костю.
- Ты не видел, как он посмотрел на меня, Димочка. За моей ориентацией он не увидел ничего.
Я кинул взгляд на крепкую спину Серёжи, струящиеся по спине чёрные волосы, на его плавные движения. Приятный молодой человек, чей-то сын, брат. Руководит туристической фирмой отца. Неужели то, что он спит в одной постели с мальчиками, а не с девочками, автоматически перечёркивает все его достижения? Я молча поднялся и вышел из квартиры, прикрыв за собой дверь. Серёжа не стал меня останавливать. Я знал, что когда вернусь, его уже не будет. Пятница закончилась.

Костя гонял мяч по площадке. На минуту я остановился в тени деревьев, чтобы посмотреть на него. Да, я безумно любил его, до дрожи в коленях, на грани нервного срыва. Как я мог унизить его своей дружбой, как посмел прикоснуться к запретному? Я смотрел, как одним точным движением он отправляет мяч в кольцо, не промахиваясь. Я смотрел и понимал, что ему нельзя говорить о том, кто я. Костин мир прекрасен, я не имел права корёжить его своим извратом.
- Привет, Диман, – заметив наконец меня, поздоровался Костя. Он был задумчив, я смутился. Чувство тревоги наполнило меня, заглушая голос пустоты и презрения к себе. – Это что за пижон был?
- Брат двоюродный, - тут же соврал я, не успев осознать, что произошло. Костя внимательно посмотрел на меня и уже спокойнее улыбнулся.
- Не знал, что твой брат гей.
- А это плохо? – нервно усмехнувшись, спросил я. Костя перехватил мой взгляд и опять нахмурился.
- Может, для кого-то это и нормально, но, была бы моя воля, я бы всех их перестрелял. Извини, что так говорю о твоём брате. Просто это моя позиция.
Я до боли сжал руки в кулаки, чтобы хоть как-то сдержаться и не раскиснуть сразу же. Как же мне было страшно сейчас слушать Костю. Я вновь боялся его, как прежде, как будто ничего и не было, словно я вытер пыль с зеркала и увидел безобразное лицо своей сущности, той правды, на которую смотрел любимый мною человек и кривился от омерзения. Хороший мой Костя. Красивый, сильный мой Ахиллес. Если бы ты пристрелил меня, как говоришь, я был бы только счастлив. И это не было бравадой, я действительно жаждал принять смерть из его рук. Но никто убивать меня не собирался, и лёгкого избавления от страдания ждать не приходилось. Слово за слово, минута за минутой, жизнь шла своим чередом, невзирая на лица.
- А что в них плохого? Живут себе и живут, никого не трогают, - проговорил я, хотя куда там, почти пропищал, ничтожный человек.
- Димка, я понимаю, у тебя брат один из них, поэтому ты так и говоришь. Ну вот скажи, разве тебе приятно, когда он называет тебя «Диимочкаа»? - Костя очень реалистично изобразил голос и манеру Серёжи, у меня даже мурашки по спине пробежали и в животе всё сжалось от предвкушения. Да, мне нравилось, как Серёжа меня называл. Ласково и одновременно развратно. Но это было только между нами, законы нашей ненормальной действительности.
Я стоял и молча изучал рисунок на асфальте. Повисло молчание. Только кузнечики стрекотали в траве, нагнетая обстановку. Тут вроде как я должен был признаться, сама природа ждала моих слов, не говоря уже о Косте, но у меня не хватило духа.
- Ну, вот ты нормальный мужик, я нормальный мужик, а они ненормальные, они одеваются вызывающе, какие-то парады собирают, выпендриваются, демонстрируя свою ненормальность, они детей совращают. Знаешь, сколько среди них педофилов? И вообще, что это за любовь такая, которая заставляет делать другому больно ради наслаждения?
Костя говорил, говорил, горячо, с чувством, толком, расстановкой. Я понимал его позицию, разделял её, соглашался со всем. Да, всё так… есть и такие.
- Костя, но ведь есть те, кто просто не может по-другому.
- Да, возможно, есть и такие. Но я не могу им сочувствовать, меня на всех не хватит, - ответил Костя и кинул мне мячик, широко улыбаясь. – Может, лучше поиграем?
Мы стали играть. И я ничего не смог сказать, быть может, так было лучше для нас обоих. Пока.

На улице шёл дождь. Я играл на гитаре и что-то мурлыкал себе под нос. По подоконнику барабанили капли, в комнате горел один только ночник. Спокойствие и умиротворение. Я любил одиночество и свою гитару. Тягучие ленивые мысли были о чём-то приятном и далёком. Хотелось съесть мороженое, припрятанное в морозилке именно для такого вечера. Я поставил ми-минор и только коснулся пальцами струн, как звякнула ре и, оборвавшись, ужалила меня в щёку, алые капли брызнули на верхнюю деку. Я быстро отложил гитару и машинально зажал щёку рукой. Сердце глухо билось об рёбра. Я как завороженный смотрел на оборванную струну и ставшие вдруг бордовыми капли моей крови и понимал, что это знак. Знак моего разоблачения.
Промыв рану, я заклеил её пластырем. В дверь настойчиво позвонили. Я опасливо выглянул в коридор. Часы показывали десять минут одиннадцатого. Я не знал, кого могло принести в такое позднее время.
Посмотрев в глазок, я почувствовал, как кровь отхлынула от лица. За дверью стоял Костя.
- Привет, Дима, извини, что так поздно, - быстро заговорил он, не глядя мне в глаза. Он был мокрый и бледный, в домашней растянутой на рукавах и воротнике футболке и спортивных штанах. – Я просто хотел спросить одну вещь.
- Да, может, пройдёшь? – я распахнул дверь шире, так что едва не свалился на самого Костю, но вовремя отпустил её, позволив стукнуться о соседскую.
Костя прошёл в коридор, зябко поёжился и, обернувшись, посмотрел на меня с невыразимой тоской в глазах, точно такой же, какую я видел у Серёжи. И опять я не понял, какова была её причина. Я думал совсем о другом, вернее даже не думал, знал. Всё закончилось. Костя всё знает, он пришёл казнить меня.
- Димка, скажи мне честно, этот твой брат, ведь он тебе не брат? – Костя говорил глухо, бросал на меня короткие тёмные взгляды и всё катал что-то в пальцах, какую-то бумажку яркого рекламного цвета. Я больше не мог ему врать.
- Нет, - едва слышно ответил я.
Костя резко провёл обеими руками по своим коротким волосам, стряхивая с них воду, и медленно опустился на лавочку, стоявшую напротив двери для того, чтобы удобнее было обуваться.
Я опустился на пол напротив него и тоже не смел поднять глаза и заговорить. Часы мерно тикали, отсчитывая секунды нашего отдаления, и с каждой секундой мне становилось всё труднее и труднее начать говорить. Я хотел так много всего сказать, объяснить, попросить прощения, рассказать о себе, о том, каково это, когда не можешь по-другому.
- И тебе это нравится? – вдруг спросил Костя, с сожалением глядя на меня.
- Я не могу по-другому, - попытался улыбнуться я, но губы только слегка дрогнули, так и не сложившись в улыбку. Я проклинал себя, я ненавидел себя всей душой, за слабость, за любовь, за каждый свой неверный жест.
- И ничего нельзя сделать? Психологи же говорят, что это лечится… может, какие-нибудь таблетки, уколы?
Я помотал головой и широко улыбнулся.
- Невозможно, моя мама тоже пытается что-то изменить, но я неоперабельный случай.
- Димка, но ты же совсем нормальный, ты же самый нормальный парень из всех моих знакомых… Почему? Чёрт возьми, почему всё так хреново-то и безнадёжно?!
- Я не знаю, Костя. Если бы я знал, то непременно исправил бы, - говорил я и вздрагивал от каждого слова. Меня трясло, и зубы с трудом попадали друг на друга.
- А этот твой друг, ты любишь его? – губы Кости невольно изогнула презрительная усмешка, и я совсем сжался, как от пощёчины. Я не мог говорить с ним о сексе, только не о сексе, о моей личной преисподней. Собравшись с силами, я поднялся с пола и пошёл на кухню.
- Может, выпьем? Для смелости, - нервно усмехнулся я. Кроме своих ночных кошмаров терять было уже нечего.
Мы молча выпили мамин подарочный коньяк, не закусывая ничем. Просто одну рюмку за другой, как на поминках, не чокаясь. Голове полегчало, Костино лицо тоже расслабилось и просветлело. Иногда алкоголь творит чудеса. Теперь я мог спокойно говорить, а Костя слушать.
- Я познакомился с Серёжей в восьмом классе. Он на три года старше, работает в туристическом агентстве. Мы встречаемся раз в неделю, когда мамы нет дома.
- Ты любишь его? – вновь повторил свой вопрос Костя. – Никогда не понимал, как мужик может любить мужика…
- Нет, я его не люблю. Мы просто молча занимаемся сексом, - я засмеялся, только лишь для того, чтобы не разреветься. – Мы даже не целуемся, просто трахаемся, как животные, без удовольствия. – Я опять засмеялся, надтреснутым, болезненным смехом психопата со стажем.
- А зачем тогда трахаться, если не получать удовольствие? – удивился Костя. Он тоже был чертовски пьян и абсолютно искренен.
- Ну как? Чтобы знать своё место! Раз я гей, то должен спать с геем, разве нет?
- Да никому ты ничего не должен, - возмутился Костя. – Ты имеешь полное право выбирать себе того, кого хочешь!
Я смотрел на Костю, восхищаясь и боготворя. Да, я не зря влюбился именно в этого человека. Истинный норманнский завоеватель, всегда идущий напролом, по камням, костям и рекам крови.
- А если я хочу тебя? – вдруг спросил я и тут же прикусил свой чересчур длинный язык. Костя вмиг стал хмурым и серьёзным. Мне показалось, что он совсем протрезвел.
- Нее, Димка, так дело не пойдёт, - протянул он и осмотрел кухню мутным взглядом в поисках чего-то. – У тебя есть ещё выпить?
Я кивнул. С трудом поднялся из-за стола и достал из столового шкафа бутылку виски.
- Моя мама всегда считает, что нужно держать в доме исключительно элитный алкоголь для особых случаев. Чем наш случай не особый?
- Наливай, Диман. Будем думать! – обрадовался Костя и потёр ладони в каком-то лихом возбуждении.
- А чё думать-то? Пристрелить меня и делов-то! Или вон, окошко рядом, сам выброшусь, чтоб людей не пугать.
Что произошло в следующий момент я не смог понять, но очнулся я, лёжа на полу, в голове звенело от боли и зубы ныли так сильно, что из глаз текли слёзы.
- Димка, прости, - испуганно причитал Костя, пытаясь поднять меня. – Не рассчитал, прости дурака… Димочка.
- Ты же обещал больше не драться? – опершись о протянутую руку, я кое-как поднялся и сел обратно за стол. Костя навис надо мной, ощупывая голову, припухшую челюсть. – Лёд дай, в холодильнике на полке лежит.
- Никогда не смей говорить о самоубийстве! - кричал Костя, прижигая моё лицо льдом. – Ещё раз такое услышу и сам придушу. Да и кого ты пугаешь? Кого?
- Тебя, - всхлипывал я. – Ты же не хочешь со мной больше общаться… А я люблю тебя. И это так чудовищно, Костя. Если бы Акимовы узнали, что тебя любит парень? Если бы в школе узнали?..
Костя убрал лёд от моего лица и выбросил остатки в раковину.
- А мне-то что? Я никому ничего не должен. А на мнение школы плевал с высокой колокольни всю свою сознательную жизнь.
- Костя… - прошептал я, едва дыша от зарождающейся в душе надежды. Неужели не оттолкнёт? Он ласково посмотрел на меня и пригладил волосы на голове.
- И всё-таки ты ненормальный, Димка. С тобой я постоянно меняюсь, и, чёрт возьми, мне это нравится. Но я должен ещё подумать, привыкнуть, так быстро это не делается.
- Конечно, конечно, подумай, - запинаясь, ответил я и опять разревелся, закрывая лицо руками.
- Димка, - Костя присел напротив меня на корточки и убрал мои руки. – Только сырости не нужно. А то как Ленка моя ревёшь в три ручья. Но ей-то пять лет и она девчонка. Давай как-то по-мужски решать эту проблему, без фанатизма.
- Да, - засмеялся я, - без фанатизма.
- Сначала ты пообещаешь мне, что этот пижон больше здесь не появится, иначе, ещё раз увижу и точно накостыляю, несмотря на обещание. Потом никакого самобичевания и прибеднения. И наконец… я бы хотел поговорить с твоей мамой.
- С мамой?
- Ну она же в курсе?
Я кивнул.
- Не хочу скрываться. Не люблю я это, и не буду начинать.
- Но ты же ещё ничего не решил? Это же… нельзя так сразу взять и стать таким как я, - бормотал я, едва шевеля языком. Мысль постоянно ускользала, но всё равно я понимал, что что-то не так.
- Я всё решил, ещё дома, иначе бы не пришёл к тебе. Просто нужно было посмотреть…
Конечно же, без фанатизма опять не обошлось. И ревел я, пьяный и счастливый, до тех пор пока не уснул, сидя за кухонным столом.
А утром было яркое солнце, жуткое похмелье и первый поцелуй.

Ленка постоянно пыталась вырваться и побежать навстречу прибывающему поезду. Но я крепко держал её, хотя сам готов был сорваться с места и броситься вперёд. Полгода я не видел Костю. Долгих пустых шесть месяцев.
- Костя теперь солдат, а ты нет, - дразнилась Ленка и сильнее льнула ко мне, пугаясь каждого крика пробегающих по перрону мальчишек.
- Мне ещё рано идти в армию, - улыбался я, крепче сжимая её маленькую ладошку. За то время, пока Костя служил в армии, я привык к Ленке настолько, что иногда называл про себя сестрёнкой, и она часто прибегала ко мне домой, чтобы рассказать какие-нибудь свежие новости из новой школьной жизни.
- Потому что ты умный, а Костя тупица, - засмеялась Ленка. Прав был Костя – очень она опасная девчонка, палец в рот не клади.
- Нет, не поэтому, - я поднял Ленку и усадил к себе на плечи, чтобы удобнее было смотреть на поезд. На перрон начали стекаться родители и друзья прибывающих. – Просто Костя старше меня, и к тому же я в армию вообще не пойду.
- Знаю, потому что у тебя голова всегда болит, – Ленка погладила меня по волосам и прижалась к затылку щекой и тихо прошептала: – Чтобы не болело никогда.
- Спасибо, Леночка, теперь точно никогда болеть не будет. Ты же настоящая волшебница.
Поезд запыхтел, останавливаясь. Проводницы открыли двери вагонов и осматривали всех ждущих профессионально-придирчивыми взглядами. Из-за их спин виднелись улыбающиеся молодые лица. Сердце быстрее забилось в груди, где-то там, в душном вагоне стоял Костя. Мой Костя… горло перехватило от волнения и страха. А вдруг всё изменилось? Полгода прошло. Слишком большой срок для непонятной, безумной связи.
Я заметил его сразу же, как только он легко спрыгнул с подножки и закинул спортивную сумку на плечо. Светлые волосы, тёмная кожа. Повеяло прохладой, словно привет от северных фьордов. Ленка спрыгнула с моего плеча и побежала навстречу брату, расталкивая мешающих ей людей. Маленькая, а сильная и упрямая - по праву Костина сестра. Я чуть замедлил шаг, заворожённо наблюдая, как сильные руки обняли хрупкую детскую фигурку, как подняли в воздух, закружили. Ленка громко верещала, что-то кричала, рассказывала, захлёбываясь в словах, а Костя всё внимательно слушал и не перебивал. А потом он нашёл меня взглядом, глаза его вспыхнули, и смущённая улыбка тронула обветренные губы как ответ на все мои опасения.
Нас по-прежнему было двое.