Cтрасти по Казимиру

Предчувствие непоправимого и чего-то мерзкого охватило Илью. Он оглянулся, в который раз убеждаясь, что прикрыться особо нечем, даже простыня на кровати особая — на резинке. Схватил лёгкое одеяло мятного цвета, обернулся им и на цыпочках побежал из комнаты, прислушиваясь и озираясь. Илья спустился по лестнице, пересёк оливковую гостиную. Звуки исходили из кабинета Тимура, где за особой витриной находились серебряные и золотые изделия авангардной формы. Дверь кабинета была приоткрыта. Илья бесшумно подошёл к ней вплотную.
— …конечно, это просто бомба!
— Я понимаю.
— Вольдемар, подай мне документы. Cам Кашевич посмотрел, и, конечно, никакой ошибки, это подлинник. Вольдемар, отойди, загораживаешь свет!
— Отлично. Давайте рассчитаемся за экспертизу.
— Нет-нет, Тимур Раисович…
— Для вас просто — Тимур.
— Для меня это большая честь исследовать эти эскизы. О какой плате может быть речь! Лучше расскажите мне правду: откуда у вас столь дивные картоны?
— Я сказал вам правду, Гертруда Ивановна, получил в наследство от одной милой старушки.
— Ах, сударь, позволю усомниться! Слишком часто такие ухари, как вы, обманывают нас, бедных старушек…
— Что вы, Гертруда Ивановна, какая же вы старушка?
— Вольдемар, не тормози, огня! — Щелчок зажигалки и сладковатый табачный аромат. — Не играй лицом, Тимур Раисович! Я про свои года всё хорошо знаю. Развлекал, поди, бабульку на старую жопу? Послушного котика изображал? Мяукал под артрозными пальцами? Ну не красней! Я же не осуждаю! У тебя есть бумажка о праве собственности? Завещание? Дарственная?
— Нет. Работы ведь были не зарегистрированы. Хранились в безвестности. Она просто мне их передала. Вот я и занялся экспертизой.
— Хм… Тимур Раисович, мы всё оформим безукоризненно и быстро. Но… Услуга за услугу! Я не буду разыскивать старушку-шалунью, но ты продаёшь мне пилота и футуро-человека. Заметь, на самое ценное я не покушаюсь!
— Гертруда Ивановна… Вы же знаете, я и сам одержим картинками…
— Ничего, я тебе предложу такую цену, что одержимость ослабеет…
— Мне нужно подумать.
— Вольдемар! Подай-ка ручку. — Пауза. — Например, столько.
— Э-э-э… Нет, Гертруда Ивановна, это цена сомнительных открыток Дали.
— Ах ты, пройдоха! Тогда так…
— Я сохраню этот листочек, дело в том, что у меня есть уже покупатель на костюмы…
— Тимур! Ты же не испортишь наши прекрасные отношения? Я дам больше!
— Гертруда Ивановна, я вам доверился, и, безусловно, вы претендент номер один. Вы же знаете, я дружбу не предаю…
И на этом самом месте на голое плечо совершенно оглушённого и растоптанного Ильи, что столбом застыл около дверной щели, легла крепкая рука. Илья даже не вздрогнул: ведь столбы не реагируют на прикосновения.
— Тимур Раисович! — громко раздалось над ухом, это был Бегич. Вовсе не немой. Он толкнул дверь и следом впихнул в кабинет незадачливого шпиона. — Вас тут слушали!
От неожиданности Илья выпустил из рук одеяло, да ещё и запнулся о его мягкие волны. Чуть не клюнул носом в пол, зацепился за пухлого нарцисса Вольдемара. Тот брезгливо стряхнул с себя руку странного растрёпанного человека. Илья предстал перед двумя изумлёнными людьми и одним человеком-хищником в жалком, нагом виде. Более того, Илья готов был позорно расплакаться, горло сдавливал горький спазм, в груди невыносимость пустоты. Он смог только мелодраматично выкрикнуть:
— Как ты мог?
— Простите великодушно! — мгновенно отреагировал Тимур. — Бегич, отведи его наверх! — и как-то по-особому, многозначительно поднял бровь.
— Ах, как интересно! — сладострастно улыбнулась эксцентричная старуха, сидевшая в кресле, манерно вытянув руку с сигаретой в длинном мундштуке. — Какой милый мальчик! Это твой питомец?
— Бегич!
Охранник поднял с пола одеяло, накинул его на жертву, словно мешок на добычу, и поволок куда-то бесполезно упирающегося Илью. По коридору, по лестнице — видимо, обратно. В комнату для утех, где вдоль стены были расставлены портреты человека-хищника, который спал, улыбался, восседал на троне и лгал.
Вроде не холодно, но Илья замёрз. Кутаться в одеяло он не хотел. Сидел, подтянув к себе коленки, сжимая себя судорожно, вокруг портреты Тимура и разлитая по комнате тоска. Тоска по себе свободному, никому не нужному, беспечно пьяному. Тоска по убогой квартирке, по Казимиру, который ошибочно считал себя хозяином своего хозяина, по вонючим клубам, спасающим от депрессивного нетворчества, по Варьке Малышкиной, которая совсем не приживётся на таком уныло-правильном скандинавском берегу. На полу стояла недопитая бутылка очередного сицилийского развлекалова, но Илья не хотел забытья. Он безжалостно кромсал себя по живому, упивался тоской и болью от обрушившихся надежд...

 ...Болью от обрушившихся надежд отзывался в маленьком кошачьем сердце каждый километр, что наматывался на внутренний счётчик. Казимира увезли оттуда, где оставил его хозяин. Откуда тот должен был совсем скоро его забрать. Кот с трудом дышал, жмурился и как мог запечатлевал карту своего перемещения. Он заметил две недолгие остановки, слышал голоса, пытался запомнить запахи, но всё перебивала затхлость полотенец, к которым его припечатало. Потом снова начинались гул и качка, ему снова становилось труднее дышать, снова рот наполнялся слюной, а живот сводило спазмом, похожим на голод...
Через несколько часов пути тёплый бескислородный кокон лопнул где-то над головой, вжикнув застёжкой-молнией. Кот пятился, прятал морду в чёрную глубину сумки и отказывался выходить. Темнота душного плена давала временное спокойствие и была лучше, чем новый ужас вокруг. Всё та же грубая рука, что поместила его сюда, теперь вышвырнула наружу, ухватив за шкирку.
В новом доме всё было по-новому. Здесь Казимир не мог найти себе места. Он понимал только одно — здесь его не найдёт его человек. Кот пометался немного по комнате, в которой его вытряхнули, но никаких безопасных укрытий не нашёл. Были тут и стол, и несколько стульев, и большая, обмазанная посеревшим мелом кирпичная печь, и старый грохочущий холодильник, щель за которым оказалась слишком узкой, и воняющая газом плита, по обе стороны от неё громоздились помутневшие от времени пластиковые фляги с водой. Казимир нырнул под низкую скамью, стоявшую вдоль стены напротив входа, и принялся наблюдать. Бояться он почти перестал, в дебрях необъяснимой реальности, что окружила его и уводила всё дальше от привычной жизни, страх уже не помещался. Совсем скоро Казимиру, притаившемуся под скамьёй между ведром и веником, явилась знакомая картина: здешний стол собирал людей вокруг себя с не меньшим успехом. Манон, ещё не успевшая разобрать пузатые сумки, лишь затолкала их за одну из дверей и уже кружила, накрывая нехитрую поляну. Входная дверь тут распахивалась сама собой, впускала всё новых людей, приоткрывая Казимиру кусочек ещё неизведанного пространства и обдавая холодным, странно пахнущим сквозняком.
Новоселье затянулось до самого утра, а беспробудный похмельный день дал Казимиру возможность обследовать место. Из комнаты со многими дверьми не было выхода. Два маленьких окна, в которые первым делом выглянул кот, говорили о том, что и из всего этого мира выхода нет. Несмотря на новый шок, Казимир смог сохранить своё особенное зрение, он вглядывался в кусок низкого серого неба и восстанавливал почти было утраченную за время пути связь со своим человеком. Он безошибочно определял стороны света и сторону, в которой находился Илья. Тонкая световая линия, тянувшаяся от него, полыхнула непривычным, болезненно-пунцовым. Ещё недавно Казимир знал, что его человек доволен и здоров, теперь же что-то изменилось, и кот не мог понять что. Может, человек пришёл за ним и увидел, что место, где он оставил своего кота, опустело? Может, его человек теперь один, среди деревьев, как те, потерявшиеся, не знает, куда идти, чтобы вернуть своего Казимира? Может, он заболел или это демон-повелитель Орлиных Гор перекусил ему хребет? В сердце Казимира родилась новая тревога, и она была страшнее всех предыдущих — его человек попал в беду.
Едва заслышав пробуждение людей, кот вернулся в своё ненадёжное укрытие под скамейкой. Принялся с новой силой тревожиться, пытаться понять, что происходит, и уже к вечеру не мог понять даже, сколько он просидел здесь...

...Сколько он просидел здесь запертым, неясно. За окнами было уже темно до черноты и тихо до немоты. Факт, что гости Тимура уже давно убрались восвояси. И даже Бегич не шумел во дворе. Но время, что обычно нещадно несётся, образовало вакуум из пустоты и бесконечно повторяющихся слов: «Это твой питомец?» Рыдать и терзаться не было сил, и разум словно отказывался работать здраво, запинался об это неприятное слово — «питомец». Илья даже Казимира так никогда не называл, но в этом пространственно-временном континууме комнаты для утех он чувствовал себя именно так: жалким и глупым питомцем. Он ждал: когда же появится этот самоуверенный хозяин — повелитель Орлиных гор — и что он скажет?
Он появился очень поздно, когда ночь пропитала собой всё вокруг холодом и одиночеством. Зашёл бесшумно, возможно полагая, что питомец спит или умер от стыда и от предательства. Увидел сидящего на полу Илью и даже застыл на месте. И всё же прикрыл дверь и прислонился к стене, сложив на груди руки и рассматривая с высоты своего любовника в горестной позе зародыша. Илья поднял глаза, в стылом лунном свете его взгляд казался слепым.
— Это всё из-за Малевича?
Тимур молчал.
— Зачем такие сложности? Зачем нужно было всё это? — Илья расцепил свои руки и показал на постель и портреты. — Нанял бы специалистов, те бы залезли и вынесли всё. Я бы и не узнал никогда, кому ты продал, не в музей ведь… Мог бы подменить, я не собирался к экспертам идти. Мог бы купить у меня, в конце концов. Много способов…
— Я выбрал наиболее приятный. — Тимур улыбался. — Ты мне нравишься, и это правда. Разве нам было плохо здесь? — Он повторил жест Ильи, медленно подошёл, присел на корточки рядом и взял за подбородок. Почти с нежностью, но всё же больше с осторожностью.
— Верни мне одежду, Малевича, я ухожу. — Илья вывернул голову из пальцев и сказал это со всей твёрдостью в голосе.
— Нет, не уходишь! — прошипел Тимур и вновь схватил за подбородок, но в этот раз крепко, больно, железно. — Я тебя не отпускаю! И Малевич теперь не только твой! Через пару дней будет готова дарственная, я оформлю картоны как собственность. Ты ничего не сможешь доказать, но лучше если ты и не будешь пытаться, а просто останешься здесь, будешь моим, пока сильны чувства… — Тимур всем весом вжал голое тело в кровать, впился в губы, пытаясь их раздвинуть, разжечь подобие страсти. Но никакой страсти: Илья стал отталкивать бывшего любовника, изворачиваться, пинать.
— Я ухожу! — выкрикнул он как манифест и даже смог встать и ринуться к выходу.
— Нет! — Илья был остановлен ударом кулака в челюсть. Он полетел назад, на постель. От удара натурально звёзды зелёные и голубые поплыли в глазах, соскочить не успел, как на него запрыгнул Бахтияров. Оскален, зол, жесток, прижал его, пригвоздил своими ручищами. — Зачем эта сцена? Тебя же всё устраивало! Успокойся! Ничего не изменилось, я не гоню тебя, я рядом, я по-прежнему тебя хочу. Ты останешься у меня!
— В качестве питомца? Нет уж!
— А не нужно думать, в качестве кого! Это всё слова и бабские комплексы! Ну… успокойся, хочу тебя, хочу такого, буйного и агрессивного… хочу… — Тимур пытался целовать, но не получалось, всеми силами упирался Илья, вертелся, махал руками, попробовал ударить лбом, даже кусался. Он твёрдо решил, что уйдёт и никакого секса больше не будет. Он с хищниками не спит. Несколько минут борьбы, пыхтения, мата утомили Бахтиярова, и он просто каким-то особым ударом ладони в висок — хлесть! — вырубил Илью. Тело безвольно плюхнулось на постель, рот приоткрылся, и выражение лица стало спокойным и умиротворённым. Тимур медленно слез с него, подтащил тело на подушку, повернул голову набок, заботливо укрыл одеялом. Нежно провёл по щеке и по шее.
— Глупый. Разве можно уйти от меня? Ты смиришься, если только не захочешь уйти без Малевича. И ты, и я — лишь приложение к великим картонкам. А его я тебе не отдам. Так что… придётся смириться… Хм… Питомец…
Он вышел из комнаты, раздался звук запираемой двери, где-то вдали залаяла собака гулко и протяжно, словно жаловалась...

 ...Гулко и протяжно, словно жаловалась, завывала в остывающей печке вьюшка. Входная дверь, как и многие разы до этого, когда гости, шатаясь, уходили под утро, не была заперта и иногда приоткрывалась от сквозняка. Казимир был благодарен ему за то, что выдувал из проходной комнаты перегар, запах жареного лука и человеческой несвежести. День за днём Казимир готовился к пробному выходу на крыльцо. Днём двери, что вели на улицу, и те, что отделяли сени от жилой части дома, постоянно были в движении, то суетливо хлопали, подгоняемые пинком ноги, то протяжно подвывали, закрываясь плавно от становившегося всё сильнее сквозняка. Кот вычислял их амплитуду и собственную скорость, с которой он должен был незаметно скользнуть за порог, в пугающий и пока неясный мир.
Из того, что Казимир наблюдал из окон, он знал только то, что здешний мир окружён щербатым выцветшим забором, составленным из старых досок и кривых листов железа, что земля вокруг дома грязна и вытоптана, а в дальнем углу двора, где у косого сарая сгрудились отжившие свой век некогда белые, а теперь осыпающиеся облупленной краской оконные рамы, находилось ещё более старое и убогое сооружение, служившее собачьей будкой. От будки через весь двор тянулся длинный трос, по которому день и ночь курсировала, вытоптав колею, пристёгнутая на цепь, никогда не знавшая ласки и ухода и оттого злобная и брехливая псина. Обычно ложилась она прямо на рыхлую грязь у входа в своё жилище, без подстилки, её коричневая шерсть топорщилась слипшимися иголками, с ошейника свисали куски перетёртой давно верёвки, и весь вид её, даже спящей, говорил о том, что приближаться не стоит. Когда же псина замечала движение, будь то неожиданно белая в этом антураже курица, глупо дёргающая шеей, или человек, идущий от калитки к крыльцу, она мгновенно срывалась с места, неслась, покуда позволяла цепь, и повисала на ней, захлёбываясь сиплым лаем, грозясь сорваться и царапая землю.
«Злая. Опасная. Бессмысленная. Жалкая и не жалеет никого. Она принадлежит цепи, и у неё нет человека, который её любит. Ей не на что надеяться. Она мой враг. Она не видит меня. Но слышит запахи и звуки. Я пройду тихо. Я не должен пахнуть», — и кот принимался вылизываться по новому кругу, смывая с себя запах дешёвых папирос, жареного лука, резиновых сапог и старых банок из-под солидола, с которыми он уже практически сроднился, неделю прячась в холодных сенях.
Раньше Казимир никогда не видел собак. Тех, что он мог наблюдать ещё дома, с высоты своего подоконника, он причислял к какому-то иному виду существ. Они степенно семенили рядом со своими человеками или восторженно нарезали круги, гоняясь друг за другом, источая светленький ореол благополучия и довольства. Здешняя же псина фонила тёмными рваными потоками зла и отчаяния. И зло это казалось Казимиру самым страшным из того, что он собирался преодолеть на пути к своему человеку. Отчаяние выстилало пространство враждебного двора, тянулось мутными дымными нитями к притаившемуся за двумя дверьми коту и не давало ему совершить первый шаг к побегу.
Он почти перестал видеть едва различимый световой след, ещё тянувшийся к хозяину, и боялся, что если его остатки совсем рассеются, то идти будет уже некуда. Всё последнее время свет был совсем нехорошим, сиреневым, иногда темнел и становился синим, вился в дымной темноте и истончался, а Казимир жмурился, стараясь изо всех сил восстановить связь. Ненадолго ему это удавалось, и он точно решал идти сразу, как упадут сумерки, как затихнет во дворе позвякивание цепи, день и ночь напоминавшее коту, что его враг не спит.
Выскочить за дверь оказалось совсем не трудно, никто и не собирался ловить беглого кота, который наконец решился сделать шаг на улицу. Местные кошки, даже те, что жили в домах, были полудикими и вечно голодными, они сновали по чердакам и сараям, перебиваясь мышами и кузнечиками, пропадали на несколько дней и возвращались без доклада, так что Казимир вполне мог рассчитывать на беспрепятственный выход. За порогом привычный прохладный сквозняк вдруг превратился в ошеломляющий порыв ветра. На кота сразу обрушился шквал новых звуков, запахов, и то, что раньше видно было только мельком в щёлку, окружило его с трёх сторон. На мгновение Казимир оказался сбит с толку и инстинктивно припал на брюхо. В следующий миг непобедимый страх затопил кошачье нутро и загнал Казимира обратно в дом.
За время, проведённое в доме, кот почти освоился, научился забираться на печку, её топили теперь всё чаще, и в укромном углу на лежаке было всегда тепло. Привычного корма, что Манон насыпала в старой квартире на пол к дивану, больше не было. В углу у холодильника стояло грязное блюдце, куда сваливали куриные кости, рыбьи головы или наливали холодные капустные щи. Только через несколько дней вынужденной голодовки Казимир догадался, что так здешние хозяева проявляли о нём заботу.
Он был не единственным зверем в этом доме. Беззвучная кошка Катя с большими пугливыми глазами, ещё несколько дней назад глубоко беременная, приносила и укладывала на порог мышей. За это ей не полагалось ничего, кроме возможности считаться теперь домашней и ночевать в сенях. Пробираясь иногда в жилую часть дома, Катя сидела в углу и ждала, что ей перепадёт что-то со стола, но чаще перепадало тапком. Катя убегала, но снова возвращалась и приносила мышь. Вероятно, в этом было её кошачье предназначение, как она его видела. Она приносила людям пользу, за это они соглашались её «держать». Зайдя однажды в дом, Катя почуяла пленительный запах — блюдце с Казимировой едой стояло нетронутым. Не сделав и пары шагов, она поймала на себе изучающий взгляд самого Казимира и замерла, готовая ретироваться. Но незнакомый серый кот вдруг отступил, освобождая дорогу, и Катя, не сводя глаз с чужака, почти прижавшись к полу, достигла кормушки. С тех пор Казимир уступал Кате свой обед, а та укладывала рядом с опустевшим блюдцем задушенных мышей. Кот и кошка не приближались друг к другу и ни разу не разговаривали между собой, у них сложился свой безмолвный ритуал, который принёс плоды: люди решили, что Казимир начал промышлять мышей, и ему теперь перепадали кусочки побольше и повкусней, он освоил и колбасу, и рыбьи плавники, и кашу.
Вот уже два дня Катя не появлялась, и Казимир почти не притрагивался к еде. Он не знал, что Катя ушла на чердак и окотилась там шестью разноцветными, почти лысыми слепышами. Она не отходила от них, забыв о собственном голоде, она кормила и вылизывала котят, пока человек в больших грязных ботинках не услышал наверху тонкий писк, пока он, стукаясь головой о косые балки и матерясь, не пробрался на чердак к её гнезду, не собрал горячие комки в полиэтиленовый пакет и не скрылся на дворе, гремя ведром. Ещё день Катя металась в узком просвете под крышей, звала детёнышей и прислушивалась к тишине, спускалась в сени и снова бежала на чердак надрывно звать свой выводок.
На пороге в просвете приоткрывшейся двери сидела снова безмолвная Катя, положив перед собой окоченевший мокрый комок. Казимир пригляделся — то была не мышь, а ярко-рыжий котёнок. Катя нашла их всех в компостной куче за забором, вылизала, пытаясь согреть, и перетаскала по одному в дом. Она не плакала, не умела...

…Он не плакал, не умел, но всё теперь казалось пошлым и фальшивым: и необычная огромная кровать с весёлым шёлковым бельём, и вкус сицилийского культового пойла, и мрачно стареющая осень, подсматривающая сквозь витражные окна, загримированная жёлтым и красным стеклом, и свирепого вида охранник, что борется с ноябрьской грязью и защищает гордое уединение орлиного гнезда. Всё казалось невероятной декорацией дешёвого водевиля. «Как я в это вляпался?» — спрашивал себя Илья, стоя возле оконца и раздумывая, как вырваться отсюда. Он осознал, что вряд ли сможет помешать Тимуру выдать эскизы Малевича за собственное открытие, взорвать мир искусства неизвестными ранее артефактами и прославиться. Как доказать, что картоны принадлежали бабуле Ильи? Нужны свидетели и свидетельства, нужны смелость и связи. Он знал, что бабушка эскизы получила от какого-то репрессированного артиста на хранение, поэтому никогда не считала себя вправе регистрировать, оформлять, заявлять как собственность. Но и артист, и вся его семья канули в безвестность — по-видимому, были перемолоты сталинским режимом в крошку, а Малевич бережно хранился сначала в бабушкином комоде, потом на антресолях родительской квартиры и в конце концов в шкафу, рядом с работами молодого художника, так бездарно попавшего на крючок к охотнику за шедеврами.
Илью возмущал даже не тот факт, что Малевич вдруг поменял собственника и кто-то рассчитывает получить немалую выгоду благодаря этому. Внутри всё болело от того, что предали его, а вместе с ним и всё искусство: идеализм сумасшедших мечтателей революционной поры испохабили корыстью, вероломством и мелкобуржуазным интриганством. Тимур пытался поговорить с Ильёй ещё раз. Принёс марсалу и лоснящийся розовый бекон, хотел вновь обаять пленника, но тот упёрся: «Я ухожу, отдай Малевича!» Тимур сожалел. Но не о том, что в глазах любовника он превратился в предателя и меркантильную сволочь, а о своём удовольствии. Его питомец из ласкового, милого зверька превратился в угрюмую, бьющуюся в клетке птицу. Конечно, жаль, что период слепого обожания длился так мало, что теперь приходится силой удерживать Илью, так как документы пока не готовы, нужный человечек тянет, старая грымза — Гертруда Ивановна — заинтересовалась этим «славным пупсиком»: «Не он ли та мифическая старушка?» Выставлять вон Илью сейчас означало бы отдать его в лапы этой дряхлой нимфоманке, а та уж постарается, чтобы Малевич не остался у Тимура. Вот и приходится прятать этого недотёпу. Тимур — не дурак — быстро понял, что изображать влюблённость уже ни к чему, а жаль…
Через три дня своего заточения Илья попытался сбежать, тем более что получил, наконец, комплект одежды. Он тупо выбил разноцветное оконце, с трудом протиснул тело сквозь образовавшийся проём, чуть не порезавшись. Оказался на скользкой круглой крыше, покрытой модной черепицей, проехался по ней задом, чуть не навернулся с высоты, зацепился за водосток и спрыгнул — почти Бэтмен — на сыру землю в мягких домашних тапках. Но супергеройского исчезновения из адова гнезда не получилось: Илья сразу оказался в лапах Бегича. Тот абсолютно тихо и неожиданно возник рядом и подхватил беглеца паучьей сцепкой. Потащил парня в пижаме через главный вход докладывать ханычу об ослушании и причинении ущерба. Тимур впал в ярость — некстати эти попытки бежать, когда гламурная старушенция расставляет сети и затягивает оформление документов. Ярость была всамделишная, без экивоков и рисовок: врезал в челюсть, потом под дых, потом ещё раз по лицу — да так, что разбил бывшему любовнику нос и губы. Бегич невозмутимо держал жертву.
— Не хочешь по-хорошему? Будет по-плохому, но будет так, как я хочу! Ты хочешь, чтобы я тебя в подвале запер? Тварь… — ядовито цедил в лицо Илье совершенно изменившийся Тимур. И где то величие, красота и благородство? Только ярость вперемешку с брезгливостью.
— Малевич не будет твоим!
— Ты прекрасно понимаешь, что если Бахтияров взялся за это дело, то оно выгорит! Поэтому лучше бы ты смирился и знал своё место! Кто услышит твой писк?
— Тебе самому не противно такими способами пополнять свою коллекцию? Другие артефакты тоже так у тебя оказались?
— Мне не противно и не стыдно! Картоны хранились у тебя в безвестности и тлении, а теперь они получат новую жизнь!
— И ты заодно обогатишься и прославишься. Полагаю, тебя мало волнует сам Малевич, тебя интересует только твоя собственная персона. Ты меркантильный ублюдок, вор, бездарь и сволочь!
— Бездарь? Да ну? Кто бы поверил бездарю? Ты же, мой котик, у меня на поводке бегал… Бездарь… — И поставил точку этой перепалке: врезал ещё раз, в ухо, так что зазвенело и поплохело. Бегич уволок его обратно в теперь холодную, простывшую от скверного, сопливого ноября верхнюю комнату с большой кроватью. Тогда, скрючившись от боли, обиды и озноба, Илья и дал себе зарок во имя пусть глупых, пусть романтических и мальчишеско-бунтарских принципов не отдавать Малевича этому повелителю Орлиных гор. Он цыплёнок, но клюнет этого хищника в зад, не позволит ему торжествовать безнаказанно, чего бы это ни стоило. Надо только успокоиться, думать башкой, а не сердцем и не жопой, как обычно. Надо мобилизоваться, надо быть железным и не киснуть. Он сможет! Нужно только быть внимательным и ждать удобного случая...

 …Ждать удобного случая Казимиру долго не пришлось. Да он и не ждал ничего. Смутная неприязнь к большому человеку в грязной обуви оформилась вдруг в совершенно конкретное неприятие. Кот не подумал бы защищать дурную приблудившуюся кошку Катю. Она сама была виновата во всём, что с ней приключилось — глупа или неопытна, — не уберегла свой выводок, спрятала недостаточно хорошо или плохо защищала: вместо того чтобы вцепиться в горло, мельтешила под ногами агрессора… Ночью Казимир неслышно прокрался в спальню людей. Несколько минут посидел в темноте в изголовье, разглядывая спящих круглыми, сейчас абсолютно чёрными глазами. Локоны Манон разметались, как причудливый цветок; она спала, зарывшись лицом в подушку. Лицо мужчины было обращено к потолку, а на его пупырчатой, словно у гуся, шее бился бугорок сонной артерии. Обоих людей окутывал ровный обычный свет, не хороший, не плохой, оба они не были злыми и не замышляли ничего коварного, просто они были чужими, не теми, к кому привык Казимир, просто они оба не нравились ему. В прежней жизни он бы не придал их персонам какого-то значения и уж тем более не потратил бы на них и малой толики энергии. Но теперь вся жизнь кота зависела от этих двоих, и они ему решительно не нравились. А большой краснолицый храпун, чьё дыхание пахнет спиртом, в особенности. Кот подумал о Кате-дуре, о том, что она почему-то признаёт этого грубого человека и простит за ущерб, что, видимо, прощала и раньше и будет впредь, но у самого Казимира не было ни одного основания скрывать ясно обрисовавшуюся нелюбовь. Кот почувствовал только, как его нелюбовь требует выхода. Не раздумывая больше, он легко прыгнул на спящую голову, ухватил её когтистым обручем, вцепился зубами в мясистый человеческий нос и успел пару секунд поработать задними лапами, покуда человек не превратился в проснувшийся вулкан, не заметался с рёвом по тёмной комнате, изрыгая проклятия, путаясь в одеяле и спотыкаясь о половики.
В доме зажёгся весь свет. Кот заранее знал о исходе погони в замкнутом пространстве: как он ни бегал, как ни нарезал круги по всем поверхностям, всё же был прижат к полу, схвачен за шкирку и на его спину огненной полосой лёг первый обжигающий удар. Казимиру показалось, что его разрезало пополам, — шнур от электрического удлинителя пришёлся взбешённому человеку как нельзя кстати. Совсем не то, что тапок или свёрнутая в трубочку газета, которыми уже привыкла получать Катя.
Поняв, что как-то вывернуться и оказать сопротивление Казимир не сможет, он только плотнее прижал уши и хвост и ждал, покуда человек не выплеснет всю злость на его хребет. Манон верещала где-то рядом, цеплялась за руку в замахе, пыталась перехватить свистящий провод — всё ещё берегла чужую собственность. Полосы человеческого гнева вспыхивали и ложились на Казимирову спину одна за одной, но чувствовать их каждую в отдельности он уже не мог — голова горела, отключая сознание, а шкура потеряла чувствительность. 
Обычно своего питомца Тимур кормил сам. Мастерил толстые сэндвичи, мыл фрукты, нарезал кубиками сыр с пряностями, открывал какую-нибудь бутылку с алкоголем, заряжая его снотворным из личных соображений гуманизма. Приносил с утра сам, старался пораньше, пока питомец ещё спит: новых сцен ненависти Тимур не хотел, из-за них у него начиналась мигрень и на весь день портилось настроение. А тратить жизнь на плохое настроение — слишком расточительно. Илья вина не пил, предпочитал бодрствовать и изводить себя упрёками, лёжа лицом в потолок. А ещё Илья чувствовал, что у Тимура что-то не ладится, по-другому объяснить его долгий арест он не мог; если бы документы на Малевича были выправлены, то его бы сразу выперли бы под зад. Причём не исключено, что выперли бы так, что ему бы пришлось не о Малевиче думать, а о себе.
Илья очень жалел, что не обзавёлся сонмом друзей, что только с Варькой Малышкиной сохранил близкие отношения. От остальных он дистанцировался, или дистанцировались от него. Лучший друг уехал в Канаду, редких любовников он не допускал до своей жизни, а с большинством знакомых поддерживал либо деловые, либо вялотекущие контакты. Никто его не потеряет. Только Казимир. Но мысли о коте были невыносимыми. Илья тогда чувствовал себя не только преданным, но и предателем. Он уже дал себе зарок, что как только вырвется, то сразу поедет к Манон, заберёт своего друга. Казимир, конечно, будет долго обижаться, фыркать, зыркать зло, но Илья вернёт его мурчание и доверие.
Однажды утром еду в комнату принёс не Тимур, а Бегич. Илья этому удивился. Он всегда слышал, как утром открывалась дверь и Тимур, объятый лживым ароматом согретого солнцем дерева, гвоздикой и итальянским апельсином — запахом какого-то модного парфюма, тихонько входил, ставил на маленький подоконник подносик с едой, убеждался, что вино не тронуто, подбирался к «спящему» Илье, зачем-то всматривался в его лицо, а потом так же неслышно уходил и звякал дверным замком. В этот раз всё не так. Бегич прямолинеен, ему ни к чему осторожность и мягкость, он просто зашёл, звякнул посудой, хмыкнул, увидев, что бутылка вина полная, всё равно поставил рядом ещё одну и, шаркая по полу, удалился, хлопнув дверью. Илья весь день простоял у оконца, он понял, что Тимур уехал: «рендж ровера» нет, Бегич отобедал, приложившись к водочке, что бывает с ним только в отсутствии дел и хозяина, никто не появлялся во дворе, только стерильно белый снег побывал с утра, но и тот к вечеру исчез, наследив серой кашей.
Илья почти не спал этой ночью, прислушивался: не приехал ли хищник? И мглистым утром с удовольствием увидел, что «рендж ровера» нет. Не вернулся. Илья никогда не был героем, прошибающим лбом чужие носы, перелетающим махом высокие ограды, носящим кастеты и лихо гоняющим на незнакомых тачках. Он был обычным человеком, не Вин Дизель, не боец. Но, видимо, хотя бы раз в жизни приходится скинуть с себя миролюбие и попробовать вкус агрессии. Илья решил, что этот раз настал. Пока в доме двое, он не выберется отсюда, а сейчас только Бегич, можно рискнуть.
Он увидел, как Бегич, позёвывая, прошёлся по двору, как понёс корытце с кормом для Хэнка, собаки, что жила в загончике, рядом с воротами. Пёс был очень умным, немецкая овчарка, не пустолайка какая-нибудь, настоящий цербер, признающий только руки Бегича. На Хэнка можно было оставить дом, надёжен и грозен. Илья наблюдал, как Бегич потрепал Хэнка за шкуру, посидел рядом с ним на корточках, пока пёс занимался едой. Прямо любовь… Илья подумал, что, должно быть, Хэнк — это вся семья Бегича; к Тимуру охранник относился без обожания, возможно, даже с лёгким презрением к излишней для мужчины красоте и уж тем более не одобрял парня в комнате для утех. Но молчал. Срабатывал кодекс самурая в отношении своего дайме. А вот Хэнку Бегич что-то говорил, что-то с настоящей товарищеской простотой и маскулинной нежностью.
Потом Бегич запер пса в загончике, пошёл в дом кормить хозяйского питомца. У Ильи застучало сердце. Сейчас или никогда. Он свернул одеяло так, чтобы было не сразу понятно, что на кровати никого нет, взял полную бутылку за горло и встал к стене, рядом с дверью. Минут десять стоял, прислушивался. И, наконец, дождался: за дверью раздались звуки шагов человека, поднимающегося по лестнице. Скрежет ключа в замке — и дверь уверенно открывается. Всё, нельзя медлить! Илья вздёрнул руку и приложил тяжёлой бутылкой по лысой голове, что появилась из двери. Попал! Не по плечу, не по спине, а прямо в темечко. Бутылка крякнула, но не разлетелась в куски — наверное, толстая этикетка сдержала осколки. Бегич рухнул на пол лицом вниз. Илья понимал, что это ненадолго — мужик быстро очухается — и надо бежать.
Илья выскользнул из комнаты, запер дверь. Теперь у него в руках связка ключей, нужно найти свою сумку и забрать Малевича.
Сумку с вещами он нашёл быстро: она была там, где её и оставили, — на мансарде, рядом с компьютером. Илья натянул на себя джинсы, рубашку, накинул куртку, проверил наличие телефона (сдох, конечно!), ключей, почти пустого кошелька. Помедлил. Вытряхнул шмотки из сумки, завернул в джемпер вакомовский дисплей, поместил его в сумку, туда же отправился футляр с пером, связка шнуров, вернул пару вещичек. Что делать с системником? Илья подхватил его левой рукой, прижал к телу. Теперь Малевич!
Наверху всё ещё тихо, у Ильи даже мелькнула мысль: не убил ли он Бегича бутылкой? Это ведь только в фильмах лихие ковбои крошат о затылки бутылки с крашеной жидкостью. И это выглядит как аттракцион. В реальности убить человека можно и менее тяжёлым предметом. Илья с трудом отыскал ключ от кабинета Тимура. Он опасался, что его зелёная папка покоится в каком-то хитроумном сейфе, или под пуленепробиваемым стеклом, или вообще он её увёз. Но оказалось всё проще. Папка торжественно лежала на столе, являясь единственным зелёным пятном в золотистой комнате...

 ...В золотистой от свечных бликов комнате пьяный вечер гремел посудой, табуретками и дверьми. В доме отрубили электричество, но это не меняло сценария праздника. Казимир даже радовался своей ссылке в холодные сени — тут было спокойнее. Можно было дождаться предутренней тишины и вернуться в дом, поискать еду и, если повезёт, декларировать своё отношение ко всему происходящему гордой лужей посреди комнаты. Каждый такой манифест увенчивался новой попыткой отловить и наказать, но Казимир хорошо научился скрываться в сенях, в подвале или щели под лестницей на чердак, а на каждый полученный пинок теперь обязательно отвечал своими кошачьими методами. Он ничего не знал о человеческих представлениях о воспитании котов, зато понимал, что ни одно «наказание» порядочный кот не может оставить без ответа. Там, где неделю назад хлёсткие следы от провода пересеклись на Казимировой шкуре, шерсть сошла неровными клочками, но это не остановило кота, и он продолжал с азартом нарываться.
Проводив последнего гостя равнодушным взглядом, Казимир ещё немного повалялся на ворохе старых газет, так чтобы ему самому не показалось, что он слишком торопится к еде, потом всё же мягко спрыгнул и поплыл в жилую часть дома. Он толкнул дверь прихожей, опираясь на неё обеими лапами, благо двери тут никогда не запирали, и сразу почувствовал опасный запах. В кухню он проник, когда вверху уже клубился едкий дым, занавески полыхали, а на столе дрожал и извивался в первобытном танце огненный натюрморт. Словно застигнутый врасплох охотник, что приготовился поглотить свежую жертву, он дёрнулся и встрепенулся, когда открылась дверь, а Казимир застыл на пороге в нерешительности. Огонь протянул руки к коту — случайному свидетелю своей удачи, приглашая к столу, маня почти ласково, и тот испугался. Новая жаркая стихия заправляла в доме, и с ней Казимир не мог побороться. Попятился, развернулся и рванул к выходу. Навстречу попалась Катя с безумными глазами, та стремилась в дом, в огонь, туда, где за ещё одной дверью спали люди. Казимир налетел на неё с поднятой шерстью, зашипел так, что кошка оторопело замерла, завыл утробно, и робкая Катя отступила. Казимиру потребовалось всего несколько секунд, чтобы влететь в хозяйскую спальню, больно чиркнуть лапой по лицу спящей Маньки и, заслышав её вопль, броситься вон из комнаты. В кухне уже вовсю гудел и потрескивал, трапезничая, новый хозяин. С аппетитом принимался за половики, выхватывал и подгребал старые лыковые корзины, в которых хранился лук и газеты для растопки, облизывал стены, выкрашенные масляной краской, всё было ему по вкусу.
Сверху стол горел весь, но под ним ещё было можно прошмыгнуть, миновав эпицентр пожара. Казимир нырнул под дубового тяжеловеса, он казался здесь самым надёжным, наверняка его толстые основательные ножищи сопротивлялись бы нахальному обжоре дольше остальных обитателей кухни, что вспыхивали как порох.
Кот помедлил пару секунд, готовясь одним прыжком преодолеть расстояние до выхода, и когда он наконец решился, тот, кто в одиночку пировал на столе, не захотел его отпускать. Он метнул свои щупальца вдогонку и капнул на спину Казимиру шматком горящей клеёнчатой скатерти.
Треск вылетающих рам, Катя, удирающая через крышу сарая, вспышки страха, обжигающая боль, которую всё же удалось скинуть со спины, — всё завертелось и замелькало, тысяча звуков и картинок слетелись в одну точку и сплелись для Казимира в сплошной клубок паники. Больше отступать было некуда, пришло время бежать, и мосты горели сами собой.
Казимир выскочил на крыльцо.
Когда же сзади грохнула и закрылась дверь, отрезая его от последнего знакомого убежища, кот понял, что перед ним только страшный двор, который нужно пересечь не на мягких лапах, как собирался всю неделю, а так, словно у него горит хвост и враг уже клацает зубами над ухом. Ещё через пару ударов сердца он услышал звон цепи и шкурой почувствовал рывок грозной собаки. Он бросился ей наперерез, серой тенью скользнув по серым сумеркам двора, слыша надрывный лай так близко, как ещё ни разу до этого, взлетел на забор и опрометью нырнул в темноту по другую его сторону. Он мчался, прижав уши, не разбирая дороги, то рассекал высокую траву и жёсткие стебли, то попадал в подмёрзшие лужи на скользких тропинках, а позади всё хрипел и рвался с цепи ужасный зверь.
Казимир оказался на окраине посёлка — там, куда почти не долетал многоголосый перелай — аккомпанемент его стремительного побега и вырвавшегося вслед пожара. Кот зарылся в длинную пожухлую траву, что выстилала кочками склоны мёрзлой канавы, и так сидел, прижавшись брюхом к земле, ему казалось, вечность. Ужас неизвестного и враждебного мира обступил со всех сторон, и только спрятав голову в сено, дурно пахнущее чем-то новым и непонятным, он смог хоть немного успокоиться. Боли почти не было, Казимир поёжился раненой шкурой, адреналин перекрывал физические ощущения. Пока он только восстанавливал дыхание и сердцебиение и долго не решался открыть глаза.
Сбоку и чуть выше несколько раз проносилась волна жуткого грохота, Казимир догадывался, что это могло быть — машины вблизи он видел только раз, когда Илья вёз его к Манон. Но и тогда они так не шумели и не рычали. Тогда ему вообще казалось, что его человек делает что-то нужное, и если он решил предпринять путешествие, значит, этому есть объяснение. Сейчас же кот изо всех сил пытался сопоставить запахи и звуки, понять, как и куда ему двигаться дальше. Перед его внутренним взором снова замаячил знакомый, едва уловимый световой след, указывающий направление, и Казимир высунул из укрытия нос, тут же испугавшись шороха травы.
Его окружала промозглая осенняя темнота, ветер трепал кусты и гонял клочки тысячи запахов. Со стороны посёлка, оттуда, где виднелись огни фонарей, пахло людьми, собаками, дымом, множеством разных странностей, с которыми кот познакомился в сенях своего временного дома, со стороны темноты холодной стеной подступали запахи земли, незнакомых растений и чего-то, что кот запомнил из поездки. В паре километров за лесом проходила трасса, она пахла смертью.
Казимир помедлил ещё и осторожно выбрался из-под косматой кочки. Идти через лес было определённо спокойнее. Он бесшумно крался между мшистыми еловыми стволами, мягко перескакивал с корня на корень, огибал ямы, заполненные водой, и нырял под кусты черничника. По пути видел укрытия уже уснувших жуков и шмелей, они слабо светились то в расщелинах коры, то под корягами, Казимир не обращал на них внимания, его вёл другой свет — тот, что ещё тянулся к его человеку. Кот успел испугаться уже издалека, когда увидел и услышал, как яркие и стремительные пятна мечутся за деревьями. Он оторопело припал на мокрый мох и наблюдал за машинами. Грохочущим огням не было конца, подходить к ним ближе было жутко, но они уводили в нужном направлении, и Казимир снова зашагал.
Вдоль трассы он обнаружил сухую песчаную насыпь с подобием тропинки, поросшей лопухами и укрытой сенью кустов, теперь можно было идти не прыгая по рытвинам. Всё брюхо и лапы кота были давно мокры, а пустой желудок ничем не мог помочь. Будь кот сыт, он смог бы согреться и высушить шкуру, да и раны причиняли бы меньше неудобств, но мысли о еде, особенно о той серой размокшей лапше, что вяла в его миске, не посещали Казимира уже несколько дней кряду.
По тропинке Казимир почти бежал, его подгонял грохот пролетающих над ухом машин. Он то и дело припадал на брюхо, пару раз отскакивал глубже в заросли, но снова возвращался и продолжал бежать вдоль ночной трассы. Не без удивления замечал, что он не единственный, кто здесь был: цепочки следов, давнишних и совсем свежих, бежали с ним параллельно и навстречу, переплетались, путались и распутывались, Казимир чуял среди них и других котов, пахнущих странно и резко, и быстроногих собак, и совсем уже неизвестных ему животных — видимо, диких, которых по одному запаху он представить себе не мог. Кот старался не обращать внимания на всё, что сбивало с толку, закрывался как мог от потоков враждебной энергии, прижимал плотно уши, чтобы меньше реагировать на шум машин. Он точно знал, что был тут. Он уже проделывал этот путь, только в обратном направлении, а значит, сейчас он идёт правильно, значит, он скоро будет у цели. Казимир был уверен своей котовьей уверенностью, не допускавшей сомнений, что стоит ему обнять своего человека, уткнуться ему в шею, как сразу всё наладится, не будет страха, холода, собак и серой протухшей лапши, не будет и синего болезненного свечения, которое говорило коту, что его человек тоже скучает и совсем-совсем не может больше оставаться один. Казимир не умел задавать вопросов о том, почему он оказался ночью на этой дороге, и не искал сложных ответов на них, он мерил всё своей котовьей мерой, простой и безусловной, он знал своё предназначение — человек, о котором он должен был позаботиться, где-то ждал, значит нужно идти ещё быстрее, быстрее и увереннее...

…Быстрее и увереннее! Иначе Бегич придёт в себя и не даст сбежать!
Илья поместил на кресло сумку и системник. Подошёл к столу и бережно — наверное, даже не дыша — открыл папку. Безликий человек из будущего и пилот с рукавами-крыльями лежали сверху, а дальше главный артефакт — эскиз с премьерой «Чёрного квадрата». Едва касаясь подушечкой пальца, Илья провёл по квадрату. «Полное затмение». Начало супрематизма. Начало конца. Конца искусства. Вот он, отблеск иконы XX века. Зародыш бездны, эпиграф философских измышлений, отчаянная кульминация модерна. Илья захлопнул папку, и в тот же момент наверху раздался грохот. Это очнулся Бегич и в звериной ярости старается выбить дверь. В оконце он не пролезет, а вот дверь выбьет… и уже скоро.
Илья вдруг осознал, что тащить на себе и технику, и папку с картонами он не в силах. Что-то нужно оставить. Ваковский дисплей… дорогущий и такой привычный. Это его инструмент, без него он не заработает на кусок хлеба. Системник? Там всё — заказы, превью, наброски, идеи, готовые серии, сможет ли он это восстановить? К чёрту! Он восстановит! Что значат его жалкие потуги в искусстве по сравнению с самим Малевичем? Илья решительно подхватил папку в одну руку, сумку в другую и уже было направился на выход, оставив системник жалким гробиком валяться на кресле. Но около дверей кабинета справа он увидел портрет хозяина, освещённый холодным лучом солнца. Тимур. Портрет, который был создан Ильёй. Повелитель Орлиных гор на троне и с головой жалкого художника в виде трофеев. Брови вразлёт, взгляд прицельный, черты лица острые и поза… Он готов встать, скинуть мёртвую голову с древка и метнуть оружие во врага. Настигнет, низринет, добьёт. И никакого гуманизма. Очевидно, что Тимуру нравился этот портрет, иначе зачем бы он его сюда поместил, под аскетичный палисандровый багет? Илья остановился.
«Разве Тимур оставит Малевича у меня? Разве он не найдёт способ отобрать? Да он сломает мне хребет! Малевич уже не будет моим, да и достоянием общества он не будет. Тимур соберёт дивиденды в виде славы, денег и новых связей и будет в одиночку торжествовать над солнцем. Или продаст за границу, наши олигархи в основном Серова и Брюллова принимают. Русский авангард в цене там, где его можно воспринимать с высоты комфорта и благополучия. А здесь он тревожит умы… Нет, пожалуй, я не смогу сберечь Малевича…»
И как в подтверждение снова грохот наверху. Дверь ещё держится, но, по-видимому, Бегич и не такие запоры прошибал. Илью вдруг объял весь тот пафос античных трагедий, вся та гамлетовская экзистенциальная тоска и заодно симфонический нерв Шостаковича, что охватывают человека, может, раз в жизни, перед героической смертью, перед последним подвигом, перед падением или взлётом. Он вновь поставил сумку, положил зелёную папку на стол, вынул из неё картоны. Взял настольную зажигалку в виде ощерившегося волка на тяжёлой платформе-пепельнице. Решительно подошёл к холодному и чистому камину. Набрал воздуха и…
— А-а-а-а… — заорал, как орёт обезумевшая медведица, потерявшая своих детёнышей. Согнул эскизы. Прижал ногой, чтобы сгиб был настоящий. Засунул в зев камина уже испорченные картоны и щёлкнул кнопкой зажигалки. Из пасти волка высунулся огненный язык, он облизнул угол первого картона, тот сразу схватился чёрным, загнулся и заразил смертью соседний лист. Человек будущего лишился будущего первым, потом потерял крылья малевический Икар… И, наконец, «Полное затмение». Инквизиторский костёр бессовестно уничтожал первооснову иконы XX века, как предавшую бескорыстие бесформенного искусства. Огонь удовлетворённо и сыто потрескивал, в комнату из камина вылетали лепестки пепла — индульгенции победы над солнцем. Это маленькое солнце в пасти камина победило и знаменитую бумагу с «Победой над солнцем», и сумасшедших футуристов начала века, и трепет робких диссидентов соцреализма, и эгоизм эпохи нового капитализма. Огонь пожирал, не задумываясь о ценности блюда. А Илья орал, как будто ему делали операцию по живому, вырезали гнойник, чтобы освободить…
На время этого истошного «а-а-а-а» Бегич перестал долбить дверь. Припал к ней и пытался уловить, что там происходит с этим ничтожным человечишкой. Почему он орёт?
Илья почти задохнулся и от дыма, и от пепла, и от боли. На лице какие-то мокрые графитовые всполохи страдания, в глазах горе. И тишина после крика. Вновь спас Бегич: начал долбить дверь.
Илья сжал рукой мягкие листки пепла, обжёгся. Но так он попрощался со своей святыней. Развернулся и больше не оборачивался, подхватил сумку, системник и побежал вон. В тапках на босу ногу, без шапки, практически без телефона, без прошлого. Он не заметил ледяного холода улицы, злого, басовитого, страшного лая Хэнка, крика Бегича в разбитое оконце, подозрительно повернувшегося ока видеокамеры, тяжести кованых ворот. Илья выкинул связку ключей обратно во двор Бахтиярова — чужого не нужно. И побежал по скользкой ровной дорожке туда, где, по его мнению, могла находиться автобусная остановка. Мимо помпезных кирпичных шато и банек а-ля рюс, выглядывающих из-за неприступных оград. Он спотыкался, скользил, но не сбавлял скорости, он хотел вырваться, поэтому бежал…

 ...Он хотел вырваться, поэтому бежал. Нужно было успеть как можно больше до тех пор, пока не начнёт становиться хуже. То, что раны на спине не останутся незамеченными, кот понимал, но пока мог, не обращал на них внимания. Лапы сами семенили по насыпи, сердце вошло в ровный ритм бега, Казимир даже прикрыл глаза, представляя, как скоро его голову будут чесать любимые пальцы, как он, так и быть, даже позволит подуть себе в морду, не станет выкручиваться… Резкий новый запах ударил в чувствительные ноздри, и кот отпрыгнул в сторону, ощетинившись. Сердце забилось чаще, зрачки расширились. Ни обычным, ни своим особенным зрением кот не видел ничего выдающегося. Чёрная мокрая тряпка слежавшимся комом преграждала путь. Казимир приблизился осторожно, вытягивая шею, резко и коротко втягивая носом отравленный воздух. Он совершенно не понимал, что перед ним. Это что-то было отталкивающе ужасным, но в то же время жгучее любопытство не давало пройти мимо. Казимир помедлил ещё с минуту, и озарение пришло одновременно с картинками, промелькнувшими перед его внутренним взором: старая, почти стёртая цепочка следов на тропинке, тощая чёрная собака кидается вслед грохочущим машинам, отчаяние, непонимание, вспышка, удар, всё.
Казимир обошёл дохлую собаку по большому радиусу, ему даже пришлось снова углубиться в кусты, потом вышел обратно на тропу и бежал, уже не сбавляя темпа. Теперь он видел и других животных, оставшихся на насыпи, и места, где были ещё другие, и ещё, и недавно, и раньше, может, год назад… Казимир не умел считать ни времени, ни тех лис и ежей, которым он всё равно не знал названия, десятками пущенных трассой в расход, он различал безошибочно только котов — их было совсем мало, и собак — тех больше.
Впереди за порослью репья полыхнуло горячим светом боли. Казимир отпрянул, словно увернулся от удара, и сразу ощутил знакомый запах врага — так пах его главный кошмар. Оцепенение тут же слетело с кота, и все его чувства обострились до предела. Он услышал и звук, странный, ни на что не похожий, — тихий скулёж, иногда срывавшийся на резкий протяжный визг. Казимир затаился и слушал голос незнакомой собаки, тот не приближался, в нём не было злости и угрозы, только беспомощный плач. Коту ничего не стоило нырнуть в кусты и обойти источник звука и отчаянного потока плохой энергии, но он крался к нему затаив дыхание. Через несколько шагов Казимир увидел то, что ожидал. Он уселся поодаль и уставился на незнакомую рыжую псину, которая скулила и слабо дёргалась, неестественно расположившись на пологой насыпи вниз головой. Кот считывал её поле, и ему одна за другой открывались иллюстрации из недавнего прошлого. «Она не злая. Глупая. Молодая. У неё есть её человек. Был. Теперь нет. Совсем глупая. Она зовёт его. Он привёз её сюда. Он её оставил и не хотел прийти за ней. Зачем она любит его? Зачем просит помочь того, кому не нужна? Не все собаки опасны. Некоторые добры. И глупы». Казимир видел, как человек привёл в дом другую собаку, у неё ровнее стояли уши, она выполняла простые команды — дура какая! — она умела ходить рядом, подавать лапу и рычать на чужих, а эта рыжая страшилка только крутилась под ногами и радовалась. Она не умела ничего, только лаять попусту, и любила своего человека. Человек рассудил, что та полезная, эта — нет. Он хотел избавиться от неё, он даже брал лопату и думал пойти с ней на задний двор, но духу не хватило. Он привёз её сюда и привязал на обочине. Прошёл день, ночь и ещё день, пока та отвязалась и бросилась наперерез потоку, туда, где за поворотом скрылась знакомая машина. Машина, за которой глупая собака не раз гналась по просёлочной дороге, встречая своего человека, в тени которой спала во дворе летом и лично погрызла покрышки.
Казимир знал, что может отвести небольшую боль, и знал, что на это нужны силы. На то, что он видел перед собой, сил бы потребовалось несоизмеримо больше. Он был голоден, утомлён несколькими часами бега, по его спине уже растекалось алое пятно собственной жгучей боли, которую пока удавалось сдерживать, и он понятия не имел, где восполнить затраты, но всё же подполз близко, почти под брюхо переломанной собаки, и устроился, уложив морду на вытянутые вперёд лапы.
Кот управлял светом, бушевавшим вокруг чужого зверя, принимал на себя и умело его заземлял. Он видел, как порванная аура дурной собаки восстанавливается, пожар утихает и вместе с тем стихают её стоны. Псина почавкала, пытаясь облизнуться, и прикрыла глаза, теперь она больше походила на спящую, только поза её, нелепая и перекрученная, не имела ничего общего с обычным сном. Раненые звери борются за жизнь всеми способами, они кричат и просят о помощи, покуда надеятся спастись. Но какими бы ни были их раны, умирают животные всегда одинаково — молча. И в смерти для них нет ни трагедии, ни символа, они не боятся, когда смотрят ей в глаза, просто принимают и тихо идут навстречу.
Уже наступило утро, и поток машин загудел с новой силой. Казимир дождался, пока всё не закончилось, пока слабый ореол над рыжей собакой не растворился в утреннем свете и пока та не превратилась в бесцветную оболочку — просто очередную вешку на обочине. Казимир встал, коротко потянулся, разминая окоченевшие лапы, и, пошатываясь, поплёлся своей дорогой. Сгоревшая шкура на лопатках разболелась, и острые нервные импульсы пронизывали теперь каждое движение. Идти стало труднее.
Ещё через много кошачьих маленьких шагов и больших, пролетевших мимо машин, на пути Казимиру повстречался ручей. Тот бежал, неуместно радостно журча, перебивая грохот трассы, прокладывая себе путь в сером песке, причудливой лентой разрезая бархатный зелёный мох. У кота не нашлось сил перепрыгнуть неширокую канавку. Он спустился вниз, в самую воду, постоял там, разглядывая тёмный, проеденный тленом листик, что прицепился ко дну и смешно лопотал в быстром потоке. Казимир вдруг почувствовал, как вода уносит черноту, что смогла всё же пристать к нему, как охлаждает изнутри пульсирующую рану. Он снова почувствовал, как замёрз, как промокла шерсть на брюхе, как вообще-то он не любит воду, разве только капающий дома кран… Вспомнил и напился из ручья, взахлёб, фыркая, будто торопился. Потом поёжился, выскочил на другой берег, быстро отряхнулся и потрусил прочь. Он опомнился, только когда вышел на открытое светлое пространство, аккуратно выкошенное. Кусты закончились, а дорога уводила влево — туда, куда коту совсем не было нужно. Чтобы продолжать путь, Казимиру предстояло пересечь трассу и идти вдоль её правого рукава. Он сидел у самой кромки обочины и считал машины. «Одна. Другая. Ещё одна, ещё другая. Много. Быстрые. Надо идти». Теперь он не боялся смутных опасностей, что таила в себе большая человеческая дорога, — шума или огней. Он точно знал, чего нужно избегать. Если его размажет тут по асфальту или перекинет ударом за отбойник, он не сможет помочь своему человеку. А значит, нужно быть осторожным. Значит, нужно всё рассчитать. Казимир помнил, что пока он присматривал за собакой, пока было совсем темно, машины слышались реже. Тогда он легко мог перемахнуть через чёрную ленту дороги. Теперь железные демоны мчались сплошным потоком. Значит, придётся ждать новой ночи. Кот устало развернулся и поплёлся обратно к лесу. Там, рядом со щербатым берёзовым стволом, нашлась кочка посуше, Казимир покрутился, устраиваясь, и улёгся клубком на опавшую и уже оледеневшую листву…

…Опавшая и уже оледеневшая листва беззаботно похрустывала под ногами, её осколки забирались в тапки, и Илья сразу ощутил промозглый холод уже зимы. Он вынужден был свернуть с дороги в маленький лесок, ибо увидел только хвост автобуса, а следующий только через сорок минут — так гласило расписание на остановке. Ждать на скамейке не мог, Илья опасался Бегича, он понимал, что нужно спрятаться, уйти с открытого места автобусной остановки. Автостопом безумного пассажира в тапках и с грязным от пепла лицом вряд ли кто возьмёт. За деньги? Так их маловато. Вот и решил Илья спрятаться за густым кустарником в глубинке этого островка дикой природы, дождаться автобуса... Больше всего он боялся, что Бегич прибежит с Хэнком и тот возьмёт след, безусловно, отыщет и вгрызётся в горло. Но он слышал, что далеко не все собаки умеют брать след, что их нужно на это натаскивать. Может, Хэнк не из таковых?
Спрятавшись за холмиком и кустами, Илья поставил на землю свою ношу и устроился на корточках, обхватив себя руками. Только тут его догнало мерзкое чувство вины, ведь он лишил жизни шедевры русского авангарда! Вместе с виной и запоздалыми сомнениями до самой души добрался и холод: куртка не спасала — казалось, она встала колом. С неба посыпалась белая крупа, проникая за шиворот и залепляя глаза. Ноябрьская стынь нещадно стискивала ноги и кисти рук. Осень напоследок решила понадкусать человечинки, пальцы ног стало покалывать. Илья решил попрыгать, чтобы разогнать кровь. Но стоило выпрямиться, как его сразу же прибило к земле обратно: на остановке стоял Бегич и крутил башкой. Он был без Хэнка. Илья даже успел увидеть выражение лица — каменное. Бегич был в тулупе и в унтах — похоже, он тоже решил подождать автобус. Снежная крупа замела следы тапок до леска, возможно это спасёт беглеца, а возможно, и нет.
Илья подхватил системник и сумку и пригнувшись, стараясь не шуметь, побежал через лесок. Наобум. Просто побежал. Правой ногой провалился в мякоть лесной лужи, теперь по щиколотку ноги не чувствовал, хотя и порезался ледышкой, ладно ещё не потерял тапок. Не паника, не бессилье, а наоборот, какая-то упёртость и каскадёрская отвага разливались по телу. «Добегу! Врёшь — не возьмёшь! Бог не в силе, а в правде!»
Он вылетел на открытое пространство неожиданно, как удар в грудь получил. Похоже, он пересёк лесок и оказался на параллельной дачной улочке, только асфальт здесь не проложен, грунтовая дорога обсыпана гравием. Справа дом-конфетка с резными оконцами, у забора старый полуразобранный мопед и два подростка — что-то переделывают в этом вонючем монстре. Мальчишки увидели странное существо с развевающимися волосами, облепленными инеем и снегом, в тапках, с сумасшедшим взором и с вещичками в охапку.
— Эй! Ты ворюга, что ли? — смело обратился один из них, то ли Винтик, то ли Шпунтик.
— А? — типа ответил босоногий безумец из леса.
— Ты кто? — второй Самоделкин с цыпками на руках выразительно потряс гаечным накидным ключом. Илья более внимательно посмотрел на мальчишек, у одного на тощей шее болтался телефон на шнурке.
— Ребята, мне бы позвонить! У меня телефон сел. Выручайте!
— А куда звонить?
— В полицию!
Оба пацана выпучили глаза и опять посмотрели на его мёрзлые и раненые ноги.
— Глеб! Дай ему телефон! — тот, который с ключом, ткнул друга локтем. Тот шмыгнул носом и снял шнурок с шеи.
Илья не знал ни одного мобильного номера наизусть. Зато знал рабочий телефон Жигалова: цифры телефона их конторы «Элит-хаус» кричали с каждого третьего баннера в его районе. Он осторожно поставил на землю системник и плохо сгибающимися пальцами набрал «+7», код и «555-1-777». Дебильная музыка и голос: «Ожидайте, фирма «Элит-хаус» справится с любым капризом заказчика». Щелчок.
— Здравствуйте, фирма «Элит-хаус», мы вас слушаем, — приятный женский голос.
— Девушка, можно Жигалова к телефону? Очень нужно!
— Жигалова? Ну… Я его спрошу, он был занят просто… А как ему сказать?
— Скажите, что звонит Илья, художник, «Малевич»… — Он вновь услышал какую-то музыку, время текло медленно, мальчишки нервничали. Вдруг хрип, щелчок и узнаваемый голос:
— Я вас слушаю.
— Жигалов, это я, — Илья вдруг всхлипнул, — ты можешь плюнуть на меня, но мне больше не к кому обратиться. Я в полной жопе.
— Каков ваш номер заказа? — ответили на том конце через внушительную паузу.
— Жигалов, ты был во всём прав, я неблагодарная тварь и шалава пидорская. — Пацаны встрепенулись и переглянулись.
— И какие проблемы, вы говорите? — голос собеседника был официально сух и бессердечно любезен.
— Меня надо забрать из дачного посёлка, это по Левашовскому шоссе, у Разлива.
— И какие сроки вашего заказа?
— Жигалов, я не знаю — может быть, вообще времени нет. Я не знаю, как меня ищут. И тут очень холодно…
— Как вас найти?
— У вас какая улица и дом? — спросил Илья у парней.
— Так это… улица Пионерская, дом два. — Говоривший получил локтем в бок.
— Жигалов, улица Пионерская, дом два, не доезжая до остановки по главной дороге надо повернуть налево, через лесок будет эта улица. Жигалов… ты… ты — человек, — и вдруг Илья заплакал — наверное, впервые в жизни, неумело и беззвучно. Но Жигалов, должно быть, понял это, почувствовал.
— Я… я не обещаю быстро. — И загудели короткие.
Пацаны тоже впечатлились слезами странного человека, они растерянно переглядывались.
— Вас преследуют? — всё тот же смельчак.
Илья кивнул.
— А вы точно не ворюга?
Илья помотал головой.
— Пойдёмте! — пацан с ключом махнул рукой и открыл калитку. — Мамка и бабка дома, они не разрешат вам, поэтому давайте сюда! — Он подвёл Илью к какому-то строению: для гаража маловато, для сарайки щедро. Илья зашёл внутрь — темно, грязно, но на двух столбах висит гамак. Мальчишка вытащил из угла огромные прорезиненные валенки. — Грейся!
Согреться всё равно не удалось, но слёзы высохли, стопы перестало покалывать, внутренняя тряска улеглась. А потом мальчишки ещё принесли и термос с чаем. Казалось, что нет ничего вкуснее этой сладкой горячей воды. Илья слышал, что мальчишки с кем-то общались громкими голосами, но носа не вытащил. Он надеялся, что эти маленькие байкеры не выдадут его врагу, они ещё полны приключенческой романтики, они ещё не огрубели для того, чтобы чувствовать правду и ложь. Он на них надеялся. Время безжалостно долго отсчитывало секунды; казалось, что прошло уже много часов и уже должно бы темнеть… Но со стороны дома вдруг крикнули:
— Борька, Глебка, айда обедать!
— Ма-а-а… рано ещё!
— Всё готово! Остынет!
— Ла-а-а, мы щас!
Мальчишки ещё потоптались около сарайки, вытерли тряпкой руки, пообещали Илье что-нибудь принести и пошли в дом. Борис и Глеб — настоящие святые, хотя и в мазуте.
Илья не дождался своих спасителей. Через минут пятнадцать гудок автомобиля — там, со стороны калитки. Илья осторожно выглянул. Жигаловский серый «форд»! Он вытащил ноги из валенок, повесил на гамак скатанный пуховой платок, которым он согревал руки, подхватил сумку и системник и побежал к дороге.
Жигалов вышел из «форда», открыл задние двери, принял технику и усадил Илью на переднее сидение. Молча. Не встречаясь взглядом, не похлопывая по плечу, не подавая руки. Сел сам.
— Куда? Домой?
Илья шмыгнул носом, ибо сразу стал оттаивать в тёплом и сухом салоне машины.
— Да. Домой.
— Что с лицом?
Илья потрогал щёку, посмотрел на ладонь, там пепел.
— Это Малевич. Я его убил.
— Ясно. — Мотор заурчал; Жигалов, выворачивая голову, сделал несколько манёвров, чтобы на улочке развернуться. И вдавил на газ. Грязный натруженный «форд» помчался в город по тому же пути, который пару недель назад казался Илье удивительной дорогой к счастью. Весь путь Жигалов молчал, не курил, даже радио не включал. Слушал, как шмыгает его пассажир. Наверное, плачет… Жигалов не хотел видеть слёз, поэтому не поворачивался к Илье, не смущал.
Только через три часа они подъехали к дому. Жигалов внутрь не пошёл, только подержал двери. Тут на пороге Илья наконец сказал:
— Жигалов, прости меня.
— Всё будет хорошо, — тихо ответил он.
— Спасибо.
— Не звони больше, — это было совсем тихо. Жигалов отправился в машину, чтобы ехать на работу и наврать там с три короба. А Илья тяжело поднялся на второй этаж и оказался в пустой квартире, где даже оконный блик не движется, где лозунги на тарелочках перестали вопить, где нет теперь ни Малевича, ни Казимира…

 Казимиру стало тепло, он увидел своего человека, тот улыбался и подзывал ближе, присаживался на корточки и похлопывал по коленям, а Казимир не спешил, чтобы никому не показалось, что он торопится исполнять человеческие команды. Наоборот, улёгся на истёртый ковёр и с ленивым удовольствием впустил в него когти. Потом он перевернулся на спину и включил внутренний моторчик мурчания, а потом его спина внезапно и резко начала болеть, и Казимир коротко успел заметить искрящегося злобно чужого человека, который приходит без спросу и зачем-то больно треплет его за шкирку…
Казимир проснулся и подскочил, ещё не вполне понимая, где он. На лес и шоссе рядом уже опустилась ночь, но она была светлее прошлой — ровным покровом лёг первый снег, маскируя прежние пути, стирая запахи и пряча мусор обочин, готовя чистый лист для новых дорожек следов — путанных записей о жизни и смерти вдоль дороги.
Кочка, под которой уснул кот, оказалась густо припорошена, ветра на краю леса не было совсем, Казимир согрелся под снежной шапкой и забылся настолько, что невольно выгнулся по-домашнему, уязвимо, подставляя брюхо тёплому покрывалу. Боль на спине проснулась раньше него и выбросила в реальность. Кот кое-как отряхнулся, попытался слизать с себя сразу ставший холодным и мокрым снег и понял, что двигаться как раньше он не может: обожжённую кожу на загривке стянуло, оставшаяся вокруг шерсть запеклась и мешала повернуть голову.
Он трусил по снегу в сторону города, где оставил своего человека, не обращая больше внимания ни на пересечения тропинок и дорог пошире, ни на редкие строения, которые обходил стороной, ни на собственную боль, которая стала его навязчивой попутчицей. Его вёл свет, и свет этот стал теперь отчаянно плохим. Человек попал в беду — Казимир видел ясно. Он торопился, пока самому не станет совсем плохо, он берёг остатки энергии и не тратил их на себя, лишь слегка глуша жжение в ране, так только, чтоб мочь бежать не останавливаясь. Он двигался в сторону города, не понимая времени, следуя своему внутреннему маяку, что становился ярче и говорил, что цель теперь ближе с каждым пройденным поворотом.
Новый день застал на подходе к городу, и кот снова пережидал в жиденьком лесу, под высоковольткой, иногда выпадая в короткий и нервный сон, скорее похожий на бессильное забытье, а ночью, едва переставляя ободранные грязные лапы, выдвинулся на штурм последнего рубежа. Оставалось пройти всего ничего. Из мутного, грязно-снежного марева за полем уже вырастали бетонные термитники будущих человеческих жилищ, изъеденные тысячами тёмных отверстий-окон, над ними возносились в небо и таяли стебли высотных кранов. Илья обретался в простенькой панельке на окраине, старой и облупленной, и хоть Казимир и не представлял географии всего города, он чувствовал, что дом его совсем близко.

Времени сидеть и киснуть Илья себе не оставил. Жалеть себя бессмысленно: утратил мечты и ценности — сам виноват. Обвели вокруг пальца наивного мальчика — значит, лох и простофиля, будет тебе урок. Захотел оседлать хищника? Значит, надо быть готовым к тому, что тебя сожрут.
Илья наладил эвакуированную технику. Смахнул толстый слой пыли с жизненно важных поверхностей, убрал обратно в шкаф свои работы, которые не показались тогда Тимуру достойными его внимания, впустил в комнату деятельный воздух улицы, открыв форточку, поставил заряжаться телефон, разогрел чайник, принял, наконец, ванну. И теперь, обновлённый и очищенный, он оживил Интернет. Ввёл в поисковик тег «новости в мире искусства». Потом добавил «Бахтияров». Добавил ещё: «Малевич». Однако Интернет, выдавая разнообразные сплетни, ненужные сейчас обзоры, запоздалые анонсы, молчал по поводу «открытия новых артефактов русского авангарда». Что это означает? То, что Бахтияров не успел заявить миру о «своей находке», не успел выправить документы, только по знакомству сделана экспертиза — возможно, и не одна. Илья не знал, как регистрируют права собственности, но догадывался, что объект владения нужно представить в натуре, а не в описании. Если нет объекта, то нет и прав на него. А нет собственности — как доказать, что некий злоумышленник её похитил или уничтожил?
«Нет! Мне нечего опасаться! — решил Илья. — Только разве мести Тимура. Как она может выглядеть? Разрыв трудовых отношений с «Северным сиянием» — раз. Перекрытие всех путей к выставочным делам — два. Может быть, мордобитие или какое другое членовредительство с помощью нанятых супостатов — три. Материальное наказание? Ну, устроит погром в квартире… Нет, это не его стиль. Может, Тимур повлияет на мою общественную репутацию? Да кого волнует репутация никому не известного иллюстратора, который даже большинство работ подписывает псевдонимом?»
Родные стены, горячий кофе и уверенное мерцание монитора вселили в Илью даже некое чувство оптимизма. Не хватало только мурчащего друга рядом, поэтому Илья решил забрать кота от беспутной Маньки сегодня же. Наступившие сумерки — не помеха! Только где Манька с Казимиром? Переехали на дачу или кукуют в той хрущёвке? Илья решил ехать туда, где оставил Казимира.
Еле добрался. Промочил ноги. Но за обшарпанной дверью Манькиной квартиры тишина. И стучал, и кричал — всё без толку. Значит, на даче. Илья уже было расстроился, но, выйдя во двор, он нос к носу столкнулся с этой самой Манон. Какая-то растрёпанная, взъерошенная, с царапиной на лице, в резиновых сапогах, с котомками и авоськами в руках и, главное, не накрашенная, она чуть не сшибла его, так как пилила домой, никого не замечала и вдобавок говорила сама с собой.
— Манон!
— Ай? — Манька остановилась, прищурилась и поменялась в лице: усталость и отупелость сменились нарочитой жалобой. Она бросила поклажу на дорожку и завопила совсем не по-богемному: — Ой-ёй-ёй-ёй! Горе-то у меня горькое! Что за судьба-чертовка! Чего ж-то она выписывает со мною? Как теперь жить?
— Что случилось? Где Казимир?
— Да что там Казимир? Моего Анатолия увезли в больницу, вот такие ожоги! — Она изобразила на себе круги. — Тьфу, тьфу, тьфу, на себе не показывают! Ой, не знаю, как выберемся! А вдруг платить придётся? А вдруг операция? Так поди пластику надо делать? У него вот тут вся кожа слезла! — Манька почесала лоб. — Тьфу, тьфу, тьфу, на себе не показывают! Еле живы, еле живы! Вот горе-беда!
— Манон! Что произошло? Пожар? Где мой Казимир?
— Даже не знаю, как всё случилось? Надо же Варьке теперь звонить…
— Дача сгорела?
— Не то чтобы сгорела… Но урон большой! — Манька перестала завывать. — Мы спать легли, печка уже остывать начала, электричество выключили всё. А потом ночью — какое-то провидение — какой-то перст сверху как ткнёт меня в лицо! Вот сюда, — она показала на царапину. — Я соскочила, а в доме, ма-а-атерь божья! Всё в дыму, стол горит, шторы венские, ещё Молчанова шила, полыхают, радиола старая тоже, половик, лук на газетке сушился… Короче, всё горит! Я Анатолия еле растолкала! Ведь вообще могли угореть! В чём мать родила на улицу выскочила, ору, соседи бегут! Анатолий мой тушить ринулся, залили там всё, но ведь Толенька весь обгорел: и волосы, и лоб, и ладони обе, и здесь, и здесь… Тьфу, тьфу, тьфу, на себе не показывают! Вот… Сейчас мой мужчина в больнице, а я вернулась домой. Ночевать там нельзя…
— Маня, Казимир мой где? — До Ильи наконец дошёл смысл Манькиных мытарств, и у него перехватило горло, как будто сам надышался огненных паров.
— Да хрен я знаю? Я сама еле жива осталась! А он всё за козу баян! То ж кот! Коли не дурак, так выскочил из пожара!
— А если не выскочил? — Илья говорил уже шёпотом. — Ты хоть его искала?
— Илю-у-уша! У меня же Анатолий ранен! Вещи спасать нужно было! Ложки вон, серебряные, книги ценные, Варькины шедевры… Да жив твой кот! Чего ему сделается-то?
— Как я виноват… — Илья схватился за голову. — Нужно ехать туда искать.
— Это только завтра, Илюша. Сегодня уже автобусы не ходят туда. Не мотор же вызывать ради кота! — Манька подхватила многочисленные авоськи и направилась внутрь дома. — А я уж любила Казика, я уж ласкала его, непутёвого… — причитала она, как будто по умершему. Илью затошнило. Он побрёл домой, совершенно разбитый этой новостью, с усилием хватаясь за надежду: его Казимир вовсе не Казик, он умный и сильный кот, наученный выживать самой природой. Поэтому он жив, он дождётся хозяина.
Первое, что он сделал, придя домой, посмотрел в инете расписание автобусов до дачного малышкинского посёлка. Завтра он отправится туда первым же рейсом! Заберёт своего друга!
Но этого не случилось.
Он уже встал, оделся и пил кофе около окна, заедая твёрдым мятным пряником, как увидел подъехавший к его дому «рендж ровер». Из машины, как чёрт из табакерки, с не присущей хищнику импульсивностью выскочил Тимур. Даже со второго этажа Илья рассмотрел ярость на его лице, увидел и успел отшатнуться, так как визитёр резко вздёрнул голову, отыскивая его окна.
Через секунд десять во входную дверь требовательно постучали. Илья застыл, даже жевать прекратил. Нет никого! Однако Тимура трудно обмануть, грохот в дверь повторился, теперь более агрессивно. Потом ещё раз. Илья на цыпочках прокрался в коридор, чтобы прислушаться к тому, что происходит в подъезде. Рассохшийся пол предательски заскрипел, хотя и вряд ли Тимур это услышал. Он и не прислушивался, ибо был уверен, что беглец и вандал трусливо прячется дома: больше негде, нет ни близких друзей, ни радушных родственников.
— Открой! Я знаю, ты дома! — И бах, бах, бах! Илья инстинктивно отпрянул назад и упёрся спиной в стену. — Открой! Будь мужиком, а не соплёй! Я не уйду, пока ты не откроешь! Натворил дел и в подпол? Давай открывай, поговорим по-мужски!
«С каких это пор ты со мной по-мужски разговаривать решил? — мысленно ответил Илья. — Нет, не открою! Что могут быть за разговоры? Разве только с членовредительством…»
— Илья, открывай! Обещаю, не трону, хотя удавил бы суку! — Тимур словно услышал внутренний голос Ильи.
«Нихрена! Мне не о чем с тобой говорить! Что сделал, то сделал, не раскаиваюсь и ничем помочь не могу!» — продолжал молча отвечать Илья.
— Я жду! Раз ты так поступил со мной, с шедеврами, имей смелость посмотреть мне в глаза!
«Не надо брать меня на понт! Что мне в твоих глазах? Притворство? Спасибо, накушался!»
— Открывай! Я ведь не уйду!
«Уйдёшь, ты же пунктуален, да и планы свои не меняешь! Минут двадцать-тридцать — и тебе уже нужно будет быть на каком-нибудь важном мероприятии и делать лицо в духе соцреализма!» — Илья с грустью посмотрел на часы в телефоне. Автобус до дачного посёлка уходил через сорок минут. Илья вздохнул. А телефон вдруг взорвался язвительной трелью. На определителе «Б». Б-г. Бог. Бахтияров. Илья тупо выжидал, когда звонки стихнут, не нажимая «отбой». Вместе со звоном вновь грохот в дверь:
— Ну! Ты дома! Открывай! Открывай, сука! И не надейся, что я отстану, выкурю тебя оттуда, ублюдок! Дверь выбью!
«Щас-с-с! Дверь ты точно выбивать не будешь! Скандал — не в твоих интересах, я ведь могу и полицию привлечь… Хотя, конечно, способ сомнительный… Но дверь выбивать ты не будешь. Не твой формат».
В подъезде вдруг замолчали. Илья прижал ухо к двери.
— В течение часа, срочно, — строго говорил кому-то Тимур. — Поспеши, мы, — это слово он выделил особо, — тебя ждём!
Илья даже рискнул осторожно отодвинуть крышечку дверного глазка и выглянуть во внешний мир. Круглая линза предъявила мрачное лицо Тимура, очень близко, он смотрел прямо в глазок, опирался обеими руками на косяки, линза превращала эти руки в несоразмерно длинные клешни, которые могут и сквозь дверь проникнуть, и схватить жертву. Тимур вдруг прищурился и ухмыльнулся:
— Я здесь, здесь… — И лукаво: — Открой мне, мой котик!
Илья отошёл от двери, налил себе ещё кофе и встал около окна, ожидая, когда Тимуру надоест и он укатит на своём «рендж ровере». Минута за минутой, но Тимур не выходил. Илья понял, что на первый автобус за Казимиром он опоздал. С оптимизмом решил, что через час ещё один… Но через час с небольшим к дому подъехало грязное жёлтое такси, из него не торопясь вылез Бегич. Расплатился, встряхнулся, как обычно делает пёс после дождя, и устремился в подъезд. Илья подбежал к двери, превратился в ухо, но разговор, видимо, был либо слишком короток, либо слишком тих. Он заглянул в глазок, почти не таясь. Тимура не было, но напротив двери сидел на корточках, привалившись спиной к соседской двери, Бегич. Лицо равнодушно-кирпичное. Взгляд нулёвый, направлен куда-то на Илюхину дверь. Он вынул сигаретку, задымил, пуская дым в сторону лестницы. Значит, Тимур всё-таки торопился по делам и оставил свою ищейку караулить непослушного питомца. И Илья понял, что за Казимиром он сегодня не съездит. Договориться с Бегичем невозможно, спрыгнуть со второго этажа или даже как-нибудь по-человекопаучьи спуститься с него — невероятно. Может, вызвать какую-нибудь экстремальную службу? Типа «заклинило дверь», приезжайте, спасайте… Не выход, да и по-детски как-то. Надо подождать ночи, не будут же они и ночью караулить!
Но Илья недооценил противника. Уже через три часа ожидания Бегич познакомился с бабкой Егоровной, что из квартиры напротив. Что-то ей навешал на уши, и теперь он сидит на стульчике, изредка общается с сердобольной старушкой, поедает пирожки и, вероятно, обеспечен туалетом. Окопался надёжно. Вечером приехал Тимур. Он опять стучал в дверь, звонил по телефону, говорил угрожающим голосом и даже юморил что-то по поводу «замуровали, демоны». Ещё он произнёс целую речь о том, что некоторые только называются художниками, а на самом деле вандалы, готовые ради своих мелких идеек уничтожить прекрасное. Одним словом, геростраты. Илья, внимательно слушая речь, отметил, что Тимур не просто психует, что он, должно быть, впервые в жизни не знает, что предпринять.
Целую ночь Илья проверял в глазок наличие своих церберов. Сначала лично караулил нервный Тимур, потом недвижно сидел на стульчике Бегич. Под утро и сам Илья уснул. Надежда, что он найдёт Казимира сегодня, опять обрушилась.
Часов в десять утра вновь забарабанили. Илья увидел в глазок какого-то нового Тимура: как будто его осенила какая-то идея, вероломный Будда готов к новому походу… Очевидно, он не спал ночь, искал какой-нибудь способ восстановить утраченные позиции. И, очевидно, нашёл, как ему казалось…
— Илья, хватит изображать из себя тень отца Гамлета! Я из-за тебя оказался в очень неприятной ситуации!
«А уж в какой неприятной ситуации оказался я!»
— Мне надо с тобой поговорить. Вернее, договориться! Я готов отложить все разбирательства по поводу наших личных отношений и даже по поводу того, что ты натворил в моём доме!
«Это ты натворил!»
— У меня есть неделя, после я буду выглядеть, мягко говоря, пустозвоном и болваном. А ты же понимаешь, что этого я не смогу простить тебе. Ни-ко-гда! У тебя есть шанс всё исправить! Открой мне! Я не могу это орать на весь дом.
«Всё исправить? У него есть машина времени? Уже ничего нельзя исправить!»
— Слышишь? Я обещаю, что не трону тебя, я нашёл выход из ситуации! Давай я пойду в машину, оттуда позвоню, Бегич тоже пойдёт со мной. Мы снимем эту идиотскую осаду. Но ты ответишь мне! Договорились? Мы пошли! Возьми трубку! — И Тимур кивнул Бегичу, они вместе покинули деформированный мир за глазком.
«Чёрт! Брать или не брать… вот в чём вопрос, — Илья подхватил шекспировскую бациллу от нечаянной реплики Тимура. Побежал на кухню. Увидел, как двое мужчин уселись в «рендж ровер». Даже не посмотрели на его окна. Звонок. Ещё звонок. Ещё… — Надо брать, немыслимо же, чтобы они продолжили это стояние!» И Илья нажал «ответить».
— Да?
— Правильно, ты скажешь мне «да». Короче, через десять дней я обещал представить миру Малевича. Ты его сжёг. Но я уже завязан с неслабыми людьми, которые заинтересованы в артефактах. И завязан серьёзно. И люди опасные. Ты меня подставил. Поэтому! Тс-с-с… Слушай меня! У меня есть картоны начала двадцатого века со штампом мануфактуры Кнопфа. У меня есть фотографии и описание экспертов. У меня есть ты, который рисунки знает лучше, чем кто-либо. Никого лишнего я не собираюсь привлекать. У тебя неделя, ты воссоздаёшь картоны, а я даже оставляю тебя в нашем деле. Ты сможешь. Ты единственный, кто сможет. Андэстенд?
— Ты хочешь сфабриковать Малевича?!
— Достойные списки лучше, чем отсутствие оригинала. Не мне тебе рассказывать, что именно подделки наполняют не только галереи, но и церкви, и частные коллекции…
— И твою коллекцию?
— Мою нет! Сейчас не об этом! Открывай двери, я привезу материалы!
— Нет, Тимур. Я говорю: нет! Я уничтожил Малевича не для того, чтобы самому же по твоему приказу лепить фальшивку. Нет! Не ко мне!
— Илья! Ты… — Но Илья нажал «отбой». Выдохнул и сел прямо на пол, накатили бессилие и негодование одновременно. Он понимал, что идея Тимура вполне осуществима, русский авангард подделывают все кому не лень, тем более что в графике и акварели практически не обнаружить фальшивку. А у Тимура есть авторитетное заключение, настолько авторитетное, что он уже заключил с кем-то из сильных мира сего денежный договорчик. Эксперты из тех, кто неподкупен, они не лгут. Они просто делали экспертизу оригиналу. Подделка и заключение вкупе — вуаля — решение проблемы.
«Мне нужно просидеть здесь неделю, — решил Илья, — а может, и меньше! Бахтияров наверняка будет искать другого исполнителя. Ему будет не до меня, раз связался с опасными людьми… Лишь бы Казимир дождался!»
 Казимир дождался наступления густых сумерек, но ночь в городе оказалась совсем не той, что была в лесу. Зарево над мегаполисом приобрело угрожающий жёлто-розовый оттенок, а снег, наоборот, чернел с каждым пройденным километром. Здесь не было покоя и сумрака, под покровом которых кот мог идти своей дорогой; тишины, похоже, это скопище огней и опасностей не знало совсем. Фонари жадно выхватывали друг у друга куски тротуаров и дворов, железные демоны соревновались в скорости и рёве моторов. Казимиру пришлось двигаться рваными скачками от одного островка темноты к другому, но даже в поле света грязное серое пятно не становилось заметнее на карте неспящего города. Просто ещё один его аутсайдер шёл из ниоткуда в никуда. Прохожие не задерживали взгляд на ободранном коте со слипшейся мокрой шерстью неясного цвета, машины не притормаживали, когда он, собрав последние силы, перебегал дороги. Кот почти не видел ничего вокруг, ориентировался только на слух и на тонкую линию света, что всё так же ярко вилась перед ним. Идти по прямой не удавалось. Он то и дело упирался в бесконечные стены домов, машинально огибал их, снова выходил на ярко освещённые магистрали, высчитывал мгновения между нарастающим и удаляющимся звуком шин в мокром месиве снега и пускался наперерез. Низко опустив голову и хвост, трусил по разделительной полосе, под отбойником, между двумя огненными потоками плюющегося грязью транспорта. Фонари провожали неуместного посреди дороги, где и ходить-то нельзя, пешехода своими жёлтыми безучастными глазами.
Казимир давно перестал чувствовать холод во всём теле и ядовитое жжение в истёртых подушечках лап, все его движения стали механически-угловатыми... Останавливаться было нельзя, но уткнувшись в очередную стену и пойдя вдоль неё, кот почувствовал предательски манящее тепло из тёмного отверстия у самой земли и скользнул в подвал. Спрыгнул наугад, свысока, почти по самое брюхо оказавшись в остывающей воде, удушливо парящей влажной плесенью. В три прыжка достиг суши и метнулся в неясный проём в дальнем конце помещения. Осторожно ступая, обнаружил возвышение, похожее на трубу, обмотанную тряпками, за ним в дальнем углу пол был устлан газетами и картоном, посреди которых остров — сухой и мягкий топчан. Казимир взобрался на него. Здесь было совсем темно — без всякого источника света коты так же слепы, как и люди. Сюда почти не долетали звуки города, только в дальнем углу урчало в трубах. С потолка то и дело звонко капал конденсат, звук отдавался эхом в коридорах подвала, не давая Казимиру совсем раствориться в вакууме тепла и тишины... Пахло плохо. Гнилой ветошью, остатками еды — прогорклым маслом и вяленой рыбой, едкой мочой; кот не стал бы искать здесь ничего съедобного для себя, даже если бы мог подняться и обследовать тёмное пространство. Его мутило от отвращения и брезгливости. Чистой воды найти в этой клоаке он даже не надеялся, а потому просто положил морду на вытянутые передние лапы и затих.
В бункер подвала и собственного угасающего сознания свет, настойчиво тянувший его в путь, уже не пробивался. Вместе с ним потерянного кота покинули и мысли о его человеке. Остались только пустота и ожидание. Это было последнее и самое верное ожидание, то, которое всегда оправдывается — ожидание конца. Забыв, куда и зачем шёл, как он оказался тут, Казимир не испытывал страстей, присущих людям, не сокрушался, что не достиг цели, что путь его прервётся бесславно в бетонном мешке где-то между землёй и преисподней, что попорченная его шкура будет тлеть здесь вместе с уже истлевшим матрасом... Ему только хотелось бы немного помыться, вылизаться с ног до головы чистым малиновым языком, расчесать слипшуюся кровью и гноем шерсть на спине, много-много раз проводя нализанной лапой по морде, очистить присохший к векам мусор и натереть до блеска чёрные вибриссы. Но язык его был сух и бел — обезвоживание брало верх, гася все процессы в истощённом организме, — и Казимир даже не попытался пошевелиться. Это был дурной знак.
Что-то ещё мелькало перед невидяще расширенными зрачками, что-то настойчиво привлекало внимание уставшего кота. Из вакуума чувств вынырнуло раздражение — неясная возня мешала спокойствию. Красные вспышки враждебной энергии мельтешили невдалеке, подступали ближе, становились опаснее и ярче. Казимир всё же посмотрел на них более пристально, в ту же секунду он начал различать и новые звуки — стрекотание странных погремушек, похожее на то, что издавали разноцветные пластмассовые мыши, наполненные мелкими камешками... Их он подбрасывал и валял дома по ковру, а потом утаскивал под диван. Как озарение Казимир вспомнил дом, куда стремился, и сразу понял, что здешние мыши куда больше и опаснее домашних, что в этом противостоянии шансов у него нет и что на этот раз добычей будет именно он. Стая крыс подступала к Казимиру со всех сторон, аккуратно сокращая расстояние, шумно обнюхивая воздух, стрекоча зубками и проверяя, насколько может быть опасна верная жертва. Кот вздрогнул и очнулся.
Он потерял время, а согревшись, позволил боли овладеть всем телом. Жар от воспалившейся раны проник в каждую клеточку, выкрутил и без того разбитые суставы, задурманил голову. Казимир с трудом разлепил невидящие глаза, попытался встряхнуться, но получилось только неловко повести головой из стороны в сторону. Инстинкты требовали экономить силы, сил оставалось лишь на то, чтобы лечь поудобнее и снова зажмуриться. Крысы начали повизгивать от предвкушения, засуетились, теперь Казимир слышал, как они топочут вокруг, подпрыгивая, и как шуршат по газетам их голые хвосты. Быть съеденным заживо коту не хотелось, а ждать, пусть уже недолго, нападавшие не собирались. Казимир собрался с силами и зашипел, отчаянно, до рвоты, выталкивая весь воздух из лёгких. Получилось шумно, хрипло, опасно. Крысы возбуждённо заметались, но отступили. Предвкушение скорой схватки приводило их в коллективный экстаз. Казимир решил держать оборону до тех пор, пока мозг не пощадит его и не отключит от внешнего мира. Негоже приличному коту кормить подвальных крыс, валяясь в нечистотах.
Совсем рядом тяжело гаркнула и впустила немного света железная дверь. Сразу ввалились двое, шумные, окутанные холодом улицы и перегаром, — такие же грязные серые пятна, не обозначенные на карте города. Под потолком вспыхнула тусклая лампочка, она почти ослепила привыкшего к темноте кота и совсем не напугала дюжину жирных крыс, что обступили пролежанный топчан. Люди разразились отчаянной хриплой бранью, в стаю выжидавших тварей полетел пакет с мусором и загремел звонко жестью, и только когда двое схватили палки и затопали страшно ногами, крысы нехотя направились восвояси.
Переполох и знакомый спиртовой запах неожиданно отрезвили кота, вывели из оцепенения и заставили вспомнить, что отдыхать рано. До этого момента он не думал, как найдёт выход в кромешной тьме, если вообще решит идти дальше, как взберётся обратно к узкому лазу высоко в стене, но дверь уступчиво открыла ему путь. Казимир неожиданно ловко скользнул мимо топочущих бесформенных глыб и в три ступеньки снова оказался под мутно-коричневым ночным небом города.
На улице Казимиру стало немного легче, сначала он просто уносил ноги прочь от места, где чуть не остался навсегда, но в морозном воздухе снова заискрился его путеводный свет — цель была совсем рядом. Пара кварталов и две проезжие части. Кот преодолел их на автомате, уже зная, что никакие силы мира и собственное бессилье не преградят ему дорогу. Он хотел на руки к своему человеку. Он хотел его пальцы за ушами и его горячее дыхание себе в морду. Он знал — это бы помогло его бедному любимому человеку, попавшему в беду.
В обшарпанный подъезд с вечно приоткрытой дверью Казимир забрёл пошатываясь, подволакивая негнущиеся задние лапы, он уже не видел ничего вокруг — третье веко почти полностью заволокло глаза. Он редко и коротко вдыхал, хватая воздух открытой пастью, с упорством маньяка преодолел два лестничных марша и упал на коврике под дверью. Носом в щель, передние лапы под себя, задние навытяжку. Последнее, что он слышал, — запах родного гнезда, серого тяжёлого ластика и своего человека, до которых оставалось не больше метра. По телу разлилось блаженство, или это боль наконец покинула его, оставляя после себя непривычную пустоту. Он слышал свой капающий кран, а гул города и настырный шум крови в ушах затихли. Свет, что вёл кота всё это время, стал вновь светло-золотистым, заклубился и истаял за дверью. Без сомнений, за дверью был тот самый единственный его человек. Человек нуждался в защите и поддержке, человеку было плохо. Казимиру нужно было только отдохнуть. Немного полежать после долгой дороги. Он пришёл верно. Он нашёл своего человека, и теперь всё должно стать на свои места. Поскрести дверь или мявкнуть сил не нашлось. Но Казимир решил, что полежит тут и дождётся, когда Илья сам откроет дверь и заберёт его. «Я рядом. Я помогу. Ты глупый, ты впустил сияющего демона, и он душит тебя, пьёт твой свет, но я прогоню его. Только отдохну немного...»
Всё страшное — в прошлом. Завтра спасать, лечить, изгонять демонов...
А сейчас — просто немного полежать. Без боли, грохота и страха.
Передохнуть совсем чуть-чуть...
Казимира снова окутал вакуум, на этот раз полный.
Его подхватила и понесла, укачивая милосердно, новая волна...


...Новая волна ярости со стороны Тимура. Принять «нет» он не мог. Ведь это немыслимо! Весь его чудесный план дал сбой! Давно уже Тимур так не ругался. Если бы не обещания перед важными людьми, он бы поиграл с этим строптивым мальчиком, он бы обязательно выиграл этот бой. Он бы даже вторично влюбил в себя, выпотрошил и растоптал! Он бы смог. Однако на эти игры не было времени, поэтому Тимура охватила некая аффектация, даже Бегич осторожно придержал его за локоть, за что и получил по шее.

— Чего ты хочешь, паскуда? — орал импозантный Тимур, уже не сдерживаясь перед дверью непокорного. — Ты хочешь денег? Ты хочешь внимания прессы? Ты хочешь славы? Я всё тебе дал! Заметь, я не выгонял тебя. Я готов был трахать тебя и дальше! В чём пафос идеи? Как ты собрался дальше жить в этом городе?! Илья! У тебя ещё есть шанс, открывай!
Но Илья держал оборону и не собирался сдаваться. Бегич заклеил глазок пластырем. Теперь было непонятно, есть ли кто на лестничной площадке. Всё происходящее стало похоже на какой-то пошлый водевиль. Это понимали все действующие лица. Целый день это понимание давило на их сознание: один стоял у окна, доедая последний пряник, другой не мог скрыть раздражение и носился туда-сюда по городу, по двору, по подъезду, третий мрачно уставился на ненавистную дверь и даже не принимал вкусных подачек из квартиры номер семь от Егоровны. Ситуация патовая для каждого игрока: у Бегича страшно болела голова, и он на самом деле захлёбывался от злости по отношению к этому сопляку-длинноволосику, выказывать сдержанность и самурайское величие было сложно — он бы уже давно выбил дверь и дух у известных объектов, если бы не хозяин. Хозяин же лихорадочно соображал, кого подрядить на производство фейка, как сделать, чтобы Илья молчал, как вообще увести от него какое-то бы ни было внимание, не убивать же! Гордый узник квартиры номер пять уже много раз отрепетировал взывающую речь к разным службам: и к пожарным, и к скорой помощи, и к службе спасения, и к ментам. Илья попытался дозвониться до Малышкиной, но, очевидно, у неё шведские номера. Связался с салоном тату в надежде, что Скил по дружбе даст совет или выручит. Скил уехал ажно в Гималаи — видимо, за нищей рериховской энергетикой. Вечером Бегич по собственной инициативе лишил его Интернета и вырубил в квартире электричество на внешнем распределителе. И Илья упрямо выжидал, понимая, что тянуть время — это самый верный способ навредить врагу: либо Тимур учинит скандал с выбиванием дверей и челюстей, либо оставит его, так как найдёт исполнителя своих замыслов. Оба варианта были бы победой Ильи, правда, кратковременной…
Ночь была подозрительно тихой. Возможно, за счёт повалившего хлопьями снега, что было логичным прологом зимы, что точно по расписанию вошла в город и прикрывала своей холодной пудрой все нечистоты, которые оставила неряха-осень. Зима мешала Илье спать настолько, что часа в три ночи он достал уголь, бумагу, сел поближе к окну под снежное освещение и стал рисовать. Получалась мёрзлая ночная улица через облупившуюся раму окна. Во дворе стоял тёмный человек и смотрел куда-то вверх — может, на небо, а может, на верхние этажи, где увидел какую-то странность. Рядом с человеком маленькая фигурка кота, он тоже задрал морду. Илья скучал по Казимиру.
К утру Илья всё же перебрался на диван и провалился в сон без картинок, без видений, но и без облегчения. Разбудил его стук в дверь. Илья даже не сразу вспомнил, что он в оборонительном котле, побежал было открывать. Но вовремя опомнился. Из-за двери голос Тимура — торжествующий, повелительный, прежний:
— Эй! Выгляни в окно! Надеюсь, это весомый аргумент? Открывай!
Сразу кольнуло в груди, сразу почувствовал, что у врага приготовлено какое-то чудо-оружие. Илья ринулся к окну и практически задохнулся: там, во дворе на фоне чумазого «рендж ровера» стоял щурясь Бегич, он на вытянутой руке держал за загривок грязное, почти чёрное от сырости животное, на спине, ближе к хвосту кровавое пятно. Бегич держал Казимира. Илья даже схватился за горло, потому что перехватило, ему показалось, что его кот мёртв! Он висит как тряпка и не дёргается, не пытается цапнуть неприятеля за руку. Они убили его Казимира?
— Бля-а-а-а! — наконец вырвалось изнутри, и Илья не узнал собственного голоса. Он, конечно, побежал туда, где его друг в лапищах этого лысого палача. И ещё раз: — Бля! — теперь коротко и сдавленно, так как, распахнув двери, тут же получил поддых. Тимур. Повелитель Орлиных гор вновь в форме, вновь во всеоружии и готов водрузить глупую голову своего врага на незримое копьё. Илья был отброшен обратно, в хрущёвскую келью, где был замурован двое суток.
— Спокойно! — Тимур поднял Илью за плечи, прислонил к стене и уверенно, но мягко прикрыл входную дверь. — Вот теперь поговорим!
— Казимир… он цел?
— Какая ирония…— медлил интервент, — нет, мой друг, ты его сжёг! Как ты смог? Ведь ты художник! Ты ценитель! — И хлесть по лицу.
— Мой кот, — засипел Илья, сползая вниз по стенке, — он жив?
— Жив!
— За что вы его? Как же так? Он же просто кот!
— Хм… ты меня за пацана-садиста, что ли, принимаешь? Я без понятия, кто твоего кота обжёг!
— Это ожог? Да, ведь был пожар... О боже… — Илья опять начал задыхаться. — Нужно в больницу, срочно!
— Я примерно так и предполагал, — Тимур опять прижал Илью к стене, уставился ему в лицо и ухмыльнулся. — Хочешь вернуть своего Казимира? Верни мне моего! Через пару часов я привезу материалы, фотографии, всё необходимое! Еду, вина, чёрт побери! И ты сделаешь копии Малевича!
— Нет!
— Тогда я выброшу твоего кошака на дорогу, он даже ползать не может!
— Да!
— Что «да»?
— Я согласен на копию! Только сначала я поеду к ветеринару!
— Нет! Я тебе обещаю, мой мальчик, — Тимур ласково потрепал по щеке, — я покажу кота специалисту, куплю лекарства, но твой кот будет у меня, пока ты не сделаешь то, чего хочу я!
— Я должен сам!
— Кот будет у меня!
— Как же твоя аллергия?
— Глупый! — Тимур торжествующе смеялся, потом вдруг обнял обессиленного Илью. — Ты очень мил! Но я всё равно страшно зол на тебя! Страшно зол! Поэтому не подведи! Дней пять хватит?
— Спаси Казимира!
Тимур оттолкнул Илью, достал из кармана пальто перчатки, надел их тщательно. И пошёл вон, оглянулся:
— Я привезу материалы, а Бегич поедет к ветеринару. Не запирайся, милый!
Илья таки сполз по стенке на пол. Капитуляция, полная и безоговорочная. И голова болтается на копье, вытаращив глаза, поэтому не может думать, может только гудеть и свистеть.

Тимур привёз всё необходимое уже через два часа. Он очень спешил. И стал нервничать, увидев Илью заторможенным и каким-то оглушённым.
— Хватит разыгрывать из себя обесчещенную принцессу! Ты виноват во всём! Сначала вандализм этот, потом забаррикадировался тут! Проиграл? Так не сделай хуже, чем есть!
— Как там Казимир?
— Без понятия! Бегич ещё не отчитывался! Он повёз твоего кота в клинику. И хватит скулить! Настраивай мольберт, вот картоны. Осторожнее с ними, запасных нет. Фотографии на бумаге и на флешке, экспертное описание, прочитай! Итальянский карандаш я принёс, графитовый. Тушь и акварель, надеюсь, у тебя есть. Радионуклидный анализ никто делать не будет. Что ещё нужно? Илья! Очнись! Начинай прямо сейчас! Шевелись! Сейчас ещё еды принесу, никуда не выходи, работай.
— Мне нужен Интернет. И пусть Бегич привезёт Казимира после больницы.
— Интернет получишь, а кота только взамен на работу.
Тимур не собирался уходить. Он проследил за тем, как Илья развернул старый планшет для рисования, установил его ближе к окну так, чтобы слева был близко монитор компьютера. Как любовно размягчал ластик, как аккуратно перебирал уголь, как промывал акварель, как осторожно прикреплял картон.
— И ты даже не будешь пробовать на бумаге? — забеспокоился вдруг заказчик.
— На бумаге я уже пробовал. Неужели ты думаешь, что имея дома оригиналы Малевича, я ни разу не пробовал их копировать?
— С чего начнёшь?
— С Человека Будущего.
— Хорошо, а я закажу еду, чтоб ты не свалился от переутомления.
— Мне было бы комфортней, если бы ты ушёл.
— Нет, дружок. Я посижу здесь. Мне интересно.
— А как же «Северное сияние»? Не погаснет без тебя?
— Сегодня суббота.
— Ты не из тех людей, которые готовы убить выходной, пылясь в убогой хрущёвке.
— Работай! Иначе я послушаю тебя и ты отправишься ко мне рисовать!
Илья не хотел обратно — туда, где обрушилось его обманчивое счастье, где в камине покоились сожжённые шедевры. Поэтому он заткнулся и больше не пытался выпроводить Тимура. Сосредоточился на Человеке Будущего. Долго всматривался в картинку и чистый лист. Открыл фотографию в компьютерной программе, наложил на неё сетку и с помощью линейки стал наносить карандашом реперные точки и штрихи — основу будущей композиции. Он долго просто водил рукой над картоном, репетируя небрежные линии, нацеливаясь на настоящий штрих. Как это всегда бывает, работа захватывала Илью целиком, он погружался в неё, не ощущая времени, звуков, потребностей. У него не получалось относиться к творчеству как к простому ремеслу, что бы он ни создавал: иллюстрации ли к роману, рисунки ли татуировок, городские ли пейзажи на заказ, собственные ли картины для самовыражения, фейки ли сожжённых эскизов.
Сколько он проработал, непонятно, работал бы и дальше, но холодная рука легла на шею, вырывая из этой карусели штрихов, расчётов и тонких линий. Тимур велел поесть. В окно стучались сумерки.
Сидя напротив развалившегося в кресле Тимура, Илья увидел, что тот успокоился и даже доволен. Уже никакой паники, никакой лихорадочной работы мысли, никакой ярости, никаких лишних слов. Тимур — вновь сытый хищник, уверенный, что охота будет удачной. А он никчёмный художник, лишь послушное орудие этой охоты. И теперь даже не нужно изображать увлечённость, нежность и страсть. Орудие будет делать то, что велит хозяин.
Именно сейчас, неохотно поедая что-то, Илья осознал, что своими руками творит очередную ложь, которой будет поклоняться паства Бахтиярова. Фальшак обретёт массу восторженных «знатоков» и истинных ценителей, подвинет некоторые артефакты от трона русского авангарда. Бред! В голове шум, от желудка тошнота, в горле что-то мешалось — Илья впал в какое-то болезненное состояние Раскольникова после убийства. Не получилось, уничтожив Малевича, воскликнуть, что «право имею», получилось стать рабом картонки. Никаких путёвых мыслей о возможном бунте «твари дрожащей» против бахтияровского ига не возникало. Только тошнота от собственной никчёмности и страх за Казимира. Илья потребовал позвонить Бегичу и узнать, что там с Казимиром.
Оказалось, что Казимир был плох, но ухватить и вытащить его почти удалось. Он перенёс какую-то операцию, ажно с переливанием крови, отпускать из стационара тяжёлого пациента врачи не соглашались, но суровый охранник был убедителен, и сейчас, накачанный антибиотиками и с катетером в лапе, кот лежит в каморке Бегича под капельницей. Илья как представил себе эту картину, так его вновь залихорадило. Но Тимур был неумолим: Казимир останется у него, тем более что Бегич способен лучше присмотреть за больным животным, чем кто-либо…
— А ты возвращайся к картону!
Чудеса, но недоверие к бывшему любовнику заставило Тимура наплевать на свои принципы не спать где попало. Он придирчиво осмотрел бельё, вытащенное из шкафа, и решился раздеться и вытянуться на скрипучем диване. Да, смотрелось нелепо: орёл в курятнике.
Он даже похлопал по месту рядом с собой, якобы призывая Илью лечь рядом. Но Илья предпочёл кресло: бронзовое великолепное тело уже не было притягательным. А тот особый маскулинный запах и аромат лимона и полыни уже не делали его раскованным и смелым, наоборот, заставляли сжаться и тревожиться. И его, и почти готового Человека Будущего с ведроподобной головой, который вытянулся на полу почти так же, как Тимур, — на белеющем полотне неровно подрезанного картона. Через пару часов Илья собирался подправить скорые мазки по рубахе этого персонажа, заварить чай и из пипетки капнуть на самый угол картона, так как было в оригинале. Илья так и не отдохнул. Он всё думал, думал, думал. Мысли, как осиные жала, пронзали мозг, и тело никак не могло расслабиться. Он вспоминал свою глупую влюблённость, свой поступок перед портретом там, в кабинете, свой побег. Представлял, как Казимир жил у Маньки, как он сбежал от пожара, как добирался домой, как оказался в лапах Бегича, как над ним склонились врачи, как ему плохо…

 ...Как ему плохо, Казимир ощутил только на второй день, когда отступило забытьё и отпустил букет из наркоза и обезболивающих, а постоянно капавший под кожу физраствор утолил наконец жгучую жажду. Не открывая глаз, он знал, что опять не дома. Полежав ещё пару часов, собирая оплавленные осколки сознания и приходя в себя, он недоуменно почувствовал, что находится в логове врага — сияющего демона. Забеспокоился, пошевелил пересохшими губами, неожиданно издал стон, похожий на слабое грудное рычание, но пошевелиться не смог. Тут же услышал тихий басовитый голос, что заворчал рядом успокаивающе и почти ласково. По голове между ушей пролёг тёплый и уверенный след от человеческого прикосновения. Бегич впрыснул в капельницу новую дозу обезболивающего, и Казимир снова затих на несколько часов, так и не открыв глаза.
Время от времени приходя в себя, кот обнаруживал присутствие рядом большого чужого человека, тот приговаривал что-то, осторожно протирая кошачью морду влажным тампоном, поправлял трубки, которые тянулись от серой лапы куда-то вверх, проверял сухой горячий нос больного зверя и снова принимался расстроенно ворчать. Чувствовал Казимир и собаку большого человека, она ревниво следила, оставленная за порогом, не отходила ни на шаг от хозяйской двери и даже опрокинула свою миску, чтобы привлечь его внимание. Бегич не гнал пса, только тихо, но сурово выговаривал ему, объяснял, указывал на место, велел не мешать и не беспокоить, пёс слушал его, сопел обиженно и принимался толкать миску носом, словно был голоден.
От рук странного соглядатая к беспомощному Казимиру шёл мощный поток тёплой уверенной энергии, в ней угадывалась первобытная связь степняка со всем живым, что зависит от него и от чего издревле зависит он сам... Бегич делал всё, что умел, чтобы выходить вверенного случаем пациента, а умел он многое. Умел ставить уколы, менять капельницы, не спать столько, сколько потребуется, и быть незаменимым во всём, но за увечным зверем он смотрел не только потому, что так приказал хозяин Орлиного гнезда. Просто этого требовала сама его природа. Он даже поводил руками над тугой повязкой и несколько раз повторил что-то похожее на заклинания — странно растянутые рокочущие звуки, что поднимались к горлу от солнечного сплетения и выкатывались в тишину комнаты сквозь сомкнутые плотно губы, потом умылся и принялся наблюдать. Казимир ещё ленился открывать глаза, но уже знал, что снова придётся что-то делать, собирать и плести потоки чужого света, питаться ими, восстанавливать своё совершенно растаявшее биополе. Рядом был донор, открытый и сильный, который щедро делился энергией, давая возможность раненому зверю окрепнуть, и Казимир знал, что сам должен делать, что теперь настала его очередь...

...Теперь настала очередь главного. Эскизы костюмов для оперы-буфф были готовы, просушены феном, реконструированы по отметинам столетнего пути в зелёной папке: чайная капля в углу диаметром ноль восемь, жирный тонкий след по кромке и хорошо заметная вдавленность прямо на лбу Человека Будущего. Тимур за каждой пометкой времени следил с лупой, дышал Илье в затылок, придирчиво сверял направление мазков, густоту акварели, изгиб угольной линии-рамки. Он был доволен и деятелен, ведь всё налаживалось — питомец был послушен и талантлив. Тимур опять так начал называть Илью — «питомец», хотя, конечно, никаких планов возвращения его в свою постель он уже не строил. Но на коротком поводке этого иллюстратора нужно будет держать, он ещё пригодится!
Илья же, напротив, занимался самоедством. Ошеломление первого дня работы над копиями сначала сменилось отчаянием, а потом лихорадочным поиском выхода из патовой ситуации. Выхода он не находил, по всему получалось, что Тимур всё-таки и славы добьётся, и обогатится за счёт своего коварства. Успокаивало только одно: Бегич сообщил, что Казимир поел и морду поднял, а «значит, к житью». Правда, Хэнк, почуяв в доме подозрительное животное с враждебным запахом, рычал почти безостановочно, как будто выговаривал хозяину всё, что накипело в его собачьей жизни. Похоже, что пёс обиделся на Бегича, отворачивал свою морду, опрокидывал кормушку, и это охранника сильно огорчало. Зато это помогло Илье вернуть Казимира.
В понедельник Тимур забрал оба готовых фейка и куда-то с ними устремился. Велел Илье начинать работу над «Победой над Солнцем», но тот сказал, что нужно выспаться, и потребовал привести Казимира, тем более что эскиз декорации с квадратным солнечным затмением выполнен углём, геометричен, технически прост, ибо здесь нет «блуждания в голубых тенях символизма»*, поэтому работа будет быстрой. Тимур, впечатлённый качеством первых подделок, на мгновение задумался и позвонил Бегичу, чтобы тот привёз кота. Сказал, что последнюю работу Илья тоже будет делать под контролем, а пока нужно спать, чтобы рука была твёрдой.
Илья воспринял этот широкий жест как маленькую победу. Стоило Тимуру скрыться, он залез в Интернет и нашёл анонс: в пятницу в доме Матюшина миру будут представлены долгожданные находки, о которых ранее пророчествовали искусствоведы. Найдены недостающие элементы серии эскизов К. Малевича к футуристической опере «Победа над Солнцем»! Среди всего прочего главная находка — первое появление чёрного квадрата как осознанной формы нового направления в авангарде. Шедевры представит талантливый во всём, такой-растакой гений и замечательный человек — Тимур Бахтияров, сделавший много для музея и для истории русского искусства в целом. На презентации предполагалось воссоздать кусочек оперы, как раз с героями на найденных эскизах. Илью вновь охватило уныние. Как остановить этот фарс?
Выйти из такого состояния помог Бегич. Он привёз Казимира. У Ильи даже руки затряслись: его кот был худ и жалок. На туловище повязка, там, где был ожог. На передних лапах выбритые зоны размером с пятирублёвик. В одну лапу вставлен маленький катетер для внутривенных вливаний, он прикреплён пластырем. На другой приклеена какая-то странная полоска, разделённая на несколько квадратиков. Казимир спал в мягкой переноске с сетчатой крышкой. Илья бросился к коту, чтобы погладить, оживить, выпросить прощения. Но Бегич сурово отстранил непутёвого хозяина. Зашёл внутрь комнаты, кхекнул. Выбрал для кота место — полосатое кресло, — аккуратно поставил переноску, отстегнул сетчатую крышку. Завернул стенки, превратив приспособление в уютную кошачью лежанку. Вытащил из кармана свёрток и всучил его Илье:
— Здесь лекарство. Это кончится, надо новое поставить. На перевязку послезавтра. Здесь адрес лечебницы. Больше пить. Следи за температурой. Всё. — Бегич недобро сверкнул глазами и указательным пальцем тихонько провёл по кошачьему лбу. Погладил типа. А потом уже лично для Ильи: — Шабаркнуть бы тебе по башке безмозглой, да Тимур Раисович не велел.
Конечно, Илья помнил, что он «угостил» Бегича бутылкой по голове и у того есть повод прибить беглеца, поэтому на последние слова он и не среагировал, только уже в спину бахтияровскому церберу спросил достаточно нагло и звонко:
— А что это за полоска на лапе?
— Это температурный индикатор, чёрт-те что… — За Бегичем хлопнула дверь. И Илья сразу опустился на колени перед креслом с драгоценным другом.
— Казимир… Мой Казимир… — И кот вдруг открыл глаза.

 ...Открыл глаза, и в подтверждение внутреннему тепло-золотому свету, что, опережая все догадки, уже расцвёл под веками, Казимир сразу наткнулся на виноватый и затравленный взгляд своего человека. Тот выглядел истрёпанным, аура в клочья, потоки отчаяния вперемешку с истерической радостью, он говорил что-то не умолкая, шевелил губами, шмыгал носом. Казимир сканировал его с ног до головы, изучая на предмет основных повреждений. Дело выглядело неважно, но поправимо — сразу понял кот. По всей комнате клубились остатки недоброго холодного света, он пропитал всё кругом, следы торжествующего охотника остались на всём, к чему тот прикасался: на столе с гудящими ящиками, где хозяин создавал свои картинки, на полках с весёленькими чашками, где любил прохаживаться Казимир, на диване, под которым у кота хранились личные вещи, — сплошной погром, полосатое кресло фонило так, словно источник холодного вражьего огня решил навсегда угнездиться в нём и основательно пометил.
Среди всей светомузыки совсем растворилось, исчезло собственное свечение исхудавшего и посеревшего человека, который был для Казимира центром этого однокомнатного мира. Сияющий демон почти растерзал добычу, но всё же оставалось главное — хребет не перебил, и теперь человека нужно было только подлатать и научить защищаться от новых нападок, а если получится, то и нанести ответный болезненный удар. Кот знал, что человеки не саблезубы, они не обучены охотиться и не знают приёмов смертельных схваток, не все, конечно, некоторые весьма в этом преуспели, но вот его человек — тот, что скорчился на полу у кресла и чей голос сейчас похож на беспомощный шёпот, — он точно не умеет рвать плоть голыми руками. Знал Казимир и то, что удачливые охотники, чистопородные хищники, что наточили свои стальные когти и отрастили сияющую броню, давно не оступались и не проигрывали и оттого забыли, как может быть опасен последний бросок поверженного противника. «Думай… Думай. Твои руки и ноги при тебе. У тебя на плечах голова. Я сделаю так, что ты опять будешь невредим, но для этого избавься от врага. Не впускай. Не иди за ним. Забудь его запах. Не желай его. И не бойся. Бояться нельзя. Думай, чем отпугнуть. Покажи, что не сдох. И хватит жалеть меня. Я-то не сдох, я же знал, что без меня ты не протянешь. Хорошо хоть вовремя успел. О чём ты думаешь? Не скули, я тоже тебя люблю, но сейчас нам некогда валяться и мурчать…»
Казимира распирало от нежности к своему оказавшемуся наконец так близко человеку, но всё же показывать это вот так сразу было не в его привычках. Он даже зевнул, делая равнодушный вид, чем сбил Илью с монотонных причитаний и заставил улыбнуться. Нужно было отвлечь человека от разрушительного потока жалости к себе самому и своему раненому другу, тем более что раненый чувствовал себя гораздо лучше. Сейчас ему начинало казаться, что он вполне готов свернуть горы, по крайней мере Орлиные он собирался разнести по камешкам… Глупая повязка мешала начать прямо сейчас. Казимиру наряду с грандиозными планами по совершению тектонических сдвигов отчаянно хотелось помыться; под повязкой тянуло, она едко пахла медициной и раздражала нос. Он собирался встать и скинуть с себя тугую попону, но получилось только нелепо поёрзать. Мешали трубки и то, что кресло, в котором Бегич устроил кота, невыносимо пропиталось запахами того, чему кот не знал названий — согретого солнцем дерева, гвоздики и итальянского апельсина. Илья словно почувствовал, что Казимир забеспокоился, и перенёс лежанку на диван…

Перенёс на диван. Поместил на подушку. Улёгся рядом. Глаза в глаза, человек и кот безмолвно разговаривали. Казимир вытянул морду к своему вновь обретённому хозяину — запрыгнуть, как раньше, к нему на грудь и устроиться мурчащим воротником он не мог. Хотя и инстинктивно дёрнулся было, но под повязкой опять зажгло, а сил хватило только на слабое движение лапой.
Илья почесал за меховым ухом и услышал тихую-тихую музыку кошачьего разговора. Его Казимир рядом, он жив и он не помнит зла.
— Ты искал меня? — Илья прошептал еле слышно. — Ты столько вынес. Из-за меня. Я оказался плохим хозяином, слабым. Предал. Видишь ли, я поверил, что счастье возможно, что я его заслуживаю. Я придумал себе, как может выглядеть моё счастье, и придумал плохо, херово, прямо скажем, придумал. Забыл, что судьба не жалует просто людей. Ей героев подавай! Подавай характер стержнем из хребта, или чтобы кулаки с голову, или чтобы помечен был богом ли, дьяволом ли — всё равно. А я как все… Какая любовь? Какое бескорыстие? Таких, как я, только ебать или наёбывать! И вот теперь ты весь покалеченный из-за меня, я тоже растоптан и Малевича уничтожил. Хотя и чёрт с ним, с Малевичем. Ведь это всего лишь старая бумага с нелепыми набросками, в которые, возможно, сам автор-то не верил. Он их даже не попытался сохранить, бросил где попало… Мир не рухнет, если эти листы исчезнут, мир даже этого не заметит! А вот если бы я потерял тебя, Казимир, мир бы рухнул. Честно. Поэтому ты должен восстановиться, моя пуховая морда. А я не должен быть идиотом. Плохо, конечно, что приходится плодить фальшаки, да и как бы Бахтияров не вдохновился моей кротостью, с него станется, он может подсесть на подделки… Если уже не подсел… Надо нам отсюда уезжать, чтобы не мозолить ему тщеславие. Я больше никуда без тебя. Что случилось? — Казимир положил морду на лапы, как будто устал слушать хозяина, перестал мурчать. — У тебя, может, лекарство закончилось? Бегич сказал, что надо поменять. Я смогу, будь уверен! Ну? Нет, тут всё нормально… Тебе просто тяжело? Поспи, пуховая морда. Не буду тебе своим вытьём надоедать. И я рядом… Чёрт…
Илья вдруг заметил, что фольгированная полоска из квадратиков, которую Бегич назвал температурным индикатором, изменилась. Раньше только самый нижний квадратик был оранжевый, сейчас квадратик рядом тоже стал огненного цвета. Что это? Илья махнул к компу, оживил Интернет, ввёл в поиск «индикатор температуры для кошек». «Так, нормальная температура для кошек 38—39 градусов… термополоски для животных… когда важно знать температуру постоянно… при реабилитации после операций… меняет цвет при повышении температуры… срок эксплуатации короткий… образцы… покупать всю пачку…» Илья открыл пакет, что Бегич оставил, — точно, там лекарства и цветная коробочка с термополосками. Вытащил аннотацию, изучил, даже принцип действия описан. Значит, у Казимира сейчас повысилась температура до сорока. Пишут, что некритично, что волнения преждевременны, хотя показалось, что дышит кот тяжело, измождённо. Илья вдруг почувствовал, что какая-то зыбкая идея засвербела глубоко в мозгу. И эта идея не просто ждала, пока человек её вытащит на свет, она мелко хихикала, отчего стало даже щекотно внутри. Илья прислушался к чему-то. Закрыл глаза. Запрокинул голову. Просидел так минуты две. Потом ещё раз прочёл аннотацию. Уставился на оранжевый квадратик. Просидел так, над котом, долго и, как казалось, скорбно.
Вдруг за стеной у соседей бум-бум-бум — подросток включил свою рэповскую бубниловку. Илья растёр лоб ладонью, повернулся в компу, ткнул в иконку Фейсбука на рабочем столе, вышел в давно заброшенное пространство социалки, отыскал в «друзьях» Варьку. О, да она поменяла аватарку! Сэлфи на фоне одинокого белого небоскрёба, чуть закрученного к небу. Это Мальмё, небоскрёб Turning Torso. Из-за плеча круглощёкой Варьки в смешной вязаной шапке выглядывал мужчина. Действительно светлоглаз, скуласт, усат — из породы суровых свеев. Значит, Варька заглядывает в Сеть из промозглой Швеции. Надо написать! И Илья набрал в сообщениях:
— Малышкина! Я в такой жопе!
Малышкина не отвечала, она была оффлайн. Она была счастлива в этом оффлайне. Илья вспомнил, что Варвара-то как раз и не оставила своего беспородного пёсика Рублика на содержание сестрицы. В последний момент передумала и забрала в Мальмё. Поэтому и счастлива… Опять накатила тошнота от собственного ничтожества. Пришлось сварить кофе, мобилизоваться, побродить по инету, побродить по комнате, принять душ. Потом ещё кофе и сидение рядом со спящим Казимиром, потом опять залез в Интернет, прошарил ресурсы о «великих подделках». Вытащил три оставшихся картона, принесённых Тимуром, осмотрел. Убрал. Вгляделся в фотографию «Победы над Солнцем». С чем-то не согласился, помотал головой. Кофе закончился, сварил новый. Ещё Интернет. Проснулся Казимир. Илья уверенно взял с пыльной полки квадратную чашку с чёрной и жёлтой геометрией, налил воды и принёс на диван к Казимиру. Приподнял кота, тот жадно пил из малевического фарфора. Даже показалось, что после улыбнулся своему человеку: оценил широкий жест. Оранжевый квадратик вновь светился в одиночестве.
Со стороны компьютера что-то то ли брякнуло, то ли булькнуло. Илья осторожно перенёс Казимира на лежанке, который стал прилежно вылизывать передние лапы, прямо на стол. Сам ближе к экрану и клавиатуре с надеждой на долгую беседу. У аватарки Малышкиной светилось «онлайн» и красный значок «вам сообщение»…

Вечером Тимур нашёл своего питомца пьяным. Бутылка креплёного вина, принесённая в первый же день, была пуста и почему-то стояла в ванной, а запасы еды остались неприкосновенными. Илья алкогольным выхлопом что-то лепетал в лицо разъярённого Тимура, получил пощёчину, отчего почти заплакал, скорчился на диване, рядом с перевязанным котом. Кот тыкался в лоб пьянице, жалел, но уже вилял кончиком хвоста. Очевидно, ему лучше. Не то что его хозяину.
— Тряпка! — окрестил Тимур Илью. И пообещал, что если завтра повторится такая же картина, если все эти античные трагедии и бабские всхлипы не прекратятся, то… что-то там страшное будет. Завтра вечером Тимур обещал контролировать «Победу над Солнцем», сличать каждый штрих, проверять каждый всполох. Правда, получилось только в среду, так как и назавтра Илья безнадёжно был пьян, и где только водку взял? Тряпка!

_______________________
* Цитата из манифеста футуристов 1912 г.

Кофе в картонном стакане уже остыл, треугольный традиционный финский сэндвич с креветками обиженно томился рядом в ожидании своей участи. В порту народа немного: никто не любит ходить по Балтике зимой — неспокойно. На улицах, на рыночной площади наоборот. Горожане и туристы снуют, скупая шапки с вязаными рогами, валяные игрушки, идиотские подставки под водку, сувенирные носки для подарков на Новый год, подозрительно китайские часы с оленями и Санта-Клаусами. Несмотря на мелкий снег, хлестающий по щекам ветер и невыводимый гололёд, маленькие люди были несколько на взводе — вернее, на патриотическом подъёме: в Финляндии день независимости. И поэтому над площадью остервенело хлопали тканью десятки бело-синих флагов. Казимир наблюдал за этим издалека, из окна третьего этажа здания терминала Катаянокка, щурясь злому ветру за стеклом, удивляясь глупым людям.
Илья же водил пальцем по экрану телефона, позабыв о кофе и о сэндвиче. Иногда сигнал вай-фая тормозил, и он нервно барабанил пальцами по столу. Варька звонила уже раз пять, отслеживала каждый этап их передвижения: от получения кучи справок для Казимира до прибытия в порт Хельсинки, чтобы сесть на паромный лайнер «Викинг-лайн». В Стокгольме она приедет их встречать. Вообще Варька вела себя как мисс Манипенни или как радистка Кэт, явно преувеличивая опасность, которая могла бы исходить от Бахтиярова.
Никакой опасности Илья не чувствовал. Тимур, заполучив фейки, пропал. Только однажды позвонил и спросил: «Ты где?» Услышав, что в ветлечебнице, на перевязке, сразу отрубился. Вчера же состоялось то самое событие, которое Тимур так изобретательно готовил, поэтому он и пропустил скорый отъезд Ильи и Казимира. Если бы знал, то вряд ли отпустил, сразу бы заподозрил неладное.
До посадки уже меньше часа, а Илья всё не мог услышать важные новости из мира культуры. Заказал второй кофе, хотя первый стакан так и не выпил. Пять часов! Сейчас! Буферизация ТВ-канала длилась слишком долго, но всё же он успел услышать новости про премьеру в Мариинке, про визит в Северную столицу Умберто Эко, про закрытие на реконструкцию нескольких залов в Юсуповском дворце… Неужели ничего не сработало? Почему нет ново…
— Новый скандал, связанный с очередной подделкой в мире русского авангарда. Как известно, аукцион «Сотбис» уже несколько лет как приостановил сделки с этим сегментом рынка. Очевидно, что по-прежнему контрафакция этих артефактов остаётся наиболее распространённой. Так, вчера, на широко разрекламированной презентации найденных работ Казимира Малевича, относящихся к периоду создания футуристической оперы «Победа над Солнцем», был представлен эскиз декорации, на котором впервые как самостоятельный и главный элемент появляется чёрный квадрат. Заслуга находки принадлежит известному коллекционеру и знатоку Тимуру Бахтиярову. На презентации выступала труппа камерного театра с фрагментом оперы Кручёных — Матюшина. Однако в самый разгар прекрасно организованного мероприятия, на котором присутствовал практически весь бомонд мира искусства, случилось непредвиденное. Эскиз со знаменитым малевическим квадратом вдруг стал темнеть, медленно превращаясь в большое, сначала синее, а потом чёрное пространство, пока чернота не поглотила все поле картона. Здесь же, в доме-музее Матюшина, сразу было установлено, что угольный рисунок был нанесён поверх на пропитанный особым раствором картон. Этот раствор реагирует на изменение температуры. Театральные рампы, большое количество посетителей, необоснованно сильно работающее отопление привели к повышению температуры и, как следствие, изменению цвета реагента. Так стало очевидно, что эскиз создан не раньше 2008 года, так как подобный краситель-хамелеон был изобретён в США именно тогда. Бахтияров Тимур Раисович и эксперт Зальцер Гертруда Ивановна задержаны для выяснения обстоятельств появления подделки и оформления фальшивого экспертного заключения. Начата проверка и в отношении других работ, переданных музею и выставленных на аукционах Тимуром Бахтияровым. Мы будем следить за развитием событий, пока никаких комментариев не последовало.
На маленьком экране сюжет со множеством лиц, с видом дома Матюшина, с картинкой открытия презентации, сначала вдохновлённое, а потом растерянное лицо Тимура и гордо поднятый подбородок той самой старухи, которая была тогда в доме у Бахтиярова. И долго зрачок камеры вглядывался в неровную чёрную поверхность картона, брезгливо оставленного под прицелом софитов. Рядом слева и справа лишь два нелепых существа, как разбойники у креста, — Человек Будущего и крылатый пилот. Илья жадно всматривался в крохотное пространство экрана. Особенно в лицо того, кем он так преданно восхищался. Его Тимур, его личная погибель и прозрение.
Камера запечатлела редкий кадр, сама не понимая уникальности момента: Тимур ошарашен, галстучный узел недозволительно слаб, воротничок рубашки несимметрично выбился из классических стандартов. Илья знал, что это лишь фрагмент, что наверняка Бахтияров быстро справился с шоком — возможно, придумал легенду появления чёрного квадрата вместо футуристического эскиза. Но всё-таки мгновение его, Илюхиной, победы над солнцем медиамира телевидение щедро преподнесло беглецу.
— Казимир! — негромко позвал Илья кота, тот недовольно повернул голову от окна — его оторвали от созерцания снежной суеты сует. — Всё получилось. — Ничего важного, кот отвернулся.

 За окном вдалеке и внизу спешили маленькие люди, сливались в ручейки и втекали в здание терминала. Коту было не то чтобы интересно наблюдать за ними, все они, охваченные волнением ли, радостью ли от предстоящего путешествия, или затянутые будничной тоской в рутину регулярных разъездов между двумя скандинавскими столицами, были Казимиру чужими и оттого не сильно его занимали. Скорее снежная крупа, что стукалась о стекло и катилась с той стороны по отливу окна мелким просом, интересовала его своим хаотичным движением. Он то и дело прикладывал лапу к раме внизу стекла, пытаясь накрыть убегающие горошины. А те всё не поддавались и продолжали звонко скакать прочь, сталкиваясь и увлекая друг друга вниз, в новый полёт с высоты третьего этажа. Казимир даже навострил уши и направил вперёд чёрные усы, полностью отдаваясь своей незатейливой игре. Всё остальное, что творилось вокруг, он контролировал своим особенным зрением. Человек его был рядом — нервничал и суетился, но его окружал ровный свет внутренней уверенности и спокойствия. Аура его была восстановлена Казимировым старанием, это было совсем не так трудно, как могло показаться вначале. Человек не сопротивлялся своей силе, скорее он удивился, когда вдруг ею воспользовался, он испытал восторг от того, что будучи почти поверженным, смог сделать выпад и достать демона в сияющих доспехах своим единственным оружием — остро наточенным итальянским карандашом.
То, что у его маленького слабого человека есть сила, Казимир никогда не сомневался, он знал это. Это была сила его, Казимира, любви. Котам вообще несвойственно человеческое понятие о скромности, и он совершенно нескромно приписывал себе все заслуги по воспитанию бойцовских качеств хозяина. Он был уверен, что новые яркие всполохи, исходившие прямо сейчас от возбуждённо подрагивающих пальцев человека, — это не что иное, как реакция на триумф: опасный охотник пропустил удар, он изумлён, испуган, он в смятении… А Казимир и его человек уже на безопасном расстоянии, они могут наблюдать: один — за светящимся квадратиком в руках, другой — за снежной крупой за окном, за тем, как раненый хищник оправится от удара, как снова поднимется, но они будут готовы. Нужно только не бояться, нужно охранять тепло-золотое свечение, с этим Казимир мог справиться. Его человек больше не прятал глаз, не поедал себя изнутри, его лихорадило от возбуждения, но это было хорошее возбуждение вырвавшегося на свободу пленника. Он говорил что-то коту, тот только ненадолго отвлекался от снежного аттракциона и снова возвращался к созерцанию, остужая пыл разошедшегося собеседника. Что бы ни думал на этот счёт Илья, Казимир никогда не понимал человеческую речь, только отдельные слова, а всё, что нужно, он, как всегда, знал из своих источников.

Илья наконец взял сэндвич и с аппетитом стал его поглощать, запивая то горячим, то холодным кофе. Хотя вряд ли он наслаждался едой. Он прокручивал события последних дней. Как ему в голову пришла сначала смутная, а потом конкретная идея обмануть обманщика. И именно Казимир — а точнее термополоска, изменившая цвет, — натолкнул его на такую мысль. Как он связался с Малышкиной, вспомнив, что её муж-швед химик, специалист по красителям. Как Ларс с помощью смешного Варькиного посредничества и её же ехидных комментариев подсказал, как можно провернуть трюк с изменением цвета. Илья сначала представлял себе, что во время жаркой презентации должен исчезнуть сам рисунок или поменять цвет — на какой-нибудь пошлый. Но Ларс сказал, что таких угольных карандашей он не видел, он же и посоветовал пропитать не рисунок, а фон. Даже назвал конторку в Питере, где можно исходники найти.
Илье пришлось звонить, заказывать и вечером инсценировать алкогольную истерику. На следующий день он съездил за готовым раствором, заодно купил бутылку водки, так как к вечеру картон не просохнет, нельзя было допустить, чтобы Тимур заставил делать фейк; верный способ — быть в дупель пьяным. Это был риск. Бахтияров — с его-то чутьём — мог бы заподозрить бунт: просто взглянуть с обратной стороны на картон, прислонённый к стене и ожидающий своей очереди. Он бы увидел квадрат будущей декорации мокрым… Это был риск не только поэтому. Раствор мог и подвести, хотя и обещали, что изменение цвета начнётся при повышении температуры не менее чем на пять градусов. Но ребята в конторе не работают с бумагой, они честно предупредили, что возможны неожиданности.
Однако риск оправдался! Реагент не подвёл, картон за ночь просох, хотя при придирчивом исследовании заметить изменение структуры целлюлозы (прежде всего, по твёрдости) было можно. Но Тимуру было не до тщательных проверок. Он остался ночевать, никуда не поехал с утра, он решил не допустить очередной попойки опустившегося питомца, «приводил его в порядок», контролировал и саму работу. Проверил каждый штрих, сличил сигнатуру Малевича, лично измерил неровность обрезки края картона. К вечеру всё было готово. И Тимуру ни к чему больше было задерживаться. Он положил вероломную копию в зелёную папку, потрепал Илью по щеке и весело (даже игриво-весело) сказал:
— Увидимся! Рисуй драконов… И сейчас можешь напиться!
Тимур ушёл, а Илья с утра побежал выправлять документы для вывоза кота из страны, покупать билеты, беспрестанно консультируясь с Варькой. Конечно, тревога никуда не ушла. Илья всё время ожидал, что Тимур появится на пороге и реально оторвёт ему голову и насадит на копьё. Илья вздрагивал от каждого телефонного гудка. Но Тимур позвонил только раз, хотя этот раз стоил болезненного укола в сердце. Интересно, что тогда же был ещё один неожиданный звонок. На опознавателе вдруг появилась фамилия: «Жигалов».
— Привет.
— Привет. У тебя всё хорошо?
— Да, спасибо тебе. Сейчас всё хорошо, я уезжаю послезавтра…
— Куда?
— В Швецию.
— Надолго?
— Рассчитываю на пару месяцев.
— А потом?
— Потом буду думать…
— Понятно… Я отправил тебе на почту работку одну для нашей фирмы. Возьмёшься?
— Я обязательно посмотрю.
— Тогда… увидимся. Не теряйся.
— Да, увидимся.
Илья захотел вдруг обратиться к нему по имени, но тот отключился. Тогда Илья впервые почувствовал, что у него всё получится. От осознания этого он долго простоял, улыбаясь хмурому небу, преждевременно оплакавшему его никчёмную судьбу.
Объявили начало посадки на рейс «Викинг-лайн» до Стокгольма. Илья убрал в карман телефон. Подошёл к широкому подоконнику, погладил Казимира, почесал за ушком. Кот вытянулся навстречу его руке.
Произведение опубликовано с согласия автора