Неизбежность счастья

Мы с Барбосиком выходили из дома рано, в начале восьмого. Я зябко ежился; лето ушло, окутанный горьковатой дымкой август уступил место сентябрю, по утрам было по-осеннему свежо. Вокруг нас шумел город, а мы отправлялись в маленький парк, островок зелени с прудом, Бог весть как уцелевший среди домов. Иногда нас окутывал прохладный туман. Воспитанный Барбосик деликатно удалялся по собачьим делам, я пил прихваченный из дома кофе, перелитый в термокружку со снеговиком на дне. 

Эта кружка была единственной вещью, оставшейся у меня после ухода Павла. Он забрал одежду, книги, диски. А кружку забыл. Я хотел было выбросить ее – зачем мучить себя, бередить рану, - но оставил. Переливал в нее две чашки крепкого, терпкого, несладкого кофе, надевал на пса ошейник и отправлялся на прогулку.
Ничто в жизни не имело тогда для меня ни малейшего смысла. Но Барбосик был ни в чем не виноват. Он не признавал меня хозяином и, наверное, все еще думал, что моя мама вернется. Первые недели после ее смерти он ждал свою богиню в прихожей, положив голову на лапы, и с надеждой прислушивался к звукам многоквартирного дома – хлопнула дверь, проехал лифт, кто-то пробежал по лестнице. Мама не приходила.
Пес не стал со мной дружить. Он не просил ласки, не тыкался влажным носом мне в ладонь, не закручивался волчком от восторга, когда я возвращался с работы. Ночью Барбосик спал в маленькой комнате, которая когда-то была моей, а утром перебирался на кухню, где рядом со стареньким буфетом, в самом уголке, был постелен его коврик. Он только заскулил и заплакал, когда я выносил из квартиры пакеты с мамиными вещами. С удивительным достоинством, сделавшим бы честь любому человеку, Барбосик хранил верность покинувшей его хозяйке. Мы с ним были товарищами по несчастью; в то лето я терял дорогих мне людей, познавая одиночество и грусть.
Сначала – друга. Мне казалось, мы были счастливы. Я жестоко заблуждался, наверное, - иначе как можно было бы объяснить, что в один вечер меня ждала как-то разом опустевшая съемная квартира и прощальная записка, просившая жить дальше, не обижаться, не звонить, не писать, не искать встречи, потому что «я двигаюсь вперед»? К записке прилагалась несколько купюр - мы платили за жилье пополам. Благородно. Не знаю, понимал ли Павел, как больно он меня ранил этими словами. Я мог бы примириться, скажи он, что разлюбил меня, встретил другого, что его захватила новая страсть. Но эти слова - «я двигаюсь вперед», - убили меня. Я остался позади, наивный влюбленный, неповоротливый увалень, только и способный, что топтаться на месте, не видя дальше собственного носа.
Первые дни я сходил с ума. Оставался Пашин запах. Даже когда я собрался с силами и сменил наволочку на его подушке, сквозь аромат свежей ткани все равно пробивалась чуть уловимая мята – так пах его любимый шампунь. На кухне все еще ощущалась табачная горечь. Первую сигарету Паша выкуривал до завтрака, приоткрыв окно. Когда мы были вместе, я не курил. А оставшись один, быстро дошел до пачки в день – внезапное одиночество было постоянной ноющей болью в груди, которую нужно было унять любыми средствами, хотя бы ненадолго. В юности я мечтал найти себе парня и никогда больше не просыпаться одному. Почему это так важно - знать, что рядом спит любимый? Атавистический страх темноты, долгих часов после захода Солнца, когда оживают страхи и кошмары? Ночи проще противостоять вдвоем.
Город казался мне слишком тесным. Куда бы я ни направился, все вокруг напоминало о Паше. Сердце замирало каждый раз, когда я видел в толпе светлую голову – а вдруг это он? Что сказать, если мы случайно встретимся? Неужели я больше никогда, никогда в жизни не прикоснусь к нему? Не услышу заразительный смех? Как может быть так, чтобы он больше не обнимал меня одной рукой, держа в другой неизменную сигарету и мечтательно вглядываясь в потолок, когда мы медленно остывали после одуряющих ласк? Легкий, стремительный, очаровательный. Я был тяжелым и приземленным, наверное – и Паша отправился дальше, освободившись от пут моей неуклюжей любви.
Потом ушла мама. Мы не были близки; то, о чем я всегда умалчивал, стало непреодолимой пропастью, которую я не мог решиться перейти по жалкому мостику надежды на понимание. Но все же – мать. Она давным-давно развелась с отцом, вышла замуж во второй раз, и, насколько я мог судить, второй брак оказался еще разрушительнее первого и тоже закончился разрывом. О ее смерти я узнал от маминой подруги. На похоронах я был блудным сыном, отщепенцем, даже и не знавшем, что мать тяжело больна. Та же подруга, поджав губы, передала мне ключи от квартиры.
Я остался один. Вернее, с Барбосиком, некогда веселым, игривым терьером, а теперь - скорбящим, печальным псом.
Осень началась вереницей светлых, прозрачных дней. В одно из воскресений, днем, не в силах оставаться в четырех стенах, я отправился с Барбосиком на прогулку в парк в непривычное для нас время - сразу после полудня.
В лифте пес серьезно на меня посмотрел. Это был настолько осмысленный, разумный взгляд, что я вздрогнул. Казалось, Барбосик знал что-то важное, все еще скрытое от меня. Пора начинать выбираться из дома, пронеслось у меня в голове, иначе я начну сходить с ума. Кто угодно, хоть на час, лишь бы поддаться иллюзии близости. Еще немного – и я начну разговаривать с псом. А потом – сам с собой.
Мы чинно прогуливались по аллее; я любовался выцветающим осенним небом, пес следовал за мной, время от времени забегая вперед . Я спустил его с поводка. Вдруг благовоспитанный Барбосик к чему-то принюхался, тявкнул и стремглав умчался в гущу кустарника, только его и видели. Такое случилось в первый раз. Я отправился за ним.
Барбосик со звонким лаем носился кругами по маленькой лужайке, обрамленной все еще зелеными деревьями, а в центре застыла маленькая девочка в курточке колокольчиком. Рядом с ней стоял мужчина, отец, наверное.
-Барбос, ко мне, немедленно, - крикнул я. – Извините, он мирный, не знаю, что на него нашло, - скороговоркой объяснил я мужчине. – Барбос, ко мне, безобразник!
Но пес не послушался. Вместо этого он подбежал к девочке и сел перед ней, высунув язык, очень довольный произведенным эффектом. Та закрыла глаза кулачками.
-Детка, это мирный пес, - ласково сказал мужчина. – Он играет, просто играет с тобой.
И объяснил мне вполголоса:
-Стала вдруг бояться собак, всех, даже таких славных, как ваш Барбос.
Я посмотрел на него.
Он был старше меня, намного, лет на десять – тогда такая разница в возрасте казалась мне огромной. На переносице проступили три глубокие морщинки, в уголках то ли серых, то ли светло-голубых глаз собрались гусиные лапки. Чуть выше меня, поджарый. Светло-рыжий, с сухой на вид кожей, словно обсыпанной веснушками. Приятный, симпатичный дядька хорошо за тридцать. Его дочка тоже была рыженькой, но потемнее. Некрасивая маленькая девочка.
-Пес перешел мне по наследству,- объяснил я, - я не собачник.
Мужчина присел перед Барбосиком и потрепал его по голове. Девочка осторожно протянула было маленькую кукольную ручку, но в последний миг смутилась и спрятала пальчики за спину. Мужчина поднялся и посмотрел на часы.
- Нам пора, Маруся, - сказал он, добавив вполголоса, для меня, - Я воскресный папа, время свидания строго ограничено.
Я все еще продолжал его рассматривать, сам не отдавая себе в этом отчета. Мужчина поймал мой взгляд. Чуть улыбнулся непонятной, затаенной улыбкой. Глядя вдаль, спокойно, также тихо проговорил:
-Мы здесь гуляем каждое воскресенье, с одиннадцати до полвторого. Я раньше жил неподалеку.
Вежливая Маруся попрощалась с Барбосиком и помахала ему издали, с безопасного расстояния.
В тот вечер я снова остался дома. В легких сентябрьских сумерках слушал неровную, чуть фальшивую, тревожную музыку Пьяццолы, заставлявшую ныть сердце, и пил аргентинское же вино, всецело отдаваясь грусти. Почему именно я был обречен искать любовь? Был ли это какой-то врожденный изъян души, побуждавший меня снова и снова привязываться к только что встреченным парням? Почему я не мог беспечно наслаждаться жизнью, пока сама молодость была на моей стороне? С какой стати перед моими глазами стоял этот мужчина из парка? Да что со мной не так?! Мне же всего двадцать четыре. Не хватало еще только влюбиться во взрослого, семейного человека. Или нет, не совсем семейного. Он же сказал: «воскресный папа». Давай, придумай себе красивую сказку. Начни снова писать стихи, прямо как в шестнадцать. И в самом деле, уже сложилась первая странная строка:

Объятья быстро разомкнуло лето…

Я закрыл глаза. Стонала, плакала виолончель. Вступал бандонеон. Две гибкие мужские фигуры вели страстный, и то же время отстраненный танец, едва касаясь друг друга, как в настоящем танго.
- Любви нет, - громко сказал я. – Это ложь. Я не буду больше никого любить. Никогда. Хочу выздороветь и стать как все.
Диск закончился. В прихожей вздохнул Барбосик. Он никогда не приходил ко мне, предпочитая страдать в одиночестве. День угас.

Объятья быстро разомкнуло лето
Благословив, поцеловало в лоб
Ушло стремительно, как человек в смятенье
Оставив слабый аромат цветов