Неизбежность счастья

Страница
В следующее воскресенье я был в парке. Мужчина с дочкой прогуливались у пруда. Маруся узнала Барбосика, тот бросился ей навстречу и закрутился юлой, приведя девочку в восторг.
Мы представились друг другу, мое имя – Иван, - показалось мне скучным и банальным. Марусиного отца звали Кирилл. Он был в черном свитере с высоким воротом и вылинявших почти до белизны джинсах. Куртку закинул за плечо – было тепло. Теперь он показался мне не просто симпатичным – красивым неправильной и очень мужской красотой. Сильный, уверенный в себе человек. Мы поболтали о том, о сем. Чувствуя себя навязчивым подростком, я рассказал, что работаю в банке. Я казался себе убогим и занудным. Ну и достижение в жизни – собирать кредитные заявки у бедолаг, еще более несчастных, чем я! Узнав, что недавно умерла моя мама, Кирилл помрачнел:
- Сочувствую. Мужчинам без матери тяжело. Мы и так какие-то… хрупкие, - и он печально улыбнулся, мимолетно похлопав меня по плечу.
Я вернулся домой, полный смятения. Недостаточно было сказать, что я не хочу больше никого любить. Сколько бы я не твердил, что выздоравливаю, что никто больше не затронет мое сердце, я еще раз сошел с ума. Да что за … !
Я попробовал последнее средство. Созвонился со старым приятелем, таким же потрепанным ветераном любовного фронта. Мы по старой дружбе напились, как два скверных поросенка, и старательно утешили друг друга, словно преподнося невидимой аудитории наглядный урок, как правильно следует парням заниматься сексом.
Под утро я вернулся домой. Барбосик. Я не мог оставить пса на сутки. Пошатываясь от усталости, прогулялся с ним недалеко от дома, поспал еще часок и поехал на работу, превозмогая пульсирующую боль в затылке. По крайней мере, мне никогда бы не пришло в голову посвящать Петруше стихи, а это уже могло рассматриваться как какое-никакое, а достижение, с моей-то романтичностью.
Лекарства хватило ненадолго. Перед глазами стоял новый знакомый из парка; светлые глаза неуловимого оттенка смотрели, казалось, прямо на меня, и в моем воображении он снова и снова похлопывал меня по плечу. Ну да, развелся с матерью Маруси, ушел к новой жене. Как все просто! Прогуливается по воскресеньям с дочкой, из любезности болтает с угрюмыми молодыми людьми, владельцами невоспитанных собак, спокойно шагает себе по жизни, всегда добиваясь того, что ему нравится.
Я вспоминал Пашу. Будь я чуть менее влюблен, то сразу бы сообразил, наверное, что наш союз не мог быть долговечным. Он был ярким, эффектным, остроумным, из тех, кто запросто танцует на столе, воспринимая жадные взгляды как должное. Секс с ним был феерическим, каждый выход из дома - приключением. Наверное, Паше был удобно со мной пожить, отдохнуть и отправиться дальше, оставив мне в утешение чертову кружку со снеговиком. К кому он ушел? Я представлял себе мужчину старше нас, ну, скажем, вроде этого Кирилла, властного хозяина жизни, идеального партнера для блестящего молодого друга.
Я совсем расклеился. Рабочий день тянулся бесконечно. Мне стало жаль людей, хлопочущих о кредитах. У них был жалкий, обреченный вид; особенно меня растрогала какая-то бабуся, притащившаяся оплачивать очередной взнос в нарядной шляпке по моде пятидесятых. Она с бодрой улыбочкой сражалась с банкоматом, пытаясь скормить ему пятитысячную купюру, а я чуть не плакал от сострадания. О, черт! Да эта старушенция была в миллион раз счастливее меня. И чета тонюсеньких молодоженов, крепко державшихся за руки, как дети в страшном сказочном лесу. И изможденная мамаша, притащившая с собой тихого, застенчивого мальчугана, который благоразумно принялся читать банковскую брошюру, чинно усевшись на неудобном стуле – и это в десять, не больше, лет.
Добравшись до дома, я рухнул на пол в прихожей. Барбосик посмотрел на меня, но не подошел. Я был не нужен даже собаке, призванной скрашивать одиночество людей. Мне нужно отдать пса, подумал я, отдать в хорошие руки. Или усыпить. Нужно стать жестоким. Отпустить тормоза. Не любить. Никогда. Никого. Это… непереносимо.
В квартире оставались еще мамиными вещи - я вынес одежду, но остались книги, флакон духов, пачка сигарет, старые записные книжки. На кухонном подоконнике все еще стояло какое-то загадочное для меня растение с плоскими блестящими листьями. У меня заломило грудь. Мама ушла, исчезла, оставила меня до того, как я набрался смелости с ней поговорить, а этот фикус продолжал упорно жить, впитывая солнечный свет и воду. Я взял цветочный горшок, вышел на улицу и выбросил его в мусорный бак. Поднялся домой и разрыдался. Пока мама была жива, у меня была иллюзия того, что я хоть кому-то нужен. Важен. Снова ложь. Я одинок. Мир ко мне безразличен. Нашел зажигалку и закурил, под осуждающим взглядом Барбосика. Вышел на балкон. В небе поднялась ясная, насмешливая Луна.
И посмеется равнодушная Луна…
Опять стихи. Да когда же я повзрослею, наконец! Я успокоился к третьей сигарете. В воскресенье в последний раз пойду в парк, решил я, и на этом остановлюсь. Юность должна закончиться. Сейчас. Пока не поздно.

Я увидел Кирилла издали. Он прогуливался у кромки воды, один - его дочки не было видно. Снова в линялых джинсах и темном свитере, с курткой через плечо. Недосягаемый. Кирилл мог ждать кого угодно. Мне пришлось собрать всю силу воли, чтобы подойти к нему.
-Привет, а где Маруся?- как можно безразличнее спросил я. Безумно, неистово билось сердце.
-Маруси не будет, - спокойно ответил Кирилл. Он улыбнулся уже знакомой мне странной, неясной улыбкой. Протянул руку. Я так оробел, что едва догадался, что он хочет поздороваться по-мужски - рукопожатием. У него были сильные, прохладные пальцы. Произошло невероятное – свободной рукой, не отпуская моей, он вдруг растрепал мне волосы и слегка щелкнул по носу. Искренне рассмеялся.
-У тебя вид остолбенелый. Пойдем, пройдемся, нагуляем аппетит.
Мне отчаянно не хватало опыта, чтобы понять тогда, что происходило на самом деле. Я только почувствовал, что Кирилл изменился. Он… расслабился. Сбросил маску. Стал настоящим собой. И в этого, настоящего Кирилла я был безоговорочно, безрассудно влюблен. Я бы пошел за ним куда угодно, не говоря уж о живописной дорожке вокруг пруда. Мне безумно хотелось взять его за руку. Хотя бы ненадолго. Он почувствовал мое желание. Улыбнулся. На мгновение, неуловимо, стремительно обнял за плечи. И снова мы шли как ни в чем ни бывало, двое знакомых на прогулке в погожий осенний денек.
- А что с Марусей? – спросил я, тут же ужаснувшись такой бестактности. Дурак.
Кирилл смотрел вдаль, прямо перед собой.
- Есть несовместимые вещи, Иван. Никто не может обладать всем, даже победитель. Песня лжет.
Барбосик чинно шел рядом с нами, подстроившись под человеческий шаг.
Мы свернули на аллею. Вокруг нас были люди, уставшие за неделю горожане, выбравшиеся на этот островок природы за каплей свежести и солнечного света. Никто не обращал на нас внимания. Мы стали невидимками.
- Я ушел от жены не к новой женщине, - также спокойно сказал Кирилл. – Ушел к другу. Но не сложилось. Не судьба.
Я был на грани слез. Горячая влага вскипала за ресницами. Он не мог рассказывать мне все это просто так, по-приятельски. Непостижимым образом я стал что-то для него значить. Как, когда? Мы виделись пару раз, недолго. Но мне хватило и этих стремительных встреч, чтобы влюбиться. Могло ли быть так, чтобы и Кирилл…? Да нет, так не бывает.
- Наверное, мне настало время исповедаться, - тихо сказал мой спутник. – Еще одна исповедь маски.
У него был приятный, глуховатый голос. Он не волновался и не подбирал слова. Кирилл много, много раз повторял историю своей жизни сам себе, пытаясь найти в ней смысл, и, очевидно, пришел к выводу, что ему необходим слушатель. Исповедник.
- Я из небогатой семьи, - начал он. – Когда-то моих родителей назвали бы «технической интеллигенцией», наверное. Они прожили бы спокойную, блеклую жизнь в условном достатке, убедив себя, что им не нужно больше того, что и так есть. Ездили бы раз в три года к морю, меняли бы раз в десять лет телевизор. Да только времена переменились. Тем, кто хотел выжить, приходилось вкалывать и хвататься за любую возможность заработать. Мои родители предпочли обидеться на судьбу и на весь мир, пестуя свои несчастья в кругу таких же неудачников. Это означало существование на грани нищеты. Я поклялся себе, что никогда не повторю их судьбу. Лучше сдохну. Я знал, прекрасно знал, что я - другой, что мне не интересны девчонки, что меня влечет к парням. Но желание преуспеть перевешивало стремление к счастью. Я убедил себя, что, стоит мне разбогатеть, буду делать все, что захочу. Мне все казалось поначалу, что сто, двести тысяч долларов – колоссальная сумма, которая расколдует меня и подарит свободу. Наивность юности! Остановиться было невозможно. Да, как только мне позволяли дела, я исчезал на пару-тройку дней, становился никем и утолял голод где-нибудь по соседству, в Европе. А потом возвращался домой и отправлялся в компании очередной милой барышни, видевшей во мне завидного кандидата в мужья, на день рождения делового знакомого, понятия не имевшего, что ночь накануне я провел с мужчиной. Я вел две совершенно изолированные жизни, разделенные наглухо непроницаемыми стенами. Иногда даже удавалось убедить себя, что я счастлив, потому что богат. А когда появлялось чувство, что я всего лишь прозябаю, существуя без любви, менял машину. Затевал новый бизнес. Стал коллекционировать часы – не те, что продаются в бутиках по всему миру, а редкие, пронумерованные модели для избранных. Шил костюмы в Лондоне. Было время, покупал на аукционах баснословно дорогие вина, отдававшие дегтем. С деловыми партнерами, в сопровождении стайки готовых на все девиц, плавал летом по Средиземному морю на яхтах, а зимой с ними же катался на лыжах во Франции. Убожество. Мне казалось, я схожу с ума. Чтобы не повредиться рассудком, я все-таки женился. Прекрасно зная, что моя жена никогда, ни при каких обстоятельствах, не узнает обо мне правды. Родилась Маруся. Она была мне не нужна. Как и ее мать. Лекарство не действовало.
Мы снова вышли к пруду. Барбосик обнюхал наши ботинки и, вспомнив, что он всего лишь пес, унесся за какой-то птицей, летевшей у самой земли. Кирилл покачался с пятки на носок. Потер виски.
- Один мой приятель – деловой приятель, друзья мне были заказаны, - умер года полтора назад. Не болел. Здоровый молодой мужик. Лег спать и не проснулся. Сердце остановилось. Он был чуть старше меня, на пару лет. Меня охватил ужас. Я мог уйти точно также, внезапно, прожив почти всю жизнь во лжи. И я стал выходить из дел, не без весомых потерь, конечно - за свободу приходится дорого платить.
Кирилл помолчал. Потом взглянул на меня:
- Ты еще не проголодался?
-Нет, что вы, - ответил я.
Меня захватила его история. Я был готов бродить рядом с ним по парку вечно, слушая пересказ жизни, настолько не похожей на мою – и такой же печальной. В белесом небе появилась едва заметная, чуть ущербная Луна.
- Я понял, что такое ад, когда сказал жене, что подаю на развод. Если бы я сказал, что ухожу к парню, она бы не поверила, наверное. Или решила, что я схожу с ума. Назвала бы мои слова бредом. Поэтому я сказал, что давно разлюбил ее, встретил другую и не могу больше оставаться дома. Знаешь, казалось, я жег ей кожу раскаленным железом – такая боль была на ее лице. Это был самый тяжелый вечер в моей жизни. И ужасающая катастрофа для бывшей жены. Она была уверена, что мы счастливы – так мастерски я вел двойную жизнь.
Кирилл остановился.
-Ну, теперь я и сам хочу есть. Давай доставим домой твоего Барбоса. Он ведь мамин?
-Да, мамин. До сих пор ждет. По-моему, уверен, что в ее исчезновении виноват я.
Кирилл похлопал меня по плечу.
- Отец-то есть?
- Где-то. Я его лет пятнадцать не видел.
Я подозвал Барбосика, и мы двинулись к моему дому. Кирилл присел на заборчик у заброшенной детской площадки и сказал, что подождет на улице. А я надеялся, что он поднимется со мной. Наверное, я действительно был просто незнакомцем, призванным выслушать его историю и навсегда исчезнуть. Прощание затягивалось. И все равно оставалась смутная надежда. На что?!
Мы вернулись к парку, сели в черную машину с темными стеклами.
-Кое-что у меня уцелело,- объяснил Кирилл. – А так, живу снова, как студент, по съемным квартирам. Почти все оставил семье. То, что нужно мне, за деньги все равно не купишь. Эй, ты что?
У меня щипало глаза, как перед слезами. Я покачал головой и зло растер лицо. Почему я такой ранимый?! Не хватало только разреветься перед взрослым, умным человеком.
- У меня так же было, когда мать похоронил, - печально сказал Кирилл. – Все время глаза на мокром месте. Я тебя не задерживаю, кстати? Никуда вечером не торопишься?
Тут я с опозданием понял, что новый знакомый мог вполне серьезно считать меня занятым человеком, который проводит воскресный вечер в компании друзей или друга, а не неудачником, одиноко курящем на балконе под неодобрительными взглядами недружелюбного пса.
- Я не занят,- ответил я. – Никуда не спешу. Полоса в жизни такая.
- Расскажи о себе, - попросил Кирилл. – Пожалуйста.
Я вздохнул. Что я мог сказать? Самый обычный, заурядный парень, ждущий, с ранней юности, сказочного принца, прямо как героиня сказки для самых маленьких. Только, в отличие от принцессы, у меня не было шансов на счастливый конец и игрушечный салют в нарисованном небе. Осторожно подбирая слова, я объяснил это Кириллу - все равно он понял бы, как я банален, так уж лучше пусть услышал бы от меня.
-Ты – творческая натура, - неожиданно сказал мой новый знакомый. – Что ты делаешь в банке, ради всего святого?
- Зарабатываю на вино и свечи, - мрачно сказал я. – Поверьте, моя жизнь в вольном изложении гораздо веселее, чем на самом деле.
Кирилл расхохотался, искренне.
-Хорошо, буду считать, что ты зачитал мне мои права. Расскажи еще раз про старушку в шляпке.
-Шляпка как шляпка, зеленая, фетровая, с вишенками, - покорно повторил я. – Я в черно-белых фильмах такие видел. Вообще-то, может быть, это и не совсем старушка была. А злая колдунья. Из-за отвергнутой купюры она наложила ужасное заклятье на наш офис. Банкомат будет поглощать деньги, но никогда ничего не выдаст. Или нет, распечатает клиенту билетик с вечным проклятием. Вместо чека. Что тут смешного?
Кирилл смеялся до слез.
-Рад, что я вас позабавил, - сухо сказал я. И сам прыснул.
В таком настроении мы и вошли в ресторан. Мне казалось невероятным, что я смогу есть. Мы расстанемся этим же вечером и никогда больше не увидимся. Я ощущал легкий озноб. Я не мог быть интересен этому человеку. Вот Паша, да, тот бы произвел выигрышное впечатление.
Тем не менее, я расправился с салатом. Кирилл ел очень изящно, как аристократ, выросший в поместье со слугами. Меня же вдруг охватил зверский голод. Огромным усилием воли я заставил себя есть помедленнее. Не хотелось казаться невоспитанным мальчишкой.
За едой шел великосветский разговор ни о чем – новых фильмах, Италии, где, как выяснилось, мы побывали в одних и тех же городах - Флоренции и Венеции. Я был там с Пашей. Да, и ему еще было скучно во Флоренции – он утверждал, что там душно. Я на миг закрыл глаза. Мы останавливались в маленькой гостинице недалеко от центра; я словно снова увидел узкую улочку, ведущую прямо в сердце города. По ней-то я и гулял рано утром, сразу после рассвета, пока Паша отсыпался после веселого вечера. Город был чист и свеж, набережная пустынна. Тогда я был счастлив. Я не сразу сообразил, что говорю вслух. Кирилл меня внимательно слушал.
Он вернулся к своей истории в машине.
-Я хотел было уехать, когда понял, что мне предстоит расстаться с другом, уехать и все забыть, но Маруся очень плохо перенесла развод. Кошмары по ночам, страхи – чуть из школы ее забирать не пришлось. Вот я и стал воскресным отцом, пока она не поправится.
Нам предстоит попрощаться, подумал я, пожать друг другу руки и разойтись. Ну, я же и хотел покончить с этой историей. Мы ехали к моему дому. Только не плакать. Не при нем. Ни за что.
- Слушай, - сказал Кирилл, - выводи своего Барбосика. На вечернюю прогулку.

Мне казалось, что он издевался надо мной. Я погибал от жажды близости. Коченел без тепла любимого человека. Наверное, пронеслось у меня в голове, настала пора распахнуть окно и прогуляться по лунной дорожке, заставив себя сделать первый шаг в пустоту.
Только годы спустя, сам повзрослев, я понял смысл того долгого вечера. Кирилл не мучил меня – он до последнего давал мне возможность уйти, сказать «нет» сложному, надломленному человеку.
Я вывел пса. Барбосик тут же скрылся в темноте, оставив нас одних у машины. Мы пошли за ним, покинув пятно тусклого света. Кирилл взял меня за руку.
- Ты славный человек, - грустно сказал он, - только оказался не в том месте, не в то время. Тебе был должен встретиться не я.
-Это вам должен был встретиться не я. Я еще и стихи пишу, иногда. Тот еще тип, - и сжал его пальцы. Мне непреодолимо захотелось поднести их к губам. А, чего терять. Ну, вырвет руку, все равно прощаться.
И все. Кирилл обнял меня, сначала очень осторожно, потом сильнее, и мы наконец-то поцеловались. Его дыхание отдавало фруктовой жвачкой, принесенной нам в ресторане вместе со счетом. Потом прибежал Барбосик, и мы поднялись в квартиру.
В лифте вдруг, разом, завершилось четверостишие:

И посмеется равнодушная Луна
Над жалкими, грошовыми страстями
Над верящим в любовь глупцом
И над его неловкими словами

Блэк-аут. Затемнение.
Свет гаснет, и зрителям остается только угадывать, что происходит на сцене.
Я проснулся часа в четыре. Рядом спал Кирилл. Он чуть посапывал, лежа на боку, лицом ко мне. Волна счастья – я не один. Потом сообразил, что сопит не только Кирилл. Да и мои ноги упирались во что-то мягкое и теплое. В кого-то мягкого и теплого, вернее сказать. У нас в ногах спал Барбосик, покинувший, наконец-то, пост в маленькой комнате.
С той ночи отучить Барбосика спать на кровати было невозможно. Можно было сколько угодно укорять его, называя скверным псом, или, наоборот, грубо льстить, утверждая, что хорошие собаки так не делают – он все равно пробирался к нам, непостижимым образом просачиваясь сквозь закрытую дверь, и бдительно охранял сон доверенных ему людей, слабых, несовершенных и непобедимых в стремлении к счастью.