И за это тоже прости

Сейчас уже можно.
Извините меня за то, что вы не услышите того, что надеетесь услышать. Извините и за то, что что-то будет для вас непонятным. Просто я рассказываю вам, как все это было. И было именно так.

Знаете, бывают такие дни, когда ты вот просто есть и все. Все углы сглажены, все ровно, все тихо, все никак. И ты просто ничего не ждешь, потому что как-то и этого не хочется. Не устал, нет, просто плывешь.
И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, ты вытаскиваешь голову из теплой воды и обнаруживаешь, что ты не рыба. Не обязательно, что ты сам сделаешь это, вовсе нет. Кто-то может подтолкнуть тебя снизу, что-то может вынести тебя именно сюда.

В один такой момент я ответил на сообщение, случайно попавшее в мой электронный почтовый ящик. Кто-то неправильно назвал буквы, кто-то неверно набрал их, и нас ударило друг о друга. Это был ты.

Я написал, что письмо отправлено мне ошибочно, что мне очень жаль, но… проверьте правильность написания.

Знай я тогда, что меня ждет, я бы не убежал. Даже сейчас, когда уже все кончилось.

Знай я тогда, что жизнь моя уже переворачивается в своем гробу, я бы убегал и со сломанными ногами.

Я немного удивился, когда снова увидел твое письмо у себя. Здравствуй, сказал я. Ты снова тут? Что-то не так? Зачем ты вернулся, я ведь все объяснил?
Но ты уже обращался конкретно ко мне. Ты написал, что все сделал верно, но письмо почему-то упорно находит меня.
Я предположил, что это сбой в системе. Предложил подождать.
Ты прислал мне картинку желтого смайла с синим высунутым языком и девизом «Главное – верить в сервер».
Что ж, я оценил. И стал ждать ответа. Мне было интересно. Мне было весело.
Ты пропал. Я не удивился, это было нормально. По-другому случиться не могло, потому что было бессмысленно двум мужчинам шутить по электронке по поводу каждого компьютерного суицида.
Но каждый вечер я просматривал свою электронную почту в надежде на то, что увижу красный мигающий конвертик с именем отправителя. С твоим именем.

И прошло много времени, прежде чем я увидел его. О, это было так здорово, что такому взрослому человеку, как я, стоило бы немного сдерживать свои эмоции, но я, серьезно, был рад. Ты больше не исчезал. Ну, может быть, на пару дней. Они превращались в пустые пивные бутылки и тоску по Рождеству, когда еще все живы и все знают, что чудо точно есть.
Постепенно мы стали выкладывать в письмах друг другу все свои мысли, чуть-чуть чего-то из жизни, немного почти личного, еще меньше – о себе. Мы не просили друг у друга встреч, мы не обрывали друг другу телефоны, хотя в какой-то безумный момент нарисовали их в сообщениях, мы просто переписывались каждый вечер, сидя каждый перед своим экраном в своей собственной квартире за своим собственным столом.
Это стало для меня немного более важным, чем должно было бы остаться. Это стало для тебя гораздо более важным, чем для меня.
Это стало нашей настоящей игрой. Такой, где герои красивы, как боги, в замках можно прожить вечно, оставаясь молодым и любимым, а клинки совсем не нарисованы, потому что могут убить.


«Не хотите ли выпить со мной пару чашек кофе у экрана монитора?
«С удовольствием выпью с Вами, спасибо»
«Тогда приглашаю Вас сюда через пару минут. Сейчас принесу свою чашку. Несите и Вы свою».


«Может, поедем в другое место?»
«Франция. Как тебе такой вариант?»
«Конечно! Включай Эдит Пиаф и марш за сигаретами, без них во Франции разве жизнь?»
«Тогда тащи сюда красное вино «Moulin des Costes Bandol»
«О, мы не в Париже?»
«Нет, конечно. А ты не чувствуешь этот сухой горький воздух, от которого сразу худеешь и кожа на лице становится совсем тонкой? Какой же ты дурак… Мы в Провансе!»


Я чувствовал, что слишком сильно привыкаю к тебе.


Мы смеялись сами над собой, делились ссылками на музыкальные клипы, бросались друг в друга фотографиями, а однажды пали так низко, что даже умудрились обсудить погоду.
Улетев по делам в Лондон, я чуть не порвал девушку на ресепшн только из-за того, что компьютер в отеле был сломан, мой ноутбук остался дома, и я не мог связаться с тобой. Я купил себе новый, выложив за него кучу денег, и сидя на вокзале Paddington, рассказывал тебе, что тут запрещено курить, а люди выходят на улицу, а дверей тут нет, и весь дым идет обратно, что отсюда уходят экспрессы в аэропорт Хитроу, что я только что во вполне приличном магазинчике увидел целый стенд открыток совершенно непотребного содержания.


«Почти в каждом магазине тут продаются маленькие защитные замочки на чемоданы»
«Противоугонная система?»
«Не то слово, чемодан будет орать в багажном отсеке, если его будут пытаться вскрыть, у самолета отвалятся крылья, треснет лобовое стекло, и ты никуда не улетишь»


«Мой рейс через два часа. Пойду куплю себе выпить. Тут куча кафе и, кстати, не очень много людей»
«Купи и мне выпить, а я пока место займу»
«Согласен. Только я буду сидеть спиной ко входной двери»


И первое твое «Проснулся?» как-то утром у меня в мобильном.
И мое первое «Как ты?» в ответ. И теперь сообщения приходили не только вечером. Время неожиданно стало работать на нас. Мы могли быть связаны и так.
Ты отчего-то восхищался мной, я – тобой. Взаимно, честно, совершенно просто, потому что никто из нас не использовал другого.
Это длилось не очень долго, но закрутило так быстро, что я с отчаянием оглядывался через плечо в надежде увидеть тот самый поворот, куда должен был свернуть.
Но тогда я бы не увидел тебя. Именно это я и хочу сказать, потому что пару фото все-таки я нашел и честно написал тебе об этом. Ты совсем мальчишка лет двадцати. Ты фыркнул, а я в ответ прислал тебе свою фотографию. Ты упал в обморок и объявил, что я очень красивый. Боже мой. Я красивый. Боже мой.
Но садясь вечером в кресло перед ноутбуком, я уже одевал черную рубашку, а не любимую футболку, и натягивал самые неудобные, но самые классные джинсы, потому что, даже если ты не видишь меня, я делаю это на всякий случай. Я должен хорошо выглядеть, общаясь с тобой.


И наступает момент, которого я так долго боялся. Прости меня и за это. Прости.


«Сегодня было холодно, я замерз, и мне пришлось сразу залезть в горячую ванну»
«Я бы хотел быть там вместе с тобой»


«Ты расстроен?»
«Да, есть немного. Неприятности на работе, и у меня болит голова»
«Можно я тебя поцелую?»


Все развивалось уже по-другому, чем в самом начале. Ты захотел встретиться. Я испугался и отказал. Тогда ты предложил обмен предметами, которые мы бы подарили друг другу, если бы встретились.
Правила игры придумал он. Вы уж простите и не отводите взгляд, я все про себя знаю, а вас со мной не было, так уж слушайте, негодяи. Мы придумали очень интересный план, от которого у меня до сих пор носятся мурашки по шее.

Мы выбрали одно место, где можно было хранить вещи. Не спрашивайте, где это, не скажу. Говорю же, я рассказываю только то, что помню или только то, что хочу сказать. Так вот, подробностей не будет.
Условия этой части игры были до невозможности простыми и сильно заводили обоих. Он должен был оставить в этом месте свое послание и уйти. Я должен был взять его, положить свое и исчезнуть. Потом он забирал то, что я оставил для него, и только вечером мы списывались, сидя у компьютера, развернув свой подарок. В разное время ты подарил мне наручные часы, книгу Джерома Сэлинджера, шелковый зеленый шарф и упаковку разноцветных мармеладных мишек. Я ответил тебе более изощренно: «White Album» от Beatles, черный (и тоже шелковый, о боже…) галстук, записную книжку из желтой натуральной кожи и брелок с логотипом «Disney». Это не могло не возбуждать, но сильно отдавало безумием. Я старался не думать о том, сколько мне лет, как я выгляжу и что я вообще тут делаю. Я просто шел, и оставляя свою коробку, забирал то, что было оставлено для меня.
Ты вдруг отравился мной и напугал меня этим. Я не понимаю до сих пор, какой мой вирус так сильно сбил твои настройки, но ты не видел сбоя и твердил только, что ты бы спал со мной.
Господи, я не знал, что ответить. Я не знал. Прости, пожалуйста, меня хотя бы сейчас, но я не знал.
Сейчас я запретил себе думать об этом. И за это тоже прости.
Я старался сохранить дистанцию. Наверное, я слишком сильно старался ее сохранить. И я воздвиг между нами такую изгородь, что сам потом бился о нее всем телом, но сделанная мной самим на совесть, она руками этой совести меня и казнила.

А потом ты просто не отозвался.

Я не увидел больше от тебя ничего. Ни одного белоснежного письма, ни одного быстрого слова с убегающей вправо последней буквой, написанного черной гелевой ручкой на том, что было под рукой, например, на рекламном проспектике, схваченном тобой около входа в метро. Это было именно так, я знаю. Я очень хорошо умел читать твои сообщения. Одно из них было смятым, потому что ты весь день носил его в кармане, другое пахло сандалом, потому что ты взял его в руки сразу же после того как воспользовался своей туалетной водой. Они приходили ко мне со звуковым сигналом, но эта правда жила лишь секунду. Любое твое письмо говорило мне «Я тут, открой мне, я пришел», и я впускал тебя, смешного, лохматого и слушал тебя, и не верил тебе, и смеялся с тобой.
Мы сами наложили на нас табу, мы придумывали себя сами, не трогая друг друга, не слыша голоса друг друга, не видя друг друга, кроме как на фотографиях, настоящее имя которым – артефакты нас самих.
Не посмотрев тебе вслед, не получив от тебя упрека на словах и даже не ощутив боли от твоей пощечины, я молился, чтобы ты вернулся и сделал это.
Ты оставил меня, смотрящего тебе вслед, и приказал мне ждать тебя на этом самом месте.
Прошло уже несколько месяцев, а ты все еще не вернулся.

Что ж… я до сих пор тут стою.