Пережить понедельник

Вечер воскресенья. 19-01.

Час до приема лекарства. Строго по времени. Даже если ты плачешь кровавыми слезами, раньше принимать нельзя. И я плачу. Пока что просто слезами. Крови хватает и из других мест. И хорошо, если просто из носа или во рту.
— Ты как?
Вот вопрос, который я всегда слышу. Только уже разучился отвечать на него. Да и надо ли?
Человек, который рядом со мной все это время, и сам видит, что я — никак. Несмотря на очевидность моего состояния, я до сих пор не знаю, что ответить. Солгать или сказать, что...
Мне больно. Мне безумно больно. Но...
— Нормально.
— Понятно.
Я не знаю, что он чувствует, когда видит меня такого. Страх, отвращение, сомнения, сожаление? Когда я вижу, как он сосредоточено перечитывает гигабайты медицинских и туристических сайтов с каменным лицом. Я спросил как-то, зачем ему узнавать цены на авиабилеты и гостиницы. В ответ было лишь долгое молчание и мое ожидание. Я интеллектом не блещу, но догадаться не сложно.
— Не нужно, — говорю. — Не нужно всего этого. Нам все равно не хватит денег.
— Хватит, — коротко отвечает он.
— Я не хочу, — вот мой главный аргумент.
Я не хочу. Я устал. Все, о чем я мечтаю, — это чтобы все поскорее закончилось. И не важно, как и где. Зачем тратить бешеные деньги только для того, чтобы я мог умереть в красивом месте?
— Не говори так. И вообще, тебя никто не спрашивал.
Мое мнение уже давно никого не интересует. Наверное, всем нравится, когда я загибаюсь от боли, и хотят, чтобы я помучился еще на пару месяцев дольше.
— Ты знаешь, сколько стоит трансплантация? — как ни в чем ни бывало спрашивает он. Люди так спрашивают друг у друга, например, когда, стоя на пороге и перебирая мелочь на ладонях, хотят узнать, хватит ли им этой мелочи или все же придется разменять купюру. Ну, вот, типа: «Ты знаешь, сколько стоит литр молока?».
— Понятия не имею, — отвечаю я с явным сарказмом. — Ни разу не покупал.
— Я тоже, — он всегда игнорирует мои крики или истерики, чего уж говорить о сарказме. — Но если все сделать правильно, то...
И вот тут снова долгое молчание и мое ожидание. Простынь подо мной уже пора выжимать... Хотя нет, для начала ее нужно постирать. Открыть дверцу стиральной машины, положить ее туда вместе еще с пятью такими же простынями, выставить режим, 90 градусов, порошок, много отбеливателя и нажать на «Старт».
«Я люблю тебя»
«Я безумно люблю тебя»

— Ох, у тебя кровь, — оповещает он меня.
— Черт... и правда.
Кап! — уже с губы капля попала на дисплей телефона, запятнав мои самые лучшие слова. Заблокировав телефон, я машинально вытираю его об джинсы.
— Бл*ть! — ругаюсь я на себя. — Вот дебил.
— Ну, всё, как обычно, — с какой-то грустной улыбкой заключает он. — Откинь голову.
Я ложусь, убираю подушку, запрокидываю голову вверх. Он возвращается с мокрой салфеткой и осторожно вытирает кровь. Я морщусь.
— Тише... Сейчас пройдет... И надо помазать нос.

Я сегодня красавчик! Нос распух от того, что я постоянно его вытираю. Картину вида моего лица завершает необычный «светофор». Красные белки глаз, желтые веки и синие круги под глазами. Ниже, уже обозначенный в этом тексте, распухший нос, а еще — пересохшие губы и четырехдневная щетина. Цирк уродов нервно курит бамбук в сторонке, глядя на меня. Они плачут и завидуют мне, потому что никто из них уже никогда не будет таким тотальным неудачником, как я.

— Ты поедешь завтра со мной?
— А надо?
— Ты хочешь?
— Не очень... Вдруг опять...
— Ты же дождешься меня?
Я молчу. Не потому что собираюсь что-то сделать с собой в его отсутствие, а потому что... у меня нет выбора. Так сложилось.
Все это можно было считать игрой. Понимаете, когда вы в Сети с кем-то о чем-то договариваетесь, все это как будто понарошку. Каждый может поступать с собой так, как посчитает нужным, ни на кого и ни на что не оглядываясь. Но у меня договор с одним человеком — все, что угодно, только не самоубийство. Как я себя загнал в эту ловушку, я и сам не понял, но все случилось быстро и бесповоротно. Конечно, можно со смехом сказать: «Ды ты что, родной! Ты же не думал, что я и вправду буду играть в эти детские игры "Если ты, то и я!»? Но все было серьезно. И я могу сто раз ошибаться, но рисковать, играть с этим — никогда!
И сейчас, когда мой любимый спрашивает меня, не вскрою ли я себе вены, пока он будет ездить по делам, я молчу не потому, что сомневаюсь. Я молчу, потому что на самом деле... я не хочу умирать.
— Конечно. Я же обещал.
И он улыбается. Искренней широкой улыбкой. Улыбаются его глаза, в уголках которых уже появились сеточки мелких морщинок.
— Да... Всем нам...


19-45. Пятнадцать минут до приема лекарства.

— Я больше не могу! – кричу я. – Пожалуйста… пятнадцать минут ничего не изменят.
— Потерпи. Еще немного.
— Да блять! Пожалуйста!..
Он резко встает, строго глядя на меня сверху вниз.
— Нет.
Как же я его ненавижу в эти моменты. Когда он отказывает мне. Когда запрещает. Когда заставляет выжидать незначительные минуты. Когда мне блятьсука больно! Больно больно больно…
— Пойдем курить, — он наклоняется, берет меня на руки и несет до балконной двери. – Теперь сам. Заходи.
— Я и не просил, — злобно шиплю я, пока он прикуривает две сигареты.
— Не хочешь курить? – одну сигарету он зажимает своими губами, другую, ту, которая моя, он уже приготовился выбросить.
— Дай сюда.
— Тогда попроси нормально.
Ну не пи*дец ли, а? У меня искры из глаз от малейшего движения, а он хочет, чтобы я был вежливым. До сих пор. Всегда. В любой ситуации.
В этом весь он.

— Сохрани себя, — как-то недавно сказал он мне. – Что бы ни происходило, изо всех сил старайся остаться собой. Тем же самым. Больно? Отрицай! Очень больно? Отрицай еще сильнее! Как только позволишь боли проникнуть в твой разум и в твою Сущность, сразу и бесповоротно начнешь изменяться. Она съест тебя, не оставив от тебя прежнего ни частицы.
— Ты – не зверь! – всегда говорил он. – Ты – человек. Твоя главная задача – остаться таким в любой ситуации и в любом месте.

— Пожалуйста, — прошу я у него свою сигарету.
И – вдох. И еще. Кто сказал, что курение убивает? У кого как, меня оно спасло.
На улице жаркий, сумасшедший май. Буйная зелень, прозрачное голубое небо, легкий прохладный ветерок, ласковое солнце. Шумный город, люди, машины, суета. Красота! Нет, не красота, а какое-то издевательство надо мной!
Год назад в это время я катил за рулем его машины под 130 по трассе. Скорость, чистые басы музыки и кондиционер его новенькой «Кии Сид» делали меня самым счастливым человеком на свете, не подозревающего о том, что очень скоро настанет время, когда за всем этим можно будет наблюдать только из окна своей квартиры. Потому что даже на обычную прогулку надо будет собираться так, словно ты отправляешься в экспедицию на Северный полюс. Запасная одежда, ворох носовых платков и упаковки влажных салфеток и всегда – всегда! – недалеко от машины, чтобы, если что, успеть дойти и уехать домой.
20-00. «Уже можно».

Трамал.
Сильное обезболивающее. Опиоидное. Для меня, как для кокаинового наркомана в завязке, — просто бальзам на душу. Продается по рецепту, который мне никто не выписывал. Где и как он достал его, мне неизвестно. Но у моего любимого много «хороших» знакомых. В этом, неродном для него городе, для него открыты почти все двери к чужому имуществу. Наверное, далеко не каждый знает столько людей, сколько знает он.
Но для меня это и не важно. Вся моя жизнь свелась к трем приемам трамала. 12 дня, 8 вечера и 4 утра.
— Запей.
Желто-зеленые капсулы. Минуты будут тянуться очень медленно. До того, как меня отпустит, я, уткнувшись лицом в подушку и отвернувшись к стене, буду ждать и плакать. Потому что уже невыносимо. Невыносимо жить и знать, что это уже никогда не закончится. Ровно до тех пор, пока я наконец-то, не сделаю свой последний вдох. И – боже, я молюсь – молюсь, вашу мать! – чтобы диагноз подтвердился! Ведь тогда это означало бы, что мне остались считанные месяцы. Что осталось терпеть совсем немного. И что совсем скоро я смогу от всего этого освободиться.
— Не плачь…
Он касается шепотом моего плеча и мягким, настойчивым движением пытается повернуть меня к себе. Он не плачет, никогда не кричит, не психует и не паникует. Человек, который когда-то вытащил меня с самого дна моей жизни на свою сверкающую высоту, и который никогда не сходил со своего Олимпа, но не потому, что высокомерен, а потому что там – его настоящий дом, ставший и моим домом тоже, сейчас снова берет меня на руки и несет в ванную. Пока я буду стоять под прохладными струями, он снимет грязную простынь, отмоет клеенку на матрасе водой с отбеливателем, и снова застелит кровать чистым постельным бельем.




«Спать?»

— Спать?
После трамала мне хочется всё. Как только боль уйдет, я сразу понимаю, что я голоден, что я хочу пить, курить, петь, танцевать, смеяться, создавать и любить. Но все это останется на завтра… или на послезавтра. Единственное, чего я действительно хочу, вернее, не я, а мой организм, — это спать. Спать, спать, спать… пока действие обезболивающего не закончится.
За эти сутки я почти не спал. Если в какой-то определенный момент пересилить себя и не позволить себе уснуть, то можно прободрствовать все это замечательное время без боли еще несколько чудесных часов. Поговорить с дорогими и близкими людьми, написать полглавы уже давно ждущего окончания рассказа, сделать пару набросков, послушать любимую музыку, посмотреть фильм, курить на балконе в обнимку. Кажется, он тоже рад, когда я не вырубаюсь после трамала, и когда я просто есть. Когда мы просто рядом, пусть даже каждый занятый своим делом.

Но я все-таки уснул. Первые несколько часов крепко и без снов. Я просто отсутствовал, и в самом себе тоже. Дальше началось шоу, в котором я бежал, бежал, задыхаясь, падая и снова вставая, куда-то вглубь заброшенных шахт, нескончаемых лабиринтов, по тоннелям и путям – прямого отображения моей жизни. Иногда в мелькающих мимо комнатах я вижу тех, кого уже давно нет в живых. Вот бабушка, вот отец. И, как бонус ко всем моим страданиям и злопыхательствам, — мама. В самом конце моих блужданий всегда появляется она и молча смотрит на меня. Ее глаза пусты, впрочем, как и всегда при жизни, поэтому мне почти не страшно. И я снова кричу ей о том, как я ее ненавижу, о том, что никогда не любил, о том, что она предала меня. Предала, предала, предала! А потом…
— Повернись, — я чувствую, как он поворачивает меня со спины на бок. – Слышишь? Тебе нужно повернуться.
Я делаю усилие, но только одно движение головой, и я тут же давлюсь собственной кровью, скопившейся во рту за время сна. В этот момент я знаю, что, откашливаясь, заливаю ею подушку и простынь… Я наполовину проснулся и боль, которую не замечал, пока спал, накатывает на меня со всей силой. Кричал я или нет, я даже не понимал. Он просто пропихнул через мои сжатые зубы капсулу и заставил сделать пару глотков из стакана. Время четыре? Я проспал все это время? Я не знаю. Он крепко прижал меня к себе и укачивал, как маленького ребенка.
— Тише, тише… Все… Все уже… Спи дальше… Засыпай…


Понедельник. 07-30.

Я проснулся от того, что он вытирал мое лицо мокрым полотенцем.
— Кровь? – сразу спросил я.
— Доброе утро, — улыбнулся он. – Как ты?
— Нормально, — я еще толком не собрал свои мысли в пространстве и времени. И, наверное, моя потерянность во всей красе отразилась на лице. Он снова улыбается.
— Время полвосьмого, ты проспал всю ночь, тебе нужно в душ, и поесть, пока ты можешь, а потом я поеду в больницу.
— Я с тобой, — тут же говорю я.
— Не думаю, что нужно, — он опускает глаза вниз, показывая мне, что…
— Пи*дец! – не выдерживаю я. Инстинктивно я отодвигаюсь туда, где чисто, и с ужасом смотрю на все, что осталось от меня на простынях.
— Спокойно, — говорит он. – Давай, мы тебя поставим под душ, а я все сменю тут.
— Я сам! – огрызаюсь я с непонятной злостью. – Я сам все поменяю и постираю.
— Слушай, успокойся. Пойдем, я помогу тебе.
Я соглашусь. Потому что у меня нет выбора. И потому что я весь в крови. В ванной я намеренно не смотрю на себя в зеркало. И не смотрю вниз, когда он смывает ее с меня. Я и так уже знаю, какого цвета будет вода.
— Бриться будешь?
— Зачем? – я снова исхожу сарказмом. – Меня ведь все равно никто не увидит. Ты ведь не хочешь, чтобы я ехал с тобой.
— Да, я действительно считаю, что сегодня тебе лучше побыть дома и даже не вставать с постели.
— Да ладно, — хмыкаю я. – Так и скажи, что задолбался отмывать свою машину от меня.
Пауза, в течение которой я понимаю, насколько я был груб и не прав. Несколько тяжелых секунд, за которые я осознаю, что подпустил боль слишком близко к своему сердцу.
— Нет, — все так же спокойно, но уже холоднее отвечает он. – Чистота машины в данное время меня не интересует.
— Прости, — тороплюсь выговорить я, пока он не развернул меня к себе спиной, чтобы отмыть все там. – Прости! Прости меня!
— Все-все, угомонись, — смеется он, — просто останься дома, в постели, ладно? Обещаю, я скоро. Только заберу эти бумажки и сразу домой.
— Посмотрим вместе?
Ох, отчего ж я так осмелел?! Было время, когда я закрывал уши руками, лишь бы не слышать, что со мной. Он не настаивал, просто складывал все результаты анализов и обследований в верхний ящик тумбочки и говорил, что, когда я буду готов, то сам посмотрю все. Я отказывался, даже ящик не открывал. Но в жизни каждого из нас наступают моменты, когда мы больше не можем обманывать себя, когда правда становится дороже и значительнее нашего эгоистичного спокойствия и умиротворения, когда мы больше не можем закрывать глаза на то, что нас так сильно меняет. И сейчас, сегодня, я хочу знать свой диагноз. Я хочу знать, сколько мне осталось.
— Конечно.


***

Прошлым летом появились первые признаки – кровь из носа, сонливость, сильная усталость, дискомфорт с правой стороны под ребрами. У меня хронический гепатит С, которым я переболел почти десять лет назад. И почти все эти десять лет я с перерывами нюхал кокаин, изредка разбавляя его героином и прочими колесами, и очень много пил. Все это, разумеется, не от большого ума и не от самой лучшей жизни, но сейчас это уже не имеет никакого значения. Зимой мне поставили диагноз - цирроз печени второй степени. И шикарнейшим дополнением к нему – болезнь Крона. Я уже не принимал наркотики и окончательно завязал с алкоголем. Только уже было поздно. За последнюю пару месяцев мое состояние резко ухудшилось. Весной я пролежал в больнице три недели, проведенное лечение помогло, но ненадолго. Все началось заново и с удвоенной силой. Последний, уж не знаю, какой по счету, терапевт, наконец-таки устроил моего парня своим прямолинейным подходом к делу. Врач назначил новые обследования, но уже более направленного и углубленного характера.

Мужик, который делал мне УЗИ, уж очень сильно хмурил брови, поэтому я еще тогда понял, что произошло что-то серьезное. По неподвижному выражению лица своего любимого я, как всегда, ничего не понял.
В кабинете терапевта я сидел у окна и смотрел на цветущие яблони. Яркое солнце и пульсирующая жизнь всего вокруг снова издевались надо мной, когда врач сказал:
— Дождемся результатов анализа крови, и еще нужна биопсия печени.
— Можно как-то ускорить процесс?
После небольшой паузы, терапевт все же ответил:
— Думаю, что деньги почти всегда и везде ускоряют то, что вам нужно.
Вот такая простая истина.

Неделю назад я сдал кровь на анализ. И сегодня, в понедельник, он поедет и заберет результаты. Обещал быстро. Но вот прошел час, второй, третий. А его все нет. Позвонить? Нет уж, спасибо. Если до сих пор не явился и не позвонил, значит…
Без него я не дотерпел до двенадцати, очередного приема трамала, выпил капсулу на полчаса раньше и выполз на балкон, чтобы не уснуть. Курил и писал. Курил и ждал, когда телефон завибрирует знакомой мелодией, которая уже столько лет стоит на «Любимом».
Что мне остается? Глаза закрываются, но я трясу головой… Почему-то подумалось, что я не хочу проснуться и увидеть его, сидящего рядом со мной на краю кровати, и смотрящего на меня. Не хочу, чтобы он смотрел на меня с жалостью. Не хочу чувствовать его усталость и боль. Не хочу видеть его внезапные слезы или опущенные уголки рта и сжатые добела кулаки.
Вот она – родная, темная кроличья нора. Скорее, Алиса, туда! Где нет боли, нет страха, нет ужаса и кошмаров из прошлого, и липкого размазанного будущего. Я ждал, сидя на полу, на балконе, и чувствовал, как все внутри остывает и покрывается тонкой коркой льда. С каждой минутой лед становился толще и запускал свои щупальца глубже. Глубже в меня. Ближе к позвоночнику – вот так, не двигайся. Вокруг легких – не дыши. И ближе к сердцу – умри. Замерзни. Закройся. Застынь…

— Жень…
Я уснул. Уснул, сидя прямо на полу, ноутбук съехал на пол. Виталя стоял передо мной на коленях и прижимал к моему носу платок.
— Почему ты так долго?
Он не отвечал. Что может означать молчание от человека, у которого на все мои вопросы всегда был ответ?
— Я спросил тебя…
— Я сидел в машине, — сказал он.
— Что? Почему?!
Он прикурил сигарету и отвернулся к открытым окнам балкона. Холодные щупальца льда проникли в самое сердце – умри. Умри! Умри!!! Я не плачу. Это не я. Мертвые не могут плакать. Вот он, живой, он плачет. Я видел, как с его подбородка сорвалась и полетела вниз слеза. Это не я стою здесь. Это не я кричал матом, не я вырывался из его железных рук, не я просил открыть мне балкон или выпустить на улицу, чтобы я смог…

***

Гепатокарцинома. Три-четыре месяца.

Что я должен успеть сделать за это время? Спасти мир, накормить голодающих, бороться за справедливость, выйти с флагом и рупором на площадь, восстановить баланс во Вселенной? Спасти свою душу? Покаяться, молиться, принять свой дзен?
Нихрена подобного! Ничего я не должен. Я полон ненависти и злобы. Ко всему миру, ко всем людям, которые в нем живут, ко всему живому и светлому. И все, что мне хочется, — все это разрушить и уничтожить. Чтобы со мной погиб весь мир! Да и к чему вам тут всем жить, в мире вечных страданий, боли, предательства и равнодушия…


Сохрани себя.

Я здесь. И я еще пока жив.

Хэппи-энда не будет. Но, честно говоря, у меня дохрена и больше дел, которые я должен закончить. Нет, это не спасение мира или Вселенной, ведь я – не супергерой. Нет, это не пожертвование астрономических сумм в благотворительные фонды, ведь я – не миллиардер. И нет, это не принятие какой-либо веры, чтобы умереть под крылом и взглядом божьим, ведь я отказался от бога уже давным-давно.
Я всего лишь человек, обычный, простой, которому не очень повезло в жизни. Не повезло с родителями и родственниками, не повезло с друзьями и учителями. Не повезло со здоровьем и здравым смыслом. За все мои двадцать три года мне повезло лишь дважды: когда я встретил Виталю, своего любимого, который до сих пор удерживает меня на самом краю пропасти, не давая мне туда сорваться, и когда я встретил Алексея, мужчину, которого я не просто полюбил, но и который стал моим настоящим единственным другом.

Я не буду говорить, что мне нормально, что я принял черную реальность спокойно и без обид. Потому что это не так. И я не скажу, что я не боюсь. Я боюсь. Мне безумно страшно! Потому что я не хочу умирать. Потому что я еще так и не прыгнул с парашютом, так и не научился хорошо рисовать, так и не написал сотни рассказов, так и не узнал, что у меня когда-нибудь, возможно, появился бы сын. Или дочка.

А еще: я так и не купил себе мотоцикл, не съездил во Францию и Италию, не встретил Рождество в Нью-Йорке. Я так и не побывал на море. Не услышал тысячи хороших песен, не посмотрел сотню отличных фильмов, не прочитал лучшие книги. И не познакомился с десятками замечательных людей.

Насколько важно понять, что есть жизнь?

Произведение опубликовано с согласия автора