Питер осенний

Сашка стоял на проспекте спиной к парку на бетонном основании его ограды и, держась рукой за витиеватую ковку, раскачивался в такт, мрачно выплескивая строчку за строчкой в холодный октябрьский воздух.

Последнее время я

сплю среди бела дня.

Видимо, смерть моя

испытывает меня,

поднося, хоть дышу,

зеркало мне ко рту, -

как я переношу

небытие на свету.

Бакс, усевшись на то же основание и положив ногу на ногу, тихонько наигрывал на гитаре, создавая атмосферу и дополнительно привлекая внимание к их скромному трио. Улов был невелик, всего семь человек, но промерзшему и захмелевшему Сашке казалось не важным, сотня его сейчас слушает или один, главное – говорить, не молчать. 

Я неподвижен. Два

бедра холодны, как лед.

Венозная синева

мрамором отдает.

Жека, традиционно взяв на себя роль конферансье и собирателя подаяний, выкладывался на все сто.

– Подходите-подходите! – поодаль зазывал он с кепкой в руках, мельтеша туда-сюда виднеющимися из-под брюк красными носками в черную клетку. – Припадите к высокому за мизерную плату! На улице холод, но в душе поэта всегда огонь. Грейтесь о наследие великих!

Сашка поправил едва не съехавший на землю шарф, допил пиво из банки и, смяв ее об ограду, продолжил, уверенно выплетая неровную вязь стиха:

Вещь. Коричневый цвет

вещи. Чей контур стерт.

Сумерки. Больше нет

ничего. Натюрморт.

Бакс вклинился с внезапным импровизированным соло, резанув в середине парой фальшивых нот, но Сашку было не сбить с настроя. Влажный ветер толкал его в грудь, шелестя шапкой нависающих над головой листьев, рваные серые тучи медитативно бежали по вечернему небу, а у него внутри кипел какой-то адов котел, и Бродский пришелся как нельзя кстати, давая возможность облечь чувства в тяжелые горькие слова. Сашка пробовал их на вкус, перекатывал во рту, а потом они стекали с губ и растворялись в воздухе контрастно-яркого вечернего города, не давая окончательно захлебнуться в своем отчаянии.

Смерть придет и найдет

тело, чья гладь визит

смерти, точно приход

женщины, отразит.

Это абсурд, вранье:

череп, скелет, коса.

«Смерть придет, у нее

будут твои глаза».

– Что ж так мрачно? – скривилась молодая женщина в стильном сером пальто. – Чем тут греться? Может, что-нибудь повеселее, позадорнее, а?

– Можно, – обманчиво покладисто согласился Сашка, кинув на нее короткий взгляд. – Легко.

Надо мной луна,

Подо мной жена,

Одеяло прилипло к жопе,

А мы все куем и куем детей,

Назло буржуазной Европе.

Прибившаяся к слушателям школота лет по четырнадцать сдавленно загоготала, подвыпивший мужик из первого ряда зааплодировал, а стильная-недовольная крепче прижала к себе сумочку и, бормоча что-то про похабщину, застучала каблуками вверх по проспекту.

– Это не похабщина, – осипшим голосом возразил Сашка, спрыгнув с ограды в ворох сухих листьев. – Это Маяковский. Классик. 

Видя, что продолжения не будет, публика стала расходиться, а Сашка заледеневшей пятерней отчесал волосы назад, принял от Жеки новую банку пива и уселся на бетон рядом с Баксом.

– Ну ты отжег, конечно, – усмехнулся тот, подкручивая колки и проверяя звучание.

– А че, – пожал плечами Сашка, – могу хоть голый зад показать. Мне пофиг.

– Панко-философия? Мама – анархия, папа – стакан портвейна?

– Где ты последний раз видел портвейн? Хорошо, если на пиво хватит. Жек, чего там?

Жека установился перед ними и сосредоточенно считал мелочь из кепки.

– Сто семьдесят пять.

– Не густо, – отметил Бакс.

– Поэзия нынче не в чести, – пожал плечами Сашка и отпил несколько жадных глотков, надеясь отхватить хоть немного тепла и легкости. – То ли дело музыка! Жек, сколько там Бакс заработал за свой ор?

– Я не ору. 

– Почти четыреста.

– Во-о-от, – Сашка шмыгнул носом и постарался еще плотнее замотать шарф. Задница мерзла на бетоне, но вставать было лень. – Видишь как! Музыка всегда попсовей стихов. 

– Просто ты бездарность, – оторвавшись наконец от своих колков, Бакс одарил его широченной акульей улыбкой. 

– Нифига он не бездарность! – тут же вступился Жека. – Просто музыка реально легче идет.

– А давайте в следующий раз соревнование устроим, что больше денег принесет: мое пение, Сашкины стихи или носки Жоржика.

– Я не Жоржик! – закурив выбитую из пачки сигарету, огрызнулся Жека.

Носки у него и правда были примечательные. Каждый день разные: цветные, в кружочек, в клеточку, в ромбик, с мультяшными персонажами, надписями и даже нашивками. Брюки и джинсы он всегда выбирал такие, чтобы выставить их напоказ, а вкупе с извечными черными френчами и ботинками на толстой рифленой подошве этот цвето-треш выглядел забавно, но по-своему стильно. 

– Может, мне тоже петь начать? – Сашка уперся спиной в ковку и запрокинул голову, наблюдая за тем, как шевелятся напитавшиеся медовым светом фонарей листья. – Ну не петь, а выть. В своем особом стиле. Возьму себе псевдоним. Буду… Ну… Скажем, Антонин. 

– Антонин? – расхохотался Бакс. – Чего?! А что не Глафир сразу? Или там Оксан?

– Дебил. Это древнерусское имя. Было такое.

– А по-моему, кто-то просто хочет быть кошечкой, но не знает, как в этом признаться, – Бакс аккуратно отставил гитару и с силой сжал Сашкину грудь через тонкую куртку. – Отдайся! Отдайся мне прямо тут, на холодной улице!

Сашка с готовностью подался к нему, застонал и принялся расстегивать молнию. Партия была разыграна на пять, да и Жека не подвел – предсказуемо отскочил на пару шагов и демонстративно закатил глаза. 

– Да пошли вы уже со своими этими штучками! Достали! Фу!

– Как может быть «фу» настоящая, искренняя любовь! – Бакс поднялся и театрально ударил себя кулаком в грудь. – Жоржислав, ты не толерантен! Неужели ты отказываешь простым ребятам в возможности жарко любить друг друга во все места?!

Жека изобразил, что его тошнит. Бакс захохотал. 

На самом деле у Сашки с сексом обстояло как-то невнятно, а Бакс и вовсе был жестким натуралом, который в свои девятнадцать благодаря внешности кинозвезды успел поиметь очень приличное количество девчонок. Но Жека каждый раз так остро реагировал на все окологейские шутки, что они просто не могли отказать себе в удовольствии и провоцировали его снова и снова. 

– Не ревнуй! – набирал обороты Бакс. – Хочешь, я и тебя приласкаю? Можем вообще на троих сообразить!

Он потянулся к Жеке, и тот, осознав, что дело пахнет жареным, оперативно сменил тему:

– А нам в общагу не пора?

– В общагу?.. – Бакс насторожился, дернул из кармана новенький айфон, оживил экран и взвыл. – Бля-а-аха! Двадцать минут одиннадцатого! Надо бежать! Не успеем!

Он обернулся к ограде, под которой продолжал зависать в легкой прострации Сашка, и принялся резво, но аккуратно упаковывать гитару в чехол. В их с Жекой общежитии случился какой-то переполох на тему незарегистрированных лиц и наркоты, в связи с чем декан, поправ все свободы, установил комендантский час – после одиннадцати не пускали даже девочек-отличниц. 

– Сашк, ты домой? – навис над ним Жека.

– Да не… Я сегодня так, потусуюсь.

– Погоди-погоди, чего случилось? Опять?

Сашка приподнял брови, забрал из Жекиных пальцев сигарету и молча затянулся.

– Тебе бы тоже в общагу съехать, – сочувственно сморщился Жека. 

– Как – с питерской пропиской да при живых родителях? И чего я, мамку оставлю?

– Ох, блин! Это верно. Ладно, знаешь что – мы тоже не идем. Приключаться – так вместе. 

– Да чего приключаться? Помотаюсь по улицам. Питер ночью – огонь.

– А вот не надо одному мотаться по улицам, – Бакс закинул на плечо упакованную уже гитару и усмехнулся. – Ты ведь еще исхитришься просто погулять и полюбоваться красотами. Но! Не для того созданы друзья, чтобы человек в депрессняке мог спокойно насладиться видами и подумать!

– Да нет у меня депрессняка, – вяло попытался отбиться Сашка, но его уже схватили с двух сторон под руки и насильно привели в вертикальное положение.

– Идем, Антонин! – провозгласил Бакс. – Найдем приключений на твою задницу!

– Какие ему еще приключения? – не поддержал Жека. – Вон синий уже весь в своей этой халабуде. Понтовщик!

Сашка и правда не особо жаловал дутую зимнюю одежду, но понтовщиком не был. Просто эта куртка оказалась первой подвернувшейся под руку, когда он, не помня себя, выскакивал на лестничную клетку. Совсем легкая, почти ветровка. Он ее специально с краю повесил, чтобы по настоянию матери убрать вместе с остальными летними вещами. Да и кеды пришло время сменить на те черные с мехом, но он на автомате сунул ноги в легкие конверсы и за время их творческого вечера уже давно перестал чувствовать пальцы. 

– О! Ну чего ж, тогда наберу Крылову, – сжалился Бакс. – У него всегда можно зависнуть до утра. Ща, брат. Ща намутим тебе тепла и крова.

Он снова выудил из кармана мобильник, набрал номер и принялся ждать, а Сашка, вскинув руки, обнял обоих друзей за плечи. Жека тут же притиснулся ближе, обхватил в ответ за талию, и стало чуточку теплее.

На той стороне проспекта Стачек в окнах домов над магазинами уютно горел свет, и воображение, подогретое приличным количеством пива на голодный желудок, с издевательской настойчивостью рисовало картины каких-то чужих семейных жизней. Жизней, где радостно, тепло, легко. 

Друзья вели Сашку дальше, а он впился взглядом в одно из окон и все сильнее выворачивал шею, чтобы не упустить его из виду. Там в просвет между неплотно зашторенными кремовыми занавесками видно было верхушку книжного шкафа, люстру и какой-то фикус, а ему казалось, что он знает и всю остальную обстановку, а еще, что может перенестись туда сейчас одной только силой мысли. Вот сейчас… Еще мгновение, и окажется там…

– Саня! – одернул Бакс и повертел телефоном перед его носом. – Все, я договорился. Крылов сейчас не дома, на какой-то околотворческой тусе, но он зовет нас туда. Говорит, хозяин, Леша, – мировой мужик и никогда не против новых лиц.

– А далеко? – высунулся из-за Сашки Жека.

– Ну так, Жоржелло. Сейчас до метро, там до Адмиралтейской, а потом куда-то к набережной, как я понял. Или на автобусе трястись. Я вот что предлагаю: скинемся и шиканем, вызвав такси. Как вам? День такой какой-то, прям просится же, ну!

При мысли о возможности оказаться в прогретом салоне авто, мрачному и задубевшему Сашке стало так хорошо, что даже заработанных денег не жалко. Он, правда, хотел докинуть из карманных и потратить все на выпивку, но на предстоящей тусовке вполне можно было догнаться на халяву. А так как экономный Жека в кои-то веки тоже не возражал, такси одобрили мгновенно и единогласно. 

Бакс вызвал, и уже через каких-то пять минут Сашка первым втянулся на заднее сиденье и закрепился у окна. Жека хотел влезть за ним, но Бакс не пустил, мотивировав это наличием гитары, которой нужно в середину, чтобы было место. Так и поехали: гитара с хозяином посередке, Сашка и Жека по краям у окон. У Жеки отчего-то подпортилось настроение, и через несколько минут они с Баксом схлестнулись в словесной баталии на внезапную тему ¬– особенности умственного развития тех, кто делает себе огромные тоннели в ушах и вообще кучу пирсинга на лице.

Уделяющий очень много внимания внешности Бакс оказался резко против, Жека, как борец за свободу самовыражения, был принципиально за, если человек себя так видит. Пару раз пытались втянуть в спор и Сашку, но тот бестактно проигнорировал эти попытки. Он обнял себя руками, расставил ноги так, чтобы колени не упирались в спинку переднего сиденья, прижался плечом к двери, а головой к стеклу и наконец-то ощутил, что ему тепло и удобно.

По традиционно включенному в салоне радио играла лютая попса – вслед за Лазаревым запела Лобода, но Сашка не обращал внимания, полностью уйдя в созерцание пролетающих за стеклом городских пейзажей. Улицы, проспекты, аллеи, бизнес-центры, памятники и дома, дома, дома. А что такое дом? Дом, это место, куда хочется возвращаться. Место, где чувствуешь себя в безопасности. Где восстанавливаешь силы. А если так, то у него нет дома. Он без-дом-ный. Как бродячая собака. И четырех банок пива решительно не хватило, чтобы забыть этот пренеприятный факт. 

Вон мужик идет с пакетами, спешит. Куда? Домой, конечно. Ему, видать, жена пообещала ужин приготовить. А вон девчонки мельтешат ногами на высоких каблуках. Разодетые, накрашенные. Надушенные, наверное. Они, скорее всего, в клуб, но вот они напьются, натусуются, стопчут ноги до мозолей в своей красивой неудобной обуви, может, даже на ночь к кому-то поедут, а потом домой. Туда, где поддерживают и ждут. И им уж точно не говорят в трубку: «Можешь где-нибудь ночь погулять? Не приходи домой, ладно?» Им говорят: «Привет. Как дела сегодня? Устала? Что на парах было? А я приготовила плов. Будешь? И компот еще остался. Нечего пить свою газировку. Компот из дачных яблок, гораздо полезнее…»

– Саш. Сашка, блин! Ты чего, уснул, что ли?

– А? – встрепенулся Сашка, чувствуя мгновенную волну озноба от слишком быстрого перехода из уютной дремы в колкую реальность. – Не. Нет, я не сплю.

– Ну да, не спишь. Вон слюни текут, – хохотнул Бакс и вслед за уже топчущимся на улице Жекой выбрался из машины.

Сашка на всякий случай утер подбородок, но никаких слюней, конечно, не обнаружил. Вздохнул и героически вылез прямиком в объятия ветра, который тут, рядом с набережной Большой Невы, был от влаги особенно холоден и пронзителен.

– Какой наш-то? – покосившись на него, спросил Жека у Бакса.

– Да вон, – тот для ясности кивнул в нужную сторону подбородком, и Сашка с Жекой, развернувшись, увидели старинный четырехэтажный дом, навскидку так-эдак начала двадцатого века.

С парадным входом под кованым козырьком, с колоннами от третьего до четвертого этажа, балконами с классическим низким ограждением и лепными элементами. Такая себе четкая, симметричная дань уважения древнегреческой архитектурной традиции в советских реалиях.  

– Фига… – протянул Жека.

– А мировой мужик Леша ничего себе так устроился, – поддержал Сашка. – Интересно, в наследство досталась или купил?

– Тут же, небось, один квадратный метр лям стоит!

– Я даже не знаю, ничего, что мы не в костюмах и не при бабочках?

– Парни, желаете восхищаться дальше или таки пойдем внутрь? – оборвал их Бакс. – Вход со двора, если что. На этот парадный можете не рассчитывать. 

Вот он был понтовщиком до мозга костей и даже если на самом деле чувствовал себя неуверенно, прикладывал все силы, чтобы изобразить, как ему пофиг. Порой это злило, порой смешило, но случались моменты, вроде вот как сейчас, когда его бравада срабатывала в качестве отличного успокоительного средства.

Переглянувшись, Сашка с Жекой тоже накинули на лица индифферентное выражение и в ногу двинулись через дорогу. Бакс оперативно догнал, то и дело поправляя сползающий с плеча чехол, и в шикарный, ярко освещенный подъезд они вступили так, словно сами тут живут. Лифта, предсказуемо, не случилось, зато на лестничных площадках можно было устраивать балы, а еще между этажами оказались широченные низкие подоконники, которые так и манили уютно посидеть, забравшись с ногами, и попить пивка, созерцая проплывающие по Неве корабли.  

Вечеринку на последнем, четвертом этаже, несмотря на поздний час, было слышно даже через закрытые двери. Приглушенно играла музыка, гудели голоса, то и дело раздавался громкий смех. Бакс, на правах товарища Крылова, сам шагнул вперед и позвонил. Раздалась птичья трель, как в советских фильмах, и через недлительное время дверь открылась, выплеснув на них полноформатный звук, волну тепла и чарующий запах домашних пирожков. На пороге стоял высокий широкоплечий мужик в бороде, которого, наверное, благодаря сочетанию этой самой бороды и вязаного темно-синего свитера, Сашка тут же мысленно окрестил геологом. 

– Привет, парни! Проходите! – даже не спросив, кто они такие, он отступил в сторону и широким жестом пригласил их внутрь.

– Мы друзья Крылова, – все же решил отрекомендоваться Бакс, протискиваясь в коридор боком, чтобы не покоцать любимую гитару. 

– Крылова? Витьки? Ну отлично! Он где-то тут. Проходите, проходите. Обувь снимайте. Тапки закончились, но у нас полы теплые, можно и в носках. А куртки вон туда, на тумбу. Не обессудьте, вешалка тоже забита. 

Сашка вошел последним. Вслед за Жекой и Баксом стащил кеды, снял куртку и, сунув в рукав шарф, под дружелюбным надзором геолога положил её под большое зеркало в резной деревянной раме.

– Готовы? – уточнил тот. – Я Леша, кстати. Просто Леша и на «ты», ладно? А теперь проходите, познакомлю с остальными. 

– Сеня, – представился Бакс.

Жека и Сашка тоже обозначились, и Леша, крепко пожав им руки, провел в большую гостиную, в центре которой стояли составленными два накрытых стола, а за ними и вокруг теснились разношерстные гости. Внешне ничего общего между ними не просматривалось. Были тут и молодые, и среднего возраста, и даже парочка пожилых хиппи в цветастых рубашках и хайратниках. Были чуднО одетые, вроде дамы в изумрудном бархатном платье, белом манто и шляпке с коротким пером, были в повседневном, были и в костюмах. И все они живо и активно общались друг с другом, словно компашка бывших одноклассников. 

Обстановка выглядела богемно. Картины на стенах, экзотические фигурки за стеклами, длинные тяжелые шторы на окнах, хрустальная люстра под высоким потолком. Больше Сашка особо ничего не рассмотрел, все его внимание было приковано к столу, который, к великому его сожалению, уже разорили, но Леша и правда оказался мировым мужиком.

– Народ! – провозгласил он, перекрывая шум. – К нам присоединились Саша, Сеня и Женя! Прошу любить и жаловать! Лидочка, соорудишь им чего-нибудь поесть? А я пока налью новоприбывшим выпить. Вам же есть восемнадцать?

Отозвавшаяся на Лидочку худощавая рыжеволосая женщина тут же выскользнула из-за стола и, тепло улыбнувшись, скрылась в коридоре, видимо, по направлению к кухне. Жека выудил из кармана студенческий и демонстративно развернул его перед хозяином, позволяя удостовериться, что уже год как может самостоятельно принимать решения, но Леша в ответ на его серьезное лицо только рассмеялся и, достав из серванта три бокала, щедро наполнил их вином. Похоже, его вопрос про возраст был не более чем шуткой, которую они по молодости лет не оценили.

– Куда бы вас рассадить? – задумался хозяин.

– Я вон к Витьке, – сразу же бросил своих Бакс и растворился ближе к середине стола. 

Жека остался толкаться рядом с Сашкой, и в конечном итоге обоих, раздобыв им где-то стулья, устроили практически во главу – Сашку по левую руку от Леши, Жеку следом за ним. 

Расторопная Лидочка вернулась с двумя глубокими тарелками, доверху наполненными несколькими видами салатов и увенчанными парой пышных горячих пирожков, и вечеринка продолжилась прежним ходом.

– Я тут была в Эрмитаже. «Шедевры Лейденской коллекции». Вы были? Голландская живопись оказалась на редкость прекрасна! Какие мастера! От этих полотен просто невозможно оторваться!

– Слышали Кольцова? Он на Грибоедова играет. Вот это, на мой взгляд, новый Питерский андеграунд! Не вся эта лощеная хрень, а настоящий, грубый, грязный и честный. Вот так оно и должно быть! От души, а не чтобы понравиться. Очень советую. Даже если не в масть будет, просто знать, как оно на самом деле! 

– А я на «Кислоту» хочу пойти в понедельник. Молодой талантливый режиссер, актерский состав отличный. Вы их, может, и не знаете, но играют парни шикарно. В «Лете» видели? Они все трое там.

Сашка не был в Эрмитаже со школы, хотя вообще выставки любил. Крылова на Грибоедова слышать не доводилось и «Кислоту» не видел, но бокал вина, который он употребил еще до того, как притронулся к еде, наконец-то согрел и расслабил задеревеневшее тело, а салаты, постепенно наполняя желудок, настроили его на умиротворяющий лад, и все эти далекие от него темы вовсе не раздражали, создавая отличный фон к закускам.   

Рациональный Жека рядом тоже в беседы пока не вступал, целиком поглощенный халявным поздним ужином. За столом было тесно, и он то и дело елозил коленкой по Сашкиной ноге. 

– А я в конце сентября на закрытии мотосезона был, – вступил хозяин, и большая часть гостей притихла, слушая его. – На Дворцовой. Мы с Лидком были. Погодка выдалась что надо, и знакомых много встретили. 

– Ну тебе тут близко, и ехать-то почти не пришлось, – усмехнулся тощий тип в помятом деловом костюме. 

– Москвичи – счастливчики. У них позже. Еще катаются, – с неожиданным знанием дела покивала женщина в манто и шляпке.

– Так и я свой пока не убрал, – отозвался Леша.

– А у тебя какой? – неожиданно для себя оторвался от салатов Сашка. 

Он не был мотофанатом, но хозяин вечера показался ему приятным мужиком и захотелось как-то поддержать беседу. Да и интересно стало, глядя на обтянутые свитером мощные предплечья и столь же мощную шею, что этот геолог-богатырь водит. Вроде для спортбайка тяжеловат, а для харлея в неприлично хорошей форме, и борода слишком ухоженная. Ну, это так, если ярлыками мерить. 

– Ямаха у меня, – развернувшись к нему пышущим ЗОЖем корпусом, расставил Леша точки над «и». – Шестисотый Фазер. Старенький, но надежный коняга. Катался на таком?

Карие глаза смотрели пристально, но совершенно доброжелательно.

– Не, – честно признался Сашка. – Я как-то не по мотоциклам.

– Ну я не из тех, кто с пеной у рта станет доказывать всем, что нет ничего лучше, чем ветер в лицо, – усмехнулся Леша. – Но летом однозначно пересаживаюсь на два колеса. Люблю скорость и отзывчивость. А тебе бы попробовать сначала. Кто знает, может, изменишь мнение. Хочешь, заезжай на днях, дам покататься под чутким, так сказать, руководством. 

Предложение было внезапным и довольно заманчивым, но ответить Сашка не успел – из его кармана раздалась мелодия, установленная на звонки мамы. Пришлось извиняться и срочно протискиваться по стеночке в коридор.

– Алё. Да. Да, мам. С тобой все в порядке?

Сердце тревожно колотилось в ребра, от выпитого алкоголя и волнения Сашку повело, и он припал бедром к той самой тумбе, где ворохом лежала не уместившаяся на вешалку одежда. 

– Саша, все нормально, Сашенька. Ты где? Ты к кому-нибудь из ребят поехал? Не мерзнешь?

– Не мерзну, мам. В гостях. Чего там этот? Не буянит?

– Нет. Вроде спать пошел. Он тебе ничего не сделал?

– Нет, мам. – Подутихшая ярость накатила вновь, и Сашка, прижав мобильник плечом, принялся сжимать и разжимать кулаки, чтобы не попортить ненароком что-нибудь в чужих хоромах. – Ничего он мне не сделал. Пусть только попробует руку поднять. А тебя он точно не тронул? Я его убью, если хоть пальцем тронет!

– Саша, перестань, что ты! – в и без того напряженном голосе матери прорезалась испуганная дрожь.

– Мам, я ж не для того, чтобы ты еще больше волновалась. Ты просто знай, если он на тебя руку поднимет – ему не поздоровится. 

– Ну зачем ты так? Он же наш папа.  

От искреннего укора стало совсем невмоготу.

– Мам, что ты вообще несешь? Какой он папа? Он алкаш. Он нас с тобой гнобит почем зря! Я вообще не понимаю, что ты его терпишь? Почему не разведешься? Пускай катится к бабушке в Барнаул!

– Саш, ну ты что? Развод? Стыдно-то как!

– Стыдно, мам? Прикалываешься, что ли?! На дворе двадцать первый век! Ты вообще в курсе, что Советский союз распался? Стыдно было бы, если бы ты воровкой была, а если ты себе хочешь жизнь спасти – это не стыдно! 

Позабыв о том, где находится, Сашка уже почти кричал, но когда мимо прошла и кокетливо улыбнулась ему гордая обладательница белого манто, резко сбавил громкость и ретировался поближе к двери, чтобы при необходимости выйти на лестничную клетку. 

– Саш, ну ладно тебе, ладно… Ну чего ты разошелся?.. Ты там, главное, не мерзни. Ты же у друзей, да? Отвлекись, пообщайся. А он спит уже. Завтра проснется – и все будет хорошо. Ты только сегодня не приходи, ладно? Не зли его. Пусть спит. Ладно, Саш? Ничего?

Ничего. Хорошее и очень говорящее слово – ничего. Ничего, что она в слезах и опять не спит. Ничего, что он мотается на улице, как псина бесхозная. Ничего они не сделают и ничего ему за это не будет. И не ждет их впереди ничего. Кроме, разве что, новых криков, матов, страха и маминых слез, конечно. 

Ни-че-го. 

– Ладно, мам, – с трудом сдерживаясь, кивнул Сашка. – Иди отдохни. Он уже не встанет сегодня, раз заснул. И не волнуйся, я не приду.

– Саш, ну… – голос матери стал совсем тихий и такой какой-то… заискивающий, что ли. От этого одновременно было и зло, и больно. А еще хотелось как-то утешить, но он не знал, как.

– Все, мам. Пока. Спи. 

Она молчала, и он первый нажал отбой. 

Конечно, именно он являлся основной причиной раздражения отца. Мать молчала, когда он напивался. Безропотно слушала его пьяный бред и проглатывала оскорбления, вела в постель, помогала раздеться и улечься. Если нужно было, держала тазик и поила лекарствами. А вот он имел наглость не молчать. Злиться, выговаривать, требовать. Очень неудобный и неблагодарный сын. Прямо-таки редкостная сука, как ему не раз высказывалось в лицо. Вот только к чему его старания, если мать свято хранила нейтралитет и собиралась тащить этот крест до гробовой доски?

Сашка убрал телефон в карман и прижался горячим лбом к холодной двери. Только он немного отогрелся, только отвлекся – и опять по новой, словно содрали едва поджившую рану. Звуки музыки, голоса, звон бокалов – все как-то отдалилось, стало глуше. К горлу подступила тошнота. 

Чувствуя, что еще немного, и он совсем расклеится, Сашка глубоко вдохнул, старательно сглотнул и развернулся. В дверях стоял и внимательно смотрел на него Жека. Не поленился ведь протолкаться вслед за ним. Волнуется. Жалеет. 

Отец пару раз исхитрился закатить скандал при заглянувшем в гости Жеке, с тех пор он как никто другой был в курсе персонального Сашкиного ада, а сам Сашка взял за правило встречаться с друзьями вне дома. 

И вроде бы стоило ценить дружескую заботу, но Сашка сейчас совершенно не нуждался в жалости. Вот вообще никак. 

– Нормально все, – бросил он до того, как Жека успел открыть рот, и мимо него прошел обратно в гостиную, где за короткое время его отсутствия столы сдвинули ближе к окну и начались танцы. 

Ужасно хотелось напиться до отключки, благо пара бутылок вина и вискарь стояли совсем рядом. Но он не мог себе позволить даже этого – вдруг отец все же проснется и маме понадобится помощь. Пришлось довольствоваться одним бокалом и с напускным интересом наблюдать за веселой пьяной дискотекой. 

Леша тоже оставил свое почетное место и толокся в центре импровизированного танцпола. Терся сначала около длинноногой блондинки, потом с веселой кругленькой девчонкой, затем перекочевал к рыжеволосой Лидочке, и получалось у него на удивление неплохо и естественно. Обычно на танцы пьяных смотреть было как-то неудобно – не то поржать, не то пожалеть, а тут Сашка почти залюбовался. Но затем пришла горькая мысль о том, как нелепо выглядит его отец за такого рода занятиями, и настроение опять съехало на ноль. Отцу никогда не удавалось делать что-либо легко, изящно. Все получалось грубо, тяжеловесно, криво – от общения до поклейки обоев. Вот уж где стыд!

Жека вернулся обратно, но его место рядом с Сашкой успела занять женщина в манто, и ему пришлось сесть на свободное, через несколько стульев. 

Вот и хорошо, подумал Сашка. Нечего у меня выспрашивать как там. Все равно ничего нового не скажу. 

– Юноша, а налейте даме выпить! – бравурно вклинилась в его сплин соседка.

Сашка перевел на нее слегка заторможенный взгляд, сфокусировался и наконец осознал, что от него требуется.

– Эм… Вино? Виски?

– Виски с колой. А вы, случаем, не умеете делать коктейли?

– Нет, – качнул головой Сашка, выискивая на столе колу. 

Бдительный Жека приподнялся, передал ему початую двухлитровую бутылку, и Сашка на свой страх и риск смешал вискарь с колой в пропорции один к трем. Обладательница мехов следила за его манипуляциями с театрально широкой улыбкой, а получив напиток, поставила локоть на стол, подвинулась ближе и с намеком покивала на его пустой бокал. Пришлось налить себе еще вина и послушно чокнуться.

– Алевтина, – весомо представилась женщина и шумно передвинула свой стул еще ближе. – Я, вообще-то, актриса и певица. В узких кругах ценителей пою романсы, а играю обычно такие, знаете, харАктерные роли. Ну, вы сами видите, я человек неординарный. Это одновременно и хорошо, и трудно. Не всегда удается найти проект по душе, но уж если я что-то выбираю, то вживаюсь в роль на все сто процентов. Просто живу ею, понимаете? Я не Джульетта, но Офелия, бедная безумная Офелия, которая постепенно уходит во тьму. Кстати, а вы, молодой человек, увлекаетесь соционикой? Я вам скажу одно слово – Гюго. И может, немного от Гамлета. Вы понимаете? Это просто я. Я от и до. Такая, какая есть, вся перед вами!

Сашка слушал довольно внимательно, но понимал лишь отдельные слова и общий настрой на похвалиться. А когда Алевтина, спикировав рукою со стола, обхватила и сжала пальцами его колено, оказался перед шокирующим фактом, что с ним еще и заигрывают. 

Он с надеждой поискал глазами Бакса, но тот как приклеился к своему Крылову, так и сидел рядом с ним, словно привязанный, и на мысленные призывы о помощи не реагировал. Правда, Жека то и дело посматривал, но с ним разговаривать Сашка сейчас совсем не хотел, так что пришлось мужественно терпеть повышенное внимание и посягательства женщины, годившейся ему как минимум в матери.

– А Лешу вы давно знаете? – попытался он перевести разговор в более интересное русло. – Где вы познакомились?

– Леша… – Алевтина прикрыла тяжелые густо намазанные тенями веки и мечтательно улыбнулась. – Леша – мировой мужик, так я тебе скажу. Если бы я готова была связать себя узами брака… Узами. Я бы вышла за него, вот те крест! Вышла бы, не задумываясь. Он такой отзывчивый, понимающий, так меня ценит. Ему вот и слова не скажешь, а он уже сам все понял. Алечка… Это он меня так любя называет. Алечка, да плюнь ты на всех! Ты такая одна, неповторимая, понимаешь? В тебе огня – на целый город. Вот так он мне говорит. А я такая, я огненная. Во мне кипят страсти, понимаешь? Я горю, я живу в пламени. Сегодня мне нужно одно, завтра другое. Огню нужно много топлива, это естественно. Ой, может, потанцуем?

Танцевать Сашка наотрез отказался, но неповторимая и огненная, к великому его сожалению, не отстала. Сбросив манто с одного плеча и поправив перо на шляпке, придвинулась еще ближе, практически вплотную, и продолжила атаку на неокрепшее, расшатанное алкоголем молодое сознание, не забывая тискать и тыкать острыми ногтями Сашкину коленку. Монолог, несмотря на попытки разнообразить темы, вился вокруг ее величия и уникальности, и вскоре Сашка полностью перешел в режим фоновой защиты – поддакивал и вежливо кивал, не вникая в суть.

Время как-то странно изменило свой ход. Оно шло не быстро и не медленно, а будто бы стороной. Сашка то забывал о нем, тонул, то выныривал и, глядя на причудливой формы настенные часы в глянцево-черной раме, обнаруживал, что минуло уже минут пятнадцать, а то и больше. Отпивал несколько глотков вина и снова погружался в себя.

Спас его вернувшийся за стол Леша. 

– Ну, что у вас тут? – поинтересовался он, усевшись на скрипнувший под его весом стул и с блаженным стоном вытянув ноги. – Общаетесь? Алечка рассказывает тебе о своих талантах, да, Саш?

В карих глазах блеснуло веселье, которое лучше всяких слов дало понять, что Леша вполне адекватен и воспринимает свою знакомую не с восторгом и обожанием, как та старалась Сашку убедить, а с дружеским снисхождением. От этого как-то сразу стало легче, равно как и от возможности отвлечься. 

– Рассказывала, что если бы готова была связать себя узами брака, то точно вышла бы за тебя, – мстительно наябедничал Сашка.

Широкие Лешины брови на секунду метнулись вверх, после чего он громко и открыто рассмеялся. Но на Алевтину это не произвело должного впечатления. Вместо того чтобы смутиться, она подняла ворот манто к лицу, прижалась к нему нарумяненной щекой и принялась кокетливо хлопать глазами.

– Нет, Алечка, при всей моей к тебе любви, снова жениться я пока не готов, – отсмеявшись, покачал головой Леша.

– А ты был женат? – поинтересовался Сашка.

– Был. Два года назад развелись.

– А чего так?

– Ну как?.. Гореть перестало. Взаимные упреки начались, недовольство. Душно нам сделалось. И так пробовали, и сяк, но если не лежит душа, то чего мучить друг друга?

– Есть же разумные люди!.. – пробормотал Сашка впечатленно.

– Оно, знаешь как, по-разному бывает. Бывает, что кто-то один хочет уйти, а второй его очень любит и не может отпустить. Или еще что-то держит вместе. Бизнес, дети.

– Бизнес – тот еще змей! – вбросила лишившаяся внимания Алевтина. – Он убивает все, помяни мое слово! Любовь, творчество, саму суть наслаждения жизнью. Я против бизнеса во всех его проявлениях! Только свобода может дать нам ощущение полета!

– А если дети за то, чтобы родители разошлись? – проигнорировал ее ремарку Сашка. – Их ведь никто никогда не спрашивает. Всегда по умолчанию считается, что ребенок хочет полную семью, какая бы хрень в ней ни творилась. 

Он был прилично пьян и оттого словоохотлив сверх меры, а подискутировать на больную тему хотелось до ужаса. Высказаться, выплеснуть все наболевшее, доказать хотя бы этому практически незнакомому человеку, насколько взрослые неправы и слепы, но Леша не подкинул дров в топку его праведного гнева.

– Тут я тебе ничего сказать не могу. У нас с Лидком детей не случилось, так что не мне судить. Да и разошлись мы тихо-мирно. Обоим было больно, но оба понимали, что так лучше, и поддерживали друг друга. А сейчас вот дружим, компании собираем. Это все Лидочка приготовила с подругами. И салаты, и пирожки. Она у меня мастерица на кухне, хоть и творческой профессии девушка.

– Лидочка – солнце, солнце! – не сдавалась Алевтина.

– Так это та самая… – опешил Сашка. – Лида? 

Он поискал глазами быструю ловкую рыжеволосую женщину, которая наградила их полными тарелками еды, но не нашел. Видно, она была в другой комнате или на кухне.

– Та самая, – улыбнулся Леша с такой любовью и гордостью в голосе, что Сашку окончательно накрыло. 

Ну почему нельзя вот так?! Разойтись, но остаться друзьями. Уважать друг друга, поддерживать, собирать гостей, распространять вокруг себя атмосферу праздника, легкости и надежности? Почему его родители так не могут?

И почему нельзя вот так же спокойно и запросто говорить на любые темы? Без надрыва, без злости и подколок, без попыток найти скрытый обидный смысл. Почему его отец не может так же вести себя? Почему не может так выглядеть? Почему не прикладывает ни малейших усилий, чтобы стать похожим на настоящего уверенного в себе мужика, которому не нужно гнобить жену и сына, чтобы чувствовать себя на коне?

– Лешенька, Леша! – внезапно взвилась на ноги не сумевшая вклиниться в диалог Алевтина. Покачнулась, накренилась так, что им пришлось тоже вскочить и подхватить ее под руки. – Лешенька, Рита и Карлыч уже уходят?

Из коридора наполовину выглянула Лида. Нашла их глазами и улыбнулась. 

– Уходят, Аль. Ты что хотела?

– Лешенька, я с ними поеду! Риточка, солнце, подбросите меня? Я бы осталась до утрени, но у меня ж завтра репетиция! Нужно выглядеть огурчиком!

Сашка с трудом представлял, как после такого упития можно выглядеть огурчиком, если, конечно, речь не идет об овоще позабытом, сморщенном и завалявшемся в ящике, но и сам оказался ненамного лучше. Отпускать Алевтину было страшновато, так что они с Лешей под руки повели ее вдоль стола по направлению к коридору, и тут-то он в полной мере ощутил, что винцо, чье действие обманчиво не ощущалось все это время, на самом деле активно вело дестабилизационные работы, которые при подъеме вылились в головокружение и подкашивающиеся ноги.

Леша с рук на руки передал Алевтину той самой длинноногой блондинке, с которой недавно танцевал, и принялся на пару с Лидой провожать потянувшихся к выходу гостей. А Сашка привалился к стене и бессмысленно пялился на обтянутую свитером мощную спину, пока к нему не подошли Жека с Баксом. 

– Ну чего, почти три ночи, все уходят. Крылов тоже домой собирается, – не совсем внятно проинформировал Бакс. – Говорит, можно с ним двинуть. Поехали? Он уже такси вызвал. Домчим в тепле.

Идея показалась отличной, и Сашка уже даже кивнул, соглашаясь, но тут в поле его зрения материализовался Леша.

– А чего ты? Оставайся. Сейчас народ поразъедется, Лидок тоже домой пойдет, а мы можем поболтать еще.

И посмотрел с такой надеждой, что никак к ней было не приклеить подозрение в неискренности. А Сашка, стоило ему только представить эту квартиру тихой и опустевшей, а самого себя рядом с этим общительным, интересующимся, внимательным мужиком, даже раздумывать не стал. 

– Да не вопрос. Останусь.

– Сашк, – позвал Жека и сделал очень выразительные глаза, – ну чего ты будешь людей стеснять? Поехали. Мы уж так, своей компанией. 

Он даже шаг вперед сделал и взмахнул рукой, будто собирался схватить его и силой повести за собой, но Сашка отъехал спиной дальше по стене.

– Ничего он не стесняет, – улыбнулся Леша. – Я же сам предложил. Сейчас, дай мне минут пятнадцать всех проводить, и я в твоем распоряжении. 

На мгновение Сашка почувствовал себя предателем. Его друзьям Леша не предложил остаться, и это было как-то неудобно. Но, с другой стороны, они уже наметили план, их ждало теплое такси и надежная крыша над головой, а Сашка ужасно хотел побольше пообщаться с Лешей, так что задвинул сомнения куда подальше и согласно кивнул. 

– Ну вот и лады, – одобрил тот и вернулся к своим обязанностям хозяина. 

Куртки и пальто разбирались, ноги ныряли в сапоги, ботинки, кроссовки и кеды. Бакс с Крыловым тоже быстро оделись, и Жека, потолкавшись немного рядом с Сашкой, вынужден был догонять. 

Идите, идите уже, думал Сашка, глядя как тот завязывает шнурки. Идите все. Он был сильно пьян, устал и очень хотел тишины и покоя, так что, когда друзья, поблагодарив Лешу и попрощавшись, ушли, ретировался на кухню. Горы посуды там оказались перемыты и расставлены на полотенцах. Уютно горел только нижний свет – по дну навесных шкафов и на серебряной металлической вытяжке над варочной панелью, а противоположная сторона, где стоял в обрамлении стульев и дивана стол, висел телевизор и едва слышно гудел холодильник, тонула в полумраке. 

На столешнице очень кстати оказался поднос, содержимое которого было прикрыто полотенцем, но чарующий аромат не давал усомниться в том, что под ним. Принятые сразу после прибытия салаты давно переварились, и молодой растущий организм настойчиво требовал новой порции килокалорий. Воровато оглянувшись, Сашка вытащил из-под ткани пирожок и тут же откусил знатный кусок. Через прокушенное тесто на язык плеснула теплая, почти горячая малина, и он прикрыл глаза от удовольствия. 

Отбросив скромность, взял один из помытых стаканов, налил в него заварку из пузатого чайника, разбавил кипятком и подошел к окну. Подоконники в квартире мало чем уступали виденным им в подъезде, а этот, кухонный, даже оказался маняще свободен и оборудован матрасиком с парой подушек. Однако Сашка счел свое желание устроиться на нем излишней наглостью и остался стоять, созерцая темную полосу Большой Невы, огни на пустынной набережной и полет срываемых ветром листьев. 

Гармония вкуса, запаха и визуального ряда была настолько совершенной, что он на некоторое время выпал из реальности, а потому вздрогнул, когда на плечо опустилась тяжелая ладонь. 

– Не заскучал? – улыбнулся Леша. 

В квартире стояла абсолютная, оглушительная после недавнего шума тишина. Ни голосов, ни музыки.

– Нет, в окно смотрел. Вид классный. У нас из окна только двор и такую же высотку напротив видно. А что, все уже разошлись? Я с Лидой не попрощался. Неудобно получилось…

– Да ничего страшного. Она уж без ног. Сначала у плиты, потом гостей развлекала. На такси ее отправил. – Леша шумно выдохнул, провел широкой ладонью по лбу, а затем единым движением стащил свитер через голову, оставшись в белой майке. – Упарился. Люблю гостей, вот правда, очень люблю, еще с университетских времен. Но при этом как же хорошо после них вот так вот в тишине остаться.

– Это да, – согласился Сашка, в задумчивости разглядывая перевитые венами предплечья, мощные бицепсы и широкую, покрытую вьющимися темными волосами грудь. 

Качаться было настолько лень, что он возвел собственную худобу в нечто вроде культа. Мол, таким меня природа создала, и я осознанно не хочу ничего менять. Но глядя на скульптурное тело Леши, становилось стыдно за свой неспортивный настрой. 

– Ты тут чего, чаем балуешься? 

– Да, – встрепенулся Сашка. – Я еще это, прости, пирожок стянул. Нельзя было?

– Почему ж нельзя? Лидок просто всегда впрок готовит, чтобы гостям уж точно хватило. А что остается – моя добыча. Ты проголодался, наверное. Давай тостов замутим?

Леша по-хозяйски открыл холодильник, достал на стол три вида колбасы, сыр, зелень. Из хлебницы выудил батон нарезного. 

Сашка зачарованно наблюдал за тем, как легко и уверенно он передвигается по кухне, и снова накатили мысли про отца. Тот на кухне умел только сидеть. Ни мыть посуду, ни, не дай бог, готовить. Даже разогревать еду не терпел. Если уж совсем припирало, а дома никого не было – ел из холодильника то, что можно употреблять холодным, а потом обязательно припоминал матери, что она хреновая хозяйка, раз мужу приходится питаться черт-те чем и в сухомятку. 

Леша явно не страдал подобного рода комплексами. 

– Ну чего, расскажи о себе пока, – предложил он, отправляя в рот кусок сыра с ножа, и принялся обжаривать на сковороде хлеб. 

– Да я даже не знаю… Учимся с парнями в Лесотехе Кирова. На Управлении в технических системах…

– Так ты технарь? – перебил Леша, оборачиваясь от плиты и выразительно приподнимая брови. – Надо же! Это не то что плохо, конечно. Ни в коем случае! Просто я отчего-то думал, что ты обязательно с творчеством завязан.

– А я и завязан, – улыбнулся Сашка и, почувствовав, что тело окончательно изменяет ему, опустился на стул. – Стихи на улицах читаю. А Бакс поет. А Жека талантливо деньги собирает. 

– Стихи? Серьезно? – глядя на него, Леша совсем позабыл про хлеб. Пришлось спешно скидывать начавшие подгорать кусочки на тарелку.

– Ну да. Собираемся под настроение то там, то сям. Сегодня вот весь вечер на Стачек торчали.

– Так, может, тебе нужно было в Университет искусств поступать? – Наученный горьким опытом Леша не стал снова отворачиваться от плиты, просто оглядывался через плечо.

– Зачем? Мне нравится мой факультет. А чтение – это так, хобби.

– Тебе еще и учиться в кайф? – Вторая порция румяного хлеба полетела на тарелку, загорелые руки принялись ловко компоновать бутерброды. – Поколение индиго, честное слово! Я вот еле-еле школу дотянул, да еще и характер был в юности ого-го. Мать все боялась, что как-нибудь найдет меня в подворотне с ножом в боку. Но обошлось как-то. После армии сразу работать пошёл, вкалывал и на заводе, и автомехаником, а хотел только слушать музыку и перебраться жить в Америку. Но потом взялся за ум, отучился на вечернем, полез вот в бизнес с друзьями и таки сумел подняться.

Сашка окинул взглядом кухню – просторную, с мебелью на вид будто бы из натурального дерева, с крутой встроенной техникой и классной широкой плиткой на полу. Все в цвет. Все в масть. Вопрос о том, получена она в наследство или же куплена за баснословные деньги, продолжал волновать, но Сашке показалось неприличным его озвучивать – словно пытаться залезть в чужой карман.

– У тебя статуэток море, магнитики вон на холодильнике. Я так понимаю, сам привез? – спросил он вместо этого.

– Аха. Мы с Лидком много путешествовали. Причем нам обоим больше нравится не пляжный отдых, а активный, туристический. Где только не побывали! А в этом году с друзьями на неделю в ЮАР мотался. До сих пор вон загар не сходит.

– Ого! – оценил Сашка. – А в Америку чего не переехал? Есть же возможность. Изменил мечте?

Леша улыбнулся и закончил цитату:

– Нет, просто мечту изменил. Кстати, правда, так и есть. Во-первых, распробовал жизнь тут. Во-вторых, времена стали другие. В России, может, и не рай, но я привык выживать именно здесь. Ну да это все ладно, ты мне еще про стихи расскажи. Что читать любишь? Современщину? Рэпак, может?

Он закончил с бутербродами и торжественно водрузил на середину стола большую плоскую тарелку. 

– Ну почему? – пробормотал Сашка, влюбленно глядя на то, как стекает майонез с накрывающего колбасу и сыр листового салата. – В этот раз, к примеру, были Бродский, Маяковский.

– Интересный ты парень. – Леша подлил ему кипятка, налил себе заварку и воду, посластил от души и вернулся обратно за стол. – Фанат школьной программы.

– А вот это нет. В школе ужасно нудно преподают. Будто смотришь на чучела за стеклом, а экскурсовод бубнит какую-то усредненную чушь. Вообще нет ощущения, что про живых людей, – язык у Сашки немного заплетался, но мысли он вроде строил ровно, чему был сильно рад, ведь Леша слушал его с таким искренним интересом. – Я сам потом, после школы, стал читать биографии всякие, и оказалось, что классики-то очень даже не кисло жили. Не понимаю, почему нельзя в школе так про них рассказывать. Ну не мелким, конечно. Старшеклассникам. Мол, смотрите, эти парни тоже горели, искали, мечтали, ошибались, пили, блевали даже. Это вот жизненно, близко, и тогда творчество их становится ближе. А не то, что Лермонтов с детства готовился умереть, а Пушкин, как с писаной торбой, носился с честью свой Натальи.

Леша усмехнулся и откусил здоровый кусок бутерброда. Сашка последовал его примеру.

– Нет, ты все-таки точно зря технарь. Стоило на педагогический идти. Вон уже и программа обучения авторская просматривается. Написал бы про нее диплом.

– Ты издеваешься, что ли? – улыбнулся Сашка.

– Да что ты! Нет, конечно. Мне тоже в школе было жутко скучно, так что твоя теория – очень даже. А я вот, знаешь, не по стихам как-то. Всегда больше прозу любил, романы. Фэнтези в основном. Чтобы размах, эпик, судьбы, битвы. Классно помогает отвлечься от проблем.

– Ну если чтобы отвлечься, то фантастика самое то, – с набитым ртом согласился Сашка, стараясь поскорее прожевать кусок. – Но романы, тем более фантастические, вообще любые приключенческие – это очень однозначная вещь, понимаешь? То есть там есть четко заданный сюжет, авторы подробно прописывают героев и мир. Стараются показать его так, чтобы ты полностью в него окунулся, позабыв про все. А стихи, они образные и за счет этого обладают уникальной особенностью – ты можешь не знать, о чем именно говорил автор, но при этом стихотворение откликнется в тебе твоими собственными переживаниями. Твоим опытом, понимаешь? Если роман написан так, что ты не понял, к чему он – это минус. А у стихов дело не в конкретике, не в реальности, ну если речь не о сюжетных или там каких-нибудь агитационно-политическо-патриотических. Стихи строятся на образах, которые отстреливают напрямую в подсознание и вытаскивают то, что близко тебе самому.

– Натурально – поколение индиго, – протянул Леша, позабыв о зажатом в руке бутерброде.

Он смотрел неотрывно, но при этом как-то расфокусировано, и Сашка осознал вдруг, что, несмотря на связность речи и четкие собранные движения, хозяин дома тоже здорово пьян.

– Ну чего ты, не понимаешь, что ли? – беспомощно улыбнулся он. – Ну… Ну… Вот смотри.

Я помню, много лет назад

Твой взгляд без слов смотрел мне в душу.

Всем сердцем, а не наугад

Ты знала, как мне будет лучше.

Без ухищрений и обид

Со мной всегда была ты рядом

И мой отнюдь не броский вид

Воспринимала как награду.

В жару и в дождь, в метущий снег

Мы были вместе, и однажды

Я понял: ты – мой оберег 

От всех обид и козней вражьих.

Мы на двоих делили хлеб,

Мы на двоих делили небо,

Шум ветра, шорох трав и бег

И поезда по рельсам дребезг.

Быть может, я не так ценил,

Но сквозь года приходит мудрость:

Меня никто так не любил,

Я никому так не был нужен.

– Вот скажи теперь, что тебе пришло в голову, когда ты слушал этот стих, – Сашка запил поэзию чаем, вытащил зубами кусок колбасы из-под зелени и сделал приглашающий жест рукой.

На сей раз Леша ни улыбаться, ни шутить в ответ не стал. Сидел какое-то время молча, а затем отложил на тарелку надкушенный бутерброд и, вытерев пальцы салфеткой, оперся локтями на стол.

– Что пришло?.. Знаешь, я и правда кое-что вспомнил. Когда я вернулся из армии, мы некоторое время встречались с одной девушкой… Хорошей такой, вот как в этом самом стихотворении. С полуслова меня понимала, хотя у нас было не так уж много общего. Меня все тянуло что-то делать, куда-то лезть, а она… Она лишь хотела быть рядом и заботиться. Даже когда я сказал, что мы не подходим друг другу, она не устроила истерику, не попыталась меня в чем-то обвинить. Просто смотрела в глаза… Алена ее звали. Аленка. Тихая, хозяйственная, светлая. Счастье для любого мужика. И я вот понимаю, что не мое это, а все равно больно вспоминать, как у нее слезы по лицу текли. Вот уж точно, «меня никто так не любил, я никому так не был нужен».

– Ну вот, видишь, – удовлетворенно кивнул Сашка. – Стих отозвался чем-то в твоей душе, заставил прийти воспоминание, которое ты обычно гонишь. И не важно, что автор совсем другое держал в голове, когда писал.

– А что держал в голове автор? Тут вроде все довольно ясно.

– Автор писал про свою собаку. Собаку, которая у него в детстве была.

– Собаку? – недоверчиво прищурился Леша. 

Он перевел взгляд поверх Сашкиной головы, губы зашевелились. Видимо, перебирал услышанное, пытаясь найти какое-то несоответствие, опровержение. Сашка терпеливо наблюдал за ним, стараясь сдержать усмешку.

– Блин. Бли-и-ин… Вроде и правда сходится! Вот черт! А ты уверен?

– На все сто. Я сам его только что сочинил.

– Вот ты шельма! – восхитился Леша. – Талантливая, конечно, но шельма. Ты специально!

– Да хоть и так, результат от этого не меняется.

– Нет, ты точно сто раз зря технарь! Мог бы поэтом, мог бы педагогом, мог бы психологом даже.

– Я как-то пореальнее свои силы и таланты оцениваю, – улыбнулся польщенный Сашка.

Нравился ему этот мужик. Тем, что разговаривал на равных, но при этом не старался показаться своим в доску. Тем, что не выделывался и не учил. Тем, что слушал внимательно, а главное – слышал.  

Проступившая, когда он стоял у окна и ел пирожок, гармония продолжала уплотняться с каждым взглядом, словом, глотком чая и куском бутерброда, и для достижения совершенства оставалось только одно нереализованное желание. Сашка тихонько вздохнул и бросил тоскливый взгляд на подоконник, невольно представляя, как офигенно ему сейчас было бы там. 

– А хочешь к окну сесть? – прочитал его мысли уже неоднократно подтвердивший статус «мирового мужика» Леша. – Лидок там себе место оборудовала, вроде хорошо получилось.

– Хорошо, – эхом отозвался Сашка и без лишних уговоров перебрался на матрасик. 

Сел, контролируя угол наклона стакана в одной руке и бутерброда в другой, втянулся с ногами, развернулся и прижал спину к высокой подушке.

– На-ка тебе тарелку, а то накапаешь сейчас, – Леша поднялся, взял с полотенца большое блюдце и поставил рядом с Сашкиным бедром. 

Задержался, упершись согнутым локтем в стену и глядя в окно. 

Сашка тоже смотрел. Из уютной теплой кухни на холодную улицу. И даже не верилось, что это действительно происходит с ним. Не в фантазиях, не в пьяном полубреду, а наяву.

По набережной пробежал особенно сильный порыв ветра, пригнул деревья, безжалостно срывая с них листву, и от одного взгляда на это по телу прошла волна озноба. Прошла и растворилась, оставив вместо себя ощущение полнейшего умиротворения. 

Казалось, такие мгновения искупают все. Судьба тебя пинает, швыряет, рвет на куски твои надежды и планы, а потом вдруг сама подкидывает событие или человека, о котором ты даже и мечтать не мог. 

Если Леша не шутил насчет дать покататься на мотоцикле, можно ведь будет снова увидеться. Расспросить про поездки за границу, посмотреть вместе фото, при свете дня и без толпы народа побродить по его суперской квартире, поболтать о чем-нибудь. А может, они смогут общаться и дальше, кто знает, ведь разница в возрасте не помеха, когда находишься на одной волне. 

– Люблю этот вид, – неожиданно глухо промолвил Леша, отгоняя звенящую ночную тишину. – С самого детства. На этом подоконнике бабушка всегда цветы держала. Да и на всех остальных вплоть до подъездного, на этаже. Но я, пока был совсем мелкий, все равно исхитрялся между горшками пробраться и долго-долго смотрел на воду.

«Значит, не купил. Значит, все-таки в наследство. Повезло», – подумал Сашка и вдруг ощутил, как на его согнутое колено опустилась ладонь. Пальцы уверенно сжались, лишая возможности списать это прикосновение на случайность. Через плотную ткань джинсов покрывшейся мурашками коже передалось чужое тепло. 

Растерянно моргнув, Сашка поднял голову, вглядываясь в темный, подсвеченный со спины силуэт, пытаясь разобрать выражение лица. Обтянутая белой майкой грудь заметно вздымалась и опадала, выдавая участившееся дыхание, Леша, не скрываясь, смотрел в ответ, и взгляд у него оказался более чем красноречивый. 

«Не может такого быть…» – стрелой промелькнула бестолковая обрывочная мысль, после чего система зависла. Перемены оказались слишком внезапными и шокирующими, будто его на огромной скорости развернуло на сто восемьдесят градусов – даже голова закружилась. 

– А я сразу понял, что ты на меня запал. – Не замечая его замешательства, Леша медленно повел ладонью выше по ноге и плавно перешел на внутреннюю сторону бедра. – Ты так смотрел... Все наблюдал и наблюдал за мной, я постоянно чувствовал. Да и еще раньше, в дверях. У тебя такой тоскливый, голодный вид был. 

Рука замерла непростительно близко к ширинке. Он наклонился, полностью заслоняя собой приглушенный кухонный свет, и накрыл губами неподвижные похолодевшие Сашкины губы. Прихватил верхнюю, нижнюю, скользнул между ними языком, а в Сашкином сознании медленно и со скрипом происходило обновление файлов. Переоценка собственного поведения с новой точки зрения, анализ Лешиных реакций, взаимозависимость этапов и конечного результата... Как на лекциях в универе. Только не схема, не прога. Жизнь. 

– Чего застыл-то? – Чуть отстранившись, Леша улыбнулся все той же теплой понимающей улыбкой, что и несколько минут назад, до локального апокалипсиса. Забрал из его руки остатки бутерброда и отложил на блюдце. – Настроение пропало? Давай-ка мы его тебе поднимем.

Он обхватил Сашку за талию, развернул к себе лицом, оказавшись между его разведенных ног, подвинул на самый край подоконника и деловито принялся за джинсы. 

«А еще женат был…» – с горечью подумал Сашка.

Ему не было ни страшно, ни противно. Лишь душила какая-то беспомощная, совершенно детская обида. Это словно вдруг узнаешь в дед Морозе соседа дядю Илью. Пуф! И магия начинает тускнеть, распадаться, расползаться по швам, вываливая наружу все недочёты, вроде торчащих из-под расшитого халата треников и косо наклеенной бороды. 

Ужасно хотелось, чтобы всего этого не было. Чтобы он не согласился, уехал с ребятами, и Леша навсегда остался в его памяти классным парнем, взрослым, который умеет слушать, слышать, видеть что-то, кроме «невоспитанного щенка, который в каждой бочке затычка». Но все уже случилось, и не существовало силы, способной повернуть время вспять. 

С трудом прорывая кокон оглушенной пьяной неподвижности, Сашка завозился, пытаясь слезть с подоконника.

– Знаешь, я… 

Он собирался сказать «пойду». И не просто сказать, а действительно встать и уйти к чертовой матери, но горячие Лешины руки уже управились с пуговицей и молнией, пробрались под резинку, и тут случился второй сногсшибательный сюрприз вечера – от поясницы отстрелило ниже, прокатилось внезапным предательским жаром. Член, доказывая, что у него есть собственный разум, которому чужды моральные терзания, дрогнул и сладко заныл, а вместе с ним вздрогнул и сам Сашка. Рвано, коротко втянул воздух, сжал губы, запирая готовый сорваться стон.

Леша уже совсем по-хозяйски ввинтился широкой ладонью в узкое пространство джинсов, обхватил член снизу, сомкнул пальцы, большим поглаживая волосы на лобке. Он даже не двигал рукой, но член в его плотной хватке отзывчиво набухал и поднимался. 

– Другое дело, – удовлетворенно покивал Леша и, ссадив Сашку с подоконника, единым движением стянул его джинсы ниже, оголяя поджавшиеся ягодицы и бедра. Посмотрел открыто, не стесняясь, с видимым удовольствием провел по ним руками. Зацепил свитер и избавил Сашку от него одним махом. 

Последней сдерживала рубежи майка, но Леша и этот вопрос решил быстро, закинув ее передним нижним краем Сашке за голову. 

И все это время сам Сашка стоял с бесстыдно обнаженным приподнявшимся членом без единого движения. Мысли неслись и скакали, чувства сбоили, набегая друг на друга, как волны, но ни одно не могло окончательно перевесить, чтобы можно было принять какое-то решение, найти опору для действия.

«Пить надо меньше, вот что…» – дал он себе исключительно полезный в данных обстоятельствах совет и был развернут лицом к окну.

На миг мелькнула еще одна очень дельная мысль: «В кухне свет горит, все видно», но темная осенняя улица была пуста.

Плоский, состоящий из света и тени Леша в оконном отражении стащил свою майку, отбросил на один из стульев. И тут же к покрывшейся мурашками спине прижалось большое теплое тело. Руки обхватили поперек плеч, притянули ближе. К обнаженной заднице притиснулся затянутый в ткань стояк.

– Ну держись, поэт. Очень уж я тебя хочу, – хрипло выдохнул Леша ему в волосы на затылке и тут же принялся покрывать шею и плечи быстрыми жадными поцелуями. Его большие руки поспевали везде. Ласкали-гладили-сжимали. Со снайперской точностью обнаруживали места, о чувствительности которых Сашка и сам не подозревал, а затем раз за разом возвращались к изнывающему члену, гоняли его в ладони, дразнили головку, поглаживали поджавшиеся яички. 

Сашка горел, но не столько от желания, а как-то болезненно, словно у него внезапно подскочила температура и оттого любые прикосновения горячего или холодного вызывают болезненные ощущения. Даже знобить стало совсем как при хорошем гриппе.

– Чего ты, замерз? – Леша развернул его к себе лицом, прервав завороженное наблюдение за отражением, и ухватил за ягодицы, возмутительно раздвинув их в стороны. – Или это от волнения? А пойдем в спальню. Я бы тебя и прямо тут, на подоконнике, но в кровати удобнее будет. 

– Да пошли, че, – неожиданно нагло отозвался Сашка.

Все дальнейшее как-то смазалось, превратилось в череду отрывочных сцен.

Вот он, держась за Лешу и все равно едва не падая, вытряхивается из джинсов и сбрасывает на пол майку. Вот в полутьме голый следует за ним через гостиную, где совсем недавно была толпа гостей, и от этого дурацкое ощущение, что кто-то мог потеряться, выпить и прилечь под столом, а сейчас как раз вылезет и увидит. А вот они уже в спальне, и Леша нетерпеливо валит его на мягкий матрас так, что взбившееся пуховое одеяло обнимает дрожащее от озноба тело. 

И неудобно широко раздвинутые ноги… И внушительная тяжесть тела сверху… И ненасытные задыхающиеся поцелуи взасос… И снова горячая Лешина ладонь на члене…

«Эй-эй, ты так кончишь! Погоди».

Теперь его собственная рука изучает мощный, перевитый венками чужой член, а успевший где-то избавиться от джинсов Леша шумно дышит, мычит в бороду от удовольствия, и накрывает его руку своей, помогая поймать нужный ритм. 

А потом на четвереньках, лицом вниз. И уже совсем не стыдно, что все так открыто чужим взгляду и рукам. И ощущение прикосновения холодного и скользкого, а следом твердость пальцев внутри. 

«Ого! Да ты молодец. Быстро расслабился. Ну что, погнали?»

И они погнали.

Сашке совсем не было больно, но слезы так и текли из глаз, намочив одеяло, в которое Леша вминал его лицом, раз за разом наваливаясь, размеренно и неутомимо толкаясь бедрами навстречу, помогая руками, чтобы натянуть до самого предела. Слишком много ощущений и эмоций, которых Сашка ни разу в жизни не испытывал. Ладони взмокли, поясница ныла, виски пульсировали, член стоял колом, а внутри распирало так, что казалось, еще чуть больше – и что-нибудь точно порвется. Но не порвалось. Просто волна накатывала все сильнее и оглушительнее, а затем он со сдавленным криком кончал в собственный кулак и грыз мокрый пододеяльник, а Леша бился резче, быстрее и, кажется, тоже кончил. Но в этом Сашка уже не был уверен, потому что, оглушенный оргазмом, начал неконтролируемо растекаться по кровати и почти тут же отключился. 

Проснулся Сашка внезапно, будто его вытолкнула из сна какая-то посторонняя сила. Приоткрыл глаза и тут же сморщился – между неплотно задернутых штор прямо на лицо падали лучи рассветного солнца. 

Поспешно смежив веки, он некоторое время продолжал лежать без движения и мыслей на грани между сном и реальностью, а затем осознание себя и воспоминания накинулись разом, заставляя сердце изумленно екнуть и заколотиться быстрее, разгоняя кровь по одеревеневшему в не слишком удобной позе телу. 

Осторожно, словно тренировался на сапера, Сашка вытащил из-под живота затекшую руку, оперся на локти, медленно вытянул ноги и обернулся. Леша спал рядом, совсем близко. Лежал на спине, едва прикрытый одеялом, беспечно закинув согнутую руку за голову, выставив напоказ всю свою богатырскую мощь и не оставляя ни малейших сомнений в том, что все было на самом деле.

Переварить этот факт на трезвую голову еще предстояло, но сейчас, пользуясь похмельным туманом, Сашка решил отсрочить размышления. Выпутался из замотавшегося вокруг ног одеяла, прокрался на кухню, собрал раскиданные вещи, оделся и выскользнул в подъезд. А оттуда, уже не боясь нарваться на совершенно ненужный разговор, выдвинулся на улицу.

Часы на мобильном показали без двадцати восемь. 

Вывернув из полутемного двора, Сашка остановился, глядя на пустую по случаю субботы набережную, черную ковку ограды, золото деревьев, четкие грани домов на том берегу и насыщенную небесную синь. Вслушиваясь в шелест листьев на ветру, прерываемый лишь гулом изредка проезжающих машин, вдыхая ни с чем не сравнимый запах осени и близкой воды, он прикрыл глаза и подставил лицо яркому, праздничному солнцу, все еще доносящему до земли толику тепла. 

Озноб, который мучил его ночью, взялся с новой силой, и теперь уже было определенно ясно, что это первый сигнал подкравшейся простуды. Догулялся-таки…

Сейчас бы в автобус, да поближе к печке, но его фиг дождешься, а на такси нет денег, так что вариант оставался один – пешком до метро. Перейдя пустынную проезжую часть, Сашка шагнул через невысокую оградку, поленившись дойти до отведенного пешеходам места, и тут же пожалел. Двигаться было тяжело, как после адовой тренировки по физре. Ныла поясница, болела внутренняя сторона бедер и шея. А еще ощутимо саднило то самое место, на которое Бакс пророчески обещал найти Сашке приключений.

Внутри шевельнулась горечь, но он отогнал ее как не имеющую смысла. Было даже что-то ироническое в том, насколько по-разному они с Лешей друг друга восприняли. Жизнь как стихи, вот надо же. Автор имел в виду одно, читатель увидел что-то иное, свое. Они словно шли параллельными дорогами, которые максимально сблизились, но так и не пересеклись. И никто не виноват в том, что придуманный им Леша в реальности оказался другим. Не подонком каким-то, вовсе нет, просто другим.

Кстати, а Леша-то вполне может подумать, что он бывалый и ветреный. Перепихнулся после вечеринки, а потом сбежал, не разбудив и не оставив номер телефона. Что ж, один-один, пусть каждый в чем-то ошибся. Сашку больше не тревожило его мнение. Напротив, оказавшись вне места событий, оставив прошлую ночь за спиной, он ощущал себя на редкость свободно и умиротворенно в полном, безграничном одиночестве, где не было места ни матери, ни друзьям, ни кому-либо еще. И дрожь с ноющей болью отлично укладывались в это его нынешнее мироощущение, окутывали приглушающим чувства коконом, а пустынная улица поэтично зеркалила то, что творилось в душе.  

Гармония.

Усмехнувшись и шмыгнув носом из-за подступающего насморка, Сашка не удержался и на ходу глянул-таки через плечо на удаляющийся дом, нашел глазами окно, из которого ночью смотрел совершенно счастливый. Глянул и отвернулся.

К черту все! Кто там говорил «чувствую боль, значит я жив»? Новый опыт, новый день, да и сам новый, будто даже незнакомый. Наверное, так нужно было…

Шаг сам собой становился все ритмичнее и веселее. В груди против ослабляющей дрожи разливалось какое-то оголтелое адреналиновое тепло. Против, назло и вопреки. Жаль только, что нету сигарет.

Быстрее. Еще быстрее. 

Раз-два. Раз-два. Раз-два.

Мрачный дворник, уныло сгребающий то и дело разносимую порывами ветра листву, глянул на него поверх поднятого воротника, и Сашка театрально широко улыбнулся ему. Внутри клокотало, рвалось наружу что-то буйное, неизъяснимое, то, для чего и слов-то не было, и тогда он во все горло принялся читать, сипло выкрикивать Есенина:

Так чего ж мне ее ревновать.

Так чего ж мне болеть такому.

Наша жизнь - простыня да кровать.

Наша жизнь - поцелуй да в омут.

Пой же, пой! В роковом размахе

Этих рук роковая беда.

Только знаешь, пошли их на хер...

Не умру я, мой друг, никогда.

Разбежавшись, он на последнем слове перепрыгнул через горку листьев и, не дожидаясь крепкого словца, припустил бегом по набережной, навстречу холодной яркой питерской осени.