Особь

Пасмурный день влезал в приоткрытое окно, лип к нагому телу. Мне снилось, будто я лежу в мелководной прохладной реке и у меня нет сил ни повернуться, ни встать. Я открыл глаза, встретившись с серым потолком. Смятые холодные простыни и я, словно Боинг, распластавший крылья посреди белоснежного аэродрома постели кинг-сайз, разбит. Добрый ты опять спасал меня колёсами и пропал под утро. Мне ли привыкать к одиночеству? Зябко. Бледную кожу в поблёкших татухах покрыли спонтанные мурашки. Я лениво натянул простыню, ища одеяло, случайно задел пульт от домашнего кинотеатра. Огромный чёрный экран на стене ожил. 
— Москву накрыло ливнем. Синоптики прогнозируют треть месячной нормы осадков за ближайшие семь часов и порывы ветра до 15-17 метров в секунду. МЧС рекомендует не прятаться под металлическими конструкциями и по возможности оставаться дома. А теперь к другим новостям…
Синоптики опять что-то перепутали. Поднявшись с постели и глянув в окно, я заметил лишь туманное молочное марево, шёл мелкий дождь, ветки ясеня уныло склонились под весом тяжёлых капель. Нагишом я прошёл по гладкой холодной плитке квартиры-студии до сортира, чтобы отлить. И пока я пялился на член в обрамлении белоснежного фарфорового унитаза, в распахнутую дверь уборной доносился голос дикторши «Москва 24». 
— Серия убийств всколыхнула Москву. Жертвами стали уже шесть молодых женщин, — дикторша придала голосу дрожащий обеспокоенный тон. — Криминалисты сообщают, что все жертвы преступника — успешные обеспеченные женщины. Как утверждает пресс-служба следственного комитета Российской Федерации, преступник имеет отношение к серии заказных убийств. Версия находится в работе. Личность подозреваемого устанавливается. После неудачной попытки покушения на последнюю жертву следователям удалось объединить преступления в одно дело. Сейчас с нами на связи специальный корреспондент…
В унитазе водопадом забурчала вода, когда специальный корреспондент принял вахту и приступил к повествованию о том, где нашли первую жертву. В углу экрана всплыла прижизненная фотография богатой рублёвской тётки в блестящих цацках и вечернем платье. Фотографии светских львиц сменяли друг друга, все похожи одна на другую, словно штамповки, а спецкорреспондент создавал интригу, поставленным голосом рассказывая о шестой жертве, чудом выжившей после нападения. Затем пояснил, что её нынешнее местопребывание скрывается, и завёл беседу с подругой пострадавшей.
— В тот вечер к ней подошёл симпатичный молодой человек. Высокий брюнет в чёрном, — кажется, даму понесло не в ту область. — Я заметила у него над бровью маленькую татуировку в виде треугольника, но точно сказать не могу. Это всё. То же самое я сказала и следственному комитету.
Информация впиталась и заколола затылок. Я растерянно слушал и представлял высокого брюнета с татуировкой над бровью. Даже придумывать его не пришлось, вчера он неожиданно вернулся домой, в эту квартиру, где я «богемно» подживаю неопределённо длинный срок по моим меркам. «Синигами» показался мне каким-то загруженным, потом мы трахнулись, прошлись по колёсам, курнули… врубили музыч на стереосистеме, около полуночи пробило на хавч, заказали пиццу… 
Пустая коробка как раз валялась на стеклянном столике, привлекая печально-одинокую августовскую муху.
Чёрт... Смутно вспоминался сумрачный свет, окрасивший комнату в глубокий индиго, и его сопливое признание:
— Мне тебя не хватает. Ты мой домашний… комнатный наркоман. Обещай, что будешь здесь, когда я снова вернусь.
— Сука… — выругался я и выключил телик, — хуле тату на ебале сделал, мудак? — заговорил я с экраном. — Если ты знал, что работа у тебя такая, хуле на ебале?! Хуле, блядь?! — заорал я и злобно швырнул пульт на постель, но не рассчитал.
Чёрный предмет пролетел по касательной, упал на плиточный пол, проскользив по нему, и врезался в стену.

Самое нудное в данном вопросе — это слежка. Сидишь в машине и ждёшь, ждёшь, ждёшь, пока Особь начистит перья, отполирует ногти, закончит со стилистом и выпрется из салона. В семь утра она уже сжигает калории на беговой дорожке в World Class. Потом элитный дамский клуб на Кутузовском, чтобы к полудню перекусить панорамным видом в небоскрёбе «Око». А потом мне предстоит писать отчёт с точностью до минуты, где как, с кем, сколько и куда. Самая большая сложность в том, как вычислить. Она или не она? Особь ли? Нет бы сохранить лаконичный стиль жизни типа — подъём в полдень, далее лениво, по привычке, чешет яйца, похмеляется вискарём, одевается во что гардероб послал, едет по делам и, вылезая из машины, неумело передвигается вперевалочку. Нет, блин! Венценосная баба! Полная мимикрия! 
Я ведь чуть не облажался. Вышел не на ту особу, спутал. Загаси не ту — здесь выговором не отделаешься. Первое предупреждение — упоминание на ТВ. Всякий раз — стоит кому-то обосраться на спецзадании — тебя порят по ТВ. Назидательно. Типа «напортачили — отмазывайтесь сами». Справишься — СМИ замнут. Проколешься — и Кремль удивлённо вскинет брови. 
Сколько ещё раз ты сменишь личину, прежде чем тебя вычислят? 
Вот она… выходит из подъезда элитного дома на Остоженке. Её ожидает коричневый «Bentley Bentayga» с кремовым салоном. Грузный шофёр, упакованный в свитер «Tommy Hilfiger» в фирменных узнаваемых цветах, тут же подскакивает, выбегает под морось, распахивая дверь автомобиля. Особь величественно усаживается, подбирает полы длинного белоснежного кардигана с меховой оторочкой. Шофёр аккуратничает с дверцей и трусцой оббегает машину, садясь за руль. «Bentley» трогается с места. Я следую чёткой инструкции, дожидаюсь момента и выруливаю в поток. Недалеко от Храма Христа Спасителя «Bentley» тормозит и шофёр опять выделывает финт с трусцой, чтобы «госпожа» обналичила VISA GOLD в банкомате. Я оцениваю её с почтительного расстояния: тёмный загар, крашеные платиновые волосы, сзади «шикарная пилотка», спереди — «патриотка». Характерно перекачены губы, физиономия обеспокоенная. Что-то улавливается в мимике. В этот раз я не перепутал. Её ложное достоинство — лишь игра на публику. Не оглядывайся, не зыркай по сторонам, Особь, снимай наличку, переводи активы, прячь цацки под плитой на Ваганьковском кладбище. Твоей счастливой богатой жизни скоро придёт конец. Думаешь, я завидую? Не, детка, я лишь выполняю работу, это чисто факинг просчёт с твоей стороны…

На детской площадке стоял «недетский» гвалт. Славик без дела болтался на районе в компании одноклассников, убивающих лето распитием разбавленной водкой колы. Когда тебе четырнадцать, время принято убивать. Никто не понимает, почему его убийство так необходимо, ведь скука похожа на пресные макароны. В неё всегда хочется добавить кетчупа для остроты или тупо спрятать в холодильнике. Пусть предки сами жрут свою скуку на ужин. Скука под майонезом, разогретая в микроволновке, сдобренная поеботой из ТВ — не рецепт счастья. Именно поэтому Славик не хотел взрослеть. Взрослость приравнивалась к скуке, как ни крути уравнение. Глотнув из бутылки, он уловил лишь вкус колы. Кое-кто из одноклассников наигранно пошатывался, девчонки курили и ржали, спрятавшись от дождя наверху крытой горки. 
— Славик, давай фиток, а? — подначивали они.
— Отвали, Казанцева. 
— Какой ты рэпер, если тебя упрашивать приходится? 
— Вот такой хуёвый рэпер! 
— Завали ебало, Салабон. Целюлит твой виден из тех окон. Хуй маленький, как бананчик вяленый. Вьетнамский. Не по-пацански пиздишь уеблански. Кола твоя не по приколу, как вода без газа. Ты её слил с унитаза?
— Ахахахахха! — дикий хохот разлетелся среди серых бетонных многоэтажек, которые, казалось, спали, нахохлившись нагромождением застеклённых балконов и антенн.
— Братюнь, дай пятюнь! Вот ты поддел его. 
— Салабон целлюлитный! — хохотали девчонки. — Ой, мамочки, я ща обоссусь, кажется.
— Держи всё в себе, Казанцева, — усмехнулся Салабон, — и отдай мне колу, если она тебе не такая.
Проголодавшись, Славик вернулся домой. Едва он открыл входную дверь, мать набросилась на него с упрёками.
— Почему собаку не выгулял? Ты всё равно целыми днями шляешься. Неужели так сложно взять и выгулять пса?
— Ты чего дома?
— Чего я дома? — мать яростно уставилась на сына, бросив половую тряпку на линолеум.
— В смысле чего так рано? — промямлил Славик.
— Рано, значит. Скотина такая. Рано. Тебе бы так лучше я вообще не возвращалась! Лишь бы в холодильнике пожрать было.
— Чо ты завелась-то?
— Я здесь только работаю, дома пашу, жрать готовлю и дерьмо за вами убираю! Хорошо устроились!
— Ма-а-ам… — недовольно затянул Славик, обходя мать и направляясь в свою комнату с целью закрыться там и врубить музыку. 
Что-то изменилось. Славик не сразу понял что, но когда голубые обои с корабликами бросились ему в глаза, он просёк, что не досчитался нескольких любимых плакатов, которые услужливо прикрывали «детский срамной интерьер».
— Ну, какого хрена, ма? Где плакаты? — возмутился он, выглядывая из-за дверного косяка.
— В помойке.
— Ты издеваешься?! — закричал он. — Это ты так прикалываешься? Да? Куда ты их убрала?
— В мусоропровод убрала, — съязвила мать, не отрываясь от протирания пола. — И не надо тут трагедию разводить. Мне надоели эти наркоманские морды на стенах. У тебя поганые кумиры. Я не собираюсь дожидаться, когда ты покатишься по наклонной в подражании им. Сначала песни про сук, бухло, потом татуировки на лице, наркотики, а заканчивается всё гомосексуализмом. 
Славик разинул рот, подбирая слова.
— То есть ты своего сына уже в педики записала? Спасибо, мама. 
Он демонстративно прошёл по коридору, наскоро обулся, запутавшись в шнурках, споткнулся о порог.
— Куда? Ты ж даже не поел! — невозмутимая женщина лишь откинула прядь с потного лица.
— Пошли вы все… — буркнул он и хлопнул дверью.
Обида переполняла его. От быстрой ходьбы она взбалтывалась и давила на стенки черепа, пенилась кока-колой и пощипывала нос. Не лучшее время для ухода из дома. Дождь усилился. Славик добрёл до метро. Если уж не удалось пожрать, а погода ссытся, как Казанцева, то какой-нибудь крупный ТЦ точно спасёт. 
Почти всё лето они с пацанами зависали либо на районе, либо в крупных ТЦ типа Афимолла или Крокуса. Афимолл лично ему, Славику, нравился больше, слишком много с ним было связано — бессмысленные тусовки зимой внутри Багратиона, где всегда тепло и слегка напоминает Шанхай, его первые по-настоящему крутые кроссы, засос на шее Казанцевой в один из тёплых майских дней и пара удачно спизженных мелочей в Pull’n’Bear. 

Брякнуло сообщение в Telegram. Я чётко разграничиваю: работа — Whatsapp, личная жизнь — Telegram. Домашний наркоман проснулся. Прислал стикер из своего любимого набора Street cat, где «уличный кот» ловит кулак в ебало.

   

Выруливаю на парковку к Афимоллу и отправляю ему в ответ PUSHEEN, где жирокот пишет на доске «ТЫ ПИДОР».

   

Он кидает белого котика с подписью «Нам нужно поговорить». 

   

Я отправляю стикер с Усмановым «Сделай первый шаг».

   

Он находчив. Ответка — Усманов с фразой «Ты морочишь мозги». 

   

Говнюк. Получи Усманова обратно: «Какие у тебя основания это говорить?». 

   

Усмановы засоряют мой Telegram, размножаясь в геометрической прогрессии. 
«Это многоступенчатая сага?»
«Мне скрывать нечего».
«И это тоже враньё»
«Тьфу на тебя!» — пытаюсь свести всё в шутку. 
«Опять не так»
«Нет там ничего такого»
Особь вылезает из «Bentley», а в моём Айфоне беседуют два Усманова: в серой и зелёной рубахе. 
Комнатный наркоман сдаётся первым — печатает сообщение.
«Блять, всё серьёзней, чем ты думаешь. Ты где?»
Нет, меня, конечно, умиляет его беспокойство и упрёки в несерьёзности. Отправляю ему Собянина на фоне Москвы с тэгом #Moscow.
«Павел Дуров не выдаст наш секрет. Мне пиздец, как надо, сука. Ты хоть намекни, уёбок!»
«Я-то? В Федерации, конечно»
Он присылает рыбину, корпеющую над книгой. «Не врубаюсь»

   

«У меня планируется шопинг»
Зачем я это сделал? Ясность сознания рядом с уютным наркоманом всегда даёт сбои. Так клёво страдать с ним фигнёй. Буду считать всё вышеотправленное контролируемой глупостью. Он слишком ленив, чтобы решать мой незатейливый ребус.
Следую за Особью. Утыкаюсь носом в телефон и лыблю — специально. Улыбки разряжают атмосферу. Всё ясно, попёрлась по магазинам. Не зря ведь прихватила с собой большую кожаную сумку. Провожу Особь незаметно и буду ждать, ошиваться на этаже столько, сколько нужно.

Федерация. Шопинг. Я задумчиво выдохнул сигаретный дым в августовскую морось и закрыл окно. Снова решил пролистать переписку. Собянин в каске как будто намекал, что Федерация не распространялась за пределы Москвы. В голове зажглась лампочка. Уже не первая светлая мысль за сегодня. 
— Ты, сука, в СИТИ что ли? — спросил я вслух, словно ожидая ответа. Большой палец снова лёг на круглую кнопку, отпечатки моих пальцев телефон распознавать отказывался, возможно, из-за неприветливой холодности рук. Я быстро вбил цифры, вбил неверно, снова вбил и открыл приложение, ткнул точку на карте и заполнил пустующую графу «Куда?» — Афимолл. 

   

Белая машинка начала рывками перемещаться по цифровой карте, а я вдруг сообразил, что всё ещё без порток. Шесть минут на сборы. Пошарил по карманам джинсовки — ничего ли не забыл? Лужи у подъезда, как разлитое масло. Город в них — перевёрнутый мир, устремившийся в туманную бездну. На чёрном лакированном асфальте притормозило неприлично яркое жёлтое такси. Окинув взглядом водителя, решил ехать сзади. Пригнувшись, просочился вместе с туманом и сыростью в чёрный салон. Красные подтёки краски на моей джинсовке сигнализировали об ядовитости особи, носящей оною. Заднее сиденье — в самый раз, чтобы не провоцировать водил на задушевные беседы и разглядывание татух на руках. 
— Музыкант что ли? — сходу поинтересовался водила.
— Нее, — протянул я, — парень президента, — и поставил железобетонный, окрашенный красным стоп-цветом перевёрнутый крест на дальнейших расспросах. 
Минут пятнадцать езды при условии, что третье транспортное не стоит, а оно сегодня не стояло, у него нынче настроение на полшестого, соответствовало «клауд»-настроению в моём плэйлисте. На что я рассчитывал? Понятия не имею. Решил довериться везению. Если уж и ехать впустую, то хотя бы сожрать бургер в Макдачнике.
Москва-река извивалась змеем где-то далеко под бетонными сваями Автозаводского моста. Первый виток. Кажется, самый широкий. Второй виток змея — сразу за площадью отечественного героя Марвел — Гагарина, третий изгиб — прямо за Новодевичьим. Впереди уже маячили острые зубы Сити. Четвёртый изгиб реки преодолён. Блестящее змеиное тело с сизым отливом осталось сбоку, шелестя ветром сквозь щель оконного стекла. Острые клыки Сити тонули в тумане, серо-синие, гладко-стеклянные билдинги, пропадающие в вейп-парах накуренного создателя, напоминали мне… что-то сизо-неопределённое и оттого манящее. Я вылез из моего искромётно-желтого супермобиля, выпрямился, расправив плечи, алые подтёки краски на спине куртки, очевидно, придавали мне внушительный вид, создавали иллюзию супергеройского плаща. Я шёл спасать «синигами-неудачника», и никакая пластиковая алчно-алая буква М не могла соблазнить меня дешёвой говяжьей котлетой под сочным тёмно-красным кетчупом с долькой плавящегося жёлтого чиза.

Таких женщин принято называть «роскошной». Всё, что они делают, к чему притрагиваются, называется двумя словами: «Дорого. Богато». Что она забыла в магазине молодёжной одежды? Перепутала с Zara Home? Или захотела порадовать какого-нибудь подростка новой шмоткой? Выбрала что-то, отправившись с вешалками в примерочную. Грациозно и с достоинством скрылась за одной из шторок. 
Славик создавал видимость, что пришёл отовариваться. Зорко поглядывал по сторонам и незаметно пихнул в карман «выбранной куртки» шапку и ремень. Он уже не раз проделывал подобное — прятал какую-то мелочь в более крупную, шёл в примерочную, отрывал магнитный прибамбас, одевал приглянувшуюся вещь на себя, сдавал, как положено, крупную вещь, потом ещё долго «приценивался» и, вздыхая, но всё-таки решительно уходил прочь. Главное — подавить страх, проходя мимо охранника. В этот момент он представлял себя начинающим, но уже знаменитым рэпером и весёлой, уверенной походкой двигался на выход. Чувство адреналина и приятная халява — сама суть шоплифтинга.
Сегодня он собирался померить для прикрытия куртку и джинсы. Направился к примерочным, коротко процедил продавцу-консультанту: «Две». Получил табличку с цифрой «2». Из-за дальней шторки как раз показался коренастый молодой мужчина с большой кожаной сумкой. Затравленно поглядывая по сторонам, он постарался быстро ретироваться. 
— Прикол, — подумал Славик, — тоже шоплифтингом что ли решил побаловаться? Сразу видно — НОВИЧОК! — усмехнулся он и, бодро пританцовывая, вошёл в ту самую освободившуюся кабинку. 
Резко задёрнул шторку. Приладил вешалку к крючку и только потом заметил, что вдоль стенки висит что-то как будто синтетическое… кристально-прозрачный и одновременно плотный комбинезон, похожий на змеиную кожу, переливающуюся перламутром.
«ОХУЕТЬ!!!» застряло у Славика поперёк горла. Суперкостюм, не иначе! Как в марвеловских фильмах! Славик боязливо дотронулся до призрачного костюма и увидел жаккардовую этикетку на вороте. «YSL» Три характерно пересекающиеся буквы Ив Сен-Лорана.
— Чума ваще… дико, например… — прошептал Славик одними губами. 
Он решил проверить — нет ли внутри костюма спрятанных магнитов и прочей наклеенной требухи в потайных швах, но тонкая гладкая ткань дала понять, что чиста и… невинна.
На секунду мелькнула мысль: «А что если костюмчик этот тот мужик забыл и вернётся?..»
«Похер, — решил Славик, — что упало, то пропало. Уплыл костюмчик твой, лошара. Стоит, небось, бешено! — смекнул он. — Сам таскать такую глэмерско-гомосячную шмотку точно не буду, а вот загнать на Авито… Вполне!»
Славик оперативно расчехлился, оставшись лишь в трусах-боксёрах и носках. Тревожными пальцами коснулся «боснословного костюма» и неловко стал втискиваться в него, боясь повредить. Казалось, костюм всё-таки большеват, но когда Славик застегнул потайную молнию, тянущуюся от причинного места до ярёмной впадины, подметил, что «костюмчик-то… сидит!». Оценив своё отражение, он повернулся к зеркалу тылом, роняя шмотки, натянул поверх свои джоггеры, футболку, накинул толстовку и обулся. Странное возбуждение охватило его — что-то кроме адреналина, кроме страха быть застуканным или же волнения, свойственного любому клептоману. Лёгкое покалывание прошло по всему телу. «Грёбаная синтетика…» — подумал он. Дышать стало как будто тяжелее, тело распирало… Но недомогание начало утихать, и Славик списал его на эмоциональный дисбаланс. Хотел, было, выйти, но вспомнил, что вешалку с магазинными шмотками забыл, развернулся и увидел своё отражение в зеркале, с поверхности которого на него смотрела четырнадцатилетняя девушка. Вешалку он тут же выронил и отпрянул, врезавшись в стенку спиной. Грудь колыхнулась, и Славик, наконец, заметил, что сиськи у него не маленькие, а… в штанах непривычное свободное пространство. 
— Мамочка, — пропищал он сломавшимся голосом, — это же… — он сделал долгую грустную паузу и вдруг широко улыбнулся, — просто офигеть! Офигеть, как смотрится! 
Он постарался успокоиться, но лицо его не покидала дурацкая улыбка. Он тихонечко вышел из примерочной и, потупив взор, проследовал к консультантам, чтобы сдать вещи и табличку.
— Что-нибудь подошло? — спросил услужливый молодой человек, заглядывая Славику в глаза.
— Нет. Ничего, — он сконфуженно улыбнулся, заметив, что консультант сменился и явно заценивает его как девушку.
«Ну, офигеть же просто!» В голове Славика крутились всевозможные перспективы, как эту суперспособность можно использовать, да и можно ли? Только ничего лучше, чем приколоться над Салабоном, он ещё не придумал. 
Летящей походкой он вырулил из магазина, не представляя, как осваиваться в этом теле. Но в том, что костюм настоящий и «волшебный» — сомневаться не приходилось. 

Коренастый мужчина, с которым Славик столкнулся в примерочной, спешно направлялся к Макдональдсу. Но вместо того, чтобы, раздумывая, тыкать в экран в разделе бургеров, он двинулся прямиком к огромной мусорке. Выудил пакет из кожаной сумки и суетливо пропихнул его в щель, видя, как мелькнул на прощанье белый кардиган с меховой оторочкой. Мужчина огляделся по сторонам, накинул капюшон и, смешавшись с толпой в зоне фудкорта, спустился вниз по эскалатору.

Поверить не могу, она там зависла? Что забыла в молодёжном магазине уличной одежды?
 Эту мысль я трижды немо прокатал на языке, прежде чем понял. Да — НИЧЕГО! Ничего она там не забыла! Особь врубилась, что за ней слежка. Мудила. Поздно хвататься за голову, и я понёсся в магазин, подозрительно посматривая на покупателей. Взволновал охранника, пришлось проконтактировать и сказать, что ищу свою знакомую. Он имбицильно промямлил, мол, никого такого выходящим не помнит, а вот девчонка-подросток проходила. Может, я типа её ищу. 
Несмотря на выдержку, терпение моё трескалось по швам, я ощутил, как готов тут стену их картонную кулаком проломить. ПРОВАЛ! Но сдаваться ещё рано. Теперь я в курсе, что искать надо ЕГО. Только как искать? Где? В чём одет? Как сейчас выглядит? Никто ж не знает, что с ним сделал костюм. Как быстрей? Бегом по эскалаторам или всё-таки лифтом? Бросился к лифту. Лифтом всё-таки, потому как он вроде бы подъезжает, двери его открываются, все выходят, а заходит лишь девчонка-пацанка да я. Жму на первый этаж и сразу на кнопку закрытия дверей, замечая отсутствующе-блаженный взгляд школьницы, как вдруг кто-то врывается в лифт в последний момент, чуть ли не порвав на себе куртку.
— Твою-то мать!

— Успел! — смеюсь, — Я разгадал твой долборебус. Это судьба, сука, не находишь? 
Замечаю, что край моей «супергеройской» куртки зажало дверями лифта. Дёргаю. Вызволяю из железной хватки.
— Ну, чо? Едем? — сыплю вопросами, пока найденный «синигами» сверлит меня тревожным взглядом холодных глаз.
В знак протеста лифт вдруг замирает, дёргается и застревает. Я окидываю открывшиеся через стекло виды на большой холл Афимолла.
— Заебок, значит, самое время поговорить.
Замечаю школьницу у стекла. Она пялится на меня, как на звезду Ютуба. Я подмигиваю ей и обращаюсь к нему:
— Нахуя на ебале тату? — удивляюсь тому, что сказал этот бред вслух. Совсем не то собирался вообще-то.
— На себя посмотри, — отвечает он, дёргая желваками.
— Мне можно. Я комнатный наркоман, а ты у нас кто? Синигами? Наёмник? Киллер под прикрытием? Злой ты! Зачем тёток замочил?
— Ты ни черта не понимаешь! — он бросается к панели лифта и начинает жать на кнопку первого этажа. 
Ничего не срабатывает. Мы висим в стеклянной колбе с напуганной школьницей, широко распахнувшей глаза и приоткрывшей рот то ли от испуга, то ли от моего очарования, то ли от пугающих слов про убитых тёток. 
— Ты, наверняка, ща офигеваешь, да? — ухмыляюсь я, обращаясь к ней. — Типа кто из них опасней? Этот очаровательный, обдолбанный малька чувак или этот хмурной, который тёток замочил? Типа… как в фильме, да? Кто из них первый слетит с катушек и замочит девочку? — приближаюсь к ней вплотную и заглядываю в наивные глаза. — Я те не трону, зуб даю, — скалю пасть и показываю, что слово я своё, сука, всегда держу. Вот одного зуба и нет. — А ваще я тут спасать кой-кого пришёл.
«Синигами» вдруг вспоминает, кто он такой. Свирепеет, отталкивает меня от девчонки, орёт, брызжа слюной мне в лицо:
— Что ж тебе, блядь, дома-то не сиделось?!
— Ребус мэй би… 
Бьёт кулаком в многострадальную панель с кнопками.
— Слуш, мне насрать, что ты тех тёток мочканул, я к тебе от этого иначе относиться не стану.
— Да не мочил я никаких тёток!
— По ТВ сегодня бухтели всё утро. Мне пофиг. Говорю ж. Просто теперь валить надо как-то. Тебя какая-то бабца видела.
— Не убивал я никого! — орёт он, даже шея покраснела.
— А что тогда?
Он бессильно прислоняется спиной к стеклу.
— Нет никаких убитых рублёвских тёток. Есть только одна. И не тётка даже. И не убитая. Пока. 
Слушаю внимательно. Жду продолжения.
— Мужик, который тёлкой стал. Он окручивает всяких чинуш и олигархов. А я его выслеживаю уже хренову тучу времени.
— Ты этот… ФСО’шник что ли? — морщу нос, не веря ушам.
— Ну… типа того… 
— А нафига вам транс-то сдался? Кто-то очень влиятельный обижен до глубины яиц?
— Костюм спиздил. РОСНАНО разработали уникальный костюм, который полностью интегрируется с телом носителя, трансформирует ткани и меняет не только внешность, но и пол.
Я заржал. Не сдержался. 
— Кто из нас вчера больше колёс хватанул? РОСНАНО? Чувак? РОСНАНО?! Ты про ту контору ща говоришь, про которую я думаю? Это типа тот РОСНАНО, который разработал картонный телефон, пластиковый планшет и человека в костюме робота? Ты прикалываешься?
— Я не прикалываюсь, — лицо его серьёзней, чем обычно, — один из наноразработчиков этот костюм и спиздил из лаборатории. И применил. Успешно раскрутился с его помощью, поднялся. Моя задача была на чувака выйти, вычислить его в толпе успешных шмар и костюм вернуть. Костюм в приоритете. А я Особь с чьей-то элитной экскортной потаскухой перепутал. Себя пропалил. И сегодня она… он… Особь, короче, меня наебала. И это ПРОВАЛ.
— Блин, слуш… ну, хочешь, мы каминг-аут сделаем? Типа как Петров и Боширов? Я ж легко. Мне ж не слабо. Дадим интервью Маргарите Симоньян и скажем, что мы ни в чём не повинные геи, я твоё алиби подтвержу, что ты никаких тёток не убивал. 
Смеётся, опустив голову.
— Чё ты ржёшь? — бью его в плечо. — Ты не смотри, что я новичок, у меня язык нормуль подвешен, только закинусь таблосом накануне и ваще нормас, — лезу к нему с языком к уху. Он смеётся и обнимает меня за шею.
— Чёрт. Где этот сраный костюм искать теперь? — талдычет он про своё. — Где костюм, а? — смотрит с надеждой на и без того напуганную школьницу, ставшую свидетельницей «афимолловской исповеди». — Где этот чёртов костюм?!
— Здесь, — вдруг роняет школьница-пацанка.
Мы молча смотрим на неё, как два барана. Я смекаю, что девчонка умом поехала от происходящего.
— Здесь он. На мне, — повторяет она, — я вообще-то Славик. Я нашёл ваш костюм. 
— Ты гонишь! — ухмыляюсь я, но «синигами» шикает на меня.
— Он сейчас на тебе? — вкрадчиво спрашивает он полушёпотом.
Пацанка кивает. 
— Снимай, — требует он.
— Но… — девчонка оглядывается на людный холл за стеклом. 
Там внизу, кажется, заметили, что лифт застрял. Некоторые с интересом вскинули головы, изучая колбу с тремя людьми, а кто-то явно позвал охранника.
— Никаких НО, снимай. Прям сейчас.
Я замечаю, что он уже готов насильно стащить с девчонки всю одежду, и вмешиваюсь.
— Давай. Я тебя прикрою. Мы, — я делаю акцент на слове «МЫ», — мы тебя прикроем. Заслоним. 
Скидываю куртку, встаю к стеклу и расправляю её, как знамя, как флаг… Как супергеройский плащ! «Синигами» тоже сбрасывает свою кожанку и даже деликатно отворачивается, когда девчонка стаскивает с себя футболку. А меня отворачиваться никто не просил. Наблюдаю, как она находит в ярёмной впадинке потайную застёжку и медленно тянет пулер вниз. Минуты замирают, кожа её искрится, словно рыбья чешуя на ярком летнем солнце. Девчонка, будто русалка, выброшенная на сушу, задыхается. Вот-вот хлопнется без чувств, закатив глаза. Обмякает, я подхватываю её под локоть, пока «синигами» с остервенением стягивает с неё вторую кожу, возится с её неподатливыми кроссовками. Кожа школьницы переливается перламутром, потом начинает ходить острыми мурашками, которые усиливаются, увеличивают амплитуду колебания, и русалка покрывается пляшущими иголочками, как линия на кардиограмме. Да, такого прихода у меня ещё не было! Наконец, амплитуда сокращается, превращая поры кожи в обычные мурашки, и я подмечаю, что придерживаю под спину пацана лет пятнадцати. Он оседает на пол, а я всё ещё пытаюсь заслонить его от любопытной горстки людей внизу. Блестящий комбинезон тут же пропадает в недрах рюкзака. Парнишка-школьник одевается. Финально застёгивает толстовку.
— А я только-то и хочу — стать рэпером, — вдруг признаётся он, — но мать считает, что я сторчусь и стану педиком. Ой, — осекается он, глядя то на меня, то на «синигами», который явно погрузился в себя и мысли его вьются, словно мухи, над содержимым рюкзака, над «волшебной» рыбьей чешуёй.
— Хотите фиток?
— Дерзай, чувак, пока нас отсюда не вытащили.
— «Да я тут значит давай лихачить,
снова начал игры патчить,
долбить прокачку
никак иначе, как Кланк и Рачет,
лойсы клянчить,
ходил в Макдачник
ждал раздачу, слегка свинячил
на сдачу — жвачек — пара подачек
твоей мучаче. Пиздатой клячи
сигналил датчик — не сверхзадача,
ведь даст за хавчик!
Тебя дурачит, со мной горяча.
Твой милый мальчик хаер лачит,
никак не мачо, никак не кончит,
кидая панчи до мегасрача.
Такая калча — мандите молча,
ловите тачку, играйте в Манчкин,
забыв о ланче, вот как те старче
в понтовом мерче с ебливым коучем
бухтеть о прочем и, между прочим,
мы вместе дрочим, ропчим и топчем,
страдаем в общем, мечтаем в топчик,
как Спиди-гонщик, он мой помощник.
приложим к мощам прям еженощно
всех неимущих, кто ждёт жилплощадь,
готов к дебошу — слова ебошим,
А е», — закончил пацан, махнув рукой.
Лифт дёрнулся и поехал. Стерильная колба откровенности наконец открыла двери, выпуская нас в лживый мир. Странно, но никто даже не зааплодировал.