Motoharu

Презумпция невиновности

Аннотация
Ему плевать на то, что о нём подумают.Потому что другим наплевать на него...А что если это только маска, чтобы спрятаться от себя и от других? Но чем больше прячешься, тем глубже погружаешься на самое дно. А дальше бежать уже некуда. И рано или поздно придётся посмотреть на себя в зеркало, даже если оно разлетелось на осколки. Чтобы понять, кто ты есть на самом-то деле. 


Когда твоё собственное сердце спросит, что ты ответишь?

Хагакурэ



Глава 1. Шкалят датчики

Смешно, ей-богу. Опять загремел я в эту психушку. Хотя это ещё не психушка, так, предбанник и табличка соответствующая: «Психоаналитик - Григорьева Ирина Петровна». Ну насмешили, так насмешили. Сейчас дверь открою и увижу аналитика психов. Всю жизнь мечтал. Я даже громко хихикнул пару раз, чтоб сойти за психа, не зря же общество по борьбе с трудной молодёжью отваливает Ирине Петровне зарплату, приличную, скорее всего. Вот и проверим, как она будет со мной бороться.
Только переступаю порог, как в нос ударяет запах лекарств или какой-то фигни, которую жгут для успокоения совести – ладан, кажется. Ненавижу запах ладана и тех, кто любит успокаивать свою совесть, а уж если мою, то и подавно. Я тихий безобидный псих, только по почкам не бейте.
Тощая особа женского пола стоит у окна и курит. Вот это новость. Не ожидал, однако. Я думал, что у аналитиков психов не бывает ни одной вредной привычки, чтоб других не научить вдруг. Хотя это чепуха, конечно, если я не хочу курить – меня и с пушкой у виска не заставишь. А кто ведётся, ну тот просто сволочь. И нечего сваливать всё на плохих учителей и дурные примеры.
Но это я что-то отвлёкся от темы, вам же больше интересно, кого я увидел, войдя в кабинет. Ирина Петровна повернулась ко мне лицом и медленно затушила сигарету в пепельнице, стоявшей на подоконнике. Надо отдать ей должное – в пепельнице было столько окурков, сколько могло бы остаться как минимум от роты солдат. Значит, будет не такая муть, как в прошлый раз. А я вам ещё не говорил, что я второй раз попадаю на приём к психу… то есть психу-аналитику, то есть психоаналитику. Хотя предыдущий так психовал, когда я громил его кабинет, что мне даже стало страшно за его психическое здоровье.
- Добрый день, Данил, - голос Ирины Петровны был низким и мягким. Проникновенным, как любят говорить в дешёвых детективных романчиках, которые я иногда покупаю, чтобы почитать в поезде, пока еду в Питер. Куда проникает этот голос, никто не говорит, а меня тошнит периодически. Я вообще терпеть не могу штампы и всякие навороты в романах, все эти метафоры, фразеологизмы, аллегории. Как будто бы я не знаю, как звучит дождь, чтобы мне его описывать на три листа. О-па… опять отвлёкся. Я вообще часто говорю невпопад и ещё смеюсь при этом. Наверное, я и впрямь псих. Доктор Айболит, пришей мне дополнительный комплект мозгов!
Ну я всё-таки говорил об Ирине Петровне. Так вот, она… она была просто самая обычная тётка средних лет, с большими карими глазами на по-девичьи округлом и гладком лице. Издалека её можно было принять за студентку, а вблизи была видна сеточка морщин, покрывающая щёки, лоб, шею. Вообще, возраст женщины можно узнать по шее. Если там кожа такая сухая и скукоженная, то знать, лет уже немало, а вот по лицу нифига не поймёшь, они же кремами всякими пользуются, подтяжками-утяжками… Да, я много про это читал. Я вообще много читаю.
- Меня Дэн зовут, - начал я с порога, и не удержался от смешка. Меня всё это уже начинало порядком нервировать. Не люблю я незнакомых людей, а знакомых ещё меньше. Человек человеку волк.
- Хорошо, пусть будет Дэн, - она пожала плечами и слегка улыбнулась. Улыбалась она, конечно, приятно и нисколько не натянуто, а так, что прям захотелось улыбнуться в ответ, но я сдержался. Это ловушка, пусть и столь милая. Знаю, проходили не один раз. – Хочешь сигаретку?
Она протянула мне открытую пачку «Кента», но я помотал головой и, пройдя по скрипящим под ногами доскам, плюхнулся на кушетку. Жёстко, блин.
- Чем будете лечить? – я кинул короткий взгляд на шкаф с книгами – Кафка, Камю, Кьеркегор, Козлов, Курпатов… Она что, собирает всех именитых болтунов на букву «К»? Во больная…
Ирина Петровна подошла к столу и запрыгнула на него, удобно устроилась как на насесте, и посмотрела на меня, улыбаясь. Понятно. Будет лечить вниманием и пониманием. Отлично, только этого мне не хватало, бедняжке.
- Как пойдёт, - ответила она и достала диктофон. – Не против? – спросила, невинно приподняв аккуратно выщипанные брови.
- Валяйте, - легко согласился я. Мне было фиолетово, куда потом пойдёт весь тот бред, что я обычно несу, когда меня пытаются расколоть. Я ж такой выдумщик, это можно с ума сойти, как я умею заливать. И так правдиво, и так по делу. Так что пусть записывает и анализирует потом, контент-анализ, голосовые изменения, детектор лжи, или чем там психоаналитики занимаются по вечерам?
Ирина Петровна нажала на кнопку, послышался лёгкий щелчок, совсем лёгкий, но я неожиданно вздрогнул. Не люблю резкие звуки с самого детства.
- Дэн, - начала она своим низким проникновенным голосом, я даже напрягся от того, что мне нравился её голос. Да, чёрт побери, мне всегда нравились низкие голоса. По спине как стадо слонов пробежали мурашки, но я всё-таки сумел абстрагироваться от того кайфа, который мне доставлял слух. В конце концов, меня хотят лечить, а не соблазнять. Так что стоит прекратить получать удовольствие от процесса. – Я читала твою историю болезни, и хотела бы поговорить о том, что произошло в эту пятницу.
Ну надо же, у меня уже есть своя история. Мне три дня назад исполнилось восемнадцать, а мою историю изучают, прям как в школе. Ненавижу школу!! К чёрту школу! И вообще не хочу ни о чём думать. Буду роботом, послушным мальчиком: спросили – ответил, вопрос – ответ. Что случилось? Да ничего особенного… Вроде бы никто не пострадал. Я напряг память, вспоминая всё с самого начала.
Мы напились с фирмой, так в народе называется наш панковский клан. Я ещё не говорил, что я панк? Да-да, именно такой, которых вы весьма редко видите на улице, но если уж увидели, то точно долго не забудете. Всем расскажете, мол, прикинь! Я такое чмо видел, это просто ваще! И куда только родители смотрят? Возможны варианты того, что вы подумаете, но то, что вы что-нибудь да подумаете – это наверняка.
Ну что греха таить, одет я весьма и весьма нетрадиционно. Это считается протестом. Ну, пусть будет так. Мои рваные раскрашенные разноцветной гуашью джинсы – это протест против классики чёрных солидных брюк, в которых ходят миллионы миллионов, и детей в них делают, и на работу ходят и помирают тоже в них. К чёрту классику вместе с миллионами. Моя клетчатая рубашка – это дань хиппи, вот челы отрывались, так как хотели. Верили во что-то, а потом вешались или стрелялись. Весёлые ребятки. Ещё те подопытные кролики для таких как Ирина Петровна. Куртку я ношу принципиально наизнанку. А пусть все видят что это фуфло, а не куртка. Китайская дешёвка, обратную сторону которой все прячут, а я ж не все. Я вообще уникум! В любом отношении. Ботинки – это просто песня. Мои любимые гриндера, тут я никому не бросал вызов, просто люблю хорошую удобную обувь. Да, я тоже умею любить, представляете? Ну и последний штрих, нет, ещё не последний, но очень существенный – волосы. Мои волосы ядовито-салатового цвета и поставлены колючками, как у ежа. В фирме меня иногда называют ежом, но я не люблю этого, меня зовут Дэн, и точка. Ну вот теперь уже самый последний штрих – это проколотые бровь, нос, губа, уши, язык. Эдакая ходячая подушечка для иголок. Но мне нравится ощущать во рту привкус металла. Он похож на кровь… Да, я часто дерусь.
Многих интересует вопрос – где ты научился драться? Ответ прост, как дважды два – да нигде! Просто наезжал на всяких придурков, которые меня раздражали, и конечно же, получал за это по первое число. Я ж дохлый, хоть и высокий. Но координация движений у меня отменная, раньше занимался баскетболом, ещё в школе. Вот чёрт! Опять вспомнил про эту дурацкую школу, а хотел же не вспоминать.
- Дэн, расскажи мне, как ты попал на свадьбу?
Ирина Петровна, вам нужно ставить памятник при жизни. Так скоро переходить к самому интересному – на это надо иметь талант. У моей матери тоже есть талант всегда задавать вопросы в лоб. И я, хоть и знаю про её эту привычку, ещё ни разу в жизни не успел подготовиться, чтобы дать весомый отпор. Даже теперь, когда я стал совершеннолетним, я всё равно боюсь свою мать и её вопросов, подобно кирпичам валящихся на мою голову.
Я громко шмыгнул носом, нарушая затянувшуюся паузу. Все эти долгие паузы нервируют меня больше вопросов в лоб. Я с трудом соображаю, когда меня спрашивают о самом важном. А кто сказал, что я супер-мен? Уникум, но не супер. Супер у нас Голый. Вот это супер-парень. Его никакие Ирины Петровны врасплох не застанут. Он просто-напросто не поймёт, о чём она его спрашивает, но это уже второстепенно - что Голый понимает, а чего не понимает. Он всё равно классный парень и хороший товарищ. Ага, помните Тимура и его команду, вот-вот, Голый у нас команда, ну а я, ясен перец, – Тимур, только не пионер, а панк. А что поделать, жизнь меняется, на дворе двадцать первый век прогресса.
Ах да… меня спросили про свадьбу. Как я туда попал? Вспомнить бы точно, но это только для себя, никаким психокопателям я ничего рассказывать не намерен, для них у меня другая версия событий.
- Мы шли по улице и увидели Тоху с его кралей, подошли поздравить, только и всего. Это их гости придурочные вызвали ментов, которые нас и повязали. А вид-то у нас… ну вы понимаете, - я изобразил на лице некое подобие смущения. Это так легко делается - опустить глазки в пол, слегка приоткрыть губы и судорожно выдохнуть. И всё, ничего сложного. Люди так часто покупаются на неприкрытое проявление чувств, а ещё больше на демонстрацию слабости. Люблю покупать людей по дешёвке.
Ну так я про впечатления ментов вроде говорил, когда они нас увидели скачущих по площади и обнимающих приглашённых на празднование события века, сразу же налетели и без разбора всех запихали в свой фирменный выкидыш джипа. А всем и там было весело, ну кроме меня, я был в отключке, но мне потом рассказали, мы ж банда! У нас вообще очень весёлая фирма.
Конечно, я выгляжу самым-самым впечатляющим образом, творческое эго взыграло, на меня часто находит желание поэкспериментировать. А мы ж ещё не только выглядели как полные отморозки, мы ещё и напиться где-то успели. Пятница, да и повод такой праздничный. Всё-таки как-никак мой бывший одноклассник женится! Не каждый день такое событие случается. Тоха же мне не просто «бывший одноклассник», а ещё и «друг», тоже бывший, но это немного другая история, такая, которую в школе не расскажут ни за какие зарплаты.
Обожаю слово «друг», так же как и всех этих долбаных аналитиков психов. Это они придумали такое прикольное слово, чтобы всё разложить по полочкам. Мол, определи кто твой друг, а кто враг, и тогда жизнь станет простой и понятной – возлюби врагов твоих, не забудь про друзей своих, или как там в Библии про друзей говорится? Не помню… Плохо, когда не помнишь, да ещё и забудешь. Два раза принимался за чтение Библии, но так и не смог осилить, очень уж длинное предисловие о том, кто кого родил. Иоанн родил Иакова… Смешно, честное слово. Да хоть бы смешно было, а на самом деле скука смертная. Но это я так говорю, потому что неграмотный. Я ж последний год в школу приходил только в кабинет директора. Мы с ним виделись чаще, чем со всеми учителями вместе взятыми. Мог бы и научить меня чему-нибудь, а он только тряс своей бородкой и смотрел сальным взглядом латентного педофила. Ещё тот типчик. Но я не о нём хотел рассказать, я о Тохе, друге моём, которого я должен был возлюбить как самого себя. Тьфу, это же про врага вроде бы? Ну ничего, и так сойдёт. У нас с Тошей всё слишком сложно, чтобы без ошибки выбрать табличку.
Ирина Петровна достала ещё одну сигарету и закурила. Курила она красиво, вдыхала глубоко и долго задерживала дым во рту. У меня при взгляде на это даже слюна во рту скопилась. Но курить я не хотел, бросил, так бросил. Себе я доверял.
- Дэн, а зачем ты хотел раздеть Антона?
Я вздрогнул, вспоминая, так чётко увидел перед собой шокированный, загнанный взгляд Тохи, что невольно передёрнул плечами, пытаясь справиться с охватившей меня противной дрожью. Да, я был пьян, чертовски пьян, но всё-таки не настолько, чтобы не отдавать отчёт в своих действиях. Пальцы вспомнили ощущение шершавой ткани брюк, жёсткости фирменной молнии-невидимки и нереальное тепло кожи. Я крепко держал растерянного Тоху за плечо и, наклонившись к самому уху – оно было холодным, всё-таки осень на дворе, да и дождь собирался в тот день, - прошептал так тихо, чтобы никто не смог расслышать:
- Посмотрим, что в штанах у педика?
А потом я засмеялся так легко и свободно, словно никогда в жизни не смеялся и этот раз будет последним.
Менты били долго, в основном по спине, по бокам, по животу, до тех пор, пока не стал харкать кровью, а я всё смеялся и никак не мог остановиться, только когда меня ударили по шее сзади, я прекратил смеяться и видеть неподвижное серое лицо обесчещенного жениха. Он всё вспомнил, и стоял, словно весь состоящий из каких-то нервных окончаний. Наверное, ветер казался ему слишком холодным, гости слишком шумными, невеста слишком глупой, а мир слишком простым и понятным, но это уже не моя история. И мне не интересно, что случилось с ним после: женился ли он в этот же день или на следующий. Наконец-то мне стало ВСЁ РАВНО. И я был счастлив.
- Зачем я хотел его раздеть? – хмыкнул я, прямо глядя на Ирину Петровну. – Потому что мы были любовниками, трахались как кролики, а потом я узнал, что он женится, и приревновал. Думаю, вы понимаете, о чём я?
Я улыбнулся так, как всегда улыбался, когда хотел выглядеть как герой мистического триллера. Знаете, который чаще всего в конце оказывается тем самым серийным маньяком, которого все ищут-свищут, а он тут рядышком сидит и улыбается.
Ирина Петровна слегка смутилась, видел, как её зрачки чуть расширились от удивления. Не ожидала? Ну я вообще кладезь сюрпризов, только похож на ящик этой чудо-девы – Пандоры. Но я её понимаю, эту бестолочь. Я бы тоже открыл крышку. Почему? Да плевать мне на всех, когда что-то по-настоящему интересно. Пленных не беру и препятствий не замечаю. Вот и сейчас я ж нереально кайфую оттого что психоаналитик, оказывается, не знала всех тонкостей моей трепетной израненной души, это я так говорю про свою маленькую тайну.
Она глубоко затянулась и, прикрыв глаза, выпустила тонкую струйку дыма в потолок, явно думает, как строить свою политику дальше. Ну пусть подумает, я тоже подумаю, а то как-то уж слишком хорошо вспомнил тот судьбоносный свадебный день. Нервничать начал. Но сейчас не место и не время, вижу, что умная тётка попалась, с такой нужно держать ухо востро, а то залечит.
- Ты учился с Антоном в одном классе два года, а потом перестал ходить в школу. Что случилось? Если вы были любовниками, как ты говоришь, то это странно, ты не находишь?
Да, так я и знал, умна. Ловит на несостыковках. Но больше того, что я хочу поведать, она никогда от меня не услышит. Я уже говорил, что в жизни можно доверять только одному человеку – себе? Так вот, себе я доверяю на все сто процентов. В бреду, под кайфом, с ножом у горла – никогда я не скажу того, чего не хочу говорить. Из меня мог бы получиться отличный агент 007. Да только вот со школой нелады, а так я умный. Может, не умнее Ирины Петровны, потому что не читал всяких болтунов на букву «К», но наравне с ней – это уж точно. Уж в людях-то я разбираюсь отлично, настроение, желания, обиды – всё читаю на раз. Ненавижу эту фразу, но, тем не менее, отлично подходит – учителя хорошие были. Конечно, до тех пор, пока я позволял себя учить.
Опять я отвлекаюсь, мы же говорим о наших с Тохой отношениях. Да, я сказал, что мы были любовниками, нужно отвечать за базар - народ ждёт!
- Я не хотел портить ему имидж. Кто-то один должен был уйти из школы. Мы бросили монетку, и ушёл я.
- Дэн, ты был влюблён в Антона?
Что это за нотки в голосе моего милейшего аналитика? Неужто сочувствие? К чёрту. Ненавижу сочувствие и всякие эти идиотские слова с приставкой «со». Собрание, сочувствие, сострадание. Со-при-част-ность. Не смешите меня, всё это такое фуфло, как та китайская куртка, которую я ношу мясом наружу. Это только иллюзия, что люди хотят сочувствовать, они и сами в это верят свято и безоговорочно, ходят в церковь, дружат семьями, организмами и душами и считают себя вправе быть сопричастными к жизни другого человека. А на самом деле только и мечтают о том, чтобы дети были послушными и предсказуемыми, учились хорошо, устраивали свою жизнь, как завещал нам дедушка Ленин, чтобы мужья и жёны постоянно были в поле зрения и считали бы высшим благом домашние тапки и телек, настроенный на субботний концерт для даунов, просто чтобы ни о чём лишнем не думать, и вообще не волноваться лишний раз. А как же ответственность за того, кого приручили? И вот когда наконец все эти сочувствующие умники-разумники сталкиваются с реальной проблемой, вот тут-то и начинается самое интересное. Лезет такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Забываем и про сочувствие и про соучастие. Так неправильно и точка, разговор закончен! Сволочизм это и лень. Да, людям лень заниматься друг другом. Это понятно, это я поддерживаю. Я вообще выступаю за здоровый эгоизм безо всяких пустых обещаний. Человек должен быть в первую очередь в мире с самим собой, только тогда он останется человеком. Ну раз тебе лень, тогда сиди и молчи себе. Так нет же! Говорят и говорят, обещают и обещают, врут просто-напросто, и мне мозги пудрят, а я не люблю, когда мне пудрят мозги, очень уж хорошо разбираюсь в людях.
Был ли я влюблён в Антона? Кажется, так Ирина Петровна поставила вопрос. А я не знаю. Честно. Я же говорил, что неграмотный, поэтому плохо разбираюсь во всяких психологических терминах. Как там сказал один из болтунов, любовь - это эмоциональное чувство, свойственное человеку, глубокая, самоотверженная и интимная привязанность к другому человеку или объекту. Ну ладно, оставим пафос, посмотрим на суть, любовь свойственна любому человеку, интимная привязанность к другому человеку… необходимость, да… сопричастность, ответственность. Опять эти дурацкие красивые слова. Но о них нужно будет подумать потом, не под внимательным взглядом-скальпелем. Профессиональный хирург мозгов и душ. Любит ли врач своего пациента? А он отвечает за его жизнь, он сопричастен с его жизнью больше, чем кто бы то ни был. Но врач не любит своего пациента, он профессионал. Он правит то, что нужно поправить, с холодной головой. Я хотел бы стать хирургом, вот только моё дурацкое гуманитарное мышление мешает, ну и кровь я как-то с трудом переношу. Да, вы резонно скажете, а как же драки? А я люблю идти навстречу своим страхам. Вот и сюда пришёл не потому что заставили, а потому что хочу покопаться в своих мозгах вместе с Ириной Петровной. Со стороны оно видней.
- Я же сказал, что мы трахались по несколько раз на дню. Конечно, я был в него влюблён, разве может быть иначе? – я слегка усмехнулся и лёг на кушетку, свесив одну ногу. Высокий потолок увлёк мой взгляд, и я немного расслабился.
Ирина Петровна смотрела на меня серьёзно и что-то там себе думала в своей маленькой психоаналитической головке. Да и не особо важно, что именно, всё равно рано или поздно узнаю.
- Секс и любовь не всегда равнозначны.
Мудрую вещь сказала, между прочим. Надо будет запомнить, кому-нибудь процитирую, какой-нибудь девчонке. Мол, мне так сказал психолог, так что расслабься, крошка, и ничего не требуй.
- Значит, мы так и остались примитивными животными? – я изобразил в голосе искреннее удивление. Иногда я могу быть таким наивным мальчиком, если бы не панковский антураж, то я был бы ещё тем слюнявчиком.
- Дэн, - Ирина Петровна улыбалась. Я слышал в её голосе улыбку, но не смотрел. Было так прикольно валяться на кушетке, плевать в потолок, разговаривать умные разговоры и думать о какой-то философской мути. Вот только немного жёстко. Это специально сделано, чтобы неоперабельные случаи вроде меня надолго не задерживались. – Я хочу узнать вот что - родители знают о твоей ориентации?
Я подёргал ногой, чувствуя тяжесть ботинка. Мышцы приятно тянуло. Да, я немного мазохист, люблю, когда ощущения проходят на грани удовольствия и боли.
- Вы хотите узнать, ненавижу ли я своих родителей? – перевёл я вопрос Ирины Петровны. – Нет, мои предки просто мировые, жаль только, что в разводе, но мы всё равно ладим между собой. И то, что я трахался с Антоном, их никоим образом не касалось. Или они должны были присутствовать при акте соития и выдать мне индульгенцию?
- Ты считаешь себя уникальным, Дэн?
Так, она меня начала уже подбешивать. Психоаналитик, чтоб её. Она ещё ни разу не ответила на мои вопросы, а сама только и делает, что спрашивает и спрашивает. И где так называемая моральная помощь, или что они там оказывают, эти психические работники? В прошлый раз мне такие отповеди читали, я аж заслушался, до сих пор подташнивает, как сильно впечатлил. Закончилось всё как всегда словами «ах ты сукин сын…» и непереводимый диалект.
Вот и сегодня я готовился к чему-то подобному. Но мужики работают иначе, нежели женщины. У женщин более творческий подход ко всему, чего они касаются своими маленькими ручками. Хребет они ломают тоже грамотно и нежно.
- В точку, - согласился я. А что? Иногда я говорю правду. Но очень-очень редко. Почему? А фиг его знает. Просто правда – она звучит как-то некрасиво. Ну вот спросит человек о чём-нибудь, а я ему правду в ответ. Он начинает хмуриться, недоверчиво закусывать губы, думать лишнее. И кому оно надо? А если заливать начинаю, так ржём, не прекращая, несколько часов. Вот наверное, для этого и вру, чтоб оставить о себе приятное впечатление. Да, да. Именно так, потому что приятное впечатление – оно быстро забывается, а плохое оседает надолго. А я не люблю, когда про меня долго думают, обязательно напридумывают ещё чего-нибудь лишнего. – Я считаю себя уникальным, и умным тоже считаю.
- До восьмого класса ты был круглым отличником. А потом перестал ходить в школу, как мы выяснили, из-за ответной любви. Не жалеешь?
О-па… Вот это она выдала. А правда, я так всё и сказал, но прозвучало как-то очень уж по-идиотски. Как будто я и впрямь был психом, хотя… кто его знает.
- Нет, ненавижу учиться, любовь дороже.
Неужели и впрямь есть такие идиоты, которые бросают школу из-за любви? Вот уж кретины самые настоящие. Словно от того, что они будут сидеть, прижавшись друг к другу двадцать четыре часа в сутки, их чувство станет крепче и выдержит любые невзгоды. Моя мать тоже так думала. Престижную работу бросила ради семьи, а отец всё равно свалил к другой. Кстати, я не говорил, что учусь в одном классе со своей сводной сестрой? Она у нас ещё та принцесса, но о ней чуть позже. Именно с её появлением и началась вся эта моя история, которую я и пытаюсь рассказать, отвлекаясь периодически на разговоры с личным психоаналитиком. Как хорошо сказал!
- А что случилось после? После того, как Антон закончил школу, вы встречались и дальше?
Нет. После школы мы больше не встречались. Про его свадьбу я вообще узнал случайно от другого своего бывшего одноклассника, который оказался чуть меньшей сволочью, чем все остальные. Лёшка меня даже не узнал сначала. Проскочил мимо, натянув шапку по самый нос. Мы с фирмой гоготали около магазина, когда он попытался прошмыгнуть назад незаметно, но мимо нас так просто не пройдёшь, три раза испугаешься. Голый заметил, что Лёшка застыл на выходе и трусит. Думал, по всей видимости, как бы пройти, не задев нас. Ну Голый таких зайчишек-трусишек терпеть не может, он его даже не увидел, он его почувствовал. Этот страх его, который на всю улицу засмердел.
- Чё застыл, статуя? – крикнул он Лёшке, тот судорожно выпрямился, как будто бы невзначай вообще остановился. – Не боись, мы не кусаемся, когда трезвые.
Народ засмеялся, а я внимательнее посмотрел на Лёшку, уже узнал нашего единственного медалиста, надежду проблемного класса. Одет скромно, но со вкусом: пальтишко, ботиночки - всё новенькое, чистенькое, воняет успешностью и предопределённостью. Скорее всего, поступил в гостехвуз на экономический. Он всегда любил считать чужую экономию, куда ж ему было податься с такой привычкой? Я смотрел на него и никак не мог начать смеяться. Я подумал о том, что мог бы быть на его месте. Класснуха всегда говорила, что мне светит медаль. Да, светит, но не греет. Да и к чёрту всё то, что могло бы быть. Не случилось и точка.
- Даня? Привет, - как-то слишком обрадованно выдал Лёшка. Небось потому, что увидел в толпе непонятных и оттого весьма опасных субъектов знакомую физиономию.
- Привет, проходи, не трусь, мы на людей не бросаемся без повода, - по губам моим поплыла улыбка серийного маньяка, я вам про неё уже рассказывал. Почему-то когда я особенно нервничаю, а орать ещё не могу, всегда так улыбаюсь. Лучшее средство защиты – нападение, а такая улыбочка сражает всех наповал. Голый как-то рассказал, что увидев её в первый раз, подумал, что я хочу его прирезать ночью под одеялом. Он меня зауважал именно после этого.
- Ну у тебя и имидж, - нервно засмеялся Лёшка и полез в карман за сигаретами. – Куришь? – я помотал головой. Запах сигаретного дыма всегда у меня ассоциируется с весной. А весну я ненавижу так же как школу. Нет, пожалуй, даже больше. Школу хоть можно бросить, а весна по-любому придёт и всё достанет со дна, всё выпотрошит, раскидает и оставит засыхать от жажды на грёбаном ласковом солнышке.
Мы стояли в стороне от фирмы и несколько секунд просто присматривались к изменениям, произошедшим друг в друге. Лёшка с недоумением, я со скукой и какой-то неуместной завистью. Чужая, спокойная, мирная жизнь всегда тревожила меня, вызывая тоску.
- В универе учишься? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить. Третьи знакомые – они вообще кто? Не друзья, не враги, а так… просто знакомое лицо и что-то там из прошлого, когда сидели за одной партой и списывали задачки с доски. Нас тогда ещё путали. Не внешне, конечно, внешне мы вообще не похожи – Лёшка полноватый, маленького роста, а я тощий и высокий. Училки никак не могли запомнить, кто Сенный, а кто - Арбенин. Два отличника, ботаника и зануды. Да, не удивляйтесь, это всё про меня. Представляете? Я сам не верю, что такое могло быть в каком-то лучшем из миров. Явно речь идёт не о моём мире. Мой мир – это отдельная песня, какая-то одна и та же, старая и про войну. Ну знаете, та, в которой она ждала, ждала его с войны всю жизнь, а он уже сто лет назад умер и никогда к ней не придёт. А она, дурёха, ещё ничего не знает и надеется.
- Да, поступил на экономический, - неприкрытая гордость зазвенела в Лёшкином голосе. Неприятно резануло, но на то ведь и было рассчитано, не так ли?
- Я так и подумал, - хмыкнул я и беспечно улыбнулся. – А я вот жизнь свою прожигаю. И ни о чём не хочу думать. Планирую спиться к тридцати годам. А ты что планируешь?
- Зря ты так, Данька, - ну вот, приехали. Он меня будет жизни учить? Облезет. Никого нет дома, все ушли на фронт. – Сейчас без вышки никуда не пробиться, ты же знаешь.
Я громко усмехнулся и хлопнул Лёшку по плечу, тот аж вздрогнул от неожиданности. Вообще надо заметить, что все ботаники весьма нервные личности, может потому что боятся не получить очередную пятёрку? А поскольку уважать их частенько больше не за что, то наблюдается очень неприятная история. Сомнение, страх и неудовлетворённость. Причём тут даже секс не помогает расслабиться, наоборот, ещё хреновее становится, мол, вот на какую фигню я трачу время, надо же выучить логарифмы. В общем, ботаник – это судьба. Чаще всего ботаники помирают от сердечного приступа, а я вот решил изменить свою судьбу. Я вообще в судьбу не верю, потому что судьба – это то, на что ты можешь рассчитывать так или иначе, а я ни на что не могу рассчитывать.
- А чтобы спиться, вышка не нужна, - сказал я и облегчённо выдохнул. Зависть отпускала, стоило вспомнить, а собственно, с чего я стал таким, просто голые факты, без подробностей, и стало так легко и спокойно. Учись, Лёшка, хорошо, и за меня тоже. Я только рад буду, если хоть кто-то в этой долбаной жизни добьётся успеха.
- Ну ты это… особо не увлекайся всё-таки, - Лёшка смущён, он всегда так быстро смущался, кто бы что ни сказал, и злиться начинал тоже быстро. Мы с ним так похожи! До сих пор похожи, пусть он и будущий профессор, а я наркоман и алкоголик, ну так думают все вокруг, глядя на меня. Хотя пью я не так часто, а наркотики не пробовал ни разу в жизни, и без того в башке туман. Но это всё мелочи, сначала я работал на антураж, теперь он на меня работает, тоже своего рода бизнес, вот только материальной выгоды я не получаю. Хотя это с какой стороны посмотреть, например, я часто ночую у Голого, едим мы тоже его еду, денег не отдаём. Но он не жалуется, ничьей экономии не считает, даже больше того - искренне обижается, если мы отказываемся от его предложения остаться на ночь. Он живёт один в двухкомнатной квартире, досталась от родителей, которые разбились на машине, возвращаясь с дачи. Мировой парень этот Голый, и очень самостоятельный, а панковство… ну я думаю, вы уже поняли, что у каждого есть своя причина на то, чтобы пугать народ своим бешено-авангардным видом? Да и ничего не случится с этим народом, он же закалённый! Телек так закаляет личность, ни одна стоящая эмоция не родится, одно только гы.
- Да я даже не знаю, я ж натура увлекающаяся, ничего не могу делать по чуть-чуть, - продолжал я смеяться.
Лёшка выдохнул с сожалением. Все те, кто меня слушают, рано или поздно так выдыхают. Жалеют загубленный потенциал. Но если честно, я знаю, что в глубине души им плевать на меня и на мой потенциал, просто вот, ну как-то свою неспособность что-либо изменить ощущают, а так всем хочется быть спасателями. Ага, теми самыми Чипом и Дейлом, которые всегда спешат на помощь. Помог другу и счастлив! Потом всем рассказал и ещё раз счастлив! Сам пару раз вспомнил, как ты здорово умеешь помогать, и опять счастлив! Столько поводов быть счастливым, мама не горюй. Вот только не за мой счёт. Это Голый ещё может думать о том, что он мне помог, но он никогда не будет этого делать. И не потому что тупой и в жизни своей ни одной книжки толком не прочитал, нет, вовсе не поэтому. Он даже и не знает, что помог мне. Всегда делает то, что хочет, и как-то вот помогает этим. Интересно, почему оно так? Я до сих пор не разобрался.
- Ты к Фадееву на свадьбу идёшь?
Я так и застыл с тупой улыбкой на лице. Три года я не слышал этой фамилии от кого бы то ни было, и сам старался не вспоминать, хотя тянуло, безусловно тянуло, я ж говорил, что мазохист по натуре. А он же ещё и жил тут недалеко, за школой, в кирпичном девятиэтажном доме номер 15, восьмой этаж, квартира 68. В его подъезде всегда пахло сыростью, холодом и ожиданием. Ожиданием весны.
- Нет, я и не знал, что он собирается, - беспечно пожал я плечами, словно говорил о чём-то бытовом и неинтересном. Парни махали мне, они собирались пойти в парк, кататься на каруселях. Это было наше самое любимое занятие, чёртово колесо, над пропастью без страховки. Отморозки, что ещё тут скажешь. – Меня не пригласили.
Лёшка искренне удивился, даже не смог вовремя собраться, чтоб челюсть не падала с таким грохотом.
- Мне в прошлую пятницу приглашение пришло, Макарскому Витьке тоже и Ваньке Шошину. Они идут, купили подарок на двоих. А я ещё думаю, вроде девушку обещал на дачу отвезти…
Лёшка что-то говорил ещё про свои обстоятельства, словно объяснительную писал, очевидно, за моей подписью. А я никак не мог его услышать, смотрел, как автобусы нагружаются пассажирами, и словно большие ковчеги, отчаливают от пристани по полноводной реке. Те, кто успел сесть внутрь, непременно спасутся. А тот, кто остался, будет утоплен.
Знаете, я очень люблю фантазировать. Воображать, что было бы, если бы случилось то или другое событие, мне очень интересно, кто и как стал бы реагировать на то, что внезапно остановка провалилась под землю. Все бы засуетились, забегали, стали кричать… или наоборот, застыли бы на месте в немом оцепенении, и так бы простояли до тех пор, пока не приехали бы спасатели. Или вот ещё фантазирую на тему, как нашу школу захватили инопланетяне и стали проводить свои жуткие хирургические эксперименты без анестезии. Я прям чётко видел, как мне разрезают кожу на руках, смотрят на открытые кровоточащие вены, что-то сшивают, что-то опять разрезают, достают осколки стекла… это было зеркало. Мамино любимое, кажется, оно принадлежало какому-то графу и около двухсот лет стояло в его фамильной усадьбе. Из моих рук достали больше сотни осколков маминого любимого зеркала.
Я сунул руки в карманы и зябко поёжился.
- Ну передавай ему привет от меня и поздравление, - проговорил я и изобразил на лице сожаление, мол, извини, нужно бежать. – Пока, Лёшка, удачи тебе.
- Данька, береги себя.
Лёшка махнул мне рукой, когда я уже влился в свою яркую и беззаботную компанию. Фирма всегда спасала меня от скуки и ненужных мыслей. Три года прошло, а кажется, что только вчера всё закончилось.
- Я читала твою карточку. Ты был у психолога раньше? – Ирина Петровна словно слышала ход моих мыслей. Очень чуткая натура, это я сразу понял, ещё когда она стояла у окна спиной ко мне и курила, так свободно, так по-домашнему. Настоящий врач, любящий своего пациента без любви. Такой врач всё делает, что и влюблённые, – помогает, сочувствует, принимает таким, какой ты есть, советует, но не любит. Ни капли не любит. А я вдруг почувствовал себя уставшим.
- Да, три года назад. Но это был не психолог, а психиатр, понижаю градус, если можно так выразиться.
Я опять поболтал ногой и насильно выключил в своей голове хлынувший поток воспоминаний. Всё отложим на потом, а то я вообще уже ничего не смогу ответить Ирине Петровне, обижу. А женщин нельзя обижать. Вообще слабых нельзя обижать, это как-то немужественно. А я всегда мечтал быть настоящим мужиком, как мой отец. Знаете, он у меня эдакий атлет – высокий, темноволосый, истинный спартанец. Жаль, что мы с ним редко видимся. Он меня, как бы это правильно выразиться, недолюбливает. Да, наверное, как-то так можно грамотно назвать то чувство неприязни, которое я в нём пробуждаю, когда мы встречаемся на улице. Но я уже смирился, да и он тоже, потому и видимся редко, - оба проиграли. Кстати, у меня и мама тоже красивая. А я тогда в кого таким неуклюжим уродился?
- Дэн, расскажи мне, что произошло в прошлый раз?
Ирина Петровна! Ну поимейте совесть в конце концов! Всё, что было, прошло и быльём поросло, вы хотите опять взбаламутить воду, чтоб мне легче стало? Ведь вроде не садистка, а так жёстко работаете.
- У вас же есть какая-то волшебная карточка, там и посмотрите. Прошлый кладоискатель тоже всё записывал на диктофон.
Я чувствовал, как начинаю дрожать, под кожей лёгкой рябью проходили раздражение, усталость и какая-то обречённость. Я всё ещё не мог до конца осознать, что всё закончилось и не нужно больше бояться и прятаться, носить в себе тайну, жить с ней плечом к плечу. Я вырвал её с корнем, я стал свободным. И этот разговор с психологом – просто завершающий этап, то, что поставит печать с грифом «Пройдено».
- Я читала то, что написал доктор Карповский, но я хотела бы услышать твою версию событий, - Ирина Петровна так и не поменяла свой проникновенный голос на нечто более живое и душевное. Холодная личность, надо заметить. Хороший специалист. Мне нравятся те, кто хорошо знает своё дело. Но приближаться к ним я не могу, и подпускать их к себе тоже. Неужели есть такие олухи, которые доверяют врачам? Рассказывают всё как на духу, почему у них не встаёт или почему сын наркоман, а муж алкоголик? А самим-то никак не догнать, что ли? Всё же просто! Начинайте копать с себя, и тогда всё встанет на свои места. Да вы не подумайте, я никогда не хотел быть психологом или аналитиком психов. Но парочку дельных советов могу дать. Помню, однажды мы с Голым так душевно поговорили, он меня теперь всегда слушает, какой бы бред я ни нёс. А я не могу ему всего рассказать, ну такой вот закрытый человек. Как подумаю, что я начинаю ему про Тоху говорить, так и язык присыхает к нёбу и всё, трындец, паралич ротовой полости и депрессняк на трое суток. Потому я больше слушать люблю. Ну или если спросят, хотя никто никогда не догадается меня об этом спросить, то конечно, отвечу. Я уже говорил, что врать умею так, что тушите свет, обрыдаетесь меня слушать.
- Я не хочу вспоминать прошлое, - деловито ответил я и сел на кушетке. Настенные часы показывали без пяти минут час. А это значит, что время сеанса психоанализа подошло к концу. Ждём резюме. – Вы мне лучше скажите, как мои успехи? Положат меня в психушку или выпустят в мир?
Ирина Петровна широко улыбнулась и достала ещё одну сигарету. Много курит, наверное, очень нервная работа – брать ответственность за лечение чужой души. Сразу фильм ужасов вспомнился – «Буйство духов». Интересно, Ирине Петровне снятся кошмары? Ну вот представляете, меня всегда интересуют какие-то глупости. Другой бы на моём месте подумал о том, есть ли у неё муж там или парень, кричит ли она во время оргазма или тихо стонет в подушку, а я вот про кошмары думаю, да про то, как она живёт с такой ношей. Мне-то что? У меня-то одна проблема, а сколько она знает проблемных и ведь с каждым нужно поговорить, к каждому подход найти. Потому, наверное, и нет любви. Должно же остаться хоть что-то святое и только для себя, даже у психологов.
- Ты абсолютно нормален, Дэн, - начала она говорить как-то очень уж по-приятельски, я даже улыбнулся в ответ на её тёплый взгляд. – Адекватен и ответственен за свои поступки. И я бы хотела дать тебе несколько советов, не против?
Я помотал головой. Всё-таки ботаническое прошлое никуда не ушло – очень уж я любил учиться, особенно у тех, кто мог мне что-то реально дать. А Ирина Петровна могла, потому что умная тётка и психов разных повидала, и покруче меня, я так думаю.
- То, что случилось между тобой и Антоном, по всей видимости, было для тебя очень важным. Настолько важным, что ты решил кардинально поменять свою жизнь, в этом я не вижу ничего предосудительного, но ты сам реши для себя, что это было: желание измениться или желание спрятаться за броским антуражем. Всем своим видом ты говоришь – «посмотрите на меня, какой я брутальный и отмороженный, мне плевать на вас и на всё, что вы обо мне думаете». Дэн, а им и правда плевать. Одет ты как панк, или как хиппи, рокер, эмо – люди не так много думают друг о друге, как принято считать. Если ты так одеваешься, чтобы привлечь к себе внимание, то ты своего добиваешься – они на тебя смотрят, как на яркую рекламную растяжку, но никому нет до тебя никакого дела. И ждать более глубокой реакции не след. Почему? Да потому что ты ничего, по сути, не сделал, чтобы на тебя реагировали как-то иначе. Ты просто яркое пятно в серых буднях, которое раздражает нервные окончания. И всё.
Если же твой имидж – это броня, в которую ты спрятал что-то сокровенное, то здесь ответ прост. Это слабость, Дэн. Ты потворствуешь своей слабости, считая себя сильным. Что бы ни случилось тогда, ты сполна отомстил Антону. И ты это знаешь. Вопрос теперь в том, что будешь делать дальше. Поговори с собой, ты же умный парень, я уверена, что внутри у тебя идёт диалог, где ты можешь выступать очень жёстким критиком. Спроси у себя, Дэн, что ты будешь делать дальше?
Я сидел, низко опустив голову, и теребил застёжку на кармане. Что я буду делать, Ирина Петровна? Не знаю… Я потерял три года, я больше ничего не хочу, я не могу никому доверять, я никого не люблю. Я свободен.
- И ещё, Дэн, самый последний совет, - Ирина Петровна легко соскользнула со стола. Я тоже встал, молча. – Поменьше думай о себе. В мире так много всего интересного. Осмотрись, у тебя есть глаза, уши, руки, ноги, ты живой и чуткий мальчик. Дерзай, Дэн.
Я поднял голову и нервно усмехнулся. Всё-таки вы меня удивили, Ирина Петровна. И чёрт побери, приятно удивили. Я даже благодарен, но не тому, что вы сделали, а тому, что вы просто есть.
- Время закончилось. Мне нужно идти, - говорил я, продолжая улыбаться.
- А у тебя отлично получается играть плохого парня, - подмигнула мне Ирина Петровна, выключая диктофон. Потом достала кассету и протянула мне. – Я бы посоветовала выкинуть эту дребедень на помойку.
Я взял кассету и сунул её в задний карман джинсов.
- Я подумаю над вашим предложением.
Дверь кабинета захлопнулась с глухим стуком. В приемной сидела какая-то полноватая мрачная девочка с опухшими от слёз глазами. Несчастная любовь, поставил я мгновенный диагноз, и довольный собой, пошел к выходу. Внутри меня рождалось желание всё вспомнить от и до, расставить все точки над i и отпустить. Навсегда отпустить тот тёплый апрельский день, когда мы с Тохой дежурили в кабинете физики.

Глава 2. Это не со мной. Это дежавю

Я резко вздрогнул ровно за одну секунду до звонка. Была у меня такая особенность – чувствовать приближение рубежа. Словно время чуть замедляет свой ход, и моё подсознание успевает зафиксировать факт звонка, а потом уже и сознание его слышит, как подтверждение. Иногда бывает так, что подсознание реагирует, а в действительности ничего не происходит. И тогда становится по-настоящему страшно. Я часто не понимаю себя и своих страхов.
Задача по геометрии была почти решена. Оставалось найти только длину катета. Это вроде как бонус – кто найдёт длину катета, тот получит дополнительную пятёрку. Но мне нужна была не пятёрка, я и без того был лучшим в классе по геометрии, у меня этих пятёрок стоял целый ряд – каждый урок дёргали к доске, показывать всем мастер-класс. Мне хотелось проверить свои силы – а смогу ли я? И конечно, смог. Формула пропустила два основных звена, но мы с Марией Васильевной понимали друг друга. Она закрывала глаза на ход моего решения, когда ответ был правильный. А когда нет, то тогда она сама скрупулёзно разбиралась в моих смятых каракулях и находила то место, где решение дало крен. Несомненно, это было приятно.
- Данька, - Лёшка пихнул меня под локоть и сбил с хода размышления, я про себя выругался, но тем не менее оторвался от решения задачи и повернулся к Лёшке.
- Чего?
- Я спишу у тебя первую задачу? – шептал он, уже активно списывая.
- У тебя ж первый вариант, - я подвинул ему листок с решением, Мария Васильевна явно напряглась и направилась в нашу сторону. Я резко вернул лист на место, изобразив тотальное погружение в свои мысли.
Мария Васильевна нависла над нашей партой, и я затылком почувствовал, как она проверяет мою задачу. Я замер, боясь пошевельнуться. Очень уж она была характерная, могла и по башке линейкой съездить, если вдруг что не по её будет.
- Здесь на два умножь, забыл, - тонкий указательный палец с большим брильянтовым кольцом опустился на мой листок именно в том месте, где я крепко сомневался в решении.
- Угу, - буркнул я и стал исправлять.
- Арбенин, - повысив голос, обратилась Мария Васильевна к Лёшке, - сдайте вашу контрольную, от греха подальше. И все сдаём работы, урок закончен.
Лёшка обиженно запыхтел и протянул лист в руки Марии Васильевны, бросив на меня мрачный взгляд. Я, конечно, был погружён в решение, но всё равно почувствовал его раздражение. Оно было направлено на меня. Всегда на меня. Мне многие завидовали, остальные уважали, наверное, за то, что без проблем давал списывать, мог рассказать суть текста по литературе за три минуты и поспорить с учителями о чьей-то необоснованно заниженной оценке. Единственное, чего я не любил – это бытовые разговоры и разговоры о сексе. Я любил музыку и геометрию.
- Математичка на тебя запала, по-любому, - Лёшка всё ещё злился на меня. Даже когда прошёл урок физкультуры, и мы убегались так, что еле-еле могли передвигать ногами. Очень долго он отходит, да и я не быстро. Просто раздражаюсь реже.
- Да мне тоже, знаешь, не прикольно постоянно отдуваться у доски, - пожал я плечами. – Вечно найдёт самую сложную задачку и сразу - Сенный к доске. Так что… кому из нас хуже – это спорный вопрос.
- Прибедняешься, - Лёшка засмеялся. Отошло, значит. Теперь можно поговорить о чём-нибудь более приятном. – Мамка сказала, что завтра к нам придут двое новеньких из тридцать третьей школы. Она уже все документы оформила, так что теперь девчонок у нас будет на одну меньше, чем парней! А то достали уже прикалываться. Особенно эта придурочная Климова, достала уже пялиться на меня.
Я усмехнулся.
- Влюбилась, наверное, - толкнул я Лёшку в плечо и подмигнул. – Не теряйся, у неё характер ангельский! Никогда не соскучишься.
- Это точно, мёртвого поднимет своими визгами. А ты к ним в гости ходишь?
Я почувствовал, как внутри что-то сжалось. Хожу ли я в гости к своему отцу и его новой семье? Уже нет. Об этом нужно рассказать отдельно, может быть, там сокрыта причина всех моих злоключений? Психологи часто обращаются к отношениям между родителями и детьми, когда изучают человеческое сердце под микроскопом. В чём-то они правы, конечно. Несомненно, всё плохое, что есть в ребёнке – это от родителей, а всё хорошее – от бога. Смешно, да? Но это не про психологов. У тех всё от родителей или обществом привито. Ну то есть вы понимаете, о чём я? Человек как таковой, он вообще, напрочь ничего не может генерировать сам, только впитывать, потреблять и перерабатывать уже созданное кем-то богатство. Как там в Библии говорится?.. Я ничего не могу творить сам от себя. Наверное, это та самая истина, которая где-то рядом. Знаете, есть такой психологический эксперимент. Людей запускают в комнату, где висят два красных шарика и два чёрных. А один, испытуемый то есть, остаётся за дверью. Он заходит позже. И тоже видит два красных шарика и два чёрных. Он уверен в том, что видит на все сто процентов, ну не дурак же? Так вот… остальные собравшиеся начинают упорно убеждать его в том, что все шарики чёрные. «Ну посмотри! Чёрные же!» И каждый приводит аргументы, что красный – это есть чёрный, только в другой плоскости, что это всё из-за освещения ему, дураку, так кажется. В результате общими усилиями и грамотной непременно речью, ему доказывают полную ахинею. И вы представляете, когда он уходит из кабинета, он уже уверен, что шарики были чёрные. И даже видит их перед собой – четыре чёрных шарика, два из которых красные. Вот такая наука эта психология.
Но я ж про отцовскую семью начал говорить. Так вот, они с мамой развелись, когда мне было пять, а Владику – моему старшему брату – пятнадцать. Отец в кого-то там крепко влюбился, ну надо сказать, Марина, папина новая жена, весьма впечатляющая особа, деятельная и неугомонная. Когда она за отца выходила, у неё уже была дочь – Машка. Ну и родили они ещё двоих быстренько: Тому и Риту. Милые такие близняшки, которым палец в рот не клади, и дело тут не в том, что они дети, непосредственные и прочее, нет. Они упёртые, настырные и очень взрослые для своих шести лет. Таким образом, методом элементарных вычислений получаем, что в нашей «дружной» семье пятеро детей, связанных странными семейными узами, или не связанных вовсе. И где-то посередине зависли мы вместе с Машкой.
Виделись мы редко, но иногда на моего отца наезжало что-то сентиментальное мужское, и он приглашал нас с Владиком к себе на обед. Марина готовила обалденно, но есть это я не мог. Очень волновался, руки постоянно дрожали под её пристальным, изучающим взглядом. Всё ронял под стол и неуклюже извинялся. В общем, это были те ещё обеды. Владик чувствовал себя как рыба в воде, обсуждал с отцом какие-то темы, а потом под предлогом срочных дел рано уходил. А я не мог. Это было неуважительно по отношению к Марине и отцу.
Но однажды все прекратилось. Я сам прекратил. В тот воскресный день всё шло как обычно, мы ели, пили, общались. Тома с Риткой смешили всех своими рассказами о детском садике. Я был расслаблен и доволен тем, что происходило вокруг меня. Тогда мне показалось, что наша семья и впрямь может существовать в таком разборном виде.
Марина стала мыть посуду, я помогал ей носить тарелки, когда к нам как ураган подбежала Ритка, и ухватившись за мамкину юбку, заставила наклониться. Желание ребёнка – закон. А если не закон, то вам тогда не поздоровится. Марина наклонилась и приготовилась слушать. Ритка кинула на меня хмурый взгляд и громко зашептала:
- Мама, а почему Данил у нас ест? Он же нам никто, пусть дома ест. Или у него нечего кушать?
Меня бросило в жар от этих столь непосредственных умозаключений. Никогда раньше не думал, что Рита так страстно не хочет меня видеть за своим столом, вроде бы мы с ней ладили. Или это только мне так казалось? Мне часто кажется, что люди относятся ко мне хорошо, ну наверное потому, что я никому плохого ещё не сделал, даже не думаю плохо ни о ком, у меня нет на это ни времени, ни желания. Я не сплетник по натуре.
Я посмотрел на Марину и смутился. Тепло растекалось по моему лицу, и я не мог даже вздохнуть от волнения. Я ждал её слов, как приговора. И сердце ёкнуло ровно за одну секунду до того, как она, улыбнувшись и погладив Ритку по голове, произнесла:
- А тебе жалко? Покушает и домой пойдёт.
Вот тебе и ответ! А потом эти же самые родители жалуются, что их дети эгоистичны и неуправляемы. И откуда только в них всё это взялось? Действительно непонятно, наверное, ветром в голову надуло.
Я молча поставил тарелки на стол и, демонстративно хмыкнув, - иногда на меня находит весьма интересное настроение такой неуправляемости и эгоистичности - вышел из кухни. Марина не пошла следом за мной, осталась убеждать Ритку, что не так уж и много я продуктов съедаю, чтобы так злиться.
Я ушёл, даже не попрощавшись. Больше к отцу в гости не ходил. Ну вы, наверное, понимаете, что сразу после этого стал плохим сыном, заносчивым сопляком… и прочее-прочее. Отец так меня и не простил, а я не смог ему рассказать о причине своего поведения. С пониманием у нас всегда были проблемы, я ж не Владик, который мог угодить всем, такая у него натура хамелеонская, у меня аж мурашки по телу бегают от того, как здорово он умеет притворяться.
Так самое любопытное не в том, что отец на меня разобиделся, это я ещё могу понять, но и мать тоже с того момента стала относиться ко мне хуже. Я ничего ей не рассказывал, и на этот раз отказался откровенничать. Натянул наушники, врубил «ДДТ», и как истинный домашний камикадзе стал раскачиваться на стуле, опасно отклоняясь назад. Конечно, однажды я навернулся, больно ударившись спиной, но мне ж что в лоб, что по лбу. Хочу и качаюсь, навернусь – это тоже только моя проблема. Мать тогда сильно разозлилась, я отказался отвечать на её вопросы о Марине, ударила мокрым полотенцем по спине, я едва-едва устоял, чтобы не рухнуть на пол. Обида обожгла изнутри. Она что-то кричала про безответственность и испорченный характер. Мой?
- Я больше туда не пойду! – выкрикнул я, когда она замахнулась, чтобы ударить меня второй раз. Но в этот раз я успел увернуться. - И можешь не беситься!
- Как ты с матерью разговариваешь?!
В общем, на этом инцидент с отказом от посещения семейных обедов был исчерпан и плавно перетёк к выяснению отношений между сыном и матерью.
Она до сих пор не понимает, что сделала не так, и почему отец ушёл к другой. Мать боится так же ошибиться, воспитывая нас с Владиком, и только всё усложняет и запутывает. Знаете, есть такое понятие - карма. Так вот, это такая штука, при которой события, эмоции, чувства имеют свойство повторяться при определённом стечении обстоятельств. И человек ждёт, что всё вновь повторится. Не хочет ждать, но всё равно думает о том, что это возможно. А если кто-то чего-то ждёт сознательно или подсознательно, то непременно дождётся. Так вот, у моей матери была карма брошенного человека, и она всеми силами стремилась оправдать её.
Новички пришли в класс на уроке биологии, в то самое время, когда Антонина Петровна пыталась внятно рассказать про процесс размножения каких-то насекомых. Класс ржал как ненормальный над каждым новым словом, везде им чудились намёки на секс. С биологией у меня всегда был напряг. Но не потому что я чего-то не понимал, просто её нужно было учить, все эти длинные параграфы про строение членистоногих или ещё каких-нибудь тварей. Лично мне новые слова не говорили о сексе. Мне это было скучно, поэтому я никогда не учил биологию так, как она того заслуживала. Выкручивался методом - напиши всё, что ты думаешь о процессе эволюции так, чтобы вообще никто не понял, о чём ты говоришь, и главное, слова, слова посложнее ввернуть, и пятёрка будет обеспечена. Это, конечно, бред, а не обучение, но зато всегда прокатывало. Я никогда не говорил, что наша школа - лучшая школа в мире.
Так вот… новеньких звали Антон Фадеев и Иван Шошин. Класснуха написала на доске их имена рядом с криво нарисованными оплодотворёнными яйцеклетками, чтобы мы выучили наизусть. Не яйцеклетки, а имена…
Иван Шошин был здоровенным детиной без наличия признаков интеллекта на лице, эдакий потенциальный троечник, умеющий неплохо работать кулаками. Он был коротко подстрижен и одет в серые брюки и синий вязаный свитер. Я сразу понял, что он задружится с нашими отстающими и будет их учить жизни, ну то есть курить, пить и прогуливать уроки. Скукота.
Второй, тот, кого представили Антоном, был высоким, широкоплечим, но таким же тощим, как я. Он смущённо улыбался, глядя куда-то на противоположную стену, и заламывал узловатые пальцы. Понятно, тоже ботаник. Значит, этот будет льнуть к тем, кто поумнее. Отчего-то это было приятно. Мне всегда нравились умные люди, а поскольку класс у нас был ещё тот, как говорили учителя - «трудный», то умных тут днём с огнём не сыщешь. Вот только Лёшка да Машка, а остальным то лень, то тяжко, то вообще ничего не понятно.
Ваньку посадили позади меня, а Антона на первую парту соседнего ряда, видимо, у него были какие-то проблемы со зрением – слишком яркий бирюзовый цвет глаз не мог быть естественным, скорее всего, носил линзы.
Мы познакомились с Антоном на первой же перемене и, что называется, нашли общий язык. Когда мне чего-то хочется, я всегда этого добиваюсь, главное, чтобы никто не мешал, а остальное всё приложится. А тут мне не мешали, наши вертихвостки увлеклись Ванькой, очень уж им понравился его бритый затылок и наморщенный лоб, очевидно. Но я плохо разбираюсь в том, что нравится девчонкам, я сам никогда не был объектом их внимания. Они меня побаивались и за глаза называли занудой, хотя это была неправда. Они же со мной никогда не разговаривали толком!
- Я в старой школе в баскетбол играл. А здесь есть секция? – Антон сидел на моей парте, грыз яблоко и болтал ногами, слегка раскачивая парту, я же со скоростью света переписывал его лабораторную по химии. Это ещё один предмет, который я терпеть не мог. Считал его абсолютно бесполезным. Резкий запах яблочного сока вызывал какое-то нереальное ощущение кайфа. Вот именно сейчас, в этот самый момент, когда химик зайдёт с минуты на минуту, а я ещё и половину не успел перекатать, я чувствовал себя невероятно довольным. С появлением Антона в нашем классе учиться стало вдвойне приятней: где-то я ему помогал, где-то он мне, домой ходили вместе, обсуждали что-то постоянно, спорили, смеялись. У меня никогда прежде не было друга, и я вообще понятия не имел, кто это и с чем его едят, но тогда мне казалось, что он у меня появился. Я даже в школу стал приходить раньше, чтобы поговорить о чём-нибудь с Антоном, сидя на подоконнике.
- Есть вроде бы, надо у физрука спросить, - пробубнил я и захлопнул тетрадку – успел. – Я тоже в баскетбол умею играть. Можно вместе ходить.
- Было бы круто, - Антон забрал свою тетрадь и соскользнул с парты. Он никогда не ждал от меня слов благодарности. Мы часто помогали друг другу. – Но ты учти, я очень хорошо играю.
- Ну, это мы ещё посмотрим, - усмехнулся я.
Прозвенел звонок.
Знаете, иногда бывает такое ощущение, что ты в мире с самим собой, с тем, что тебя окружает, ты замыкаешься подобно кругу и кажется, что так будет бесконечно, день за днём, час за часом, минута за минутой. Я нашёл то, что искал. Я нашёл своего человека, человека из мира, человека для мира. Мы были похожи, смотрели в одну сторону, думали аналогично, нам даже нравились одни и те же песни, одни и те же девчонки, и тогда я был рад этому несказанно. Всё было просто и понятно. «Я хочу быть с тобой». Кристально чистое желание наивного подростка.
Но как вы понимаете, этой истории бы не было, если бы всё так и продолжалось. Колесо судьбы благосклонно сделало один оборот и, сорвавшись с оси, понеслось куда-то под откос.
Я до сих пор не знаю, кто из нас первым всё усложнил, и в какой момент это произошло, быть может, после той единственной тренировки на пару, когда никто из команды не пришёл, и физрук открыл нам зал, чтобы мы помаялись дурью, пока он разговаривает с директором.
Мы переоделись, взяли мячик и стали играть. Огромный светлый зал, удары, гулко отдающиеся где-то под потолком, и столбики пыли, танцующие в солнечных лучах. В тот день мы разошлись не на шутку. Бегали как угорелые по всему залу, смеялись, прикалывались. Антон отнимал у меня мяч и громко хохотал около самого уха, горячо дышал в шею, а я ржал как ненормальный от щекотки, но мяч не отдавал. А потом он поставил мне подножку, и я рухнул на пол лицом вниз, Тоха навалился сверху и, приблизившись к самому уху, прихватил кончик зубами, легонько потянул на себя.
- Ты проиграл, - выдохнул он и быстро поднялся на ноги, прихватив с собой мяч. – Сенный, ты проиграл, с тебя чипсы! – вновь повторил он, уже выбегая из зала. Я растерянно посмотрел на распахнутую дверь и с ужасом ощутил собственное стыдное возбуждение. Тело прошиб холодный пот, неожиданная эрекция быстро спала.
Потом я долго обдумывал случившееся. Возможно, виной был азарт, выплеснувшийся в кровь адреналин, который и спровоцировал такую неоднозначную реакцию. Возможно, всё дело в гормонах, которых к пятнадцати годам накапливается в достаточном количестве, чтобы выход случался часто и не всегда запланированно. Только об одном я старался не думать. О том, что всё дело в Тоше и в том, что было жутко приятно, когда он укусил меня за ухо. И я боялся повторения.
Но несмотря на то, что я чего-то там боялся, всё равно стал внимательнее присматриваться к Тохе, искать причину моего внезапного влечения. Он был нескладным подростком, слишком широкие плечи при узких бёдрах, длинные руки и ноги, резкие движения и неуклюжая походка. Всё это вызывало во мне какое-то тёплое уютное чувство осознания того, что этот человек мне близок и не более того. Единственное, что меня поражало - это его бирюзовые глаза и голос, низкий, мягкий, очень мелодичный голос. Я любил слушать его. Но причём здесь гормоны?
Проблема ещё заключалась в том, что девочки меня тоже не впечатляли до такой степени, чтобы честно признаться себе в каком-то трепетном чувстве к одной из них. Мать говорила, что я холодный как лягушка, и вообще никого не люблю. Возможно, в этом была вся загвоздка, я просто был бесчувственным или слишком требовательным. Но я действительно считал, что сначала нужно узнать человека, привыкнуть к нему, а потом уже влюбляться.
Я оказался один на один с неразрешимыми вопросами, я стал потихоньку замыкаться в себе, и Тоша это почувствовал, но понял по-своему. На самом деле это только в фильмах показывают, что герои сначала не понимают друг друга, как пара кретинов, а потом как всё расскажут, да как поймут! И тут тебе и сказке конец, а кто слушал, молодец. В жизни такое никогда не происходит. Люди что-то там себе думают, говорят совсем другое, а в конце концов получается тотальная белиберда, и ничего уже нельзя понять.
Вы знаете, за что я не люблю праздники? За то, что нужно быть весёлым несмотря ни на что. Ну а как иначе-то? Это же праздник! Все собираются, чтобы повеселиться, поесть, потанцевать. А я разве против? Напротив. Пляшите себе хоть до упаду, только меня не трогайте.
Но отказаться от праздничного огонька, посвящённого Новому году, оказалось невозможно. Мама принесла домашний торт в класс, Марина тоже пожаловала. Раскурили трубку мира, съели домашний торт, простили друг другу старые обиды, ну или по крайней мере сделали вид, что простили.
Мне не было весело, ни капли. Во-первых, я ненавижу попсовую музыку, все эти Белки-Стрелки, Апина-Овсиенко, про женское счастье и школьную пору. Это всё для девчонок, чтоб заранее подготовить их к семейной жизни за мужем, как за каменной стеной, фиг перепрыгнешь, если что. Во-вторых, девчонки как с ума все посходили, затискали, залапали всех, кого только можно, включая меня! А я-то свято верил в то, что им не интересен! Но это всё Машенька постаралась, решила с какого-то перепугу меня растормошить, а то, мол, в последнее время только и делаю, что хмурюсь. Ну ещё бы! Знала бы ты, Маруська, что со мной происходит, убежала бы от меня, сверкая пятками.
Тащила танцевать, травила какие-то пошлые анекдоты, в общем, обрабатывала по полной программе. Но где-то в глубине души я был ей благодарен. Я хоть не пялился на Тошу, зажигающего с Олей. Они сидели за одной партой и вроде как неплохо ладили.
- Вы с Тошкой поссорились? – спросила вдруг Маша, и я от неожиданности сбился с ритма, нечаянно наступив ей на ногу. Но она даже не пискнула.
- Нет, с чего ты взяла? – честно ответил я. У нас и впрямь всё было по-прежнему, исключая то, что я постоянно анализировал себя на предмет влечения к нему. И пока ответ был отрицательным.
- Просто… ты такой грустный, вот я и подумала, что это из-за него. Вы ж как два брата-акробата, друг без друга никуда.
- Наверное, - пожал я плечами.
Машка больше не стала расспрашивать меня ни о чём и танцевать больше не приглашала, к счастью.
Вечер медленно переставал быть томным. И все эти праздничные запахи вызывали зуд и тошноту. Я незаметно выскользнул в коридор и встал около открытого окна. Ледяной зимний воздух пронизывал насквозь. Отчего-то хотелось заболеть, чтобы посидеть дома, в тишине, никого не видеть, ни о чём не думать, кроме таблеток и микстур.
- Данька, может, свалим? Такая скукота.
Я слышал, как кто-то шёл по коридору, но не думал, что это будет Тоша. Его сейчас хотелось видеть меньше всех. Пусть тискается с девчонками, как-то так проще…
- Пошли, - тем не менее согласился я, не раздумывая ни секунды.
Мама, конечно, не пришла в восторг от того, что я сбегаю с праздника, но я что-то напридумывал про сестру Тошки, которую нужно забрать из садика, - наука старшего брата так просто не исчезает. И мы ушли.
Снег падал крупными влажными хлопьями. Мороз щипал щёки, но всё равно было не так уж и холодно. Мы шли молча вдоль озябшей берёзовой аллеи. Тошка первым слепил комок и кинул в меня. Я улыбнулся и в долгу не остался. Мы кидались снегом до тех пор, пока пальцы не окоченели. Носить перчатки я не любил. Потом мы стали просто пихаться, пытаясь уронить друг друга в сугроб. Я изловчился, и Тошка шмякнулся спиной в сугроб, я сел на него сверху, не позволяя подняться. Мы смеялись, как прежде, откровенно и беспечно. Свет фонаря отражался в больших бирюзовых Тошкиных глазах и я невольно залюбовался ими.
- Ты линзы носишь? – спросил я то, в чём почти был уверен, а теперь почему-то засомневался.
- Нет. Очки иногда, но только дома. А что? – Тошка напрягся, и стал пристально вглядываться в меня. Явно искал что-то подозрительное. Интересно, нашёл?
- У тебя необычный цвет глаз, - искренне ответил я и отполз в сторону, позволяя Тохе встать, но он продолжал лежать на снегу. – Первый раз такой вижу.
- Нравятся? – усмехнулся Тошка, поднимаясь и отряхиваясь.
Я вздрогнул и не нашёлся что ответить. Какой-то неправильный разговор у нас получался. Все эти взгляды, интонации, двойные транзакции, никак иначе.
- Слушай, Дань, - прервал молчание Тошка. – Ты эти штучки брось. Я же не говорю тебе про твои губы.
- А что с моими губами? – удивился я, и с трудом удержался от того, чтобы их потрогать.
- Да они у тебя такие яркие, будто ты их постоянно красишь, и вообще… надуваешь как девчонка.
- Очень смешно, - огрызнулся я, и тоже выбрался из сугроба. – Зашибись просто. Больше тебя ничего не смущает? Может быть, у меня ещё что-нибудь как у девчонки?
- Данька, да уймись ты, - Тошка виновато закусил губу и коротко выдохнул. – Ну нафига ты мне про глаза начал говорить?
- Да потому что я правда ни у кого не видел таких глаз. Что в этом такого?
Я смотрел на Тошку, ухмыляясь. Я был зол как чёрт, вот только на кого, понять не мог, и очень хотел домой. Но чувствовал, что оставлять всё так, как есть, нельзя.
- Ничего.
- Ну и отлично, на том и порешили, - я зябко поёжился. – Я домой.
- Ну давай, до завтра, - Тошка смущённо махнул мне рукой. А я хотел бы его не видеть ещё сто лет.
- Да, до завтра.
Никогда не замечали такую особенность: стоит вам о чём-то серьёзно задуматься, и сразу кажется, что и весь окружающий мир задумался вместе с вами о том же самом? И везде намёки, подсказки, издёвки… и постепенно становится невыносимо от ощущения, что спрятаться негде от тех знаний, которыми обладает мир. И однажды ты перестаёшь доверять себе, не выдержав его давления.
Владик пришёл в субботу вечером навеселе и без стука завалился в мою комнату, когда я делал домашнюю работу. Я терпеть не мог, когда заходят неожиданно. Просто распахнул дверь и кинул на мою кровать видеокассету без опознавательных знаков. Я уже было приготовился возмутиться по поводу его вторжения, но кассета заинтересовала меня больше, чем воспитание старшего брата.
- Это ещё что? – кивнул я на прозрачную пластиковую коробку.
- Фильм, - как-то слишком плотоядно усмехнулся брат. Мне это показалось очень уж подозрительным. – Интересный.
- Да? – я взял коробку и покрутил в руках, недоверчиво хмыкнул. – Порнушка, что ли? Ни названия, ни до свидания…
- Не, всё очень даже скромно, - брат явно надо мной глумился, а я никак не мог взять в толк, в чём проблема. И меня это начало раздражать, ненавижу, когда тянут кота за хвост, и фильм этот подозрительный тоже. Если его с такими понтами преподносят, значит, гадость несусветная.
- И про что фильм? – я отложил кассету на стол и вновь вернулся к решению геометрии. Задача за считанные секунды увлекла меня, так что я даже перестал злиться на пьяного брата, упорно чего-то мне впаривающего.
Владик прошёлся по комнате, заглянул мне через плечо и лениво потянулся.
- Там про двух друзей, которые пасли овец и немного увлеклись, - чуть понизив голос, отрекомендовал брат. Но я всегда туго понимал его намёки, поэтому вовремя не сориентировался о чём конкретно он говорит.
- Да? И чем увлеклись? – машинально переспросил я, и тут Владик не выдержал и громко рассмеялся, хлопнув меня по плечу.
- С другом своим посмотри, там всё покажут, только мамке не рассказывай, что это я научил.
К счастью, Владик вышел из комнаты раньше того момента, как до меня дошёл смысл только что сказанного им и я залился отчаянной краской беспомощности. Нет, вы не подумайте, что я всегда так туго соображаю, просто… я был весьма наивным подростком, никогда не интересовался ни порнухой, ни эротикой. Конечно, я знал, как всё это происходит, видел какие-то отрывки, картинки, но ничего подобного у себя не держал и никогда не визуализировал, и даже мельком бросив брату слово «порнушка», я до конца не осознавал, что там конкретно может быть, тем более на целую кассету. Сам процесс же занимает всего десять минут по науке. А уж тем более я и предположить не мог, что есть полнометражные фильмы об отношениях между мужчинами.
Вы, наверное, подумали, что Владик обо всём догадался и решил меня подтолкнуть? Ну, во-первых, о чём он должен был догадаться, это ещё спорный вопрос, в семье я ни словом не обмолвился о том, что у меня вообще есть какие-то проблемы. Их у меня просто не может быть, я же умный ребёнок, пусть своенравный и угрюмый, но достаточно самостоятельный и серьёзный. Все свои проблемы я решал самостоятельно. Даже когда очень сильно простыл, мать узнала об этом только после того, как я не смог встать утром с постели, так меня знобило.
Во-вторых, нужно рассказать немного о моём брате, чтобы понять, к чему была эта его так называемая шутка относительно меня и Тохи. Владику было двадцать пять, он был ленивым и недалёким парнем, но умеющим использовать любую случайно подвернувшуюся возможность в своих целях, что с лихвой ему компенсировало отсутствие мозгов. Хотя сейчас я думаю, что Владик был умнее всех нас вместе взятых. Жил, не напрягаясь, не торопясь, и всегда с выгодой для себя. Мать его любила, как этакого Ванечку-дурачка, умилялась его шалостям, постоянно давала деньги на всякие сомнительные гулянки и девочек. Притом, что мне денег на карманные расходы она не давала. А какие в школе могут быть карманные расходы? Только на завтраки и обеды. Но я не жаловался, я давно уже перестал жаловаться на жизненную несправедливость, себе дороже. Так я говорил про Владика… Он считал себя самым юморным юмористом, куда Петросяну, и постоянно надо мной подтрунивал. То я одеваюсь как деревенщина и пугало, то слушаю какую-то муть, то читаю какую-то муру, ему не нравилось всё, что я делаю, абсолютно всё. И говорилось это, знаете, примерно в таком ключе: «Ну у тебя и сумка, полный отстой!» В общем, ещё та критика. Бесили его замечания просто неимоверно, однажды я даже хотел врезать ему за очередной комментарий по поводу того, что единственная девчонка, которая со мной хочет гулять – это сводная сестра. Я тогда очень сильно разозлился, но быстро остыл, потому что Владик хоть и был последней сволочью, но всегда говорил правду. Потом он извинился, и мы замяли этот инцидент.
А теперь вот эта кассета, как очередная издёвка. Но на этот раз я растерялся. Потому что мне было необходимо узнать, что на ней, как это происходит, и что на самом деле у меня-то.
Я два дня ходил вокруг этой кассеты, ждал момента, когда дома никого не будет. И всё думал, думал… мой мозг уже устал анализировать, он готов был сдаться и принять любое решение, лишь бы его больше не заставляли переливать из пустого в порожнее.
В воскресенье вечером я всё-таки остался дома один. Забрался на диван с ногами, запустил кассету и дрожащей рукой нажал на кнопку. Нет, я не волновался, я уже был на грани. Вы, наверное, знаете, как это бывает, когда маленькое событие при возможности можно раздуть до размеров приближающегося апокалипсиса. Но то, что это будет началом конца наших с Тохой отношений, я знал наверняка. Сейчас я думаю – не будь я таким впечатлительным, могло ли всё закончиться иначе? Кто знает, но что-то подсказывает мне, что в том, что случилось позже, не только моя вина, даже больше… моей вины там нет.
А фильм был потрясающим. И не только актёрская игра, сюжет и главная мысль меня поразили, но и то, что я наконец-то узнал, как это бывает. И с радостью понял, что мне это не нужно, совсем не нужно. И я почувствовал себя намного лучше.
Но даже это моё открытие и решение-освобождение не помогли вернуть колесо нашей с Тохой дружбы на место. Я же мог думать только за себя и не знал, что происходит с ним. А там, видимо, происходило нечто аналогичное, но поскольку Тоша – другой человек, то и выводы он сделал другие. А я не знал о них, и теперь уже никогда не узнаю.
Несмотря на все наши сомнения и раздумья, мы оставались вместе и даже не думали о том, чтобы что-то с этим сделать. Я считаю, что в этом и заключалась ошибка. Если мы не могли говорить на эту тему, то нам нужно было разойтись на некоторое время, остыть и успокоиться, но разве это возможно, когда тебе пятнадцать лет и кажется, что завтра жизнь уже закончится, и ты станешь старым и глупым, и нужно всё успеть сделать сегодня же!
Была у нас такая забава – школьные казаки-разбойки, причём участвовали только мальчишки. Делились на две команды – одни убегали, другие их догоняли и салили. Училкам, конечно же, просто до ужаса не нравилась эта наша беготня, сколько раз уже исписывали дневники, пытаясь достучаться до нашего эйфорического сознания. Но ничего не выходило, да и по сути это было невозможно. Подросток в разгаре веселья подобен электропоезду, может сбить и даже не заметить как.
Так вот, мы носились друг за другом каждую перемену, и сидя на уроках, только и думали о том, куда бы побежать в следующий раз. Я, хоть и был ботаником и занудой, также как и все впечатлился этой игрой и подсадил на неё и Тошку. Он сначала принимал участие с неохотой, считая себя слишком взрослым для таких детских забав, а потом разошёлся похлеще меня. Частенько мы гонялись друг за другом, забывая о том, что вообще-то это командная игра и надо бы и честь знать, но нас прикалывало быть отщепенцами... А потом к игре присоединился Ваня, и всё изменилось, у Тошки появилась новая цель - догнать Ваньку, самого быстрого из всех казаков. Что-то у них там было в предыдущей школе, какой-то конфликт из-за девчонки, насколько я понял из смятых Тошкиных рассказов. Я всё понимал, но тем не менее, стал всё больше и больше остывать к игре - без Тошки было неинтересно… во мне просыпалась неизвестная ранее ревность. И я не знал, что с ней делать. Объектом моего негатива стал, конечно же, Ваня, хотя я прекрасно понимал, что он тут совершенно ни при чём, просто так вышло.
Но я уже разошёлся не на шутку, мне стало доставлять отдельное удовольствие подкалывать Ваньку на уроках, делать акценты на его более чем скромных умственных способностях. Мне хотелось унизить его всеми возможными способами. Это было разрушительно для моей психики, слишком хорошо я держал негатив в себе, чтобы вот так глупо и по-ребячески раскрываться.
- Это слишком трудное задание, - протянул Ванька с задней парты нараспев, конечно же, он не хотел канючить, просто стебался, но я не упустил случая подколоть его.
- А ты подумать попробуй, вдруг получится, - усмехнулся я, как бы невзначай, но довольно-таки громко, так, чтобы все услышали. Класс нервно прыснул. Ванька был хоть и недалёким, но спорить с ним никто не решался. Но вы не подумайте, с моей стороны это не был смелый поступок, это было безумие, какой-то идиотский выпендрёж.
Я затылком чувствовал, как Ванька сверлит мне взглядом спину и медленно закипает.
- Сенный, ты труп, - прошипел он, и я понял, что попал, на следующей перемене мне явно не поздоровится. Отчего-то мне стало весело и легко.
- Догони сначала, - ответил я, обернувшись назад и смело встретив горящий презрением взгляд Ваньки.
Я бежал по коридору так быстро, как только мог. Это было принципиально, словно от того, догонит меня Ванька или нет, будет зависеть вся моя дальнейшая жизнь. Но что-то было в этом от правды, только я даже предположить не мог, куда это нас обоих приведёт.
На перемене бегали не только мы, но и малышня то и дело путалась под ногами. Я старался уворачиваться от столкновения с ними, Ванька же бежал, не обращая ни на кого внимания. Он был зол, я был возбуждён, можно сказать, что мы оба были невменяемы и безумны. Догнать меня оказалось не так-то просто, всё-таки три года в баскетбольной секции даром не прошли. Оставался всего один поворот, а дальше будет лестница, ведущая на первый этаж – мы уже успели спуститься с четвёртого. Я видел поворот на лестницу, справа - стеклянная дверь кабинета английского языка, слева - закрытая подсобка. Я знал, что Ванька ждёт, что я нырну вниз по лестнице, но в последний момент в моём мозгу созрел план резко повернуть обратно. Я свернул к лестничному пролёту, потом отшатнулся в сторону подсобного помещения и хотел вновь вырулить в коридор, но внезапно дверь кабинета английского открылась и маленькая кудрявая девочка вышла на площадку, куда на всех порах вылетел разъяренный Ванька. Что он сделал, я не смог увидеть. Помню, что когда я обернулся, кудрявая малышка, так не вовремя подвернувшаяся на пути, падала спиной на стеклянную дверь. Треск был жутким. От удара стекло рассыпалось вдребезги и переливающейся на солнце крошкой осыпалось на голову девчонки. Она испуганно ахнула и осела на пол, закрываясь руками.
Дальше всё было как в идиотском комедийном фильме. Все забегали как угорелые, туда-сюда, народу собрался целый коридор, всем было жуть как любопытно, что стряслось, стали очень грубо пытать перепуганного Ваньку, что он сделал, малышка громко плакала, поэтому ничего вразумительного ответить не могла, даже то, больно ей или нет. Скорее всего, больно ей не было, потому что осколки были не острые, просто очень испугалась. Я стоял чуть поодаль от Ваньки и от страха и стыда не знал, куда себя деть. Мы были виноваты оба, и я не мог себя оправдывать. Но моё чувство вины было только моим, и Ванька о нём не знал. Даже когда ему сказали покупать новое стекло, и я оплатил половину расходов, он не простил того, что я его подставил. Он видел это именно так.
Когда я вернулся в класс, меня трясло так, что зуб на зуб не попадал. Я запрещал себе думать о том, что если бы стекло оказалось простым и не рассыпалось бы крошкой, а упало осколками… Моё больное воображение рисовало одну картину страшнее другой. Как я просидел физику, я до сих пор вспомнить не могу. Ванька убежал домой. Ему было во много раз тяжелее чем мне, даже несмотря на то, что он винил меня в подставе, девочку всё равно толкнул он.
- Данька, пошли ко мне, посидим в подъезде, успокоишься, - Тошка серьёзно смотрел на меня и настойчиво звал с собой. Я, конечно же, согласился.
В тот год мы учились во вторую смену, поэтому, когда уроки закончились, на улице было темно и ужасно холодно. Моё пальто ни черта не грело, но я его любил, мне казалось, что в нём я не выгляжу как огородное пугало на тощих ножках, как любил иногда меня обозвать Владик.
Мы поднялись на девятый этаж, хотя я знал, что Тошка живёт на седьмом. Я любил сюрпризы, и доверял своему другу.
- Ты курить пробовал когда-нибудь? – спросил Тошка, поднимаясь вверх по железным ступенькам, ведущим к выходу на крышу, там был небольшой закуток, где можно было спрятаться от любопытных глаз соседей. Я знал про него ещё от Владика, он тоже там впервые пробовал курить и целоваться. Когда я вспомнил об этом, в груди тоскливо заныло, и щёки стали отчаянно гореть. Как хорошо, что было темно, и Тошка ничего не мог увидеть.
- Пробовал, брат давал, но у меня ничего не получилось, - глухо ответил я и, забравшись с ногами на приступок, внезапно закашлялся. В подъезде было жутко холодно.
- Совсем околел ты в этом пальто, давай поменяемся, я редко мёрзну, - Тошка стянул с себя куртку и подал мне. Я быстро разделся и отдал ему своё пальто, сам надел тёплый пуховик, пахнущий Тошкой. Ни с чем не сравнимый живой тёплый запах дорогого человека охватил меня со всех сторон, заставляя забыть обо всём плохом.
- Спасибо, - улыбнулся я, утонув в тепле, как в пуховой перине.
- Не за что, носи, не мёрзни, - усмехнулся он и достал из кармана своей куртки пачку, в которой было две сигареты и спички. – Я тоже толком не умею курить, уже два раза пытался, никакого эффекта, только кашляю и горло обжигаю.
- Владик говорит, что когда вдыхаешь, нужно говорить «паровоз», тогда дым пройдёт в лёгкие.
- Да? Ну давай попробуем.
Мы курили молча, каждый гонял свой паровоз туда-сюда, и постепенно у нас начало получаться, стало как-то невероятно легко, и глаза перестали слезиться от дыма. Я смотрел на профиль улыбающегося Тошки, подрагивающий в свете горящей сигареты, и хотел, чтобы эта минута никогда не заканчивалась, чтобы мы вечно сидели здесь и никуда не уходили.
- Так что там с девчонкой случилось? – спросил Тошка, и я судорожно вдохнул ещё один «паровоз», чтобы рассказать об этом как можно спокойнее.
- Ванька её толкнул, и она влетала спиной в стеклянную дверь. Хорошо, что посыпалась крошка, а не осколки… А то бы её убило нафиг, - нервно усмехнулся я и замолчал, вновь вспомнив тот страх, что всего два часа назад скрутил мои внутренности. Опять накатила слабость и какое-то отчаяние. Я же мог стать убийцей…
- Ну в школе нельзя ставить такие стёкла, мало ли кто нечаянно вмажется, - Тошка мягко толкнул меня в плечо, чтобы я приободрился. – Забей, всё уже закончилось. К тому же это Ванька виноват, а не ты.
- Я его обманул, он растерялся, поэтому и врезался в девчонку. Я его подставил, - уверенно заявил я, на что Тошка только пожал плечами, мол, если хочешь, вини себя.
- Тогда те, кто придумал эту игру, тоже виноваты.
Я понимал, что в том, что говорит Тоша, определённо есть своя правда, но мне почему-то она не была близка, быть может, потому что я специально разозлил Ваньку и довёл нас обоих до невменяемого состояния, которое чуть не повлекло за собой трагедию.
- Я больше не буду в неё играть, - уверенно заявил я и, затушив окурок, протянул его Тошке, тот спрятал окурок в пустой пачке.
- Я с тобой, как всегда, - улыбнулся он и опять толкнул меня в плечо.
В тот момент я понял, что влюбился. Влюбился в нас. Да, в то, чем мы были тогда, в тот день.
Знаете, у каждого человека есть своя аура, которая не имеет чётких границ, это сконцентрированная энергия, наши мысли, желания, стремления, наше тепло. Это всё то, что обволакивает наше тело, то, чего мы не можем ощущать, но иногда, иногда мы чувствуем спиной чужой взгляд, чувствуем приближение другого человека с закрытыми глазами. Аура любого человека имеет свой определённый цвет. Я представлял свою ауру зелёной, Тошкину – синей. Но постепенно где-то посередине образовалось новое поле, оно не принадлежало ни мне, ни Тошке, оно было нашим и только нашим, оно было такого же прекрасного бирюзового цвета, как его глаза. Это была любовь. Да… ничто иное, как чистое, едва уловимое, ни на что не претендующее и очень-очень хрупкое чувство, принадлежащее нам обоим.
Сейчас, вспоминая то время, я до сих пор ощущаю отголоски этого «нашего тепла» в своей душе. Тот Тошка, в моём чёрном пальто с острым воротником и улыбающимися глазами, нескладный пятнадцатилетний подросток, действительно был потрясающим и самым-самым дорогим для меня.
Неумолимо приближалась весна.

Глава 3. Любовь как случайная смерть

Роберт забился и взвыл, отчаянно, как безумный. Джек вцепился ему в волосы и занес над ним нож. Роджер теснил его сзади, пробивался к Роберту. И — как в последний миг танца или охоты — взмыл ритуальный напев:
— Бей свинью! Глотку режь! Бей свинью! Добивай!
"Повелитель мух"
Всё изменилось весной, той самой весной, когда снег растаял неожиданно рано. Словно какой-то киномеханик-недоучка в запарке порвал плёнку, запаниковал и наскоро склеил два неровных конца клеем ПВА. И по фильму пошла коррозия. А фильм был красивым, что-то там про любовь и про вечную молодость.
Я уже вроде бы говорил, что мы с Тошкой ходили в баскетбольную секцию. Так вот… трудно искать причины разрушения того, о чём до сих пор жалеешь. В начале весны, в марте вроде, помню точно, что шла выматывающая третья четверть, к нам в команду пришёл новый игрок – Ваня Шошин. Высокий, сильный, бегал он быстро, я думаю, вы помните наши дикие игры, закончившиеся разбитым стеклом и шоком маленькой девочки, неудачно попавшей под раздачу. Тоша так и не успокоился, его всё время злило, что Ванька быстро бегал, что Ванька нравился тренеру, что Ванька постепенно становился ценным кадром, самым лучшим игроком команды. Тошка просто зациклился на Ваньке. Все мои попытки обсудить эту тему заканчивались отшучиванием. Эх… как мы только ни обзывали Ваньку за глаза, ботаны ещё те! Но вы не подумайте, мы только правду говорили, не было смысла сочинять всякие гадости, потому что мы же были интеллектуалами, могли иронизировать на пустом месте и смеяться так, что складывались пополам. Мне нравилось это безумное время, время, когда у нас с Тошкой была общая тема, пусть и столь незначительная, но она нас сближала, одновременно отдаляя ото всех, от команды, от класса, от земли. Мы парили где-то над землёй, в своём мире, где действовали иные законы, законы взглядов, законы улыбок. А потом случилось неожиданное.
Тошку попросили из команды.
Он подрался с Ванькой после нашего глупейшего проигрыша. Вроде бы Тошка перехватил подачу, предназначавшуюся Ваньке и не смог забить. Но мы проиграли ещё до этого. Счёт был 10:2, так что нелепая Тошкина выходка ничего существенного не могла привнести. И все сдержались, все, кроме Тошки. Он сам и полез в занозу. Он вообще был несдержанным, любил что-нибудь ляпнуть на уроке, любил громко и вызывающе смеяться. Многие находили его неприятным, я же тихо млел, как разморённый на солнце кисель, от этих его выходок. Тошка меня удивлял и восхищал. Он ничего не боится, думал я и радовался тому, что он мой друг. И не смеётся надо мной.
Так вот, Тошка подрался с Ванькой, схватил того за край футболки – ткань треснула по шву, потом неловко мазнул кулаком по скуле – никогда не дрался. Ванька был на полголовы выше Тошки, но пошатнулся он весьма неслабо. Собравшаяся в тесной душной раздевалке команда приглушённо ахнула. Кто-то кинулся разнимать дерущихся, но не успел – Ванька со всей дури влепил Тошке пощёчину. Унизительную звонкую пощёчину.
- Фадеев, отвали, а? – отпихнув от себя Тошку, тихо попросил Ванька. Поправил порванную футболку и, не переодеваясь, вышел. Дверь жалобно скрипнула, так и не закрывшись.
- Фадеев, ты полный придурок, - крикнул Толян, Ванькин друг, и побежал за ним. Остальные члены команды тоже обозвали Тошку, кто как. Один я стоял рядом с ним и молча собирал его вещи в сумку. Я знал, что Тошка был неправ, но я поговорю с ним об этом потом. Когда он успокоится.
- Да пошли вы все! – выкрикнул вдруг окончательно разозлившийся Тошка, озираясь по сторонам, вырвал из моих рук свою сумку. – И ваша долбаная команда тоже может катиться ко всем чертям! Неудачники.
Он ушёл, даже не посмотрев в мою сторону. Я понял, что он хочет побыть один. И я остался.
Сейчас, когда прошло уже больше трёх лет с того дня, я стал лучше понимать Тошу. У него был комплекс отличника, комплекс лидера. Особенно ярко он расцвёл рядом со мной. Я позволял Тошке быть сильным, быть ведущим, быть моим личным богом, и он не мог не чувствовать прелести своего положения. У него были свои мотивы дружить со мной, любить меня. И они отличались от моих. Несомненно. Иначе и быть не могло.
И когда Ваня стал претендовать на его лидерство в команде, Тошка сорвался. Он был богом, как он мог быть вторым в баскетбольной команде? Быть может, всему виной были мои слова о том, что Ванька не такой уж и плохой парень, что играет он и правда здорово. Но он и впрямь здорово играл, я ничего не мог с этим поделать.
Тошка ушёл из команды, и я следом за ним. Вы понимаете, что я не мог остаться. Хотя в баскетбол люблю играть до сих пор.
О Ваньке мы говорили часто, и постепенно Тошка успокоился. Быть может, потому что он понял – его гордость не особенно пострадала после ухода из команды. Ванька продолжал учиться очень плохо, а в наше время всё-таки ум ценится больше, чем физическая сила.
- Сенный, - Ванька тряс меня за рукав прямо на уроке химии, долбаной химии, надо было так назвать этот предмет. Я силился родить решение задачи с каким-то молями, но как вы понимаете, моя физиология не приспособлена к каким бы то ни было родам, поэтому я просто тупо пялился в листок и рисовал на полях тетради какие-то руки, которые душат нечто, напоминающее курицу. Я искренне сочувствовал этой курице и хмуро повернулся к Ваньке, помешавшему моему процессу жаления себя.
- Чё? Я не решил, - недружелюбно буркнул я, и хотел отвернуться, но Ванька крепко ухватил меня за локоть.
- Скажи Фадееву, что я хочу с ним поговорить, - зашипел Ваня так громко, что с первых парт стали оборачиваться и смотреть на нас. Любопытство не порок, а большое свинство, точно-точно. Ещё не хватало, чтоб химик на меня наорал, что я списываю у Шошина. Вот стыдоба-то!
- А самому что, трудно? – огрызнулся я, и с силой вырвал локоть из Ванькиной клешни.
- Он меня не послушает, а тебя послушает. Мне надо с ним поговорить о соревнованиях.
- Ладно, я скажу, - отмахнулся я, согласился, лишь бы Ванька отстал до того момента, когда химик проснётся и всё-таки заорёт на меня. А я терпеть не мог, когда на меня орут.
Тошка согласился поговорить с Ванькой. Ну это понятно, не в каменном веке всё-таки живём, да и моё влияние сделало своё дело. Тошкина ревность практически сошла на нет. Мы просто говорили о чём-то другом, и это было интереснее, чем переливать из пустого в порожнее то, какой Ванька придурок.
Они разговаривали всю перемену за углом школы, курили крепкие Ванькины сигареты. Я видел их из окна коридора, и заламывал пальцы. Любопытство съедало меня изнутри. И ещё какое-то нехорошее предчувствие. Помните, я говорил, что умею чувствовать приближение рубежа. Так вот, в те минуты, когда я ожидал Тошку, сидя на подоконнике и выворачивая шею, чтобы увидеть его, я чувствовал, что мне не понравится то, что я услышу, когда Тоха вернётся.
И оказался прав. Как всегда, чёрт бы побрал мою мнительность.
Знаете, я вообще часто разочаровываюсь. Даже не так, я часто очаровываюсь, слишком часто. А потом начинаю сомневаться, искать какие-то изъяны в предмете своего очарования, и, конечно же, их нахожу. Наверное, я ищу нечто идеальное, философский камень, пятый угол… то, что меня не разочарует несмотря ни на что, то, что победит меня, обыграет на голову. То, что я смогу полюбить глубоко и надолго. Я всегда хотел любить только достойные вещи. Тошка меня никогда не разочаровывал. И я думал, что это будет длиться вечно, просто потому, что мне так хочется.
- Ну что, помирились? – я нервничал, и Тошка это чувствовал, но успокаивать меня не спешил. Он вообще никогда не спешил.
- Так, поговорили, - отмахнулся Тошка.
- А что там про соревнования? Зовут нас обратно? Поняли, что без нас никуда? – мои глаза отчего-то слезились, поэтому я постоянно щурился.
- Да, что-то типа того, - улыбнулся Тошка и прислонился спиной к стене, обхватив плечи руками. – В среду играют с седьмой школой, а в команде не хватает одного человека. Ну вот Ванька и позвал меня сыграть.
Я почувствовал, как по моей спине потёк неожиданный холод. Что это? О чём он?
- И ты, конечно же, послал его куда подальше? – предположил я, и уже понял, что ответит мне Тоша. Мне стало страшно. Я хотел, чтобы сейчас, именно сейчас упал потолок, и я никогда бы не услышал:
- Нет, я согласился.
Команда выиграла. Тоша с Ванькой смогли найти компромисс и неплохо сыграли на пару. Я сидел на трибуне болельщиков и желал им победы, кричал так, что сорвал горло. Искренне желал, потому что всё ещё надеялся, что это только на один раз, а потом Тоша вспомнит свои слова о том, что все они могут идти куда подальше, и останется человеком, достойным уважения. Каждый должен отвечать за свои слова. Но Тошка остался в команде и на второй, и на третий раз. А я… я, оказывается, был не таким уж и ценным игроком, как сказал мне Ванька. У них сбитый коллектив, где каждый стоит на своём месте, поэтому что-то менять нет никакого смысла.
Да я и не настаивал. Во мне началась перестройка. Я стал замечать многие Тошкины недостатки и с ужасом понимал, что их у него очень много, слишком много, чтобы не замечать. Например, Тошка всегда списывал контрольные, а сам давал списывать только мне, потому что я как бы был его другом. А когда учителя заставали его за этим занятием, он краснел и упорно молчал. Всё его привычное шутливое настроение куда-то пряталось и пережидало худшие времена. В Тошке не было силы, да, этой самой, такой банальной, такой редкой штуки – силы воли, твёрдости характера…
Знаете, мне всегда было интересно, знают ли сволочи о том, что они сволочи или думают, что они такие же, как все остальные, просто имеют какое-то привилегированное право на то, чтобы быть сволочами?
Теперь я понимаю, что сволочи или знают о том, что они такие, и делают всё назло, мол, да, я такой, и так буду поступать, что у вас зубы сведёт от моего сволочизма! А если не знают, то чувствуют, где-то на уровне подсознания у них стоит маячок – «так поступать неправильно», но они всё равно поступают в силу этого самого отсутствия силы воли и маячок срабатывает, пищит, пилит мозг, раздражает… и нельзя его заткнуть. Поэтому у сволочей часто плохое настроение бывает.
Так вот... о чём я? А, о том, что лучшее средство защиты – это нападение. Все сволочи так думают.
Тошка знал, что поступает неправильно. Я старался избегать тем о баскетболе, потому что мне было это неприятно. Согласитесь, что в этом приятного? Я до сих пор не могу понять, хорошо я играю или плохо. Тренер сказал, что плохо, Ванька – капитан команды, сказал, что плохо. Тошка… я был почти уверен в том, что Тошка думал, как они, но тактично молчал. Мы же неспроста так хорошо ладили, я понимал его без слов. И во мне родились сомнения, а может, и впрямь я не имею права претендовать на место в команде в силу того, что плохой игрок? И поэтому нечего дуться и обижаться на правду.
Но дело же не в игре, я думаю, вы понимаете. Игра – это только повод. Но вы даже представить себе не можете, что происходило дальше, и я никогда не смог бы. Первым стал отдаляться Тошка, потому что я каждый день своим присутствием напоминал ему о том, что он всё-таки поступил неправильно, вернувшись в команду, из которой я ушёл вслед за ним.
Мы стали всё больше молчать. А ведь до этого мы только и делали, что болтали.
Мне его не хватало. Но один я ничего не мог сделать. А потом ещё этот поцелуй… который послужил катализатором для дальнейших «фантастических» событий.
В нашем городе к гомосексуалистам относились отрицательно и никак иначе. Не было понятия «бисексуал», не было понятия «фансервис», не было тощих андрогинных мальчиков-эмо, которые могли спокойно целоваться друг с другом, и все бы говорили, что это они просто маются дурью и не значит, что будут кувыркаться в постели после этого. Ничего этого не было. Были скинхеды, мочившие всяких чуждых обществу элементов по подворотням, были ужасно пошлые Шура и Боря Моисеев, которые не вызывали у нормальных подростков с десятью рублями в кармане на булочку в столовой ничего кроме рвотного рефлекса и желания набить им морды, чтобы не смели позорить брутальное мужское сообщество. В моём окружении было самым подлым и самым жестоким оскорблением назвать парня педиком. Гомосексуалист - это не значило «он спит с парнем, или она спит с девушкой», не так всё просто. Это человек, обладающий всеми ведомыми и неведомыми недостатками, не такой как все. Это недочеловек, это зараза, это то, что нужно изгнать, уничтожить, то, на что можно выплеснуть всю свою агрессию. И ты будешь прав. Ты будешь смелым, сильным и достойным уважения.
Гомосексуалист – это клеймо.
В общем, вы понимаете, что это слово тогда, когда я учился в школе, значило много больше, нежели сейчас, когда я с вызовом называл себя таковым в разговоре с Ириной Петровной.
Всё началось как обычная забава. Кто не знает игру в бутылочку, тот не жил на свете. Тупее и сексуальнее игры придумать сложно. Это же сколько нужно преодолеть комплексов, чтобы поцеловать девчонку, на которую укажет горлышко! Это как потерять девственность. Девственность желаний.
Нас было семеро. Трое парней и четыре девчонки. Я, Ванька и Тоша. Из девчонок были Машка и три её подружки-хохотушки, в общем, довольно-таки приятные девчонки. Мне нравилась одна из них – Лиля. Она училась на класс младше. У неё были очаровательные грустные глаза и светлые локоны. Она смотрела на меня с интересом и какой-то тихой романтической грустью. В то время они в школе проходили «Евгения Онегина», и я ей его напоминал. Но вы не подумайте, я не сам догадался, я до сих пор с трудом могу догадаться о том, чего хочет женщина. Машка рассказала, ещё та сплетница.
Но дело не в Лиле. Мы до сих пор общаемся – она девушка Голого. Дело было в игре, которую затеяли Ванька и Тошка. Ваньке очень нравилась моя безбашенная сестрёнка, а Тошке тоже нравилась Лиля. И парни хотели целоваться. Первый раз возникла такая возможность, и необходимо было воспользоваться ею. Просто до чёртиков необходимо!
Девчонки смущались, мы были возбуждены. Я, честно признаюсь, был весьма неприятно возбуждён, чертовски боялся, что мне придётся целовать Лилю. Я думал, что умру от разрыва сердца, если горло бутылочки укажет на неё. А если ей не понравится? Если она больше не будет смотреть на меня, как на Евгения Онегина? В такие моменты я как-то интуитивно понимал тех, кто бросается под поезд из-за несчастной любви. Дело не в любви, дело в разочаровании того, кто для тебя является всем, всем миром. Конечно, Лиля не была всем моим миром, но я чувствовал, что она могла бы им стать. Если бы не было Тошки.
Но мне повезло, бутылочка указала на меня и Машку. Мы смотрели друг на друга и подмигивали и улыбались, нам было чертовски весело и спокойно. Машка меня не любила, я её не любил. Я лёгонько чмокнул её в щёку и она обрадованно взвизгнула, красноречиво поглядывая на Ваньку. Тот помрачнел и расценил наш братский поцелуй как издёвку. Я смутился и больше Машке не подмигивал.
Потом опять бутылочка указала на меня. Я даже расстроился. Пусть бы Ванька поцеловал Машку и успокоился уже! Заколебал сверлить мой профиль глазами.
Но мне повезло, как я наивно тогда подумал. Второй круг – и горлышко указало на Тошку.
Я громко рассмеялся и хлопнул себя по бёдрам. Ну надо же! Вот же идиотская игра!
- Новый круг? - я посмотрел на Тошку, тот улыбался и мотал головой. Я сначала не понял, что он из себя изображет, но тут Машка захлопала в ладоши и заскандировала:
- Це-луй е-го! Це-луй е-го! – К ней присоединились и другие девчонки. Одна только Лиля сдержанно улыбалась и молчала. Тем мне она и нравилась, она никогда не делала того, что делали все.
Я замахал руками, мол, вы совсем того, что ли? Но никто меня не поддержал, и Тошкин взгляд, говорящий лучше всяких слов, что ему-то не слабо, а вот мне да, поставил жирную точку в моих сомнениях. Вы не подумайте, я не из тех, кто любит всякие глупости на слабо делать, просто демонстративный Тошкин задор меня воодушевил. А почему бы нет? Я наклонился к нему ближе и хотел чмокнуть в щёку, как Машку, но он зачем-то подставил губы.
Я до сих пор помню, каким было это прикосновение. Сухие горячие губы моего друга. Безумие. Страх и какое-то волнительное очарование момента. Мы дошли и до этого? Вот придурки! Дураки мальчишки…
Я хочу вам дать один совет. Вы знаете, я не любитель давать советы. Меня вообще мало волнуют окружающие меня люди. Какое право я имею вмешиваться в чью бы то ни было жизнь? Я, у кого она вся пошла под откос той весной, и кто не смог удержаться на разъезжающихся ногах, как новорожденный телёнок.
Но один совет я могу дать, потому что он поможет избежать стольких неприятностей, что вы, может быть, когда-нибудь скажете мне спасибо. Хотя мне от вашего спасибо ни тепло, ни холодно, если честно. Но тем не менее, хочу вас пожалеть, наверное, потому что мне никто не помог в тот момент, а потом было уже поздно и очень больно.
Если что-то выходит из-под контроля, и вы не знаете, как реагировать – смейтесь! Прикалывайтесь, иронизируйте, изгаляйтесь, несмотря на то, что вас никто не поддержит. Не молчите! Пусть лучше вас сочтут дураком и забудут через пять минут, вместо того, чтобы думать о вас долго и придумать всё то, что они захотят придумать. И неизвестно, где вам потом это аукнется, а то, что аукнется - это несомненно, поверьте моему опыту.
Мы с Тошкой не засмеялись. Он отпихнул меня и вдруг посмотрел такими страшными глазами, что я испугался и тоже не смог свести всё к шутке. Мы покраснели, как провинившиеся. И это было видно всем.
В комнате повисла душная тишина. Лиля шёпотом попросилась в туалет, Машка стала объяснять ей, как пройти. Потом другая девчонка тоже шёпотом сказала, что ей пора домой, потому что она не выучила геометрию, а завтра контрольная. Ванька резко поднялся на ноги, что-то неприятно хрустнуло в его коленках, и громко хмыкнув, вышел на балкон покурить.
Никто из собравшихся не вспомнил об игре до конца вечера, но и думать о случившемся не прекратили. Мои щёки отчаянно горели, как шапка на том самом воре. Но что я украл? А может быть, я что-то всё-таки украл и ещё не знаю об этом?
- Зачем ты подставил губы? – я не смог сдержаться и прямо спросил Тошку, когда мы шли домой. На душе было паршиво-паршиво. – Ещё подумают, что мы эти…
Тошка молча посмотрел на меня, нервно улыбаясь одними уголками губ. Кожа на моих руках покрылась противными мурашками. Я нервно передёрнул плечами и остановился, выжидательно глядя ему в глаза. Тошка малодушно отвёл взгляд, потеребил пуговицу на рубашке.
- Я хотел проверить.
Он не мог так сказать. Просто не мог… Тот Тоша, которого я знал, тот, кого я считал своим другом, просто не мог так сказать и так подумать!
- Тош, ты совсем, что ли? Ты думаешь, что я?.. – почти шёпотом спросил я, и догадка, отразившаяся каким-то безумным восторгом в Тошкиных глазах, напугала меня.
- Конечно, я так не думаю… Просто ты очень впечатлительный, - Тошка резко повеселел – нашёл решение? Хлопнул меня по плечу и захотел по привычке обнять, но я увернулся от его объятий. Он что-то решил, и явно не в мою пользу. Событие произошло, и кто-то должен быть в нём виновен. Обязательно должен быть виновный. И я понял, что этим кем-то буду я, потому что Тошка никогда не чувствовал себя виноватым. Он всегда был прав, и раньше мне это нравилось.
- Да не грузись ты, Данька, они что, совсем чокнутые, думать, что ты педик? – Тошка дружелюбно усмехнулся, а я вдруг обречённо понял, что совсем не знаю Тошку и не верю ему. И боюсь глубины своего незнания.
- Я не педик, - прошептал я и в отчаянии посмотрел на него. Ну что ты несёшь? Господи, что за бред ты несёшь?!
- Да я знаю! – он потряс меня за плечи и серьёзно добавил: - Данька, давай забудем об этом, хорошо? Ничего не было. Я поговорю с Ванькой и попрошу его ни о чём не рассказывать в классе.
- Ты с ума сошёл? – я всё ещё никак не мог набрать силы для голоса и продолжал сипеть как простуженный. Весь этот разговор выглядел каким-то идиотским фарсом, я даже слова подбирал с трудом. – Не надо с ним ни о чём говорить! Тоша, пожалуйста, не говори с ним, и с девчонками не говори…
- Ладно, как ты скажешь, так и будет, я никому ничего не скажу.
И он обнял меня, так крепко, словно прощаясь. Он тоже чувствовал это. И я чувствовал, я уже был в этом. Я почти ненавидел Тошку за то, что он с высоты своего благородства прощал мою вину.
Знаете, я люблю смотреть кино, но ненавижу всё, что там происходит. Я, конечно, понимаю, что это немного не стыкуется, но я вообще люблю совмещать несовмещаемое. За что я люблю кино? За красивые картинки и различные истории из жизни других людей. Сплетни не люблю, а фильмы люблю. Знаете, я воспринимаю их как условия задачи, которую сценарист на пару с режиссёром начинают решать, иногда грамотно, иногда не очень. Когда решение проходит грамотно и непредсказуемо, я наслаждаюсь, а когда не очень, тогда в моем воображении рисуется альтернативная картина происходящего, и я опять же наслаждаюсь. Мне нравятся всякие мутные и нудные фильмы, где имеется несколько вариантов решения, или вообще ни одного и всё заканчивается как-то неординарно или вообще никак, осадок остаётся приятный всё равно, словно тебе что-то подарили. Но я неспроста начал говорить про фильмы. Закон любого фильма – нагнетание событий, и ещё музыка такая жуткая на заднем плане и ты знаешь, что именно сейчас герой встретится лицом к лицу с подлецом, который убил его родителей в детстве! Та-дам! И герой праведно мстит идиоту, который нелепо попался, в последнюю минуту перерезает красный проводок, и бомба не срабатывает. Зло наказано, главный герой целует красивую девушку на фоне разрушенного города, добро восторжествовало – можно спать спокойно. Вот именно поэтому я и ненавижу фильмы. В жизни так не бывает. Ничто никогда не нагнетается так, чтобы однажды могла взорваться бомба, и всё наконец-то разрешилось хоть в чью-то пользу. Нет. Время течёт и течёт, меняет и меняет человека, и он уже не тот, что был в начале, и забыл кто подлец, и нужно ли ему мстить вообще. А зачем? Он может общаться с подлецами на расстоянии и неплохо общаться, потому что… больше не с кем.
Самое страшное, с чем я когда-либо сталкивался в жизни – это отсутствие места, где можно спрятаться, переждать тяжёлые времена, спокойно выспаться и подумать. Дома было неуютно. После того, как я перестал ходить в гости к отцу, мать перестала обращать на меня внимание. Для неё остался только Владик – самый лучший сын на свете.
- Данил, почему ты получил тройку по химии? – мать не просто спрашивала, она презирала и обвиняла меня.
Почему получил тройку? А есть правильный ответ на этот вопрос, мама?
- Я не смог решить задачу, - честно ответил я, чем заработал тёмный взгляд куда-то чуть выше бровей.
- А нечего шататься по вечерам, мог бы поучить уроки дома хоть раз! У твоего Антона папа есть, обеспечит, а у тебя? Твой папа не очень-то спешить помогать нам. Я думала, что хоть ты… А ты… будешь сегодня сидеть дома, ты наказан.
Моя мама была непревзойдённой актрисой бытовой драмы. Иногда я думаю, что мой отец самый сильный человек на земле, потому что только он один смог пересилить это её умение заставить всех чувствовать себя виноватыми, причём виноватыми во всех смертных грехах.
Это была не тройка… тройка – это фигня, дело было в принципе. В том, что я промахнулся. Сын своего отца, предатель, я обманул доверие своей матери. И мне было и обидно и стыдно. Я прятал глаза и закусывал губы. Я ничего не мог ответить, потому что боялся. Как никого и никогда. Мой инстинкт самосохранения никогда не успевал забить тревогу вовремя, и броня не закрывала.
С Тошкой было чуть лучше, и я ходил к нему, чтобы просто помолчать.
Я знал, что сплю. Плавал в каком-то озере. Вода мягко скользила по расслабленному телу, она была лёгкая и прозрачная. Я видел свои медленно двигающиеся руки и ноги. Это был настоящий отдых. Спокойствие и тихая радость наполняли меня изнутри, и я стал погружаться в более глубокий сон. В сон, где я не знал, что сплю. В сон, где была реальность. Я проснулся утром в школу.
На перемене было шумно. Все суетились. Кто-то принёс на хвосте ужасную весть – химик опять решил устроить контрольную. Тошка тихо выругался и полез в рюкзак за тетрадкой, чтобы хоть одним глазком посмотреть на предыдущий урок. А я был готов. После скандала с матерью я всё-таки выучил методику решения задач с молями, поэтому где-то даже обрадовался предстоящей контрольной – исправлю позорную тройку, чтобы не быть похожим на своего подлого отца.
Звонок как всегда врезал по ушам с такой силой, что кто-то из девчонок даже взвизгнул от неожиданности. Это же надо такую сирену содержать! Никаких нервов не хватит переживать как минимум десять стрессов на дню.
Мы вошли в класс как положено, с левой ноги. Не дай бог ошибёшься! Получишь пару, как пить дать. Проверено опытным путём.
Задача попалась элементарная. Я ликовал, вальяжно выписывая решение каллиграфическим почерком. Умел я писать очень красиво, только всё время ленился, но раз уж такой случай, то почему бы нет.
Когда я писал ответ, услышал Тошкин голос. Он зачем-то громко назвал моё имя со своей первой парты. Вот же придурок! Химик отнимет листок и поставит двояк. Он на дух не переносил тех, кто нарушает дисциплину. Я поднял голову с уже подготовленным предостерегающим взглядом. Тошка что-то говорил шёпотом, но я не мог разобрать его невнятное бормотание.
- Напиши на бумажке, - практически на языке жестов попросил я, поводив в воздухе воображаемой ручкой по воображаемому листу.
Тошка отвернулся к своему невоображаемому листу с контрольной, достал откуда-то маркер, вырвал листок из тетради и стал на нём что-то размашисто писать. Я усмехнулся, ну совсем стыд потерял, дружище. Поставят пару, даже и думать нечего.
Я дописал ответ элементарной задачи, которая спасёт меня от всех бед, и посмотрел на Тошкину спину. Он вывел, как я понял по его движению, восклицательный знак и, повернувшись всем корпусом, поднял бумажку. Показал её всему классу. Сердце моё совершило бешеный скачок, и я захлебнулся в страхе.
«Я никому не скажу, что ты педик!» было написано на Тошиной бумажке.
Я проснулся от удушья и сильной боли в груди.
На следующий день был унылый выходной. Меня бил озноб, и голова кружилась от происходящего в организме воспалительного процесса. Но я был рад внезапной простуде, так я чисто физически не мог думать, а очень хотелось. И плакать хотелось, но я не умел.
Что такое судьба? Кто-то сказал, что это то, что нам предначертано, тот путь, который мы обязаны пройти. И пусть иногда охота сигануть в кусты, идти всё равно необходимо. Вопрос только, куда? Ведь по теории вероятности путь не всегда приводит к цели, иногда он приводит в тупик. И что тогда? Поворачивать назад или рыть подкоп?
Я чувствовал, что на всех парах несусь в стену. Когда я лежал с температурой под сорок, я воочию видел эту стену, видел, как я разбиваюсь об неё, слышал, как надо мной смеются. Тошка тоже надо мной смеялся. Он никому не расскажет, что я педик… Не расскажет, что я педик… Я педик… Разве это мой путь?
Первый урок в понедельник я прогулял. Температура спала, но муть в голове осталась. С того дня она навсегда осталась со мной.
Всё было элементарно. Я подошёл к школе и не смог войти. Просто не смог открыть дверь и сделать шаг. Всё внутри меня взбунтовалось против этого шага, и я уступил своему предчувствию. Никогда прежде я не прогуливал уроки. Мне казалось, что это будет сложно, что за этим последует непременная расплата. Мамино железное воспитание никуда не заткнёшь.
Я мотался по улице полчаса в каких-то незнакомых дворах. Каждый попавшийся мне навстречу человек непременно знал о том, что я прогуливаю школу и осуждал, несмотря на мой явно чем-то озадаченный вид. Я иду по поручению класснухи, и нечего на меня пялиться!
Знаете, до того кошмара (можно даже придумать разновидность ужасов – бытовой сон) я никогда не верил в вещие сны и приметы, даже в класс на химию заходил с левой ноги, потому что это было прикольно, как и любая традиция. Такие вещи невольно увлекают за собой. Это же умереть можно от хохота – весь класс, как один, заходит в класс с левой ноги, потому что боится химика. Типа левая нога поможет. Но, как известно, против лома нет приёма. Так и нашему химику левая нога не помеха. Захочет и влепит два, хоть с левой ноги ты зашёл, хоть боком, хоть вприсядку.
Да, я в сны не верил, потому что слишком рациональный и всё всегда подвергаю сомнению, я уже рассказывал про очарование и разочарование вроде бы. Но в тот сон я не мог не поверить. Я был там.
И я знал, что мне сегодня не нужно идти в школу.
После первого урока, проветрившись и успокоившись, я почувствовал себя немного лучше, но тяжёлое предчувствие всё равно сжимало мои лёгкие и не давало глубоко вдохнуть. Я сидел пришибленный резко свалившейся на меня апатией, и ни на чём не мог сосредоточиться. Кажется, меня даже вызвали к доске, и Ванька громко издевался, за что получал по башке от Машки – в этот день они сидели вместе позади меня. Потом химик поставил нам одну пятёрку на троих. Мне очередной трояк из жалости, мол, «таким укуренным надо сочувствовать», а Ваньке с Машкой по колу за любовную прелюдию во время урока.
Если я не могу больше доверять Тошке, я должен ему об этом сказать. Непременно. После уроков мы вместе дежурили в кабинете физики, я решил - там всё и скажу. Я устал бояться, устал надеяться… я хотел вновь быть один, как раньше. Свободный, независимый, получится ли?
Тошка сидел на парте и болтал ногами по привычке. Он не любил убираться, и я всегда это делал за нас двоих, а он развлекал меня какими-то анекдотами. Анекдоты у него были смешные и жизненные. Но на этот раз анекдотов не было, Тошка хмуро смотрел в окно и молчал.
- Может, поможешь? – нервно бросил я, в очередной раз жмакая грязную тряпку в мутной от песка воде. Хорошо выжать тряпку не получилось, и я как есть шмякнул её на пол – всё равно мыть пол.
- Лень, - протянул Тошка и зевнул, широко открыв рот. – Я вчера полночи не спал.
- А что стряслось? – я возил тряпкой по полу, только размазывая грязь, а не убирая её. На самом деле мне было вовсе не интересно, почему Тошка не спал полночи. Просто нужно было спросить, и я спросил.
- С Ванькиными друзьями из одиннадцатого класса квасили.
- И как? Весело? – я чувствовал как застарелая ревность и обида медленно начинают закипать где-то под сердцем: я все выходные провалялся с температурой, а он даже не позвонил. Только какое право я на них имею теперь? Я же хотел сказать Тошке, что мы расходимся. И теперь я точно знал, что другого пути нет.
- Да, весело. Знаешь, Дань, - я поднял на Тошку глаза и не узнал его. Передо мной был новый человек, чужой человек. Я не знал этого Тошку. И знать не хотел. – Я тут подумал, мы как-то неправильно живём. Вечно таскаемся вдвоём, как будто больше не с кем!
Я вздрогнул и замер на месте, внимательно слушая нового Тошу.
- Честное слово, как два ботана, если не хуже… - Тоха скривил губы и бросил на меня осуждающий взгляд, под которым я невольно сжался. В этот миг Тошка явственно напомнил мне мою мать. И я чётко понял, чего боюсь в ней. Я боюсь её неумолимой жестокости. Я боюсь того, что человек, который обязан меня оберегать, понимать и принимать таким, каков я есть, хладнокровно делает мне больно и знает об этом.
- Договаривай, - холодно отрезал я.
Тошка смутился и метнул взгляд к окну.
- Как два пидара, - процедил он сквозь зубы, продолжая смотреть в окно. Его щёки расцвели красными пятнами, а моя кровь застыла в жилах. – Ванька меня спрашивал об этом вчера.
- И что ты ответил? – голос мой сел, и я почти прошептал свой вопрос. Неужели? Неужели сбудется…
- Ну что он придурок и может пойти куда подальше со своими подозрениями, - нервно передернул плечами Тошка. Врёт, в отчаянии подумал я. Тошка сказал совсем другое… Но что?
- И ты теперь хочешь быть с ним? В его компании? – я почувствовал, как заноза от швабры медленно, но верно проникает под кожу большого пальца. Это было изящное извращение. Я наслаждался физической болью, кайфовал от неё, как никогда ранее не кайфовал. Эта граница между физической болью и душевной так тонка и хрупка, что одно неосторожное слово – и бомба взорвётся.
- Ну иногда можно оттянуться. Я уже большой мальчик, ты не находишь?
- Оттягивайся, кто тебе мешает? – я прекратил пытать свой палец, со злостью плюхнул тряпку в воду и взял ведро за ручку. Уборка была закончена, оставалось только сполоснуть ведро.
- Данька, не психуй ты, если хочешь, я и тебя с ними познакомлю, только попозже, когда вольюсь в коллектив, - Тошка шёл за мной по пустому коридору, и его голос отскакивал от стен и от моего сознания.
- А мне пох*й, - сухо ответил я, не оборачиваясь. И хлопнул дверью в туалет.
Вот и сказочке конец, а кто слушал - молодец.
Всё-таки я смог заплакать.
Что было дальше, я помню довольно-таки смутно. Потому что три года пытался забыть, пробовал какие-то методики стирания памяти, избегал даже кратковременных вспышек воспоминаний. Я вычеркнул эти пятнадцать минут из своей жизни. Честное слово, смешно даже… Пятнадцать минут. Каких-то пятнадцать минут, и трёх лет не хватило, чтобы забыть их. Как вчера случилось, как только что…
Когда я вернулся в класс, Тошки там не было. Я поставил чистое ведро под раковину, мельком глянул на себя в зеркало. Веки слегка припухли, и нос чуть покраснел, но издалека никто всё равно не заметит, мало ли отчего может нос покраснеть? Я запер дверь и сдал ключ вахтёру. Около школы было пусто. Три часа дня – уроки закончились, какой смысл ошиваться около проклятого места?
Я тоже торопился домой, шёл, думая о Тошке, о том, как мне с ним общаться теперь, какую тактику избрать… Я не хотел поддерживать с ним даже приятельские отношения. Если рвать, то окончательно, иначе и начинать не стоило. Краем глаза я заметил их компанию. Их было пятеро, они стояли за углом школы и молча курили. Ванька, Тошка и трое здоровенных одиннадцатиклассников из сборной школы по баскетболу. Я знал их в лицо, но имена перепутались, кажется, двоих звали Андреями, а одного Вовой. Но быть может, я ошибаюсь, да и какая по сути разница, как зовут твоих палачей?
Я сунул руки в карманы и хотел незаметно прошмыгнуть мимо, не привлекая их внимания, но мне не позволили.
- Эй, куда-то спешишь? – окликнул меня парень из одиннадцатого класса. Другой, похожий на него, словно брат, что-то спрашивал у Ваньки и тот ему кивал, до меня долетели слова «пидарок» и «клеится». И тут я всё понял. Тошка всё-таки сказал это. Им сказал или красноречиво промолчал, когда они спросили. Мне стало страшно, так страшно, что мои собственные ноги меня предали и не смогли побежать прочь. Прочь от опасности. Я быстро нашёл глазами Тошку, но он стоял позади всех и не смотрел на меня. Он просто стоял и молчал!
Они окружили. Трое, они смеялись, один больно дёрнул за ухо, я попытался оттолкнуть его, но он схватил меня за предплечье и резко завёл руку на спину.
- Ну что, пидар, сам всё расскажешь или мы проверим? – Один из Андреев держал меня за руку, а второй стоял напротив и смотрел в глаза, чуть склонив голову набок. – Под мужиков ложишься? И как, нравится?
Ванька подошёл к тому Андрею, что допрашивал меня и встал рядом.
- Он хотел спедрить Тоху, я сам видел, как он лез к нему целоваться, - поддакнул Ванька. Он был не похож на себя, глаза безумно сверкали, рот растягивала гадкая ухмылка, на виске опасно пульсировала вена. Ванька был в плену азарта. – Это все видели.
- Это неправда, - зашипел я от боли. Руку уже начало сводить от грубого захвата. – Тоха, скажи им, что это неправда! Это была игра, просто игра!
Я смотрел на Тошку в поисках помощи и начинал паниковать. Ну что ты молчишь?! Ну скажи что-нибудь! Помоги… Тоша.
- Я слышал историю про педофила, который изнасиловал пятилетнего мальчика. Это вот из таких пидаров пришлёпнутых и вырастают, - кажется, его звали Вова. Он смачно сплюнул на асфальт и, обойдя меня, с силой ударил по ногам сзади. Я не смог удержаться и рухнул на асфальт коленями. Руки, удерживающие меня, ослабили хватку. Я попытался воспользоваться заминкой и вырваться, но Андрей I быстро вздёрнул меня вверх, теперь заламывая обе руки. Пути к отступлению были отрезаны, уже в панике понял я. Сердце бешено колотилось где-то в горле, от страха я не чувствовал своих ног и рук.
- Я не пидар, отъ*битесь, уроды! – я закричал громко, на всю улицу, в надежде, что хоть кто-нибудь меня услышит или просто чисто случайно пройдёт мимо. Но людей не было видно, ни одного человека, словно весь город вымер на время моего унижения.
- Чем докажешь? – Вова подошёл вплотную и, схватив за волосы, потянул, заставив посмотреть на себя. – Такие губёшки, любая девчонка позавидует. Красишь?
Я едва успевал вдыхать воздух, лёгкие сжались от напряжения и отказывались работать. Быстрее бы всё это закончилось. Да, я был готов к тому, что они меня изобьют, только быстрее бы.
- Народ, может, хватит?
Тошкин голос был тихим и тонким, он тоже был напуган. Я поймал его загнанный виноватый взгляд и почти простил. Какой же ты дурак, Тошка, какой дурак…
- Ааа… защищаешь своего дружка? – Вова ухватил его за локоть и подвёл ко мне. – А может, ты такой же как он? Может, вы на пару пидритесь? И мы зря тебя защищаем?
Тоха замотал головой и попытался вырваться, но его тоже не отпустили.
- Мне всегда было интересно, что в штанах у педика, - тот Андрей, который держал мои руки, проговорил это над самым ухом, меня передёрнуло от судороги, прошедшей по телу, и по выражению Тошкиного лица я понял, что одиннадцатиклассник смотрит на него. Тоха посерел как бетонная плита, что лежит перед входом в школу, и глаза его округлились от ужаса.
- Проверь, Фадеев. Докажи, что ты настоящий мужик.
- Давай, Тох, посмотри! – поддакнул второй Андрей.
- Выбирай: ты с нами или против нас, - Вова отпустил Тошку и тот, не мигая, застыл напротив меня. Я смотрел в его большие светлые глаза, открытые для чуда, для мира. Когда-то они были самыми родными и самыми красивыми. Неужели ничего не осталось в тебе, чужой мне человек, от того Тошки? От того замечательного парня, который буквально силой тащил меня в подъезд, чтобы поделиться курткой и успокоить? Нам же было хорошо друг с другом, возможно, слишком хорошо… Тошка? Не надо. Не делай этого…
- Пожалуйста… я прошу тебя, - прошептали мои онемевшие губы. Горячая капля расчертила щёку и медленно, словно замедляя ход времени, сорвалась с моего подбородка, упала на Тошкину манжету и расплылась небольшим круглым пятном, потом ещё одна и ещё… Звякнула пряжка. Неудобная, я не любил эти брюки, они колются.
Больше на Тошку я не смотрел. Меня больше не было.
- Ну, что там у него? – заржал Вова, нависая над Антоном.
- Х*й у него там, отвали, придурок.
- Ну значит, не всё потеряно, - Ванька хлопнул его по плечу и махнул рукой какому-то Андрею. – Пошли пивка попьём, отметим прибавление в нашем полку. Отпусти его, пусть живёт.
- Да, скукота какая-то. Я думал у них там что-то другое… так даже не интересно.
- А ты молоток, парень, я тебя зауважал! Я бы испугался к нему в штаны лезть.
- Пива хочу!
- Что лучше: пиво или водка?
- Водка после пива.
- Правильно мыслишь!
Мамино красное трикотажное платье оказалось в самый раз. Наконец-то красная помада украсила губы, которым позавидует любая девчонка. В большом старинном зеркале отражалось лицо самого привлекательного педика района. Жаль, волосы не уложил, было бы ещё красивее.
Он смеялся, глядя на себя в зеркало, тыкал пальцем в своё отражение, рисовал помадой сердечки. Он был одинок и несчастен, мальчик, которого он любил, его сегодня бросил. Какая жалость… Он даже попытался станцевать, но ничего не получилось. Он сегодня первый раз надел платье и ему было неудобно двигаться. Сегодня всё не так… нелепые сердечки, это они во всем виноваты! Какие пошлые сердечки! Когда он первый раз ударил кулаком по зеркалу, оно треснуло, но не осыпалось. Сердечки уже перестали быть нелепыми, они стали разбитыми. Ещё несколько ударов, и они станут прекрасными, совершенными. Он бил стекло и когда оно упало, и лицо самого красивого педика района рассыпалось на тысячу осколков. Он бил и сминал в руках стекло и когда все руки стали красными и скользкими, а изрезанные пальцы уже не могли двигаться. Он бил любимое мамино зеркало до тех пор, пока не устал. А потом он захотел спать и закрыл глаза. Потому что когда люди хотят спать, они закрывают глаза. Надеюсь, с этим никто не будет спорить?
- Дэн, ты придёшь или нет? – Голый никогда не спрашивает как дела или чем ты сейчас занимаешься. Ну все эти дебильные пошлости, которые принято спрашивать по телефону или при встрече. Будто кого-то реально могут интересовать мои дела. А если и есть такие люди в природе, то я сам, наверное, расскажу, если вдруг что важное произойдёт, не дурак же, люблю потрындеть.
- Да, приду, только попозже, мне нужно зайти в одно место, - я улыбнулся, уже предвкушая какую-нибудь скабрезную шутку. Люблю, как Голый шутит: грубо, но зато по делу. А если не он шутит, то я непременно. Мы стоим друг друга, два идиота.
- Менты если опять загребут, ты позвони, всей фирмой придём на выручку.
- Не, надеюсь на этот раз обойтись без рукоблудства.
- Рукоприкладства, - хмыкнул Голый. – Хоть бы мужика посимпатичнее себе нашёл, а то запал на какого-то дистрофана, да ещё в свадебном костюме.
- В том вся и соль, Илюха, в том вся и соль.
- Ну, я всегда знал, что ты психопат. Ещё с тех пор, как морду мне бить захотел на концерте. Это же надо! Я тогда чуть не помер от страха. Какая-то мелочь наехала, зато как лупила-то, как в последний раз!
- А я думал, что ты меня убьёшь, реально.
- Потому и страшно стало.
- Ладно, Илюх, я может, через час подойду. Лильке конфет хоть куплю, а то совсем девчонку не балуешь.
- Да пошёл ты, Дэн, знаешь, куда, со своими…
Я нажал отбой. К девушке Голого я не пристаю, вы не подумайте. Свои границы я знаю и очень чётко, просто люблю поглумиться над бедным парнем, он от меня просто в восторге.
В проулке нашёл нужный дом, на котором красовалась надпись «Парикмахерская». А что? Просто и со вкусом, зато не ошибёшься. Парикмахерская «Парикмахерская».
Вяло жующая какой-то бутерброд мадам лет под пятьдесят с модной стрижкой под каре окинула меня скептическим сонным взглядом и позвала какую-то Светку.
- Ну чего? У меня сериал ещё не закончился, пусть Надька обслужит, - пронудел высокий женский голос из соседнего зала, и в дверном проёме показалась тощая девчушка лет пятнадцати на вид. – Вот это парень, - присвистнула она, нескромно разглядывая меня и изящно наматывая длинную прядь рыжих волос на палец. – Вот это я понимаю. В розовый краситься будем, красавчик?
- Не, - широко улыбнулся я, усаживаясь в высокое кресло. – Стричь всё нафиг.
- Меняешь имидж? Можно в свой цвет покрасить, вроде неплохие волосы. Жалко.
Девчонка провела рукой по моему ежику, - приятно, чёрт возьми, а если по голове, то будет вдвойне приятно.
- Нисколько не жалко. Коси, ещё отрастут.
- Ну, как хочешь. Моё дело предложить.
Вам понравилось? 71

Рекомендуем:

Кранты

Снег, город и любовь

Пятница

Не проходите мимо, ваш комментарий важен

нам интересно узнать ваше мнение

    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив

3 комментария

+
11
Мария Офлайн 2 октября 2019 11:32
Предательство в любом возрасте трудно пережить,а когда ты юн,а предают со всех сторон,тем более.Отец,мать, лучший друг не просто отвернулись,а оставили без вины виноватым.Жаль мальчишку.Свадебный эпизод порадовал.Не все же вторую щеку подставлять.Стрижка видимо означает,что гештальт закрыт.Все у Дэна наладится.Молод,не глуп,красив.Мир велик,есть в нем и хорошие люди.
+
6
Владимир Офлайн 2 октября 2019 14:38
Чучело. 2 серия. Сюжеты не меняются, меняется обстановка
Елена
+
1
Елена 14 января 2020 01:08
Здравствуйте! По этому тексту у меня есть публикация в научном журнале.
Наверх