ЛЁГКИЕ РЫБ. Поэзия Анны Арно

Анна Арно (1953-1997). Родилась в в Биддефорде, штат Мэн. Окончила Хантерский колледж. Многие годы жила во Франции. Стихи начала писать в 20 лет под влиянием поэзии Элизабет Бишоп. Книги: «Отражение Анны» (1983), «Освобождение, только похожее на любовь» (1990), «Наши невидящие глаза» (1997, вышла уже после смерти поэта).






ДЫХАНИЕ АННЫ

После ужина, убирая со стола тарелки,
Она, не оборачиваясь, сказала:
«А ведь ты меня больше не любишь, Анна,
Не встаёшь позади, не обнимаешь,
Не глядишь поверх моего плеча в зеркало,
Колыша своим дыханием мои волосы,
Пока я разглядываю себя, как тебя».

Сказала и ушла.

Я не смогла ей объяснить, что равнодушие —
Это оборотная сторона любви,
Отсутствие кислорода, которое
Сжигает лёгкие ныряльщика так же,
Как воздух
Высушивает
Лёгкие рыб.

* * *

Оказалось, у меня ничего нет своего, все взято взаймы:

Черный свитер под горло – от соседки по комнате,

Студентки из Венесуэлы, твердой, бугристой, как грецкий орех.

Она постоянно мерзла, подтягивала ворот повыше,

Она мне так надоела, что я бросила все, ее, книги, уехала в Лилль;

Длинная нелепая челка -

От некрасивой, бесплодной Шанталь из Лилля,

Ей она так шла, что я не могла не сделать себе такую же.

Много лет почти закрывает глаза, мешает, но я привыкла,

Как привыкают ко всему случайному, перестают его замечать;

Пепельница в виде раковины с головой Посейдона –

От Пьера, мужа Шанталь, помню, как мы увидели ее

В витрине антикварного магазина – между пастушкой и табакеркой.

Я сказала, что у Пьера такая же дурацкая борода,

Мне очень, до слез, хотелось его задеть.

При следующей нашей встрече он дал мне пакет,

В нем оказалась та самая пепельница,

Тогда я впервые обратила внимание, какие у него, оказывается,

Красивые руки. Как они дрожали от волнения.

Но мне не нужна была его пепельница – мне нужна была его жена.

Она стояла позади него,

Смотрела прямо на меня и все-таки мимо,

Отражалась в зеркале позади нее,

Так что я видела и вырез спереди на ее платье, и ее спину, напряженную,

Как будто бы намекающую, что все не так просто, как кажется.

Она приходила ко мне трижды в неделю, садилась

В кресло напротив кровати, курила, стряхивала пепел

В пепельницу с головой Посейдона, похожую на ее мужа,

Прижигала окурком его глаза,

Роняла искры в разверстый рот,

Подзывала меня, не вставая, утыкалась лицом в мой живот.

Я молчала, боялась пошевелиться, подтягивала выше ворот свитера,

Задыхаясь от холода счастья и ужаса,

Потом она уходила.

Потом однажды она ушла, никогда не вернулась.

ЧТО ОНА ГОТОВИТ?

этот день не отличается ничем от других.
чистишь морковь, картофель, лук,
время от времени оборачиваешься ко мне,
не замечая, как овощи
принимают форму воспоминаний,
воспоминания становятся ужином.

ТО, ЧТО НЕ ДЛИТСЯ ВЕЧНО

Когда возлежали мы на ложе любви и печали,
Благодарили любовь и печаль:
Любовь — за то, есть наше сегодня,
Печаль — за напоминание о том, что сегодня не длится вечно,
А значит, стоит нашей любви и печали.

Руки твои были руками сестры,
Сворачивающей голову перепёлке,
Снимающей — одно за другим — почерневшие кольца,
Тёплые от её и твоей крови,
Текущей по венам, заполняющей сердце, стучащей в ушах.

Называй меня по частям, просила я:
Волос за волосом, палец за пальцем, капля за каплей,
Когда сегодня закончится,
Пусть от нас останутся эти слова –
Горькие имена растений, детская шерсть зверей, тонкие клювы птиц.

Кровь объединяла нас, как объединяет то,
О чём нельзя говорить, что нужно помнить:
Ты поёшь на незнакомом мне языке,
Убираешь за ухо прядь волос,
Я засыпаю в твоих объятиях, чтобы навсегда проснуться одной.

ВЕТЕР ВРЫВАЕТСЯ В ДОМ

Я видела в тебе то, что видела:
Освобождение, только похожее на любовь,
Веру, только похожую на радость,
Силу, только похожую на надежду.

Ты захотела меня всю, даже то во мне, что мне не принадлежало,
И твоей лжи отказать было невозможнее,
Чем твоей правдивости:
Оказывается, мы обманываемся так же легко, как и обманываем.

Легко и беспечно, ни о чем не подумав,
Я отдала тебе самое дорогое — память.

Ты навсегда останешься в ней той самой, не повторённой —
Тёмный силуэт на фоне распахнутой двери, ветер
Врывается в дом, снег падает на пол,
Падает с твоих волос на мою грудь, с твоих рук на мои бёдра,

Заставляет дрожать от холода, прижимаясь к тебе,
И все равно продолжать прижиматься.

ЖЕМЧУГ

Никола Тесла не переносил жемчуг
И не общался с женщинами, надевавшими его,
А я не встречаюсь с женщинами,
При знакомстве сразу говорящими, что я красива.

F. я впервые увидела в больнице –
Она была медсестрой: голубая форма, смешные светлые брови,
Широкие запястья, зубы, большие и влажные —
Даже без улыбки большие и влажные,
Как белые камни на дне лесного ручья.

Через месяц увидела её в лесбийском баре:
Мужские ботинки, кожаная черная куртка, белая футболка.
Она улыбалась. Увидела меня, улыбка исчезла с её лица.
Она подошла ко мне и сказала:
«Ты красивая». Ничего больше.
Просто положила свою руку на мою, как будто
Я принадлежала только ей, как будто
Я хотела принадлежать только ей.
И я хотела.

Через две недели я смотрела — не могла не смотреть,
Как она проходит мимо меня, будто меня не видя, подходит
К тяжелобёдрой, сырой, с веснушчатой шеей,
С россыпью родинок между лопаток,
Говорит ей: «Ты красивая».

Ещё через месяц я делала вид, что не вижу,
Как она называет красивой
Cовсем старую, с густым пушком над верхней губой,
С жирными чёрными волосами,
Что-то шепчет ей на ухо, проводит рукой по её плечу.

Я делала вид, что не вижу,
Шла в туалет, стирала потекшую тушь,
Разглядывала себя в зеркало, как безумная,
Никак не могла разглядеть в себе ни одной красивой черты.

СЕМЬЯ

Я всегда была неверна любимым и нелюбимым.
Сначала винила себя,
Потом их, затем винить перестала, поскольку
Так же была неверна и моя бабка,
Потому что ни разу в жизни не любила,
Ни разу своим мужьям и любовникам не захотела
Шепнуть на ухо хоть одно стыдное и сладкое слово,
Может быть, поэтому четверо сошли от неё с ума;
Так же была неверна моя мать,
Хотя о матерях такое не говорят,
Мне рассказывали, она была очень красива, однако
Некрасивых мёртвых матерей не бывает;
Как неверна моя двоюродная сестра
С шестью одинаковыми кольцами
На вечно влажных девяти пальцах -
За неверность каждая платит по-своему;
Как уже неверна её тринадцатилетняя дочь
С жадными, рыжими, непонятно в кого волосами,
Уже сейчас глаза её холодны,
Как у почти столетней прабабки, однако
Никто не замечает этого:
Чувствуют только запах её клубничных леденцов, хотят потрогать
Голубоватые дешёвые тени на веках
И дорогие бессонные  — под глазами.
«То ли это наш семейный дар, то ли проклятье», —
Смеюсь, подкрашивая ресницы, подводя глаза ярким и голубым,
Показывая отражению
Слегка прикушенный кончик языка.
Голые колени мои белеют
В белесом утреннем свете.
Та, кто сейчас меня слушает, не сводит с них взгляда,
Совсем не слышит меня.

ПОВТОРЫ

1. АПЕЛЬСИНЫ

В тот день было солнечно и безлюдно,
как всегда бывает в маленьких городках
посередине недели:
как будто все ушли на барбекю, в парк на окраине:
лежать на клетчатых пледах, читать книги в мягких обложках,
перебирать волосы друг друга,
играть в бадминтон, есть крылышки и рёбрышки,
обливать друг друга водой.

Было пусто и празднично: было слышно
только как падают в садах созревшие апельсины в траву.
Падали набок, навзничь, лимоны, грейпфруты,
тяжелые розовые бутоны, кошачьи тени,
скрипела вдалеке рассохшаяся дверь.

Было пусто, тепло и празднично -
не уставала я вспоминать после, в каждый холодный и шумный день —
только апельсины продолжали падать и падать,
как моё сердце во тьму
каждый раз, когда глядела на тебя, идущую впереди:
ты поправляла свои короткие волосы,
влажные от жары,
твоя футболка потемнела
подмышками, между лопатками.

Мое сердце катилось за тобой, как оранжевый шар
с грубой коркой и сочной мякотью.

В садах вокруг было много плодов,
упавших, никому не нужных.
Они погрубели, сгнили, ушли в землю.
Осенью трава пахла сладкой сукровицей.
Зима стёрла и цвет, и запах.

Если бы я увидела тебя снова,
то снова бы мое сердце покатилось бы за тобой, снова бы
превратилось в оранжевый шар
с лопнувшей грубой коркой,
обнажённой сочной мякотью,
готовой насытить, не способной насытить.

2. ТОСКА И НЕЖНОСТЬ

Затхлый запах нежности и тоски
преследовал меня там везде:
в каждой церкви, сырой, серой,
похожей на остальные -
с обвисшими божьими знамёнами,
с выцветшими алостью, золотом и синевой,
растопленным и снова застывшим воском;
в каждом утреннем тумане, в котором
едва проступали
чьи-то позеленевшие складки одежд,
холодные полукружия гигантских плеч,
замшелые крылья;
в дрожащей, бликующей тени каждого двора,
который я проходила,
чувствуя сквозь подошвы
изъязвлённые железом и временем камни,
хрупкие кости под ними, похожие
на дыхание мёртвого стихотворения,
или спящей девушки, ничего не знающей о себе.
Витой чугун, сочащийся влагой камень,
свежеотломленная лимонная ветка,
пакет морской соли,
надписанный расплывающимся карандашом,
высота, похожая на задержку дыхания.
Я каждый день повторяла себе одно и то же:
я боюсь не забвения. Страшнее его
тихая радость, большое счастье,
нежелание их забывать.

3. ОКНО

Окно: 

Пустые банки, старые лампочки, ломающиеся листья, 
древесные жилы, пыльные стекла, 
одно — треснувшее, к другому 
прилипли пара насекомых крыльев, обрывок картона, 
сквозь стекло — рассветные сумерки, 
один из тех самых дней, когда рассвет 
заканчивается, даже и не начавшись. 

На подоконнике отпечатки ладоней —
бледное и тёмное напоминание о моей матери. 
Она стояла здесь так же, как и я, смотрела наружу, объятая 
пылью и холодом, надувающимися простынями с другой стороны стекла, 
видела то же, что вижу я: прах и ах, снежный тлен, тленный снег, 
повторение пройденного, след в след, 
беззвучие и безличие. 

Я поправляю её старый платок на своих плечах, 
так бережно, как будто 
мои плечи — её, как будто 
меня ещё нет, только гаснет ноябрь, как её взгляд двадцатилетней, 
тлеет вдали воздух, как тлеют в глубоких ямах 
тела мёртвых животных, как слова внутри влюбленных, 
потерявших друг друга навеки —
из гордости и глупости, 
как обычно теряют: 
от ноября — до последнего вздоха и выдоха: 

серебряный шар, колеблемый ветром, 
одиночество, кажущееся сияющей звездой.