Аня Ру
Маленькие кляксы любви
Я уже была ужасно влюблена. Я всегда была ужасно влюблена в нее, с того момента, как она подняла голову на счет раз-два-три и пристрелила меня своими блестящими погибельными глазами. Боже, как это было мучительно, видеть и слышать себя со стороны. Это было похоже на отражение в зеркале примерочной кабины (ну где, где они берут такие зеркала?) – хочется закричать «нет, нет, это не я!!»
Она приносит в ладони
кусочки чего-то красного
и говорит, что это любовь.
Мне снится, как я нахожу в лесу убитую девочку. Девочка закопана наспех, из земли торчит рука с зажатой горстью земли. Когда отступает первый ужас, его догоняет дурнотная волна второго. Это я убила эту девочку. Убила и спрятала. И забыла. И теперь нашла.
Обычно я ничего не помню. Только спасительный рассвет, как укол новокаина, судорожный вдох, нищий свет в окне, и всё кончается. На время.
Когда она приехала ко мне в первый раз, меня так трясло, что стаканчик с квасом я держала двумя руками. Я наврала ей, что это реакция моей неустойчивой психики на приезд мамы. Конечно, мама была не при чем. Мама просто привезла денег на ремонт.
Я уже была ужасно влюблена. Я всегда была ужасно влюблена в нее, с того момента, как она подняла голову на счет раз-два-три и пристрелила меня своими блестящими погибельными глазами. Боже, как это было мучительно, видеть и слышать себя со стороны. Это было похоже на отражение в зеркале примерочной кабины (ну где, где они берут такие зеркала?) – хочется закричать «нет, нет, это не я!!», содрать с себя проклятую шмотку и выбежать вон. Куда обычно кладут руки? В смысле, при ходьбе? У меня всегда была такая катаФтроФа с дикцией? А она, она же всю меня исколола шуточками, загоняя в тупики размером с иголочное ушко. И я, сколько не отворачивалась, ужасно краснела, чем невозможно веселила ее. Потом мы ехали в метро, она дышала на стекло моих очков, и меня сладко мутило от желания целоваться с ней. Зимой, когда у меня замерзнут руки, она будет дышать в простывшее нутро перчатки, прежде чем одеть ее мне на руку. И тупая бритва несносной нежности примется кромсать мое горло.
Теперь в моей почте всегда болтаются три непрочитанных (ненужных) письма. Не потому, что мне лень их стереть раз и навсегда. Просто я отправила этой девочке несколько томов SMS- ок, а она присылала мне ответы. Примерно сто пятьдесят из них я записала на флэшку (флэшка, ****ь, куда ты делась?), сорок две до сих пор лежат в телефоне, остальные канули в Лету моего безумия. В лето моего безумия. Язык ее SMS-ок похож на арабскую вязь: глаза цепляются за какие-то крючочки, горошинки, зонтики и шляпки, и ты старательно шевелишь губами, как пожилой гастарбайтер перед налоговой декларацией, и ни хрена не въезжаешь. Вместо буквы «Ч», у которой в нашей переписке был неизменный аншлаг (Анечка, девочка, хочу, счастлива, чудесная, что с тобой, черт возьми), она писала «4». «Анечка» получалась с горбиком. Когда в мою почту приходит письмо, счетчик меняет «3» на «4», и горбик язвит меня прямо в сердце. Аne4ka. И я, вымирающая тварь, крылья которой слишком малы, чтобы поднять саму себя над бездной, чувствую, как невесть откуда взявшаяся свежая алая кровь обливает обезумевший кулачок в груди.
Я любила ее так, что иногда не видела, куда иду. Я слепла от любви. В мгновение ока наступала непроходимая ночь. В мгновение ока в глаза вонзалась беспощадная фотовспышка. К черту всё. Мне достаточно положить руки на клавиатуру, и шаровая молния жжет проклятый лист. Я протягиваю руки, чтобы обнять, и ломаю девочке шею.
Любовь – это контрамарка в ад.
- Но я люблю тебя, - сказала я. Кажется, мы шли по Большой Ордынке.
Ее лицо вдруг перерезало иксом. Она остановилась и с болью в краешке рта спросила:
- И что мне с этого?
Проглотив обморочную тошноту, я привела охуительно весомый аргумент:
- Как что… я же пишу такие стихи о тебе…
Она заглянула мне в лицо и повторила с расстановкой, повернув руки ладонями вверх:
- А что. Мне. С твоих. Стихов?
Моя девочка, что я сделала с тобой? Вот что: я ничего не сделала для тебя. Мне потребовалось полгода, чтобы ржавой иголкой без всякой анестезии вытатуировать в памяти незаживающую тебя и не умереть от заражения крови, и все равно я теряю сознание при виде рваного шрама. Но тогда меня можно было увозить в реанимацию с передозировкой любви, поэтому боль прошила меня насквозь. Я почувствовала, как смерть дохнула мне в лицо. Как будто перила, за которые я цеплялась побелевшими пальцами, с треском обломились, и я полетела вниз. (Почему птицы не летают так, как люди?) Это я убила эту девочку, убила и спрятала.
У меня ничего нет, я совершенный банкрот, я обманула тебя.
Только маленькие кляксы любви на моей жизни.
