1

Въехав на Мызинский мост, мы застреваем в пробке, и стоять нам, судя по всему, немало: вереница уходит под самый горизонт, на высокий лесистый берег, где маме теперь предстоит жить. 

- Надо было через Молитовский ехать, - цокает она.

- Вот сама бы за руль и садилась, - усмехаюсь я.

- Ну тебя, - машет она рукой и отворачивается. 

Обычно это означает: “признаю себя побеждённой, можешь радоваться!” В профиль она напоминает Ахматову. И чем старше - тем явственнее эта горбинка на носу. 

В детстве я знал, что у меня самая красивая мама, и не только потому, что об этом мне чуть ли не каждый день напоминал отец. Мы жили в Заречке, в длинной девятиэтажке, и прямо под нашими окнами маячила красная буква “М”, обозначающая вход на станцию метро с уёбищнейшим названием “Двигатель революции”. 

“Отличное название!” - говорила мама, - “Главное - запоминается сразу”. 

Она долго красилась, завязывала перед зеркалом шейный платок, и это сопровождалось кряхтением, цоканьем и беготнёй по коридору. Любой выход из дома и мало-мальская поездка давались ей трудно, почему-то отнимая много нервов. Ездила она к своим студентам преподавать немецкий. Он был одним из трёх её страстей, наравне с косметикой и художественной гимнастикой. У нас по всей квартире висели плакаты с обнажёнными женскими ногами, закрученными в мудрёные фигуры. Однажды я попытался представить в центре какой-нибудь такой фигуры маму, и мне почему-то стало не по себе. 

Отец был “главой и опорой”, “каменной стеной”, но неизменно находился в маминой тени. Когда она заставляла меня до полуночи спрягать немецкие глаголы (было бы странно, если бы она не отдала меня в класс с немецким) и срывалась на крик, он, кряхтя и зевая, произносил что-то вроде “Хорош расстраивать маму!” Хотя у него самого получалось её расстраивать не хуже меня. Повод находился сам собой. 

“Помидоры, картошка, перец болгарский, два батона, укроп, кинза… а лук?! Я же просила тебя лук купить!

“Без него никак не обойтись?”

“Нет, конечно!”

Она крутила фарш, и мясные струи едва ли не брызгали в эмалированную миску. Отец, кряхтя, начал завязывать шнурки, чтобы отправиться за луком. Мамина мясорубка вдруг издала лязг, и у неё отвалилась ручка. 

“Идиоты! Нормальных мясорубок делать не умеют! У нас вообще ничего нормального делать не умеют!”

Отец прошёл на кухню в одном ботинке и приставил ручку обратно.

“Ну в обуви-то куда! Только сегодня пол мыла!.. Телевизоры - дерьмо! Машины - дерьмо! Я уже молчу про косметику…”

“Это потому, что я лук не купил!” - заметил отец, закрывая за собой дверь.

Когда к нам приходили гости, мама восседала во главе стола, время от времени напоминая отцу о том, что “пора подавать второе”, и через несколько минут он торжественно вкатывал в зал тележку со сковородой. Венцом застолья был её фирменный кокосовый торт, который накануне всю ночь отстаивался в холодильнике. 

В конце концов, отец таки сбежал. Вернее, мама выгнала его после того, как он “подженился”. Железобетонных доказательств этому, правда, не было: какие-то чужие волосы, запахи, поздние приходы и “праздники на работе”. В общем, он ушёл, и даже не пришлось платить алименты: мне было почти двадцать, и я уже сам себя обеспечивал. 

Примерно в это же время я впервые обманул маму по-крупному. Пока она вовсю преподавала свой немецкий, я привёл домой Костика. Мы трахались, курили на балконе, снова трахались…Косясь на мамину пепельницу, я словно видел её взгляд и слышал это громкое “Аах!”, означавшее, что буря только начинается и что сейчас будет кульминация, а потом я буду чувствовать себя, как разбитый корабль, выброшенный на высокий берег. 

2

- Почему ты всё-таки не получил нормального образования? - вдруг снова оживает мама, когда мы, наконец, преодолеваем Оку и внизу, под полотном виадука, колышутся густые кроны. 

- Warum, warum ich bin so dumm?¹

- Bin ich! Глагол на втором месте! - учительским тоном гаркает мама, - Вдалбливали тебе, вдалбливали, так и не вдолбили… 

Завязав с университетом, я подался в риэлторы и быстро понял, что жизнь, в общем-то, не так сложна, как это кажется, когда тебе ни в какую не запоминается, какое место отведено глаголу, и уж тем более не даются глаголы с отделяемыми приставками… Костик был не то чтобы моей первой любовью, но моим незаменимым полигоном, на котором я с отличием прошёл “курс молодого бойца”. 

“Нахер ты пепельницу-то вытряхиваешь?” - спрашивал он, когда я выпроваживал его восвояси.

“А нахер маму-то расстраивать?”

“Бля, она же у тебя сама курит - двумя окурками больше - двумя меньше… Ты, главное, резину всю с пола собери и смазку спрячь”. 

Вскоре мы с Костиком сняли комнату, и мама осталась в брежневской “трёшке” у “Двигателя” в степенном одиночестве. Костика я представил как коллегу из риэлторского агентства. “Хорошо, когда есть надёжный человек, с которым можно снимать квартиру!” - сказала тогда она. Когда б я верил во всякую чушь из серии “если ты гей, скажи маме спасибо”, я бы сразу всё рассказал ей, как есть.Тогда она была ещё почти диссиденткой из позднего совка, обожающей Солженицына, Окуджаву, Бродского, не забывала при этом смотреть трансляции соревнований по художественной гимнастике. Скажи ей, что у меня всё ещё нет девушки, зато появился парень, она, скорее всего, ответила бы что-нибудь вроде: “Ну, когда перебесишься, хотя бы найди нормальную и женись!” И ушла бы курить. И вот я действительно “перебесился и женился”... 

- Выучил бы нормально язык, университет окончил, сейчас мог бы уже быть завкафедрой… - мама облокачивается на подголовник. Затем достаёт из сумочки крем от морщин и мажет руки, щёки, шею и лоб. 

У неё по-прежнему ахматовский профиль, но, увы, ярко выраженный двойной подбородок, родинка на щеке достигла небывалых размеров, на шее - какие-то пигментные пятна, что бывают у старух её возраста… 

- …и до сих пор выплачивал бы ипотеку, вкалывая на полторы ставки.

- Ну тебя!

С Костиком мы разъехались, поупражнявшись пару лет, но иногда встречаемся до сих пор. “Тряхнуть и стариной, и сединой”, как он говорит. Я снял отдельную квартиру почти в центре, и мне вдруг представилась возможность жениться. Я тут же ей воспользовался, поставив маму перед фактом, и объявил, что с Настей мы будем жить в Верхних Печёрах.

“Какой ужас!” - изрекла она. 

Для неё, зареченской до кончиков волос, высокий окский берег всегда был другой планетой. В отличие от всех нормальных людей, она люто ненавидела всё, что находилось по ту сторону Оки, даже центр, всегда подчёркивая, что “там и метро-то нет”. 

“По крайней мере, она сюда не так часто приезжает”, - заметила Настя, которая невзлюбила маму почти с первого взгляда. 

Она родила мне двоих детей. Когда мы взяли ипотеку, мама в очередной раз заметила, что Печёры - “дыра” и что тут “даже негде погулять с ребёнком”. Настя смолчала, но, когда мама ушла, заявила: “Неужели в старости со мной будет такой же лютый пиздец?” Я не сразу понял, что меня это довольно сильно задело. 

- Я боюсь, как бы они не разбили наше зеркало, которое мне досталось ещё от твоей прабабушки! - снова подаёт голос мама, и я вдруг чувствую, что кульминация ещё впереди. 

Мы уже колесим по тенистым улочкам правого берега, и до конца маршрута осталось каких-то пять километров. 

- Оно упаковано в три слоя и перебинтовано, как тяжелобольной, - усмехаюсь я.

- Они всё выносили очень неаккуратно! - идёт на разгон мама, - Ты вообще где нашёл этих грузчиков?

- На ярмарке вакансий…

- Господи, как я не люблю непрофессионалов! - она сжимает поблёскивающие от крема кулаки, - Терпеть не могу!

После того, как я оставил квартиру Насте и детям, мама вдруг сочла, что я во что бы то ни стало должен вернуться на “Двигатель”. Устав сопротивляться, я снова взял ипотеку и поставил её перед фактом. 

- Ну тебя! - вздохнула она и бросила трубку. 

3

Окна моей новой “однушки” на улице Академика Сахарова выходят на изумрудное море леса, и, глядя на него, я иногда жалею о том, что этот самый лес, этот вид из окна, это потаённое одиночество на восемнадцатом этаже не случились в моей жизни раньше. Я бы приводил сюда Костика, не думая ни о какой пепельнице… я бы сжёг учебник немецкого, я бы никогда не покупал лука… Мама порывалась сюда приехать, но я говорил, что у меня всё ещё ремонт, что добираться сюда долго, ведь это новый отдалённый район, выстроенный между деревнями в чистом поле, так что лучше уж я сам приеду на “Двигатель” и привезу кокосовый торт.

В конце концов, она решилась на немыслимое: попросилась переехать на мой высокий берег. 

“Если ты не хочешь жить со мной, давай хотя бы поближе друг к другу. Ты говорил, у тебя там лес рядом…”

Я провернул нехитрую риэлторскую операцию: размен трёшки на две однушки. Вторая должна была обеспечить прибавку к маминой пенсии, ну а когда-нибудь потом обе квартиры достанутся внукам и правнукам. Мама немного капризничала, когда я возил её на просмотры: “кухня маловата”, “этаж слишком высокий”, “не спальня, а кишка!”. Но после очередной вылазки на проспект Героев Донбасса она сдалась:

“Название мне нравится!” 

С этим, пожалуй, не поспоришь, да и вариант был что надо: просторная однушка с огромной кухней и гардеробной, лоджия с видом на поля и деревни, лифт на уровне земли - словом, все атрибуты двадцать первого века и счастья новосёла.

Когда мы останавливаемся у стеклянной двери подъезда, грузчики уже вовсю носят мамину мебель. Подхватив длинное, упакованное в картон, зеркало, двое загорелых красавчиков поднимают его над головами и торжественно вносят в подъезд.

- Аккуратнее, ради бога! - вскрикивает мама, поднося руки к губам. 

- Не переживай ты так, - усмехаюсь я, - Не ребёнка несут.

Потом она ходит по ещё не обжитой квартире, пытаясь сотворить свой новый мир.

- Алиночку Кабаеву вот сюда повешу! - она подходит к простенку между только что внесённым холодильником и дверным косяком, - А стол лучше поставить сюда, подальше от окна, а то будет дуть!

Посматривая на часы, я надеюсь поцеловать маму и откланяться в ближайшие минут двадцать, ибо рассчитываю потрахаться перед ужином, и мне уже написывает знакомый пасс, заявляя, что почти освободился. Я захожу в ещё полупустую комнату и смотрю в окно: перекаты полей и крыши пригородных деревень, которые постепенно “проглатывает” город. И вдруг с кухни доносится мамин крик:

- Ну разбили же, разбили!..

Она держит в руках чашку, расколотую ровно пополам. Потом находит блюдце с отколовшимся краешком. Я отпаиваю её чаем и усаживаю перед телевизором, который пока пристроил прямо на кухонном столе. Напротив графы “вечерний секс” вырастает жирный знак вопроса. 

В глубине экрана какая-то женщина катит детскую коляску. Лица спящего в ней ребёнка не видно, но, судя по розоватому чепчику, понятно, что это девочка.

- Хорошенькая какая! - грустно улыбается мама, - Наши вот только вчера такими были!

- Ладно, мам, я пойду…

- Родил бы мне ещё внука или внучку! - вдруг оборачивается она с просящим взглядом.

- Меня пока не научили…

- Ну тебя! Как будто не понял…

Я зашнуровываю кроссовки, мимоходом отвечая на сообщения пасса, который, похоже, уже ошивается у моего подъезда. 

- Детей надо рожать, а не педиками быть! - кидает мама лозунг в кухонную пустоту.

- Одно другому не мешает, - усмехаюсь я, открывая входную дверь. 

- Ты чего говоришь-то? - закипает она, - Ты хоть думай, чего говоришь!

- Ладно, мам, пошёл я…

- Господи, хоть ты у меня нормальный, - она всхлипывает.

- Ну, что опять?! Давай, ложись отдохни, поспи немного. Кровать вон тебе поставили, - киваю я в сторону комнаты. 

Она вскакивает со стула и бросается мне на шею. 

- Я даже представить не могу, как это, когда у тебя сын - педик! - продолжает всхлипывать она, -  Хоть ты нормальный… получился, жаль только жена попалась так себе!

- Мама, ну что, мы так и будем стоять, как дуб и берёза?

Она громко чмокает меня в щёку, потом снова садится на стул и сжимает руки у подбородка. Если на неё напялить узкую юбку, шали и прочие подобные тюрнюры, она была бы вылитая Ахматова.

- Ты же знаешь, я всегда очень волнуюсь, когда куда-нибудь еду! Тем более… когда переезжаю!

Прыгнув в машину, я жму на газ и мчусь по проспекту Героев Донбасса, который упирается в улицу Академика Сахарова. 

“Я весь теку уже!” - пишет мне пасс. 

_________________________________
1. Почему, почему я такой глупый? (нем.)