Recuerdame

Глава 1. Полет в Барселону

Я не хочу лететь в Лондон. Я хочу лететь в Барселону и там сдохнуть.

Именно с таким чувством я и сажусь в самолет.
Меня так сильно штормит после вчерашней попойки и утренних попыток привести себя в норму с помощью эфедрина, что при болтанке во время взлета не чувствую никакого страха. Правда, при наборе высоты пытаюсь выйти в иллюминатор, прямо сквозь толстое стекло, чтобы превратиться в ворону и, каркая, улететь за горизонт в потоках белесого тумана.
Сосед ловит меня за ремень и кое-как усаживает обратно — раньше, чем другие собратья по креслам успевают вызвать стюардессу.
— Плохо? — сочувственно спрашивает он по-французски, но я слышу певучий южный акцент, с растягиванием гласных: итальянец.
— Три дня назад похоронил друга, — не считаю нужным играть в «ай эм файн, фэнкс», задравшее меня по самое не могу за три года жизни в Лондоне.
— Примите соболезнования. — звучит как-то удивительно тепло, кажется, он и вправду соболезнует.
— Спасибо, но ни мне, ни ему это не поможет.
— Что с ним случилось?
— Банальный аппендицит. И небанальное осложнение в процессе операции… из наркоза не вышел. — машинально проговариваю это все, по-прежнему не веря, что Роже Пикар сыграл в ящик в неполных сорок два года. Как будто не из-за него, похороненного в семейном склепе на кладбище Монмартра, я не просыхаю уже третий день и не могу найти в себе силы вернуться в Лондон. В «Лампе Аладдина» у меня уйма работы, но я, как настоящий джинн, не стремлюсь обратно в рабство…
Мой сосед смотрит на меня очень ласково. У него голубые глаза, теплые, как море в летних Каннах, золотисто-рыжеватые волосы — почти тициановский оттенок, немного тонкие, но красиво очерченные губы. Ямочка на подбородке. Загорелая кожа. На шее, под расстегнутым воротом клетчатой рубахи, тонкая золотая цепочка с крестом. Итальянец. Католик. Мой ровесник, или чуть моложе. И черт меня побери, если он не такой же чертов ценитель крепкой мужской дружбы, как я.
Разумеется, я не ошибаюсь. Мы выясняем это вскоре после того, как до нас доезжает тележка с напитками, и выпиваем по стаканчику риохи. И окончательно приходим к общему знаменателю в туалете, за десять минут до того, как зажигается табло «пристегнуть ремни», и самолет приступает к снижению. Ну а мне остается только застегнуть собственный ремень и убедиться, что у меня не дрожат ноги после самого классного отсоса за прошедшие пару лет… Макс — его зовут Массимо, но он просит называть его Макс, да пожалуйста, друг, мне не сложно — тем более, что ты делаешь минет, как языческий бог… Как всегда в подобных ситуациях, мне кажется, что наш главный Бог не сердится, а только улыбается. Ну в крайнем случае смотрит с мягкой отеческой укоризной, совсем как мой бывший психиатр.
На посадке нас снова болтает. Я говорю Максу, что чувствую себя коктейлем в шейкере, и он хохочет, как школьник. У него белые зубы, а на нижней губе — небольшой шрам. Эта метка его не портит, наоборот, возбуждает… такая пикантная нота при поцелуях с языком. Наверное, так, потому что я больше не целуюсь в губы, ни с парнями, ни с девками. Мой член к вашим услугам, друзья мои, можете облизывать его сверху донизу, как мороженое с глазурью, и он ответит вам горячей благодарностью, но рот оставьте в покое. Это слишком личное. Это для бога, которому я поклонялся так истово, что готов был сердце вырвать из груди и сжечь на алтаре его красоты… но жертва не была принята. Бог отверг смертного, и Смерть, преисполнившись презрения, тоже не приняла (а жаль, я охотно поменялся бы с Роже местами в его уютном склепе).
Уста мои не сомкнулись и не забились могильной землей, но замкнулись для поцелуев. Я даже позабыл, какими на вкус бывают губы любовника.
Ладно, что толку вспоминать о прошлом… особенно сейчас, когда намечается такое чудесное приключение в Барселоне. Август, аквамариновое море, запах лавра и кипарисовой хвои, апельсинов, соленого шоколада и красного вина, горячих камней. Разноцветные дома Гауди, похожие на взметнувшееся безумие. Цыганский собор. Арки и балконы, балконы и арки…
Макс говорит, что летит в Барселону на выставку сюрреалистов, где будут представлены работы Дали, а я отвечаю, что это забавно, потому что Дали мой любимый художник… ну после Пикассо, разумеется.
— Так, может, сходим в музей Пикассо? — предлагает он, но при этом держит мои запястья в своих руках и смотрит так, что мне понятно: музеи -это вообще плохая идея до завтрашнего утра.
— Я люблю Пикассо… но не больше, чем трахаться под абсентом, возле раскрытого окна с видом на море, после сеанса боди-арта, — честно говорю я.
— Я согласен! — едва ли не кричит Макс. К счастью, в этот момент шасси ударяются о взлетно-посадочную полосу, и голос моего нового парня тонет в реве турбины и плеске бурных аплодисментов. Ну надо же, мы опять не разбились… Какое счастье!
****Макс знает Барселону как ипохондрик - свою медкарту. Всю дорогу от аэропорта он, не затыкаясь ни на минуту, восторженно говорит мне о Ла Рамбла, о Готическом квартале, о Гауди, об арене Монументаль, о парке Гуэль, о рынке Бокерия, где мы непременно должны попробовать креветок и лангустов на гриле и лучший в Барсе хамон…
Мне с трудом удается вставить, что я не ем ничего теплокровного и с глазами — жду насмешек, но Макс, к моему изумлению, впадает в приступ какого-то идиотского умиления. Стискивает до боли мое бедро и возбужденно шепчет:
— О, вот как!.. Ты не ешь мяса… ну конечно… такое прекрасное существо, как ты, похожее на ангела света, должно иметь доброе и сострадательное сердце!..
— Эй, притормози… — я чувствую, что не готов к подобному выплеску сентиментальной хуйни, однако мой приятель продолжает изображать глухого менестреля:
— Знаешь, ты прав… я тоже уважаю аюрведу… в Лондоне я пригласил бы тебя в индийский ресторан, но не в Барсе!.. Этот город превращает меня в хищника… я даже могу есть мясо с кровью….
— Но стоит у тебя исключительно на вегетарианцев? — усмехаюсь я, чтобы как-то сбавить накал страстей, пока мы не доберемся до отеля, или хотя бы до места посвободнее, чем замкнутое пространство такси.
— Нет… то есть… — он краснеет до ушей, а я безжалостно добавляю:
— Я не ем мяса, потому что люблю зверей и птиц живыми. И не выношу натюрморты… доброты же и сострадания к людям у меня не больше, чем у вампира. Так что не очень-то надрывайся со своими серенадами, побереги рот для других занятий.
— Не ешь мяса, но пребольно кусаешься! — в голубых глазах Макса вспыхивает обида, он невольно хмурится — и становится таким красивым, что неожиданно не только мой член, уже ноющий от напряжения, но и мертвое сердце подает признаки жизни. Бум-бум-бум — три отчетливых удара грома в грудной клетке, словно песня далекой грозы. Занятное ощущение. Давно и прочно забытое.
Нет, я не хочу вспоминать. И не обольщаюсь насчет сердца: это аритмия, а не внезапный приступ влюбленности. Расплата за три бессонные ночи, злоупотребления алкоголем и обезболивающими, и за слезы, невыплаканные на похоронах Роже. Мой дорогой психиатр, герр Шаффхаузен, поседел бы, если бы ознакомился с полным перечнем всего, что я влил в себя за последнюю неделю, и со списком нарушенных запретов… Положа руку на печень — мне следовало бы поехать к нему на Ривьеру, попросить, чтобы положил меня в клинику на пару недель, хорошенько промыл капельницами и помучил своим психоанализом, но нет, нет, нет…
Не поеду. Достаточно того, что ради похорон Роже я нарушил зарок, данный четыре года назад, и пробрался во Францию,  словно контрабандист; достаточно встречи с Парижем, где каждый угол,  каждый мост, каждая тень  на воде или на стене дома мучительно напоминали о нём, а Лазурный берег - бывшая земля обетованная - теперь и вовсе казался  запретным   Эдемом, откуда меня вышвырнули больнее, чем несчастного Адама. 
Зато я не возвращаюсь  в долбанный Лондон, по крайней мере прямо сейчас. Пусть клиенты и заказчики еще недельку повоют на луну голодными волками, пощелкают зубами, подостают Ирму звонками и жалобами… похороны — это та самая «уважительная причина», которую приходится уважать всем. И я своим кладбищенским отпуском воспользуюсь на полную катушку. Спасибо, дружок мой, Роже. Ты всегда меня выручал. Надеюсь, ты все-таки попал в свою загробную жизнь, ты же так в нее верил, и тебе там сейчас хорошо… по крайней мере, намного лучше, чем мне здесь.
Я смотрю на красивое лицо Макса, на его горящие щеки и досадливо прикушенную нижнюю губу — и понимаю, что веду себя как настоящая неблагодарная свинья. Этот шикарный парень хочет наслаждений, хочет праздновать жизнь, а я, еще пару часов назад хотевший просто сдохнуть, теперь готов поучаствовать в вечеринке. Да, черт возьми, Макс, Массимо, как там тебя по-правильному… у нас будет праздник. Мы разрисуем друг друга с головы до ног, как индейцы, или древнегреческие танцоры. Устроим оргию. И у нас будет секс. Во славу жизни… и во имя Божье, потому что зачем-то же Он придумал оргазм и научил своих детей дарить и получать его.
Именно это я и говорю Максу, под осуждающим взором таксиста:
— У нас будет секс. — говорю по-французски, но кого я обманываю, если эта фраза всегда понятна всем, в любой точке земли, на всех языках мира.

Визуализации персонажей:
1.Эрнест Верней

2.Массимо Гвиччарди

Глава 2. Маски и отраженья

Макс гибкий, как гимнаст — ему не составляет никакого труда развести бедра почти на ширину шпагата, или прогнуться в спине так, чтобы тело образовало безукоризненную арку…

Мне кажется, я могу вечно любоваться его грацией и пластикой критского танцовщика, узкобедрого, широкоплечего, с тонкими запястьями и щиколотками — но сильными, длинными, крепкими кистями и ступнями. Я обожаю такие руки и ступни. Грация лебедя, сила льва. Невообразимое сочетание молодого бога-олимпийца и мастерового, привыкшего к тяжелой работе. Такое… знакомое… до сердечной боли.
После того, как Макс успел проговориться мне, что увлекается не только сюрреалистами и красивыми мужиками, но и монументальной скульптурой, а еще держит в Риме небольшую галерею искусств — я уже вообще ничему не удивляюсь. У Мироздания поистине странное чувство юмора.
Черт побери, Масси, ты хорош, ты воистину хорош… Я прикрываю глаза и все равно вижу его сквозь ресницы, он овладел мной, как идея, как сюжет будущей картины, и да — несомненно — я могу просто любоваться им до самого утра, упиваться неутоленным желанием и смотреть на него снова и снова. Ласкать взглядом и кончиками пальцев его плечи, свод золотисто-смуглой груди с темными пятнами сосков, подтянутый, жесткий живот пловца, рыжеватую поросль в паху и здоровенный крепкий ствол с округлым навершием, красиво перевитый лиловыми прожилками…
Я могу, но Макс не может — ему нужно значительно больше, чем взгляды и легкие касания. Он слишком хочет меня всего, мое бренное тело влечет его сильнее, чем свежеиспеченный хлеб — голодного бродягу. Он считает, что я просто дразню его, не верит, что я настолько художник… тем более, что моя эрекция более чем внушительна, и это главный аргумент.
— Давай сделаем это сейчас… вместе… — его хриплый, задыхающийся шепот, и то, как он нетерпеливо поглаживает свой член, уже почти мастурбируя, возбуждает неимоверно — а я просто не хочу, чтобы все закончилось слишком быстро.
Макс не хочет ждать, придвигается ближе, я чувствую его жар, влагу, и меня пронзает насквозь, охватывает дрожь, как от удара током. Черт побери, Масси, да, ты мне нужен, нужен прямо сейчас…
Он знает, что делает: с моих пересохших губ не срывается ни слова протеста. Пожалуй, никогда прежде нелепость речи, ее абсолютная избыточность в сценах любви не была мне так очевидна.
И вот я лежу на спине, раскинувшись, как арабский паша, на широком диване, среди прохладных подушек — а Макс сидит верхом на моих бедрах, прямой, как наездник, жадный в неистовой страсти, и его член влажно и чувственно скользит по моему. Ему даже не нужно помогать нам рукой, ритм идеален, просто идеален, но у Макса волшебные пальцы; точные касания добавляют огня, и я чувствую, что вот-вот взорвусь. Кто бы мог подумать — обычно после попойки, помноженной на стресс и бессонницу, мне по меньшей мере час не удается кончить…
Макс ловит телепатему, что-то неразборчиво стонет по-итальянски — умирая или кончая, мы все призываем Бога или мать на родном языке, я знаю это точно — и делает наш контакт совсем тесным. Мгновением позже его орудие выстреливает перламутровой струёй семени, потом еще и еще… это зрелище приводит меня к немедленному оргазму такой силы, что я теряю чувство реальности и отрубаюсь на несколько секунд.
Прихожу в себя от того, что Макс размазывает семя по моей коже, выводя кончиками пальцев сложные узоры, подобные арабеске. Оргазм удивительным образом не обессиливает моего любовника, не погружает в сонливость: щеки Макса горят, темные губы кажутся еще более жаждущими…
— Прости, Эрни, я не смог дольше сдерживаться, — покаянно шепчет он, хотя едва ли испытывает раскаяние, да и я — плохой духовник. — Ты так охуенно красив… а у меня давно не было секса. Очень давно.
— Ни к чему извиняться, дружище… — я чуть раздумываю, а потом все же отвешиваю комплимент:
— У меня тоже давно не было такого секса. И такого классного парня.
— С трудом могу в это поверить… — он смеется и очень мило краснеет. Это сочетание геркулесовой силы и нежности, даже робости, пленяет меня и снова будит сердце — бум-бум-бум — три громовых удара… но на сей раз я настороже, и не поддаюсь искушению сравнивать. Гоню прочь воспоминания о единственной любви, едва меня не убившей четыре года назад, вместе с образом, неотступно преследующим меня с ранней юности… и скорее всего, этот призрак я буду звать в предсмертной агонии. Ладно, согласен, буду — но не сейчас. Не сейчас.
Сейчас на календаре — август, за окном — Барселона, а рядом со мной — Макс. Достаточно, чтобы забыть проливной дождь, обилие черных зонтов на кладбище и Роже в гробу, с навеки удивленным лицом… достаточно, чтобы забыть все до завтрашнего утра.
— Краски, — прошу я.
— Что?..
— Возьми краски. Наши краски… и не надейся, что я забыл про сеанс боди-арта.
— Дался тебе этот боди-арт! — он в протесте утыкается мне в грудь своей башкой, рыже-золотой, как осеннее поле. Я вплетаю пальцы в его романтические космы, поглаживаю со всей доступной мне нежностью и настаиваю:
— Мы вообще-то раздевались догола, чтобы порисовать друг на друге.
Макс фыркает:
— Вообще-то это был мой способ поскорее стащить с тебя штаны и добраться до твоих фамильных сокровищ…
— Ах, какое коварство! Ну раз так, бледнолицый охотник, тебе нужны защитные татуировки — без них ты не покинешь индейскую территорию. А я тот шаман, что нанесет их.
— Татуировки…тут ты меня поймал… — Макс проводит губами по моей руке, выше локтя, у самого плеча, где змеится, подобно браслету, моя личная отметина арабской вязью -”لا توجد سعادة»:
— А что здесь написано?
— «Счастья нет».
— Счастья нет?..
Я утвердительно киваю.
— Ты правда так думаешь?
Снова киваю, а его брови золотисто-ржаного цвета — два полумесяца Рамадана — поднимаются от удивления:
— Значит… ты никогда не был счастлив?
— Не знаю. Не помню. Может, и был… в прошлой жизни. Но теперь я уже другой, а тот, из прошлой жизни, умер… Так что, если он и был счастлив, это не считается… потому что теперь счастья нет и для него.
— Не могу понять: ты сейчас говоришь серьезно или шутишь?
— Никогда не шучу подобными вещами. И татуировку не сделал бы ради шутки.
Он смотрит на меня в упор прозрачными глазами цвета Средиземного моря и хочет еще что-то спросить, но я одной рукой закрываю ему рот, а другой — притягиваю к себе:
— Хватит болтовни.
Я знаю, что делаю — все-таки не зря Ирма дразнит меня ганконером. (1) У меня нет волшебной флейты (если, конечно, не считать сей артефакт эротической метафорой), но мне достаточно имеющегося арсенала любовных уловок. Масси сразу же сдается, начинает уплывать от тепла моих ладоней, поглаживающих его повсюду, подставляет мне шею — она у него красивая, длинная и невероятно чувствительная, как у жеребца арабской породы…
Я так и говорю ему — получается, снова делаю комплимент, удивительно — а Масси смеется:
— Если я жеребец, значит, мне нужна грива! — и тут же хватает меня за волосы и пытается намотать их себе на шею, благо, длина моей шевелюры позволяет подобные игры. Отчасти даже провоцирует на них…
Масси возбуждается за минуту. Я поражаюсь тому, какой он горячий — мой галльский дикий темперамент на его фоне выглядит какими-то фригидными потугами… ну что ж, значит, слава итальянских любовников ничуть не преувеличена.
Член у него полностью встает и готов к бою, как будто между нами еще ничего не было. Это живое подобие атакующего ятагана — поистине великолепно, но меня больше очаровывает вишневый румянец на безупречно очерченных скулах, и по-мальчишески покрасневшие уши… Еще мне безумно нравится, что в нем нет ни капли пидорского жеманства, и он без всякого смущения просит:
— Давай еще разок!.. А потом уже рисовать…
— Давай. — я тоже не собираюсь строить из себя капризную гейшу.
В конце концов, мы прямо из аэропорта приехали сюда, в «Мандарин Ориенталь», именно за этим — оттрахать друг друга до потери сознания, до гудящих мыщц, ноющих членов и не сходящихся, натертых бёдер. Когда же мы выйдем отсюда — если вообще выйдем, в ходе оргии всякое может произойти — в наших чреслах не должно остаться ни капли спермы… опустошенными и счастливыми, вот какими должны быть любовники после свидания.
Ладно, пусть хотя бы один из нас будет счастлив. Эту максиму сформулировал не я, но честно стараюсь ей следовать вот уже пятый год.
Максима… Нет никакой максимы. И счастья тоже нет. Зато есть Макс, Масси, Массимо, с глазами цвета моря и нежными, сильными руками. Есть его тело — золотисто-смуглое, неутомимое, готовое к любой авантюре… даже стать рисовальным холстом, который я покрою цветами своих фантазий.
Лучше второй раунд жаркого — и на сей раз жесткого — секса с ним, прямо сейчас, а третий совместить с сеансом росписи по телу… все, что угодно, только не разговоры о чувствах. И не о моем прошлом. Ну а если Масси захочет мне исповедаться на сон грядущий — что ж, я его выслушаю, только ответных откровений ему не дождаться. Есть вещи, о которых я не говорю даже с Шаффхаузеном, и случайный любовник — прекрасный любовник — точно не заслужил моего душевного стриптиза.
***Макс не тратит времени на размышления, он действует, и его предприимчивость заставляет меня полностью вернуть ему свое внимание.
В потайном кармане моей куртки, небрежно брошенной у входа в номер, есть немного марокканского гашиша… отличного, чистого, я купил его вчера на Пигаль, в проверенном месте. Это испытанное средство всегда помогает оставаться в форме, даже в очень долгом постельном поединке, но — удивительно — стимуляторы не требуются. Честное возбуждение любовника, готовность без остатка отдаться страсти и способность легко угадывать желания — лучший афродизиак. Я на самом деле хочу Макса, и ничуть не меньше, чем он хочет меня. Мы так яростно обнимаемся, смешивая дыхание, сердцебиение и выступивший пот, что скатываемся с дивана на ковер, и продолжаем там. Ворс у ковра плотный, теплый и мягкий, но может оставить ожоги — да и плевать на это, потому что ни один из нас не может остановиться. Наши члены трутся друг о друга и текут в предвкушении и жажде финала, наше взаимодействие становится все более жарким и жестким… наконец, мне удается сесть и прижаться спиной к дивану — это удобная поза, чтобы кончить прямо на Макса, стоящего передо мной на коленях. Сжимаю ствол, но любовник перехватывает мою руку и рычит:
— Выеби меня по-настоящему!
Боже, спаси мою душу, куда только делся нежный и ласковый юноша с тициановским цветом волос и улыбкой мечтательного ангела — сейчас передо мной даже не жеребец, а молодой тигр в гоне…
Макс мокрый везде, он еще шире раздвигает бедра, засовывает в себя сразу три пальца, показывая, что полностью готов для меня — да, блядь, как будто я в этом сомневаюсь! Обычно я избегаю подобного способа любви с парнем, которого вижу впервые в жизни (и вряд ли увижу снова), но искушение слишком велико, Масси удалось завести меня до немыслимой степени. Я уже и сам хочу выебать его по-настоящему. Самое сильное наслаждение — от того, что позволяешь себе редко.
Хватаю его за бедра и рывком насаживаю на себя, без нежностей… и это единственно правильный вариант: он запрокидывает голову и буквально воет от удовольствия. Я обычно не позволяю себе орать при сексе -это в прошлом, в том прошлом, где было счастье — но сейчас тоже не могу сдержаться. Мы идеально совпадаем по размерам и темпераменту. Масси внутри тесный, податливый и горячий, я в нем — как дерево в амазонской сельве, и наслаждение нарастает стремительно, его просто нельзя выдержать… и я переполняюсь и проливаюсь… одновременно с ним. Это за гранью сна и реальности, Дали такое и не снилось: перед моими глазами великолепный член Масси исторгает и разбрызгивает семя, и в те же мгновения мой собственный член с такой же мощью кончает внутри него, стократно усиливая для него переживаемое блаженство.
Наконец, он валится на меня, сжимает обеими руками, изо всех сил, я обнимаю его в ответ, и не успеваю понять, как засыпаю… просто отключаюсь, и все.
***Прихожу в себя от мягких прикосновений к лицу и экзотической смеси запахов: скошенной травы, густого мускуса и садовых цветов, сухой и сладковатой пыли, помады и оливкового масла… Ну да… память подсказывает, что это наши покупки, сделанные по дороге в отель, в арабской парфюмерной лавке и в театральном магазине. Иранская хна, пудра, и самое главное — жирный кремообразный грим, палитра из двенадцати цветов…
Я нехотя открываю глаза. За окнами полностью стемнело, но сияние вечерней иллюминации похоже на огненный дождь. Это очень красиво. Наш номер погружен в романтический полумрак, только мягко светит большая настольная лампа, похожая на полную луну, и яркая золотая полоса тянется по ковру от приоткрытой двери в ванную.
Макс сидит рядом со мной по-турецки, в руке у него — кисть для грима, кончики пальцев перепачканы белилами и тушью.
— Ты уже поработал надо мной… — это не вопрос: я чувствую нанесенный рисунок, и хотя грим не стягивает кожу, а запахи приятны, непередаваемое ощущение трансформации не дает ошибиться.
— Я просто обвел то, что увидел, Эрни… то, что проступило само, пока ты спал… чему ты улыбаешься?
— Теперь я знаю, как написать сюжет про последние дни Содома…
Макс вздрагивает и бормочет:
— Ты ясновидящий!..
— Нет, обычный псих… не отличающий сон от яви, день от ночи — и время от времени играющий в пифию, под воздействием травки или таблеточек. — мне не очень хочется вставать — диван такой мягкий и прохладный, и Масси сумел так удобно меня устроить, что тело просто млеет от благодарности — но желание оценить работу художника побеждает лень. И Масси, хоть и скромничает, явно доволен делом рук своих и жаждет моего отзыва. Я волевым усилием поднимаю с подушек вместилище мяса и костей, обтянутое кожей, и тащусь в ванную, где большое зеркало отражает меня в полный рост и при ярком свете…
Ох ты ж черт побери.
Нагота души намного бесстыднее наготы телесной.
На одной половине моего лица, искусно выкрашенной белилами, Макс изобразил ангела — отстраненно-прекрасного, холодного и полностью не от мира сего: в точности, как и полагается проводнику небесной энергии. Двадцатый аркан Таро — Страшный Суд с трубящим архангелом. Да, мое вдохновение выглядит столь же беспощадным…и ему нужно отдаваться и принадлежать полностью, иначе оно сожжет изнутри, быстрее и больнее, чем пламя, уничтожившее Содом.
За доступ в другие миры приходится дорого платить — и это записано Максом на другой половине лице. В виде черных контуров черепа. Маска Смерти с карты Таро. Тринадцатый аркан.
Страшный Суд и Смерть.
Приятно увидеть такое в зеркале на месте собственного лица.
Я не шарахаюсь назад и не закрываю лицо руками лишь потому, что не питаю иллюзий насчет своего истинного облика, и в принципе готов к увиденному — но Макс слишком точен. Он смотрел на меня спящего и сумел разглядеть то, что обычно скрыто под дневными масками сарказма, усталого безразличия или «гениального хама», как называет меня Ирма.
Макс оказался гораздо внимательнее большинства. Может, я чересчур расслабился рядом с ним, а может, мы и в самом деле нравимся друг другу чуть больше, чем полагается одноразовым любовникам. Сердце в груди снова делает «бум-бум-бум». Лет десять назад я, наверное, решил бы, что начинаю влюбляться… с хорошими шансами на взаимность; но, к счастью — которого нет — я давным-давно перестал путать иррациональное стремление к духовному единению с эндорфиновой бурей из-за классного секса.
Сейчас голый Масси стоит за моей спиной, прислонившись к стене, и молчит… у него достаточно вкуса и чувства такта, чтобы не задавать никаких вопросов.
Нравится ли мне? О, да… полагаю, он и сам прекрасно знает ответ. И ему равно не нужны ни дежурные комплименты, ни остроты, ни благодарность на словах.
Мы смотрим друг на друга через зеркало — Ангел Смерти и молодой Вакх — сцена, достойная кисти Дали, или режиссуры Кокто. И она требует завершения.
Я резко оборачиваюсь и хватаю Макса за плечи… он подается навстречу, я не успеваю уклониться, так что его губы впечатываются в мои — но лишь на мгновение. Поцелуй разрывается, не начавшись, и вспышка разочарования в глазах любовника обжигает сердце подобием смущенного раскаяния… Я не подаю вида, что случилось нечто неожиданное, властно заявляю:
— Теперь моя очередь татуировать твою душу! — и тащу Массимо в комнату.
Он по-прежнему молодой тигр, но покоряется мне с ангельской кротостью… нет, друг мой, ты меня не обманешь. Я слышу вакхический пульс, бьющийся в твоей крови, и чувствую дикую, необузданную натуру — стихию — под маской любителя изящных искусств, и я знаю, как выпустить на волю твоих неистовых духов…
Я превращу тебя в индейское божество.

Примечания:
1. Ганконер принадлежит к эльфам мужского пола из кельтского фольклора. Все легенды сходятся на одном — он невероятно красив, но при этом холоден и расчетлив. Встреча с ним становилась роковой для юной девушки. «Встретишь его -готовь себе саван», гласит пословица. Его любимой забавой были любовные игры с девушками, что по случайности забредали в опасные места леса. Появляясь перед ними в облике прекрасного юноши, ганконер соблазнял их (иногда еще и при помощи чарующей игры на флейте). После встречи с ганконером девушки теряли сон и покой, не могли думать ни о чем, кроме нового свидания, чахли, болели и в конце концов умирали от неразделенной любви.

Глава 3. Дары моря и земли

«Море смеется у края лагуны:

Мне снится море.
Пенные брызги, неумолчный рокот валов, точно контрабас, аккомпанирующий песне ветра. Всю ночь я брожу вдоль берега, по пустынному пляжу с розово-золотым песком, в какой-то немыслимо красивой бухте, окруженной скалами, поросшими лесом. Теплая вода ласкает мои ноги, манит погрузиться в нее целиком. Зайти по пояс, потом — по грудь, по шею, и в конце концов нырнуть с головой. В свое время я где-то прочел, что умереть — это все равно что родиться наоборот, а морская вода по своему составу не отличается от околоплодных вод. Значит, в море не тонут, это лишь возвращение к началу, в лоно великой богини…
Я почти готов поддаться искушению, тем более, что на мне нет никакой одежды — я наг, словно младенец, и подобен Адаму в Раю, в те счастливые времена, когда он еще был единственным и любимым ребенком Создателя.
Море отливает изумрудом и перламутром в отблесках зари, ветер, играя с чайками, заводит новую песню, а может, я слышу сладкий голос сирены, зовущий меня снова и снова…
И вдруг все рушится. Бухта исчезает, я оказываюсь один в густой темноте, но не успеваю испугаться.
Сильные руки обнимают меня за спину, настойчивый шепот возвращает в реальность:
— Эрни, проснись… ну, просыпайся же, мой парижский ангел! Эй… Ты не можешь проспать вечность… Пора завтракать…
Ах да… Память возвращается мгновенно, точно свет после щелчка выключателя.
Я сажусь в постели, протираю глаза. В щель между занавесками бьет утреннее солнце, но одиночный луч не может полностью рассеять прохладный полумрак.
Барселона. Отель «Мандарин». Номер «люкс» на двоих, где я переспал с парнем, который сейчас обнимает меня. Макс. Масси. Массимо.
— Привет, Эрни… — он улыбается, его улыбка ярче солнечных лучей, а на лице написана такая радость, словно моя похмельная морда восхищает его больше, чем картина Веласкеса.
— Привет… сколько времени?
— Половина седьмого.
— Утра?
— Ну конечно! Не вечера же…
— А какого… какого дня?..
— Ого, вот это ты перебрал риохи!.. Завтрашнего, в смысле, уже сегодняшнего.
— А точнее?
— А точнее — пятница, восемнадцатое августа. Год тысяча девятьсот семьдесят восьмой от Рождества Христова. И мы по-прежнему в Барселоне.
Значит, мы провели вместе целую ночь. Спали в одной постели. И судя по настрою моего любовника — он рассчитывает на продолжение вчерашнего праздника; иначе с чего бы ему будить меня в такую чертову рань, да еще приглашать на завтрак.
Интересное кино… Мы познакомились вчера в самолёте, и наши члены решили познакомиться поближе.
Я приехал с Максом в отель, который выбрал он, и согласился со всеми его предложениями. Еще до захода солнца сделал с ним все, что хотел, что можно и что нельзя, и даже то, чего обычно не делаю со случайными партнерами. Он не отставал. Оказался таким страстным и ненасытным любовником, жадным до всех мужских сокровищ, что я поверил: у него и правда очень давно не было секса. Как будто нарочно ждал меня, пьяного в дымину, едущего с очередных похорон, и тоже жаждущего… не пойми чего… может быть, утешения?..
Так или иначе, я рассчитывал провести с ним несколько часов и расстаться после ужина где-нибудь на Рамбла, со взаимными благодарностями.
Но… черт тебя побери, Масси. С тобой я забыл о времени.
Вчера мы отымели друг друга по самое «не могу», и, телесно опустошенные до капли, выжатые досуха, перешли к благой части. Сеанс боди-арта превратился в торжество пламенеющего духа… все наши тайны проступили сквозь поры и легли на кожу сложной татуировкой.
Не стало Эрнеста, не стало Массимо. Зато начался карнавал и праздник жизни.
Роже Пикару это понравилось бы — он всегда хотел, чтобы его провожали весело, без слез и рыданий, и поминальный обед превратили в костюмированную вечеринку…
Ну что ж, мой друг, надеюсь, ты остался доволен.
Ангел Смерти и Маниту (1) вместе курили и пили кофе, заказали в номер «пататас бравас», здоровенный салат и картофельный омлет, и какое-то немыслимое количество сладостей, и, разумеется, красное вино. Апельсины и персики. Виноград. Головокружение и смех. Я давно так не смеялся… и был пьяным не от вина.
Потом мы смывали грим, одновременно поглаживая друг друга везде, кусая и тиская плечи и животы, бедра и ягодицы, и все выступающие части тела, но — ни разу не поцеловались. Это было мое последнее табу, и оно осталось ненарушенным. Душ поливал нас сверху, как тропический дождь.
Для меня это происходило на границе реальности, а завершилось во сне… я даже не помню, как добрался до кровати.
Надеюсь, Массимо не пришлось тащить меня на себе… зато сейчас он по-свойски треплет меня за плечо:
— Эрни… ты как, в порядке? Не мутит? Хочешь минералки… или аспирин? А может, ложечку табаско? Помогает от похмелья лучше, чем аспирин.
— Хочу, чтобы ты перестал играть в няню, отъебался от меня на четверть часа и позволил самостоятельно придти в себя, — отвечаю предельно честно. Пусть сразу увидит, с кем имеет дело, и утратит романтические иллюзии.
К моему удивлению, Масси нисколько не обижается, смеется и поднимает руки в обезоруживающем жесте:
— О, прости, я немного увлекся… не любишь, когда опережают события, да?..
— Не люблю, когда меня будят раньше десяти. До этого времени я такой же добрый и вежливый, как гремучая змея. И опасен для окружающих. — бог мой, я что, оправдываюсь? В это трудно поверить, но кажется, так оно и есть.
— Послушай, Эрни, я не буду тебе мешать. Могу даже прямо сейчас уйти и подождать тебя внизу, в лобби… но обещай, что спустишься ровно через полчаса и доверишь мне выбор маршрута…
— Только если ты пообещаешь не вести меня в церковь.
— В церковь? Да с какой стати?
— Ну а куда еще можно тащиться в пятницу, в семь часов утра, если не на мессу или на исповедь?
Масси хохочет, и его смех — удивительно — не вызывает ни раздражения, ни мигрени:
— О, нет, что ты!.. Я итальянец и католик, верно, но богомолец из меня плохой… можно сказать, никудышный! Зато я отличный гид… и со всей ответственностью заявляю, что летом в Барселоне можно совершить только один смертный грех — проспать раннее утро и пропустить завтрак на рынке Ла Бокерия!..
— Макс, я…
— Что? Ну, что?
У меня в голове взметывается ураган из слов и мыслей, мне нужно сложить из них паззл вежливого — хотя бы относительно вежливого — отказа, но я смотрю в светло-синие глаза Масси, смотрю на его губы, на загорелую шею, вдыхаю запах его волос и кожи, вспоминаю вкус его страсти и винно-золотое безумие прошедшей ночи — и говорю только одно:
— Я согласен.
Барселона летом прекрасна, особенно в приятной компании, почему бы и не устроить себе каникулы? Плевать на Лондон, куда я должен был прилететь еще вчера днем. Плевать на все лондонские дела.
Наверное, Ирма права, когда называет меня чёртовым хиппи и проклинает за безалаберность. На ее упреки мне тоже плевать: есть шанс, что после Барселоны я смогу снова нарисовать хоть что-то путное — для себя и для тех немногих заказчиков, кто разбирается в искусстве, и в состоянии отличить стиль от выпендрёжа, а настоящую картину — от китчевой мазни.
«Ты мог бы хоть позвонить Ирме, мерзавец, чтобы она не сходила с ума и не ставила на уши полицейские участки и морги…» — упрекает меня внутренний голос, похожий на голос Роже, но я отбиваю мяч:
«Ирма сходит с ума по любому поводу, это ее привычное состояние… а в шесть часов утра она все равно спит сном младенца. И, так как мне все равно не избежать истерики, я имею право на законную отсрочку!»
— Я жду тебя внизу, — говорит Масси и, прежде чем выйти за дверь, добавляет:
— Не пытайся сбежать. В Барселоне у меня полно шпионов на прикорме — даже уличные кошки, крысы и голуби донесут на тебя в лучшем виде…
Он исчезает, а я ловлю себя на том, что улыбаюсь во весь рот. Это в семь-то часов утра по местному времени (и в шесть -по лондонскому!) Мало кому удается насмешить меня в подобную рань, до первого глотка кофе. Определенно, мне нравится Массимо Гвиччарди.
После ночи, проведенной с ним, у меня приятно ломит все тело, но голова на удивление ясная, нет похмельной дурноты, а уж как бодро чувствует себя член — не передать. Что скрывать, давно я так не зажигал с парнем… пока умываюсь и принимаю душ, вспоминаю подробности — огненные, как вчерашние приправы с перцем чили — и утренний стояк перестает быть чисто механическим. Кровь мощно приливает к низу живота, член тяжелеет, и я с трудом преодолеваю искушение обхватить его рукой и успокоить самым простым и приятным способом.
Нет, нет, нет. Раз уж мое каталонское приключение с Масси продолжается, я не собираюсь все портить пошлой утренней дрочкой. Моему воображению нужен простор… и я хочу испить до конца чашу неутолённого желания. Встретить интересного человека, который к тому же вызывает не просто стойкую эрекцию, а самое настоящее сексуальное влечение — это поистине дар Афродиты. Им нельзя пренебрегать, если не хочешь повторить судьбу Нарцисса.
***
Мы выходим из отеля в прохладу ясного утра. Людей и машин на улицах еще немного, с каждой минутой поток постепенно густеет и набирает силу: Барселона просыпается.
Звуки становятся громче, ярче, гул голосов сливается с ворчаньем моторов, скрежетом открываемых жалюзи и скрипом стекольных щеток, которыми протирают витрины, бормотанием фонтанов, истерическими возгласами чаек и мирным мурлыканьем голубей, треском кофейных зерен и шипением кофемашин…
Массимо уверенно прокладывает фарватер в волнах людского моря, и движется вперед легко, как изящная горделивая яхта, а я крадусь за ним, подобно пиратской фелюге, замаскированной под безобидную рыбацкую лодку. Не спрашиваю, куда он меня ведет, заранее готовый к любой авантюре… и к самому фантастическому меню раннего завтрака.
Смотрю на его фантастически длинные ноги и не могу отвести глаз. Как красиво двигаются узкие, стройные бедра и поджарые ягодицы под плотной джинсовой тканью! Волосы в свете августовского солнца кажутся медовыми и мягкими, как шелк, но мои пальцы помнят их настоящую текстуру — упругие и жесткие, точно лошадиная грива… когда они скользят по коже, это возбуждает до грани оргазма.
Переполненный страстью и эротическими видениями, я продолжаю автоматически идти за Максом, через площадь Каталонии, и дальше, к широкой, приземистой барочной церкви, с волнистыми очертаниями кровли — здесь, в Барселоне, куда ни глянь, повсюду волны и застывший в камнях ветер…
Церковь обозначает начало Рамблы, а нам как раз туда и надо. Я обожаю пешеходные бульвары, но обычно выбираюсь на вечерние или ночные прогулки, и в основном с целью охоты на таких же раскованных парней. Сейчас же над головой сияет утреннее солнце, разгораясь все ярче, еще не жаркое, но уже изрядно припекающее, повсюду цветы, люди, собаки, велосипеды и коляски, и мне не надо охотиться, поскольку добыча поймана… и очень этим довольна. Идет себе передо мной, вертит хвостом, потряхивает гривой, и вызывает во мне забытые импульсы. Хочется набросить на него лассо, стреножить и затащить в ближайшую арку или садик с густыми деревьями, и даже если потом придется галопом удирать от полиции нравов, или как там ныне называется служба, действующая «именем святой инквизиции» — это будет даже весело…
Наплевать на завтрак.
Я честен с собой. Не могу не признать, что Масси нравится мне все больше и больше. Не только как сексуальный партнер — хотя секс по-прежнему играет первую скрипку в нашем стремительно развивающемся… романе? Ну да, черт побери. Это именно так и называется, и лучше бы мне сразу расставить точки над «и», пока не стало слишком поздно. Он ведь тоже прикипает ко мне, врастает меня, обвивает, как плющ или дикая орхидея… звучит красиво, но в конечном счете ни мне, ни ему ничего такого не нужно. У него своя жизнь, в Париже, в Риме, в Нью-Йорке, в Дели и в Бомбее — а у меня своя, в моем личном Бермудском треугольнике, между Лондоном, Эдинбургом и Марракешем. Вот пусть все так и остается, без изменений. А все, что мы делали и еще сделаем в Барселоне, пусть в ней и останется.
Судьба у подобных историй может быть только одна: запылать как можно ярче, до небес, и прогореть как можно скорее… Расставаться нужно стремительно, на пике наслаждения, когда в крови кипит столько эндорфинов, что можно стать донором счастья. Иначе пиши пропало: вовремя не прерванные отношения превращаются в хронические. Или… кому-то приходится резать по живому, отрывать чужое сердце с мясом и кровью, и не дай Бог оказаться в роли изгнанника, низвергаемого с небес в персональный ад.
Я прошел через этот опыт и еле выжил… не так: я не выжил. Я умер и воскрес, но не как любимый сын Создателя, а словно вампир, носферату, дитя ночи. Мое тело все еще жаждет жизни и наслаждений, как вампир — свежей крови, и может, даже сильнее, чем раньше, быстрый секс без обязательств стал для меня отличной заменой кокаина. Ну а сердце… сердце по-прежнему мертво. Вот почему я испытываю не счастье, а страх, когда оно вдруг конвульсивно вздрагивает от взглядов и слов Массимо, и делает «бум-бум-бум». Это не свадебный колокольчик, увы, и не майская гроза в Бургундии, а погребальный колокол, звонящей по тому Эрнесту, которого больше нет.
У Масси вдруг напрягается спина — он как будто услышал мои мысли. Резко останавливается, так что я едва не налетаю на него, перехватывает меня за руку и прижимает к своим бедрам. Он ничего не говорит, да это и не требуется, я тоже отлично слышу, о чем он думает. И слегка глажу его ладонью, успокаивающе, и словно даю какое-то обещание.
Сигнал тревоги в моем мозгу взвывает корабельной сиреной, отчаянно сигналит красным:
«Эй! Прекрати! Никаких намеков, никаких авансов на будущее! Будущего нет! У вас нет никакого будущего… и счастья тоже нет! Это все только иллюзия… химера… слепая химера, ничего больше!»
— Будущего нет… — бормочу я, и Масси склоняется ко мне, делая вид, что не расслышал:
— Что, Эрни?
— Я говорю, что нет будущего… есть только бесконечно длящееся сегодня!
— Ты прекрасно это заметил… прямо как мой индийский гуру, Бапу Магхар Сингх Джи…
— У тебя был индийский гуру?
— Он и сейчас есть… я по меньшей мере пару раз в год, на холи и на дивали (2), стараюсь навещать его в ашраме, недалеко от Джайпура.
— Ты не перестаешь меня удивлять…
— Хочешь сказать, что я кажусь тебе… странным? — усмехается Масси. — Немного блаженным, да? Дурачком не от мира сего… ну что ж, не тебе одному…
— Вовсе нет, ты не кажешься мне блаженным… просто я начинаю подозревать, что мы с тобой — близнецы, и нас разлучили в детстве. «Мы с тобой одной крови», кажется, так гласит закон джунглей?
Макс запрокидывает голову и смеется звонким, мальчишеским смехом:
— Ну, если ты читал «Махабхарату», то знаешь, насколько сложно устроен наш мир — и в нем нет ничего невозможного! Если мы с тобой и не братья по крови, то по духу — наверняка, или могли быть близнецами в прошлой жизни!
— Могло быть и так, но знаешь, по-моему, у нас с тобой просто похмелье перешло в голодные галлюцинации… куда ты меня все-таки ведешь, а? Может, позавтракаем прямо здесь? Да хоть вон в том баре, где шикарная крутобедрая сеньора только что вывесила дневное меню!
— Ну уж нет! Я взялся отвести тебя на Бокерию, и сделаю это, даже если мне придется нести тебя на спине!
— Это еще кто кого понесет… — решительно возражаю я. — Из нас двоих только я — дипломированный джинн, сумевший улизнуть из своей лампы!
— Тогда полетели! — мы беремся за руки и бежим — а на самом деле летим — по утренней Рамбла.
***
Ла Бокерия оглушает меня, ошеломляет обилием ярчайших красок — как будто Клас Хеда, Гоген, Дали, Матисс, Сезанн и Веласкес, и еще добрая сотня художников из разных школ собрались, чтобы совместно написать гигантский натюрморт, или жанровую сцену пиршества на Олимпе, или трапезу Гаргантюа…
Странно, ведь я бывал в Барселоне, даже прожил здесь несколько месяцев, но никогда не забредал на этот знаменитый рынок, хотя, кажется, миновать его невозможно. Тогда вопросами питания ведала Ирма (и нанятая ею домработница), а у меня вообще не было желания есть, я не разбирал, что кладут на тарелку, много там или мало, и равнодушно глотал свою порцию, не чувствуя ни вкуса, ни запаха…
И вот сейчас я плыву в волнах восхитительных свежих ароматов — густых, тонких, пряных, сладких, горьковатых, холодных и теплых, временами отталкивающих, но большей частью вкусных и возбуждающих аппетит.
Справа и слева громоздятся горы из фруктов и овощей, настоящие съедобные Пиренеи: желтые, оранжевые, зеленоватые и полосатые дыни, глянцевые светлокорые арбузы, артишоки, похожие на панголинов, розовый и золотистый картофель, томаты — всех оттенков красного, размером от кулака Геркулеса до грецкого ореха, а еще душистые груши, переполненные золотым соком персики и абрикосы, инжир, сливы и экзотические фрукты, приплывшие из стран Магриба…
У одного из прилавков Массимо останавливает меня, заговаривает с очень симпатичным продавцом, и тот улыбается ему явно от души; я не успеваю опомниться, как у меня в руке оказывается высокий стакан со смесью крупно нарезанной папайи, ананаса, киви и апельсина.
— Ты должен это попробовать! — говорит Масси так грозно, словно я отказываюсь, а он намерен непременно настоять на пытке папайей.
— Sí, sí, molt saborós! (3) — подтверждает продавец, улыбаясь еще шире, я благодарю… и сам не замечаю, как моментально уписываю фруктовое послание из райских садов, сбрызнутое для пикантности соком лайма…
Макс столь же ловко расправляется со своей порцией и тянет меня дальше, направо — надо же, ему не нужен компас, чтобы ориентироваться здесь. Ноги скользят на полу, усыпанном остатками растаявшего льда, и порою натыкаются на фруктовую кожуру, но это не останавливает наше продвижение к цели… Масси нарочно лавирует, чтобы показать мне самые красивые прилавки, в том числе с пряностями и сладостями.
— Все джинны, пролетающие через Барселону, обязаны отмечаться у киоска с аграмунтской нугой — и попробовать ее, чтобы однажды получить свободу от своей лампы! — шутит он, и я не остаюсь в долгу:
— Это прекрасно придумано, не иначе самим царем Соломоном… Ведь после налета на здешние ряды с деликатесами, джинн не сможет даже подняться в воздух — не то что залезть в лампу!
Мы снова начинаем хохотать, как школьники, на нас оборачиваются, но никому и в голову не приходит возмущаться: на лицах людей только доброжелательные улыбки. Впрочем, я не могу исключать, что у меня просто-напросто пролонгированная галлюцинация, как сказал бы Шаффхаузен, или сон наяву, как я сам называю подобные состояния — вот мне и кажется, что подлунный мир стал солнечным и светлым, а земляне, населяющие его — милыми и дружелюбными… Я бы порадовался такому повороту, вот только как бы потом, очнувшись, не обнаружить себя на смрадном пепелище, среди упырей, у которых кровь капает с клыков.
Кстати, о крови и клыках: Масси дает мне очередной повод оценить его деликатность и удивительное чувство гармонии. Он строит наш маршрут с ловкостью опытного лоцмана и нежной бережностью любовника, потому что мне ни разу не попадается на глаза ни пресловутый черный хамон — высушенные свиные ноги, с непременным копытцем, ни мясо или птица со степенью свежести «меня только что зарезали», ни только что выловленная рыба с беспомощно открытым ртом, ни незадачливые осьминоги, приматы моря, определенно достойные лучшей участи, чем стать ингредиентом супа или паэльи…
Нет, ничего подобного я не вижу, несмотря на то, что Ла Бокерия — рынок, где можно купить все, что считается едой; но волшебство есть волшебство, и для меня открывается кусочек идеального мира, полного красоты, вкуса и аромата, и где никого не убивают. Я знаю, что все не так, однако позволяю себя обмануть, и поддаваться такому обману сказочно приятно.
Вскоре мы оказываемся возле бара с незатейливым названием «Центральный гриль». За длинной округлой стойкой на высоких стульях уже сидят ранние пташки с отличным аппетитом. Сидят плотно, но свободные места еще есть, и мы с Масси протискиваемся туда. Пространство организовано гармонично и по-умному: перед глазами гостей располагаются только стеклянные стойки с выпечкой и нарядными готовыми блюдами, металлический корпус старинной кофемашины и лампы в стиле ар-деко, а зона с грилем и сковородками скрыта за перегородкой.
Официант за стойкой, сияя улыбкой, предупредительно стелит нам бумажные скатерти, ставит приборы, подает меню — и мой взгляд сразу же выхватывает перечень вегетарианских блюд… Масси, наблюдающий за мной, тоже улыбается, явно довольный тем, что я доволен: у него все продумано. Ну что ж, гриль на то и гриль, что на нем можно поджарить что угодно — хоть овощи, хоть креветки, да и вообще вокруг столько даров моря и земли, на все вкусы, что только успевай открывать рот…
Испания воистину волшебная страна. Здесь ты не «потребляешь пищу и воду», как полагается любому представителю рода хомо сапиенс — но как будто ешь и пьешь саму жизнь... 
Осознав это, я почти что постигаю смысл Причастия, как обетование вечной жизни. Правда, пока что мне не удается понять, для чего мне оставлена простая человеческая жизнь, и что с нею делать дальше. Не удается вот уже четыре года… но, может быть, Массимо с этим поможет?

Примечания:
1)Маниту — обозначение таинственной колдовской силы, а также личных духов-покровителей. По поверьям и обычаям североамериканских индейцев, каждый мужчина — воин и охотник — должен был приобретать своего «Маниту» путём особых испытаний и «видений».
2) Важные индуистские праздники. Холи — праздник весны и красок, празднуется в феврале–марте. Дивали — праздник огней, празднуется в октябре–ноябре.
3) Да, да, очень вкусно! (каталан).

Глава 4. Совпадение желаний

Мы лежим друг на друге в теплой соленой воде, на отмели. Груда камней в форме египетской пирамиды создает тень и скрывает нас от чужих любопытных глаз… хотя на этом пляже с чистым золотистым песком, спрятанном в уединенной бухте Аренс-де-Мара, едва ли кого-то удивят двое полностью голых парней. Здесь все посетители щеголяют в костюмах Адама до грехопадения, и «святая инквизиция» сюда не суется — делает вид, что ослепла. Тем более, в путеводителях этот пляж официально именуется нудистским, и ханжам, падающим в обморок от вида голой задницы или члена, следует держаться подальше.

Прямо сейчас нам с Масси совершенно наплевать, что происходит поблизости от нашей пирамиды. Осторожность, конечно, не помешала бы, но осторожность — слово не из нашего лексикона. Мы лежим в воде и занимаемся сексом, да что уж там, откровенно ебёмся, и прекратить это занятие нет никакой возможности. Мой член упирается в живот любовника, а его член жадно движется между моими бедрами. Уровень взаимного возбуждения таков, что нас не смогли бы растащить даже канатами, пока мы оба не кончим…. и момент этот совсем недалек. Ни один из нас не хочет его пропустить, и сложность ровно в том, что мы твердо намерены кончить одновременно.
Одного короткого спазма нам мало, мы жаждем более глубокого удовольствия.
Соединить концы на пике оргазма, смешать семя и втереть его в навершия, как эротический эликсир… бесстыдная фантазия родилась еще утром, на Бокерии, и вот теперь, в блаженный предзакатный час, мы наконец-то смогли воплотить ее.
Солёная вода, солёный пот, солёная сперма — вот он, лучший каталонский коктейль из трех ингредиентов… Остается только взбивать, вспенивать нашу страсть до последнего предела, когда затылок тяжелеет и гудит, перед глазами вспыхивает сотня звезд, а член выстреливает белым светом, замешанным на оливковом масле.
***Мы сделали все правильно — дали желанию созреть. Мы наслаждались эрекцией и ждали полного контакта несколько часов. Утром и днем бродили по Барселоне, сперва в прохладных недрах Готического квартала, потом — по узким улочкам, живописному бульвару и набережной Барселонеты, и, устав от жары, первый раз купались вместе на пляже Сан-Себастиа…
В разгар купального сезона там яблоку было негде упасть, но это нам не помешало понырять и погоняться друг за другом в лазоревых волнах, как дельфинам, и посостязаться в плавании спортивным стилем. Я решил сдаться первым и шутки ради ушел глубоко под воду — а Масси, перепугавшись, что я тону, нырнул за мной и поймал за волосы. Это было чертовски больно, весело и возбуждающе, но мой любовник шутки не оценил и, едва мы выбрались на берег, первым делом наорал на меня… Удивительное дело — я смиренно перенес взбучку и даже не попытался возразить. Мне, черт возьми, был приятен его гнев, вызванный испугом за меня. Такого со мной не случалось очень давно.
И будь вокруг поменьше народу — включая благообразных старушек, трепетных юных дев и розовощеких карапузов — я отблагодарил бы Макса по полной. Встал бы перед ним на колени и отсосал бы ему, стараясь, как не старался уже несколько лет… и не думал, что снова захочу подобных стараний. А вот, извольте… захотел. Тем более, что у Масси между ногами не какой-то там жалкий стручок, школярское недоразумение, а нечто вроде победителя состязаний кукурузных початков на празднике урожая…
***Пока я, крестообразно раскинув руки, валяюсь под широченным пляжным зонтом, Макс сидит рядом по-турецки (боги и божества, какой же он гибкий!..- словно целиком сплетен из виноградной лозы), сыпет мне на живот золотистый песок и рассказывает, что знает отличное местечко для нудистов:
— Здесь недалеко… у серфер-клуба… если хочешь знать — там одни наши…
— Не хочу… не люблю такого рода компании…
— Почему?
— Не переношу педиков! — это звучит так искренне, что лицо у Масси меняется, он растерянно хлопает ресницами цвета спелой ржи… блядь, я почти люблю его в этот момент, мне хочется, как ночью, вплести пальцы в его шевелюру, притянуть — щекой к щеке, и слушать его прерывистое, горячее дыхание… но сейчас не место и не время таким нежностям.
К тому же мы слишком мало знакомы, и вряд ли наша дружба продлится долго, так что я не считаю нужным объяснять, что я и в самом деле не переношу педиков. Не мужчин, которым эстетически, сексуально и духовно нравятся другие мужчины, а… скользких существ, играющих на чужих слабостях и чувствах ради того, чтобы побыстрее забраться в кошелек, и если повезет — присосаться к банковскому счету. Клубных приставал, пляжных и ресторанных жиголо, глупых и алчных красавчиков из театральной и киношной среды. Второсортных танцовщиков из кабаре, доверху наполненных амбициями и строящих из себя японских гейш… Меня тошнит от всей этой публики, и я отказываюсь считать их своими. Потому и лезу немедленно в драку, если находится кретин, смеющий в лицо — или так, чтобы я услышал — обозвать меня maricón(1).
Нет, Масси все эти сложности ни к чему… Он хочет задать мне вопрос, но я пресекаю попытку, прижав два пальца к его губам, и напоминаю:
— Ты обещал, что на обед мы будем есть паэлью и ensalada в Испанской деревне…
— Да, Эрни, да, я сделаю все, что обещал, все, что ты хочешь… но, может быть?..
— Нет, мы же договорились… и ты все утро расписывал мне таинственную бухту на побережье, и крохотный сонный городок, где для тебя всегда готовы меблированные комнаты…
— Да, Аренис-де-Мар… это не так уж далеко, километров пятьдесят… тогда мы поедем туда сразу из Испанской деревни!
— Конечно. И там я тоже сделаю все, что ты захочешь, Макс.
— Все?
— Все-все.
— Ты обещаешь?
— Да. — обычно я бываю несколько легкомысленным со случайными любовниками, но сейчас, наоборот, как-то уж очень серьезно настроен. Происходящее между мной и Массимо начинает напоминать картину Дали… или горячечный сон эротомана, как определил бы мой психиатр. Пусть так — но я не хочу просыпаться.
…Наш обед в Испанской деревне не затягивается — в основном мы едим друг друга глазами и пьем прохладительное — а потом берем напрокат машину. Макс настаивает на кабриолете класса «люкс», но я отчаянно протестую:
— К черту твой кабриолет! Возьмем что-нибудь попроще, обычный «сеат»… (2)
— «Сеат»? Ты серьезно? Да мы испечемся в этой консервной банке! Нет, только кабриолет, и никак иначе!
Прогулки в кабриолете вдоль живописного побережья Средиземного моря слишком напоминают о прошлом и вызывают ненужные ассоциации с потерянным раем…
Я снова отказываюсь, и заодно довольно ядовито шучу насчет любви нуворишей к дорогим средствам передвижения. Макс парирует, что ради братания с простолюдинами можно поехать на велосипеде, но это довольно трудно делать со стояком… Я уточняю, что просто хочу машину поскромнее — и не люблю, когда мне в морду летит дорожная пыль и выхлопные газы.
Макс недоволен моим ответом, у него в голове сложился какой-то план шикарной прогулки, и он требует объяснений:
— Это… из-за твоих прошлых отношений, да?.. Плохие воспоминания?.. Или вы с ним попали в аварию на кабриолете?
— Мое прошлое тебя не касается никаким боком. Останови полет своей фантазии. — я жестом прошу его заткнуться.
Вот тогда мне и прилетает:
— Эрни, ну почему ты ведешь себя, как упрямый неблагодарный осёл?! — и я отвечаю на автомате, не фильтруя ни слова, ни резкость тона:
— Потому что ты заебал меня своим пидорским снобизмом, благовоспитанный козёл!
Мы в шаге от ссоры, настоящей ссоры влюбленных, в крови закипает адреналин, возбуждение становится непереносимым.
Макс хватает меня за рубашку, я вижу по его глазам (и по ширинке на его джинсах), что наша поездка за город под угрозой, потому что он явно намерен разложить «упрямого осла» на любой горизонтальной поверхности в ближайшем отеле…
Эй, мальчик мой, осторожнее, я ведь не твоя собственность… но черт побери, я тоже хочу тебя до огненной дрожи, и абсолютно не желаю ссориться.
Приходится нехотя сказать, что при любом намеке на буржуазность у меня пропадает эрекция (и это почти правда), и Макса неожиданно удовлетворяет мое объяснение.
Машина, устраивающая нас обоих, находится на удивление легко: красный «фольксваген».
Полсотни километров до Арениса-де-Мар — с каталонского, как просвещает меня Масси, это название переводится как «Пески у моря», а где-то по соседству есть еще «Пески на холме» — мы пролетаем меньше, чем за полчаса.
Полдороги любовник в подробностях рассказывает мне, что он со мной сделает, когда мы доберемся до пляжа или до жилой комнаты, это уж как повезет, я же без особого успеха пытаюсь его успокоить. Наконец, расстегиваю ему джинсы и весь остаток пути держу прохладной рукой за твердый горячий член, отвлекая светской беседой от происходящего внизу… как ни странно, это помогает: Макс ведет машину как партнершу в балетном классе, и мы благополучно добираемся до места. Размолвка развеивается, как пар над остывшей кастрюлей, и даже тени не оставляет.
Ах, если бы все мои друзья и подруги имели бы такой же страстный темперамент и такой же легкий характер… пока что Масси всем дает сто очков вперед, даже бедняге Роже Пикару, не умевшему злиться дольше пятнадцати минут.
***В пансионе «Ла Луна», где нам предстоит провести ближайшую ночь, Масси «золотой клиент», и нас счастливо избавляют от всех хлопот и формальностей.
Мы оставляем машину и сбегаем на пляж Пикордия… по сравнению с Сан-Себастиа в Барселоне, он и в самом деле почти пустынный. Макс знает места «для своих» и уверенно ведет меня туда, где нам никто не помешает.
Дневное пекло успевает смениться густым и чувственным вечерним теплом, а небесные краски, где смешаны золото, охра, лазурь и киноварь, становятся яркими до непристойности. В других обстоятельствах я бы схватился за акварель и гуашь, и за вечер написал бы серию этюдов, посвященных эротизму природы, который не в силах отменить и запретить никакая религия или государственная власть… но сейчас я нужен Масси, а Масси нужен мне.
Если наши тела не сольются в одно под покровом теплой воды и морской пены, этюд не будет иметь завершения. Мы просто оба взорвемся.
Чертовская глупость — добраться до «лавандового рая» (3) и не сделать того, ради чего мы сюда и стремились. Поплавать голыми и заняться запретным и страстным сексом между водой и воздухом, на виду у морских и небесных божеств…
Наш контакт начинается так бурно, что по идее не должен продлится и пяти минут, прежде чем нас обоих накроет волной оргазма… но у бога любви странное чувство юмора.
Пока мы лежим в теплой соленой воде, на отмели, точно в волшебной колыбели, и страстно ласкаем друг друга, я успеваю пару раз побывать на грани… и не позволяю себе излиться, потому что мы хотим сделать это вместе. Масси же так перевозбужден, что, постоянно находясь в шаге от пика, не может его преодолеть.
Он злится, рычит от желания, подзадоривает сам себя:
— Dannazione, dai! (4) — и то ускоряет, то замедляет движения, то приподнимается, сжимает член и скользит навершием по моему животу, но разрядки все не происходит… У меня самого начинает кружится голова и все сильнее ноет в паху, и я понимаю, что надо притормозить, пока нас обоих не хватил инфаркт.
Я крепко обнимаю любовника за плечи и шепчу — шепчу, хотя здесь никто не может нас услышать, кроме чаек и ветра:
— Макс, давай на этом остановимся…
— Прости, Эрни… я не могу остановиться! — выдыхает он сквозь стиснутые зубы и с неистовой силой, до боли, прижимает меня к себе. — Мне нужно кончить…
Ну еще бы. Это нужно не только ему, но увы, я знаю по опыту, что если продолжать в том же духе, это кончится только ознобом, натертой кожей, тахикардией, придушенным подобием оргазма — болезненным сокращением члена с несколькими каплями спермы, вот и все… и болью внизу живота.
Нужно притормозить. Мы продолжим, но уже не на пляже.
Макс чувствует мое сопротивление, наваливается на меня тяжело, всем своим весом, и его прекрасный лирический тенор становится драматическим, с металлическим оттенком и пиратской хрипотцой:
— Scopami. Vieni qui e scopami! (5)
— М-макс… — я теряю дыхание и едва не поддаюсь искушению уйти с головой под воду — и туда же утянуть этого дерзкого мечтателя, чтобы запомнил раз и навсегда, как связываться с ганконерами… К счастью, он в порыве мучительной страсти кусает меня за нижнюю губу, и боль отрезвляет:
— Оххх, что ты творишь!.. — возмущенно рычу, но не отталкиваю Масси, нет, и даже позволяю ему в порыве раскаяния слизать крохотную каплю крови, выступившую на моей многострадальной губе:
— О, Эрни… прости… прости… — его всего трясет, как в лихорадке, зато теперь он способен меня услышать, и я пользуюсь этим моментом просветления:
— Эй, послушай… если мы не перестанем, то произойдет одно из двух — или ты вконец расплющишь меня и вдавишь в песок, как медузу, или начнется прилив, нас зальет с головами, и мы оба нахер утонем…
— А… третий вариант?.. — он все еще тяжело дышит, но уже улыбается, и я вижу, что его немного отпустило.
— Он… не такой романтический… вполне буржуазный…
Теперь мы сидим на песке, в нашем укрытии за камнями, по шею в воде; волны плещутся вокруг нас, посмеиваясь, укачивая, и пожалуй, так можно сидеть долго. Очень долго, пока у нас не отрастут жабры и рыбьи хвосты, но у меня на Масси совсем иные планы. Я намерен исполнить его желания, он это чувствует, и с азартом требует:
— Рассказывай!
— Поплывем наперегонки к берегу, чтобы разогнать кровь… и пойдем туда, где есть человеческая кровать с простынями.
— О… «на стальной кровати с голландскою простынею хочу умереть я, как люди, оплаканные роднею…» (6) — бормочет Масси с трагическим лицом, но я-то вижу, что он просто шутит, и подыгрываю, отвечая в тон:
— «А грудь твоя в темных розах, и смертной полна истомой — но я-то уже не я, и дом мой уже не дом мой…»
— Ты знаешь наизусть Лорку?.. — он смотрит на меня с таким изумлением, что это даже несколько обидно — неужели я выгляжу пустоголовым ремесленником, только и способным, что раскрашивать лица и плошки? Сердце делает «бум-бум-бум», и на сей раз это предупреждающие удары: какая, черт побери, разница, что Масси думает, и какой образ меня нарисовал внутри своей головы! Ремесленник? Ну и пусть… криво усмехаюсь и стараюсь усилить впечатление:
— Так, слышал что-то… в школе еще, вот и засело в мозгах.
— Ааааа… — разочарованно протягивает он, и я снова ощущаю в груди глухой и болезненный толчок. Ну не оправдываться же мне, в самом деле. Не рассказывать всерьез, что «Цыганские романсеро» долго были моей настольной книгой, потому что никто лучше Лорки не писал о любви и смерти, и о том, что нельзя называть… и что четыре года назад я собственноручно сжег ее, листок за листком, на костре в Сахаре… сжег вместе с дарственной надписью… и памятью о руке, сделавшей эту надпись…
Волна налетает и захлестывает меня с головой, соленая вода попадает в нос, я фыркаю, чихаю и кашляю, бью руками по воде, и поднимаю на смех себя и Масси…
Ведь это и правда комично — двое перевозбужденных парней, с еще не опавшими стояками, сидят в море, голыми задницами на песке, и беседуют о литературе! Осталось еще поговорить о психоанализе, обсудить детские травмы и возраст, в котором мы начали мастурбировать…
Секунда-другая — и призрак из прошлого, промелькнувший и задевший меня орлиным крылом, изгнан прочь, дверь в сад воспоминаний заперта и завалена камнем, и остается только настоящее. Шар из червонного золота, медленно уходящий за горизонт, теплое море с перламутровым цветом волн, пляж, где можно разгуливать без одежды, и молодой любовник, из-за которого я остался в Барселоне на вторые сутки… и может быть, это еще не конец.
****
В море мы не сделали все, что хотели, но в любом случае побесились в воде и покупались на славу. Выбрались из воды немного выдохшимися, просоленными насквозь, как матросы в Тулоне, и до неприличия счастливыми…
Какие бы конфузы не приключались днем, впереди у нас целая ночь, и она все исправит. Ну а мы с Масси постараемся помочь друг другу — у нас ведь это неплохо получается.
Шаффхаузен, помнится, что-то такое говорил, описывая «психологически зрелую личность»: про умение отсрочить удовольствие. А все мои учителя эротики и секса сходились во мнении, что основное удовольствие — не в финале, а в процессе.
Подумать только, какие перспективы нам открываются…
Добравшись до пансиона, мы пьем кофе в баре и съедаем на двоих здоровенный el bocadillo (7), при этом Максу достается весь тунец и вяленые помидоры, а мне — весь сыр и салат. Заказываем в номер «легкий ужин», просим принести его через пару часов и оставить поднос у двери. Бармен, красивый и стройный, как тореро, с золотисто-оливковой кожей и громадными черными глазами, явно «из наших», как говорит Макс, и явно знает Макса — но ведет себя потрясающе любезно, с достоинством, без скрытых гримас и противных понимающих улыбочек…
О, святые небеса. Кажется, я все больше влюбляюсь в Каталонию. Мне нравится погода, природа, архитектура, музыка, еда… мне нравятся даже местные люди.
А еще мне нравится, что за вечернюю трапезу можно не волноваться. Во Франции или в Англии, если заказать «легкий ужин», именно его тебе и принесут: лист салата, посыпанный сырной крошкой, или ложку вареных овощей внутри несъедобного сухого теста… или еще что-то в том же духе. Таким не наестся даже канарейка, не то что двое взрослых парней после секса. Зато в Испании «легкий» — это чуть меньше того, что готовят для пира троянской армии. И еще бутылка отличного вина. Или две.
Шаффхаузен вечно порицает меня за пренебрежение «правильным полноценным питанием», и даже в письмах не забывает упомянуть, чтобы я не гробил свое здоровье кофе и никотином, и хотя бы раз в день ел «нормальную горячую еду, лучше всего — домашнюю». Ирма тоже изводит попытками играть в женушку и следить за рационом «гениального художника, хоть он и чертов хиппи» — и страшно обижается, что я не ценю ее кулинарные опыты и терпеть не могу ее любимый ресторан на Пикадилли, где готовят по принципу «мясо на мясе, завернутое в мясо, запеченное в мясном соусе».
Испания в этом плане неожиданно оказывается идеальной страной, а Масси — идеальным компаньоном. И страна, и парень возбуждают во мне необычайный аппетит, и — о чудо — еда и питье приобретают удивительный вкус… ну а восхитительное тело Массимо и его нежные и необузданные прикосновения лучше и слаще любого десерта.
Грубая чувственность, звериная похоть, только и всего?.. О, нет, нет. Это влечение к жизни и красоте, мое вечное преклонение перед красотой, и красота чистой, прозрачной души Масси, ласковый жар его родного мужского сердца волнует меня не меньше, чем гармония физической формы.
В глубине собственной души я понимаю, к чему все идет, и что этот праздник жизни пора заканчивать. Хватит иллюзий, я не должен ни сам питать ложных надежд, ни внушать их другому. Я не хочу причинять боль — и сам не готов страдать, наносить себе свежую рану, поверх старой, которая так и не зажила, и, видимо, никогда не заживет.
Мне пора уезжать из Барселоны, чем скорее, тем лучше… я так и поступлю, но пока что у нас с Масси есть в запасе еще одна ночь. И я исполню все его желания.
О, Макс, это чистая правда: я исполню все твои желания, самые бесстыдные, даже грязные, если они у тебя есть… просто скажи мне, чего ты хочешь.
***Едва за нами надежно закрывается дверь «лучшего номера», Массимо бросается на меня с азартом корридного быка, заприметившего мулету. Я инстинктивно уворачиваюсь, чтобы он не сбил меня с ног, но наши руки успевают сплестись, и мы вдвоем исполняем какое-то немыслимое па из пасодобля…
Инцидент заканчивается без травм, мы оба смеемся, но щеки Масси опять покрываются румянцем, и в голосе звучит смущение, когда он спрашивает:
— Ты считаешь меня сексуальным маньяком?
— Я не психиатр, чтобы ставить диагнозы, но если тебя интересует мой образ мыслей — нет, не считаю.
— А кем ты меня считаешь? -настойчиво интересуется мой любовник и ловит меня за плечи.
Оказывается, я не очень-то готов к подобной беседе, и отвечаю резче, чем нужно:
— Святые небеса, Масси! Не порти все! Мы приехали сюда ради секса, и к черту разговоры!
— Ладно… — его ресницы обиженно вздрагивают, он отпускает меня, садится на стул и начинает расстегивать рубашку.
Я делаю вид, что отвлекся и осматриваю интерьер…
Это и в самом деле довольно занятно.
Комната, отведенная нам, в меру прохладная, но прогревшаяся за день до идеальной летней температуры, по-мещански уютная: с фестонами на бело-розовых занавесках, кисейным пологом над массивной кроватью из темного дерева, с кипенно-белым бельем и горой подушек, с полосатыми ковриками на полу, полированным столиком с позолоченной лампой, круглым зеркалом в узорной раме и свежесрезанными цветами в большой вазе…
— Больше похоже на спальню томной сеньориты из эпохи ар-деко, чем на пристанище современных искателей приключений… — с усмешкой замечаю я, и слышу:
— Это номер для молодожёнов.
— Что?.. — не верится, что Масси дошел в своих мечтах обо мне до подобной дикой пошлости… но нет, к счастью, нет — он все понимает, краснеет еще гуще и торопится пояснить:
— Да нет, нет… Просто… я всегда здесь живу, потому что это их лучший номер, для самых дорогих гостей… они сами его так называют, «номер для новобрачных», по местным меркам — люксовый люкс.
— Понятно… Хозяева этого casa de huéspedes — весьма находчивые и деликатные люди.
— Да, они именно такие, — соглашается Макс, но я вижу, что он просто «вежливо болтает», и ему совсем неинтересно обсуждать владельцев отеля. Подхожу ближе, чувствуя, как накатывает новая волна возбуждения, и конечно, мой парень не пропускает сигнал. Ловит меня за руку и подтягивает поближе, обхватывает за бедра и, задрав рубашку, утыкается лицом в живот… покрывает поцелуями просоленную кожу и что-то ласково бормочет. Я не могу разобрать ни слова, но мне сказочно приятно, несмотря на сентиментальную манерность сцены.
Мы словно жеманные любовники с картин Ватто и Фрагонара, не хватает только пудры, кружев и атласных панталон. Галантный век просочился сквозь медовые соты столетий, и, вытеснив всех быков и тореадоров, ритмы фламенко и брутальную иберийскую романтику, растекся по полу и по стенам, превратил комнату в сельской гостинице в будуар мадам Дюбарри…
Разыгравшееся воображение ведет меня вдоль живой изгороди, в садовый лабиринт из можжевельника и самшита, под перголы, увитые розмарином и клематисами, погружает в волны хвойного, лимонного и фиалкового аромата, с примесью лаванды и душистого табака… Сердце в груди начинает бить, словно молот по наковальне, и прежде чем я успеваю осознать, что у меня обонятельная галлюцинация (привет, дорогая, давно не виделись!), безумная растительная смесь делает свое дело. Член встает так, что Масси даже не нужно возиться с застежкой на моих джинсах — молния разъезжается сама.
У нас идеальная позиция для минета, и я надеюсь, что это случится прямо сейчас, сию секунду, и бессознательно хватаю Макса за волосы на затылке, с грубой страстью давнего любовника… или незнакомца, забредшего в уличный мужской клуб под названием «общественный сортир», в поисках такого же незнакомца, жаждущего очень быстрого и очень дикого удовольствия, и готового глотать сперму, стоя на коленях. Да, мною завладевает тьма, я готов впустить ее в себя, готов на что угодно, только бы запахи острой соли, мускуса и сырого каштана вытеснили из моей головы ароматы ночного весеннего сада в замке Сен-Бриз — и мужского тела, которое мне никогда больше не обнимать, не целовать и не подчинять своей страсти, и самому не сдаваться его бычьей силе.
Стоп! Как это там Шаффхаузен учил меня подмене образа?
«Представьте, что снимаете с планшета один рисунок — и заменяете его другим. Ярким, очень ярким, и максимально приятным вам в данный момент…».
О, ну если так, я не знаю, что может быть ярче и приятней, чем мой парень, загорелый, как бронза, с волосами цвета меда и губами цвета сангрии, делающий мне страстный минет.
Резко качнувшись навстречу Масси, я проезжаюсь членом по его рту, и знаю, что если он будет упрямиться, то… можно и заставить. Надавить посильнее на затылок, ухватить за шею — и держать, управляя движениями губ по стволу, теснотой и глубиной захвата. Так будет еще лучше, ведь это игра, игра! Возмутительно-непристойная и восхитительная, достойная всего, что мы уже успели попробовать ранее, и в финале способная дать обоим полное удовлетворение.
Нет, он не упрямится, потому что возбужден не меньше, чем я. Он крепко, до боли, сжимает мои бедра, наполовину стаскивает с меня джинсы… его собственные бедра и колени дрожат, а чресла, должно быть, сведены предоргазменной болью, но вдруг Масси поднимает на меня глаза — небесно-голубые глаза ангела — и шепчет с придыханием, как безумный:
— Боже мой… Эрни… как ты сейчас похож на него!..
Я чувствую себя так, словно мне на голову опрокинулся кувшин с ледяной водой — то еще блаженство — но, не обращая внимания на озноб, сквозь зубы спрашиваю:
— На кого?
Жду, что он прикусит свои прекрасные припухшие губы и начнет вести себя как типичный педик, то есть — отпираться и уверять, что я ослышался… но Массимо — ангел не только по внешности, но и по сути, и продолжает удивлять меня.
Чистое признание идет у него от самого сердца:
— На Антонио… Он — артист, танцовщик фламенко, профессионал. Выступает в труппе «Эль Клавель»… Здесь, в Барселоне, во Дворце фламенко… и в других местах… Я так любил его, просто обожал, и мы были счастливы целых два года…
— Да? И почему ты сейчас не с ним?
— Он бросил меня шесть месяцев назад… бросил насовсем.
— Больно было. — это не вопрос, и ответ ожидаем:
— Не то слово… немыслимо.
Масси усмехается:
— Вот почему у меня так долго не было секса… и я веду себя, как маньяк! — пытается пошутить, но подбородок у него вздрагивает.
Настает мой черед кусать губы. Вот оно что. Значит, мы воистину братья по крови. Оба раненые в самое сердце. Мученики любви. Heridos de amor. Макс лечится об меня, лечит мною свою сердечную рану, еще относительно свежую. Ну что ж, молодец. Когда-то я поступил точно так же, правда, моей ране уже четыре года. Она не смогла убить меня, но выжгла дотла.
Я не хочу, чтобы это повторилось с Масси. Никто не должен испытывать подобную боль. Толкаю его на кровать, опрокидываю и наваливаюсь сверху, мои бедра упираются в его бедра, член прижимается к его члену. Он делает судорожный вздох, прикрывает глаза… вот так-то гораздо лучше.
Пока мы смешиваем предсемя, я даю немного воли своей душе, позволяю ей окунуться в любовь, как в священные воды Ганга, и, почти касаясь губами губ Масси, шепчу:
— Если он тебя бросил, mio bella macchia, значит, он просто imbecillo stronzo… (8) и не стоит и ногтя на твоем большом пальце.
Массимо резко выдыхает, его ресницы поднимаются, в аквамариновых глазах плещется вечерняя заря. Руки обвиваются вокруг меня, бедра двигаются мне навстречу, и, оглушенный вспышками острого удовольствия, я едва слышу тихие слова:
— Мне уже все равно… прошлое — это разлитое молоко, Эрни… я давно не страдаю и не сожалею о том, кто бросил меня, словно выжатый лимон…
— Как тебе это удалось?
— Рецепт универсален… Хороший немецкий психиатр и курс хороших американских антидепрессантов в первые два месяца. В следующие два — круиз на яхте по Средиземному морю. И два месяца работы по подготовке выставки русского авангарда…
— Помогло?
— Как видишь… я лежу под тобой в одном сплошном оргазме, с бабочками в животе, с радужным гало над башкой, и мне хо-ро-шо… Я снова жив, и это так чудесно, что словами не передать!..
Он блаженно улыбается, мне же остается только молча кивнуть…
Эх, Масси, Масси. Хорошо, когда лечение срабатывает. Это все твой солнечный, легкий характер. Откуда в тебе столько житейской мудрости и смирения? Во мне ни на грош нет ни того, ни другого. И в душе то стелется черный туман, то идет беспросветный ноябрьский дождь… хотя твое гало такое яркое, что мне досталось немного золотого света.
Макс ясновидящий, я уже привык и не удивляюсь, когда он шепчет:
— Наверное, сам Господь послал нас одновременно на тот рейс…
— О, да, да, разумеется… где ж еще знакомиться с ангелом, как не на небесах?
— С ангелом?..
— Да, с настоящим ангелом… и я не себя имею ввиду!
— Не смейся!
— Я не смеюсь, — отвечаю и ни разу не кривлю душой. Масси же в своем экстатическом настрое, которое Шаффхаузен назвал бы «временная оргазмическая дисфункция на фоне перевозбуждения», продолжает делать признания. Теперь он хочет спрятать белизну ангельских крыльев и показать себя плохим мальчиком:
— Я потерял всякий стыд… А знаешь, Эрни, почему я потерял всякий стыд? Это все из-за долгого воздержания… от настоящего секса… Не очень-то весело полгода дрочить самому себе и прыгать на фаллоимитаторе… а ты… ты живой… и ты просто идеален в постели, мне никогда еще не было так хорошо.
Этот разговор надо прекратить любым способом, я почти готов зажать ему рот своими губами — вынужденная мера, была не была, но он сам приходит мне на помощь:
— Теперь ты понял, чего я хочу больше всего, Эрни? — чтобы ты был внутри, а не снаружи… и поработал надо мной как следует!
Я теряю терпение и без особого труда переворачиваю его, заставляю лечь спиной вверх:
— Можешь не сомневаться, поработаю… у нас с тобой полное совпадение в желаниях. Завтра ты не сможешь сидеть, ну а пока что, мой ангел, готовься взлететь и увидеть небо в алмазах!
Краска стыда заливает мне щеки из-за того, что я несу подобную хуергу, непростительную для трезвого человека, но Масси — непостижимо — нравятся эти любовные песни сумасшедшего, он стонет, прогибается, и готов сам насадиться на меня, ему вообще плевать на угол проникновения и прочие нюансы телесной физики. Лишь бы я вошел в него поскорее и до самого корня, и уж теперь не останавливался до самой фаэны — третьей терции корриды… (9)
Мне остается только покрепче схватить его за бедра… и кажется, на сей раз обоюдное удовлетворение будет полным.
Примечания:
1. maricón — (исп) вульгарное обозначение гомосексуала, педик, педрила и пр.
2 Сеат (SEAT) -Sociedad Española de Automóviles de Turismo, «Испанское сообщество легковых автомобилей для туризма», популярная испанская марка машины. Компания по производству до начала 80-х принадлежала «Фиат», потом вошла в группу «Фольксваген».
3. «Лавандовый» — на французском жаргоне «гомосексуальный».
4. Черт возьми, давай! (итал)
5. Трахни меня. Просто возьми и выеби меня! (итал.)
6. Федерико Гарсиа Лорка, «Сомнамбулический романс». Культовый поэт в Испании.
7. El bocadillo — это самый распространенный вид бутерброда в Испании. Это закрытый бутерброд, сделанный из двух половинок разрезанного вдоль багета (pan de barra). В современном разговорном испанском его обычно называют el bocata.
8. mio bella macchia — красавчик, imbecillo stronzo — что-то вроде «сраный мудак».
9. Фаэна (faena) — третья, заключительная и самая важная часть корриды, во время которой матадор работает с мулетой и в конце концов убивает быка шпагой. Поэтому фаэна называется «терция смерти», и длится она обычно не более 10 минут. Оргазм тоже называют «маленькая смерть».

Глава 5. Cuando los sapos bailen flamenco

Мы возвращаемся в Барселону на следующий день, поздним вечером.

Номер в отеле «Мандарин Ориентал» все так же готов принять нас, и Масси смотрит на меня с надеждой… но я не поддаюсь на его милую уловку.
На стойке портье меня уже ждет заказанный билет на самолет до Лондона. Консьерж-служба «Золотые ключи» отработала на славу, честь ей и хвала. Вылет из Барселоны — рано утром, в семь пятьдесят. Через два с половиной часа — посадка в Лондоне, ну, разумеется, если у самолета не отвалится крыло, в двигатель не попадет птица или на борт не проникнет террорист с бомбой… В том, что это может произойти, нет никакой драмы. Драма в том, что ничего из перечисленного, скорее всего, не произойдет.
У меня девяносто девять шансов из ста добраться до места назначения целым и невредимым, однако я радуюсь своим перспективам не больше, чем Орфей, спускающийся в Аид. Тем более, что меня в Хитроу будет встречать отнюдь не Эвридика, и даже не красавчик Эртебиз, а разозленный Кербер, с пеной, капающей с клыков… просто на людях вынужденный прикидываться светской дамой, респектабельной и холёной миссис Шеннон.
Конечно, мне не надо было звонить Ирме накануне — то еще удовольствие слушать истерический кошачий концерт вперемешку со слезами счастья и поминутными восклицаниями: «Эрни, ты жив!..» — но я иногда бываю таким мягкосердечным дураком, что самому противно.
Приключение, пережитое с Масси на золотом пляже в Аренис-де-Мар, и счастливо продолженное в «люксе для новобрачных», ненадолго превратило меня в кусок свежего масла — на что хочешь, на то и намазывай… вот Ирме и повезло раньше всех обнаружить, что я жив, здоров, не потерял рассудок и не поймал белую горячку, и через сутки свалюсь ей на голову в отвратном городе, полном сырого тумана, красного кирпича и железных мостов, покрашенных и оформленных в стиле «кровь из глаз».
Масси не хочет, чтобы я уезжал. Масси уговаривает меня остаться. Он утверждает, что Барселона в меня влюбилась, и все равно не отпустит просто так. Он ластится ко мне, увивается за мной, начисто плюя на местные строгости — он иностранец с деньгами, ему необязательно быть оплотом испанских семейных традиций и нравственных ценностей… не знаю, что он сделал со мной за проведенные вместе два дня, но в кои-то веки откровенное ухаживание парня не бесит и не кажется смешным до нелепости.
Да, выражаясь высоким стилем мавританской поэзии Андалуса, (1) золотые стрелы ресниц любовника, положенные на туранские луки бровей, пронзили меня, точно сокола в полете, и мое сердце, подобно голубке в силках, запуталось в медовых прядях его волос… Драгоценные лалы (2) губ его стали для меня слаще шербета, и — да, я могу и дальше перечислять достоинства и добродетели Массимо Гвиччарди, и позволять укрепляться иллюзии, что между нами может быть что-то большее и серьезное, чем восхитительные и страстные каникулы в Барселоне.
Нет, Масси, нет. Я — испорченный вдоль и поперек, безнадежный грешник, но не настолько моральный урод, чтобы манить тебя несбыточной мечтой, обещать то, чего ты хочешь и ждешь от меня, но я — никогда не смогу дать…
Ты какой-то непостижимой магией заставил мое сердце снова биться, а меня -чувствовать каждый удар и огненное тепло, разливающееся по жилам… Да, оказалось, что сердце мое не умерло до конца, но тем острее стал ощущаться холод Лабиринта, тем сильнее задул мне в лопатки ледяной ветер с берегов Стикса.
Все бесполезно, Масси, друг мой. Я не ангел света, не прекрасный принц, я — ганконер, и после сильнейшего наслаждения, подаренного тебе в постели, мое присутствие принесет тебе только боль и разочарование… а может быть, и смерть. Пожалуйста, не смотри на меня так ласково своими аквамариновыми глазами, не уговаривай: я не останусь. И, скорее всего, мы никогда больше не увидимся. Ну разве что сuando los sapos bailen flamenco… (3) сам понимаешь, вероятность этого события почти не отличается от нуля.
Огорчаться не стоит: так будет лучше, Масси… Поверь мне, ведь я желаю тебе только добра. Хорошая новость в том, что мой самолет улетает завтра утром, а сейчас всего одиннадцать вечера. Целый час до полуночи. И целая ночь впереди, и мы проведем ее вместе, гуляя по Барселоне.
****
Барселона всегда была приютом для безумцев и вольнодумцев, для писателей, артистов и журналистов, для «не таких как все», и даже в самые мрачные и душные годы ее воздух, насквозь пропитанный морем, солнцем и ароматом цветущего миндаля и роз, оставался свежим и сладким…
Теперь все стало гораздо проще — с тех пор, как не к ночи будь помянутый Каудильо (4), казавшийся бессмертным, все-таки отдал концы и отправился в преисподнюю, принимать парад у чертей, город окончательно проснулся и перестал прятать свою цыганскую душу и оборотническую, двоеполую суть.
Барселона прощается со мной. Наверное, Масси прав — она немножко влюблена в меня, потому что на прощание дарит сиреневую ночь, пропахшую цитрусом, красным вином и горьковатыми духами, полную розовую луну и алмазные россыпи звезд.
Сидеть под крышей — преступление. Желание секса, по-прежнему бурлящее в крови холодными пузырьками кавы (5), и притягивающее нас друг к другу, как сильный магнит, не превосходит желания гулять и дышать Барселоной, впитывать ее очарование губами, легкими и всеми порами.
Мы бродим по Рамбла, уже сбросившей дневную маску относительной благопристойности, и явившей миру свой темный лик, карнавальный, дионисийский, презирающий условности и буржуазную мораль. Оживляем «статуи» — бросаем монетки мимам, загримированным то под Колумба, то под тореадора, то под дона Кихота с доном Хуаном, и бог знает, кого еще… и веселимся, как дети, когда очередная «статуя» меняет позу, кланяется или лукаво подмигивает нам. Слушаем гитаристов, отбивающих на струнах жесткий ритм настоящего фламенко.
Разглядываем китчевую мазню уличных художников, «открытки» — бесконечные портреты кинозвезд, сделанные с журнальных фото, тореро, вздыбленных быков, сладострастно изогнутых танцовщиц фламенко, силуэт Саграда Фамилиа, и прочую халтуру, рассчитанную на туристов или обывателей с невзыскательным вкусом.
Масси загорается идеей получить мой портрет «на память», я парирую, что могу предложить только шарж, но когда он всерьез пытается усадить меня на стул перед каким-то местным Веласкесом в щегольском бархатном берете, пугаюсь… и неосмотрительно обещаю, что сам ему себя нарисую, в лучшем виде, просто не сейчас, querido amigo, не сейчас.
— Смотри, ты обещал! — сурово говорит Масси, платит Веласкесу за рисунок, которого тот не сделал, и толпа снова вовлекает нас в свой водоворот…
Ночь теплая, почти жаркая, и жажда мучает постоянно.
Мы выпиваем по бокалу кавы в ближайшем уличном кафе и продолжаем наш вояж. Отшучиваемся в ответ на заигрывания раскрашенных девиц и вызывающе одетых парней, и, на удивление, нам в спину ни разу не летит «maricones» или что-нибудь в этом роде… зато мы два или три раза слышим «hermanos» — братья — и это звучит музыкой для наших ушей.
— Наверное, мы и в самом деле разлучённые близнецы! — шепчет Масси мне на ухо, одновременно лаская его губами — и по моей спине бегут мурашки от удовольствия, хотя обычно я не люблю подобные прикосновения. Вот только насчет Масси понятно, что с ним все не так, как с другими, и мне пора с этим смирится.
— Может быть… — усмехаюсь я и неожиданно для себя добавляю:
— Вот поедем с тобой в Индию на дивали, навещать твоего гуру, и спросим у него… Пусть составит нам какой-нибудь астрологический гороскоп… джьотиша (6), или что-нибудь в этом духе… расскажет про прошлые воплощения… может, мы с тобой сыновья махараджи!
Боже мой, слышал бы Шаффхаузен, что я несу… наверняка забеспокоился бы и решил, что эндорфиновый коктейль чересчур забродил и вот-вот сорвет крышку с моего котелка, и для начала рекомендовал бы мне «четырнадцать часов сна — и три дня полного полового покоя, как минимум!»
Я уже готов посмеяться, сказать, что пошутил, но Масси застывает как вкопанный, хватает меня обеими руками, прижимает к себе, прямо к тяжело бьющемуся сердцу, и требует:
— Повтори, что ты сказал! Насчет дивали… Ты ведь не пошутил? Не пошутил?..
В такой ситуации я не могу солгать — это было бы бесчестно, подло — и говорю правду:
— Прости, Масси… я ни о чем таком не думал… не знаю, что на меня нашло.
— Ах, вот что… — он гаснет, а мне опять становится не по себе, по-настоящему больно, из-за того, что я сморозил бестактную глупость — и я готов на многое, чтобы снова зажечь свет в аквамариновых глазах.
Руки Масси расслабляются, он хочет отступить, но теперь мой черед удержать его, крепко и властно:
— Эй, ты неправильно меня понял, amigo… Я ни о чем таком не думал — это правда, но… вовсе не потому, что не хочу увидеть дивали! Просто у меня дурацкий характер, я часто с утра сам не знаю, куда меня занесет вечером… и то, что я сейчас здесь, а не в Лондоне — тому подтверждение!
— Но ты будешь в Лондоне завтра… — он улыбается — грустно, но все-таки улыбается, от самого сердца, и чертит в воздухе знак креста:
— Да ладно, Эрни… это я что-то расчувствовался… я все понимаю. Ты не обязан ничего объяснять.
— Слушай, я просто терпеть не могу строить планы… Помнишь, о чем мы говорили совсем недавно? Нет никакого завтра… только бесконечное сегодня…
Он внимательно слушает, и я вижу в его глазах долгожданный luz del sol:
— Ну а в этом бесконечном сегодня… ты хочешь поехать со мной в Индию? На праздник дивали?
— Хочу. — мне даже не нужно прислушиваться к себе, чтобы понять: это чистая правда. Я хочу попасть в Индию, на дивали, и лучше всего — прямо из Барселоны… но пока что меня ждет билет на самолет и Лондон. И глупо тратить остаток ночи на сны, которые могут и не стать явью.
Разговор прерывается. Масси боится давить на меня, чтобы не сломать хрупкое согласие на будущую авантюру, а у меня просто закончились слова. Ну и ладно… кому они вообще нужны, эти глупые ритмические звуки. Если в самом деле доеду до Индии и увижу там какого-нибудь гуру или ведического мага, попрошу его взять меня в ученики и дать посвящение, или открыть третий глаз, или научить соединяться с Космосом по солнечному лучу — чтобы общаться с помощью телепатии. Без телекинеза я обойдусь, а вот телепатия очень даже пригодится.
…О, кажется, кланяться гуру и заниматься йогой не обязательно: Массимо кладет руку мне на плечи, и я сейчас повторяю жест — обнимаю его плечи. Мы идем дальше шляться по Барселоне, бок о бок, плечо в плечо, как сиамские близнецы.
Произошедшее даже размолвкой не назвать — наоборот, мы стали по-особому близки.
Я чувствую себя беспечным путешественником, который отчасти из любопытства, отчасти по природной дури вляпался в заговор или вступил в масонскую ложу… но остался этим премного доволен.
Не попасть бы только во временную петлю — в этом странном городе, полном магии, все возможно — и не оказаться в цепких лапах святой инквизиции или франкистских жандармов (честно говоря, даже не знаю, кто из них хуже — черти, прикидывающиеся святошами, или тупые садисты, строящие из себя радетелей о твердом порядке).
Не сговариваясь, мы сворачиваем в сторону plaza de torros, арены Монументаль… громада из красного кирпича, со вставками из цветного камня, с островерхими башенками, вытянутыми куполами и витыми арками, напоминает бастарда Византии и Мавритании. Мне кажется, что я издалека ощущаю запах дерева, сырого песка, запекшейся крови, шерсти, атласа и кожаной упряжи, конского и человеческого пота… в меня вселяется дух галлюцинирующего быка, ожидающего своего жребия для выхода на арену, и тореро, что придет поклониться ему перед поединком любви и смерти. Ноздри мои раздуваются, кровь закипает, перед глазами мелькают пестрые флаги, золотистые куртки и алые плащи, разукрашенные бандерильи, и… я понимаю, что вот-вот хлопнусь в обморок и напугаю Массимо, так что мой сон наяву необходимо срочно прервать.
В конце концов, мы здесь не ради боя быков.
Я резко толкаю любовника бедром — он сам едва не падает, но природная пластика помогает ему сохранить баланс, и Масси делает ровный и четкий шаг в сторону, словно мы не бредем полупьяные по ночной улицы, а разучиваем фигуру на паркете танцевального класса. Еще шаг, я наступаю, он отступает, это уже и правда похоже на танго, но главное, мы держим не только ритм, но и направление.
На другой стороне площади, минутах в пяти быстрой ходьбы, есть бар с неприметным названием El Punto. Одно из тех полулегальных заведений «для своих», неизвестных обывателям и брезгливо терпимых местной полицией — где парням «с порочными наклонностями» можно побыть самими собой. Потанцевать с другом… или найти приятеля, за стойкой бара или в толпе танцующих. На четверть часа, на ночь, на неделю или на всю жизнь — это уж как повезет, хотя лично я давно убедился, что «жизнь» у самой прочной и счастливой мужской пары — не длиннее, чем у корридного быка. Четыре года, ну может быть, шесть, вот и вся идиллия. Мой Бык убил меня еще быстрее, через пару лет. Что ж, воплощению Юпитера позволено куда больше, чем остальным. И убивает он милосердно.
Кажется, меня снова заносит, в прямом смысле слова, потому что я начинаю смеяться и плакать одновременно, и спрашивать, куда после смерти попадают тореро, убитые быком? Отправить их в Ад нельзя, как принявших мученическую смерть, а в Раю едва ли проводят корриду, потому что, само собой, быки-то определенно попадают в свой бычий рай, где пасутся на злачных пажитях… так что бедным тореро ничего не остается, как бродить призраками по галереям арены, превращаться в рисунки на сувенирных тарелках и пепельницах, в силуэты на рекламных плакатах, ну а кое-кого отправляют в большой дворец, построенный из звонких и гладких, как золото, строчек Лорки и угольной графики, изысканных линий Кокто.
Масси, обняв меня, сочувственно шепчет:
— Эрни, да ты совсем пьяный… — и втаскивает в теплое, приятно пахнущее корицей и сандалом помещение бара, точнее, в наружную его часть, замаскированную под кальянную. Там под потолком вьется легкий ароматный дымок, играет негромкая музыка с иберийским колоритом, в камине пляшет оранжево-синий огонь, а мужские пары и квадрильи (7), расположившиеся за круглыми или прямоугольными столики, выглядят настолько респектабельными, что просто становится неловко.
Я спрашиваю Масси, не ошиблись ли мы адресом, попав случайно в клуб любителей игры в мус (8) или в нарды, но он заверяет меня, что ошибки нет, и только от нас зависит, как и где мы будем развлекаться…
— Надеюсь, ты не хочешь попрощаться с Барселоной и… со мной, покуривая кальян у камина, за стаканчиком красного?.. — в его глазах снова мелькает знакомая печаль, и я спешу утешить его — насколько это возможно в наших обстоятельствах:
— А я надеюсь, что ты втайне не надеешься на подобный исход!
— Нет… пойдем, я знаю волшебное слово, которое откроет нам вход в пещеру Али-Бабы.
Мне становится смешно:
— Эй, вот теперь я чувствую себя не просто сбежавшим, но вконец обленившимся джинном! Ведь это мне следует водить тебя по пещерам и открывать тайны разбойничьих кладов…
— Тебе нечего стыдиться — ты ведь решил остаться пленником лампы! — вздыхает Масси… и добавляет с неподражаемым лукавством:
— Но до утра еще далеко, и у тебя есть время передумать!
Я с трудом, но обхожу эту изящную ловушку:
— Что? Передумать? Ну нет, нет, иначе не пройдет и трех месяцев, как ты побежишь на первый попавшийся восточный базар, в поисках лампы или сосуда, чтобы запрятать меня туда на следующую тысячу лет…
— Никогда такого не сделаю… — шепчет он, притягивая меня к себе, в полумраке его зрачки кажутся громадными, голубые глаза — почти черными, и мое сердце уже не делает «бум-бум-бум» — это больше похоже на раскат грома во время грозы, бушующей над Пиринеями. Я кое-как справляюсь с дыханием и отвечаю тоже шепотом:
— Мы не станем проверять…
Теплая морская волна с ароматом острой соли и привкусом безумия поднимается все выше и выше, захлестывает нас с головой, и мы с Масси погружаемся на глубину и плывем куда-то, как дельфины, морские ангелы.
Длинный коридор пахнет шоколадом, сандалом и табаком с примесью гашиша. Мы проходим под аркой и оказываемся в комнате, где танцуют под звуки аккордеона, скрипки и гитары. «Por una cabesa», мое любимое танго…
Мы соединяем руки, сближаем головы и смешиваемся с другими парами, и — плывем, едва касаясь паркета, в чувственном, тягучем ритме. В груди становится горячо, до боли, бедра напрягаются, живот вжимается в живот, сердца бьются рядом, в такт, и я перестаю понимать, кто мы — братья, любовники или многорукое индийское божество, родившееся самим собой от самого себя, и по прихоти способное разделиться на два автономных воплощения…
От кожи Массимо пахнет лотосом и сандалом, с легкой примесью амбры и табака, это возбуждает, я думаю, что хорошо бы и в самом деле изменить своим принципам и съездить с ним в Индию, страну миллиона богов и бесчисленных способов заниматься любовью… Разогнавшееся воображение многократно усиливает эрекцию, я злюсь, потому что это отвлекает от танца, но злиться на стоящий член как-то глупо.
Хорошо, что мы с Масси совпадаем в желаниях, и в этой волшебной пещере ему известны все тайные уголки. Мне даже не нужно ни о чем беспокоиться, он просто продолжает вести меня, в такт музыке, в такт биению сердца, пока мы не оказываемся в крохотной комнате, без окон, узкой, высокой, с бархатными занавесками и ткаными драпировками на стенах. Эта каморка похожа… нет, не на гроб — на коробку для кукол, и я думаю, что было бы неплохо в самом деле превратиться в игрушечные фигурки байлаоров, такие, как продаются здесь на каждом углу. Кто знает, кому бы нас тогда могли подарить, и чей камин в чьей спальне мы могли бы украсить.
— Эрни, сделай это сейчас, прошу… — шепчет Масси, звякает пряжка ремня, молния на джинсах шуршит, как змея в сухой траве, и я снова изменяю своим принципам: преклоняю колено перед парнем, которого знаю всего три дня. Да и наплевать на принципы. Наплевать на разбитое прошлое и отсутствующее будущее. Наплевать на счастье и несчастье, все это майя, и жизнь — просто сон, зато Макс строен, как тореро, изящен, как танцор, и благороден, как истинный идальго.
Я знаю, кем он точно может стать для меня. Прекрасным воспоминанием.
Наверное, я и не смогу забыть наши каникулы в Барселоне, похожие отчасти на романтический кинофильм со средиземноморским колоритом, но куда больше — на порнографические этюды Жана Жене и рисунки с чернофигурных греческих ваз, воспевающие мужскую любовь.
Случайный партнер должен оставаться случайным, в этом прелесть и проклятие жизни мужеложца: запоминать члены и оргазмы, вместо имен и лиц. Макс, Масси… правда в том, что тебя я запомнил бы даже после одноразового секса в туалетной кабинке. Запомнил бы твое лицо и твое имя.
А этот прекрасный ствол, с требовательной жадностью входящий в мой рот, достоин и больших почестей: например, быть запечатленным на рисунке… или — моя любимая шалость — обрести новое воплощение в образе керамического подсвечника, стилизованного под «посох Бахуса», перевитый виноградной лозой. Этакое ар-нуво для понимающих людей. Ирма всегда удивляется, почему «милые безделушки», какие-то подсвечники моей работы, пользуются бешеным спросом в «Лампе Аладдина», у клиентов обоего пола… и почему у респектабельных господ при виде «посоха Бахуса» стекленеет взгляд, как у пьяных, и руки сразу тянутся схватить, гладить и тискать «прелестную вещицу», по сто пятьдесят фунтов за штуку.
Ах, миссис Шеннон, вам не надо знать, где я черпаю вдохновение, пусть это останется тайной. Сегодня — тайной имени Массимо Гвиччарди. О, Боже праведный, спаси мою душу, если это еще возможно. Не дай мне снова влюбиться, прости, тут мы с Тобой должны быть заодно, не дай мне оступиться еще раз!
И все-таки… искушение велико. Случайный член не должен быть настолько великолепным, а случайному партнеру просто неприлично оказываться настолько чудесным парнем. Братом по духу, да еще и товарищем по несчастью. Два разбитых сердца, соединившись, могут совпасть разломами и достроиться до целого, одного на двоих. Или… нет? В любом случае, как я совсем недавно сказал Масси, мы не будем это проверять.
Достаточно того, что я стою перед ним на коленях, обхватив за бедра, и делаю ему страстный минет — не по обязанности «отдать долг», а с вдохновением и желанием, поддерживая в точности такой ритм, и пропуская на такую глубину, как он хочет…
У него же не член, а священный лотос: с толстым, упругим и длинным стеблем, полным соков, и плотным тяжелым бутоном, готовым вот-вот открыться под моим языком.
Масси цепляется за мои плечи, голова его запрокинута, полуоткрытый рот с трудом пропускает судорожные вдохи и рваные выдохи… Он привалился к стене, однако ж ноги у него все равно дрожат. Мне больно от собственного желания, застежка джинсов немилосердно давит на разбухший член, ну и пусть, никакая в мире боль не заставит меня прерваться раньше, чем Масси кончит.
Мы столько занимались сексом за прошедшие три дня, что он должен держаться долго и быть почти пустым. По крайней мере, таково мнение медицины… и медицина посрамлена.
Масси переполняется быстрее, чем водосточный желоб во время майской грозы, подбирается, еще крепче стискивает мои плечи — и с громкими хриплыми стонами извергается в мой рот белоснежными струями… словно водопад Анхель, отдающийся в горах индейскому божеству.
Я успеваю только проглотить семя, в голове исчезают все мысли, от возбуждения сердце колотится на пределе сил… меня увлекает в светящуюся воронку, но Масси не дает мне ни отключиться, ни упасть. Рывком поднимает с колен, прижимает к себе и без всякого смущения со своей стороны — и без малейшего сопротивления с моей — вторгается языком между моими губами, раздвигает зубы… и получает, наконец, то, чего так желал, и чего я не дарил никому вот уже несколько лет: долгий, глубокий и страстный поцелуй.
— Recuérdame… — шепчет он по-испански, на лучшем в мире языке для выражения страсти. — Recuérdame, mi hermoso genio!
— Te escribiré una carta.
— Estaré esperando. (9)
….Три часа спустя в аэропорту, перед самой посадкой, я покупаю магнитик с изображением Саграда де Фамилия и надписью: «Recuerdo de Barcelona» (10).
Пока самолет набирает высоту, смотрю в иллюминатор, но не на землю, что удаляется все дальше и дальше, и не на перевернутую голубую чашу залива — а на легкие серебристые облака, разбросанные там и тут в холодной лазури, точно перья, выпавшие из ангельских крыльев.
«Recuérdame».
Я знаю, что правильно прочел твое послание, Макс.
Я тоже тебе напишу… когда-нибудь. Вероятно. Cuando los sapos bailen flamenco...

Примечания:
1.Андалус — арабское название Испании.
2. Лалы — собирательное название для драгоценных камней красного и кроваво-красного цвета.
3. Cuando los sapos bailen flamenco «Когда лягушки станцуют фламенко» — аналог русского «когда рак на горе свистнет».
4. Кауди́льо (исп. caudillo — «предводитель» или «вождь», официальный титул испанского диктатора Франко) — должность диктатора националистической Испании, название прочих испанских диктаторов, а также диктаторов в ряде стран Латинской Америки, пришедших к власти посредством военного переворота и опирающихся непосредственно на военную силу. Также «каудильо» могут называться политические лидеры, обладающие неограниченной властью на местах. Здесь имеется в виду именно диктатор Франко (Франси́ско Паули́но Эрменехи́льдо Тео́дуло Фра́нко Баамо́нде), стоявший у власти с 1939 по 1975 годы.
5 Кава (cava) — шампанское, игристое вино в Испании.
6. Джьотиша (джйотиш) — астрология индуизма, она же ведическая астрология. В Индии считается серьезной наукой, наряду с астрономией.
7. Квадрилья — здесь в значении «компания», «четверка». Вообще же квадрилья или куадрилья (от исп. cuadrilla) означает команду матадора, которая помогает ему уцелеть во время корриды — боя с быком. В квадрилью матадора входят два пикадора, три бандерильеро и (mozo de espada) оруженосец матадора.
8. Мус — самая популярная карточная игра в Испании. Это игра со взятками, с аспектом соперничества, происходящая из Наварры и Страны Басков. В основном словесная игра, с небольшим участием карточных действий, ограниченными сделками и сбросами (если есть). После раздачи карт и после того, как Мус (сброс) остановлен, все туры играются в устной форме, ставки называются, проходят, приняты или отклонены, но карты не показываются, рассматриваются или трогаются любым способом, и игрок обязан показать их лишь в конце раунда, если необходимо, с тем чтобы решить любые принятые ставки.
9. — Вспомни обо мне… вспомни обо мне, мой прекрасный джинн!
— Я напишу тебе письмо.
— Я буду ждать. (исп)
10. Воспоминание о Барселоне.

КОНЕЦ