Острова и океаны

…Проснулся Рустам после обеда. Вчерашние случайные страхи не оправдались: Рустама не обокрали, не избили, не убили, как не подтвердились, вопреки ночным возлияниям, и предположения, что голова будет болеть, – наоборот, мысли текли свободно и плавно, одним словом, чувствовал Рустам себя прекрасно – отдохнувшим и восстановившимся. Вероятно, во многом этому способствовала и сумеречная прохлада в комнате, благодаря которой он смог так хорошо выспаться: кто-то заботливо задёрнул плотные шторы на окнах, поставив тем самым преграду знойным солнечным лучам и предотвратив неизбежную от этого духоту в помещении. Вставать не хотелось.
Отдёрнув одну половинку шторы, Рустам инстинктивно зажмурился – настолько нестерпимо ярким оказался для глаз дневной свет, прятавшийся снаружи. Под окном на детской площадке дети играли в песочнице, по узкой пешеходной дорожке молодая мамочка прогуливалась с коляской. Как бы смешно это ни звучало, но единственное, что волновало сейчас Рустама, – это то, что он забыл, на каком этаже он находился. Поднимаясь вчера по ступенькам лестницы за Олегом и созерцая татуировку в обнажившимся между курткой и шортами просвете, он как-то полностью доверился провожатому, что упустил из виду эту и другие подобные ей мелочи. Но судя по тому, что дома в округе были все сплошь трёхэтажными, а Олег – это Рустам запомнил – обмолвился, что живёт на последнем этаже, то вычислить логическим путём высоту собственного нахождения оказалось не столь уж сложной задачей даже для человека, выпившего вчера несколько стопок водки. Вдали, за красными крышами, блестело спокойное море.
Рустам прошлёпал на кухню. На столе лежала записка, написанная нарочито огромными чёрными буквами: «Ушёл на работу. Буду после 5. Еда в холодильнике. Олег». Буква О – в виде подмигивающей рожицы. Что же за человек этот Олег? Откуда в нём этот удивительный альтруизм и безграничная вера в другого? А вдруг он, Рустам, на самом деле какой-нибудь вор, неблагодарная сволочь, которая сейчас вынесет все ценные вещи из квартиры – и поминай как звали?! Что заставляет Олега идти, по правде говоря, на необоснованный риск, оставляя самое дорогое, что есть в его жизни – собственный дом, на совесть случайно подобранного на улице бездомного котёнка? Ответов у Рустама на эти вопросы пока не было.
А котёнок, оставшись один и теперь не стесняясь собственного любопытства, стал внимательным взглядом обнюхивать приютивший его дом. Не замеченный накануне, на кухне сегодня царил полный беспорядок. Полиэтиленовые пакеты, которые выдают в магазинах на кассе, валялись повсюду, во всех мыслимых и немыслимых местах: на подоконнике, холодильнике, под столом и раковиной, были засунуты между плитой и тумбочкой, а один – видимо, забытый – собирал пыль даже внутри оконной рамы. Вскрытые упаковки разных круп, чашки, кастрюли, столовые приправы и прожжённые не раз тряпичные прихватки, старые пожелтевшие газеты и ложки, пустые пластиковые бутылки и зубочистки, сковорода, скалка, скрученный в несколько оборотов кусок невесть что делающей здесь алюминиевой проволоки, половинки рафинада и смятая коробка чая, прочий хлам – все предметы располагались в непонятном для постороннего взгляда порядке, известном лишь самому хозяину дома. Как он ориентируется в подобном хаосе? В раковине громоздилась гора грязной посуды, а старый, местами с отколовшейся белой эмалью, холодильник был залеплен дешёвыми сувенирными магнитами. Обеденный стол хранил следы вчерашнего пиршества, электрическая плита была залита чем-то жирным и липким. За всем этим бедламом хрупкими красно-белыми глазками без осуждения наблюдала орхидея, убранная на полку в углу.
В прихожей и комнате дела обстояли куда лучше. Помимо широкой кровати, изголовьем придвинутой к окну, в комнате находились также узкий высокий шкаф с зеркальной дверцей, телевизор с треснутым корпусом, светло-коричневый комод и стол с ноутбуком – пожалуй, самой дорогой вещью из всех. Примечательнее же всего во всём этом холостяцком пейзаже выглядели бесчисленные мелкие безделушки, раскиданные повсюду: иконки, картины, восточные амулеты, отрывной календарь, маятник Ньютона, ракушки, камни, букет искусственных роз…
О, Боже!
Рустама пронзила догадка: три графических рисунка, два из которых висели в комнате, а один – в прихожей, в действительности составляли собой единую композицию! Триптих. Точь-в-точь такой же, что висел за спиной Кости, когда он впервые распахнул дверь перед Рустамом. Имитация типичного, в представлении западного обывателя, японского пейзажа, что непременно открывается из окна традиционного японского дома. Ну, конечно же! Ещё вчера Рустаму показалось, что эти краски и эти линии ему что-то напоминают, однако оторванные друг от друга, словно разлетевшиеся страницы рукописи, и определённые в разные углы они никак не хотели собираться в цельную картинку, лишь смутно тревожа пьяное сознание. Но вот сегодня, на протрезвевшую голову, мозаика легко сложилась, гармония обрела законченный вид. И хотя не было ничего удивительного в том, что в квартире Олега висело точно такое же, как у Кости, трёхчастное украшение на стене – в конце концов, близость Японии, откуда всё это завозилось, легко всё объясняла, – само совпадение этих фактов перед глазами Рустама, совпадение, которому понадобилось три года, чтобы быть полностью реализованным, было самым настоящим доказательством присутствия Бога в мире. Иначе же, если мы начнём утверждать, что в жизни бывают случайности, мы тем самым отринем само Его существование; Рустам же случайности никогда не признавал – он верил, по крайней мере, когда чувствовал себя целостным, что ни один факт, ни одно событие не бывает вырванным из бесконечной цепи причинно-следственных связей, что всё всегда к месту, ничто не лишено тайного скрытого смысла. А в случае с триптихом высшая сила вдобавок внесла уточнение, что божественный промысел невозможен без человеческого присутствия в нём; личность самого человека и есть точка отсчёта божественных координат.
Олег, как и обещал, вернулся в половине шестого. Рустам в это время возился с посудой на кухне, из-за шума льющейся воды не услышав провернувшийся в замочной скважине ключ.
– Привет! – прокричал Олег с прихожей, скидывая уличную обувь и направляясь на кухню.
– Это ты? – откликнулся Рустам, закручивая кран. – Привет!
– Как дела?
– Отлично! – Рустам стряхнул с ополоснутой тарелки капли воды, поставил её на сушилку, вытер руки об фартук и повернулся к вошедшему Олегу. – А я тут решил немного прибраться к твоему приходу.
Олег присвистнул, войдя на кухню:
– Ни-че-го себе! Здесь такой чистоты сроду не бывало!
Рустам благодарно улыбнулся.
– Найму тебя горничной, что ли! Мороженое хочешь? – спросил Олег, вынимая красочное ведёрко из очередного принесённого пакета.
– Не откажусь!
– Ну-у, тогда открывай и доставай ложки, я пока руки помою.
Они тут же принялись уплетать холодную сливочную массу: Рустам – прямо в фартуке, Олег – в рабочей одежде, словно дело это было такой первостепенной важности, что никак не терпело никаких отлагательств. Срочность подтверждалась и тем, что мужчины не стали раскладывать мороженое по фужерам, а ели с ведёрка, поочередно скользя ложками по снежной поверхности.
– Как дела на работе?
– Ну-у, как обычно: тишь да гладь. У тебя голова после вчерашнего не болит?
– Странно, но нет. А у тебя?
Ложки стукнулись, сотрапезники засмеялись.
– Да так, слегка с утра штормило, потом развеялось.
– Слушай, хотел спросить: а те картины, три, что в комнате висят, они же – одно целое?
– Которые? А, энти, что ли? – уточнил Олег, облизывая ложку и указывая ею на ту часть триптиха, что висела в прихожей и была видна из кухни. – Ну да. Они поначалу вместе висели, а после того, как мы с женой развелись, мне чего-то захотелось их повесить по разным углам.
– Так ты был женат? – Рустам удивился, что Олег до сего момента ни разу об этом не обмолвился.
– Ну-у… да. Был. Да в воду сплыл!
– А что случилось? Прости, если сую нос не в свои дела.
– Да ничего. Разбежались – и все дела.
– А, понятно.
– Покормишь меня? Я умираю с голоду.
– Ой, прости, конечно же, – спохватился Рустам, поднимаясь со стула. – У меня же всё готово! Один момент!
Олег ушёл в комнату, откуда через минуту вернулся уже переодевшимся в домашние шорты, неся в руках небольшую фотокарточку.
– Вот она, ненаглядная, – протянул Олег Рустаму старый потрёпанный снимок, с которого смотрело улыбающееся лицо милой светловолосой девушки. – Самое смешное, что встречались мы с ней четыре года, а вместе прожили в два раза меньше.
Рустам склонился над фотографией, чтобы получше рассмотреть черты запечатлённой на ней красавицы. Олег пристроился рядом. Его обнажённый торс, немного распаренный, источал флюиды терпкого мужского пота (который над Рустамом всегда имел особую власть) так, что Рустам инстинктивно поддался завораживающей силе этого аромата и сделал глубокий вдох, широко растопырив ноздри. Блондинка, застенчивой улыбкой манившая в прошлое, занимала его в этот момент меньше всего. К счастью, на Рустаме был повязан фартук, иначе бы Олег мог заметить, как тело Рустама откликнулось на запах его пота.
– Симпатичная, – Рустам ухватился за первую попавшуюся мысль, чтобы отвлечь своё воображение от сосков Олега, на которые украдкой упал взгляд, равно как и от курчавых волос на груди друга.
– Да, только чересчур вредная, – засмеялся бывший муж.
– Держи! – протянул Рустам снимок обратно, спеша отодвинуться от взволновавшего его мужского тела. – И присаживайся ужинать, пока суп не остыл.
– А ты ещё и суп сварил, что ли?! – то ли удивился, то ли обрадовался Олег.
– Да, буквально за пару минут до твоего прихода закончил.
– Ну ты молодец! – снова похвалил хозяин дома радивого гостя. – Точно найму горничной!
Рустам загадочно ухмыльнулся, подумав о потаённом смысле сказанной Олегом фразы.
За ужином болтали о пустяках, перескакивая с одного на другое, пока Олег случайно не повернулся к Рустаму спиной – тут-то главная тема разговора и определилась: на спине у Олега горела огромная татуировка в виде красного карпа; рыбина, немного изогнувшись, словно выплывала из-под шорт, пересекала всю спину и жадно хватала пастью воздух где-то в районе левой лопатки. Мастер, выбивший когда-то этот узор на теле Олега, явно знал толк в древнем искусстве: хребет карпа почти идеально повторял контуры человеческого позвоночника, плавники тянулись вдоль рёбер, – таким образом создавалось ощущение, что мужчина и украшавшая его татуировка сливались в единое целое, что стоило только Олегу немного изогнуться – и он непременно превратился бы в гигантскую рыбу, уплывающую неспешно в тёмные глубины озера.
– Ух ты! – не удержался Рустам, восхищённо выдохнув в подносимый ко рту чай.
– Что? – обернулся Олег обратно. – А, энто! Нравится?
– Не то слово!
– Ну-у, я её давно выбил – ещё с ненаглядной жили. Здесь тогда мастер один обитал, старый японец, – такие татуировки делал! Говорят, у нас полгорода ими украшено.
– А что с ним случилось?
– Пропал несколько лет назад: представляешь, вот был человек – и вдруг не стало.
– Умер, что ли? – Рустам нахмурился.
– Да пропал, говорю же тебе! Причём никто не знает, когда именно и как, и куда. Просто перестал появляться в городе – вот и всё.
– А как же родные, друзья?
– Ну-у, в том-то и дело, что не было у него ни родных, ни друзей. Никто, оказывается, даже не знал, где он жил.
– А мастерская?
– И мастерской не было. Если кто-то хотел набить татуировку, то нужно было ждать случайной встречи – на улице, в порту. Я сам, можно сказать, спонтанно обзавёлся своей.
– Это как?
– А встретил мастера однажды на пирсе: смотрю – с удочкой сидит. Подумал, когда ещё момент подвернётся, что ли, вот возьми и брякнул: мол, хочу себе татуировку. Он такой: говори адрес, вечером приду. Ну и пришёл же!
– Больно было? – Рустам провёл указательным пальцем по линиям рисунка, осторожно – так, будто татуировка была выбита только что.
– Больно терять людей, которых любишь, – ответил Олег. – Мы с ненаглядной расстались буквально через несколько дней – как будто эта рыба нас разлучила, что ли.
– А почему именно красный карп?
– А энто вообще отдельная песня. Японец никогда не рисовал то, что просили, – токмо то, что сам считал подходящим. Энто такая игра в рулетку была – никто никогда не знал заранее, какой узор появится на теле.
– Ничего себе! И как же ты решился на такую неизвестность?
– Ну-у, как-то решился! Самое интересное, что все всегда были довольны: по слухам, энтот самурай был ясновидящим, видел прошлое каждого человека.
– Прошлое?
– Ну да! Все утверждают, что их татуировки каким-то образом связаны с событиями из прошлого.
– У тебя так же?
– И у меня так же. Правда, я токмо через какое-то время это понял.
– Расскажи!
– Ну-у, когда я был ребёнком, у меня был хороший друг, Сашкой звали. Мы все звали его Рыжим. Сейчас не припомню даже почему. Ну-у, знаешь, как все пацаны в детстве делают – дают друг другу клички, хотя потом забывается, почему именно такая. Ну так вот: Сашка энтот был моим другом, что ли. А у него батя был, если память не изменяет, дядей Колей звали. И дядя Коля всю жизнь рассказывал байку, что в озере, на берегу которого мы жили, водился огромный красный карп. Сказка, конечно, но так ярко запомнилась почему-то…
Олег на секунду задумался, унесённый воспоминаниями куда-то в прошлое. Потом продолжил:
– Однажды летом поднялся на озере шторм, да такой сильный, какого отродясь не было. Ну-у, а дядя Коля всё время выпивши ходил – вот и утонул в энтот шторм, спьяну, поди, в волны полез, что ли. Сашка, видать, как узнал, что батя утоп, расстроился, что ли: взял ихнюю лодку и поплыл тоже по озеру. И пропал как сгинул. Мужики потом рассказывали, что видели его на лодке прямо посреди озера: волны, говорили, в несколько метров, а он гребёт что есть мочи от берега.
– Какой ужас!
– Ага! Помню, потом всем посёлком его искали. Дядю Колю уже хоронить надо, а где Сашка, что с ним – никто не знает. Лодку токмо через несколько дней нашли на каком-то острове.
– Да-а-а, – сочувствуя Сашке из рассказа, понимающе протянул Рустам. – Только я понять не могу, к тебе какое отношение эта история имеет?
Олег почесал за ухом. И словно колеблясь, говорить ли, всё же сознался:
– Да любил я энтого Сашку… Ну-у… Не просто как друга.
– Вот как! – Рустам оживился.
– Да. Энто же был первый раз, когда я потерял кого-то очень близкого. Говорят, дети любить не умеют. Ага! Ничего подобного! Умеют – да ещё как! У меня потом месяца два, что ли, ногти на руках всё время в крови были: заберусь куда-нибудь в укромное место, чтобы никто не видел, и вою от боли, что нутро рвала на части, ногтями по какому-нибудь дереву или железу скребу.
Глаза Олега заблестели.
– Причём, энто я уже потом понял, – голос Олега хрустнул, – любовь к мальчикам приходит намного раньше, чем к девочкам: те ещё кукол обряжают, а мы уже знаем, каково энто – страдать.
Рустам покачал головой в знак согласия, вспомнил слова Михаила Евгеньевича: «Это самая печальная мелодия на свете, малыш!»
После ужина друзья отправились в центр города, на главную площадь. Бетонные трёхэтажки, сплошь утыканные тарелками спутниковых антенн – белыми, серыми, а иногда и ржавыми, напоминали технологических чудовищ, которые стальными ушами прислушивались к далёкому миру. То там, то тут, промеж домов, вдали виднелось море, путь петлял по разбитым тротуарам, огибал ямы, глубокие и не очень. Большинством улиц, безликих и не ухоженных, город навевал тоску, однако в редких местах встречались сочные краски: то разбитые на газонах клумбы вспыхивали вдруг пламенем цветущих календул, то стены старинных особнячков, чудом уцелевших под напором времени, разбавляли собой царившую повсюду унылость, то кто-нибудь из прохожих проявлял для провинциального захолустья невиданную смелость и выделялся из толпы ярким дерзким образом.
– Тебе нравится здесь жить? – спросил Рустам у Олега, когда они присели на одну из лавочек, обнимавших площадь по кругу.
– Ну-у, не сказать, что до восторга нравится, – Олег достал из кармана пачку сигарет, вытряхнул одну. – Просто море здесь. Я его очень люблю. В любое время года.
– Да, море – это здорово! Причём я хмурое, волнующееся море люблю, пожалуй, даже больше: когда, представь, – Рустам повёл ладонью в воздухе, – туман плотный висит над берегом, когда промозгло немного, чайки жалобно стонут…
Олег, закуривая, понимающе подмигнул Рустаму.
На соседнюю лавочку присел мужчина в военной форме. Он был высокого роста, в очках, с проплешиной на голове и непропорционально длинными руками. Затасканный китель накинут прямо на голое тело, ботинки не чищены. Военный попеременно то обтирал носовым платком лоб и шею, то нервно поглядывал на наручные часы, явно кого-то ожидая.
– Что планируешь дальше делать? – в свою очередь озадачил Олег Рустама, стряхивая пепел на землю под ногами.
– Не знаю.
Рустам отвернулся к закату: он так долго всё оттягивал этот момент – час, когда необходимо было ответить самому себе на главный вопрос: «А что, действительно, дальше?», так избегал любой мысли об этом, но жизнь всё равно безжалостно постучалась в дверь.
– У меня мать умерла, пока я жил на острове, – не поворачиваясь к Олегу, через некоторое время вздохнул Рустам. – А я к ней на похороны так и не поехал... Ведь как решил: чем я ей, покинувшей этот мир, теперь смогу помочь? Молиться за душу можно и на расстоянии.
Долгая пауза. За это время Олег расправился с сигаретой, после чего положил руку на плечо Рустама.
– Как думаешь, – поинтересовался Рустам, продолжая смотреть куда-то вдаль, – мне стоит навестить её могилу?
– Ну-у, решай сам. Люди в таких делах друг другу не советчики.
Снова пауза.
– А если я уеду, можно мне потом вернуться?
– Конечно. Мог даже и не спрашивать, что ли.
Рустам положил свою ладонь на ладонь Олега.
Военный резко поднялся, подошёл к друзьям:
– Парни, извините, не подскажете, который час?
Олег, стряхнув ладонь Рустама со своей, чтобы посмотреть на часы, ответил. Армейский, прищурившись, подкрутил собственное время. Молча потоптался рядом.
– Табаком угостишь? – наконец решился.
Олег снова достал пачку, протянул просящему две.
– Благодарствую.
– Да не за что.
Мужчина в нерешительности ещё пару минут постоял рядом, потом так же резко сорвался с места и, не попрощавшись, зашагал прочь.
– Странный какой-то, – поделился впечатлением Рустам, когда военный был на достаточном расстоянии, чтобы не услышать этих слов.
– Ага.
Теперь Рустам положил руку на плечо Олега:
– Тогда я вернусь.
– Обещаешь? – Олег заглянул в глаза Рустама.
– Да. Только верну долг, – Рустам робко посмотрел на губы Олега, готовый поцеловать их прямо тут, на виду у всех прохожих.
– Похоже, у энтого чудика выпала, что ли, – Олег резко нагнулся, чтобы поднять с земли старую замусоленную открытку. На лицевой стороне открытки когда-то были изображены пальмы, море, пляж, скрытые теперь многочисленными обводками карандашом и ручкой, на оборотной – нагромождение обрывочных записей, сделанных разными почерками и, видимо, в разное время.
– Может, догнать? – взволнованно выдохнув, предложил Рустам.
– А зачем? Прошлое и так всех догонит.
Рустам усмехнулся.
– Знаешь, что я думаю?! – Олег снова повернулся к Рустаму. – А давай-ка я завтра возьму выходной, и мы с тобой поедем на море – я тут одно укромное местечко знаю. Как ты на это смотришь?
– На море? С превеликим удовольствием!
– Ну-у, вот и славно.
И они провели выходной на берегу моря. В немного пасмурный – из-за тонкой облачности на небе – день, весьма ветреный, развели на пустынном пляже костёр из собранного тут же хвороста, испекли картошку в золе, покидали волейбольный мяч. Вдоволь наигравшись, упали без сил на песок, молча слушали музыку волн. А потом Олег закопал Рустама в просыпавшееся постоянно одеяло, объявив это ритуалом похорон его прошлого. На счёт «три» Рустам восстал из песка и с громким улюлюканьем погнался за своим сталкером, грозно размахивая руками и оставляя за собой шлейф из мелких крупиц, налипших на взмокшее тело. Искупались в прохладных волнах, запустили воздушного змея. Со стороны всё это могло показаться странным – двое мужчин, уже не в нежно-юном возрасте, в день, не самый удачный для пикника, словно дети, веселились и шалили на берегу моря, наслаждаясь обществом друг друга и радуясь простым удовольствиям. Но странным – на беглый, мимолётный взгляд стороннего наблюдателя, которым мы обычно и меряем всю действительность, не утруждая себя заботой остановиться хотя бы на секунду и попытаться проникнуть в суть явления. Истина же заключалась в том, что в тот день на берегу моря шумели и играли самые настоящие дети, те подлинные, очень глубоко спрятанные внутри каждого из нас, дети, неустанно помнящие о своём главном предназначении и о доме, бывшем у них когда-то. Да, в тот день Рустам и Олег были детьми, школьниками, отпущенными на летние каникулы, единственно – отдыхали они не от утомительной зубрёжки домашнего задания, не от духоты классных комнат и не от учительского надзора, а от бессмысленности и пустоты самой жизни. От одиночества, в которое неизбежно погружается каждая душа, воплотившаяся на этой планете и в этом измерении в облике человека. Время от времени мы все нуждаемся в подобных каникулах, психологических отгулах на берег счастья и собственной цельности. Мы много страдаем, мы устаём от страданий. И наши сердца жаждут короткого отдыха. А его мы достигаем, только возродившись в тех детях, свободных от оков обременяющего личного опыта и жадных до любых эмоций. Потому что дети знают, это знание в них вложено задолго до факта их физического рождения, что бессмысленность, пустота и одиночество на самом деле неотделимы от этой реальности, как неотделима космическая связь, навсегда остающаяся между матерью и ребёнком, несмотря даже на перерезанную пуповину и отлучение от груди. Более того: они, эти внутренние бичи каждого человека, и есть части той красоты, что делает этот мир столь прекрасным и притягательным. Лучшие составляющие коктейля, самые главные ингредиенты. Именно их аромат подкупает нас, и тогда мы, являя высшее таинство, произрастаем из отцовского семени, брошенного в плодородную материнскую землю.
Это был хороший день – один из лучших, что бывают в жизни.
Вечером, лёжа в кровати, Рустам придвинулся поближе к её краю, подложил подушку под грудь и, застыв в нерешительности, посмотрел на Олега, лежавшего внизу на полу. Тот, не открывая глаз, почувствовал на себе чужой взгляд и вопросительно кивнул подбородком.
– Знаешь, – Рустам сглотнул волнение, – я так благодарен тебе за всё, что ты для меня делаешь…
Олег, по-прежнему не поднимая век, широко улыбнулся. Через секунду поднял руку наверх, словно слепой, нащупал обвившие подушку руки Рустама и положил на них тёплую сухую ладонь.
– Мелочи жизни, – прошептал дрогнувшим голосом, словно застеснявшись собственной нежности.
И тут Рустам, не особо задумываясь о последствиях и совершенно не волнуясь о том, как отнесётся к этому Олег, склонил голову к лежавшей на его скрещённых запястьях руке друга и поцеловал её тыльную сторону. Любовь, уважение, преклонение и восхищение – неповторимая смесь чувств овладела благодарным сердцем, переполнила его в поисках собственного воплощения на физическом уровне и, подобно весеннему ручью, пробивающемуся сквозь прошлогоднюю листву и камни, нашла-таки открытый путь – выплеснуться во влажном поцелуе. В ответ рука Олега не отдернулась, как на долю секунды показалось Рустаму, а, наоборот, мягко, но твёрдо потянула его за собой. Рустам подчинился её призыву, сполз за ней, приготовившись выполнить любое приказание…
Утро заползло в комнату туманом предрассветных сумерек. Прохладный влажный воздух с моря проник в отворённую форточку, обволок спавших на полу людей. Рустам проснулся от его объятий – вспотевшая поясница остыла, кожа на ней стала ледяной. Олег же, холодный не меньше, тем не менее продолжал блуждать в царстве сновидений: откинувшись головой с подушки, он слегка похрапывал, выдыхая через рот и медленно смыкая губы до следующего раза; зрачки под веками выискивали путь в неведомом лабиринте. Поёжившись, Рустам подтянул отвергнутое ногами одеяло, плотнее прижавшись к другу, спрятался вместе с ним под спасительным теплом ваты, снова обнял друга за талию – накануне молодые люди так и уснули, в сплетении рук и ног, словно два дерева, выросших вместе. Настенные часы показывали начало шестого, значит, немного времени в запасе ещё имелось. Рустам закрыл глаза, прислушался к стуку сердца, не спавшего у него прямо под ухом. Где-то очень далеко простонала одинокая чайка. Согреваемый теплом двух тел, до которых сквозняк теперь не мог добраться, рано проснувшийся человек незаметно для себя вновь забылся сном.
Во сне Рустам оказался на заснеженном океанском берегу. Точно таком же, на котором ему однажды довелось побывать в действительности, когда вместе с Костей утром первого января они отправились по пустынной дороге исследовать корабль, сильным штормом выброшенный на отмель. Но на пляже, ставшем декорацией для сна, судна, потерпевшего крушение, уже не было. Зато над бурными волнами повисла серая непроглядная пелена тумана, в которую Рустам отчаянно всматривается. Он ждёт. Не ясно, кого или что, но важнее всего сам факт ожидания. Ожидания, смешанного со страхом и болью. От тумана отделяется силуэт. Он приближается к Рустаму и оказывается неожиданно Артуром:
– Ты не знаешь, как мне найти Заура?
Рустам пытается вспомнить, кто такой Заур, но пока перебирает прошлое, Артур исчезает. На том месте, где он только что был, появляются следы. Чёрные следы грязи на девственном снегу, которые ведут от тёмной кромки прибоя к дальним дюнам, шишками торчащим на горизонте, но плохо различимым из-за – нет, уже не тумана – а нестерпимо слепящего глаза солнечного света. И голос. Голос Артура, снова находящегося рядом, но не желающего показаться, как бы ни силился Рустам повернуться в сторону и разглядеть некогда любимое лицо. Что он говорит, голос Артура? Что-то о воздушном змее, улетевшем к тем дюнам, – за ним надо сходить и принести обратно к океану. Зачем? Не спрашивай, отвечает голос, просто сходи и принеси. Принеси улетевшего к дюнам воздушного змея. Рустам подчиняется. Но ему страшно. Голос советует идти по следам, которыми обозначен путь. Рустам осторожно ступает след во след. Но страх нарастает, он овладевает всем существом человека – Рустаму кажется, что от чувства страха он сейчас… обмочит собственные штаны. Да, ему нестерпимо захотелось в туалет. Ему очень надо в туалет! Рустам оборачивается назад – а океан уже еле различим, вокруг всё сплошь белое, только где-то далеко-далеко виднеется узенькая полоска чёрного песка. Следов нет. Где же найти туалет? Что-то тёмное, смутно угадываемое различимо рядом. Похоже, это человек, сидящий на камне. Это ты, Артур? Фигура, не показывая лица, молча поднимает руку и указывает на деревянное строение. Рустам следует указанию. Подходит к… Чему? Заброшенному сараю? Открывает дверь, висящую на одной петле, и… попадает опять на берег океана. Это не сарай и не общественный нужник, это просто хлипкая стенка, сколоченная из старых прогнивших досок! Здесь не справить нужду. Но где же тогда спрятаться? Рустам смотрит под ноги, а по белому снегу скользит тень. Это тень от воздушного змея. Рустам бежит за этой тенью, хочет её поймать, почти добегает до кромки прибоя, но неожиданно спотыкается об ребёнка, который ползёт по мокрому песку в сторону дюн. Рустам оборачивается, чтобы поднять ребёнка, но видит, что рядом с ним уже стоит мужчина: ребёнок, весь промокший, подползает к ступням мужчины и начинает их целовать. От этой картины Рустама охватывает сексуальное возбуждение, ему самому хочется ласкать эти волосатые ноги, но прежде необходимо опорожнить мочевой пузырь. А, была не была! Рустам расстёгивает штаны, но – ничего не выходит. Он старается, старается изо всех сил, но абсолютно ничего не получается – облегчение не наступает.
И тут Рустам проснулся во второй раз. Половина седьмого. Ещё есть полчаса, но встать – хочешь не хочешь – придётся прямо сейчас. С организмом не поспоришь. Рустам нехотя попрощался с объятиями Олега, выскользнул из-под одеяла. Голая бренная плоть гордо поднятой головой торжествовала над сложно устроенным миром подсознания, над которым она в очередной раз одержала победу; чары Морфея расступились и рассеялись тенями по углам комнаты. Рустам осмотрелся в поисках потерянного нижнего белья. И осознал всю неотвратимость всего, что произошло здесь ночью. Они совершили это – познали друг друга самым простым и в то же время самым сложным способом, доступным человеку, этому сплаву безымянной, вечно ускользающей от чёткого определения души и вполне конкретного, имеющего ясные потребности тела.
– Который час? – из-за спины послышалось бормотание Олега, повернувшегося на бок и подтянувшего одеяло.
– Половина седьмого.
– Я минут через пять встану, провожу тебя, – то ли утверждая, то ли спрашивая, промычал хозяин квартиры, чьё сознание ещё наполовину принадлежало иной реальности.
– Лежи да спи, я сам разберусь, – успокоил его Рустам. Он подумал о том, чтобы перекинуться через импровизированную кровать и поцеловать Олега в щёку, но, застеснявшись собственной наготы, отказался от намерения. Всё, что случилось между ними вчера, произошло естественно, легко и без колебаний; сегодня же, в свете занимавшегося дня, нежные ласки представились неуместными и излишними. Рустам поднялся с матраса, захлопнул форточку. За окном кто-то опрокинул небесную крынку и залил город сплошным туманом. Утро было унылым и пасмурным.
Через полчаса выйдя из ванной, Рустам обнаружил Олега всё же проснувшимся. Тот, продолжая полыхать огненным карпом на спине, стоял у плиты и разогревал сковороду. Щека его, успевшая обзавестись щетиной, ещё хранила на себе печать от подушки, волосы всклокоченными прядями танцевали друг с другом мазурку хаоса.
– Выспался, что ли? – спросил Олег Рустама, не оборачиваясь. Рустам смущённо ответил:
– Да… А ты?
– Я? Я замечательно, – беспечно зевнул Олег, разбивая ножом скорлупу и выливая её содержимое на скворчавшее масло. – Так крепко я уже давно не спал.
Рустам присел за краешек стула – так осторожно, словно чего-то боялся, на деле не знал, как повести себя дальше и что сказать. Олега же, похоже, подобные сомнения не терзали, он бодро хозяйствовал, громко хлопая дверцами кухонных шкафчиков и шумя водой в раковине.
– Олег, – набрался, наконец, Рустам смелости, – то, что произошло…
– …было прекрасно! – неожиданно и безапелляционно закончил за него фразу Олег. Он обернулся к Рустаму, их взгляды впервые за утро встретились. Подбодренный словами и взглядом друга, Рустам продолжил уже более твёрдым голосом:
– Я не думал, что это случится…
– Расслабься! – остановил его Олег, дотронувшись рукой волос Рустама. – У меня уже были парни, так что не переживай. Всё нормально.
Он взъерошил мокрые волосы Рустама и поцеловал их. Рустам ответил робкой улыбкой:
– Прости. Но всё это так странно.
– Ну-у, это ты меня прости, – звонко засмеялся Олег. – Заболтал наивного мальчонку в парке, заманил его домой и лишил девственности!
– Ну-у, – обретая прежнюю систему нравственных координат и радуясь этому, осмелел Рустам, воодушевленный, – я не такой уж и наивный мальчонка!
– Правда, не подумай ничего плохого, – вернулся к серьёзному тону Олег. – Приглашая тебя, я и в мыслях не допускал ничего подобного. Да, я понял, что ты гей, с самого начала, но…
– Да? И как же?
– Не знаю, не спрашивай меня об этом, что ли! Просто понял – и всё тут. Но там, в парке, мне просто захотелось тебе помочь. Я не понаслышке, а сам знаю, каково это – ночевать под открытым небом. В этом ничего хорошего нет.
– Спасибо. А я вот не знаю, как тебя отблагодарить…
– Ну-у, ещё успеешь.
Они замолчали, синхронно улыбнулись. Закипел чайник.
– Ты же помнишь о своём обещании? – спросил Олег, хитро прищурившись.
Рустам почти одними губами ответил:
– Помню.
– Ну-у, вот: если выполнишь, то, значит, отблагодаришь…
Через час – прощание в дверях. Олег протянул Рустаму пакет.
– Что это? – изумился уходящий гость.
– Ну-у, это приморские ветра всех направлений, кроме попутного, – пошутил Олег, – смотри, не развязывай, пока до цели не доберёшься.
Рустам вопрошающе посмотрел на пакет.
– Ладно, – Олег не стал тянуть интригу, – это твой обед и ужин на сегодня.
– Оле-ег! – Рустам протянул имя немного нараспев. Не найдя достойных слов для выражения благодарности, лишь развёл руками и восхищённо покачал головой. В глазах – почти слёзы.
– Бери, бери! Дорога дальняя, а голод – не тётка!
Рустам крепко обнял благодетеля:
– Спасибо тебе, дружище! Не знаю даже, чтобы я делал без тебя!
Олег, стиснутый, расплылся в улыбке. Однако глаза его – Рустам этого не мог увидеть, но увидело зеркало, – в ответ увлажнились и заблестели. Мужчины не плачут.
– Как доберёшься до места, позвони мне, что ли!
– Хорошо! Я буду скучать по тебе!
– Я тоже! И обязательно вернись, пожалуйста!
– Непременно.
Они на минуту так и замерли в объятиях друг друга. Ничего не говорили. Тишину нарушал лишь звук мерного бега настенных часов, секундная стрелка которых разрезала время, безжалостно отсекая прошлое. Великое таинство совершалось в двух человеческих сердцах, но время всё-таки распадалось на куски, и Рустам с Олегом неотвратимо оказывались на разных островах.
Первым тяжело вздохнул Олег:
– Ну-у, ладно, ступай, а то опоздаешь, – легонько отстранил он Рустама от себя.
Рустам ответил выдохом. Чмокнул Олега в щёку, вышел за дверь:
– Ну, вроде всё! Пока! Через порог не ступай, плохая примета!
– Не буду! – грустно усмехнулся Олег. – Пока!
Рустам зашагал по лестнице вниз. Олег щёлкнул замком, направился к окну на кухне, чтобы ещё раз увидеть ставшего за эти дни дорогим незнакомого человека, но не успел он отдернуть штору, как в дверь постучали. Олег знал точно, зачем Рустам вернулся.
– Ты знаешь, – виновато улыбнулся Рустам, переступая порог обратно, – я…
Олегу не требовались объяснения. Крепко сжав Рустама в объятиях, он позволил губам ввергнуть их в сладкую иллюзию ещё на одно короткое мгновение…
Прежде чем окончательно скрыться за углом, Рустам обернулся назад и помахал Олегу, смотревшему в окно. Из-за плотного тумана они едва различали фигуры друг друга.
А город продолжал видеть сны. На улицах никого, кроме Рустама, не было, редкая машина проезжала мимо, шелестя шинами по мокрому асфальту. Птицы молчали, в утреннем тумане любой живой твари было зябко. Но в домах, то там, то тут, нехотя зажигался свет, сонные люди одинокими силуэтами показывались на балконах, закуривая первую сигарету будущего дня. Едва слышно где-то далеко дышало море.
Оставшись наедине с собой, Рустам попробовал хоть немного разобраться во всём, что случилось с ним за последние сто часов: начиная с отплытия с острова через удивительную встречу в парке к тому невероятному таинству, что навсегда скрепило его узами духовного братства с человеком, о существовании которого три дня назад он даже и не подозревал. Необходимо было срочно – хотя бы поверхностно – проанализировать это иррациональное стечение событий и обстоятельств, найти простое, достаточно убедительное объяснение, которое в качестве рабочего, чернового варианта помогло бы понять природу глубинной связи между явлениями в мире – чтобы можно было на некоторый период оставить размышления на эту тему, до того момента, когда Рустам окажется готов объективно взглянуть на вещи и дать им трезвую, неэмоциональную оценку. Без этого первоначального анализа, без этого временного, наспех скроенного успокоения души он просто был не в состоянии сконцентрироваться на цели, что неизбежно поджидала его в конце пути.
Да, Рустам относительно недавно расстался с человеком, которого, как ему представлялось в течение трёх лет, он искренне любил и с которым надеялся встретить старость. Да, сердечная рана его ещё не зарубцевалась до конца и при любом неосторожном надавливании на неё начинала кровоточить и ныть. Да, ещё пару месяцев назад он надеялся на то, что вазу разбитого счастья удастся собрать по осколкам и худо-бедно склеить вновь в образ драгоценного предмета. Да, он безутешно страдал, когда рассматривал дымящиеся руины прошлого и угадывал в покорёженных кусках частицы совместно прожитых минут: тот первый, самый незабываемый полёт над океаном, который Рустам столько раз представлял себе мысленно и который в действительности оказался во стократ богаче на впечатления; ночной поход на озеро в день же прилёта – они купались абсолютно голыми и неожиданно попали под проливной тропический ливень, словно их обвенчали сами небеса; сентябрьские уроки плавания, во время которых Рустам познал радость абсолютного доверия своей жизни любимому человеку; октябрьская рыбалка на пирсе и прогулка в лес за грибами – тогда они спугнули нечаянно косолапого хозяина хвойных зарослей и, держась за руки и возбуждённо хохоча, бежали так прочь от опасности почти прямо до самого дома; замена пробитого автомобильного колеса посреди непроглядной тьмы ноябрьского тайфуна и последовавшие за этим ночные посиделки на кухне – чтобы спастись от простуды, они пили водку с перцем и закусывали её отварным осьминогом; украшение домашней новогодней ёлки – такой высокой и развесистой у Рустама никогда в детстве не было – игрушками одного цвета; просмотр глупых фильмов – в обнимку, лёжа на диване; сильное землетрясение, пережитое по весне; поездки к горячим источникам в апреле; вылазки на природу со ставшими за зиму общими друзьями; всенощные бдения в стационарном отделении больницы в дни, когда Косте выпадали дежурства и когда Рустам, чтобы не видели медсёстры, пробирался к нему через чёрный вход… Да, да, да! Всё это было. Но это было лишь половиной правды. Половиной, овеянной ореолом благородных чувств, о которых не стыдно рассказать во всеуслышание.
Другая половина, не столь возвышенная, приземлённая, отчего-то считающаяся постыдной, одним словом, та, о которой принято умалчивать, состояла в том, что длительное воздержание всегда переносилось Рустамом с великим трудом: для такой импульсивной личности, каковой он являлся, оказаться заложником собственных страстей, разжигаемых гормонами и буйным воображением, означало беспомощно трепыхаться, подобно бабочке, попавшей в паутину, в сетях физических и душевных страданий – ровно до того мгновения, когда другой человек, известным способом, освобождал его от этой участи. Также правда состояла и в том, что чем дольше продолжалось подобное воздержание, тем неразборчивее становился вкус Рустама, тем безразличнее для него было то, каким оказывался этот случайный другой и в каких обстоятельствах происходило освобождение надломленных крыльев от клейких нитей одиночества и пустоты. Жажда – вот что поистине являлось настоящим бичом души молодого человека, не смевшего забыть обо всех нравственных принципах и идеалистических установках, унаследованных от наивной юности, которая так мало знала о реальной жизни.
Так стоило ли ныне Рустаму, прожившему полгода в столь мучительных и противоречивых размышлениях, ожидавшему томительных шесть месяцев иного разрешения ситуации, испившему пусть не такую горькую, как у иных, но переполненную чашу одиночества и продолжавшему оплакивать дни, преисполненные радости, – стоило ли ему корить себя за то, что он инстинктивно потянулся к тому, кто подарил – щедро, без остатка и ничего не прося взамен – спасительную для человеческой души заботу и целительную для сердца нежность, по которым Рустам успел так истосковаться? Для подлинного счастья человеку не нужно ничего, кроме утешения. Ни холодных умозаключений, логически выверенных, ни многовековой мудрости – будь она хоть от самого Будды, ни смиряющих разум объяснений, ни обещаний спасения за дверью, в которую мы все выйдем однажды. Ни надежды и даже ни веры. Ничего, кроме утешения. Лишь с ним в наше сердце приходит долгожданное умиротворение, лишь в безусловной заботе о нас со стороны другого человека постигаем мы суть истинной любви и через это обретаем настоящее бессмертие, сами становимся источником света.
Примерно так объяснил Рустам себе психологические хитросплетения всей истории с Олегом, попутно вознеся искреннюю благодарность небесам за то, что именно такой человек – добрый, честный, глубокий – оказался тем, кто освободил бабочку из паутины. Рустам надеялся: наступит срок – и воспоминания о Косте, вспыхнув в последний раз ярким пламенем, сгорят без остатка, оставив после себя лишь тихую грусть и едва слышимую хрустальную мелодию осени; и когда это произойдёт, Рустам будет уже готов – готов вернуться в тёплые объятия Олега, чтобы в мерцании ночи, заглядывая в его глаза, видеть там любовь и нежность, а не отражения Костиного силуэта. Это будет честно. Пока же старый скрипучий автобус вёз Рустама по пустынным улицам, и сердце его в предвкушении замирало, понимая, что вот оно – будущее, ещё вчера проступавшее лишь смутными контурами, едва отделимыми друг от друга, сегодня обретало всё более угадываемые черты, неумолимо приближалось и разрасталось в размерах прямо на глазах; перелёт, поездка на поезде – и оно в очередной раз навсегда изменит Рустама.
Любого, кто попадает сюда, остров безвозвратно меняет.
В долине, где располагался аэропорт, в отличие от побережья, было солнечно, и тут уже вовсю бурлила суматоха. Возле здания аэровокзала, раздражённо сигналя друг другу, толкались легковые такси и маршрутный транспорт; пешеходы спешили к центральному входу, волоча за собой дорожные чемоданы на колёсиках; за высоким забором, огораживавшим взлётно-посадочное поле, ревел боинг, заглушая объявления, что зачитывались по громкоговорителю.
Регистрация на нужный рейс шла за самой дальней стойкой. Милая девушка с фирменным платком, повязанным на шею, вежливо попросила у Рустама документы, предложив пакет с продуктами спрятать в рюкзак и сдать его в багаж. Всё происходило будто во сне – или сном были эти три года. Тот же аэропорт, то же табло, та же стойка. Дальние сопки за стеклянными панорамными стенами напомнили о том утреннем часе, когда они с Костей стояли вот так же на этом самом месте и ждали, будет ли подсадка на самолёт, летевший в другую сторону – на их остров. Ситуация была похожа на нынешнюю: лето, сезон отпусков, задержка рейсов, деньги в кошельках заканчивались. На великое счастье двух влюблённых мужчин их взяли на борт. Невероятная удача. Точно по законам сна.
А теперь сон заканчивался, и Рустаму необходимо было проснуться.
– Проходите на второй этаж, предполётный досмотр скоро начнётся, –девушка-регистратор вернула Рустаму паспорт со вложенным в него посадочным талоном.
Через час Рустам сидел пристёгнутым в кресле самолёта и, зарывшись в носовой платок, неслышно плакал. Он не мог более сдерживать слёзы, они буквально разрывали его изнутри, душили, сжигали без остатка внутренний мир, подобно пламени, которым сейчас были охвачены все мосты. Пути назад не оставалось, все дороги были объяты огнём. Канаты лопались, дощечки срывались в бездонную пропасть, плечи сотрясались рыданиями. Но кто обещал, что пробуждение будет лёгким? Кто обещал это?!
– Дамы и господа, говорит командир экипажа. Мы готовы к взлёту!..
…Чуть больше ста минут над облаками. Вечность – один раз моргнула, а ты – должен успеть за это мгновение разобраться со всей своей жизнью и понять, чего же она от тебя хочет. Несправедливое условие, но договор-то уже давным-давно подписан. Лица, встречи, судьбы, расставания… Как же ты начинаешь уставать от всего этого круговорота. Вот бы остановиться, сойти с этой карусели. Ничего не выбирать больше, ни о чём не мечтать и ничего не желать. Не жалеть о сделанных ошибках и не беспокоиться о будущем. Даже не хотеть вернуться в прошлое, чтобы что-то там изменить, подправить, пойти пару раз не по той тропинке, по которой выбрал шагать в своё время. Просто быть. Быть собой. И сидеть, например, в этом кресле и созерцать в маленькое овальное окошко, как облака проплывают внизу. Но всё это – непозволительная роскошь. Ведь ты – посреди исполинских волн, один на один с океаном. Как любой остров, которому в своём одиночестве никогда не дотянуться до другого. И океан не даст тебе быть собой, тем, кем ты был изначально – слабовольным, мягкосердечным, немного замкнутым человеком. Океан обязательно потребует от тебя стать сильным, жёстким и непоколебимым. Стать героем. Потому что ты никогда не сможешь одолеть его волны, если не изменишься. Тому, кто ты есть, никогда не будет по плечу сделать это; у того, кем ты станешь вопреки своей воле, хотя бы появится шанс.
Перемена декораций. Лоскутное одеяло сельхозугодий, серые ленты автострад, шумные, кичливые города и таксисты, таксисты, таксисты. Любой доставит тебя, куда велишь, если сумеешь выгодно сторговаться. Рустам с одним почти ударил по рукам, когда выяснилось, что тот зазывал к себе клиентов в обход какой-то святой договорённости – подошёл другой таксист, начал жарко спорить с собратом: коллеги, сцепившись в словесной перебранке, едва не перешли в рукопашную, не останови их полицейский патруль, подоспевший вовремя. В конце концов растерявшегося клиента перехватил третий водитель, который и повёз его к железнодорожному вокзалу.
В салоне играла музыка. Пластиковый бокс валялся на пассажирском сидении. Рустам покрутил коробку в руках. На обложке молодой человек в красной клетчатой рубашке сидел на поцарапанном крашеном поле, руки и ноги человека были связаны толстыми канатными верёвками. Rob me blind. Так назывался альбом.
…В попутчики Рустаму достался древний сухопарый старичок. Загорелый, морщинистый, пахнущий речной тиной, он ввалился в купе в ореоле багажа, состоявшего из многочисленных сумок и узелков: в каждой руке мужчина держал по огромному дорожному чемодану, увитому несколькими полиэтиленовыми пакетами, за спиной его виднелся рыбацкий рюкзак, через шею были перекинуты два мешка, связанных вместе, а подмышкой была зажата газета – собрание кроссвордов, – и было непонятно, как один человек, да ещё в столь преклонном возрасте, мог удерживать на себе такое тяжеленное богатство, вдобавок к этому – передвигаться в узком пространстве вагона без посторонней помощи. Дед пыхтел, шумно дышал, однако самой примечательной деталью в его облике была всё же не неподъёмная обычному смертному поклажа, а чёрная повязка на левом глазе, наподобие той, что носили пираты. На мгновение Рустаму даже так и представилось: старик когда-то был предводителем морских разбойников, однако корабль, на котором он был капитаном, потерпел крушение, шайка беглых преступников, именовавшая себя его командой, разбежалась, и всё, что теперь бывший морской дьявол тащил на себе, было жалкими остатками корабельного имущества, уцелевшего во время шторма; брошенный, преданный, уставший, одноглазый пират вынужден был отныне путешествовать по суше, с трудом, но с непоколебимым достоинством перенося унизительное положение, в котором волею обстоятельств оказался. Рустам отодвинулся на полке поближе к окну, чтобы дать мужчине возможность спокойно разобраться с ношей.
Размещался старик довольно долго, и так и эдак тасовал он свои вещи, чтобы максимально практично использовать пространство, отведённое ему в плацкартном отсеке, но, когда идеальный вариант, похоже, был найден, мужчина вспомнил о чём-то, забытом в одном из узелков, и ради этого, чего-то важного, вновь перетряс весь так тщательно созданный порядок, после чего по второму кругу принялся восстанавливать прежнюю гармонию, нарушенную собственной забывчивостью. Зажатый чужими вещами, всё это время Рустам, приличия ради, заставлял себя смотреть в окно, но иногда, поддавшись любопытству, быстро и незаметно косился на соседа, с интересом наблюдая за его действиями. Наконец, дед застелил постель, переоделся и, основательно взмокший, успокоился, поминутно обтирая носовым платком шею и лоб.
Рустаму вспомнилась жизнь на острове, их маленькая однокомнатная гавань, сплошь заставленная мебелью и заваленная всяческим барахлом. Давно требовавшая ремонта, квартира напоминала больше не жилое помещение, а склад какой-нибудь аптеки или научную лабораторию, приспособленную кое-как для сосуществования в ней двух человек и подслеповатой таксы: на книжных полках, подоконниках, в шкафах и холодильнике, под диваном, в выдвижных ящиках рабочего и обеденного стола, на кухне, в спальне, коридоре и ванной комнате микроскопы, колбы, скальпели, шприцы, просроченные лекарства и склянки с непонятными растворами, жгуты, хирургические перчатки, зажимы, клизмы, вата и бинты вели бесконечную борьбу с кастрюлями, чашками, тарелками, цветами, журналами, газетами, стареньким телевизором, одеждой, скидываемой то в тот угол, то в иной, утюгом, будильником, ноутбуком... Два с половиной года Рустам тщетно пытался примирить враждовавшие группировки предметов, придать их противостоянию осмысленное разделение, но вещи упорно не хотели подчиняться его приказам, слушаясь по привычке лишь одного Костю. А тот, посмеиваясь над бесполезными усилиями Рустама, продолжал сеять между врагами смуту, в первые дни после получения очередной зарплаты с маниакальной настойчивостью населяя квартиру всё новыми и новыми бойцами – от дорогих орхидей до ненужных, но забавных пустышек. И всё, что удавалось Рустаму сделать в этом хаосе, – отвоевать себе скрипучий диван и краешек стола во время ужина.
Нечто схожее с их квартирой представляли собой сейчас и сами воспоминания Рустама: он бродил среди них, словно между развалами «блошиного» рынка, и в пестроте разложенной на прилавках мелочи не находил ничего, что могло бы по-настоящему привлечь его внимание и показаться ценным, нужным, а значит, требующим немедленного приобретения. Рустам крутил в руках то одно, то другое воспоминание, подносил их поближе к глазам, чтобы получше рассмотреть мелкие детали, потом, наоборот, отодвигал подальше, чтобы оценить целостным восприятием, прищуривался, склонял голову то вправо, то влево, но в итоге приходил к выводу, что воспоминание не стоит объявленной для него цены, возвращал его обратно в груду рассыпанного в обломках времени и переходил к следующей лавке. Подобное состояние ему было знакомо: когда короткие гудки на другом конце провода известили об окончательном разрыве отношений с Артуром, когда пульсирующее эхо прошлого расставило все точки над i, воспоминания о мгновениях, прожитых рядом с этим человеком, перестали тревожить душу Рустама болезненными приступами; единственное, что необходимо было сделать, – скрупулёзно, дотошно обойти весь «блошиный» рынок, внимательно перебрать все предметы на нём и убедиться, что ни один из них не имеет больше прежней привлекательности, ни за один из них не хочется вытряхивать монеты из оскудевшего кошелька душевной щедрости. Но тогда, несколько лет назад, Рустам очень надеялся, что такое расставание с прошлым – когда в прошлом остаётся исключительно пустота – случается с ним в первый и последний раз; ныне же он понимал, что в будущем такое произойдёт с ним не единожды. И если в случае с Артуром Рустаму казалось, что после разрыва отношений должно пройти какое-то значительное время, чтобы сердечные раны затянулись, чтобы слёзы были выплаканы, а для чего-то нового и светлого успело освободиться место в душе, то история с Костей и встреча с Олегом открыли Рустаму глаза на истину другого характера, более сложную, более высокого уровня, истину, принимаемую человеком через внутреннее сопротивление, но свидетельствующую о взрослении и вступлении в пору зрелости. Истина эта состояла в том, что любая, даже самая страстная влюблённость успешно лечится другим, столь же сильным накалом чувств. С этим нелегко согласиться – особенно идеалистам, в лагере которых всегда пребывал Рустам. Но это так: влюблённость лечится и проходит, исцелиться от любви не удастся никогда.
– Далеко едешь, сынок? – прервал старик размышления Рустама, видимо, отдышавшись окончательно от трудов и успев заскучать. Рустам коротко ответил.
– Ууу, далековато, – причмокнул сосед, – суток трое ехать, поди?
– Четверо, – сухо подправил Рустам.
Ему не хотелось сейчас ни с кем общаться, гораздо приятней было наблюдать за проплывающими за стеклом пейзажами и хранить молчание, но общепринятый этикет велел поступать иначе, хотя всем своим видом Рустам и давал понять собеседнику, что не совсем настроен на доверительную беседу и был бы рад, если бы тот оставил его в покое. Но дед только начал:
– А мне одну ночь ехать, завтра в обед буду на месте…
Рустам про себя глубоко выдохнул, мысленно обрадовался – пытка будет недолгой. Дед тем временем продолжил:
– К сыну приезжал. Повидаться. Он у меня военный, служит тут на границе.
– Срочник? – задал Рустам первый пришедший на ум вопрос, дабы не показаться чересчур невежливым.
– Да какой там! – старик, видимо, расценил вопрос как приглашение к монологу и, не скрывая воодушевления, затараторил вдруг как по заученному. – Мужику сорок давным-давно стукнуло! Только проку-то что? До сих пор холостой ходит, всё бабу себе никак не присмотрит. Весь в службе. Я вот когда у него живу, что вижу: он рано утром уходит, поздно вечером возвращается. Я его спрашиваю: когда женишься, когда внуков мне нарожаешь, – а он всё, как дурак, улыбается в ответ, всё что-то воду мутит – самому, небось, проходу от женщин нет, а передо мной бобылём рисуется. Гуляка-вояка!
Рустам понимающе улыбнулся стариковской откровенности.
– Он же у меня единственный, на всём белом свете, кроме него, нет у меня никого. Мать наша семь лет как померла, так и не дождалась от него внуков. Мне самому уже недолго век коротать. А он всё что-то тянет. Чего, спрашивается, тянешь: баба, она любая в таком возрасте сойдёт. Это по молодости ещё смотришь, чтобы коса длинная была, губы алые, груди пышные… Верно я говорю?
Дед хитровато улыбнулся. Рустам молча и безучастно пожал плечами.
– После сорока, если по юности клювом прощёлкал, уже перебирать харчами – себе хуже и бабу не уважать, я считаю. Главное, чтобы она хозяйкой доброй была, заботилась о тебе. Я ему так и говорю: «Дениска, чего ты носом всё водишь?» Та ему, понимаешь ли, не нравится, эта не по нраву. Да ты ж на себя погляди, давно в зеркало смотрелся? У самого седина в волосах да грош за душой. Вот, думаешь, служивый человек в роскоши купается? Да ничего подобного! Как при царях голыми ходили, как при коммунистах, так и при капиталистах этих проклятых, будь они все не ладны, человеку честному нелегко живётся. Всегда, вот уж поверь моему опыту, всегда человеку в мире холодно, голодно и поговорить не с кем. Потому и нужен, нужен нам каждому кто-то другой, кто и плечо подставит, кто и словом ласковым согреет. Жинка-то моя как умерла, я это ох как разом сразу прочувствовал на собственной шкуре! Каюсь, не праведником жизнь прожил, морда у самого в пуху, но те все, как сейчас это говорится, интрижки на стороне делом мимолётным были – вечером тело погладил, утром штаны в зубы и поминай как звали: ни она меня не вспомнит, ни я её. А любил я всегда, как сейчас понимаю, только супружницу свою. Любовь, она ведь не только что в постели, она на уровне душ.
Старик распалялся, становилось заметно, что говорит он о наболевшем, о том, о чём думал, размышлял, пожалуй, не одной бессонной ночью, о том, что накопилось в его стариковской душе огромным грузом и о чём, может быть, не рассказывал он даже единственному сыну, сорокалетнему Дениске.
– Конечно, и сына понять могу: найти ту, свою единственную, нелегко, к этому делу тонко подходить надо. Надо, чтобы понимали друг друга, уважали. А этого – если родственности в душах не будет – никакими борщами, супами не взлелеешь. Но и палку в другую сторону тоже уж больно перегибать не стоит. Я тебе, сынок, послушай меня внимательно, сейчас важную вещь скажу: любовь – это когда ты не человека святого, идеального находишь, таких никогда не было и не будет, пока Земля крутится, а любовь – это умение приспособиться, приноровиться к другой, к той, с кем у тебя химия поначалу случилась – ну… эти… гормоны сошлись, как шестерёнки.
Дед выжидающе посмотрел на Рустам, оценивая, не слишком ли он перегнул палку с метафорами, но глаза блестели, мысль скакала с одного на другое.
– Вот когда научишься на её недостатки глаза закрывать, вот тогда она и станет для тебя той одной-единственной, – продолжил. – И идеальной, и святой. Любовь – это ж целое ремесло, ему учиться, как всякому делу, надо, тут наскоком не возьмёшь, счастье так не обретёшь.
– А Дениска этого, – продолжил старик после некоторой паузы, – похоже, всё понять никак не может. Вот тебе сколько лет, сынок?
Рустам соврал.
– Женат?
– Нет.
– Вот мой тебе отцовский совет тогда. Отец-то есть у тебя?
– Умер.
– Тем более тогда послушай меня. Не гонись ты от одной юбки к другой, не ищи идеала. Но и на первой встречной-поперечной тоже не женись. Присмотрись сначала некоторое время, к той, другой, третья, глядишь, тебе чем-то приглянется. Сам не поймёшь толком чем, да в сердце будто ёкнет: то ли взглядом застенчивым, то ли улыбкой мягкой она тебя проймёт. Вот её-то в жёны и бери. А как вместе одну крышу делить начнёте, то проявляйте терпение, не разбегайтесь после первого же скандала. Приноравливайтесь, приноравливайтесь друг к другу. Разбежаться-то что – раз плюнуть. А вот что-то хорошее, прочное построить – тут потрудиться придётся, попотеть.
Чем дольше продолжал вести дед грубоватые нравоучения, тем явственнее осознавал Рустам, что не ему, случайному попутчику, адресованы были сумбурные речи, вовсе не ему. Разговаривал старик на самом деле с отсутствующим здесь Дениской, с его воображаемым образом, увиденным в облике незнакомого слушателя. И кто знает, почему он, умудрённый жизнью аксакал, вдруг так внезапно, с ходу доверил абсолютно чужому человеку, намного младше себя, самые потаённые глубины собственного сердца – скорее всего, это был несостоявшийся разговор, беседа по душам, которая была так необходима отцу, но которую так старательно избегал повзрослевший и возмужавший сын. А может быть, проговаривая банальные житейские истины, дед оплакивал свои же прошлые ошибки, скорбел по упущенному богатству, от которого так легко отказался, соблазнившись сиюминутным удовольствием. Рустам решил проявить снисхождение – пусть собеседник выговорится, поведает обо всём, что волновало, тревожило его; тем более у самого Рустама, рано потерявшего отца, подобного разговора в жизни никогда не было. Не возвращала ли жизнь таким образом свой долг Рустаму? Не предоставляла ли шанс пережить ситуацию, возможность которой сама и забрала у Рустама когда-то? Старик пылал словами ещё около часа.
Когда запал отцовских наставлений иссяк, дед погрузился в кроссворды, давно дожидавшиеся своего часа. В наступившем молчании Рустам задумался: а почему Денис действительно до сих пор не женился? И, как говорит его отец, даже ни разу не пытался познакомить родителей с какой-нибудь своей пассией. Уж не из того ли теста, что и сам Рустам, был вылеплен этот его неизвестный сорокалетний брат, о котором за последний час он узнал столько всего? Неожиданно в кармане вздрогнул сотовый телефон. Пришло сообщение от Олега: «Как дорога? Я домой вернулся с работы. Немного грустно. Думаю о тебе». И смайлик. Рустам будто заново расцвёл. Неужели он снова влюбился?
…Посреди ночи Рустам проснулся от того, что кто-то настойчиво толкал его в плечо.
– Сынок, – хрупкий мир сновидений раскололся под грубым натиском материальной действительности, – проснись, сынок!
Рустам распахнул глаза, вынырнул из постели:
– Да? Что случилось?!
– Ты стонал во сне, – откуда-то сбоку послышался знакомый голос. Из-за резкой смены положения голова вдруг закружилась, в ушах зашумела кровь, тёмная пелена заволокла взгляд. Голос продолжил:
– Я разбудил тебя. Кошмар приснился?
Ослеплённый столь стремительным переходом из одного измерения в другое, Рустам, не до конца поняв суть простого вопроса, тем не менее утвердительно кивнул головой; сознание, придавленное руинами сна, среагировало на звук по инерции. Наконец, тьма перед глазами расступилась, вернулось обычное понимание происходящего вокруг. Встревоженное одноглазое лицо деда проступило на фоне вагонной перегородки:
– Я сам сначала не понял, что ты во сне мычишь. Подумал: что-то спрашиваешь…
Рустам нашёл в себе силы удержаться на волнах реальности:
– Спасибо. Это просто сон.
Старик понимающе крякнул, вернулся на свою полку и зарылся в простыни. Рустаму срочно требовалось в туалет.
Вагон спал. Поезд на полной скорости рассекал безжизненное ночное пространство, залитое слабым мерцанием ущербной луны. На площадке у входа молодой проводник, в которого обернулась маленькая строгая женщина, заведовавшая делами днём, возился с водонагревателем. Рустам поинтересовался у него, который час.
– Четверть третьего, – ответил тот, звякнув тяжелыми металлическими часами на правой руке. Они встретились взглядами, что-то хищное, предвещающее недоброе, как показалось Рустаму, сверкнуло в глазах проводника.
Управившись с педалью сливного бочка, Рустам развернулся в тесной кабинке к умывальнику и глянул на себя в зеркало. Из запачканного мутными разводами портала в потустороннюю реальность на Рустама уставилось помятое, заспанное лицо. Всклокоченные волосы, успевшие замаслиться за день, торчали во все стороны в полнейшем беспорядке. Рекламная надпись наверху портала издевательски гласила: «Возможно, на тебя смотрит миллионер!» – это «Железные дороги» так зазывали пассажиров участвовать в производственной лотерее. Рустам усмехнулся. Ополоснул лицо холодной водой, кое-как привёл кудри в порядок. Мысли обрели положенную чёткость. «Немного грустно», – вспомнил Рустам текст сообщения и тихо заплакал. Наедине с собой это можно.
Вернувшись в купе, Рустам обнаружил, что дед лежит, закутавшись в простынь и отвернувшись к стене. Интересно, спит ли? Молодой человек присел на край своей полки, тяжело вздохнул. Сон развеялся, рой многочисленных разнокалиберных мыслей закопошился в голове. Воспоминания о прошлом, представления о будущем, образы, слова, настроения – в преддверии неотвратимо наступающего нового дня, о котором было известно только одно – что этот день обязательно наступит, сердце болезненно сжалось, уцепившись за моменты испытанного счастья. Где они сейчас, эти благословенные минуты? Остались ли позади – и поезд всё дальше и дальше уносится от них? Или же ждут впереди – на краю долгой ночи? Почему счастье столь неуловимо? Все говорят о нём, все алчут оказаться под его сводами, все трудятся, страдают, веря в его существование, а оно… Оно постоянно ускользает, просыпается между пальцами, и вся жизнь человека в итоге оказывается корзиной, сплетённой из сомнений и наполненной тоской об упущенных возможностях и иллюзорными надеждами. Ведь никто никогда не пребывает в осознании именно в те мгновения, когда мифическое счастье обретает осязаемые контуры и озаряет своим светом чьё-то существование.
Как бы Рустаму хотелось навсегда остаться в этом мире стучащих колёс!
Старик перекатился на спину, громко захрапел вскоре. Уснуть под такой аккомпанемент точно не представлялось возможным. Рустам сходил за кипятком, заварил себе чай из пакетика. Проводник куда-то исчез. Ни одна ночь не бывает напрасной.
Помаявшись минут двадцать в тщетных попытках забыться сном, Рустам, удручённый раздумьями о невозможности для человека испытать счастье в полной мере, отправился в тамбур. Эту странную привычку он, поборник здорового образа жизни, за все свои годы не выкуривший ни одной сигареты, приобрёл несколько лет назад, когда регулярно путешествовал поездом, чтобы свидеться на несколько часов с Артуром. После первого, случайного визита в это насквозь прокуренное пространство Рустаму неожиданно понравилось то внутреннее состояние, которое у него возникло здесь, – ощущение сопричастности к тайному братству преступивших родительский запрет людей, ведущих к тому же вдали ото всех секретные разговоры, изобилующие запрещёнными словами и греховными мыслями; после того, самого волнительного раза Рустам стал во время долгих переездов регулярно совершать подобные вылазки, мысленно представляя себя одной из жертв этой пагубной привычки. Звучит смешно, но в детстве и юности послушный мальчик Рустам беспрекословно следовал всем материнским заветам, среди которых одним из самых строгих был наказ никогда не брать в рот сигарету, кто бы ни предлагал её и в каком бы возрасте ни пребывал Рустам на тот момент (вторым таким же радикальным был запрет на употребление алкоголя, но его Рустам всё же нарушил, поддавшись однажды на нескончаемые уговоры Кости составить ему компанию после особо тяжёлого трудового дня). Таким образом Рустам словно мстил матери, но тот мальчик очень прочно врос в него, что даже спустя столько лет он не мог преступить черту, это было сродни врождённому отторжению мысли об убийстве кого бы то ни было.
В тамбуре никого не оказалось. Рустам немного огорчился этому, потому что где-то глубоко внутри себя, пробираясь шатавшейся походкой по спящему вагону, надеялся встретить здесь в столь поздний час хотя бы одну живую душу, не спящего собрата по несчастью, которого так же, как и его самого, преследовала бессонница. Ему очень нужно было это – почувствовать сейчас чьё-то родственное присутствие рядом, знать, что кто-то, пусть абсолютно незнакомый, разделяет его тоску и одиночество. Жестяная банка, приспособленная под пепельницу, безостановочно тарахтела по железной решетке, за которую была подвешена.
Рустам пристроился у противоположного окна. Половинка луны по-прежнему висела на чёрном небе, преследуя мчавшийся поезд и смутно освещая холмистые равнины, по которым пролегал его путь. Далеко у горизонта проступали силуэты гор, временами густые лесополосы, мельтеша краткосрочными просветами, закрывали собой весь пейзаж. Однажды прогремел встречный состав.
Рустам вновь погрузился в воспоминания, после стольких лет было необычно опять обнаружить себя едущим в поезде, стоящим в тамбуре, будто и не было всего того, что успело случиться за это время. Всё было похоже на сон, или сном было само это мгновение, но всё же где-то там в этот самый момент находился и остров, затерянный в океане и бывший для Рустама теперь землёй обетованной, и родной город, покинутый в такой спешке, и маленький портовый посёлок, в котором жил Олег.
Дверь в тамбур открылась, в проёме появился проводник, чинивший водонагреватель. Исчез в проходе в соседний тамбур. Дверь снова распахнулась. На этот раз в тамбур вошёл один из пассажиров, угрюмого вида мужчина лет сорока, которого Рустам заприметил ещё при посадке. На фоне остальных незнакомцев этот выделялся наглым оценивающим прищуром, которым он словно щеголял и которым в упор рассматривал всех подряд: как-то повстречавшись со взглядом Рустама, этот заросший рыжей щетиной бугай, расположившийся на боковой полке через одно купе, не отвёл глаза в сторону, как делает большинство людей, оказавшихся волею случая запертыми в одном тесном пространстве, а наоборот, заинтересованно стал разглядывать Рустама, чем немало смутил бывшего островитянина, – и если бы не старик, ввалившийся в купе со всем своим невообразимым скарбом, Рустаму пришлось бы искать другой способ избавления от этого тяжёлого взгляда, бывшего невежливо настойчивым. Сейчас мужчина был в одних шортах, крепкая рельефная фактура выдавала в нём человека, если не занимающегося спортом профессионально, то хотя бы не понаслышке знающего, что такое тренажёрный зал. Грудь, руки, ноги были щедро покрыты густыми рыжими волосами, вокруг увитого растительностью пупка красовалась татуировка в виде солнца, а на левой груди, прямо над сердцем, была выбита другая. Войдя в тамбур, мужчина вальяжно проследовал к другому окну, вытряхнул из принесённой пачки сигарет белую палочку, щёлкнул зажигалкой.
Рустам отвернулся.
Поезд сбросил скорость. За окном понеслись ряды колючих огоньков, судя по их количеству, состав въезжал в крупный населённый пункт. Станция предвещала быть узловой, стоянка – долгой. Рустам отодвинулся от окна, решил вернуться на своё место, чтобы захватить куртку и выйти на свежий воздух, как тут же упёрся вновь в испытующий взгляд мужчины. Вот же нахал! Неужели он всё это время смотрел ему в спину? Возмущённый таким поведением попутчика, Рустам заспешил обратно в купе.
Через несколько минут тормоза скрипнули, по длинному телу поезда волной пробежала мелкая дрожь. Мимо пронёсся проводник, дверь хлопнула, затарахтели раздвижные ступени. Рустам направился к выходу и через пару мгновений уже хрустел суставами на перроне незнакомой ночной станции.
Стоянка закончилась. Вернувшись в постель, Рустам попытался снова уснуть. Ничего не выходило. Переживания дня, будто ветер в пустыне, крутились в голове вихрями, в конце концов подняв с зыбучих барханов памяти и давно забытые образы, и недавно потерянные сюжеты.
В какой-то момент песчаная буря стихла. Олег. Калейдоскоп прекратил проворачиваться, разноцветные стёклышки сложились в очертания светлого лица, контуры крепкой фигуры. «Эй, брат, с тобой всё в порядке?» – это встреча в парке. Мороженое. Пикник на берегу моря. Разговор на скамейке. Грязная посуда в раковине. Они поднимаются по лестнице, Олег всё никак не расстанется с пустой бутылкой пива. «Ну-у» – такая милая привычка. Фотография бывшей. Они стоят у подъезда, Олег курит. Опять они в парке. Олег собирает рюкзак, долго возится с поломанной застёжкой. Рустам оттягивает металлический шарик и отпускает его; дзинь! – и на другом конце крайний шарик приходит в движение. Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь! Импульс гаснет, система вновь обретает равновесие. «А мы водку пить будем?». Завтракают. Высоко в небе парит воздушный змей, голос Олега: «А давай его отпустим!». Рустам разжимает ладони, катушка, привязанная к змею тонкой нитью, взмывает стремительно вверх. Мокрый песок. «Рустам был здесь», – водит Олег пальцем. Он едет в автобусе. На замасленном стекле – очертания бабочки: насекомое когда-то попало в этот нефтяной плен, да так и не сумело высвободиться; тело усохло, рассыпалось прахом, но чешуйки остались прилипшими к чёрным разводам, навсегда повторив линии узора на крыльях.
Память ходит кругами, всё не решаясь приблизиться к главной, самой волнующей части. Или, наоборот, растягивая предвкушение, дразня воображение осколками документальной реальности. Наконец, Рустам решается поцеловать руку Олега и сползает с кровати на пол, готовясь выполнить любое приказание…Сначала есть только глаза. Тёмно-серый гранит зрачков и тоненькие реки капилляров. Два океана, собранные из капель прошедшего дождя. Рустаму не переплыть их – «Дункан» давно утерян, щепки от корабля бьются ныне об рифы времени. Человек один на один с океаном. Он готов утонуть в нём, ему не жалко расстаться с жизнью – было в ней многое, и хорошего, и плохого; первого, конечно, больше, но второе запомнилось чётче. Осталось ли что ещё, о чём бы мечталось? Что манило бы к себе мигающим светом маяка, что заставляло бы забыть все мысли о вселенской усталости и грести, грести, грести? Нет. Вряд ли. Рустам прекращает тщетную борьбу с океаном, по инерции делает пару последних взмахов руками, после чего разводит их в разные стороны, ложится на спину и звездой начинает медленно погружаться в глубины. Закрывает глаза, первые солёные потоки наполняют лёгкие. Рустаму немного страшно, но он знает – стоит перетерпеть это состояние, и блаженство, спасительная гавань, непременно снизойдёт благодатью.
В голове – только обрывки чьих-то монологов, чужие голоса, вырванные из контекста фразы:
– Рустам! Рустам! Домой не пора ли?
– Сашка! Сашка! Куда, чертёнок, тебя понесло?!
– Пуля не спрашивает, хороший ты человек или плохой. Она просто летит и вышибает тебе мозги.
– Костя! Костёнок! Что же ты делаешь со мной?
– Делай всё, что прикажут!
– Давай заведём котёнка…
– Это самая печальная мелодия на свете, малыш.
– Надеюсь, это хотя бы не из-за меня?
– Не стой в дверях, проходи!
– Но люди не встречаются — они обретают друг друга.
Неожиданно чья-то сильная ладонь – нежность другого человека – заботливо подхватывает уставшее тело и вовремя выносит его на мерно дышащую поверхность воды – туда, где солнечные лучи бликами рассыпаются на мелкие грани, усыпая собой всё пространство, во всех направлениях до самого горизонта. Океан даёт Рустаму дополнительный шанс. Пока не принимает. Что-то, может, главное, до сих пор не сделано, самое важное не испытано. Рустам, спасённый, качается на волнах спокойствия и умиротворения.
Олег делает глубокий вдох, грудь плавно вздымается, голова Рустама покорно подчиняется движению. Выдох. Рустам срывается в невесомый полёт, падение под стук сердечных ритмов. Миг – и океан замирает, стук смолкает; Рустам повисает между океаном и небом, прошлым и будущим, ему открывается подлинная природа действительности – есть лишь настоящее. А имя его – пустота. Безмолвие. В этой пустоте нет географии. Ни единой точки. Оттолкнуться не от чего, опереться не на что. Да это и не требуется. Потому что того, кому или чему требуется опора, тоже нет. Но настоящее – и подлинно, и иллюзорно; снова стук сердца – и цикл возобновляется: подхваченный невидимой рукой Рустам летит навстречу небу.
Завороженный неторопливым движением океана, Рустам не сразу понимает, что волны постепенно выталкивают его безвольное тело на пустынный берег. Твёрдая опора на протяжении нескольких циклов всё ещё представляется миражом: кажется, что она есть, но волна набегает, и Рустам опять парит между мирами; однако с каждым новым перекатом линии миража становятся все более отчётливыми, земля – та действительно существует под ногами. Рустам выползает на мокрый песок и, обессиленный, теряет сознание.
С трудом разлепляет он налитые свинцом веки. Сколько времени прошло с тех пор, как он обрёл вторую жизнь? Час? День? Целая вечность? В по-прежнему ярком дневном свете различает Рустам перед собой, прямо перед глазами, диковинные рыжие нити, пробивающиеся сквозь толщи песка и камней, нити закручены в причудливые спирали.
Особо резвая волна лениво накатывает на пляж, поглощает эти нити, почти полностью обнимает выброшенного на землю человека, но в самый последний момент, призванная зовом сотворившего её океана, отступает, не смея перечить его воле.
Хрупкие нити выдерживают напор воды. Стелются по песку вслед за убегающей волной, распрямляются, но от спрятанной опоры своей не отрываются, держатся крепко, надёжно. Когда волна сходит, закручиваются в кольца обратно, поблёскивают хрустальными каплями. Руки едва слушаются, но Рустам настойчив – дотягивается правой до одной из ниточек, зажимает её между пальцами и пытается оторвать. Тщетно. Пальцы скользят по ней, словно по леске, но отделить её от остальных не могут. Рустам пробует раз за разом, кажется, что слышен даже скрип от трения, а результат всё тот же. Не отрывается. И другая остаётся на месте. И третья. И следующая.
– Ну-у, щекотно же, – смеётся Олег и ласково снимает руку Рустама со своей груди. – Ты за волосок тянешь, а у меня мурашки бегут аж по спине.
Рустам сдержанно смеётся в ответ, но, хитро сощурившись, делает вид, что намерен продолжить, дразнит Олега обманными движениями. Олег сторожит его действия, не даёт исполнить задуманное. Молодые люди дразнят друг друга, наконец, Олег не выдерживает, уличает момент, хватает Рустама за запястье и крепко зажимает его своей рукой:
– А вот теперь попробуй, – победно хохочет, – попробуй достать!
Рустам предпринимает пару попыток высвободиться, но понимает: шанса нет ни единого, друг намного сильнее его, с ним не совладать. А Олег тем временем, пользуясь преимуществом положения, переворачивает Рустама на спину и наваливается на его тонкую фигуру своими широкими плечами.
Новая волна прячет Рустама под собой полностью, он буквально чувствует её тяжесть на себе. Инстинктивно зажмуривается, затаив дыхание, ощущает, как солёная вода обволакивает его со всех сторон. Вдруг что-то мягкое, тёплое, обитающее в волне, легонько дотрагивается до его губ, вначале робко, стеснительно, потом всё сильнее, всё требовательнее. Рустаму нравятся эти прикосновения, в них спрятано желание, они наполняют его душу живительной влагой. Он недолго сопротивляется напору; эту борьбу ему не выиграть. Губы покорно размыкают объятия, чужое дыхание проникает внутрь.
Рустам никак не может напиться этим сладким нектаром. Он не хочет отпускать эту волну. Пальцами вцепляется в её текучую спину, оставляет на коже восемь красных полос. Но океан отступает, волна уходит вслед за ним. Опускается вниз по телу Рустама, напоследок целуя его в шею, плечо, грудь. Мокрой дорожкой стекает по животу и остаётся лужицей во впадине пупка.
Снова океан наползает на остров. Волна двумя крепкими ладонями поднимается вверх, со всей силой впивается ими в грудь Рустама. Подкрадывается за спину, приподнимает человека над песком.
Две красные жемчужины оказываются в той волне. Рустам поочерёдно зажимает их своими губами, ему нравится чувствовать, как жемчужины от подобных ласк немного увеличиваются в размерах и затвердевают. Если ещё и уколоть их кончиком языка, то волна тут же плотнее прижмётся к лицу, можно зарыться в водоросли, принесённые ею.
Волна приподнимает руки Рустама, смыкает их у него над головой. Шершавый песок осыпается по склону подмышек, тонкой ленточкой струится по коже.
Очередь Рустама быть океаном. Кипящей волной обрушивается он со всей неистовостью на остров. Горячие брызги поцелуев сыплются градом на лицо, плечи, шею Олега. Олег обхватывает руками голову Рустама, волна шумно обрушивается на тонкие нити.
В изгибах береговой линии есть укромная бухта. Океан облизывает весь остров, ища вход в эту гавань. Голова Рустама опускается всё ниже, Олег запускает пальцы в курчавые волосы. Бухта найдена, волна зарывается в густые заросли по окраинам.
Олег закрывает глаза, запрокинув голову, шумно дышит, просит Рустама не останавливаться. Дыхание разрывает изнутри и Рустама. Волны становятся всё выше, пышная белая пена окаймляет остров. Многометровые гиганты легко поднимаются над поверхностью, грозно несутся на прибрежные валуны. Выгибают отчаянно спину, и всей мощью наваливаются на камни, разбиваясь тут же на мириады крупных капель. Дрожит в ответ земля. Приходит в движение магма. Пик напряжения неминуемо приближается – ещё одна волна, и остров сотрясётся вместе с главным вулканом. Олег жестом останавливает Рустама:
– Погоди… Не сейчас… – шепчет пересохшими губами, рукой приподнимает лицо партнёра за подбородок, зовёт его губы прильнуть к своим.
Воды двух океанов обнимаются в каменистом проливе.
Слегка отдышавшись, Олег перехватывает инициативу. Кладёт Рустама на живот, сам бурной волной накатывает сверху. Языком рисует контуры уха. Одного. Другого. Скользит ладонями вниз по рукам Рустама, крепко стискивает запястья и собой укрывает хрупкое тело.
Линия шеи. Впадинка между лопатками. Река заполняет водами русло позвоночника, тянется до самой расщелины, до самого грота.
Рука Олега начинает исследовать эту часть острова. Стоны Рустама уходят в рыхлое нутро подушки, кажется, он готов взорваться от одних этих прикосновений. Смоченный слюной палец Олега ходит кругами, медленно приближаясь к заветной цели. Рустам приподнимается над мокрым песком, хочет отползти подальше от нахлёстывающих вод, но сил сопротивляться совсем не осталось – океан полностью подчинил его сознание своей воле, обхватывает его за колени и яростно кидает волны ко входу грота.
– Олег… – молитвенно просит Рустам его о пощаде. – Олег…
Но Олег непоколебим, намерен довести начатое до логического завершения. Резким движением переворачивает следующая волна тело Рустама на спину, из песка лепит ему подушку под голову и поясницу.
– Ты готов?
Рустам, едва приоткрыв глаза, тихо качает головой в знак согласия.
Океан аккуратно раздвигает своды. Ждёт мгновение, словно озираясь по сторонам, потом движется дальше. Доходит до условного предала, вновь останавливается. Снова есть только глаза. Тёмный гранит зрачков и еле различимые реки капилляров.
– Не больно? – слышит Рустам откуда-то сверху знакомый голос, голос эхом прокатывается по каменным стенам. Рустам отрицательно машет:
– Продолжай. Всё нормально…
Олег превращается в часть Рустама. Или это Рустам теперь – отражение Олега? В единстве противоположностей очень сложно отделить главное от частного, всё взаимосвязано, всё перетекает друг в друга. Чёрная и белая капли начинают кружиться всё быстрее, диффузия усиливается с каждым мгновением. Ритму круговорота вторят уже животные крики, словно кровь из порезанной артерии, хлыщущие из нутра. Олег упирается руками в пол, Рустам обхватывает его за спину, ноги сплетаются, сцепляются крепко. Волнение воды переходит в неистовый шторм, высокие волны белыми шапками почти касаются чёрных туч, бурлящих над океаном. Небо и вода, две стихии бросаются без оглядки в объятия друг друга, схлёстываются языками, телами, громом и треском. Шумит океан, вторит молниями ему небо. Посреди этого безумства неожиданно сильные толчки сотрясают маленький остров, и два вулкана извергаются одновременно раскалённой лавой…
И вдруг наступает тишина. Океан успокаивается, тучи рассеиваются над ним. Олег всей своей тяжестью обрушивается на Рустама, освобождённые, молодые люди тяжело дышат и умолкают…В шесть лет Рустам впервые влюбился. В школьного учителя по музыке Михаила Евгеньевича. Скажете: это невозможно – ну что может маленький мальчик понимать в таких сложных энергиях, как любовь?! Однако вот какое дело: жизнь не интересуется вашими представлениями о ней, она просто творит собственные законы. Перебирает, словно разноцветные бусины, человеческие судьбы, складывает их в замысловатый узор, и – если сочетание покажется ей забавным – будьте уверены: жизнь так и оставит эти бусины висеть рядом на соединяющей их нити. А потом, в один не очень удачный день, поддавшись мимолётному дурному настроению, щёлкнет острыми ножницами по этой же самой нити, и бусины, когда-то так услаждавшие её взгляд, рассыплются, стуча и подпрыгивая, по холодному полу в разные стороны; хорошо, если позже удастся отыскать каждую. Жизнь – это своенравная дама с неистребимой тягой к экспериментам и особым вкусом в выборе экстравагантных нарядов и украшений.
Итак, Рустам впервые влюбился. Конечно, это чувство не походило на то, каким один взрослый человек пылает при взгляде на другого взрослого человека. Но это точно была любовь. Любовь в концентрации, быть может, даже большей, чем у взрослых людей, которых она осеняет во второй, третий, десятый раз; ведь то, что испытывал шестилетний Рустам к двадцатипятилетнему Михаилу Евгеньевичу, было свободно от оков физической страсти и жажды обладания объектом восхищения – не эта ли чистота доказывает подлинность невыразимого понятия?
Любовь, как и положено, началась со свиданий: на исходе первого школьного сентября Рустам взял за правило на большой перемене, за редким исключением, наведываться в актовый зал – и там, заставая учителя скучающим от одиночества, просить его сыграть ту незабываемую мелодию, что играл Михаил Евгеньевич в их первую встречу. После нескольких уроков музыки обычно робкий с незнакомцами Рустам уже не боялся оставаться наедине с этим высоким болезненно худым молодым человеком, а Михаил Евгеньевич, изнеженный аристократ, тосковавший в деревенской тиши по суете родного города и поклонницам с изящным вкусом, как правило, и не отказывал. Он открывал инструмент, делал несколько пробных прикосновений, будто выспрашивая у клавиш их согласие поработать для маленького слушателя, затем выдерживал короткую паузу… и заполнял сумеречное помещение зала печальной сонатой Бетховена. Рустам же усаживался на тот самый стул в первом ряду от сцены, на котором он сидел на первом уроке, и, затаив дыхание, зачарованно следил за тем, как тонкие ухоженные пальцы учителя скользили по чёрно-белому полотну древнего, надтреснутого инструмента.
– Что это за мелодия, Михаил Евгеньевич?
– Это самая печальная мелодия на свете, малыш!
На третьей неделе свиданий Михаил Евгеньевич предложил своему единственному из всего школьного сообщества благодарному слушателю внести в программу ежедневных концертов большее разнообразие. Стоя на залитой солнечным светом сцене, учитель достал из рабочего портфеля потрёпанную тетрадь с нотами, и для Рустама зазвучали не только полюбившаяся им соната, но и отрывки из других музыкальных произведений, не менее величественные и волшебные. А в том, что это было самое настоящее волшебство, Рустам ни на секунду не сомневался: ведь надо же, только представить – его учитель музыки, игравший на уроках для всего класса какую-то незамысловатую трель, скучную и однообразную, оставшись с глазу на глаз, оказывается, превращает пианино в одухотворённое существо! Существо, которое, повинуясь указаниям худых рук, способно зазвучать так, что сердце в груди притихало от неизвестного, немного пугавшего, но одновременно пленявшего воображение чувства – и в этом чувстве хотелось полностью раствориться. И больше всего Рустама будоражила мысль, точнее, осознание, что всё это волшебство совершалось прямо у него на глазах: ни в ящике телевизора, который всего лишь воссоздавал в монохромном варианте дубликат реальности, когда-то существовавшей где-то за тысячи и тысячи километров – очень далеко и весьма давно, одним словом; ни в вечно трескучем эфире радиоаппарата, висевшего на кухонном окне и включавшегося крайне редко – как раз тогда, когда в телевизоре в сопровождении мерзкого свиста появлялась непонятная картинка, состоявшая из квадратиков и кругов, – а именно тут, здесь и сейчас, на расстоянии, когда до всего этого волшебства можно было дотянуться рукой и прикоснуться. И, конечно же, безмерно было восхищение Рустама тем, кто всё это чудо являл перед ним; тем сложнее было для ученика постижение того факта, что его учитель – такой же, как и он, живой человек, из крови и плоти. Однажды, пытаясь удостовериться в этом, Рустам решился встать с привычного места и поднялся на сцену прямо во время исполнения; захваченный исполнительским азартом Михаил Евгеньевич, не прерывая игры, лишь с удивлением наблюдал, как юный ценитель прекрасного вдруг подошёл к нему сзади и крепко, со всей детской наивностью, обнял за шею со спины. А Рустам в тот момент вдруг понял, что музыка пахнет ароматом свежего мужского пота, перемешанного с запахом неизвестного одеколона.
Более остальных Рустаму нравились мелодии, преисполненные, как и соната, щемящей тоской и грустью. Весёлые, озорные польки, громкие, шумные мазурки, торжественные фуги и благородные вальсы хоть и занимали его внимание, пока звучали, но никогда не оставались в памяти тем иллюзорным эхом, которое часами могло жить в голове собственным бытием. Наоборот: печальные, меланхолические зарисовки, выхваченные Михаилом Евгеньевичем на половине музыкальной фразы и брошенные так же, на полуноте, вызывали в Рустаме странное состояние взволнованности, будто что-то внутри откликалось на них знакомым ощущением осознаваемой только сейчас покинутости, брошенности, после таких мелодий хотелось плакать – и тут же смеяться, хотелось обнимать учителя, целовать его в небритые щёки – и следом убегать прочь из зала, застеснявшись собственных порывов, хотелось спрятаться от этого ощущения за пыльными кулисами – и так замирать, прислушиваясь к собственному дыханию. А потом ещё эти таинственные мелодии играли в голове до самого вечера, и перед сном, иногда – и в сновидениях, но наутро забывались, и Рустам с нетерпением ждал опять большой перемены, чтобы поспешить в цитадель искусства и попросить жившего там смотрителя напомнить, как они пахнут.
К началу ноября Рустам уже не представлял себе школьные будни без этих визитов и был по уши и ушами влюблён в Михаила Евгеньевича.
Однако детское счастье длилось недолго. Вернувшись к учёбе после осенних каникул, к великому своему огорчению Рустам узнал, что Михаил Евгеньевич больше не работает в их школе. Молодой учитель не справился с другой тоской, одолевавшей его в деревенском захолустье, и за неделю выпросил себе в областном управлении перевод в близлежащий город. Огорошенный этой новостью, преданный и опустошённый мальчишка проплакал все первые уроки, в то время как классная руководительница всё никак не могла взять в толк, в чём причина безутешных рыданий ребёнка. На большой перемене обессиленного от слёз Рустама отвели в класс старшей сестры, но и ей не удалось ничего добиться от распухшего лицом брата. Все решили, что Рустам заболел, и его отправили домой.
Рустам действительно заболел. Но только не телесным недугом, симптомы которого мать безуспешно пыталась отыскать в воспалённых глазах сына, а болезнью иного порядка. Это океан внутри, потревоженный чувством к Михаилу Евгеньевичу, впервые обнаружил перед Рустамом собственное существование. Тёмный, недвижимый, застывший в покое, он до сей поры пребывал в потаённом состоянии, ожидая, когда наступит время для первого шторма, которое должно было прийти ещё не скоро – ох, как не скоро. Но худая, в изломах фигура учителя музыки ворвалась в мир Рустама прежде срока, ворвалась божественным светом, потревожившим водную гладь неожиданно: на идеально ровной зеркальной поверхности океана отразились слабым свечением белые облака – от этого прикосновения света зеркало и задрожало.
– Что же с тобой? – тяжко вздохнула мать Рустама, подозрительно крутя в руках градусник, ртутный столбик которого на протяжении уже трёх дней настойчиво останавливался на отметке в 36,6. Ни температуры, ни кашля, ни болей в суставах. Но общая слабость и никакого аппетита.
– Мам, я хочу научиться играть на пианино, – вдруг заговорил Рустам чётко и ясно, удивив мать внезапным выздоровлением. – Отправь меня к Михаилу Евгеньевичу, пожалуйста!
Естественно, мальчишку никуда не отправили. Но несколько месяцев кряду, до самых летних каникул, Рустама не оставляла мечта поступить учиться в музыкальную школу, разговорами о которой сын преследовал мать буквально повсюду. Та терпеливо от них отмахивалась, надеясь, что странная блажь пройдёт сама собой.
Потом наступило лето.У него густая рыжая щетина, мускулистые волосатые руки и две татуировки на теле: одна – в виде солнца – окаймляет пупок, другая – образ диковинной красной рыбы – горит на левой груди. Это всё, что удаётся рассмотреть в тусклом мерцании грязного света. Они сталкиваются в лабиринте: в тесном и душном проходе, где мокрые мужские тела ударяются друг об друга, словно астероиды в космосе, чьи-то пальцы, как непреодолимая гравитация, смыкаются на запястье Рустама – и вот они уже поднимаются по лестнице наверх, на второй уровень, в зону приватных кабинок. Здесь тише, чем внизу, но по-прежнему пахнет едким сигаретным дымом и влажностью, поднимающейся из сауны.
– Тебе нравится? – пристроившийся сзади похититель кладёт ладонь Рустама себе на промежность; рука нащупывает под полотенцем внушительных размеров бугорок, который от прикосновения набухает ещё сильнее и становится ещё твёрже. Рустам молча кивает в ответ, и тогда две большие холодные ладони ложатся на плечи и направляют Рустама в самый дальний закуток. Дверь кабинки закрывается, раздаётся щелчок затворки. Рустам, повернув голову, целует одну из ладоней, и тут же ощущает, как руки незнакомца начинают с силой надавливать вниз, вынуждая Рустама опуститься на колени.
В следующее мгновение мужчина встаёт перед Рустамом, полотенце падает на пол, и чужая плоть размыкает сомкнутые губы: солоноватая и горячая, она сначала медленно, затем всё быстрее и ритмичнее погружается в затуманенное сигаретным дымом сознание, подобно ищейке, выискивая в пространстве души самые потаённые и тщательно охраняемые фантазии. Становится тяжело дышать, но рыжебородый великан, в раза полтора крупнее Рустама – и гораздо сильнее, крепкими бёдрами прижимает его за плечи к холодной стенке – так, что жертва не может даже дёрнуться, сжимает огромными ладонями затылок и резкими глубокими толчками прорывается почти до самой глотки, доводя терзаемое тело до приступов рвоты. Жёсткие волосы внизу живота пахнут мылом. Рустам начинает хрипеть, захлёбываясь собственной слюной, однако верзила, кажется, только сильнее заводится от этих звуков, в которых ему пока не слышится мольба о пощаде: привыкший властвовать над юными неискушёнными мальчиками, он знает точно, что момент остановиться ещё не наступил.
Экзекуция продолжается несколько минут. Наконец напор постепенно ослабевает, и толчки прекращаются. Борода вытаскивает свой член, отпускает Рустама. Тело раба опадает к стопам хозяина в попытках сделать несколько глубоких вдохов.
– Нравится, сучонок? – слышится голос откуда-то сверху, и Рустам снова покорно кивает.
– Хочешь ещё? – Не дожидаясь согласия, тяжёлая ладонь с силой хватает Рустама за волосы и, не отпуская, резко опрокидывает его голову назад. Следует болезненная пощёчина.
– Открой рот!
Рустам беспрекословно выполняет полученный приказ и в награду получает густую массу чужой слюны.
– Глотай, сучонок!
Рустам пытается, но его рвёт. Опять пощёчина. После нескольких плевков великан снова запихивает свой член в рот жертвы, продолжая ломать её и так истерзанную силу воли. На этот раз пытка не приносит столько дискомфорта, как в самом начале: Рустаму удаётся подстроиться под ритм чужих движений и делать в коротких паузах спасительные глотки воздуха. Вторая сессия длится гораздо дольше.
Удовлетворившись этим видом наказания, рыжая борода оставляет Рустама в покое на некоторое время. Измученный раб вновь припадает лицом к стопам хозяина и, пока тот отдыхает, из последних сил, словно битая собака, лижет их, будто говоря: я полностью в твоей власти.Типично-безликие бетонные здания на территории полузаброшенного завода на окраине города. Облуцевавшиеся оконные рамы, ржавые подтёки на стенах, покосившиеся и почерневшие от времени двери, обклеенные объявлениями и исписанные неприличными фразами. О том, что в одном из этих зданий можно найти лёгкое удовлетворение любым фантазиям, Рустам узнал случайно, от старого морщинистого педика, уже записавшегося на приём к смерти, но до сих пор не освободившегося от власти всепожирающей похоти.
С чего всё началось? С фотографии на сайте знакомств. На этой фотографии таинственный аристократ, в белом отутюженном костюме, чёрной сорочке и чёрной шляпе, небрежно надвинутой на глаза, вальяжно-постановочно развалился в огромном кресле на фоне камина, уставленного антикварными безделушками. Чёрные лакированные туфли на голую стопу, трость, небрежно зажатая подмышкой, указательный палец, лениво прикусанный зубами, – весь запечатлённый мгновенной вспышкой света облик мужчины будто насмехался над нравственными границами, призывая пересечь их вместе с ним и суля волнительное путешествие в самые потаённые уголки персонального ада.
Имя: Марсель.
Возраст: 37 лет.
Параметры: 185/80/22.
Знакомлюсь: с парнем или мужчиной.
Цель: для переписки, флирта, встречи, секса на один-два раза, группового секса, БДСМ.
Нравится: доминирование или подчинение, ролевые игры, экстрим.
О себе: напиши мне – и я открою тебе мир, о существовании которого ты и не подозревал.
Почему Рустам выбрал именно эту анкету?
Они встретились на следующий же день под промозглым ноябрьским небом в парке, на щербатой скамейке, что приютилась поодаль под сенью древнего клёна, облетевшего накануне.
– Я – Марсель, – представился подошедший мужчина, в жизни оказавшийся лет на двадцать старше собственной фотографии и сантиметров на тридцать ниже данного к ней описания.
Рустам разочарованно выдохнул: «Нет! Не может быть!» – на мгновение попытался убедить самого себя, что этот несуразный пузатый старикашка в потёртом пальто – всего лишь случайный прохожий, который сейчас спросит время (или как пройти туда-то, или закурить, или что-то в этом роде) и исчезнет восвояси, но имя, которое было произнесено в зазвеневшем холодном воздухе, не оставляло никаких надежд увидеть молодого высокого француза, уверенного в собственной неотразимости и жаждущего абсолютной власти над любым, кто подползёт к его ногам.
– Артур, – соврал Рустам именем, которым представлялся на сайте.
– Давно меня ждёшь? – противным высоким голосом поинтересовался Марсель, жеманным жестом выуживая помятый носовой платок из кармана и обтирая им место рядом с Рустамом.
– Нет, – еле выдавил из себя Рустам, огорошенный столь неожиданной трансформацией виртуального образа в реального человека.
Марсель присел рядом, обдав Рустама запахом старости и дешёвого одеколона:
– А в жизни ты гораздо симпатичнее, чем на фото.
– Вы тоже, – кашлянул Рустам, сообразив в последний миг, что ложь, хоть и была продиктована этикетом, могла прозвучать грубой издёвкой. Однако Марсель, кажется, не заметил этого и поверил в искренность ответного комплимента, расплывшись в слащавой улыбке:
– Благодарю. Но давай сразу на ты. Ты голоден?
– Нет. – Снова ложь.
– А я вот да. Ты не против, если я съем это при тебе? – поинтересовался Марсель, указывая на бумажный свёрток, который он держал в руках.
– Нисколько, – Рустам напустил на себя равнодушный вид.
Марсель развернул шелестящую обёртку, в которой оказалась огромная дрожжевая булочка, присыпанная сахарной пудрой, – такие продавались в кондитерской, что приютилась в грязном вагончике у ворот в парк, и дряблыми губами, блестевшими бесцветной помадой, с вожделением впился в хрустящую корочку.
– Так ты, значит, недавно в этом городе? – спросил Марсель в следующее мгновение, с набитым ртом отрываясь от булочки и роняя крошки на подол пальто, но Рустам вместо того, чтобы ответить, уставился на жёлтые вставные зубы и представил, как могла бы пищать терзаемая сдоба, будь она живой. Не хотелось бы ему оказаться на её месте. Смесь отвращения с презрением наполнила существо Рустама.
– Ну так что? – промурлыкал Марсель через какое-то время, не дождавшись положенного ответа и снова вцепившись в добычу.
– А? Что? – очнулся Рустам.
– Я спрашиваю, как давно ты в нашем городе? – жуя, повторил Марсель вопрос, только сейчас заметив, как внимательно Рустам наблюдает за процессом поедания. – Ты точно не хочешь?
Марсель протянул Рустаму угощение, которое в надкусанных местах блестело нитями слюней, протянувшихся от одного конца корочки до другого.
– Нет, нет! – с тихим ужасом в голосе запротестовал Рустам, для пущей убедительности собственных слов несколько раз помахав перед булочкой ладонью.
– Ну смотри сам, – с придыханием пропел Марсель, довольный тем, что вся булочка всё же достанется ему одному. – Итак, как давно ты в городе?
– Около месяца, – к Рустаму наконец стало возвращаться ощущение настоящего.
– Ммм, – снова пропел Марсель. – Успел с кем-нибудь перепихнуться?
Перед словом «перепихнуться» Марсель сделал короткую, но красноречивую паузу в надежде на откровенный разговор, однако Рустам быстро пресёк неуклюжую попытку – состроил такую гримасу, что Марсель сразу понял: подобная лексика не одобряется, да и информация эта его не касается. Марсель обиженно повёл бровью. Дальнейшее уничтожение булочки прошло в молчании: старикашка погрузился в гастрономическое наслаждение, а Рустам стал продумывать варианты быстрого завершения начавшегося знакомства.
Через пару минут, длившихся для Рустама вечность, Марсель проглотил последний кусок, после чего смял бумагу, двумя пальцами – большим и указательным – собрал все крошки, просыпавшиеся на пальто, и ловким движением отправил их в рот.
Повисла неловка пауза.
– Кстати, – как бы нехотя обронил Марсель, доставая из колоды дежурных тем припрятанную козырную карту, – ты бываешь в «Дункане»?
– Где? – Рустам нахмурил лоб.
– В «Дункане», дурачок, – Марсель брезгливо фыркнул, давая понять, кто теперь хозяин положения. Но продолжил:
– Это такое секретное место у нас в городе есть. «Дункан» называется. Там собираются такие, как мы с тобой.
Марсель многозначительно подмигнул.
«Как мы с тобой…»
Рустам в ответ надменно ухмыльнулся, но в глубине души искренне расстроился – от осознания, что есть нечто действительно общее между ним и этим постаревшим искателем плотских утех:
– Нет, ни разу не слышал о таком.
– Много чего интересного есть там, в этом месте, – Марсель мечтательно погладил себя по лицу.
Рустам не сдавался, но поддержал разговор:
– Например?
– Например, лабиринт.
– Лабиринт? – Рустам постарался не выдать голосом собственную заинтересованность.
– Да! – к Марселю, кажется, вернулось доброе расположение духа, он бесцеремонно погладил Рустама по ноге, похотливым взглядом смерив того снизу-вверх. – Вот у тебя есть какие-нибудь непристойные фантазии, Артурчик?
– Возможно, – Рустам взял ладонь Марселя – та оказалась отталкивающе холодной – и убрал её с колена.
Марсель сморщил губы, будто говоря: «Подумаешь, какая цаца!», и заговорил снова немного обиженным голосом:
– Ну так вот: в этом лабиринте любую твою фантазию можно легко и запросто осуществить.
Похоть в глазах Марселя не оставляла сомнений в том, кого он видел на месте человека, осуществлявшего фантазии Рустама. Рустама такое поведение старикашки начало забавлять:
– И где же это место?
Марсель моментально оттаял, заговорщически улыбнулся, но взял показную паузу, приложив указательный палец к губам. Он повертелся на месте, отыскивая глазами мусорную урну, ближайшую из которых обнаружил в дальнем углу парка, за лужайкой, и обратился к Рустаму ещё более слащавым голосом, чем прежде:
– Голубчик, – Марсель распрямил спину, за которой выросли крылья надежды, – будь добр, выбрось это во-он туда. А потом я тебе обязательно отвечу.
Опять вульгарное подмигивание.
Рустам посмотрел в направлении, куда указывал собеседник. В голове моментально созрел план побега. В принципе, адрес секретного места можно узнать и самостоятельно, главное – Рустам знает, что искать. С деланным смирением молодой человек взял из рук пожилого сластолюбца скомканный шарик, неспешно пересёк лужайку, кинул, как тот просил, мусор в урну – и стремглав пустился наутёк из парка, у ворот нечаянно опрокинув пустое ведро, зачем-то оставленное прямо посреди прохода.
«Что, выкусил, старый хрыч?!.»
Отыскать «Дункан», о котором упомянул Марсель, оказалось делом несложным: всего-то стоило порыться в интернете, почитать пару городских форумов и обнаружить, что все маршруты вели на окраину города, в район бывшего военного завода, построенного лет шестьдесят назад. Гораздо труднее было иное – договориться с собственной нравственностью и пообещать ей то, чего в подобных местах как раз не требовалось – остаться святым при виде грешников. Само же место было не то рестораном, не то сауной и пряталось в одном из многочисленных хмурых корпусов – пришлось изрядно покружить по неприветливой и пустынной территории прежде, чем удалось приметить мужскую тень, юркнувшую в одно из полуподвальных помещений.
– Извините, – голос из вахтенной будки окликнул Рустама в спину, – Вы что-то ищете?
Рустам обернулся, в полутьме отыскивая взглядом хозяина голоса; тот, подметив растерянность новичка, поспешил приоткрыть окошко, освещая тёмный коридор квадратом света.
– Вы что-то ищете? – повторил вахтёр.
– Да, – неуверенно шагнул Рустам по направлению к будке. – Я ищу «Дункан». Это здесь?
Мужчина в будке, пожилой колобок, смерил Рустама внимательным взглядом из-под очков прежде, чем ответить:
– Возможно. Но только «Дункан» – это заведение закрытого типа: для его посещения у Вас должна быть чья-нибудь рекомендация или пригласительный билет.
– Эээ, – Рустам замялся, соображая, как выкрутиться, – я узнал об этом месте… от Марселя. Знаете такого?
Взгляд охранника потеплел – теперь Рустам хорошо различал его лицо:
– Конечно, знаю.
Рустам облегчённо выдохнул:
– Ну вот, я пришёл сюда по его рекомендации.
– А вы ему кто? – прямо поинтересовался колобок, нисколько не заботясь о приличиях. – Очередной спарринг-партнёр?
– Вообще-то, мы едва знакомы, – сказал Рустам правду, задетый тем, что его могли причислить к сонму любовников этого старого недоразумения. – У нас было… эээ… была всего лишь одна встреча.
– А, понимаю, – иронично протянул вахтёр, с любопытством осматривая Рустама с ног до головы, – купились на его фотографию?
Рустам смущённо улыбнулся, но отпираться не имело смысла – кажется, колобок видел его насквозь:
– Ну, по правде сказать, да.
– Вот же вонючая срань! – весело выругался мужчина. – Сколько раз ему говорил: убери эту порнографию, не вводи людей в заблуждение!
Рустам не нашёлся, что на это ответить.
– А вы давно его видели? – продолжил охранник выуживать информацию и выжидающе поглядел на гостя.
Рустам задумался, после чего соврал:
– Пару недель назад.
Мужчина ещё раз посмотрел на Рустама долгим пронзительным взглядом, будто сканируя, потом хихикнул:
– Ладно! Тогда, если увидите его ещё раз, передайте этому старому пердуну, что если он не объявится в ближайшее время и не погасит долг, то его вонючую задницу ждут большие приключения, понятно?
– Да. Более чем, – Рустам непринуждённо рассмеялся, внутренне согласившись с оценкой, данной Марселю.
Мужчина в будке посмеялся в ответ, затем громыхнул отодвигаемым стулом, порылся где-то в глубине помещения и через несколько секунд протянул Рустаму в окошко огромный металлический ключ:
– Идите прямо по коридору и в конце направо. Чёрная большая дверь, обитая дерматином. Освещения сегодня в коридоре нет, поэтому будьте осторожны. Ключом отопрёте дверь и отдадите его официанту. Рассчитаетесь с ним же. Уходить будете другим путём, Вам покажут. Всё понятно?
– Да, спасибо! – обрадовавшись, Рустам в порыве эмоций протянул руку для рукопожатия в знак благодарности.
– И Вам приятного вечера! – довольно крякнул вахтёр, с удовольствием ответив Рустаму на его спонтанный жест.
Коридор оказался довольно длинным, метров триста. Где-то посередине этого тёмного тоннеля две аварийные лампы: одна – красная, другая – белая, – по очереди вспыхивали с одинаково установленным интервалом, на долю секунды освещая путь и позволяя посетителю осторожно пробираться вперёд. В пустом пространстве звук шагов отзывался от стен звонким эхом, но ближе к концу коридора, помимо этого эха, слух стал различать далёкую тихую музыку: было похоже, что где-то за одной из стен играли вживую на пианино или рояле.
Нужная дверь оказалась довольно громоздкой. Ключ с хрустом провернулся в замочной скважине, после чего Рустаму пришлось приложить немалое усилие, чтобы открыть массивную дверь. Спрятанное за дверью помещение оказалось небольшим, но уютным залом ресторана, настолько контрастировавшим со всем, что осталось снаружи, насколько это было возможно: неоновая лента голубого света мягко вырисовывала контуры окружающих предметов, на каждом столике лениво колыхалось пламя маленькой свечи, пахло вишнёвыми сигаретами и изысканной едой, где-то журчала вода.
– Добрый вечер! – откуда-то сбоку к Рустаму подплыл молодой человек в светлой рубашке и чёрном фартуке. – Добро пожаловать к нам!
– Добрый! – Рустам постарался придать своему голосу максимальную непринуждённость, хотя это было сложно: высокий худой парень, с тёмными волосами и аккуратной бородкой, моментально располагал к себе.
– Меня зовут Олег, – представился сотрудник заведения. – Позвольте мне взять Ваше пальто?
Олег протянул к Рустаму руки.
– Пожалуйста! – ещё бы Рустам не позволил такому красавцу снять с себя пальто – да тот мог снять с него всю одежду!
Управившись с пальто, Олег снова протянул руку:
– Ключ?
– Ах да, конечно! – Рустам отдал ключ, как велел охранник.
– Вы зашли через чёрный вход, – официант улыбнулся, чтобы придать своему голосу дружелюбность. – Не редкость для нашего заведения. Но в следующий раз используйте, пожалуйста, парадную дверь.
И указал куда-то вперёд, в сумрак. Рустам лишь кивнул в знак согласия.
– Проводить Вас к столику? – предложил Олег.
– Это было бы здорово!
Олег мягким движением скользнул по руке Рустама, не дав тому опомниться, и, взяв его ладонь в свою тёплую руку, повёл в глубь зала. Начало вечера опьяняло. От волнения, охватившего Рустама при мысли, с каким красавцем он идёт, взявшись за руки, слегка покачивало, мысли путались и разбегались по сторонам. В какой-то момент, пока мужчины пересекали зал, огибая столики, Рустаму показалось, что Олег время от времени легонько пожимает его пальцы своими, посылая таким образом тайные сигналы.
– Вот здесь, – они остановились у столика за дальней колонной. – Можете занять этот. Вам нравится?
– Да, отлично!
– Желаете что-нибудь выпить?
– Пожалуй.
– Вино? Или чего-нибудь покрепче?
– Вина будет достаточно.
– Красное? Белое?
– Пусть будет красное.
– Европейское? Аргентинское? Австралийское?
– На Ваш вкус. Я не очень разбираюсь в винах, поэтому доверюсь Вам.
– Хорошо, – Олег вежливо поклонился и исчез на некоторое время.
Рустам бегло осмотрелся. Людей в зале было немного: двое за столиком у фонтана (вот откуда доносилось журчание!), двое у барной стойки и один за спиной Рустама, через пару столов. Ещё кто-то играл на рояле, но инструмент располагался недалеко от барной стойки так, что она практически полностью скрывала фигуру музыканта, и рассмотреть его не представлялось возможным. Двое у фонтана, не скрывая любопытства, разглядывали Рустама, потягивая пиво. Рустам смущённо отвёл взгляд.
Олег вернулся с бутылкой красного вина и сливочным мороженым в фужере. Ягода вишни красовалась на самой верхушке сладкой горки, тремя каплями багрового сиропа стекая к стеклянному краю.
– Ваше вино и мороженое от джентльмена за тем столиком, – Олег кивнул направо, но столик, на который он показывал, был пуст – только непотушенная сигарета дымилась в пепельнице.
Рустам осторожно поинтересовался:
– И где же этот джентльмен?
– Он скоро вернётся, – ответил официант беспристрастным голосом, наполняя бокал тягучей красной жидкостью.
– Какое густое! – заметил Рустам вслух.
– Да, это особый сорт вина, немного странный по консистенции, но вкус, я Вас уверяю, отменный!
– И как этот сорт называется?
– «Лунная соната», – ловким движением ладони Олег подхватил бутылку за донышко и торжественно продемонстрировал Рустаму этикетку: на чёрном фоне серебряным тиснением строго посередине были выдавлены контуры Луны так, чтобы изображение походило на гравюру, внизу, размашистым рукописным шрифтом, было нанесено название.
– Красиво! – всё, что Рустаму пришло на ум сказать: не разбираясь в винах, он также никогда не знал и то, как правильно вести об этом напитке светские беседы.
Олег почтительно поставил бутылку в центр стола.
– Желаете заказать что-либо из меню?
Рустам замялся: он не был уверен, так ли он уж голоден, но на всякий случай попросил карту блюд и пообещал официанту сделать заказ позднее. Олег понимающе кивнул головой и растворился в сумраке зала.
Музыка тем временем смолкла, и за столиком с непотушенной сигаретой появился невысокий мужчина с чертами лица, выдающими в нём сына одного из горских народов. Горец издалека улыбнулся Рустаму, после чего вернулся к оставленной сигарете, сделал несколько неторопливых затяжек, каждую из которых он очень медленно выпускал тонкой струйкой из уголка рта. Долгие красноречивые взгляды, время от времени искавшие прямого контакта с глазами Рустама, предупреждали о том, что мимолётными, ничего не значившими улыбками не обойтись. Рустам стал чувствовать, как начинают гореть уши.
Докурив, мужчина встал из-за столика и подошёл к Рустаму. Его рукопожатие оказалось не таким жёстким, как могло представиться при беглом взгляде на его протянутую руку: тонкие узловатые пальцы, узкая костистая ладонь, на тыльной стороне которой из-под смуглой кожи проступали контуры кровеносных сосудов. Он был одет просто, но со вкусом: красная рубашка в мелкую клеточку, чёрный вязаный жилет, джинсы. Рустам постарался ответить максимально крепким жестом, чтобы вложить в первое прикосновение всю силу и твёрдость своего характера.
– Заур, – в хриплом голосе послышались долгие годы выкуренных сигарет.
– Рустам.
– Можно присесть? – акцент походил на тот, который свойственен кавказским народам.
– Да, конечно! – Рустам указал на стул, придвинутый к столу с противоположной стороны. Заур лёгким движением руки, словно это действие не потребовало от него никаких физических усилий, выхватил тяжёлый стул из-под столешницы, подставил его сбоку, поближе к Рустаму, после чего откинулся на спинку, расставив ноги и обнажив ширинку на плотных джинсах. Теперь Заура можно было рассмотреть более внимательно: карие глаза, густые ресницы, такие же густые, но тонкие брови, аккуратно подровнённая борода, в меру скрывавшая излишне выпиравшие скулы, пухлая нижняя губа, – на вид мужчине было лет тридцать-тридцать пять, однако такое ощущение могло быть вполне ошибочным из-за полусумрака в помещении и копны чёрных волос, зачёсанных на манер «битлов».
– Ты здесь впервые, – Заур произнёс эту фразу с такой интонацией, что было сложно понять, вопрос это или утверждение.
– Да, – неуверенно и медленно протянул Рустам, постаравшись придать голосу такую же неясность, которая бы была уместна и в том, и в другом случае.
– Ну и как тебе?
– Очень милое место, – Рустам обвёл взглядом зал.
– Можешь здесь никого не бояться, – лицо Заура расплылось в улыбке, самой широкой, на какую было способно. – В «Дункане» все свои.
Рустам смущённо улыбнулся в ответ, немного запутавшись в собственных эмоциях:
– Спасибо… Да… Я, вроде, как и не боюсь… Никого не боюсь здесь…
– Вот и хорошо, – Заур поменял положение: теперь он сел, сложив руки и опёршись ими на стол, лица собеседников стали ближе друг к другу. – Ты очень красивый.
Рустам раскраснелся ещё больше; застигнутый врасплох столь откровенной прямотой разговора с первых же мгновений он не знал, как реагировать.
– Спасибо, – всё, что удалось выдавить из себя.
– Да, очень красивый, – повторил Заур, в упор рассматривая Рустама и даже не пытаясь скрыть любопытства.
Мужчины некоторое время помолчали: Заур не сводил с Рустама глаз, в которых читалось одновременно и восхищение, и интерес исследователя, встретившегося лицом к лицу с необыкновенным объектом для наблюдения, а Рустам пытался сохранить естественность под таким пристальным взглядом, но выходило это у него, кажется, плохо.
– А ты давно знаешь это место? – наконец спросил Рустам, желая увести разговор от темы собственной красоты и переключить внимание собеседника со своей персоны.
Заур ухмыльнулся:
– Достаточно давно, чтобы знать всю его историю и всех местных завсегдатаев.
– И как они? – переходя на шёпот, спросил Рустам. – Хорошие люди?
– Наверное, не плохие, – Заур ответил нарочито громко. – Я особо не интересовался ими.
В висках у Рустама зашумело. Он почувствовал ловушку, уготованную ему Зауром, но всё равно не смог удержаться от того, чтобы не задать сам собой напрашивавшийся вопрос:
– Почему?
– Потому что это место создавалось не для них, – Заур кивнул в сторону двоих, сидевших за барной стойкой. – Они всего лишь декорация.
– Ах вот как! – Рустам деланно удивился. – Тогда интересно узнать, для кого же оно создавалось?
– Для тебя, – просто и непринуждённо ответил Заур. И добавил:
– Для нас с тобой.
– Для нас? – Рустам насторожился.
– Да, для нас. Место, где мы могли бы встретиться.
– Подожди-подожди, – Рустам часто заморгал: становилось непонятно, в какой плоскости развивается диалог – в плоскости переносного смысла, или же – что было бы странно! – прямого. – Хочешь сказать, что кто-то создал это место специально для нас?
– Не, не кто-то, – Заур сохранял спокойствие, – это я сам создал всё это, зная, что однажды ты придёшь сюда.
– Ааа, – на этот раз в голосе Рустама проскочили ноты иронии, он снова обвёл зал взглядом, словно пытаясь убедиться, что Заур говорит правду.
– И как тебе пришла в голову такая идея? – спросил Рустам после паузы; ирония по-прежнему сквозила в голосе.
– Без спросу! – Заур снова произнёс эту фразу чересчур громко, почти вскрикнул, так что двое у фонтана инстинктивно повернули головы в их сторону; заметив это, Заур всё же перешёл на шёпот. – Это же ведь не мы выбираем идеи, это они выбирают нас.
– То есть? – Рустам сощурился и подался вперёд.
– То есть мир идей первичен, а мир предметов вторичен. Не помню, кто из древних греков это первым сказал, но, если упрощённо, то это выглядит так: идеи витают, как бабочки, в пространстве, – Заур покрутил указательным пальцем в воздухе, обозначая траекторию полёта идей. – У них самостоятельное бытие, но они, идеи, очень хотят воплотиться в материи, поэтому постоянно ищут способ, как сделать это. Понимаешь?
Рустам отрицательно покачал головой.
– Вот, например, взять тебя, – Заур показал на Рустама. – Ведь ты не Рустам как таковой, а всего лишь воплощение идеи о Рустаме: вот у него, Рустама, должно быть такое тело, такой голос, такие привычки…
При этих словах Рустам недоверчиво осмотрел себя, будто усомнившись в собственном существовании.
– Так и с этим местом, – продолжил Заур. – Не я придумал его, это идея о нём выбрала меня и через меня воплотилась таким вот образом.
Заур сделал выжидающую паузу, чтобы дать собеседнику возможность осмыслить теорию. Рустам задумался, рукой потянувшись к мороженому.
– Или как написать роман, – Заур провёл пальцем по скатерти: от себя в сторону ладони Рустама, остановившейся у основания стеклянного фужера. – Что такое написать роман? Это не писатель садится и выдумывает сюжет, героев, нет! Это идея этого романа выбирает этого конкретного писателя и через него, через его труд перебирается жить в этот материальный мир – вот эти буквы соединяются на бумаге в эти слова, эти слова – в предложения, и так далее, и так далее…
Заур несколько раз ткнул пальцем в ладонь Рустама, после чего положил свою руку поверх руки Рустама.
– Писатель – это всего лишь антенна, которая способна уловить эту идею и транслировать её в нашу реальность, – закончил он объяснение.
– Кажется, я понял, – неуверенно протянул Рустам, одновременно предприняв осторожную попытку освободить свою руку, однако манёвр не удался: пальцы Заура, почувствовав ускользающее движение, мгновенно напряглись и уверенно сжали ладонь Рустама.
– Вот так это работает! – твёрдым голосом отчеканил Заур, при этом странный блеск мелькнул в его глазах.
Он умолк, продолжая внимательно изучать Рустама. Рустам поёжился в поиске следующей темы для дальнейшего разговора. Предыдущая, как он решил для себя, оказалась не слишком удачной.
– Это ты играл? – ухватился ум за первую попавшуюся мысль.
– Да. Тебе понравилось?
– Очень. Люблю живую музыку.
– Хочешь сыграю для тебя ещё? – в сумраке Заур сверкнул белизной зубов.
– Можно. Но лучше не сейчас, – Рустам вдруг осознал, что не желает, чтобы Заур отпускал его руку.
– Как скажешь, – тихо ответил Заур.
– Знаешь, – Рустам заколебался, почувствовав неуверенность в своём решении произнести вслух то, о чём только что решил поведать Зауру, – знаешь, в детстве я однажды услышал одну мелодию… Вернее, не однажды – это было в школе, когда я учился в первом классе: учительница повела нас как-то в актовый зал на урок музыки, и вот пока мы шли по коридору, я услышал её, эту мелодию. Она была прекрасна и необыкновенна. В полутёмном дурно пахнущем школьном коридоре услышать эти ноты… Это было что-то удивительное… Что-то… Что-то за гранью…
Глаза Рустама заблестели. Он умоляюще посмотрел на Заура, будто ища помощи и поддержки – как подобрать слова для того, чтобы описать чувства шестилетнего мальчика, впервые осознавшего всю силу красоты, скрытой за повседневностью. Заур свободной рукой коснулся щеки Рустама:
– Я тебя понимаю.
Рустам на время зажмурился, пытаясь сдержать слёзы.
– Поверь, я действительно понимаю, что ты хочешь сказать, – повторил Заур.
После этих слов Рустам сделал то, чего и не ожидал от себя: он вынул воткнутую в мороженое десертную ложку, провёл ею по подтаявшей сливочной массе, зацепив при этом одну из красных капель, и поднёс ложку к губам Заура. Тот улыбнулся, но в следующее же мгновение послушно разомкнул губы и принял угощение в смирении, подобном тому, каким прихожанин принимает из рук священника «тело Христово». Следующую порцию Рустам слизнул с ложки сам. Было во всём этом нечто необыкновенно волнительное.В начале того лета Рустам познакомился с капитаном Грантом. Сильный, благородный и смелый шотландец со страниц потрёпанной книги, одолженной в школьной библиотеке, постучался в воображение мальчишки могучим исполином с косматой бородой, загородив своей широкоплечей фигурой и угасавший образ хрупкого, как тростник, Михаила Евгеньевича, и редкие смутные сны, в которых к Рустаму наведывался отец: тот всегда являлся под самое утро, лица при этом не показывая, сажал сына на плечи и всё время указывал куда-то вдаль, за границу тёмного перелесья; что было там, куда указывал отец, понять Рустаму, как бы он ни силился вглядеться и рассмотреть, никак не удавалось – всякий раз сон в этом месте обрывался, и спящий ребёнок просыпался на мокрой от слёз подушке. Приход же Гранта всё изменил.
Лето выдалось жарким. Нестерпимый зной, установившись в конце мая, господствовал на протяжении уже двух месяцев, и степь, едва успевшая заколоситься яровыми хлебами, к середине июня выгорела полностью, превратившись в унылое тусклое пространство. К июлю суховеи вовсю кружили вдоль дорог столбы пыли, а скупые дожди не спасали – надвинувшись с севера, исполинские тучи, обещавшие пролиться благодатным ливнем, брызгали на землю тёплыми крупными каплями, после чего быстро рассеивались, оставляя землю по-прежнему растрескавшейся, а людей – разочарованными.
Но однажды щедрость небес всё же снизошла на измождённую землю послеполуденным потопом, и на следующее же утро Рустам, воспользовавшись тем, что жара хоть не намного, но всё же спала, отправился на деревенский пруд в поисках летних впечатлений – школьные каникулы незаметно пересекли экватор, а приключений как таковых ещё и не было: один изматывающий зной да бесконечные домашние хлопоты.
Пруд встретил мальчишку тоскливым пейзажем: несмотря на вчерашний дождь, некогда большой водоём заметно обмельчал, вода отступила, оставив после себя широкую ленту обнажившегося ила, и там, где раньше колосились густые заросли камышей, теперь только шелестели их мёртвые остовы. Рустам аккуратно, чтобы не порезаться сухими стеблями, просочился сквозь них и оказался внутри пустынного пространства, огороженного высокой серой стеной из растений. И только попав внутрь этого магического круга, где, за исключением тревожного гула ветра, царило почти полное безмолвие, маленький пилигрим смог в полной мере оценить реальный масштаб природного бедствия: пруд медленно умирал, и умирал он в одиночестве, забытый людскими голосами и кряканьем перелётных уток.
Рустам немного прошёлся вдоль камышей. Из находок, стоивших мальчишеского внимания, – только собачий череп да ржавый ключ. Становилось скучно. Надо было позвать кого-нибудь из друзей в это путешествие, да было поздно, поэтому, в последней надежде спасти от скуки предпринятый поход, Рустам решил осмотреть огромное дерево, высившееся вдали. Он неспешно побрёл к выбранной цели, по пути – в силу врождённой склонности к рефлексии – погрузившись в тягучие размышления.
Друзья… Вообще-то, это громко сказано, что они его друзья. Так, скорее вынужденные товарищи. За всю свою пока недолгую жизнь Рустам ни с кем из школьных или дворовых мальчишек не завёл особо доверительных отношений – отчасти из-за собственной любви к уединению, отчасти из-за материнского недовольного взгляда, коим она встречала каждый раз любого, кого Рустам приводил домой. Женщина, рано потерявшая мужа, буквально молилась на сына, самого младшего из троих детей, и всю ревностную материнскую опеку, не задумавшись о последствиях, обрушила на его хрупкие узкие плечи, выбрав теперь единственного мужчину в семье главной жертвой неустанной заботы. Недовольный взгляд – раз, хмурое молчаливое осуждение – два, мелкие замечания за ужином в адрес чужих детей об их неподобающем поведении – три, и вот Рустам уже неосознанно зарёкся заводить с кем-либо дружбу, предпочтя ей скрытые ото всех в душе тайные воздыхания по Михаилу Евгеньевичу, вернее, по тому смутному образу, который учитель на прощание оставил в воспоминаниях ученика. Этот образ поначалу был ярким, живым, Рустам отчётливо помнил и голос Михаила Евгеньевича, и запах его тела, однажды так чётко запечатлённый в сознании, и его манеру держать прямо спину во время музицирования, и его длинные тонкие пальцы, которыми он периодически проводил по волнистым волосам, оставляя в них неглубокие борозды… Но время шло, дни сцеплялись в кружево похожих друг на друга недель и месяцев, и портрет учителя стал постепенно тускнеть, звуки и ароматы, витавшие вокруг него, стали угасать, растворяться бесследно в прошлом, и, как бы ни пыталась память отчаянно удержать их, Михаил Евгеньевич, когда-то бывший рядом, когда-то такой доступный для объятий и поцелуев в щёки, всё же исподволь превращался в эфемерность, просыпался сквозь лица других людей – подобно песку, что сейчас просыпался меж пальцев Рустама, который время от времени набирал его в горсть и отпускал тонкой струйкой литься по ветру.
А чьи это были лица? Ну, к примеру, того же Серёжки – долговязого соседа, на три года старше Рустама. Отношения с Серёжкой носят для Рустама, по большей части, деловой характер и строятся на основании того факта, что их семейства в прагматичных целях пользуются по очереди одним и тем же садовым шлангом. Да, с Серёжкой Рустам как-то пару раз играл в карты в тени растущего у дома дерева и даже – было дело! – вместе с ним рассматривал картинки обнажённых девиц, тайно выдранных старшим товарищем с какого-то журнала, но всё же другом Серого назвать сложно; об этом свидетельствует хотя бы то, что Рустам никогда не обращался к нему по кличке – а ведь всем деревенским мальчишкам известно, что Серёгины настоящие друзья те, кому он позволяет называть себя в шутку «каланчой» и при этом никогда не бьёт их по затылку.
Или близнецы Антон и Роман. Они, Серёжкины младшие братья, два карапуза, которые только этой осенью пойдут в школу. Оба пухлые, круглый год бледнокожие и розовощёкие, будто и не братья они вовсе сухопарому и смуглому Серому. С такими дружбу водить сложно: мало того, что они младше Рустама, так и ещё глупые до невозможности; как про себя самого не раз отмечал Рустам – слегка даже туповатые и придурковатые. На их фоне старший брат, хоть и перебивался в школе с двоек на тройки, был так просто гением.
Толстяк Юрка. Одноклассник Рустама и по совместительству сосед по парте, рыхлый и вечно потный увалень. Да, Юрка безобидный, можно даже сказать, добрый, в меру сообразительный, только матерится безбожно и прикасаться к нему противно: если играть с ним в догонялки на перемене и если Юрке выпало водить, то лучше не попадаться ему в лапы – Юрка вечно хватает в охапку, словно нарочно пытаясь вымарать несчастную жертву в своём горячем липком поте, после чего приходится пахнуть им целый урок (а пахнуть им неприятно, это не то, что горький аромат одеколона, которым пользовался Михаил Евгеньевич). К счастью, убежать от Юрки-черепахи не сложно, только если уж совсем зазеваться.
А вот уж кого точно Рустам никогда не назовёт другом – не то что другом, даже товарищем! – так это Ваньку, отъявленного хулигана с покосившегося дома на противоположной стороне улицы. Этого мальчишку Рустам показательно презирал: как он объяснял всем подряд, за то, что тот имел склонность подворовывать сладости в магазине, но на самом деле – в ответ на то, что Ванька на протяжении уже нескольких месяцев не менее показательно игнорировал существование Рустама. Всё началось по осени. Когда всем стало ясно, что Рустам наделён недюжинной прилежностью и впечатляющими способностями к учёбе, после первой же четверти попав на школьную доску почёта, Ванька, учившийся двумя классами выше, тут же обратил свой взор на этого новоявленного героя и стал приставать к Рустаму с предложениями о дружбе: то на перемене придёт и сядет на парту Рустама, прямо перед носом, и начнёт всё что-то рассказывать про то, какой он, Иван, смелый, как все его боятся и как полезно было бы Рустаму водить с ним близкое знакомство – хотя бы потому, что он, Иван, по прозвищу «Грозный», может украсть в магазине сладости и ему за это ничего не будет; то по дороге домой со школы неожиданно нагонит Рустама, положит ему на плечо руку и давай навязывать эти самые угощения (в происхождении которых не было никаких сомнений); то вовсе на глазах у остальных мальчишек обнимет Рустама со спины, приподнимет его и прижмёт крепко к груди и давай так по коридорам расхаживать, крича всем, что Рустам – его лучший друг, чем немало смутит и так застенчивого первоклассника. Но стоило только Рустаму – следуя запрету матери, которая знала, какой репутацией пользовались на селе хоть сам Ванька, хоть его отчим, – дать этим настойчивым предложениям дружбы от ворот поворот, как Ванькина симпатия тут же сменилась постоянными подзатыльниками и затрещинами, отпускаемыми из-за спины; дело дошло до того, что в один из мартовских дней Рустам, чьё самолюбие под воздействием восторженных учительских похвал стало приобретать болезненную хрупкость, вернулся со школы весь в слезах: незамедлительно последовал визит матери в школу к классной руководительнице Рустама, их обеих – к Ванькиному отчиму, и Ваньке – самому грозному, по его же собственным словам, парню во всём школьном царстве – пришлось-таки на следующее утро явиться в класс Рустама и на глазах у всех его одноклассников приносить извинения. Естественно, после такого развития событий ни о какой дружбе речи быть не могло. Однако Рустам, приготовившись к продолжению войны, совершенно не ожидал, что противник изберёт другую тактику – полного игнорирования, и потому, обманутый собственными ожиданиями, не придумал ничего иного, как начать демонстрировать к врагу показательное презрение. Но вместе с глухим негодованием на Ваньку, несмотря на всё презрение, питаемое к нему, Рустам одновременно испытывал странное, самому себе необъяснимое влечение к прошлому обидчику – некую психологическую потребность постоянно возвращаться мыслями к его образу и желать, чтобы тот ещё раз подошёл к Рустаму со спины, хотя бы ещё разок обнял бы его так же крепко, как это было… Об этом Рустам никому не рассказывал (да и кому он мог доверить этот клубок сокровенных эмоций и желаний?), ни с кем не обсуждал, втайне боясь материнского гнева и завидуя остальным мальчишкам, у которых были отцы (даже у того же Ваньки, хоть и не родной, но имелся) и которые наверняка могли поговорить с ними на любые темы.
От отца Рустаму досталось в наследство единственное воспоминание: в солнечный полдень они пасут вместе с ним небольшую отару, и Рустам сидит у отца на шее, взирая с опаской на мир, горизонты которого неожиданно раздвинулись. Это была весна – да, он отчётливо помнит это, хотя бы потому, что отец поднёс его к цветущему дереву белой акации, и Рустам изумился: как это здорово – дотронуться самому до больших душистых гроздей, взирать на которые мальчишка привык снизу вверх. А ещё, уже с вершины нового роста, необычно было наблюдать за овцами, сновавшими у ног отца и перебегавшими друг другу дорогу в борьбе за сочные светло-зелёные метёлки, что щедро кустились под тенью акаций. И терпкий запах пота. Его источали густые чёрные волосы родителя, за которые сын крепко держался обеими руками и которые он сжимал тем сильнее, чем быстрее становился отцовский шаг, желавший поспеть за юркими степными ящерицами. Ни похорон, ни столпотворения родственников, съехавшихся на поминки годом позже, Рустам не запомнил. Как не запомнил он и лица человека, подарившего ему этот невероятно удивительный и безумно несправедливый мир.
Отец был смутной фигурой, неясно очерченным контуром, мифическим персонажем семейных преданий и легенд. Поверить в его некогда бывшее существование удавалось с трудом – в памяти, кроме того майского дня, больше ничего не хранилось, а воображению всё никак не удавалось связать воедино запах отцовского пота с собственным отражением в зеркале: а ведь если верить словам матери, Рустам был его точной копией. В итоге на туманный образ отца наслоились чужие краски, и преждевременно умерший степняк, потомок деда-араба, превратился сначала в учителя музыки, а позже – в капитана Гранта. Затерянного на острове, затерянном в океане.
А дальше?.. Дальше в результате сложных внутренних процессов в Рустаме проснулось психологическое влечение к мужчинам, озарявшим пространство его мальчишеской жизни и проявлявшим интерес к его персоне: это был зов древнего инстинкта, заложенного самой природой в каждого обладателя Y-хромосомы, – каждому мужчине в самых потаённых и тщательно скрываемых фантазиях требуется рядом присутствие не прекрасной пенелопы, а крепкое объятие себе подобного одиссея; далеко не всякий возвращающийся домой в этом признается во всеуслышание, но абсолютно каждый это знает – истина об этом спрятана где-то очень-очень глубоко внутри самой Итаки, истина об этом подтверждается тем фактом, что восемь из десяти мужчин хотя бы раз в жизни разделяли любовное ложе с другим мужчиной.
Душа Рустама ответила на призыв векового зова. Но ребёнок пока не осознавал в себе эту склонность, заложенную в него от рождения. Он просто искренне, всем естеством отдавался тому волнению, которое овладевало им при мысли об отце, двоюродном брате, учителе музыки или обидчике. И о моряках, которые до конца остались верны своему капитану. Рустаму стало доставлять истинное удовольствие вырисовывать их портреты в собственном воображении, после чего брать их поочерёдно за руку и брести вместе с каждым вдоль пустынного пляжа. Их глаза, их бороды, бугры плеч, напряжённо выпиравшие под мокрыми рубашками, пальцы рук, крепкие ноги… Что-то из всего этого было сутью той неразрешимой загадки, почему же они всё-таки так волновали его. Что именно в них притягивало? Не зная ответа и не представляя, где искать подсказку, Рустам решил, что всё дело в ступнях: поскольку и в повседневной жизни мальчишка, бредя домой со школы, имел привычку пристально смотреть себе под ноги, то и в мире потаённых фантазий он делал то же самое – представить загорелые мужские икры, покрытые густыми волосами, ему было намного легче, чем разглядеть лицо того, кого он держал за руку. Где-то посреди всех этих игр воображения однажды родилась волнительная идея – да такой силы, что поначалу Рустам испуганно отпрянул от неё, будто обжёгшись; но первоначальный испуг через несколько дней испарился, и ещё большая по силе привлекательность открылась для Рустама в этой фантазии – фантазии, долго сопровождавшей мальчишку в его невидимых для всех остальных путешествиях по внутреннему ландшафту. В той фантазии, держа за руку высокого хмурого мужчину, Рустам выбирается из зарослей тропических растений на берег океана; пляж залит ярким солнечным светом. Путники останавливаются у кромки воды, и мужчина начинает сосредоточенно вглядываться куда-то вдаль, поверх волн. На водной глади – почти штиль, ленивые воды неспешно накатывают на песок, облизывая босые ноги странников. Рустам пытается смотреть снизу вверх на своего спутника, но из-за ослепительного света, бьющего прямо в глаза, у него ничего не получается. Но Рустам знает, вернее чувствует, этот мужчина… Он… Что-то родное, что-то очень томительно-притягательное присутствует во всём его облике, Рустам чувствует к нему какую-то невероятную нежность, ему хочется обхватить мужчину за шею, зарыться носом в его шею, в запах его тела, но это так трудно… Такой яркий свет мешает всему этому… И тут происходит нечто, отчего по всему телу растекается приятная истома: Рустам опускается перед мужчиной на колени и начинает, вслед за волнами, целовать его солёные большие ступни. Целовать, тереться об них, подобно кошке, трущейся об ноги своего хозяина. А потом… Потом мужчина отрывает одну ступню от влажного песка и ставит её на спину Рустама, на четвереньках склонившегося к ногам божественного идола. Это самый восхитительный момент. Рустам испытывает от этого акта символического подчинения какое-то подлинное, глубокое чувство…
Единственным деревом, нарушавшим пустынность пляжа, оказалась старая засохшая ива. Причина гибели была очевидна: некогда тяжёлая крона в какой-то момент – возможно, от сильного порыва ветра – перевесила в одну сторону, и ствол, лишённый гибкости из-за малого количества влаги внутри, не выдержал и треснул пополам, расщепившись от самого корня и до середины. Рустам попытался забраться по нему повыше, чтобы рассмотреть окрестности, но ствол пугающе затрещал, и мальчишка оставил затею. Лучше спрятаться в тени и немного отдохнуть. Тем более солнце уже изрядно напекло макушку, а на небе вновь ни облачка – будто и не было накануне этого ужасного шторма, погубившего «Дункан» и выбросившего выжившего капитана на необитаемый остров. И кто бы мог подумать, что вслед за бурной радостью, когда несколько дней назад лоцман вновь – после стольких-то недель поисков и томительного ожидания! – поймал течение и корабль стал потихоньку набирать узлы, последует такая катастрофа, наступит полное крушение всех надежд и планов?! Дикая радость затмила им всем рассудок, главного помощника и подсказчика в море, и никто не предугадал, не почувствовал нутром смертельную опасность, что поджидала их впереди. Конечно же, во всём – главным образом и прежде всего – виноват он сам, капитан. Кто, как ни он, должен был посреди всей этой ликующей толпы – о да, теперь он понимает, как быстро вся система выстраиваемой дисциплины может рухнуть, превратив судовую команду в сборище наспех организованных дилетантов, – сохранить холодную трезвую голову и первым заметить грозную полосу на горизонте? Кто, как ни капитан, гарантирует успех предпринимаемой экспедиции и отвечает лично за жизнь каждого из своих моряков? Что скажет он – если Бог однажды всё же смилостивится над ним и позволит ему вернуться к родному берегу – тем матерям, жёнам, детям, что соберутся в порту в день его возвращения? Сможет ли он вообще взглянуть им в глаза? Скорее всего, измождённый душой и телом, заросший копной грязных волос, в потрёпанных обносках сойдёт он босыми ногами на шаткие, прогнившие доски пирса и молча в сопровождении конвоя проследует сквозь – опять-таки! – толпу бывших знакомых и друзей, которая с тем же гробовым молчанием будет медленно расступаться перед ним, десятками хмурых глаз вынося ему, капитану, вердикт народного собрания. В этой тишине на берегу будет слышно только, как плещется спокойно море – море, которое не прощает ни одной ошибки.
А затем, вероятнее всего, его будут судить. Но вначале посадят на какое-то время под домашний арест, пока не будут решены все официальные формальности и из столицы не будет получена депеша с разрешением для местного судьи свершить правосудие – сообразно тому, как тот его понимает и как умело может интерпретировать витиеватость закона. Будут судить, но не казнят. Нет, что вы – эпоха варварства давно канула в Лету, и нынче гуманность тех, кто никогда сам не выходил в море и о том, что такое настоящее мужество, имеет представление только по рассказам других, не знает границ. Просто это такая социальная необходимость – организовать в антураже символов власти общественное порицание героя, не сумевшего довести свой подвиг до конца. Если бы смог – сценарий встречи был бы иным, но в этом случае – нет.
Решение суда он уже знает сейчас, будучи выброшенным волнами на песчаный берег неизвестной необитаемой земли. Его лишат права называться капитаном и выходить в море. Даже в качестве рыбака-одиночки на самой старой, самой никому не нужной лодке. Может быть, ему даже запретят близко подходить к воде – сто ярдов в качестве уголовного наказания. Это будет самое большее, на что они решатся, действуя в рамках своих законов, прописанных на бумаге. Самое большее и самое подлое. Ведь им известно, что для того, кто является капитаном – не по званию, не по решению кого бы то ни было сверху, а по духу, по внутреннему, самостоятельному определению себя, – так вот, для того, кто является капитаном, нет более худшей доли, чем лишиться права быть рядом с морем. Капитаны одиноки – как одиноки острова в море, как одиноко каждое море и как одинок сам океан. Но именно в соприкосновении своего личного одиночества с вековым, тысячелетним одиночеством волн капитаны и обретают ту неуловимую словами суть, что заставляет их собирать под знамёна белоснежных парусов ничего не мыслящих в далёком мореплавании рыбаков и верить, что те смогут вырасти за время путешествия в настоящих матросов. Остальным этого не понять, не постичь глубины этой сути; поэтому и всё, что они могут, так это лишить капитанов священного права быть рядом с морем. Дабы успокоить собственное эго, ущемлённое смутным осознанием той истины, что сами-то они обделены подобным мужеством.
Но не об этом сейчас печалится капитан Рустам. Да, он позволит им сделать с собой всё, что угодно, может быть, он даже смирится с их приговором. Его до самых потаённых глубин сердца огорчает иное: то, что утром того дня, на который будет назначен суд, явится к дверям его дома сухая древняя старушонка, в тёмных траурных одеждах и с клюкой, выстроганной из ствола погибшей ивы. Явится, с огромным трудом преодолев путь через весь кучугур: несмотря на то, что каждый её шаг будет отдаваться сильными болями в суставах, что свет восходящего солнца будет слепить её и так подслеповатые, вечно слезящиеся глаза, несмотря на то, что ей будет тяжело дышать, потому что тело уже отвыкло совершать столь далёкие пешие прогулки, она тем не менее всё же придёт в то утро к дверям его дома, и, когда вернувшегося через много лет капитана, снова под конвоем, выведут через покосившийся проём, чтобы сопроводить к зданию суда, эта старушонка выступит из вновь собравшейся толпы чуть вперёд и без единого проронённого слова лишь плюнет ему в лицо – в лицо человека, заманившего её сына в это проклятое море. Матерью кого она будет? Лоцмана? Старшего помощника? Или любого из тех почти безусых юнцов, что в тот солнечный день загорали на палубе, беспечно смеясь и наслаждаясь приключением? Вот что доставляло Рустаму нестерпимую душевную боль.
Капитан знает: он должен будет пройти через это – принять её плевок. Принять смиренно это унижение. Как избавление. Как искупление хотя бы мизерной части вины. Чтобы её сын, упокоившийся на дне, обрёл истинное успокоение. Рустам понимает: должен. Но сможет ли? Не проще ли навсегда остаться на этом необитаемом острове, чтобы никогда не сталкиваться лицом к лицу с этой матерью, так величественно, так благородно сносящей постигшее её горе? Постигшее её по его вине. Да, его цель была такой же благородной – поспешить на помощь, спасти другого капитана, томившегося далеко-далеко в океане на таком же необитаемом острове. Томящегося и сейчас. Их отныне двое – одиноких, разделённых одиночеством океана. Но какой ценой обошлось ему его благородство!
Удручённый столь тяжёлыми раздумьями, капитан Рустам, прежде раздевшись догола и припрятав хорошенько вещи под корягой – вдруг остров обманывает его, претворяясь необитаемым, и не заметил, как дошёл до грязной воды пруда и вошёл в неё по самую шею. Раньше ему казалось, что если можно войти в воду по щиколотку, по пояс – и ничего страшного, то значит можно войти и по грудь: ведь никакой угрозы утонуть не будет. Но не дальше. Однако сегодня Рустам потерял осторожность и переступил установленный для самого себя предел. А глубина только этого и ждала, она коварна – и вот Рустам, забывший по детской беспечности, что никакой он не бывалый, хлебнувший немало морской соли капитан, а обыкновенный деревенский мальчонка, испугавшись, чувствует, как толщи тёмной воды подхватывают его вдруг ставшим невесомым и чужим тело, раскачивают его вверх-вниз подобно маленькому поплавку, а ноги не находят спасительной опоры. А ведь он совсем-совсем не умеет плавать! И Рустама вмиг охватывает уже не испуг, а самое настоящее отчаяние, мешающее вовремя нащупать потерянное дно: мальчишка начинает вытягивать стопы, пытаясь дотянуться до хоть какой-нибудь твёрдой точки, но не находит ничего, даже самого мелкого камушка, лишь тёплый, податливый ил, – и паника овладевает им полностью. Он принимается истошно колотить руками по воде, чем – однако – только усугубляет собственное положение, и грязные воды смыкаются у него над головой, и не паника, а уже самый дичайший животный страх прорывается мощным потоком в трюм его сознания. Неужели это всё?
– Помо..! – что есть мочи выкрикивает Рустам, изо всех сил; ему кажется, что он прокричал этот зов очень громко, достаточно громко, чтобы его могли услышать, но на самом деле крик его прозвучал лишь невнятным бульканьем. Солнце исчезает, вода заполняет рот, нос Рустама. Мальчишка глотает эту воду в надежде сделать спасительный вдох, но на смену одним плотным и грязным массам тут же приходят другие, Рустам барахтается, борясь за жизнь, но в сознании яркой молнией вспыхивает мысль, заполняющая собой всё внутреннее пространство человека, мысль, которая настолько холодна, что кажется, будто в ней спрятан весь холод Вселенной: «Неужели это всё?»
Неужели это всё? Неужели его жизнь закончится так глупо, такой нелепой, такой неожиданной смертью? Нет, этого не может быть! Это неправда! Не сейчас! Не в этот день! Ему ещё столько нужно сделать, столько нафантазировать, столько пережить и увидеть! Увидеть столько красоты! И маму увидеть ещё раз! И рассказать ей о том, что он помнит, конечно же, помнит отца! И признаться ей, как же он скучает по нему, как он хочет – дня не проходит без этого желания – вернуться в тот майский день! И как он любит её! Любит, несмотря на то, что она запрещает ему водить соседских мальчишек во двор! Это всё ерунда, неважно! Важно одно, и это единственное – он хочет жить! Обуреваемый страхом, Рустам вдруг вспоминает мёртвую бабочку, обнаруженную ранней весной на стекле окна летней кухни, – точнее, не саму бабочку, а узор от её крыльев: по осени безнадёжно бившаяся какое-то время об стекло запоздалая бабочка – видимо, не зная, что за окном её ждёт вовсе не тёплое лето, – в конце концов, промокнув от скопившейся влаги, прилипла обоими крыльями к холодной поверхности, да так, скорее всего, и погибла, вмёрзнув в стекло всем телом; за зиму тело насекомого иссохло, просыпалось, но – о чудо! – там, где в какой-то момент победила смерть, жизнь всё-таки оставила свою подпись узором симметричных линий. Рустам тогда поразился, что так порой бывает: живое существо умерло, а стекло до сих пор помнит его, – и вот сейчас, захлёбываясь грязной водой, Рустам почему-то вспоминает этот отпечаток.
Неожиданно что-то твёрдое и холодное касается Рустама со спины. И живое! Да, действительно живое! Мальчишка чувствует, как это нечто – скорее всего, какая-то рыба – движется, меняет положение, дотрагивается до него то в одном месте, то в другом. Обезумев наполовину от страха утонуть, а наполовину – быть съеденным (тут же вспомнились рассказы сестры об огромных сомах, обитающих на дне пруда и питающихся утопленниками), Рустам тем не менее пытается схватиться покрепче за животное и оттолкнуться от него, взобраться по нему, как по трапу, к спасительному вздоху, но цепляется только за что-то скользкое и острое. В свою очередь рыба начинает совершать невероятное – толкать утопающего наверх, будто понимая, что нужно делать. Неожиданно для самого себя Рустам вдруг успокаивается – будто другая половина, убережённая от лап безумства, побеждает, и мальчишка, ещё минуту назад пребывавший в нечеловеческом ужасе от осознания скорого финала, расслабляется, позволяя животному сделать своё дело, и вскорости ослепительное солнце вновь появляется над головой.
Спасён!
Будто со стороны наблюдает Рустам за тем, как кто-то – уже точно не рыба – волоком, схватив больно за волосы, вытаскивает его на берег. Но пока он не различает ничего, кроме брызг на ресницах и сплошного света за ними. Вода извергается из носа, от стального привкуса во рту хочется блевать, и Рустама даже немного рвёт, но это не страшно – ведь самое страшное осталось позади. Всё самое страшное осталось позади. Неужели он действительно спасён? Да, спасён! Сквозь мутную пелену на глазах проступают очертания чьих-то ног. Рустам, обессиленный случившимся, припадает лицом к стопам спасителя…– Ты как, в порядке? – откуда-то издалека, словно из глубокого колодца, послышалась человеческая речь. Солнце по-прежнему слепило глаза, и ничего, кроме расплывчатых очертаний смутного силуэта, рассмотреть не получалось. Хотелось ответить «да», но вместо слов из груди вырывались лишь вода да грудной кашель. Чья-то сильная рука заботливо перевернула Рустама на живот, после чего дрожащее тело ещё несколько минут содрогалось в рвотных конвульсиях.
Наконец полегчало. Темнота перед глазами рассеялась, и Рустаму удалось сфокусировать взгляд на мокром песке прямо перед носом. Ещё несколько мгновений – и к спасённому вернулись слух и обоняние. Было слышно, как шумел прибой. Пахло йодом и морской свежестью. Кто-то ласково ерошил волосы на голове, стряхивая с них песок и воду. Мокрая одежда противно липла к спине и ногам.
Рустам оторвал взгляд от песка и, жмурясь, поднял голову наверх. Прямо перед ним на корточках сидел мужчина: облачённый в белую тунику и шорты из грубой ткани, с волнистой шевелюрой и густой бородой, он походил на античного бога, но из-за густой растительности было сложно рассмотреть лицо детальней: единственное, что бросалось в глаза, – цвет этих самых глаз. Ярко-голубой цвет огромных глаз, с весёлым прищуром смотревших прямо в душу.
– Я уже стал думать, что ты никогда до меня не доберёшься, – с лёгким укором в голосе произнёс бог. Голос показался знакомым, но, как ни силился Рустам вспомнить, где он мог слышать этот тембр, ничего у него не вышло. Всё, что пришло на ум, – это задать простой вопрос:
– Ты кто?
– Меня зовут капитан Грант, – словно ожидав этого вопроса, быстро ответил незнакомец. – Вообще-то, мы знакомы, но ничего страшного, что ты меня не помнишь.
– Мы знакомы?! – удивился Рустам.
– Да. Причём очень давно.
– ?
– Я же сказал: ничего страшного, – мужчина вновь погладил Рустама по волосам. – Однажды ты меня вспомнишь. Вспомнишь, для чего ты здесь…
– Здесь? Где я? – Рустам беглым взглядом осмотрелся вокруг в поисках возможного ответа, но загадка осталась неразрешённой: какой-то пляж, пальмы поодаль, и вода, вода, вода – до самого горизонта.
– Ну, ответ очевиден: ты на пляже, – развёл капитан Грант руками, ещё шире, чем прежде, улыбнувшись.
– На пляже? – загадки следовали одна за другой. – На каком пляже?
– На единственном на этом необитаемом и безымянном острове, – кажется, Гранта весь этот диалог изрядно веселил. – Я проверял.
– На необитаемом?.. Но?.. Но как?! Как я сюда попал?
– Ммм, довольно сложным путём, – уже не сдерживая лёгкого смешка, с долей иронии в голосе гоготнул капитан. – На твоём месте я бы выбрал более простое решение, но ты же ведь всегда этим отличаешься – хочешь всё запутать и перемешать.
Из этих слов чувствовалось, что мужчина напротив знал гораздо больше, чем говорил, но по каким-то причинам не желал отвечать прямо. Тогда Рустам уже более настойчиво повторил вопрос:
– Где – я?
Глаза капитана продолжали улыбаться:
– Я не могу пока сказать. Ты мне всё равно не поверишь. Но однажды для тебя всё прояснится. Сейчас же могу заверить тебя только в одном: здесь ты в безопасности. Будь спокоен.
Рустам открыл рот, чтобы возразить на эти слова (какое спокойствие, когда в голове такой хаос?!), но неожиданно на душе вдруг стало действительно спокойно. Что-то в облике незнакомца свидетельствовало о том, что он говорил правду, – что-то, чего не постичь сознательно, но можно ощутить животным чутьём. Кажется, мужчина уловил это внутреннее состояние Рустама и потому, оттряхнув ладони от песка, поднялся и протянул Рустаму руку:
– Давай помогу.
Рустам с помощью протянутой ему ладони потихоньку встал, но тело было ещё ослаблено недавней борьбой с водой, и потому ноги пару раз подкосились. Мужчина ловким движением подхватил Рустама за талию и, перекинув его руку себе через плечо, взвалил молодого человека себе на бок.
– А ребёнок-то подрос! – весело кряхтя, пошутил Грант, распрямившись во весь рост. Рустам едва доставал носками до земли.
– Ты знал меня ребёнком? – удивлённо спросил он, повиснув на плече Гранта. От мужчины пахло костром и надёжностью.
– Не только тебя. Ну что, в путь?
– Куда? – спросил Рустам.
– На вершину того холма, – свободной рукой Грант указал куда-то в джунгли.
– А там что? – Рустам окинул взглядом расстилавшиеся впереди дебри.
– Дом.
Они молча заковыляли. Расстояние до дома оказалось не близким: пришлось пройти вдоль почти всего пляжа, напротив огромного валуна свернуть в заросли на едва заметную тропинку, подняться по уступам, цепляясь за свисавшие вниз лианы. Под конец дороги к Рустаму стали постепенно возвращаться силы и заключительную часть пути он преодолевал, опираясь уже не столько на спутника, сколько на собственные ноги. На вершине холма их ждала избушка, собранная из бамбука и широких пальмовых листьев.
– Ну вот мы и на месте, – торжественно объявил Грант, как только они ступили на полянку, вытоптанную перед входом в избушку. Капитан медленно освободился от объятий Рустама, осторожно, желая удостовериться, что тот вновь не повалится на землю, хотя это было излишне – Рустам уже довольно уверенно держался на собственных ногах.
– Ты здесь живёшь? – спросил Рустам, бегло осматривая окрестности.
– Да, – Грант отодвинул охапку веток, прикрывавших вход, и жестом пригласил Рустама первым переступить порог. – Уже очень много лет.
Внутри было сумрачно. Глазам пришлось долго привыкать к недостатку света, выискивая силуэты, которые напоминали бы очертания знакомых предметов. Грант, кажется, передвигался наощупь. По крайней мере, он шустро проскочил мимо, и через мгновение раздалось бешеное стуканье – хозяин жилища со всей мочи колотил обломком бамбукового ствола по засохшему кокосу, бегая от угла к углу.
– Что ты делаешь? – изумился Рустам.
– Разгоняю злых духов, – весело откликнулся Грант.
– Они существуют? – Рустам постарался перекричать шум, производимый Грантом.
– Ещё как! – прокричал капитан, ещё громче стуча по кокосу. – Заползают, пока меня нет дома, потом шипят по углам.
– А, ты вон о ком!..
Мрак отступил. Обстановка оказалось аскетичной, но уютной: топчан у дальней стены, огромный стол прямо посередине, плетёное кресло и многочисленные полки повсюду, заваленные всяким барахлом.
– Ты чего стесняешься?! – спросил хозяин. – Не стой в дверях, давай проходи!
От этих фраз вновь повеяло ощущением дежа вю: как будто Рустам уже слышал их, буквально слово в слово. Он неуверенно проследовал вглубь, сомневаясь, куда можно было бы присесть. Грант заметил смущение гостя и сам пододвинул ему единственное кресло.
– Ты голоден? – спросил Грант.
Рустам замялся.
– Значит, да, – Грант заметил смятение гостя. – Подожди тогда с полчасика: я разведу костёр и что-нибудь приготовлю.
– Кстати, а который час? – спохватился гость.
Капитан порылся на одной из полок, извлёк откуда-то из темноты потрёпанный временем конверт и молча протянул Рустаму.
– Что это? – Рустам бросил на протянутый конверт недоверчивый взгляд, тут же переведя его на Гранта.
– Это подарок, – глаза Гранта загадочно блеснули в полусумраке. – Один человек просил передать его тебе.
– Мне?
– Да, тебе! Держи же!
Удивлённый Рустам с опаской принял подарок:
– Что там внутри?
– Письмо, – Грант помедлил, словно в чём-то засомневавшись. Но тут же добавил:
– И ключ.
– Письмо и ключ? – Рустам встряхнул головой, пытаясь отогнать туман, вновь наползавший в сознание. – Какое письмо? От кого? Какой ключ?
Грант по-доброму ухмыльнулся:
– Вскрой и всё узнаешь. Уверен, ты удивишься.
После этих слов Грант зажёг одинокую свечу на столе и вышел наружу.Дорогой Рустам!
Надо повзрослеть, прежде чем быть готовым услышать эту историю – запутанный рассказ о прошлом, в котором ничего невозможно изменить, о настоящем, которое ускользает от нас всякий раз, как только мы начинаем полагать, что поймали его за хвост, и об обещанном времени, в котором мы все обретаем положенное нам счастье и умиротворение. Ты повзрослел раньше срока – словно та вишня, что в апреле вдруг зацвела по всему городу, и мне трудно сказать определённо, что послужило тому виной: была ли твоя неуёмная жажда новых знаний, сокрытых миром от тебя за дальними перелесьями, тем катализатором, что привела тебя в итоге на остров, ко мне; либо же твоя редкостная способность воображать до самого предела, до черты, к которой мало кто осмеливается приблизиться, поманила тебя настолько сильно, что ты, не осознавая механизма этой магии, невольно овладел опасным волшебством, что позволяет превращать кучевые облака в белопарусные головоломки; или же всё-таки потерявшийся в детстве ребёнок в конце концов прознал горькую судьбу своего младенчества и отправился в путь – отыскивать и собирать по свету родных, разбросанных так далеко друг от друга, что приходится забираться не только в самые заброшенные и потаённые уголки океана, но и в другие времена и другие пространства.
Я знаю, ты ищешь ответы – как любой другой человек, рано или поздно задающийся вопросом о смысле собственного существования. Но при этом в тебе есть одна удивительная черта характера, незаметная для большинства окружающих, которая, однако, не ускользнёт от внимательного и проницательного взгляда; полагаю, ты догадываешься, что я имею в виду.
Помнишь, как ты впервые обмолвился о том, что хотел бы завести котёнка? Это было, кажется, после очередной ссоры, не такой сильной, как бывали, но всё равно болезненной и оставляющей незаживающий шрам на отношениях:
– Только не надо уверять меня, что за всё время, пока мы вместе, ты ни разу не подумал о том, чтобы изменить мне!
– Я и не уверяю…
– Вот видишь, ты сам признаёшься в том, что так оно и есть!
– Нет, так оно не есть! То, что я не собираюсь потакать твоей паранойи, вовсе не означает, что я в чём-то...
– Я параноик?! Это ты меня называешь параноиком?! А кто читает сообщения в моём телефоне, пока я моюсь в душе?!
– В сотый раз тебе говорю, что не читал я никаких сообщений в твоём долбанном телефоне!
– Сам ты долбанный!
– Ага, в отличие от тебя, который сам себя не слышит!
– Конечно, не слышу. Мы же всё время только тебя должны слышать!
– Слушай, ты опять хочешь, чтобы мы разругались как тогда?
– Может, и хочу!
– А я вот не хочу. Если нечто подобное снова повторится, то это будет уже конец…
Долгое молчание.
– Ладно, давай не будем снова ссориться!
– Давай не будем!
Спичка чиркнула по серной боковине коробки, густой сигаретный дым медленно заклубился к потолку; в воздухе разлился запах печали и разочарования.
– Может, нам стоит завести котёнка?..
Вообще-то, это плохая человеческая привычка – ссориться. Какую отвратительную притягательность можно найти в доказывании собственной правоты и выяснении того, на чьей стороне правда, а на чьей – ложь?!. Ускользающей любви это не поможет, а принимать сильные эмоции, испытываемые во время примирения, за любовь… Ведь именно поэтому ты заговорил о котёнке, верно? В твоём воображении маленький пушистый комок, ещё не обретший конкретных очертаний – пола, клички, расцветки, длины шерсти и тому подобное, показался тебе в тот момент спасительным кругом, за который можно было уцепиться и с помощью которого удалось бы проплыть между Сциллой и Харибдой в совместное будущее. Но как ты уже понял, это была очередная иллюзия, одна из бесконечно многих, за которыми люди прячутся, когда им больно.
– Нет, нам не стоит этого делать.
– Почему?!
– Потому что это неправильно!
– А ты всегда поступаешь правильно?
– Не всегда, но стараюсь по мере возможности.
– А если то, что мы этого не сделаем, мне кажется неправильным? Как быть в этом случае?
– Ну уж как-нибудь разберись с этим сам, без меня, – последняя фраза из уст Рустама прозвучала не так твёрдо, как ему хотелось бы для того, чтобы поставить окончательную точку в этом разговоре, но некоторый эффект на Игоря она всё же возымела – его руки, до этого блуждавшие по телу Рустама, остановились, но убирать их Игорь пока не спешил.
– Как думаешь, он нас слышит? – спросил Игорь через некоторое время, указывая взглядом на храпевшего в кресле Костю, уснувшего прямо тут же, за новогодним застольем.
– Не знаю, – Рустам подтянул ноги, обхватив коленки руками. – Наверное, нет.
– И часто он так напивается? – Игорь отстранился.
– В последнее время да, – обречённо вздохнул Рустам. – Не понимаю, что с ним происходит.
– Может, он просто устал? – Игорь закурил.
– От чего? – голос Рустама прозвучал раздражённо.
– Ну, не знаю, – Игорь поискал взглядом пепельницу. – Например, от жизни.
– Это как? – Рустам, перехватив взгляд Игоря, указал тому на искомый предмет, затерявшийся среди использованных тарелок и бокалов. – Как можно устать от жизни?
– Очень легко, – Игорь, взяв пепельницу в руки, растянулся на диване. – Тебе разве не знакомо это чувство?
– Нет.
– Счастливчик! – в голосе Игоря проскочила нота иронии, словно предупреждение: ничего, и твоё время наступит. С хитрым прищуром он покосился на Рустама:
– Ты точно уверен, что нам не стоит этого делать?
Рустам заколебался в нерешительности:
– Не знаю… Не уверен…
Рука Игоря вновь заскользила медленно по изгибам, проверяя, насколько сильна неуверенность Рустама в одном и насколько слаба – в противоположном. Рустам, истосковавшийся по чужим ласкам, прикрыл глаза. Заметив это, Игорь отложил пепельницу с недокуренной сигаретой в сторону, придвинулся ближе, но замер, предоставляя другому самому сделать выбор. Рустам, почувствовав на лице тепло от дыхания Игоря, подался чуть вперёд. Их губы соприкоснулись.
Поцелуй вышел долгим и медленным. Оба мужчины словно боялись потерять контроль над происходящим, но жажда нежности и физического контакта всё же была больше.
– Ты знаешь, – прошептал Рустам, уличив паузу, – последние несколько месяцев у нас с Костей ни разу не было секса…
– Почему? – так же, шёпотом, спросил Игорь. Он приобнял Рустама посильнее, будто чувствуя, что тому понадобится поддержка, чтобы ответить.
– Мне кажется, – голос Рустама надломился, он открыл глаза, и по щеке скатилась слеза, – мне кажется, у него кто-то появился.
– В каком смысле? – уточнил Игорь, слизывая слезу.
– В смысле, помимо меня, – Рустаму пришлось сделать над собой психологическое усилие, чтобы произнести эту фразу: казалось, они, эти слова, будучи произнесёнными вслух, навсегда изменят его жизнь.
Однако Игорь, кажется, не воспринял только что сказанное всерьёз, весело фыркнув:
– В этой дыре-то? Не выдумывай!
Рустам ничего не ответил, но всем своим видом продемонстрировал, что ему не до шуток. Его серьёзный вид, печальный и хмурый одновременно, подействовал на Игоря, заставил его на несколько секунд отстраниться и заглянуть прямо в глаза Рустама, чтобы удостовериться, что тот действительно не шутит.
– Ты серьёзно? – Игорь сменил тон с шутливого на обеспокоенный.
– Игорь, более чем. Кто-то постоянно названивает и пишет ему, – Рустам указал рукой на Костю, – и каждый раз он либо уходит в другую комнату, либо сбрасывает.
– Может, – Игорь попытался вновь напустить на себя беспечный вид, – стоит тогда проверить его телефон, чтобы раз и навсегда рассеять туман…
– Думаешь, он настолько глуп, чтобы оставлять следы? – Рустам начал распаляться. – Наверняка, планируя сегодня напиться, он всё почистил и удалил.
– Ну, попытка не пытка…
Рустам задумался.
– Ты знаешь, всё это время, – продолжил он через некоторое время, – я думал об этом постоянно. Действительно, это не так уж и сложно – уличить момент и раз и навсегда избавиться от каких-либо сомнений… Но… Но я не знаю… Что-то сопротивляется внутри меня этому… Я боюсь и того, что это может оказаться правдой, и одновременно того, что я ошибаюсь. Если это правда, то… То я тогда не знаю, как жить дальше… А если нет? Что мне тогда делать с моим неверием? Как я прощу себе тот факт, что посмел усомниться в его верности?
– Рустам, – Игорь посмотрел на Рустама так, как уставшая злиться мать смотрит на нерадивое чадо, – по-моему, ты всё сильно усложняешь и накручиваешь. В том, чтобы проверить телефон любимого, нет ничего предосудительного. Мы все делаем это и не страдаем угрызениями совести. Своё надо охранять.
– Так ты думаешь, что стоит проверить? – Рустам взглянул на Игоря так, будто умолял его взять на себя всю ответственность за последствия, к которым приведёт такое решение.
– Немедленно…
Иллюзии… Помнишь ли ты, Рустам, момент, когда ты впервые вкусил всю сладость сего запретного плода и навсегда лишил себя возможности быть счастливым? По-настоящему счастливым. Когда это произошло? В то ли мгновение, когда ты попросил мать отправить тебя учиться в музыкальную школу? Или же это случилось раньше? Позже? В день, когда проснулось твоё воображение? Думаю, ответ на этот вопрос ни ты, ни я уже не найдём и не получим. Тогда стоит ли им задаваться?! Куда важнее другое – научился ли ты осознавать свои иллюзии и отделять правду жизни от игр собственных чувств и эмоций. Мне кажется, ты научился. И потому ты готов услышать эту историю. Вернее, целых три истории, сплетённых в один запутанный рассказ: про мальчика, плывущего через штормовое озеро, чтобы спасти своего отца; про брата, ищущего близнеца в самом горниле ужасной войны; и, наконец, про молодого любовника, заплутавшего в поисках ответа на вопрос, чего именно он хочет от своего тела и своего разума. Это выдуманные сюжеты, лишь отчасти повторяющие реальные события, но я хочу, чтобы ты их услышал: чужие повести, поведанные нам, становятся частью нашего собственного романа.
Итак, вот эта история…Светловолосый мальчишка, чуть постарше Рустама, ребром ладони стучит между лопатками – от жёстких постукиваний последние капли воды выходят из лёгких, и Рустам наконец-то может сделать глубокий свободный вдох. Сознание проясняется, но во рту по-прежнему чувствуется металлический привкус. Вокруг по-прежнему тихий солнечный день, наполненный духотой и зноем. Грязные воды пруда, ещё несколько минут назад казавшиеся вселенской бездной, готовой вот-вот проглотить Рустама, успокаиваются и вновь застывают в мелкой ряби, бегущей по поверхности.
– Ты как? – мальчишка заглядывает в глаза Рустама, пытаясь удостовериться, что тот в порядке. Рустам бросает молчаливый взгляд на своего спасителя, после чего от навалившегося на тело бессилия вновь припадает головой к стопам спасителя.
– Что произошло? – спрашивает тот.
Рустам прокашливается, но молчит.
– Алло! – мальчишка настаивает. – Что произошло? Ну-ка, посмотри на меня!
Незнакомец приподнимает лицо Рустама за подбородок и внимательным взглядом осматривает его:
– Говорить можешь?
Свет больно режет глаза. Рустам на пару секунд зажмуривается, чтобы сбросить с души последние ошмётки страха, откидывается на спину, как по внезапной боли, электрическим разрядом пробежавшей по коже, вдруг обнаруживает, что правая ладонь серьёзно пострадала – в запале борьбы за спасительный глоток воздуха он поранил её обо что-то острое: тонкий длинный порез протянулся почти вдоль всей линии жизни.
– Это ерунда, – говорит мальчишка рядом, – до свадьбы заживёт.
Он стаскивает с себя мокрую майку, выжимает её и, скрутив в жгут, перехватывает рану Рустама:
– Зажми посильней и подержи так некоторое время.
Рустам молча подчиняется.
– Ну так что, – продолжает мальчишка, – ты мне ответишь? Что случилось?
– Думал, получится искупаться, – Рустаму наконец-то удаётся выдавить из себя пару слов.
– Ну ты даёшь! – одновременно с удивлением и мягким укором в голосе говорит мальчишка. – Ты что не знаешь, что в такой воде нельзя купаться?
– Нет, – Рустам убирает с руки налипшие стебли. – Это почему?
– Из-за толстого слоя ила на дне: нога в такой проваливается – и всё, нет человека! – мальчишка скидывает с себя всю остальную одежду и выкручивает её.
– А ты откуда знаешь, что там на дне? – взгляд Рустама падает на член мальчишки, он впервые в жизни созерцает чужую наготу.
– Хм, – усмехнулся мальчишка, – так это и ежу понятно: если дождей нет столько времени, любой пруд, не имеющий подземных источников, мельчает и засоряется илом. Разве тебе никто не рассказывал об этом?
Рустам отрицательно покачал головой.
– Странно, – протянул мальчишка.
– Что странно?
– Что тебя отпустили одного на пруд, не предупредив о таких опасностях.
Рустам промолчал.
– Меня, кстати, зовут Сашей, – мальчишка протянул Рустаму развёрнутую ладонь. – А тебя?
– Рустам, – Рустам левой рукой ухватился за протянутую руку и с её помощью поднялся на ноги.
Сашка рассмеялся.
– Что смешного? – недоумённо спросил Рустам.
– Нет, ничего, – однако Сашка продолжал улыбаться и, подумав немного, всё же добавил:
– Ты смешной.
– Я смешной?! – Рустам слегка нахмурился. – Это ж почему?
– Не знаю, – Сашка не унимался. – Смешной – и всё.
– Ну ладно, – буркнул Рустам, оттряхивая колени от ила.
– Правда, не обижайся! Ты смешной в хорошем смысле.
Рустам заставил себя улыбнуться: как никак, сегодня он обязан Сашке жизнью, однако как это – быть смешным в хорошем смысле – он не мог представить, так как обычно, когда соседские дети или одноклассники над ним смеялась, это всегда выходило зло и обидно.
Рустам направился к коряге, под которой оставил вещи. Сашка пошёл рядом.
– А ты что здесь делаешь? – спросил Рустам Сашку, пока они шлёпали по прибрежной грязи, время от времени пытаясь прикрыть собственную наготу руками; Сашке было проще – он держал в руках скомканную одежду и мог использовать её для этих целей.
– То же, что и ты – хотел искупаться.
– Ну ты же сам сказал, что в такой воде нельзя плавать? – удивился Рустам.
– Так я и не собирался. Потом увидел, как ты барахтаешься, – и сразу понял, что надо спасать.
Рустам остановился, повернулся к Сашке и посмотрел ему прямо в глаза:
– А ты никому не расскажешь?
– Не расскажу что? – уточнил Сашка.
– Что я чуть не утонул, – Рустам сглотнул поднимавшуюся дрожь в голосе. – И что ты вытащил меня за волосы. Если расскажешь – меня засмеют.
Сашка пожал плечами:
– Ну если это так важно, то нет, не расскажу.
– Спасибо, – Рустам смущённо отвёл взгляд в сторону. – И спасибо, что спас меня.
Сашка понимающе улыбнулся. Они снова зашагали.
– Если честно, мне и рассказывать-то некому: я пока ещё никого здесь не знаю, – поделился Сашка.
– А ты к кому-то в гости приехал? – поинтересовался Рустам.
– Нет, – ответил Сашка. – Мы пару недель назад сюда переехали.
– Будете тут жить?
– Надеюсь.
– А откуда?
– Ой, издалека. С одного очень маленького посёлка в тайге.
– В тайге? Ух ты! – Рустам остановился у коряги, одной рукой неуклюже вытащил припрятанные вещи. – Наверное, у вас там красивая природа…
– Не то слово! – Сашка довольно всплеснул бровями. – Самая красивая!
– Давай посидим, – предложил Рустам: адреналин в его крови ещё полностью не переработался, от этого он чувствовал слабость в ногах и общую усталость.
Они спрятались в тени. Сашка предусмотрительно развесил свою одежду сушиться на солнце.
– А у нас природа – дрянь, – грустно вздохнул Рустам, сам удивившись случайно найденному определению, резкому и безапелляционному. – Одна степь да степь кругом.
– Ну зачем ты так сразу? – по-взрослому, мудро и смиренно, заметил Сашка. – Степь тоже обладает собственной красотой. Например, такие пространства…
Сашка повёл рукой вокруг, но Рустам, с нотой гнева в голосе, его прервал:
– Я ненавижу её! Однажды я отсюда уеду и никогда больше не вернусь.
Сашка недоверчиво посмотрел на Рустама, но не нашёлся, что ответить на это. Они помолчали.
Рустам поднялся, из-за пораненной руки кое-как натянул плавки и уже собрался нырнуть в шорты, как на мгновение задумался, после чего протянул их Сашке, продолжавшему сидеть в тени:
– На, надень это.
Сашка сопротивляться не стал.
– Ну как? – покрутился он на месте, демонстрируя Рустаму свою «обнову».
– В самую пору. До дома дойдёшь.
Так началась их дружба…
– Я предатель? – спустя много лет, вечером накануне полёта, спрашивает Рустам Сашку. Чемодан в последний раз сложен, застёгнут и немым приговором стоит прямо посреди комнаты.
– Нет, конечно, – отвечает Сашка: по его голосу трудно определить, расстроен ли он отъездом Рустама.
– Почему же я чувствую себя таковым? – Рустам, сидя на полу, отрешённым взглядом смотрит на чемодан, пытаясь понять, что за чувство царит сейчас внутри него самого – радость или опустошение.
– Потому что ты ещё не повзрослел, – Сашка кладёт свою ладонь на плечо Рустама. – Но ты обязательно повзрослеешь – я уверен!
– Думаешь? – Рустам оборачивается в сторону Сашки, расположившегося на кресле сзади, обхватывает его за пояс руками и утыкается лицом в шорты друга – маленькая уловка, хорошо знакомая Сашке, – Рустам так делает, когда не хочет принимать на себя ответственность за собственные решения.
– Сашка, я хочу и не хочу уезжать! – бубнит Рустам куда-то в пах Сашки; у этой уловки было ещё одно, тайное, предназначение, о котором Сашка не догадывался: Рустам прятался лицом в шортах друга не только для того, чтобы на время почувствовать себя маленьким ребёнком, ещё не отвечающим ни за какие свои поступки, но и для того, чтобы насладиться слабым ароматом Сашкиной промежности, шедшим от его домашней одежды. – С одной стороны, это такая возможность… Возможность поменять что-то в жизни… С другой… Я всё думаю… Вдруг у нас всё-таки может что-то получиться?
– Так, Рустам, решение уже принято! – Сашка придаёт своему голосу твёрдость – так, как он обычно делает, чтобы вразумить Рустама по тому или иному вопросу. – И мы уже сто раз говорили насчёт нас: мы просто друзья, братья, если хочешь. Но не более.
– Ууу! – Рустам хнычет наполовину в шутку, наполовину всерьёз. – Ну почему, почему я всегда люблю тех, кто не может любить меня в ответ?!
– Что значит «не может»? – укоряет Сашка Рустама. – Я люблю тебя – просто это другая любовь. И Костя тебя любит.
– Сашка! – Рустам уже по-настоящему плачет. – Я не могу так больше! Не могу любить вас всех одновременно!
На этот раз Сашка молчит. Проходит несколько минут.
– Кстати, вы договорились, где завтра встречаетесь в аэропорту? – Сашка предпринимает робкую попытку вернуть Рустама к действительности, как только тот немного успокаивается.
– Договорились, – обречённо вздыхает Рустам. Он отрывает голову от импровизированного убежища, ещё раз тяжело вздыхает, смотря заплаканными глазами на лучшего друга снизу вверх, наконец набирается духу, готовый отдать душу на растерзание жестокой реальности. – Сашка, а вдруг случится так, что мы больше с тобой не увидимся?
– Не городи ерунду! – спокойным голосом отвечает Сашка. – У нас у всех впереди долгая жизнь – даже успеем надоесть друг другу, а в старости собраться за самоваром и посмеяться над ней.
– Но всё же? – не унимается Рустам. – Вдруг завтра самолёт рухнет, или на острове я утону в океане, и ты навсегда потеряешь меня? Ты не думал об этом?
– Нет. Я о таком не думал, – Сашка качает головой, понимая, что Рустам неисправим в радикальности собственных фантазий. – Пообещай мне кое-что…
– Что?
– Не поступай так же, как в прошлый раз. Не повторяй историю с Артуром.
Сашка внимательно смотрит в глаза Рустама, желая удостовериться, что тот осознаёт всю важность произнесённого только что предостережения.
– Постараюсь, – тихо, но твёрдо произносит Рустам клятву, снова закрыв глаза.
– Рустам, я серьёзно! – Сашка берёт лицо Рустама в свои ладони и по-отечески целует его в лоб. – Мне больно видеть, как ты страдаешь. Не хочу больше видеть твои слёзы.
Рустам натужно улыбается, приободрённый порцией полученной нежности:
– Обещаю: ты больше их не увидишь.
Сашка в благодарность дарит Рустаму ещё одно отцовское благословение.
– Вот самолёт завтра рухнет, и ты не увидишь больше моих страданий, – неожиданно взрывается Рустам смехом.
– Дурак! – Сашка мягко отталкивает друга от себя. – Типун тебе на язык!
Рустам зажмуривается, высовывая только что проклятое место. Уличая момент, Сашка решается задать ещё один щекотливый, но важный вопрос:
– Что мне сказать твоей матери?
Выражение лица Рустама моментально меняется – тень грусти скользнула по его взгляду:
– Скажи, что я в отпуск уехал.
– К Артуру?
– Ага, – соглашается Рустам, обтирая щёки, но тут же спохватывается. – Хотя нет – не говори, что к нему. Скажи: просто в отпуск.
– Поверит?
– Мне всё равно, – Рустам безжалостен. – Не хочу с ней разговаривать…Грозную тень, мимолётно промелькнувшую над их маленьким и, как казалось Рустаму, уютным миром, он впервые заметил глубокой ночью, когда за окном бушевал ноябрьский тайфун: хлёсткие плети, сотканные ветром из дождя, то и дело стегали оконное стекло, но не их гулкие удары были причиной бессонницы. Костя сопел рядом, отвернувшись, и вот об этом обстоятельстве так долго и мучительно размышлял Рустам, переворачиваясь с бока на бок: обычно его возлюбленный засыпал, окутав Рустама своими крепкими объятиями, но этим вечером он впервые отказался от привычного распорядка, сославшись на усталость и головную боль. Пустяк, которому не стоило придавать ни малейшего значения? Пожалуй, если бы не мелочи, которые теперь, в непроглядной темноте, обретали тревожный смысл.
Например, несколько недель назад Костя, вернувшись с ночного дежурства, не стал, как было заведено, целовать встречавшего его Рустама прямо у порога: наоборот, мягко отстранившись от губ любимого, Костя поспешил в ванную комнату, откуда долго доносился шум льющейся воды и откуда он вышел, благоухая мятной свежестью зубной пасты. На вопрос, что произошло, Рустам получил ответ о несвежих рыбных консервах, что были съедены накануне, и последовавшей из-за них рвоте, запахом которой Костя не хотел осквернить священный ритуал встречи. Потом, через несколько дней, был странный вечерний звонок на Костин телефон – прямо посреди фильма, который они смотрели, в обнимку развалившись на диване: прежде чем ответить, Костя вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь – хотя до этого всегда поднимал трубку, не отрываясь от подушки. Рустама такое поведение слегка насторожило, но жаркий поцелуй (вместо ответа на вопрос Рустама, кто звонил) стёр зародившиеся было сомнения. А вчера на Костиной шее появилось красное пятно – небольшое, едва приметное.
Заснуть Рустаму удалось только далеко за полночь. Сон был поверхностным и не принёс успокоения.
Утро выдалось тихим, но мрачным: тайфун отпустил остров, уйдя обратно в океан, но оставил после себя серое небо и огромные лужи повсюду. Желая согреться и привести мысли хоть в какой-то порядок, Рустам задержался под струями горячего душа дольше обычного: было приятно ощущать, как вода била по спине, стекая в ложбинку между ягодицами. В такой момент думать о том, о чём думалось половину ночи, не хотелось. Что если это всего лишь паранойя и обманчивые приёмы беспокойного разума, которые неизвестно ещё куда могут завести? Может быть, это всего лишь совпадения, а мнительности характера Рустаму никогда было не занимать. Закончив мыться, Рустам завернулся в толстый халат и прошлёпал на кухню. Ночные тревоги почти испарились вместе с паром.
Костя курил на балконе, поёживаясь от холода. Опять не оделся, выскочил в одних трусах. И вот что с ним делать? Нежность переполнила сердце, и Рустам поспешил снять с вешалки свою осеннюю куртку, чтобы ею согреть Костю.
– Привет!
– Привет, малыш!
– Держи, а то замёрзнешь.
– Спасибо!
Костя сунул сигарету в уголок рта и проворно накинул куртку на голое тело. Океан шумел в это утро громче обычного.
Рустам вернулся в комнату. Костин телефон мигал на прикроватной тумбочке, сигнализируя о новом сообщении. Подозрения вновь закопошились в душе, отравляя обретённое было умиротворение. Кто мог прислать смс в такую рань? Мелькнула мысль открыть сообщение и прочитать его, но как только Рустам взял телефон в руки, так тут же скрипнула дверь на балконе. Испугавшись, Рустам вернул телефон на место, в смятении зачем-то схватив первое, что попалось в руки, – ключ от входной двери.
– Бррр! – Костя повёл плечами, стряхивая холод. Рустам помог ему снять куртку, машинально положив ключ во внутренний карман.
– Завтракать будешь?
– Чуть позже, ок? – Костя стремительно нырнул обратно под одеяло, на ходу схватив телефон с тумбы. Рустам заметил, как мобильный был отправлен под подушку. Опасения вернулись окончательно.
На кухню Рустам заходил, уже задыхаясь от накинувшейся на душу боли. Слёзы наворачивались на глаза, было тяжело дышать. В голове крутилось смутное определение того, что происходило, но внутренний голос категорически отказывался произнести слово, которое навсегда разделило бы жизнь на до и после. Разбитые на сковороду яйца оставались сырыми, пока Рустам не сообразил, что забыл подключить плиту. Всеми мыслями он находился сейчас там, в комнате за стеной, воображая, как Костя, воспользовавшись моментом уединения, читает тайное послание и в спешке на него отвечает. День был безнадёжно испорчен.
После обеда к Рустаму на работу заглянул Игорь с новостью о скором расформировании пограничной заставы и переводе его в посёлок на таможенный пункт в порту. Рустам визиту Игоря искренне обрадовался, уцепившись за малейшую возможность хотя бы ненадолго отвлечься от тяжёлых дум:
– И когда ты приступишь к новой работе?
– Думаю, что до Нового года успею, – Игорь без спроса взял со стола Рустама чашку с остывшим чаем и залпом выпил всё содержимое. – У нас уже всё оборудование вывезли, остались только люди.
– Кстати, коль уж ты заговорил о Новом годе, – Рустам поднялся из-за стола, прошёл к кулеру и заварил Игорю свежий чай, – есть планы по поводу празднования?
– Пока никаких. А что, есть предложение?
– Ничего сверхъестественного, – Рустам постарался придать голосу интонацию беспечности, – будут домашние посиделки с оливье и шампанским. Только я и Костя.
– Приму к сведению, – Игорь улыбнулся. – Если не поставят в дежурство, загляну на ваш «голубой огонёк».
Рустам улыбнулся в ответ на шутку, но развивать её двусмысленное содержание не стал: он никогда не обсуждал с Игорем тему отношений с Костей, хотя ясно осознавал, что Игорь всё понимает. Пожалуй, ещё с той первой встречи, когда в такой же пасмурный день Косте ни с того ни с сего вздумалось поехать в лес за грибами, и не куда-нибудь, а непременно в еловую чащу у пограничной заставы, посещение которой гражданскими лицами было запрещено.
– Ты уверен, что это хорошая идея? – с осторожностью поинтересовался Рустам у Кости ещё раз, пока тот, не обращая внимания на информационную табличку с изображением черепа и скрещённых костей, распутывал сетку-рабицу, служившую ограждением.
– Не бойся, всё будет хорошо!
– Да, но вообще-то тут сказано, что это закрытая территория, а мы нарушаем государственный запрет.
– Тебя это беспокоит? – Костя хмыкнул.
– Очень. Я, знаешь ли, не особо горю желанием только-только приехать на остров и быть пойманным за нарушение государственной границы.
– Трусишка зайка серенький! – Костя щёлкнул Рустама по носу. – Какая тут граница?! До Японии десять миль по морю! Да и вообще: подумаешь, поймают! Ничего страшного не случится – посадят на пару недель в одиночную камеру, да и дело с концом!
– С ума сошёл?! – змеёй зашипел зайка. – Какие две недели?!
– Самые плодотворные в твоей жизни, – Костя по-доброму, но явно намеренно издевался над любовником. – Я бы, например, использовал их для того, чтобы прочитать давно откладываемые книги.
– Видимо, ты именно так и поступишь, когда мы загремим? – сыронизировал Рустам.
Костя не ответил.
В этот момент он завершил начальный этап задуманного преступления и приступил к следующему – оттянул часть сетки и с осторожностью, чтобы не поцарапаться, пролез в образовавшийся узкий лаз. Рустам неодобрительно покачал головой, но последовал примеру. Оказывается, нарушать запреты, даже и государственные, не такое уж и страшное дело, если за компанию. Мужчины, подобрав корзинки, заранее перекинутые через верх ограждения, зашагали сквозь густой туман в сторону леса.
– Стой кто идёт! – послышался вдруг сбоку хриплый баритон.
Рустам не на шутку струхнул, но всего на долю секунду, так как Костя незамедлительно ответил:
– Свои! Чего так орать-то?
Из тумана проступила фигура, облачённая в военный камуфляж, с перекинутым через плечо автоматом.
– Батюшки! Кого я вижу? – всплеснул военный руками. – Сколько лет, сколько зим!
– Здорово-здорово! – Костя остановился, позволяя часовому подойти ближе. Поравнявшись, мужчины крепко обнялись.
– Ну ты, старик, даёшь! – уже не так эмоционально проговорил военный, не отпуская Костю из крепких объятий. – Свалил с острова и даже не предупредил!
– Ну я же вернулся! – по Костиному голосу Рустаму показалось, что тот смущён.
– И молодец, что вернулся! – Игорь наконец отстранился. – А я всех спрашиваю, кого знаю, куда Константин Николаевич исчез, а никто толком и не в курсе.
– Всего лишь долгожданный отпуск – ничего криминального, – Костино лицо залил румянец. – Решил к родителям съездить на материк, заодно переаттестацию пройти.
– Вижу, что прошёл успешно, – подмигнул Игорь. – Представишь?
– Это Рустам, – Костя сделал шаг назад, позволяя собеседнику протянуть руку для знакомства. – Рустам, это Игорь.
– Очень приятно! – Рустам ответил на рукопожатие, ладонь Игоря оказалась костистой и мозолистой.
– Взаимно! Наш человек? – хитро прищурившись и указывая на Рустама, обратился Игорь к Косте.
– Ещё какой! – в голосе Кости послышалась неподдельная гордость.
– Ну ладно, посмотрим.
Рустам немного сконфузился, не до конца понимая скрытый смысл фраз, но Костя с Игорем, кажется, этого не заметили: старые друзья уже продолжили делиться новостями, на время забыв о Рустаме, что дало ему возможность получше рассмотреть хозяина границы. Он был среднего роста, щуплого телосложения – судя по тому, как камуфляж местами провисал на фигуре, на вид – лет сорок, хотя из-за густой щетины ощущение возраста могло оказаться ошибочным. На правой руке, которой Игорь постоянно поправлял автомат на плече, на тыльной стороне ладони, красовалось татуировка в виде арабской вязи.
Неожиданно из ближайших зарослей выскочила немецкая овчарка. Собака подбежала к мужчинам и принялась бесцеремонно обнюхивать Костю с Рустамом.
– Свои, Гомер, свои! – твёрдым голосом скомандовал Игорь, предупреждая возможную агрессию со стороны животного.
– Гомер? – повторил Рустам. – Это в честь древнегреческого поэта?
– Его самого, – подтвердил Игорь. – Щенком глаза долго не хотел открывать: все из выводка уже прозрели, а он всё нет. Потом, правда, исправился. Кстати, Константин Николаевич к его прозрению имеет самое непосредственное отношение.
– Правда? – удивился Рустам, взглядом обратившись к Косте.
– Было дело, – улыбнулся тот. – У собак иногда такое бывает: веки срастаются сильнее положенного, тогда приходится хирургическим путём исправлять природное упущение.
– Можно сказать, открыл парню глаза на мир, – засмеялся Игорь.
– Ага, – грустно вздохнул Костя. – Если самому не получается, тогда хоть собакам помочь, что ли.
Гомер продолжал деловито сновать вокруг ног, не обращая внимания на людей, будто вовсе и не о нём шла речь.
– Ну а вы-то куда шли? – Игорь резко перевёл разговор в другое русло. – Опять по грибы?
– Опять по грибы, – буркнул Костя, внезапно переменившись в настроении, достал из нагрудного кармана пачку сигарет и закурил. – Есть в этом году?
– Полно, – обнадёжил Игорь, отмахиваясь от дыма. – Все, кто ходил, говорят, видимо-невидимо.
– А нам можно там побродить? – Костя указал на участок леса, попавший на огороженную территорию.
– Да сколько влезет! – усмехнулся Игорь, будто и не был он вовсе часовым, которому по долгу службы вменялось как раз охранять этот лес от проникновения посторонних. Вместо этого он без всякого спроса вынул из Костиных губ сигарету, затянулся пару раз, после чего протянул её обратно. – Только потапыч, слышал, продолжает лютовать в этом году.
– Тот же самый или новый?
– Не, того пристрелили по весне. А этот, видать, новый.
Повисла пауза. Костя с Игорем на пару раскурили сигарету. Рустаму молчание, наступившее словно по сговору, показалось немного странным, к тому же он обратил внимание, что Костины пальцы едва приметно дрожали (с чего бы вдруг?), а в глубине души вдруг обнаружилось чувство, очень похожее на ревность.
– Ну а ты, Рустам, что скажешь? – нарушил Игорь тишину, словно почувствовав, что Рустаму не по нраву такое течение беседы.
– О чём именно?
– Ну, например, нравится ли тебе остров? – Игорь как-то чересчур пристально посмотрел на Рустама.
– Очень, – вышло сухо и с каплей желчи.
– Ты главное не бойся его.
Рустам недоумённо пожал плечами:
– Да я, вроде как, и не боюсь.
– Ну вот и хорошо, – Игорь встряхнул плечами. – Наш остров пугливых не любит. Тут надо быть...
Гомер сорвался с места, перебив хозяина на полуслове. В мгновение ока собака скрылась в густом бамбучнике, и через несколько секунд мужчины заслышали её заливистый лай, обрушившийся непонятно на кого.
– Лису, поди, учуял? – предположил Игорь. И криком: – Гомер, назад!
– А разве лиса будет на территорию медведя заходить? – спросил Костя.
– Да леший их разберёт! – не зло выругался Игорь, всматриваясь поверх травы. – Сейчас всё так смешалось, что уже ничего не понять.
Гомер продолжал лаять.
– Ладно, парни, пойду посмотрю, чего он там, – Игорь наскоро попрощался, заспешив на голос собаки. – Увидимся!
– Обязательно! – бросил Костя в ответ.
– Вы знакомы? – задал Рустам риторический вопрос, надеясь получить дополнительные комментарии по поводу только что состоявшейся встречи, за время которой, как предположил Рустам, собеседники о большем умолчали, чем сказали.
Костя вопрос пропустил мимо ушей:
– Когда в лес зайдём, надо будет постоянно шуметь: медведь, если голоса людей заранее слышит, нападать не станет – уйдёт. Главное: нельзя его врасплох заставать – вот тогда он сразу кидается на человека.
Рустам не стал настаивать. Сейчас лучше отступить, чем идти в атаку. С некоторых пор (Рустам упустил, когда конкретно) с Костей стали происходить непонятные трансформации: заботливого и доброго человека периодически начал вытеснять угрюмый и молчаливый тип, который на любое давление реагировал ещё большей замкнутостью; предугадать приход этого второго Кости не представлялось возможным – он мог без предупреждения появиться как посреди солнечного дня, так и в разгар ненастья, мог заявиться всего на пару часов, а иногда – задержаться на несколько дней, порой казалось, что вот он – сейчас материализуется, но в итоге всё оборачивалось дымом ложной тревоги. Рустама эти метаморфозы тревожили, даже пугали, но вскоре он научился с ними смиряться, решив для себя, что такова неизбежность любой семейной жизни. Однако насчёт сигареты надо будет как-нибудь попозже всё же напомнить: ведь неприятно же наблюдать за тем, как твой любимый человек делит её с незнакомцем прямо на твоих глазах – во всём этом есть что-то неприемлемо интимное, ставящее под сомнение статус ваших отношений как отношений самых близких друг другу людей.
– Игорь! – Рустам в самый последний момент окликнул друга, остановив его буквально в дверях. Игорь повернулся:
– Да?
– Ты помнишь нашу первую встречу?
– Это когда вы за грибами ходили-то?
– Верно.
– Помню, конечно.
Рустам на мгновение замялся, сомневаясь, стоит ли продолжать, но в итоге всё же спросил, постаравшись придать своему голосу твёрдость прокурорской интонации:
– А помнишь, о чём вы разговаривали с Костей?
Игорь слегка нахмурился, почувствовав в вопросе Рустама некий подвох, но мимолётная тень, промелькнувшая на лице Игоря, тут же исчезла. Сжав губы, как делает обычно озадаченный внезапным вопросом человек, он отправился искать ответ глазами на потолке, но через несколько секунд чуть дрогнувшим голосом произнёс:
– Хоть убей, не помню. А о чём мы говорили?
Рустам слегка покраснел… и в самый последний миг передумал:
– Ладно, забудь!
Лицо Игоря расслабилось, и, расплывшись в улыбке, он спросил:
– Я не понял, это ты к чему спрашивал?
– Сказал же, забудь! – неожиданно для самого себя достаточно громко и раздражённо выпалил Рустам.
– Хорошо, как скажешь, – Игорь виновато пожал плечами и вышел.Визиты в «Дункан» стали для Рустама жизненно необходимым условием: как рыбе требуется время от времени всплывать на поверхность водоёма, чтобы сделать спасительный глоток воздуха и наполнить им плавательный пузырь, так и Рустаму встречи с Зауром давали возможность не задохнуться от людей в океане чужого города, возвращая позабытое давным-давно чувство, каково это – быть живым. В первую встречу проговорив ночь напролёт и даже не притронувшись к вину великолепного сорта «Лунная соната», Рустам в пятом часу утра обнаружил, что бесповоротно влюблён в Заура и отныне существование на этой планете самым прямым образом зависело от присутствия этого человека рядом. Это было действие древнего сокрытого в непроглядных глубинах человеческой сущности механизма, позволяющего нам в считанные минуты определить в незнакомце, сидящем напротив, родную, до боли близкую душу, которую, как утверждает теория реинкарнации, мы знали не только в этой, но и в другой, прошлой, жизни, и в жизни до той жизни, и так далее, и так далее – до абсолютной бесконечности, где растворяются все границы пространства и времени.
– Ты помнишь начало нашего первого разговора? – однажды спросил Заур Рустама. Их встречи на тот момент длились довольно продолжительное время.
– Конечно, – уверенным голосом ответил Рустам: он помнил этот разговор очень хорошо, отчётливо до самой мельчайшей детали.
– Помнишь, как я сказал тебе, что создал это место специально для нас, для того, чтобы мы могли здесь встретиться?
– Да.
– Как ты расценил мои слова, – Заур испытующе посмотрел на Рустама, – как метафору или в самом что ни на есть прямом смысле?
– Ну, скорее, как метафору, – уже не столь уверенно ответил Рустам. – Я подумал: ты говоришь о том, что просто всегда ждал в этом месте кого-то, в ком бы ты почувствовал своего человека. Это не обязательно мог оказаться я.
Заур понимающе улыбнулся, как родитель, который заранее знал ответ ребёнка, но которому было важно, чтобы ребёнок сам произнёс эти слова.
– А как ты думаешь, почему мы видимся только в этом месте? – продолжил Заур. – Почему каждый раз я провожаю тебя во-он до той двери, возле которой мы обнимаемся, и больше я не делаю ни единого шага, чтобы проводить тебя? Почему в ту дверь ты всегда выходишь один, без меня?
Рустам обернулся в сторону входа, на дверь, через которую он столько раз уходил и вновь возвращался, – теперь, после вопроса Заура, этот, казалось бы, знакомый предмет неожиданно предстал перед ним в новом свете, подобно тому, как кубики с выдавленными буквами на гранях, подаренные ребёнку раньше времени и потому использовавшиеся им исключительно для того, чтобы складываться в незамысловатую башенку, вдруг открылись бы перед ним в своём истинном предназначении.
– Не знаю, – Рустам пожал плечами. – Действительно, почему так?
Заур достал пачку сигарет из нагрудного кармана – сегодня вместо привычного вязаного жилета он надел джинсовую куртку – и закурил. Было заметно, что внутри него идут тяжёлые размышления. Наконец, на середине сигареты, он заговорил:
– Потому что это место существует исключительно в твоём воображении. Каждый раз, выходя в ту дверь, ты умираешь для этого мира и рождаешься для другого. А я… Я принадлежу этому, твоему внутреннему миру и не в силах выйти за его пределы.
Рустам нахмурился:
– Я не понимаю…
Заур взял руку Рустама в свою.
– Иди сюда, – шёпотом произнёс он, привлекая Рустама к себе. В следующее мгновение губы Заура коснулись губ Рустама, даря им вкус только что выкуренной вишнёвой сигареты. Поцелуй длился несколько минут.
– А теперь скажи, – Заур мягко отстранился, – этот поцелуй был реальным?
– К чему ты клонишь? – с тревогой в голосе спросил Рустам, его начали пугать туманные вопросы Заура. Но тот, кажется, не обратил на это внимание:
– Просто ответь.
– Ну, да, – Рустам попытался расслабиться и даже улыбнуться. – Очень даже реальным.
– А так, – Заур вновь прильнул к Рустаму, но на этот раз Рустам, закрыв глаза, не почувствовал вкус табака; вместо этого он услышал… Что это? Похоже, чайки кричат где-то вдалеке… И запах моря… И кто-то крепко, насколько возможно, сжимает Рустама в объятиях, беспрерывно покрывая лицо горячими влажными поцелуями, столь частыми и в столь хаотичном порядке, что трудно разомкнуть веки, чтобы прервать этот сладкий сон.
– Ты вернулся! Вернулся! – слышит Рустам восторженные возгласы, голос такой знакомый и родной. – Мой Рустам! Мой перс! Ты вернулся!
Рустам узнаёт этот голос. Тот самый голос, что несколько месяцев назад склонился над ним в городском парке. Олег. Добрый, великодушный, заботливый человек, единственный на всей планете почувствовавший в тот вечер одиночество Рустама и безо всяких условий подаривший ему свой кров и душевное тепло. Рустам в ответ обнимает Олега. Их губы находят друг друга, и время, расколовшееся в момент разлуки на прошлое и будущее, вновь обретает положенную цельность, чтобы исчезнуть.
Мгновение поцелуя становится вечностью. А вокруг бушует океан людей – люди куда-то торопятся, спешат по своим делам, толкаются и суетятся. Им дела нет до двух мужчин, крепко обнявшихся прямо посреди пирса и во внутренней тишине поцелуя постигающих самую суть мира.
Наконец Олег, не выпуская Рустама из объятий, делает шаг назад. С их последней встречи он слегка изменился: немного похудел, стал по-другому зачёсывать волосы, отпустил бороду и усы.
– Ну-у, как ты? – а вот голос всё тот же, мягкий и обволакивающий.
– Кажется, счастлив! – Рустам делает глубокий вдох, переводя дыхание. – Только коленку вот поранил.
– Где? – Олег бросает обеспокоенный взгляд вниз и только сейчас замечает, что колено друга расцарапано в кровь. – Эка тебя угораздило!
– Да ерунда! – беспечно машет Рустам рукой. – Споткнулся на последней ступеньке трапа и шмякнулся оземь. Мелочи жизни.
– Обожди, что ли! – Олег достаёт из кармана носовой платок, плюётся в него и, присев на корточки, бережно обтирает рану, словно мать, заботящаяся о своём ребёнке. Рустам не сопротивляется, хотя прикосновения хлопчатобумажной ткани и причиняют ему некоторую боль – но разве сравнится эта боль с тем чувством успокоения и умиротворения, что наступает в душе при виде родного человека, вкладывающего всю силу своего любящего сердца в этот незначительный акт маленького самопожертвования?!
– Куда торопился? – шутливым тоном журит Олег Рустама.
– Тебя обнять, – Рустам улыбается. – Я тебя сразу приметил в толпе. Ещё с палубы.
Олег бросает снизу красноречивый взгляд на Рустама:
– Прямо вот так сразу?
– Прямо вот так сразу.
– Эх! А я надеялся, что это я первым тебя увидел, – Олег оттирает последние крупицы грязи, прилипшие к ране, и поднимается. – Ладно, мой зоркий перс, пойдём уже, что ли…
Олег берёт рюкзак Рустама, взваливает его на одно плечо и, свободной рукой приобняв Рустама за плечи, увлекает его к выходу в город…
– Вы встретились? – внезапно прозвучал голос сзади. Рустам, вздрогнув от испуга, обернулся. За его спиной оказался Заур.
– С кем? – оправившись от испуга, спросил Рустам.
– С Олегом, – Заур выжидающе посмотрел на Рустама.
– Да.
– Это хорошо, – Заур облегчённо выдохнул. – Люди не должны расставаться и любить друг друга на расстоянии.
Рустам в изумлении огляделся: они стояли на пустынном зимнем пляже, достаточно близко к кромке, чтобы ощущать, как холодные солёные брызги от прибоя конопатили лицо, и слышать, как волны, повинуясь воле океана, в тысячелетнем ритме ударялись о прибрежные валуны. Повсюду был свет – он отражался от ослепительно чистого белого снега, и, кажется, в этом свете растворились все объекты вокруг.
– Где мы? – спросил изумлённый Рустам: свет был настолько ярок, что ему пришлось приложить ладонь ко лбу, чтобы получше рассмотреть Заура.
– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Заур.
– Не знаю…
– Разве это ничего тебе не напоминает? – Заур раскинул руки в стороны и покружился на месте.
Рустам осмотрелся вокруг ещё раз. Только свет и узкая полоска пляжа, терявшаяся вдалеке. Что-то было в этом пейзаже знакомое, но что, как ни силился Рустам понять, оставалось загадкой. И тут его осенило:
– Это… Это похоже… – ответ готов был сорваться с языка, но поверить в его правильность разум отказывался.
– Ну… – Заур напрягся.
– На одно… – Рустам засомневался: нет, этого не может быть. – Одно… воспоминание.
– Вот видишь! – Заур радостно ударил в ладоши. – Ты сам знаешь ответ!
– Да… – Рустам замялся. – Но это словно только часть… Не совсем полное воспоминание.
– Все воспоминания таковы – они лишь часть чего-то целого, осколки прошлого, вонзившиеся в нас.
– Но как я сюда попал? – спросил Рустам.
– Довольно просто, – хмыкнул Заур. – Однако это не самый главный вопрос сейчас.
– Не понимаю, – покачал Рустам головой.
– Человеческая природа такова, – Заур продолжил, – что мы зачастую задаёмся вопросами, поиск ответов на которые не имеет смысла. Было бы гораздо проще, если бы мы спрашивали о том, что действительно важно.
– И что же важно?
– Подумай, – Заур внимательно посмотрел на Рустама.
– Ммм… – Рустам помедлил. – Что это за место?
– Неверный вопрос, – Заур разочарованно поджал губы. – Ты же сам только что сказал, что это одно из твоих воспоминаний!
– То есть мы находимся сейчас в моём воспоминании? – попробовал уточнить Рустам.
Заур саркастически пожал плечами, говоря жестом, что на этот вопрос даже не стоит отвечать.
– Но как? – Рустам продолжал ходить по кругу.
– Способов миллион, – горский акцент Заура проступил сильнее обычного. – Ну так уж и быть – не стану мучать тебя. В данный момент ты спишь, и ты попал в это воспоминание через сон.
Как только Заур произнёс эти слова, к Рустаму вспышкой в сознании вернулось понимание: «Точно! Я же сплю!» – и на душе стало спокойнее.
– А что мы здесь делаем? – спросил Рустам. – Зачем мы в этом воспоминании?
– А это уже правильный вопрос! – обрадовался Заур. – Если честно, я и сам не знаю, но думаю, что вдвоём мы справимся.
– Справимся с чем?
– С поиском ответа на этот вопрос, глупыш! – Заур рассмеялся. – Ладно, ты постой здесь, а мне нужно сбегать во-он к тем дюнам.
Рустам попытался взглянуть туда, куда указывал Заур, и рассмотреть в том направлении очертания хотя бы каких-нибудь предметов, но свет по-прежнему слепил глаза и заливал собой практически всё пространство вокруг.
– Зачем тебе туда? – Рустаму не хотелось отпускать Заура, он боялся, что тот растворится в свете и не вернётся.
– До того, как ты появился, я запускал тут воздушного змея, – Заур показал катушку. – Однако нить оборвалась, и змей улетел за те дюны. Пойду принесу его обратно.
– Хорошо. Только не оставляй тут меня одного, – голос Рустама дрогнул, и, как ему самому почудилось, он едва не захныкал, как маленький ребёнок.
– Не буду, – Заур снова рассмеялся, исчезая в сиянии. – Я оставлю тебе следы…
Рустам бросил взгляд вниз, под ноги, и действительно обнаружил чёрные следы, оставленные на белом полотне снега. Он решился, было, пойти по ним за Зауром, как другой голос, такой же знакомый, окликнул его:
– Рустам!
Теперь Рустам повернулся в сторону воды – туда, откуда, как ему показалось, донёсся призыв. Неясный силуэт проступил из света, приближаясь и обретая всё чётче черты… Артура.
– Ты не знаешь, как мне найти Заура? – спросил Артур, как только он подошёл к Рустаму достаточно близко.
Рустам замешкался, не понимая, как Артур мог не заметить Заура, который был тут буквально секунду назад, но больше – от смущения: он впервые встретился с Артуром с момента их последнего разговора, окончившегося красноречивыми короткими гудками.
– Ты не знаешь, как мне найти Заура? – повторил Артур свой вопрос.
Неожиданно Рустамом овладел страх. Дикий, первородный страх, прорвавшийся в сознание огромной чёрной воронкой. Непроглядный, как мгла, и обжигающе холодный, как бездна самой смерти. Сердце бешено заколотилось, дыхание участилось. Рустам решил, что надо бежать. Убегать от Артура, потому что… Мысли, вслед за ринувшимся прочь человеком, понеслись в голове словно смерч. Надо бежать от Артура! Бежать! Потому что… Что? От Артура исходит опасность? Нет! Бежать! Артур любит его и никогда не причинит ему ничего плохого. Тогда почему? Ноги стали вязнуть в мокром песке, бег превратился в жалкие попытки двигаться вперёд. Потому что с Артуром связано… Связано… Ничего не выходило – какая-то неведомая сила удерживала Рустама на одном месте, преодолеть её сопротивление не получалось. Связано что-то плохое… Боль. Унижение. Перезвони мне завтра, хорошо? Стыд. Предательство. Привет, котёнок! Как дела? Боль. Он тебя любит? Ожидание. Теперь я спокоен. А то ты так долго молчишь... Тоска. Одиночество. Ты приедешь ко мне? Боль. Ты же тоже знаешь, у меня бессонница. Предательство. Боль… Боль… Боль…
В тщетных попытках разорвать невидимые путы и вырваться из плена человек теряет силы. Рустам падает на снег, на этот чистый белый саван, и громкие искренние рыдания сами собой прорываются из глубин его растерзанного сердца:
– Прости меня-я-я… Артур! Прости меня-я-я… По… По… Пожалуйста! Прости меня!
Рустам задыхается. Словно рыба, выброшенная из воды, жадно хватает ртом воздух, но это не помогает: слова и вдохи смешиваются, переплетаются, путаются.
– ААА… ААА… – в голосе слышатся раскаты надвигающейся истерики. – Прости-и-и… Я… Я…
Глубокие всхлипы грозятся перерасти в помутнение рассудка – и Рустам просыпается.
– Тише, малыш, тише! – в темноте успокаивающий шёпот Олега. – Тише!
К Рустаму возвращается осознание действительности: он проснулся от того, что кричал во сне. Тёплые осторожные поцелуи покрывают щёку, ласковая ладонь смахивает слёзы.
– Тише, мой родной! Тише! – успокаивающие поглаживания по груди. – Это всего лишь сон.
Рустам отвечает слабым всхлипом.
– Ну всё… Всё… Я рядом… – Олег привлекает Рустама к себе, поправляя подушку и заключая любимого в спасительные объятия. Рустам зарывается носом в подмышку любимого.
Проходит несколько минут.
– Олег? – наконец мычит Рустам, не отрывая лица от аромата найденного убежища.
– Ммм?
Пауза.
– Я тебя люблю!
– Я тебя тоже, малыш!
– Мы будем счастливы?
– Обязательно. Иначе и быть не может.
Мужчины ещё крепче прижимаются друг к другу, но даже эти объятия, вслед за словами, час спустя не спасают Рустама от осознания горькой истины: не у Артура он просил прощения во сне – нет, не у Артура. Он просил прощения у себя самого. За грех предательства, однажды совершённый. Но как раз это прощение, как верно понимал Рустам, он никогда так и не получит.– Что собираешься делать? – Игорь, скрестив руки на груди и опёршись на дверной косяк, загородил собой вход на кухню; он снял тёплую кофту и теперь остался в тёмно-зелёной армейской майке, из-под которой выглядывала чёрная густая растительность на груди. Рустам сидел на табуретке у подоконника, обхватив голову руками. За окном припозднившиеся соседи взрывали оставшиеся петарды, пьяными голосами поздравляя друг друга с наступлением нового года. Часы на столе пропищали три раза. Уже три часа нового календарного года позади. Прожиты, остались в прошлом. Что они успели принести Рустаму? Горькую правду и глубокое бездонное разочарование. Необычный подарок для самого долгожданного праздника.
– Ты знаешь этого Дениса? – наконец сухо и отрешённо, не оборачиваясь к Игорю, спросил Рустам.
– Немного, – неохотно протянул Игорь. – Пересекались с ним пару раз.
– Пересекались для чего? – Рустам приподнял голову и сфокусировал свой взгляд так, чтобы в тёмном оконном стекле, будто в зеркале, поймать отражение Игоря. Игорь не спешил с ответом: постоял, уставившись себе под ноги, потом разомкнул руки, чтобы поводить пальцем по узору на двери, потом вздохнул:
– Для того самого.
– Кто он такой? – Рустам отчеканил каждое слово.
– Местная знаменитость, – Игорь остановился и поймал взгляд Рустама в стекле. – Знаешь, в каждом медвежьем углу, подобном нашему, всегда находится такой персонаж: одинокий, неопределённого возраста, непонятно чем занимается по жизни, но при этом сносно выглядит и ведёт себя тихо, скромно, на людях не выпячивается, – для женатых мужиков со скелетом в шкафу самое то. Ну и для неженатых тоже.
– То есть все мужики на острове, которым приспичивает перепихнуться с другим мужиком, знают этого Дениса? – в голосе Рустама прозвучала смесь искреннего удивления и столь же искреннего негодования.
– Ну не знаю, все ли, – на устах Игоря мелькнула горькая усмешка. – Мы это между собой не обсуждаем.
Повисла пауза. Кажется, Рустаму потребовалось некоторое время, чтобы осознать и осмыслить только что услышанное – в голове вихрем пронеслись самые разнообразные мысли и эмоции: от любопытствующего интереса самому познакомиться с Денисом до ощущения, что все вокруг состояли в тайном сговоре, в детали которого Рустама никто не удосужился посвятить.
– А Косте-то это зачем? – Рустам наконец обернулся к Игорю.
– Вопрос не ко мне, – Игорь поднял и развёл руки в сторону – жест, которым обычно люди сдаются на милость правосудия. – Скорее, он к вам обоим.
– Хочешь сказать, что я чем-то не устраиваю Костю? – Рустам обиделся. – И поэтому он ходит искать это налево?
– Тебе виднее, – Игорь заложил руки за голову и потянулся.
Рустам вспылил:
– Да это мне в таком случае надо бегать к Денису! Мы не занимаемся с Костей сексом, потому что именно он не хочет этого!
– Не кричи так, – Игорь подошёл к Рустаму и попытался его успокоить, положив руки на плечи, – стены тонкие.
– А что, – на Рустама это, однако, не подействовало, – пусть слушают! Все же, наверно, и так всё знают! И тебе он, наверняка, всё рассказал уже!
– Поверь, я не знал, – Игорь постарался сохранить спокойствие. – Мы не настолько в близких отношениях.
– А вот мне так не показалось, – Рустам сердито скинул ладони Игоря со своих плеч.
– Не понял? – Игорь насторожился.
– Судя по тому, как вы мило выкуриваете одну сигарету на двоих, вы достаточно в близких отношениях, – Рустам интонацией выделил слово «близких». – И секреты у вас есть общие: думаешь, я не понял, о чём вы говорили тогда в лесу?!
– Ах это! – Игорь махнул рукой. – Это ерунда!
– Ерунда? – Рустам сощурился. – А мне вот интересно: вы спали друг с другом?
– Так, стоп! – Игорь запротестовал. – Рустам, остановись! Тебя несёт куда-то не туда.
– Ответь!
Игорь снова напрягся:
– Что ответить?
– Вы спали друг с другом? – стало ясно, что этой новогодней ночью Рустам твёрдо вознамерился сжечь Версаль. Игорь молча уставился на Рустама, потом тяжело вздохнул, но сказал правду:
– Да, мы спали друг с другом. Но это ровным счётом ничего не значит.
– Я так и знал! – Рустам щёлкнул пальцами. – Всегда подозревал об этом!
– Послушай, – Игорь придвинул другой табурет, уселся напротив Рустама и крепко взялся за его плечи. Рустам вновь попробовал освободиться, но на этот раз хватка Игоря оказалась крепкой и твёрдой. Поняв тщетность своих попыток, Рустам сдался, и тогда Игорь спокойным голосом проговорил:
– Послушай: да, мы переспали с Костей! Но это было давным-давно, ещё до тебя. И сейчас это ровным счётом ничего не значит. А ещё сейчас мы немного выпившие, маленько плохо соображаем – может, не будем ничего решать на пьяную голову? Давай успокоимся, пока не произошло чего-нибудь необратимого.
– Необратимое уже случилось, если ты не заметил, – грустно и обречённо обронил Рустам.
Игорь притянул Рустама к себе и заботливо обнял его за плечи:
– Не драматизируй, Рустам! Возможно, ничего и не было.
Рустам уронил голову Игорю на плечо:
– Хотелось бы мне в это верить. – Пауза. – Но это не так.
– Может, он просто дурачился, – Игорь предпринял попытку сделать какое-либо более-менее правдоподобное предположение, которое могло бы оправдать обнаруженную переписку и спасти Костю, а заодно – и их отношения с Рустамом, и вообще – отношения всех со всеми. – Ну, знаешь, мы же все так иногда делаем: переписываемся с незнакомцами, ведём с ними откровенные разговоры, говорим о том, о чём запрещаем себе говорить с любимыми.
Игорь склонил голову набок и заглянул в глаза Рустама:
– О том, что никогда не решимся сделать на самом деле. И что, – он потряс указательным пальцем, – кстати, слава богу!
Рустам обнял Игоря и расплакался:
– Игорь, я не могу так больше!
– Можешь, – Игорь несколько раз погладил Рустама по волосам, – можешь, малыш.Лабиринт. Долгие тесные коридоры, мутный свет и зеркала, зеркала, зеркала… Новичок, впервые попадающий сюда, испытывает странное чувство – сплав контролируемого страха и робкого любопытства, заставляющего двигаться вперёд, шаг за шагом к неизвестности. Повсюду слышатся стоны – разгорячённые мужские тела сплетаются в конвульсиях удовольствия и наслаждения, вскрики – в моменты достижения оргазма, невнятные звуки и отдельно различимые слова: «Да», «Давай», «Ещё»…
Рустам долго не решался войти в это сакральное пространство, испускающее запретный аромат сигаретного дыма и спермы: с момента исчезновения Заура прошло, пожалуй, несколько месяцев прежде, чем покинутая влюблённость сменилась глухой досадой, после – глубоким разочарованием и холодной отрешённостью при мысли об объекте нереализованного вожделения и в конце – стойким желанием поддаться искушению, позволить фантазиям завести себя так далеко, как получится.
– Ты сможешь противостоять лабиринту, если меня не будет рядом в течение долгого времени? – Заур задал этот вопрос накануне исчезновения, в их последнюю встречу.
– К чему ты это спрашиваешь? – глупый Рустам, совсем не догадался, не почуял нутром в тот миг, что Заур уже всё спланировал, решил за них двоих!
– Просто интересно, как ты оцениваешь свои силы, – Заур откинулся на спинку стула, принял свою любимую позу: нога на ногу, руки скрещены на груди.
– Конечно, смогу! – в собственной решимости не поддаться магии лабиринта Рустам был уверен. По крайней мере, в тот вечер был уверен. – Зачем мне это?
– Элементарно – для удовлетворения сексуального голода.
– Вряд ли мне это подходит.
– Почему?
– Случайный секс… С незнакомцами… – Рустам повёл плечами. – Меня это не устраивает.
– И что же ты будешь делать? Как ты договоришься с собственным телом, которое, как и ты, тоже имеет желания?
– Я уговорю его ждать тебя, – глаза Рустама увлажнились.
– Глупыш! – Заур усмехнулся, бросил взгляд в сторону. Помолчав, грустно вздохнул:
– Запомни, малыш: никто никогда не смог, не может и не сможет победить лабиринт! Рано или поздно каждый из нас переступает его порог и принимает правила игры.
– Но мне это действительно не нужно! Зачем…
Заур перехватил поток слов тремя пальцами, накрыв ими губы Рустама.
– Эх, Рустам, Рустам! – Заур мягко улыбнулся. – Не вини себя, когда нарушишь это слово. И особенно – когда услышишь, как я снова играю Бетховена…
– Извините, – бледнокожий толстяк в нелепых очках, обёрнутый единственно на поясе полотенцем, осторожно толкает Рустама в плечо, – позволите пройти?
Рустам, несколькими секундами ранее зачарованный собственным решением сделать то, от чего он так долго отказывался, – войти в лабиринт, приходит в себя и обнаруживает, что стоит прямо посреди дверного проёма и загораживает вход другим посетителям.
– Ах, да! Извините, – делает шаг в сторону, пропуская толстячка; тот, проплывая мимо подрагивающим пудингом, многозначительно подмигивает:
– Новенький, что ли? Симпатичный, однако.
И исчезает в жерле лабиринта.
Принятое решение уже не кажется Рустаму столь очевидным и желанным. Он колеблется: зайти в лабиринт – значит сдаться, отступить, как и предвидел Заур, от своего обещания; с другой стороны, остаться верным данной клятве – распять жизнь на кресте томительного ожидания, принести её в жертву, награду за которую в виде воскресения и благоденствия в вечности никто не обещал. Внутренняя борьба возобновляется, чаши весов качаются: перешивает то одна, то другая. Заур – да кто он вообще такой для Рустама, чтобы хранить ему верность?! Между ними и не было-то ничего, кроме обманчивых поцелуев и бесконечных разговоров. Да? Да. Но разве сердце не любило его? Не томилось ожиданием очередной встречи, не алкало прикосновений его рук и звука его голоса? Да? Да. Тогда что оно здесь делает? Ищет наслаждения. Ведь жизнь дана не для страданий. И не для служения навязанным принципам. Однако страдания возвышают. Поскольку что, как ни страдания, освобождают душу, очищают её от вековой пыли человеческих желаний, которые так же, как и принципы, навязываются извне? Что, как ни страдания, осмысляют и освещают путь в темноте проживаемых лет? Что, как ни страдания, приближают нас к пониманию самих себя?..
В конце концов побеждает искушение. Его аргументы всегда перевешивают: в яростном внутреннем споре сложных мыслительных конструкций простота искушения оказывается спасительным кругом – человек поддаётся искушению, чтобы не сойти с ума. И чтобы почувствовать себя живым. Любой лабиринт основывается на этом знании…
Тяжёлая рука хватает Рустама за волосы и запрокидывает его голову назад. Больно, но терпимо. Увесистая пощёчина, шум в висках.
– Рот открой, сучонок! – командует голос сверху.
Рустам подчиняется приказу. На некоторое время в тесной кабинке наступает тишина: кажется, что ничего не происходит. Однако эта пауза обманчива: на самом деле всё это время рыжая борода сосредоточенно напрягается, чтобы выдавить из эрегированного члена порцию мочи и оросить ею высунутый язык Рустама.
– Глотай! – раздаётся грозное приказание, как только горячая струя ударяется об лицо Рустама и частью попадает в горло.
Приступ рвоты. Снова пощёчина.
– Глотай, я тебе сказал! – Дурно пахнущая горячая жидкость теперь безостановочно льётся в открытый рот, пока верзила больно зажимает Рустаму нос: благодаря этому приёму что-то всё-таки получается проглотить, но что-то проливается и на пол.
– Вот так, сука! Пей!
Закончив изливаться, рыжая борода прижимает лицо Рустама к своему паху, водит им по жёстким волосам, густо поросшим внизу живота.
– Вот так! Вот так! – приговаривает. – Нравится?
Рустам невнятно мычит.
– Я не слышу!
– Да, – голос запутывается в волосах.
– Ты как отвечаешь, сучонок?! – борода отрывает голову Рустама от паха. – Нужно говорить: «Да, мой хозяин»!
Рустам жадно хватает воздух и сбитым дыханием выпаливает:
– Да, мой хозяин!
– Громче!
– Да, мой хозяин!!
– Ещё громче!!
– Да, мой хозяин!!! – Рустам почти надрывается.
– Вот так!
Рука прижимает голову сверху к ступням:
– Лижи, я сказал!
Рустам принимается лизать большие ступни. Великан довольно наблюдает за этой сценой сверху. Через некоторое время поднимает другую ногу и ставит её на спину терзаемого. Рустам, подчиняясь её силе, прогибается в пояснице. Звонкий удар по ягодице. Ещё удар. Ещё! И ещё! Кожа краснеет, каждый последующий удар оказывается чувствительнее предыдущего…
Ребёнок двумя маленькими ладошками обхватывает щиколотку мужчины и целует огрубевшую кожу на сгибе стопы. Вновь и вновь. Ноги издают сладковатый аромат терпкого пота, но ребёнку это нравится – этот запах напоминает ему о чём-то далёком, почти позабытом, почти растворившемся в толще воспоминаний. Мужчина, сидя на мокром стволе поваленного дерева, спокойно наблюдает за действиями ребёнка. Для них обоих это – почти священный ритуал, повторяющийся день за днём на протяжении долгого времени – с тех самых пор, когда волны вынесли ребёнка на берег и он подполз впервые к ногам своего кумира.
Мужчина поднимает другую ногу и ставит её на ребёнка. Тот сворачивается калачиком и, чувствуя от больших, поросших растительностью ног спокойствие и защиту, вскоре засыпает.
Через полчаса мужчина медленно и осторожно, чтобы не разбудить спящего, освободит ногу от ослабевших объятий, возьмёт ребёнка на руки и отнесёт его в хижину, сложенную из бамбука на вершине холма. По дороге ребёнок уткнётся носом в загоревшую шею мужчины и, ощущая аромат его кожи, всю дорогу до дома продолжит странствовать в океане сновидений, будучи уверенным, что в этом, самом реальном из миров, кто-то большой и надёжный заботится о нём, не даёт в обиду и обязательно спасёт из лап любого шторма.
В хижине мужчина уложит ребёнка на кровать, сбитую из досок, когда-то вынесенных на берег, накроет его листьями пальм, служащих им одеялом, убедится, что ребёнок по-прежнему спит, после чего зажжёт свечу, достанет из дальнего угла бумагу и письменные принадлежности, чудом уцелевшие после кораблекрушения, и примется за долгое тяжёлое повествование, в котором поведает всё, что случится с ребёнком в будущем. Мужчина знает: однажды ребёнку наскучит этот остров, и он покинет его, тайком смастерит в каком-нибудь заливчике лодку воображения и отправится на ней в дальнее странствие, переплывёт этот проклятый безбрежный океан, разделяющий пространство и время, и окажется в конце концов на одном из других островов. Там он откроет для себя нечто новое – что-то, что невозможно было бы постичь, останься он здесь, рядом с мужчиной: возможно, это будет осознание своей собственной внутренней силы, или понимание того факта, что кроме океана и островов в этом мире бесконечной солёной воды нет ничего, или же ребёнок научится убивать, предавать и быть жестоким – только лишь для того, чтобы выжить, – неважно; мужчина знает точно другое – в один из грядущих томительных дней подросший и возмужавший ребёнок обязательно вернётся сюда: его снова выбросит волнами на берег, и он снова окажется у ног мужчины, измученный и ослабленный борьбой с океаном, и они вновь поднимутся на вершину этого холма, в эту хижину, и тогда мужчина – или кто-то другой, кто останется здесь взамен его, – вручит адресату пожелтевший лист бумаги, на котором окажется запечатлённой вся правда о человеческом существовании. Мужчина закончит своё повествование под утро: мягкий розовый свет забрезжит на востоке прежде, чем на бумаге будет поставлена последняя точка, задует почти погасшую свечу, спрячет письмо на самой высокой полке и юркнет к ребёнку под листья. Тот, почуяв тепло знакомого тела, прижмётся к мужчине со всей пока ещё дремлющей наполовину силы, найдёт на груди небольшой сосок и на какое-то время прильнёт к нему губами. Мужчина не станет отстранять его – это всего лишь естественная детская реакция, но почувствует, как ответное желание начнёт просыпаться в нём, приводить в движение кровь и соки, заставляя тосковать о том, что будет невозможно.
– Пап, – в какой-то момент ребёнок сквозь сон позовёт мужчину, – ты здесь?
– Здесь, – ответит ласково мужчина и обнимет ребёнка.
– Ну всё, хватит! – рыжая борода тянет Рустама за волосы, заставляя оторваться от ног и подняться. – Пора и делом заняться.
Великан затаскивает Рустама на кушетку, ставит его раком, попарно связывая тугим узлом запястья с щиколотками. В следующее мгновение холодная смазка касается ануса, и безжалостный палец проникает внутрь прямой кишки. Столь резкое проникновение доставляет Рустаму некоторый дискомфорт, но он понимает: лучше потерпеть сейчас и постараться расслабить сфинктер прежде, чем борода всадит в него свой член.
– Что, сучонок, хочешь, чтобы я тебя трахнул? – борода пыхтит, с шумом выдыхая воздух через губы. Палец орудует в заднем проходе.
Рустам отвечает невнятным стоном.
– Что?! Я не слышу!
– Да, – голос срывается.
– Да, мой хозяин! – затрещина опускается на голову. – Забыл, как отвечать?
– Да, мой хозяин!
– Громче!
– Да, мой хозяин!!!
– Вот так!
Рустам слышит, как кто-то топчется за запертой дверью – громкие звуки, производимые мужчинами в кабинке, явно привлекли внимание других посетителей, которые теперь толпятся вокруг в надежде увидеть хоть краем глаза священнодействие, разыгрываемое Рустамом и бородой.
Горячая головка члена упирается в анус. Рустам старается делать глубокие выдохи, чтобы неизбежная боль была не такой сильной. Борода тем временем весом всего тела надавливает на точку входа, и, как не силится Рустам сдержать крик, яркая вспышка резкого света всё равно разрезает сознание. Из глаз брызгают слёзы.
– Больно! – вскрикивает Рустам.
В ответ – очередная увесистая затрещина. Боль от неё заглушает боль в прямой кишке. В какой-то момент Рустаму кажется, что он теряет сознание, как неожиданно – у самой пропасти – блаженство широкими волнами прокатывается по телу, превращая болевые конвульсии в вибрации оргазма.
– Ааа, – глубокие, свободные и бесконтрольные стоны сами собой вырываются из груди. Звуки наслаждения, испытываемые рабом, заводят хозяина, который начинает взвинчивать темп своих фрикций. Член уже свободно движется внутри, принося животное удовольствие обоим участникам акта. Через несколько минут тело Рустама подбирается к черте, у которой готово вспыхнуть и исчезнуть, как неожиданно глаза, освоившиеся в полутьме, выхватывают нечто, что заставляет всю круговерть вокруг остановиться.
Японский триптих.– Можно я задам тебе один вопрос? – вкрадчивым голосом спросил Рустам.
– Попробуй, – Костя в очередной раз щёлкнул пультом; казалось, момент для такого разговора был выбран неудачный, но Рустам уже не в силах был носить всё это внутри себя и сдерживаться.
– Обещай, что ответишь честно и что не будешь злиться? – Рустам придвинулся поближе к Косте и погладил того по волосам.
– Посмотрим, – буркнул Костя, поглощённый поиском подходящей телепередачи.
– Нет, правда, пообещай, что ты не рассердишься…
– Я же сказал, что посмотрим, – Костя бросил на Рустама беглый взгляд.
– Ладно, тогда не буду, – передумал Рустам.
– Ну, хорошо, – не найдя пока ничего подходящего, Костя отвлёкся от телевизора и посмотрел на Рустама пристально и внимательно, – я не буду злиться.
– Обещаешь? – к Рустаму вернулось воодушевление.
– Клянусь! – Костя положил руку на сердце.
– Это касается тебя и Игоря, – выпалил Рустам.
– Да? – Костя приподнялся на подушке.
– Весьма деликатный вопрос…
– Господи, задавай уже! – Костя начал раздражаться.
– Между вами что-то было? – Рустам постарался придать голосу максимальную дружелюбность.
– В каком смысле? – Костя уточнил.
– Ну… В этом… – Рустам запнулся. – В этом смысле.
– Не понимаю, – внимание Кости вновь устремилось в телевизор.
– Да ну брось! – теперь в голосе Рустама проскочило лёгкое раздражение. – Всё ты понимаешь.
– Правда, не понимаю, – не поворачиваясь, сказал Костя.
– Хорошо, – Рустам отстранился. – У вас был секс?
– Чего?! – Костя протянул нараспев.
– Вы занимались сексом друг с другом? – Рустам задрожал.
– Ну ты дурак! – обиженно фыркнул Костя, вновь отвлёкшись от экрана. – Нет, конечно!
– Правда?
– Я же сказал! – Костя на миг вспылил. – Он друг. Просто друг.
– Ок, – Рустам отвернулся к краю кровати, испугавшись того, что обстановка начала накаляться.
Пауза.
– А ты, что, ревнуешь? – через несколько минут игриво спросил Костя, переменившись в настроении и со спины навалившись на Рустама.
– Нет. Просто интересно было, – Рустам резко повёл плечом, давая понять, что не разделяет легкомысленного настроя Кости.
– Ревнуешь, – Костя захохотал. – Я же вижу.
– Ничего я не ревную, – смех Кости разозлил Рустама, но он напустил на себя беспечный вид, стараясь не выдать истинные чувства. – Было бы кого!
– Чего?! – тон Кости мгновенно переменился. – Не понял?!
– Всё ты понял, – Рустам осознал, что ему удалось зацепить Костю, и от этого испытал горькое чувство удовлетворения.
– Что ты сейчас только что сказал? – в голосе Кости прозвучала угроза.
– Ничего, – пошёл Рустам на попятную.
– Нет-нет-нет! – Костя выключил телевизор и отбросил пульт в сторону. – Ну-ка, повтори!
– Было бы кого ревновать, говорю! – Рустам решился атаковать первым.
– Это ты мне?! – Костя сощурился.
– Нет! – Рустам встал с постели и направился из комнаты. – Себе!
– Так, я не понял, – Костя последовал за Рустамом в ванную, – ты опять поругаться хочешь, что ли?
– Ничего я не хочу, – Рустам поднял крышку унитаза и спустил шорты.
– Тогда к чему всё это? – Костя загородил дверной проём.
– Слушай, – Рустам начал процесс, – ты ничего не замечаешь?
– Ты о чём? – Костя поймал в зеркале взгляд Рустама.
– О наших с тобой отношениях, – Рустам не отвёл взгляд.
– Замечаю.
– Да? – Рустам буквально сверлил взглядом отражение Кости. – И что же ты замечаешь?
Пауза.
– Что ты истеричной бабой становишься, – Костя развернулся и проследовал на кухню.
– Я истеричной бабой становлюсь? – крикнул Рустам вдогонку, стараясь перекричать самого же себя. – А ты не догадываешься, почему?
– Иди погуляй! – было слышно, как Костя чиркнул спичкой. – Подыши свежим воздухом!
– Нет, постой! – Рустам решил, что не даст Косте вот так, запросто, уйти от этого разговора: время настало! – Как ты думаешь, почему это я истеричной бабой становлюсь?
– Не знаю, – голос Кости оставался спокойным, и это вновь начало нервировать Рустама, – недо****, наверное.
– И по чьей же вине? – Рустам спустил воду.
Вошёл на кухню.
– И по чьей же вине, я спрашиваю? – повторил Рустам.
– Знаешь, если тебе нужен секс, – Костя потеребил ноготь на большом пальце, – то можешь сходить налево – я ничего против не имею и переживать не буду.
Рустам вспыхнул:
– И не переживай – уже сходил.
– Да?! – Костя деланно изумился. – Интересно, с кем же?
– Тебя это не касается, – зло отрезал Рустам.
– Ах вот как мы заговорили! – Костя затушил сигарету. – Ну-ну! Парень, ты не промах.
– Сам-то давно ходишь? – Рустам почувствовал, что теряет инициативу и потому пошёл ва-банк.
– Тебя это не касается, – вернул Костя.
– Да можешь не отвечать! – Рустам вынул козырь из колоды. – И так знаю.
– Что знаешь? – Костя скривился в ухмылке.
– Что его зовут Денисом и что ты сосёшь у него на своих ночных дежурствах!
Костя изменился в лице. Слова Рустама прозвучали как гром среди ясного неба. Момент истины настал для обоих.
Пауза.
– Ты всё-таки нарушил уговор и порылся в моём телефоне? – медленно прошипел Костя.
Рустам промолчал. «Дункан» всё-таки получил пробоину и начал идти ко дну.
– А как же доверие? – Костя брезгливо сморщился. – Стало быть, говорим одно, а делаем другое…
У Рустама потемнело в глазах. Разум отказывался верить в реальность происходящего. Такую подлость, такое двуличие, такую лицемерность от человека, которого ты столько времени считал своим самым близким и любимым на всём белом свете, Рустам не ожидал. Ведь что это всё означало на самом деле? А то, что Костя обвинял Рустама во грехе, в котором был сам повинен во стократ больше. Мир затрещал по швам, и грохот от этого процесса заполонил собой всю Вселенную.
– Я никогда не доверял тебе, – теперь Костя пошёл ва-банк. – Знал, что ты рано или поздно сделаешь это.
– Как-ты-мог? – тихим, но твёрдым голосом проговорил Рустам, отчеканивая каждый слог.
– Знал, что ты со мной только из-за дорогих шмоток и тёплого угла, –Костя презрительно махнул рукой по направлению к гардеробу. – Что, думаешь я настолько глуп?!
– Как-ты-мог?
– И не вижу, кто ты есть на самом деле?
Костя откинулся на стуле.
Пауза.
– Я тоже кое-что про тебя знаю, – обронил он через несколько секунд более спокойным тоном. – Но не кидаю тебе это в лицо.
Рустам застыл с отрешённым взглядом.
– Думаешь, я не слышал, чем вы с Игорем занимались в ту ночь? – Костя в упор заглянул в глаза Рустаму. – Хочешь перепихнуться – пожалуйста!
Он махнул рукой в сторону.
– Трахайся с кем хочешь! – продолжил. – Только бедной овечкой себя выставлять не надо!
Пауза.
– И меня исчадием ада считать тоже не нужно!
Костя снова закурил.
Пауза.
– Люди изменяют друг другу! И это нормально! – интересно, верил ли Костя сам в то, что говорил в порыве гнева. – И вообще: может, я это всё специально оставил в телефоне, чтобы проверить тебя! Может, ничего у меня и не было никогда на стороне! А ты? Что ты сделал?
Костя интонацией выделил слово «ты».
Рустам почувствовал, что начинает сходить с ума. Что если именно сейчас Костя говорил правду? Что если это всё было действительно проверкой с его стороны, подстроено им намеренно? И в жизни никогда не имело место то, что Рустам навоображал себе: как Денис украдкой пробирается к Косте на работу, и как они уединяются в рентген-кабинете, и как Денис расстёгивает ширинку и достаёт из штанов внушительных размеров мужское достоинство, и как Костя опускается перед ним на колени и берёт в рот набухающий член, – что если этого всего действительно не было?! И что, как верно подметил Костя, сделал Рустам? Как поступил с его доверием? Он его предал! Да, предал, потому что то, что сделал Рустам, было в реальности – уж он-то точно знал это: и поцелуи Игоря, и его худое тело, и горячий член с раскалённой головкой, солоноватой на вкус…
Рустам обеими руками схватил себя за волосы и взвыл что есть мочи.
– Фу, истеричка! – Костя метнул в него окурок, больно вцепился в плечо и грубо вытолкал из кухни. Рустам упал на пол в коридоре и в следующее мгновение услышал, как за спиной захлопнулась дверь, зазвенев стеклянными вставками. Рустам, лёжа на холодном линолеуме, забился в глухих рыданиях. Костя, чтобы не слышать этого, на всю громкость включил радио, по которому передавали «Лунную сонату» Бетховена.С вершины холма, на котором приютилась избушка, открывался изумительный вид на остров: лысые верхушки соседних сопок, густые сочные джунгли в распадках, светлая полоса пляжа внизу и бесконечное море. Костёр уже давным-давно догорел, а солнце только что спряталось на западе, когда Рустам, с красными от долгих слёз глазами, вышел наружу и присел рядом с Грантом, провожавшим закат на поваленном дереве. Мужчины посмотрели друг на друга долгим, пристальным взглядом, в конце которого Рустам устало уронил голову капитану на колено, руками обхватив поцарапанную об тростник левую ногу, только что приютившую его тяжёлые думы. Грант, не проронив ни слова, зарылся пальцами в волнистые волосы Рустама, нежными поглаживаниями освобождая запутавшиеся в них мысли.
– Это всё правда? – наконец прервал Рустам затянувшееся молчание.
– От самого начала и до последнего слова.
– При этом всё это абсолютная выдумка?
– Да, – согласился Грант. – Всё это – неосторожное прикосновение творящей десницы к зеркальной глади сознания.
– Но зачем? – в голосе Рустама прозвучали одновременно ноты сдавленного гнева и бессильного разочарования, за которым следует полное опустошение.
Грант лишь тяжело выдохнул в ответ и едва заметно пожал плечами.
Они помолчали ещё немного.
– Можно поцеловать тебя? – хрустнувшим от смущения голосом спросил Рустам.
Грант мягко улыбнулся в ответ:
– Конечно!
Рустам поднялся с колена и прежде, чем исполнить задуманное, вновь заглянул долгим взглядом в глаза своего спасителя, чтобы удостовериться в том, что они оба этого хотят. Глаза Гранта светились добротой и всё понимающей и принимающей любовью.Поезд остановился, подумав, вздрогнул всем своим длинным телом, после чего немного подался назад и окончательно замер. Загрохотали откидные ступени.
– Успеете, успеете! – недовольно запричитала проводница, протирая замусоленной тряпкой ржавые поручни. – Куда торопиться – стоим полчаса!
Однако люди по обе стороны от ступеней, кажется, пропустили эту информацию мимо ушей: кто-то уже спрыгивал на перрон, расталкивая собравшихся у двери вагона, кто-то махал рукой встречающим, в приступе радости напирая на впереди стоявших, кто-то тянул вперёд руки в попытке подхватить баулы, протягиваемые другими вниз.
Рустам вышел из вагона одним из последних – ему не хотелось, чтобы их первая встреча состоялась в такой суете и неразберихе. Их первая встреча, как представлял её себе Рустам, должна была быть совершенно особенной и запоминающейся – ведь это же их будущее первое совместное воспоминание! Украшение всей жизни, мелодраматический сюжет, который они с удовольствием будут пересказывать всем друзьям и новым знакомым. Да и стоит ли торопиться, когда перед тобой расстилается целая долгая жизнь?!
Перрон встретил Рустама холодным утренним туманом. Солнце уже взошло, но ещё не успело нагреть воздух до такой степени, чтобы рассеять остатки ночной влаги. Дышалось свободно, но лёгкий озноб бил по всему телу. Рустам осмотрелся – никого, похожего на присланную фотографию, поблизости не наблюдалось. Неужели он испугался и в самый последний момент передумал? Неужели вся эта затея со свиданием, назначенным за тысячи километров, окажется не романтической историей со счастливым финалом, а комическим конфузом? Нет, такого быть не может.
Рустам зашагал в сторону здания вокзала. По вокзальному громкоговорителю зачитывали объявление; Рустам прислушался, однако говорили не о нём – искали родителей какого-то потерявшегося ребёнка. Рустам постарался отогнать сомнения прочь: скорее всего, побежал в противоположную сторону. Или застрял в пробке и опаздывал. Или…
Их взгляды впервые встречаются в этой жизни – и они, замирая от настигающего их откровения, сразу же узнают друг друга. Он стоит посередине перрона, прямо напротив главного входа в вокзал, держа в руках самодельный букет из веток цветущей вишни. Он робко улыбается Рустаму, не решаясь первым преодолеть расстояние, отделяющее их. А Рустам… Рустам застывает на месте, завороженный краткостью и хрупкостью момента: всё случается именно так, как он и хотел, страстно желал оставшейся силой своего истерзанного сердца.