Сборник стихов «Апокрифы»

Ионафан

Ты дал им головы и ноги,
мозги, тела и потроха...
Помилуй, Господи, убогих,
не знавших сладости греха:
как ночь неистовой пантерой
лакает влагу из очей,
и пряный запах адюльтера
щекочет ноздри палачей -
скопцов, натасканных скопцами
в святой охоте на любовь;
как под любыми небесами
все та же горечь мятных слов
лукавым льдом в плену бокала,
луны венчальная свеча,
ладонь, лежащая устало
на легкой линии плеча;
как кровью обжигает скулы
и сталью тишина звенит...
как сына гордого Саула
целует плачущий Давид

Выбор Лота
"Ужасный век, ужасные сердца,
блудливы взгляды и безумны лица.
Бесстыжим детям грозного отца
за все беспутство воздалось сторицей!”
Так думал я, родной оставив дом,
скотину, скарб – по слову приговора.
А за моей спиной летел Содом
в тартарары, и рушилась Гоморра.
Кипел в долине огненный потоп,
вершила смерть назначенную тризну –
я в горы брел, не разбирая троп,
и мнил, что новым Ноем богоизбран.
Спустилась ночь – печальна и нежна,
и стало тихо. Безнадежно тихо...
Лишь навсегда застывшая жена
роняла слезы с каменного лика,
и восставал в душе сомнений рой,
и клокотал, и рвался из-под спуда,
и хохотал во мне воскресший Ной...

…И ухмылялся будущий Иуда.

Нау Форева
Кафе одноразовых встреч
на улице голых осин
блестя позолотой дверей, всегда открывается в срок.
Здесь каждый десятый - Пилат,
и каждый четвертый - Пророк,
и шлюхи с глазами мадонн,
и все ожидают мессий.
Насыпан за городом холм.
Готов свежетесаный крест.
Апостолы шумной толпой.
В достатке идейных Иуд.
Но что-то не так в небесах - мессии никак не придут -
у Бога другие дела, он к нам потерял интерес.
Присядем за крохотный стол
с навечно хмельным трубачом,
нальем совиньон или брют в звенящие льдом баккара,
забудем пришедших сейчас - помянем ушедших вчера,
и месяц за сонным окном
сыграет нам блюз...
Ни о чем...ни о чем...

Моление о чаше
Знаешь, папа, так тихо в рощице.
Ни зверей кругом, ни людей.
Мне совсем умирать не хочется,
даже ради твоих идей.
Ну не звали б меня учителем -
был бы плотник, пастух, рыбак...
Папа!
Можно не так...мучительно?
Или лучше - совсем никак?
Да скрутил бы ты в небе дулю им,
откровением для властей.
Ты ж меня не спросил - хочу ли я
жизнь заканчивать на кресте.
Милосердия мне бы, толику -
нож под сердце, в кувшине яд,
как представлю - в печенках колики
и озноб с головы до пят,
и душа, словно заяц, мечется -
перепугана и проста.
Извини...я - сын человеческий
от рождения до креста.
С чем сравню эту жизнь? Да с ветошью -
руки вытер и сжег в печи...
А Иуда два дня не ест уже
и неделю уже - молчит.
Плохо, папа, ты это выдумал,
хоть на выдумку и мастак.
Может, ты их простишь? Без выкупа?
Просто так?...

-------------------------------
*Апокриф – это произведение с библейским сюжетом, отвергаемое церковью и не входящее в состав Священного писания.

Триптих Иуды
Глупо спорить с судьбой

Глупо спорить с судьбой.
Рок и фатум извечно в законе,
и фортуна по жизни моей не бывала подружкой.
Положил я гадалке монеты в сухие ладони,
да вина из баклаги налил в запыленную кружку.
Ворожея пророчила войны, погромы, напасти -
знать, на старости лет разучилась гадать по-иному:
на потертый платок выпадали всё черные масти,
обещая суму да тюрьму, да дорогу из дому.
Покатились монеты из рук по истоптаной глине,
ворожея стояла, как идол, лицом каменея -
словно я в самых страшных грехах перед нею повинен,
словно тем, что живу - я уже виноват перед нею.
И пошел я в кабак. И напился там зло и тоскливо,
все надеялся - может быть, карты напутали что-то....

...Оставалось лет семь до засохшей на склоне оливы
рыжекудрому парню, ушедшему из Кариота.

Мать
Пришли и сказали:
"Сын твой, за тридцать сиклей
или динариев...
Точно не знаем, но умер.
То ли его на крест, то ли сам - на осину..."
А в доме мал-мала меньше, кручусь до сумерек,
до упаду. Муж бездельник
и пьяница - должен всему Кариоту,
вечно без денег,
всегда без работы...
Одна надежа - на сына,
на старшего - вырос и умным,
и сильным.
И вот, то ли его на крест, то ли - сам на осину...
А ведь говорила:
"Cыночек, милый,
куда же ты с этим нищим?
Что тебе - дома мало?
Места под крышей?
Пусть даже прохудившейся -
ну так починим..."
Сказали: "Даже не знаем, где схоронили..."
Маленький был - рыжий, забавный,
проныра.
Упал с обрыва - ножку поранил,
плакал - "Mама, так больно!"
А я шутила - "До свадьбы залечим..."
И вот - то ли его на крест, то ли...
Нечем....нечем....
нечем дышать...
Жизнь свою в щепки кроша,
ты и не думал о маме, мальчик.
Вой по-собачьи,
псиной
скули над непутевым сыном...
То ли на крест его, то ли сам - на осину.
А может, все это сплетня?
Вернется через неделю,
смеясь: "Мама, это все глупые сказки
на Пасху.
Ты к старости стала
доверчива да плаксива.
Какие осины под Ершалаимом? -
Оливы..."

Истлела жизнь
Истлела жизнь.
Взлетела в небеса
комочком пара над людскою кашей.
Ты выбрал сам. Я тоже выбрал сам.
Один гончар лепил нам эти чаши.
Я не святой, не ангел, не пророк
и не стремлюсь ни в дьяволы, ни в боги.
Да если б в смерти был какой-то прок -
я сам себя распял бы у дороги.
Взгляни, Учитель - это ради них
идешь на крест, и незлобив, и кроток?
Для тех, кто выл "распни его, распни"
на площади десятком сотен глоток?
Я знаю - завтра ученичья рать
рассеется среди простого люда,
пойдет по городам и весям врать,
как продавал Учителя Иуда -
когда ведется подлая игра,
меняют знаки небыли и были...
--------------------------
Ты мне сказал - "Иуда, нам пора",
и мы с тобою вечность пригубили.
Ты мне сказал - "Тебе я верю, брат".
А я ответил - "Я с тобою, ребе".
И принял камнем в тысячу карат
кусочек хлеба.
Мой злосчастный жребий.

Допрос
Боги, что же вина так мало?
Впрочем...суд, приговор и -
лягу.
Эй, вы, дети степных шакалов,
приведите того бродягу.
Отпустил бы тебя, бездельник,
ты юродивый - видит небо,
ни почета с тебя, ни денег,
только, знаешь ли, есть проблема.
Каиафа, старик упрямый,
(между нами - большой зануда)
говорит -
ты поносишь храмы,
говорит -
ты разносишь смуту.
Да какая, к Харону, вера?
Вечно лезете в зад без мыла.
Вот распнем тебя - для примера,
чтоб другим неповадно было.
Овцы топчут сухую землю,
Гриф жрет мясо - но только падаль.
Я своих богов не приемлю
И чужих мне даром не надо.
Что ж ты выбрал в друзья Иуду?...
Ладно.
Хватит с меня допроса.
Завтра праздник у вас, как будто?
Так и быть, отпущу, философ.
Стража!
Всыпать ему горячих,
Чтоб надолго осталась память!
Завтра зайцем домой поскачет,
милость кесаря будет славить...
***
...Сколько минуло зим и весен.
Вы за что так караете, боги?
Все мне снится нагой философ,
крест роняющий в пыль дороги.
Сердце в ребра -
больней и чаще,
темнота впереди -
бездонней,
еженощно к проклятой чаше
подношу я свои ладони.
Воронье над холмами стаей,
старый талес в потеках крови.
Не его - а меня толкает
солдатня остриями копий.
Вою -
раб у пустой могилы,
доведенный судьбой до края...
кто б ты ни был - за что караешь?
Не казни.
Отпусти.
Помилуй.

Утро казни
Толпа валила посмотреть
на казнь по царскому указу -
чужая медленная смерть
холопскому приятна глазу:
как сладострастно кол торчал
(о, символ плотских вожделений!),
как целовал у палача
казнимый жирные колени,
по-бабьи оттопырив зад,
как виновато-обреченно
пытался заглянуть в глаза
под капюшоном красно-черным.
Но тщетно. Милости небес
не обрести в толпе площадной -
поп равнодушно сунул крест
к губам, молившим о пощаде,
а у помоста стар и млад
до хрипоты, бряцая медью,
азартно бились об заклад,
помрет ли малый до обедни,
приподнимали малышей
отцы, прикрикивая строго...
-----
Лишь ангел плакал о душе.
И матерился в адрес Бога.

Агасфер
"сказали мне, что эта дорога ведет к Океану смерти; и я с полпути повернул обратно. с тех пор все тянутся передо мной кривые глухие окольные тропы..."
Ёсано А., «Трусость».

Беспутного собою обогрев
так искренне, так бережно и просто
Прости, Ершалаим, меня за грех
любви к высокомерному подростку.
Надменный франт, задира, ловелас,
то злой и пьяный, то сухой и чинный,
я предавал его десятки раз
без скрытой или видимой причины.
Себя бросая в омуты дорог,
не слушая ни жалоб, ни упреков,
как беглый тать мотал я новый срок,
осознавая неизбежность срока,
осознавая - не дадут уйти -
уже звенит в натяге пуповина...
и, перестав дышать на полпути,
я рвал стоп-кран и приходил с повинной.
Я возвращался в этот сладкий плен,
я каялся - что черт меня попутал,
а он встречал - то пухом тополей,
то жидкой грязью из-под шин попуток,
то птичьим хором в сотни голосов,
то яростными красками заката -
и ждал чугунным кружевом мостов
моих прикосновений виноватых.
Но с каждым разом - дальше и всерьез,
как наркоман усиливая дозу,
от белизны черемуховых гроз
до слякоти январского прогноза,
любовь в себе разлуками губя,
под стук колес междугородних скорых
свирепо отрубал я от себя
все то, чем прорастал в меня мой город.
Я свято верил в то, что я сильней,
что я свободен от него отныне...
Но город не узнал меня во мне
и растворился призраком в пустыне.
С тех пор брожу один как Вечный жид -
лишь я и бесконечная дорога.
и тают... тают...
тают миражи
под жарким солнцем Ближнего Востока.

Маргарита
Заверши разлуку сказкой -
самой нежной,
самой важной,
от заката до рассвета крылья дай -
летать вдоль ночи...
сделай счастье дольше жизни,
нелюбовь на день короче,
отпусти в чужие страны белых аистов бумажных.
не смотри в глаза тревоге в полумраке гулких лестниц -
завтра снова будут грозы над московскими дворами.
в черной мгле уже растаял золотой Ерушалаим,
напоенный свежей кровью в тот весенний жаркий месяц.
смертью смерть попрали снова,
возвращение нелепо -
рвут поводья злые кони,
по бульвару хлещет ливень...
не проси !
не верь!
не бойся! -
ты опять была счастливой,
пролетая в черном небе полуночной королевой.
отпусти грехи виновным,
тайным знанием владея -
над тобой не властно время,
подводящее итоги -
через ночь шагает к свету по серебряной дороге
разрешенный от бессмертья
прокуратор Иудеи...

Настанет день
Настанет день.
Прервется ход минут.
Оставив холодеющее тело,
к престолу светлому - на высший суд -
взлетит душа в небесные пределы.
Брезгливо морща ясное чело
(да что с того не имущему срама?),
притащит ангел и добро и зло
и взвесит на весах - до миллиграмма.
В какую чашу попадут все те,
с кем я делил диваны и кровати,
все те, кого распял я на кресте
встреч и разлук, пощечин и объятий.
Воистину, голгофам несть числа,
стоят кресты, как флаги на парадах.
Моя любовь кого-нибудь спасла?
Или дорогу вымостила к аду?
Моя любовь... Спасенье или шок?
Бросала в небо? Выпачкала в саже?
Дай, ангел, выпить мне на посошок,
и я пойду, куда укажет стража.
Мне не носить прекрасных легких крыл
и не вкушать от райского елея.

Да, подтверждаю, Господи - любил!
И, черт возьми, ни капли не жалею!
 

Баллада о Добре, Зле и Смерти
"Вот и арена, где Зло будет биться со Злом..."
А.Макаревич

Распахнулись врата.
И трибуны ответили воем:
Там где смерть для одних -
для других неплохая игра.
А в партере Добро
равнодушно следило за боем,
беспристрастно считая
количество колотых ран.
Зло боролось со злом,
безнадежно крича о пощаде,
но трибуны вопили, ликуя -
"упавших - добей!
Наконец-то Добро
одолело исчадие Ада,
наконец-то и Зло
обессилело в этой борьбе!"
На арене трава
заскорузла от крови и пота,
Из мечей и доспехов
уже возвышалась гора -
но опять и опять
открывались литые ворота,
выпуская на смерть
обреченных во имя Добра.
И, не выдержав, Зло
расхватало мечи и секиры,
положив сторожей,
разжиревших с казенных харчей,
взяв на копья Добро,
навсегда воцарилось над миром,
превратившись за миг
в палача для своих палачей.
И с тех пор повелось -
без излишних эмоций и нервов
давит горло петля,
и топор сносит головы с плеч -
Зло не любит боев,
без затей убивая неверных,
чтобы не было шансов кому-то схватиться за меч.

Баллада о великой войне
Был день как день,
ослепительно-белый на множество верст окрест.
Брюхатые тучи на запад плыли - ладьями в портовый створ.
Мы вышли на битву у переправы там,
где кончается лес,
мы вышли на битву,
чтобы закончить битвой давнишний спор.
Взлетали птицы от звона стали и ветер от криков глох,
Закатное солнце рыхлило небо,
словно луг - борона.
У врагов на флагах пылало алым
"С нами страна и Бог".
На наших стягах чернела надпись -
"С нами Бог и страна".
Мы целили в горло жалами копий,
срывая ремни подпруг,
вставали в седлах навстречу смерти
и
молча
валились
в грязь,
сменялись сутки, а мы все бились,
не видя, где враг, где друг,
своих вычисляя по цвету кожи и по разрезу глаз...

...Был день как день, невозможно-серый,
убитых несла река,
и там, где сосны взлетали в небо,- ярились огонь и дым.
А нам казалось - еще немного,
победа уже близка,
Но кто-то крикнул, что Бога не стало и -
Бог согласился с ним.
Мы лезли в Завтра корнями веры и с целью, до слез святой -
ведь каждый из нас был Божий избранник,
рожденный для славных битв.
Но пока мы бились,
cтрана осталась гнить под чужой пятой,
и рухнули храмы,
и выросли дети, не знающие молитв.
Мы разбредались с кровавой сечи, распугивая зевак,
мы рвали флаги на перевязки для раненых и калек
И шли, помогая вставать упавшим,
не зная, где друг, где враг,
Не различая под пылью - кожи и форму опухших век.
Мы возвращались в дома и семьи, значительно постарев,
Пусть память согнула на годы душу, -
не горбим пока спины.
Но до сих пор на развалинах храмов и в каждом большом дворе
Играют в войны упрямые дети,
не видевшие войны...

Орфей возвращается в ад
мертвый каменный город дождями источен,
здесь июнь и декабрь похожи на март.
он вернулся сюда, заводной томагочи,
вечный пленник метро и автобусных карт.
между серых теней человечьего стада
он такой же как все
он сто первый - из ста
и давно безразличен Аиду и аду
за плечами его замерла пустота
примеряя личины не стал многоликим
но остался для многих навеки двулик
потерял за делами свою Эвридику
среди сотен и тысяч чужих Эвридик
каждый день до конца отыграв и отмучив
он нетвердой походкой идет из гостей
отражаясь на миг в окнах
лужах
и тучах
негативом лица в белом контуре стен
старым скрягой взлелеяв долги и растраты
он живет затупившимся жалом шприца
загоняя себя в невозможное "надо"
по извечным кругам городского кольца
но однажды
сорвавшись до воя
до крика
он шагнет из окна прямо в липкий туман
не узнав
что напротив
живет
Эвридика...

Сказки тем хороши
Давиду

Сказки тем хороши, что злодею всегда воздается сторицей.
Только ты не герой старых сказок и возрастом тоже - не мальчик.
Подивись, дурачок, как бесстрастны в партере жующие лица,
развлечения для
заглянувшие в наш расписной балаганчик.
Счастье даром, для всех - заблуженье и шаг против здравого смысла,
а свобода и честь - лишь слова, и для сердца гнилая отрава.
В нашей странной стране даже мудрый глупеет достаточно быстро,
если принял игру в дурака, облеченного властью и правом.
Невозможный чудак, посмотри, вот пылают поленья в камине.
Что ж ты рвешься туда, сквозь веселый огонь, обжигаясь и плача?
За кирпичной стеной нет бескрайних лесов и озер темно-синих,
и в больших городах глупых кукол не ждут ни любовь, ни удача.
Твой бессмысленный бунт, как всегда, обречен, все осталось, как прежде.
Балаган твою горькую жизнь за гроши превратит в пантомиму.
Лишь угрюмый Пьеро, сосчитав синяки, не утратит надежды
на волшебные страны,
где можно прожить без личины и грима.