Измени меня

 «Это не измена, – рассуждаю я наедине с самим собой. – Измена – это что-то другое, серьезное. Это в семье, например. А скрывать от одного друга другого – это… это… Но не измена, точно».
– Это не измена! – говорю я Сашке. – Мы встречаемся с разными людьми, чтобы быть разными, раскрываться по-разному.
– Жене моей это скажите!
            Жена упорно подозревает Сашку. Третья жена подозревает Сашку не меньше, чем две предыдущие. Горький опыт предшественниц ничему ее не научил, она требует от него верности и участия в семейной жизни. А Сашка привык ходить налево, прикрываясь традиционной формой ячейки общества – в его профайле красуется старомодное «женат».
– А Вы никогда не ревнуете ее? – спрашиваю я.
– Ее? Нет.
– А вообще ревнуете?
– Бывает, накатывает. До припадков. Зимой так ревновал одного человека, что чуть не свихнулся.
            Этот человек – не жена. И не я. Мы познакомились совсем недавно, еще и на «ты» не перешли. «Вы» во многом нас оправдывает – подчеркивает, что мы посторонние люди, которые встречаются только для секса, не переплетая своих историй. Обычно я не ищу секса, но в этом случае секс сам нашел меня и подмигнул черным глазом.
            В чопорном «Вы» есть загадка. В лице Сашки тоже есть загадка. До линии губ это лицо прекрасно – макушка облысела, но под высоким лбом сияют черные, немного раскосые, влажные, манящие глаза, тонкий нос прорисован рукой такого искусного художника, что кажется безукоризненным. Но, дойдя до губ, художник отвлекся, потом засомневался, и рука дрогнула. Крупные передние зубы ломают изящные черты, придавая выражению лица жадность травоядного, а голосу – лишние свистящие призвуки. Демоничность рушится. Впрочем, Сашка знает удачные фото-ракурсы, лично мне при первом взгляде на его фотографию демоничности хватило.
            Я пришел, когда Сашкина жена была на работе, а сын в гимназии, и завалился в постель. И он завалился тоже. Но… немного смешно вспоминать первый раз с Сашкой. Он пытался казаться нормальным (ха-ха, нормальным), а я пытался раскусить тайну его притягательности, скрывающуюся за «Вы». Тайна манила. Секс не получался, а когда стал получаться, никак не мог закончиться, звонили оба телефона, а мне казалось, что в дверь, и, в общем, мне жутко не понравилось. Но тайна осталась неразгаданной. И тайна манила.
            Я пришел снова, когда Сашкина жена была на работе, а сын в гимназии, и завалился в постель. И вдруг Сашка сказал, что я порочный, бессовестный тип, который заслуживает наказания, и вытащил из брюк ремень. А я не мазохист. Но даже мозгами не-мазохиста я сообразил, что именно ищет Сашка на стороне и почему в прошлый раз у него не вставал так долго.
– Так накажите меня, – согласился я, предполагая легкое театрализованное развлечение.
            На радостях маньяк отвел душу!
            Мне казалось, что тогда не было особой боли, но на следующий день выступили синяки – в труднодоступных местах и тем особенно болезненные. Я поплелся в аптеку за «спасателем».
            В этом не было ничего кайфового. Но что-то заводное было. Я раскрыл его тайну, и эта тайна странным образом взбодрила меня. К тому же, настроившись при помощи изуверской прелюдии, Сашка трахался отлично, стойко и так, как мне нужно.
            Я стал заходить. Жена стала еще больше подозревать Сашку. И тогда он сказал, что если она поставит вопрос ребром, он выберет меня.
            О-о, я вовсе не ожидал этого от случайного знакомого. Да и кто захочет садиста в постоянные бой-френды?
– Но у меня тоже есть друг, – сказал я. – Другой друг.
            Так это звучит. Другой друг. Друг, который мне очень нравится. Друг, у которого нет подозрительной жены. Ученый, доктор наук, преподаватель, успешный бизнесмен и вообще прикольный чувак, которого зовут Володя.
            Никогда раньше я не упоминал о нем, и Сашка крякнул. Черные глаза стали немного косить.
– Он не знает обо мне?
– Нет.
– Вы живете вместе?
– Нет.
– А… синяки?
– Я сказал, что подо мной развалился стул на работе.
– На работе все возможно, да.
            Непонятно, как Сашка реагирует на юмор. Может, садисты не шутят. Я ловлю в его глазах злость. Нет, еще одного наказания сегодня я не выдержу – пора сваливать.
           
            Володя совсем иначе ведет себя в постели. Он старше Сашки, он ценит покой в отношениях. Он умеет быть нежным.
            Если с Сашкой я внешне сдержанный и строгий, скованный его «Вы», связанный его тайной, его конспирацией, тоже увлеченный его поэзией, его веб-продюсированием, его сайтами и прочей интернетщиной, то с Володей я легкий, живой, развязный, ироничный, веселый, интересующийся только материальными проявлениями жизни в виде ремонтов, рецептов, ресторанов и т.п.
            Мне очень нравится проводить время с Володей, но и отказаться от Сашки я не могу. Он дает мне какой-то странный заряд, который потом я щедро растрачиваю и на себя, и на работу, и на постельные сцены с другим. Вот не хватает мне драйва, а Сашка дает мне его. И, конечно, это не измена. Это параллельные связи. И я бы никогда не признался Сашке, если бы он не припер меня к стенке своими серьезными намерениями. Поэтому пришлось очертить ему ареал: вот территория нашей связи, не шире, не глубже. Думаю, Сашка воздержится от ревности, я же его к жене не ревную. А другого пусть поищет – Сашка скуп, а не всякий искатель приключений подставит свою задницу для побоев бесплатно. Это у меня бескорыстные цели самопознания, а так – ищи дурака! Пусть жену лупасит.
            Володе пятьдесят четыре года, а на сайте знакомств было указано сорок шесть. Как только мы познакомились, еще до встречи в реале, он сразу свою страницу снес: надоело позориться. Но я его понял.
            Со стороны я бы не назвал историю Володи слишком тяжелой, но он пережил ее тяжело, и шлейф неприятных воспоминаний до сих пор шуршал в его памяти. С женой он прожил много лет, вырастил дочь, дважды выдал замуж, оба раза удачно, стал дедом, а потом вдруг в институте, где он по инерции читал лекции, познакомился с каким-то залетным аспирантом. Уж не знаю, чем тот привлек Володю, как флиртовал, но у научного сотрудника напрочь снесло крышу. Он не просто соблазнился, а стал жить с этим аспирантом – второй семьей втайне от первой. Длилось все это долго, он сгорал от любви, плавился от ревности. Наконец, обо всем узнала жена и плюнула в его сторону. Плюнула и дочь. Плюнули и на работе. Но не уволили. Казалось бы – сложилось, правда выплыла наружу, живи и радуйся. Но аспирант поматросил и бросил – защитился и был таков. А Володя уже не смог повернуть в прежнее русло: его испортили. Жена простила, и дочь простила, и годовалый внук простил, и на работе уже позабыли об этой истории. А он не забыл. Чтобы отвлечься от мыслей об аспиранте, выстроил новый особняк, стал знакомиться на сайте, расширять кругозор, но ничего не ложилось на сердце.
            Я написал ему, польстившись на графы «доктор наук» и «сорок шесть». Наполовину обманулся. Но вскоре он сказал мне:
– Нет никакого сравнения! Ты красивее, умнее и лучше аспиранта во всем! Мне повезло, что я тебя встретил!
            Невидимый враг был повержен. Я был вполне удовлетворен. Стал бывать в его особняке, выслушивать новости о его частной био-лаборатории, обсуждать ремонт и цены на стройматериалы. На этом наши отношения зависли.
            Сейчас, когда написал это, понимаю, что ровно в таких же выражениях уже рассказывал историю Володи своим знакомым, но не Сашке, нет.  
 
-2-
            Сашка работает дома. И дизайнеры, и программеры,которые работают на него, тоже сидят по домам. Иногда, придя к нему в гости, я получаю планшет, чтобы скоротать время: он не может оторваться от работы. Выражается это в том, что он неистово стучит в нескольких открытых чатах.
            В его планшет крепко забит Бродский. Я поклонник, но… но и не поклонник. После пяти-шести стихотворений все строчки сливаются для меня в брюзжание обиженного на весь мир человека. Именно эта поэзия отражает Сашку наилучшим образом – он всегда на всех обижен, потому что мир недостаточно оценил его. Сашка жил и в Крыму, и в Израиле, и в Канаде, и в Питере, и нигде ему особо не нравилось. Так же и с женами: ни первая, ни вторая, ни третья ничем особенным не зацепили его сердца.
– Как Ваш? – спрашивает он, не оборачиваясь.
– Кто?
– Ваш друг.
– Нормально.
– Вы с ним чаще видитесь, чем со мной?
            Хм. Зачем ему статистические данные?
– Нет.
– «Нет» это «не чаще»?
            Разговор с Сашкиной спиной под цокот клавиш.
– Саш, прекращайте. Или ищете повод наказать меня?
            Я немного «в логове маньяка». Судя по гантелям в прихожей, Сашка жмет одной рукой двадцать кг.
– Да, это идея.
            Сашка бросает комп. Чат продолжает гудеть и щелкать. Жена на работе. Сын на уроках. Я на перерыве. Лучше бы поесть сходил. Но меня тянет к Сашке.
            Боль я пропускаю. Не пропускаю «сквозь себя», а пропускаю мимо. Боль меня не возбуждает, но ее можно стерпеть ради самого секса. А вот у Сашки прицел сбит конкретно, причинение боли и составляет для него смысл всего процесса.
– Полосы белые, а потом краснеют…
– А потом синеют, а потом зеленеют, – добавляю я, – но Вы этого уже не видите.
            Иногда врывается мысль, что он может пойти дальше – взяться за нож или за утюг. Или попросту сломать мне нос. Я так мало знаю о садистах, нужно поискать в гугле…
            Сашка отвлекает меня от исследовательских планов – он уже в норме и достаточно возбужден для секса.
            «Если это безобидно, – продолжаю рассуждать я, – тогда почему нет? Какая разница, что нас возбуждает? Ремень, школьный фартук, кожаные плетки? Возбуждение лучше всего доказывает, что мы живы. А так хочется чувствовать себя живым! Сашка не чувствовал себя живым ни с одной из жен, ни в одном из чатов. Он жив только теперь, когда стегает меня ремнем по заднице. Ну, и на здоровье».
– Жена спрашивала, есть ли у меня другая, – говорит он вдруг.
– Больше никаких теорий у нее не возникает?
            Сашка смеется. Отлично устроился, гад.
– Пристегнитесь, – говорит мне в авто. – Вы всегда забываете.
– Да, давно ремень не гулял по моему телу, – тянусь к защелке.
Сашка стонет сквозь зубы.
– Не доводите. Иначе я Вас не до остановки, а обратно домой повезу…
– И пусть жена удивится!
            Он тянется к моим губам на прощанье. Стекла не тонированы. Я бы не рискнул. Но Сашка рискует.
           
            После него мне весело и как-то колко. Хочется хохотать, но нет причин. Не дурак же я. Хотя… Я не хочу думать о нем, но все равно думаю. Понятно, зачем ему эта связь. Но зачем мне? Может, и для меня боль значит что-то особое – что-то физическое, что я могу получить от любовника? Женщина может получить беременность, роды, ребенка, я могу получить только боль. Только боль является доказательством наших отношений. Только синяки – талисман нашей связи. Жаль, никому нельзя их показать.
            Но могут ли развиваться такие отношения? И по какому сценарию? Дальнейшего ужесточения? То, что сближения с Сашкой не происходит, я уже понял. За рамки «Вы» мы никогда не выйдем.
            На работе неспокойно, но стабильно неспокойно. Правые статьи и левый копирайт, левые статьи и правый копирайт. От перестановки слагаемых сумма гонорара не меняется. У меня нет машины. У Сашки «фольксваген-гольф», у Володи «рено-логан». А я даже не вожу. И ремонт у меня – всегда на начальной стадии.
            Домой еду маршруткой. Осень чахоточная, тусклая, сеет дождями. Бабье лето быстро свернулось в критические дни. В маршрутке размышляю о новом ноутбуке. Мне нужен новый ноут, чтобы спокойно работать ночами. Но денег не хватает. Можно попросить старый ноут у Сашки или у Володи – тогда для меня это будет новый ноут, но я и старого попросить не могу – мне стыдно. Да никто из них и не даст. Я уверен, что они не дадут, и, зная это, просить особенно гадко. Они сильные, финансово успешные люди. Эгоистичные, но в этом и есть их сила. Мне уже не стать таким.
            И дело не в том, какие они. Дело в том, что они, сближаясь со мной, остаются посторонним, чужими людьми. Их даже примерно не интересует, как я живу вне их постели, как справляюсь, с чем борюсь. Они не интересуются моей жизнью, просто отхватывают куски и кладут себе на тарелку – какие-то фетиши, секс, пустой треп. Вот и вся связь. Их не волнует ни моя работа, ни мое будущее. Да и я пользуюсь ими, может, в меньшей степени, но по тому же принципу – присваиваю, хоть и ненадолго, эмоции, выражения, части тела. Потребительская эпоха – потребительские отношения. Но мне обидно это. Со своими большими, настоящими проблемами я всегда один на один.
            Домой приезжаю поздно, шлепаю по грязи. Нужно дописать немного. Ноут трещит, греется и виснет. Сдать бы его в ремонт, но он мне нужен. Всегда есть какие-то срочные заказы, которые, в конце концов, его погубят.
            Приходит письмо от Володи. Все мои друзья знают, что телефоном я пользуюсь только по работе, поэтому пишут мне письма. Володя пишет о том, что купил новую люстру в гостиную (я помню, что в прошлый раз над его головой еще болталась лампочка) и приглашает меня оценить приобретение. Понятно, о чем это. Ноут шипит, воет и выдает синий экран. Ничего, завтра включится, это не программная ошибка, просто старое железо греется от усталости. Или так реагирует на чужие письма…
            Я пытаюсь ответить бодро. Но бодрости не хватает. Тот заряд, который подарил мне Сашка, уже рассеяли мысли о старом железе, о маршрутках, о заказах, о потребительстве. Я сам чувствую себя старым железом с периодически возникающим в голове синим экраном. «Осень не вгоняет меня в депрессию. Я никогда не хандрю в дождливые осенние дни, – пишу я Володе. – Буду рад увидеться в выходные. Обн. Твой Ник. Тчк».
 
-3-
            Вообще-то меня зовут не Ник, не Николай, не Никита, не Никанор и не Никодим. Но когда я знакомился на сайте, назвался Ником, так и тянется. Зачем им знать мое имя? Кстати, никто даже не поинтересовался, на самом ли деле я Ник, от какого это Ник. Никого не волнует.
            А вот я наверняка знаю, что Сашка – Сашка. Он ведет бурную виртуальную жизнь, висит на фейсбуке и в жж, пишет стихи, создает сайты – и все под своим настоящим именем. У Володи так и вообще почта озаглавлена фамилией, он не заморачивается над тонкостями политики конфиденциальности гугла – именно так я установил его прописку, состав семьи и настоящий возраст.
            Я тоже не хочу заморачиваться. Мне хочется так же легко воспринимать жизнь, или хотя бы так же легко воспринимать осень, как я задекларировал в письме Володе. Мы встречаемся в субботу.
– Пристегнись, – говорит он мне в машине. – Через окружную в ресторан махнем.
– Да, давно ремень не гулял по моему телу, – я тянусь к защелке.
– Уууух, – выдыхает он шумно. – А ты… не…
– Нет-нет, – быстро нахожусь я. – Это у нас друг есть один. Фанат садо-мазо.
            «У нас» – это не у меня конкретно. Это как бы друг компании, общий друг, один из нас…
– Говорит, что не встает у него без садо.
– А сколько ему лет?
– Сорок.
– Беда. Что же дальше?
            Володя рад за себя: на фоне ущербного фаната садо он чувствует себя джигитом, но разговор не исчерпан.
– Хотя… иногда можно попробовать… наручники, что-то такое, легкое…
– Ну…
            Не хочу показаться не современным. Но зачем мне снова знакомая схема? Я и ценю Володю за то, что с ним по-другому. Я не хочу заражать его чужими комплексами, вживлять ему чужие фетиши.  
– Ты угадываешь во мне мазохиста? – спрашиваю прямо.
– Нет-нет, но…
            Ну, елки. Может, я вызываю искреннее желание мучить меня? Провоцирую?
            Наверно, я молчу слишком долго. Володя останавливается у какой-то харчевни на Кацарской. Пора отвлечься.
– Пойдем, Ник, тут очень хорошо кормят.
            Ресторан дорогой – под ретро. Украшен швейными машинками «Зингер», печатными машинками «Олимпия», старыми утюгами, стульями, торшерами и вешалками. Пока жарится мясо, нам приносят орешки. Арахис в скорлупе, отсыревший, внутри с жирными червями и их отходами. Володя жует азартно.
– Тебе такое не попадается? – я указываю ему на перепуганного червя.
            Мир животных ничуть не смущает Володю.
– Да, бывает тут такое.
            Нет! Не должно такого «бывать» в дорогом ресторане! Настроение вдруг портится, я слежу взглядом за копошащимися червями, лишенными привычного крова и пробующими на ощупь фарфор тарелки. Никак не могу настроиться ни на отвязную беседу, ни на флирт, ни на секс. Володя не пьет «за рулем», я поспешно заказываю «Джек Дэниэлс».
            Я же сам… выбрал его. Был рад взаимности. Куда все девалось? Володя прежний, а я проецирую на него свое недовольство, ищу в нем признаки отчуждения, которых нет. Бог мой, как люди живут в семьях? Это же адская головная боль!
            От виски теплеет. Начинается привычный треп. Володя смеется. Доедаем почти весело. Посетителей в нашем зале немного, в соседнем – банкет, оттуда доносятся испанские напевы.
– Вам все понравилось? – спрашивает официантка, поспешно пряча чаевые.
– Да, спасибо, все очень вкусно, – говорю я.
            На улице снова дождь.
– Машина – вот моя шляпа, шарф и дождевик! – радуется Володя.
– Блин! Я забыл ей сказать!
– Что?
– Про орешки.
– Ты чего, Ник? Ты… такой вот? Ты педантичный? Ты серьезный? Ты хмурый?
– В чем тут педантичность? Они могут не знать, что арахис червивый. А это портит все впечатление.
– Портит все впечатление? Ты серьезно?
– Конечно. Это детали, которые губят целое.
– Губят виски?
– И виски тоже. И весь антураж. И их вежливость. Червивое, гнилое ретро.
            Володя задумывается.
– Ты иногда удивляешь меня. И сильно.
            Я затыкаюсь. Действительно, зачем я снова? Ведь уже выпил, и картина вечера начала приятно расплываться и покачиваться. Но сегодня меня так и тянет не туда.
            В особняке Володи все новое: от плитки в коридоре до люстры в гостиной. Он снова сэкономил, люстра, конечно, не итальянская, а китайская, – сияет как новогодняя елка, меняет цвета от жгуче-оранжевого до темно-фиолетового. К люстре прилагается пульт. Тут же два пульта от плазмы, смартфон, ноутбук и планшет, хотя Володя заглядывает в Интернет только для того, чтобы купить что-то подешевле. В планшете у него индийская философия, которую он читает на ночь. То есть, чтобы понять, например, что морали нет, а есть лишь стремление одних слоев общества манипулировать сознанием других, ему нужно читать на ночь индийскую философию.
            Ощущение «Нового года» от мигающей люстры охватывает и меня. Я начинаю раздеваться. Володя не отстает. Он пропорционально сложен, хорошо выглядит и не стесняется своего тела. В неестественном свете жуткого китайского фонаря есть свой плюс – синяки на моих ногах и бедрах практически не заметны. Да Володя и не рассматривает меня, он входит быстро. Быстро и, как обычно, немного болезненно.
– О, вас здесь уже не помнят, – комментирую я зачем-то.
– Почему мы на «Вы»? – спрашивает он.
– Хм…
– Хочешь, будем на «Вы»?
– Нет, не хочу. Нет.
            Иногда Володя очень ловко, технично исполняет минет. Но даже тогда эти ласки кажутся мне поверхностными, примитивными. Близость предполагает для меня совсем другое, глубокое удовольствие – удовольствие проникновения и слияния, но в этом как раз Володя неловок. Он входит резко, а движется быстро, хаотично, и я всегда удивляюсь, как при таком сумбуре ему самому удается разрядиться.
            Я словно один в постели – сам стремлюсь к своему личному удовольствию. Я ведом им, я гоним им. В фиолетовую картину ночи врываются обыденные мысли о работе, о статьях на завтра, о раскисших от дождя дорогах. Володя кончает в презерватив, обхватывает мой член рукой, и я тоже кончаю, но удовольствие остается непойманным, бежавшим, подмененным простым, техническим приемом – из серии карате-до для начинающих.
            Почему тогда он? Почему я с ним? С Сашкой мне хотя бы не нужно задумываться о ритме и доходчивости. Или я просто не стабильный? Мне все приедается. А Володя двадцать пять лет прожил с одной женой – это ли не гарантия его постоянства? Пожалуй, и со мной он сможет трахаться двадцать пять лет, разве что сменит несколько поз. Через двадцать пять лет мне будет шестьдесят. А ему семьдесят девять.
– Ты видел мое новое биде? Очень удобная штука! И совсем недорого взял! – хвастается Володя, вернувшись из ванной.
– Тоже с пультом?
– Ха-ха, ха-ха. Останешься или подкинуть тебя до остановки?
– Подкинь…
 
-4-
            Чтобы проконсультироваться у психолога, мне не нужно записываться на прием в частный кабинет. Можно просто выпить с Петей. Петя немного моложе меня, он честный натурал, пьяница, с женой в разводе. Работает сисадмином в конкурирующем информагентстве, а профессиональные навыки освежает исключительно на мне.
– Незрелое сознание! – ставит диагноз слету. – И никогда не созреет!
– А если бы я женился и развелся, было бы зрелое?
            Петя худой, длинный, бородатый. Зрелый мен, ничего не скажешь.
– Ты никогда не будешь готов к стабильности! – настаивает он.
– Но моя жизнь стабильна!
– Вот именно, а ты к этому не готов!
– Я вот думаю, хорошо, что ты не работаешь по специальности – ты этим столько добра людям приносишь!
– Махни официанту – повторим.
– Мне писать еще.
– Вот-вот, ты даже рабочий день не можешь спланировать.
– Но как? Есть срочные заказы. Это же заработок.
– А я с девяти до шести. И все.
            Петя такой молодец. Кажется, я еще хотел расспросить его о садистах, но уже не хочу.
            В телефон бьется смска. Неожиданно пишет Сашка. И пишет неожиданное «как Вы?».
            Во-первых, зачем на телефон? Во-вторых, зачем вообще? Я перезваниваю.
– Вы где? – спрашивает он.
– В кафе сижу.
– С Вашим другом?
– Нет, с одним психологом.
            Петя кивает и опрокидывает очередную стопку.
– Жена ночует отдельно. Приедете?
– Нет. Я не могу сейчас. У меня еще заказы.
– Но Вы же в кафе.
– Но после кафе я буду работать.
            Дальше сердитые гудки.
– Вот тебе еще признак, – продолжает Петя. – Зрелый человек отвечает «не хочу». Он хозяин своей жизни. Он сам принимает решения. Незрелый человек отвечает «не могу». Он всегда изображает, будто он раб обстоятельств, он боится заявлять о своих решениях прямо.
– Это не та ситуация, Петь. Я, действительно, не могу. Секс – не приоритетное направление.
– Ну, вот. Ты так и должен был сказать: «Секс – не приоритетное направление».
– И кому нужен унылый любовник?
– То есть ты пытаешься быть нужным, а не самим собой. А потом обижаешься, что твоя психика страдает от конформизма.
– Все, заканчивай сеанс. Я тобой недоволен как специалистом. Ты перекручиваешь что-то, вы все такие.
– А вы все такие… ммм… такие…
            Петька пьяно хохочет, на нас оглядываются.
– Без пропаганды, – предупреждаю я.
            Пора домой.
 
            Автобус трясет, по стеклам скользят дождевые потоки. Стемнело так, что уже хочется спать. Мне кажется, я срываюсь и падаю в пропасть… падаю… падаю… Утыкаюсь в плечо какой-то девушке. Она пытается отодвинуться, но совсем некуда.
– Не открывайте двери! – вдруг кричит она водителю. – Он у меня телефон вытащил!
            На остановке автобус останавливается, двери не открываются, люди подаются вперед, но не выходят, гудят. «Он» – это я.
– Навалился на меня и телефон вытащил! – объясняет она всем, срываясь на плач. – А телефон дорогой, мне муж подарил. Сейчас он выйдет – и все!
– Отдай телефон по-хорошему! – говорит шофер.
            Говорит мне. Народ от меня отстраняется.
            Червивый, гнилой день…
– Я не брал, – говорю я.
            Звучит тихо, неуверенно.
– Отдай ей телефон, пока милицию не вызвали, – подает голос кто-то сзади.
– У меня нет…
– Нет? А вы наберите номер. Если зазвонит у него, значит, у него.
            Железная логика. Девушка диктует длинный номер, сбивается, повторяет, кто-то из пассажиров услужливо набирает. Звонит рядом.
– У него? У него звонит? – всем жутко интересно.
– У кого звонит?
– Где звонит?
            Девушка лезет в карман куртки.
– Ой, я его на остановке в другой карман положила и забыла, в какой.
– Клуша, блядь! Опаздываю из-за тебя по графику! – орет на нее водитель. – Надарят вам, не знаете уже, куда пихать.
            Обо мне сразу же забывают. Двери резко открываются, всех выносит наружу – в толпу, ожидающую посадки. Я, наконец, могу рассмотреть чокнутую девицу. Лицо ее, проглядывающее пятном между беретом и меховым воротником, кажется желтым, перекошенным, совершенно несчастным. Телефон по-прежнему цепко зажат в руке.
– Извините меня, – говорю я, поддавшись непонятному порыву.
            Она решает, что я ей подсказываю.
– Да, извините меня. Я совсем растерялась. Испугалась, что останусь без телефона. Еду в аптеку, мама заболела, я ребенка там оставила, никак не могу сосредоточиться, этого района не знаю, хотела мужу позвонить, а телефона нет. Это не моя остановка.
– И не моя. Давайте поищем аптеку.
– Да? Вы тут ориентируетесь немного? Я… нигде этого лекарства нет. Из той аптеки в другую позвонили – нужно ехать, а я Максима оставила с мамой, она лежит…
– Ничего, не волнуйтесь. Аптека чуть дальше, пойдемте…
            Она оглядывается, потом будто соглашается идти. Дождь не прекращается, свет от фонарей тусклый, жидкий. Я вижу, как мокнет ее воротник, обвисая сосульками.
            В аптеке ей дают что-то наркотическое.
– У мамы рак, – говорит она мне. – Мы только узнали. А она давно мучилась, но скрывала, не хотела лечиться, по врачам ходить, нас тревожить…
– Я вас сейчас на автобус посажу – в обратную сторону.
– Меня Юля зовут.
– Артур.
            Вывожу ее из аптеки за руку и веду через дорогу.
– Не нервничайте Юля, не надо…
– Да, большое горе впереди, что по пустякам нервничать, – соглашается она и снова плачет.
            Я даю ей визитку со своим номером.
– Звоните, если заблудитесь.
            Еду на конечную, с конечной – маршруткой за город. Дождь сечет темноту в крошево.
            Дома сажусь писать. В этот раз я должен привлекательно изобразить особняки, которые будут построены на Кипре при условии удачных инвестиций. Цель серии статей – удачные инвестиции. Виртуальные особняки должны быть описаны во всех подробностях – от ландшафта вокруг до унитазов внутри. На меня свалили сметные расчеты, в них информация о стройматериалах. Но сметные расчеты – это перечни и цифры, а текст, который ожидают на выходе, – живописное полотно.
            Мне тоже хочется верить в то, что я пишу. Но где вообще Кипр? Где Лимасол? Где Ларнака? Где Пафос? Где Никосия? Живут ли там люди? И люди ли они?
 
-5-
            Снова звонит Сашка. Навязчиво, долго, зло. Телефон захлебывается мелодией – нужно занести Сашку в группу «Былое»: сигнал там очень тихий, безжизненный, как со дна могилы.
– Вы так и не приедете?
– У меня не получается, я работаю.
– Почему-то я Вам не верю.
– Секс – не приоритетное направление, – выдаю вдруг я.
– Что? Похоже на то, что я Вас насилую? Насильником я еще ни разу не был!
            О, для садиста дурной тон быть насильником? Я задел что-то личное?
– Тогда прощаемся. Я здравый человек, это не моя стихия.
– И?
– И все.
            Да я сам не люблю таких разговоров – особенно по телефону, как и телефоны в целом – не везет мне с ними. Но становится очень грустно. Сашка бодрил меня – даже своим безграничным, беспредельным, надмирным эгоизмом.
            Половина четвертого ночи. Не пойму, хочу я спать или есть. Или отмотать время назад. Или подогнать немного вперед – до сдачи проекта и выплаты гонорара. Я так устал. Усталость течет с кровью в моих жилах, с дождем за окном, с водой из крана.
            Умываюсь и еду на работу, пора сочинять казенные статьи – о грядущих парламентских выборах, априори фальсифицированных. «Осень не вгоняет меня в депрессию. Я никогда не хандрю в дождливые осенние дни…»
           
            На работе приходит мысль, что сейчас – прямо сейчас – можно написать Сашке и помириться. Но… разве я ссорился с ним? Я только сказал, что не могу бросить работу и удовлетворять его по малейшему его хотению, по щелчку пальцев. Может, у меня уже ревматизм – не получается быть мальчиком по вызову…
            Можно позвонить Пете. Но что скажет Петя? Петя припечатает жирный гештальт, словно муху равнодушно прихлопнет газетой. Желание завершения ситуации – терзание возможным развитием отношений. А есть ли смысл в отношениях с женатым бисексуалом, кроме отрывочного секса? Ну… ну, какой смысл? Сашка не близкий, чужой мне человек, на «Вы» и расстанемся.
            Что еще можно плеснуть в коктейль мыслей о Сашке? Ничего. Был такой опыт – и довольно. Я уверенно заношу его номер в «Былое» и жму «выйти из чата» в почте.
            Тут же приходит письмо от Володи – он рассказывает о научной конференции, которая пройдет в честь юбилея института, где он преподает. Конференция со всеми мероприятиями займет целую неделю. Я на этот сейшн не приглашен – вот, что я знаю точно.
            Это все на уровне невидимых нитей. Если у вас есть любовник, к вам потянется и другой, и третий, и пятый, вы сможете выбирать, селекционировать, фильтровать и просеивать их ряды. Но если у вас никого нет – к вам никто и не потянется, холодная самодостаточность начнет разъедать ваше тело, выест в нем все живое, оставив вам на память макет человека – пользуйтесь для работы, приема пищи, поездок в общественном транспорте. Поэтому я пишу такое доброе, нежное письмо Володе – о чрезвычайной важности предстоящей научной конференции и его значительной роли в этом мероприятии. Не хочу терять последнего.
           
– Не хочу его потерять! – говорит мне Юля.
            Начинает рассказывать свою историю, плачет, потом начинает заново и снова плачет. Если вкратце, то матери наняли сиделку, потому что Юля служит в банке и не может оставить работу, сын – на занятиях, муж – сам по себе, мало интересуется ее делами.
– Я думала, у нас уникальная связь, – вздыхает Юля. – Мы познакомились по Интернету, долго переписывались, он переехал ко мне, полностью изменил свою жизнь ради меня, у нас родился Максим. Но сейчас Максиму восемь лет, а мы снова чужие, словно и не были никогда знакомы.
– Может, потому что вы перестали писать друг другу?
– Что?
            Мы сидим в кафе рядом с моим офисом. Тут я обедаю в рабочий перерыв, знаю всех официанток, бухаю с барменом, вспоминаю шлягеры девяностых. Юля позвонила неожиданно, оказалось, что тоже работает поблизости, и мы решили встретиться. В знакомом до мельчайших деталей кафе Юля кажется новой, неожиданной картиной. Она освежает потертый интерьер, но, будь я художником, добавил бы еще красок – сделал бы ее волосы темнее, брови ярче, щеки розовее, глаза – синее. В Юлю словно вошла дождевая вода и размыла акварель.
– Вы переписывались и понимали друг друга, могли все обсудить, – объясняю я. – Потом стали жить вместе – говорить так и не научились, а писать перестали. Молча родили ребенка, молча сделали ремонт.
– Откуда ты знаешь?
– Многие так живут, но у многих с самого начала не было взаимопонимания, а у вас было. Это жаль терять. Ты напиши ему письмо…
– Письмо?
– Да. Так и напиши, прямо с работы – хочу, мол, поговорить с тобой, но написать легче. С мамой так и так, Максим то и то, я…
– И о себе?
– Да, и о себе напиши, но без особых претензий. Не отпугивай его сразу списком жалоб.
– Мне соседи говорят, что он девок водит, пока меня нет. Волосы нахожу в квартире, заколки, презервативы. Не писать ему этого?
– А ты это ему говорила?
– Ну, хотела сказать, но начала плакать. Потом он мне телефон подарил и все. Но он так на меня смотрит, словно ненавидит, словно я мешаю ему в чем-то, хотя не съезжает, не бросает, и не разводимся… Зачем я тебе это рассказываю, Артур?
– Да ничего, рассказывай. Просто я не знаю, чем помочь. Тут, наверно, письма уже не сгодятся. Но напиши хотя бы про теперешнюю ситуацию – ты не должна переживать это одна, это же его теща.
– У тебя есть теща?
– Нет.
– Один живешь?
– Один.
– Как ты думаешь, я тебя старше или ты меня? – вдруг спрашивает Юля.
– Думаю, никто никого. Во всех смыслах.
– В каких смыслах?
            Может, она и не имела в виду ничего такого, а я снова ввернул что-то неловкое. У нее мать при смерти и муж-козел. Не об измене же она думает… Хотя… именно в такой ситуации забыться бы. Мгновенно я ставлю себя на место Юли – плакать, биться в истерике, мучиться подозрениями, бежать от проблем в осень, в дождь, рассказывать о своей жизни первому встречному, а первый встречный – с отстраненной рожей психолога Пети – советует писать письма…
– Прости меня, Юля, – говорю я, как никогда раньше чувствуя себя виноватым перед женщиной.
            Она резко поднимается и уходит.
 
-6-
            Я дважды перед ней извинился. Дважды! Один раз за то, что не вытащил у нее телефон и она ошиблась в своих подозрениях. Второй раз за то, что не затащил ее в постель и она ошиблась в своих надеждах. И это притом, что я вообще никогда не извиняюсь – перебьются. Но девушка… Девушка – это совсем другая материя.
            Наконец, сдаю тексты о кипрских особняках. Володя занят конференцией, на сайте – все те же. Иногда мне кажется, что завсегдатаи местной блюхи нарочно забывают, что знакомились друг с другом уже не по одному разу, и разыгрывают новые спектакли – по прежним сценариям, с прежними актерами. На Сашкиной странице новое фото. Очередной удачный ракурс. Таинственная демоничность.
            Мучит меня посторонняя, вздорная мысль – о Юле. О том, что человеку захотелось отвлечься от черных будней, но ей не с кем быть другой. Это страшная ситуация. Страшная не-измена. Она вдруг звонит – словно откликается на мои раздумья. Я вздрагиваю: привык, что телефон реагирует только на звонки по работе. Но Юля не знает, что я враждую с телефонами, быстро сообщает, что у нее есть хорошие новости и назначает встречу.
            Что значат для меня ее «хорошие новости»? Значат ли вообще что-то? Сложно объяснить, что я чувствую к женщинам. Что-то более нежное, чем к партнерам по сексу. Что-то чистое, братское или сестринское, но с возможностью грязного, гнусного инцеста. Что-то восторженное – как к замысловатым внеземным субстанциям. И что-то сочувственное – им никогда не говорить на языке здравого смысла.
            Хвала осени! В этот раз она раскрасила Юлю намного ярче – подчернила глаза, подрумянила щеки, сделала теплыми губы, сдернула синь с ногтей.
– Ты был прав, – говорит Юля весело. – Я написала ему. Все честно написала, и он прочел. Понял, наконец, что мама больна серьезно, что мне тяжело одной переживать это. Может, я уже и не люблю его, но сейчас совсем не время обвинять друг друга. Хочется переждать, отодвинуть проблемы на потом. И…в прошлый раз я не имела в виду – нас с тобой. Тебе не за что было извиняться. Наоборот, я благодарна тебе за мудрый совет – на время ты вернул мне семью, мужа, мое прошлое. Сейчас он придет, я вас познакомлю. Мы потом вместе к маме поедем. Все печально, но я чувствую, что мы все в начале… следующего этапа. Больно, но как-то это все решится. Понимаешь? Если бы не тот казус с телефоном, не знаю, что было бы, может, сошла бы уже с ума. Такое было состояние, что не соображала, где я, где сын, где мои вещи, куда еду. А сейчас вот говорю с тобой, спокойно рассуждаю. И знаю, что как-то все решится.
            Скорее всего, она хочет предъявить мне мужа только затем, чтобы доказать, что ничего «не имела в виду», что в наличии муж, что будет «следующий этап». Юля изо всех сил убеждает саму себя. Я киваю.
– Хорошо, если так. Теперь вам нужно поддержать маму. Моя бабушка так уходила, я знаю, какая это мука. Я студентом был, не ребенком, но не понимал, что она умирает. Я был с ней, когда агония началась. И не понимал, что агония. Но она достойно держалась, словно шла сквозь болезнь, гордо. Не плачь, Юль. Будет другая осень.
            Она смахивает слезы.
– Да-да, будет.
            Машет кому-то за моей спиной, и я понимаю, что явился, наконец, ее блудный муж. Он подходит к нашему столику, я оглядываюсь и узнаю Сашку.
            Ну…
            Если бы мы были как-то готовы к этому… Но мы никак не готовы. Поэтому он не может сориентироваться быстро и сымитировать неузнавание.
– Вы? Что Вам от моей жены нужно? – сразу идет в атаку.
– Саша, это Артур, я тебе говорила.
– Вы теперь Артур?
– Вы разве знакомы? – не может понять Юля.
– Мы по делам пересекались – не очень поладили, – нахожусь я.
– То есть Вы преследовали мою жену? И что рассказали ей, раскрыли глаза на правду?
            А Сашка ведь не дурак. Просто злость на меня не дает ему понять, что я не задумывал эту встречу.
– На какую правду? – спрашивает его Юля.
            Зато я понимаю, откуда бумеранг. Я не смогу объяснить Сашке, что мы столкнулись с Юлей случайно, а он не сможет поверить в это. Я в ловушке. Выхода нет. Пора крушить наше домино.
– На ту правду, Юля, что я был любовником твоего мужа.
– Что?
– Что?! – восклицает Сашка.
            А не сам ли толкал к признанию?
– На ту правду, что твой муж знакомится на сайтах, ему годятся и парни, и девушки, – все, кто соглашается на садо-мазо.
– Что?!
– И всех он тащит домой, пока ты на работе. Именно об этом пытались тебе рассказать соседи.
– Ты специально украл у меня телефон, чтобы познакомиться и рассказать это? – спрашивает Юля.
– Да.
            О, какая абракадабра!
            Я ухожу, оставив Юлю за столиком, а Сашку – стоящим перед ней с раскрытым ртом. Что там? Объяснения? Оправдания? Проклятия? Приоткрытый рот с крупными передними зубами – не это ли врата ада? И как он целовал меня – тогда, в авто, пристегнутого ремнем безопасности. И как он целовал… других…
            Я бы никогда не рассказал этой истории Юле, потому что она никак не относилась к их семейной жизни, а только к самому Сашке, который хотел быть разным. Но он вынудил меня к признанию. Значит, так передернулось пространство – для этого я завалился на Юлю в автобусе.
            Прощать или не прощать мужа – дальше не моя забота. Но Сашке я уже никогда не объясню, что я не подлец, не выслеживал его жену, не планировал никакой ловушки, а сам в нее угодил. Пускай.
 
            Я долго иду пешком. Какие повороты подкидывает жизнь, какой серпантин, какие ленты Мебиуса! Вот что я чувствовал наедине с Юлей – общность, обманутость, тоску по Сашке, обиду на Сашку.
            Гадкая история до жути. Я словно обвинил Сашку в том, что он такой. Бросил, а потом еще и обвинил. А сам стонал, кончал, барахтался под ним, вцеплялся в его спину, корчился под его ремнем. Учил Юлю писать ему письма, обещал ей другую осень, а потом вывалил на нее то, что ей даже примерно не нужно было знать о своем муже. Как она переживет это? Я не волнуюсь за Сашку, но Юля и без того в сложной ситуации.
            Ночной работы нет, можно спать, но сон не идет. Угораздило же меня впутаться в чужую семейную жизнь! Когда изменяешь сам – держишь ситуацию под контролем. Когда участвуешь в чужих изменах – чувствуешь себя картой, которую могут спустить в любой момент.
            Думать бесполезно. Наоборот, мысли нужно собрать в пучок и обрезать им хвосты.
            Я пытаюсь написать Володе – нежное. Но я не особо нежный, у меня не выходит назвать его «зайчиком» или «котиком». Поэтому я пишу сухо-официальное: «Как проходит конференция? Падают ли дамы в обморок от твоих докладов? Жду. Скучаю. Ник. Тчк. Смйл».
 
-7-
            Несколько дней без дождя. Липкая влага рассеивается. Объявляется Володя. Чтобы встретиться с Володей, нужно вспомнить, каким я был с ним – до того, как познакомился с Юлей, до того, как предал Сашку.
            Я был молодым, легким, развязным, ироничным, веселым. Но если бы я был таким, Володя не назвал бы меня педантичным, серьезным, хмурым. Или я только пытался быть другим, а оставался одновариантным «самим собой»?
            Иногда не хочется быть собой – вот в чем дело. Хочется забыть прежнее имя, прежние неудачные истории. Хочется рисовать новые – пусть даже подмоченными, размытыми красками.
            Я обнимаю Володю и целую в щеку. Он хлопает меня по спине.
– Я тоже соскучился.
            Моя ли это история? Держусь ли я за Володю как за «последнего» любовника из оставшихся в обойме или как за человека, который действительно мне подходит?
            Меня тянет к нему, но не так сильно, как тянуло к Сашке. И в то же время мне не хватает нашей связи, пульсирующей по выходным, в «свободное от работы время». И нужно больше Володи, или меньше Володи, я уже не пойму…
            Секс с быстрым началом, потом с какими-то провалами. Я тоже пытаюсь рулить, но близость, как вспышки китайской люстры, ощущается рывками – словно не всей поверхностью тела, как местная анестезия. Разве может быть хорошо заднице, а плохо голове? Хорошо ноге, а плохо сердцу?
            Вот, что всегда оставалось неуловимым, – чувство. Никто из нас никогда не сказал «люблю», сказали «ужас», «супер», «охренеть», «ну, бля».
– Я люблю тебя, – говорю я на пробу.
            Звучит так себе. Звучит фальшиво, мелодраматично, мыльно.
            Володя открывает глаза, вытирает со лба пот.
– Спасибо, я очень тебе благодарен.
 
            Ну, ясно. Мне нужно идти, но идти некуда. Маршрутки в мой пригород уже не выезжают, все трамваи – в депо, метро тоже скоро закроется. Я звоню Юле.
– Ты? – спрашивает она.
            На какой-то миг мне становится легче – она жива, то есть у нее получается как-то переживать эти дни.
– Ненавидишь меня?
– Нет. Тебя не больше, чем других.
            Молчим.
– Но я не из-за тебя, – добавляет она. – Мы все равно разводимся, решили уже. Очень много лжи между нами.
– Ты у мамы?
– Да, с Максимкой.
– Поговорить нужно. Я приеду.
– Сейчас? Ночь уже. И о чем говорить?
            Но она называет адрес, я успеваю на метро и еду на академика Павлова. Давно не был в этом районе. Светятся новые супер-, гипер-, мегамаркеты. А люди такие маленькие. Если в наше время построят пирамиды – в них обязательно будут торговать.
 
            Мы сидим с Юлей на кухне и смотрим в черные круги чайных чашек. Слышно, как мать стонет в соседней комнате. Юля одета в офисную юбку и блузку: в квартире матери нет ее вещей.
– Завтра одежду заберу, пусть пока он живет в моей квартире, – говорит о Сашке.
– Хорошо, что ты меня простила, – киваю я.
– Я только потом поняла, какую глупость сказала. Ты же меня не преследовал – все так совпало.
– Да, зачем-то так совпало, но Сашке этого не объяснить.
– И лучше, что так совпало! Давно пора было положить конец этой истории. Но я не догадывалась, что он и с парнями, и вообще... Представить даже не могу. Хотя в последнее время у нас секса вообще не было – он меня совсем не хотел. А вы почему расстались?
– У меня другой друг. Я его выбрал. Но тот друг никого не выбрал. Вот и сижу – в отель не хочется идти…
– Ты про сейчас?
– Да.
– Я думала, у вас как-то проще, без таких недоразумений.  
– Может, у кого-то и просто, не знаю.
– Зато хоть разводов нет. А нам в суд идти. Но потом, когда уже мама.., – Юля не может договорить. – Теперь получается, будто я жду. Жду – ужасно, Артур, понимаешь? Тебя, правда, Артур зовут?
– Да.
– Да, будто жду – вот она умрет, похороны, потом разведемся, потом продам эту квартиру, вернусь с Максимкой в нашу. Сейчас даже видеть его не могу, говорить с ним не могу…
– Ну… не перегибай тоже. Человек не для того изменяет, чтобы другого унизить.
– А для чего? Вот ты для чего?
– Я… хотел быть другим. Совсем другим – с другим человеком. Мне так казалось. А потом понял, что ничуть не другой – даже шуток не меняю, даже выражения лица. Наоборот, проецирую поведение одного любовника на другого, превращаю одного в другого. А я не хочу этого. Мне Володя нравится таким, какой он есть. И когда я с Сашкой встречался, я о Володе не вспоминал и не считал, что унижаю его своей изменой.
– Ну… а если в супружескую постель приглашать и даже белье не менять? Это не унижение? Ты мне о какой-то психологической стороне говоришь, а ты о гигиене скажи – о гигиене супружеской постели, семейных отношений, отцовской заботы?
– Я не знаю, Юль. Об этом я не думал.
– А я вот думаю. И видеть его после этого мне не хочется.
– А Максим?
– А Максим пусть видит. Ты где спать будешь?
– Не знаю. Нигде.
– А мне лечь нужно, иначе я завтра в банке усну.
            Она запускает обе руки в длинные пепельные волосы.
– У тебя друзей нет – в городе?
            Я пожимаю плечами.
– Или ты приехал, чтобы снова извиниться?
– Нет. Больше извиняться не буду.
– Я какое-то покалывание чувствую, – она кладет руку на сердце, – вот здесь, от того что ты с ним был.
            Я подпираю голову и смотрю ей в глаза.
– Мне не понравилось, Юля. И поэтому я его бросил.
– А ему, наверное, понравилось, потому что он сказал, что растопчет тебя.
– Растопчет? Да хрен. Пусть дальше по сайтам знакомств топчет – там есть, кого.
            Юля уходит спать к Максимке, а я опускаю голову на вытянутую руку. Сладко…
 
-8-
            А ведь я думал, что это легкая история. Что с Володей я встречаюсь ради чувств, а с Сашкой – ради развлечения в духе легких наркотиков, и эффект был такой же – бодрящий, а затянуло в затхлое болото.
            Осень дышит холодом на стекла, выступает на лбу испариной. Уже стоят холода, деревья сбрасывают исподнее. Действительно, все должно устояться. Скоро все мои грязные беды заметет белый снег.с
            Я уже не рассуждаю о количестве любовников и собственной валентности. Как-то вдруг ушли эти мысли. Возникла фея – ломкая, нервная, с пепельными волосами и голубыми глазами, взмахнула дрожащей рукой – воздух стал прозрачным, а осенняя слякоть застыла и захрустела под ногами. Сашке повезло когда-то с Юлей. Мне почему-то хочется верить, что он ценил ее, щадил, не испытывал на ее хрупком теле свои жестокие причуды…
            Я знаю, что не люблю ее. То есть люблю как родственника, встреченного случайно на войне, но не как девушку, оставшуюся без пары на Ноевом ковчеге. Мы идем одним путем, но нам не идти вместе. Зато кто-то из нас может разведать дорогу и предупредить другого, где капканы, где миражи, где флаеры на шоу.
            Говорят, после тридцати друзья уже не заводятся. Незаводные, мрачные люди после тридцати. Осторожные. Замкнутые. Озабоченные собственными делами. Ограниченные во времени. Стабильные. Скучные. Если и знакомятся, то только для секса. И секс прагматичный, потребительский – иначе зачем тратить время?
            Мне хочется думать, что Юля понимает меня, что я ей нужен. Но помочь ей я ничем не могу. Не могу даже подбросить, куда нужно, у меня нет машины. С Сашкой она так и не видится – живет у матери. Максим скучает по отцу, но Сашка сказал ему по телефону, что не находит свободного времени для встреч. Мальчишка похож на мать – тонкий, русоволосый, голубоглазый, такой же слегка обесцвеченный, как Юля, такой же грустный.
 
            В моем доме холодно: хочется сэкономить на отоплении. Ноутбук рад холодной осени –  немного оживает. Я кладу руку на теплые клавиши. «Дорогой мой механизм, потерпи до декабря. Будут предновогодние гонорары – будем тебя чинить. Честно-честно. Обещаю. Ты же мое горячее сердце». Ноут шумно вздыхает вентиляторами.
            Неожиданно приходит письмо: «Милая Юля…» Я теряюсь, закрываю. Потом понимаю, что это Юля переслала мне письмо мужа.
            «Милая Юля, мне неловко писать это, но и ты, и я стали жертвами человеческого коварства. Этот Артур-Ник сам напросился ко мне в друзья, потом стал выслеживать тебя. Как видишь, есть люди, которым претит чужая счастливая семейная жизнь. Ты же знаешь эту братию! Ты нужна мне, и я не верю, что чей-то злой умысел может настроить тебя враждебно». К письму следует приписка Юли: «Ты именно с этим человеком встречался?»
            Тут же, словно ответ, приходит следующее: «Артур! И долго Вы будете скрываться от меня? Я не думаю, что небольшой инцидент, «совершенно случайный», по мнению моей жены, может помешать нашим отношениям. Она никуда не денется. Не так легко остаться одной с несовершеннолетним сыном и больной матерью на руках. Вряд ли ей хватит сил выяснять, как и с кем я провожу время. Не знаю, нарочно Вы ей рассказали или случайно, но я Вас простил и больше не сержусь. Я хочу Вас по-прежнему. Возвращайтесь! Вас точно есть за что наказать!»
            Как странно это. И я, и Юля понимаем, что обратного пути нет. А Сашка видит даже два обратных пути – и идет по каждому.
 
– Ты рассеянный! – замечает мне Володя.
– Да, после тридцати все рассеянные.
– А после сорока очень даже собранные!
– А после пятидесяти?
– Этого я не знаю!
            Володя продолжает врать мне про возраст.
            На этот раз мы сидим не в ретро-кафе, а в шоколаднице. Тут нет спиртного, только сладости. Сладостей я не ем, пью кофе, а хочется водки. Володя ломает чайной ложкой шоколадную пирамиду.
– Точно не хочешь пирожного? – спрашивает снова.
            Ощущение, что меня внесли в это кафе и усадили за столик. Пробуждает только знакомый голос за спиной.
– Здравствуйте! Меня не вспоминаете?
            Такой сексуальный присвист. Это Сашка подходит к нашему столику. Да, дежавю. Но уверен на сто процентов, я не выгляжу таким болваном, каким выглядел Сашка, увидев меня со своей женой.
            «Есть люди, которым претит чужая счастливая семейная жизнь». Это о ком?
– А должны вспоминать? – Володя пытается врубиться в ситуацию.
– Это мой бывший, – поясняю бегло.
– Бывший? То есть синяки с задницы уже сошли? Он не хвастался? Или снова выдумал развалившийся стул? Я сказать Вам хочу, Артур, оставьте мою жену в покое, не настраивайте ее против меня! У Вас же… есть вот… доверчивая мадам, которая верит каждому Вашему слову. К Юле не лезьте! Блядству тоже предел должен быть. Вы же «здравый человек»!
            Контрольный. Сашка гордо удаляется. Володя сидит как оплеванный. Я допиваю кофе.
            Разумеется, ничего страшного.  Ничего спецэффектного. Бытовуха без поножовщины. Но, как и тогда, в постели Володи, понимаю вдруг, что нужно ехать, а ехать некуда. В холодный дом к теплому ноуту? Ну, разве что…
– Тебя Артур зовут?
– Уг. Дурацкое какое-то имя.
– Ты с ним тоже встречаешься? Сейчас?
– Нет. Не сейчас.
– А с его женой?
– Нет.
– Это тот друг, который садист?
            Я молчу.
– И? Хорошо тебе с ним?
– Хорошо. Если бы он не садист и не эгоист.
            Поднимаюсь и ухожу. Ну, о чем сожалеть? Не сейчас потерялось чувство. Не в этой шоколаднице. Не в ретро-кафе. Не в машине Володи. Не в постели. Чувство потерялось, когда все пошло стабильно – с письмами, которые «нужно писать», со встречами, для которых «нужно находить время», со страхом «потерять последнего», с затаенной обидой на его безразличие. Чувство не выдерживает этого – оно чахнет, кашляет, растекается с осенним туманом и не кристаллизуется заново с наступлением холодов.
            Я иду по смерзшемуся городу – и мне так легко! К счастью, не нужно никуда спешить, нет срочных заказов, нет назначенных свиданий, нет незавершенных дел. Мне так легко, что я боюсь умереть от этой легкости. Это зима, прекрасная, чистая зима наступает на город, треплет мои волосы, сыплет ажурные снежинки.
 
-9-
            На удивление, разрыв не приносит печали. В начале декабря приходят гонорары, я беру отгул, хожу между длинными рядами ноутбуков и выбираю новый. Я выбираю новый, чтобы в нем не было знакомых ссылок и привычных адресов. Мне сказочно приятно выбирать! Телефон трещит, но я не отвечаю. Наконец, бросаю взгляд на экран – Юля.
– Артур, ты можешь сейчас?.. Мама умерла. Мне сиделка позвонила. Я еще на работе. Боюсь… боюсь домой. Максима нужно забрать.
– Я поеду в гимназию.
– И… погуляйте пока. Пока все эти приготовления. Я потом позвоню.
– Ничего не выбрали? – лезет под руку продавец-консультант.
            Прозрачный морозный день. Снега нет, но тротуары скользят. Я жду Максима у гимназии рядом с крутыми джипами. Максим рад мне даже больше, чем упакованные дети своим упакованным папашам.
– Ух, Артур! Зайдем в зоомаркет к шиншиллам?
– Зайдем.
– А мама разрешает?
            Голубые глаза смотрят на меня недоверчиво.
– Разрешает. И в кафе можно… Мороженое. Или чего хочешь.
– И мороженое? А что случилось?
– Просто погуляем.
– А уроки учить?
– Завтра в школу не пойдешь.
– А мама знает? – сомневается Максим.
            Я киваю.
– Что-то с папой? Он уезжает?
– Уезжает, но не сегодня.
– Я думал, что сегодня. Когда мама плачет, тогда мне все можно.
– К шиншиллам идем?
– Идем!
            Я хочу, чтобы до вечера Максим не знал о случившемся. Это горе. Но границы этого горя хочется подвинуть. Я Бог этого дня.
            Мы торчим перед клетками с голубыми зверьками, потом слушаем крикливых попугаев, потом едим мороженое и пьем молочно-клубничные коктейли. Макс настаивает, что они пахнут арбузами. Я не разубеждаю.
– Что на Новый год будет? – спрашивает он.
– Что? Елка?
– А еще что?
– Не знаю. Снег?
– Еще!
– А чего ты ждешь?
            Он дергает плечами.
– Я спрашиваю, у тебя что будет. А ты мне говоришь: снег.
            Я смеюсь. Раньше мне не приходилось общаться с детьми, я не знаю, как они рассуждают.
– У меня выходные будут. Летом не бывает, а на Новый год бывают. Я целый год жду.
– И что будешь делать?         
            Да высплюсь! Нет, так отвечать мальчишке нельзя.
– С друзьями гулять.
– Бухать?
– Ну, и бухать немного.
            Юля звонит, когда начинает смеркаться.
– Приезжайте, тут соседки со мной. Ты ему сказал?
– Нет еще.
– Может, лучше не говорить? Пусть у тебя переночует.
– Мне кажется… нужно сказать, Юля. Чтобы он прошел через это. Чтобы вы вместе это пережили.
– Да? Не знаю. Меня какими-то таблетками напоили, я ничего не соображаю.
– Сашке не звонила?
– А зачем?
            Я прячу телефон и смотрю на Максима.
– Домой пора. Тяжелый день сегодня. Бабушка умерла.
– Моя бабушка?
– Да.
– Потому мы тут сидим?
– Да. Но нужно ехать – поддержать маму. Завтра похороны.
– Бабушка болела, – говорит Максим. – Почти не узнавала меня.
– Тяжелая болезнь, – я киваю.
– Это у старых бывает? Или… у всех?
– У всех.
            Макс смотрит на меня круглыми глазами.
– Мама говорила, что так болеют только старые.
– Женщинам хочется видеть мир немножко справедливее, чем он есть.
            О, я совсем не умею общаться с детьми. Конечно, не в женщинах дело, а в том, что ей не хотелось пугать сына. Вот и я жил непуганым идиотом до семнадцати лет, а потом уехал из родительского дома и увидел, что мир совершенно не такой, каким описывали его мои родители – он черный, грязный, несправедливый, насквозь пропитанный похотью и наживой, и я – часть этого гнилого мира, неотъемлемая часть. Каким же ударом обернулось для меня это узнавание, какой же депрессией! Сколько я сделал попыток отринуть этот мир, исключить себя из него, до того как родился заново – в страшных муках – для нового мира. Я стер все «чистые» знания, я вытравил мораль, я изгнал совесть, но до сих пор ростки «светлых чувств» раздирают мне душу…
– А я знал, что она врет, когда говорит, что бабушка не умрет, что папка не уедет, что купим шиншиллу, – произносит вдруг Макс.
– Она врет, чтобы утешить тебя. А понимай свое и помалкивай.
– А ты почему не врешь?
– Я тоже вру. Просто мне кажется, что сейчас ты должен понять, что произошло, чтобы помочь Юле. Ей очень тяжело. Смерть – это навсегда. Юля уже никогда не увидит свою маму.
            Максим смотрит на меня пристально.
– А во сне?
– Да, во сне увидит. И даже увидит, молодой, красивой, здоровой. Но в жизни все это уже кончилось. Сегодня.
– Ты не такой, как мой папка, – говорит Максим.
– Все люди разные, – мне остается только пожать плечами.
            Вечером Юля пытает взять меня за руку, но промахивается. Лицо распухло от слез, пальцы трясутся.
– Не так все, сплошная работа и ссоры. Не посидела с ней, не проводила…
            Максима уводят в соседнюю комнату. Я усаживаю Юлю на стул и сам сажусь напротив. Сидим долго…
 
-10-
Снова хожу вдоль длинного ряда ноутбуков. В этот раз со мной Юля и Макс, но их больше интересуют LCD-телевизоры. Жизнь берет свое – вечером встреча с риэлтором, нужно продавать старую квартиру, возвращаться домой. Сашка благополучно отбыл в Москву.
– Но где он там жить будет? С кем? – спрашиваю все-таки.
– Не знаю. Наверно, по Интернету с кем-то познакомился. Гастролирующий муж.
            На улице снежит. Ноутбуки украшены серебристым дождиком. Юля отзывает меня в сторону.
– Придешь к нам на Новый год?
– В костюме Деда Мороза?
            Смеемся. Потом замолкаем, как по команде. Юля сдвигает берет на ухо.
– Нет, я понимаю, что это не семья – ни для меня, ни для Макса, ни для тебя. Но это тоже… тоже что-то хорошее, или даже лучшее – не обманное, не злое, какое-то такое чувство, – она смотрит в пол, словно извиняется передо мной. – И… как ты думаешь, может, купить ему этого вонючего зверя?
– Какого зверя?
– Шиншиллу.
– А… Ну, давай. Только ты ж объясни ему, что клетку нужно чистить. Объясни, что в мире есть какашки, Юля!
– Ты думаешь, я из него девчонку ращу? Конечно, я объясню. Но потом. Если я сейчас начну объяснять, сюрприза не будет.
– Какого сюрприза, ма?
– Ты уже выбрал нам телевизор?
 
            Ну, кто-то зверьков разводит, а я – ноутбуки. Пусть знакомятся и обмениваются программами. Не успеваю порадоваться, как к дому подгребает знакомая синяя машина.
– Но как ты нашел меня? Я думал, ты не знаешь, где я живу, – удивляюсь появлению Володи.
– Нашел. Я примерно направление знал. А тут, на месте, уже стал расспрашивать.
            Мы вроде ссорились, что-то теряли, но сейчас об этом речь не идет, и я чувствую, что на самом деле, мы никогда и не расставались. Володя осматривается на местности.
– Не густо…
– А ты думал, если в пригороде, обязательно фермерское хозяйство?
– Да, я… думал. Вообще много думал, почему мы не поговорили, почему ты ушел.
– Да потому что оправдываться нужно было. А я с Сашкой давно порвал. В чем тогда оправдываться? Он тип упорный – с работы, наверное, за мной следил, видел, куда иду, вот и возник, чтобы настроение испортить…
– Да у кого ж бывших не было?! – восклицает Володя. – Я бы тоже аспиранта сейчас видеть не хотел. Но как представил – дальше без тебя. Как? Вообще пустыня. Даже праздники – это ж такая тоска.
            И снова не о том! С ним не только секс такой, с ним любой разговор такой – словно что-то ускользает, просыпается сквозь пальцы, вытекает сквозь невидимые щели.
            Володя проходит в дом.
– Я ноут новый купил, – киваю хмуро.
            Он смотрит на мой рабочий стол.
– И на Новый год я уже приглашен, – добавляю я.
            Володя садится на мое место за столом.
– Я не знаю, что делать, – говорит вдруг.
– Ну, первого января увидимся. Там ребенок, хочу поздравить его.
            Я еще размышляю, нужно ли сказать, что это Сашкин ребенок, но Володя перебивает мои мысли.
– Нет, не на праздники, вообще. Мне плохо без тебя. Это зависимость, наверно, такая. Или любовь. Но может, и не любовь, потому что ни к жене, ни к аспиранту я такого не чувствовал. Мне тебя всегда вроде мало. Вот ты рядом, а мне тебя мало. Как будто только часть тебя тут, со мной.
– Мне тоже тебя мало, но я думал, это потому, что ты меня не любишь.
– Но я люблю! Не так, как других, я тебя как-то особенно люблю.
– Да? – я искренне удивляюсь. – Значит, дальше будем играть без крапленых карт.
– Думаешь, я играю?
– Мы все играем. Разные комбинации, варианты, воплощения. Хочется прожить много жизней, в одной – и пусто, и тесно. Вот такой парадокс.
– Ааа, вот это я и чувствовал – будто вижу одну твою жизнь, а в тебе их несколько, и остальные ты мне не доверяешь. Но если где и пусто – так это в моем доме. Ты бы мог наполнить его. Хотя бы ноутбуками…
            Я обещаю подумать. Потом Володя начинает дегустировать мое вино и никуда не уезжает. Жутко непривычно видеть его в моем жилище. Жутко непривычно видеть его на моем диване. Здесь никогда не было гостей. Я и сам тут недавно. Может, поэтому и близость с ним кажется мне новой, не технической, не конструкторской. Словно из знакомых деталей лего рождается что-то живое.
– Может, ты всегда будешь сюда приезжать? Тут мне с тобой нравится.
– Это потому что я соскучился.
 
            В той комнате, где я трахался с Сашкой, стоит огромная елка. Юля накрыла стол перед новым телевизором, стоящим на месте Сашкиного компа. Ото всей этой картины веет моим беззаботным детством…
– Макс, у меня есть для тебя подарок, – говорю я.
– Макс, у меня есть для тебя подарок, – говорит Юля.
            Я достаю клетку. И она достает клетку.
            У меня шиншилла. И у нее шиншилла.
– Ты же сказала, чтобы я купил!
– Нет, не говорила. Я просто с тобой посоветовалась.
– Ого, две шиншиллы! А они подружатся? – Макс гребет зверей в общий дом.
– У меня девочка, – говорю я.
– А у меня мальчик…
– Значит, будет традиционная семья, – резюмирую.
            Звери рады друг другу – наверное, они из одного магазина. Макс застывает над ними, забыв о елке.
– Ты сказала ему про какашки?
– Про какие какашки, ма?
– Прекрати, Артур! Сейчас за стол садиться! Ты надолго?
– До утра. Потом переоденусь в костюм Снегурочки и уйду.
– Серьезно?
– С другом помирился.
            У меня есть подарок и для Юли. Я купил ей духи. Такие, на свой вкус.
– Говорят, духи нельзя дарить, – пугается она. – И часы нельзя, и зеркала. Но… Наверное, нам можно? Мы же не расстанемся.
            Нам можно все. Это лучший Новый год за последние… много лет. Никогда еще мне не было так уютно в Сашкиной квартире. Меня ждут выходные. Меня ждет Володя. Юля подсовывает мне свой сюрприз – радио-мышь. Мышь скромная, Юля ее стесняется. Но я так люблю электронных зверей!
            Сашка так и не позвонил поздравить сына. Вместо него звонит Володя – желает всем счастливого Нового года, я обещаю скоро объявиться. Взгляд у Юли грустнеет.
– Ничего, тебя тоже замуж выдадим! – обещаю я.
– Мне хоть бы от этого брака опомниться.
– Могу психолога Петю посоветовать – мне очень помог в свое время.
– Шутишь?
– Шучу. Чем Петька поможет? Разве что вечер скоротать.
            Юля улыбается и целует меня в щеку.
– С Новым годом, Артур. Вот и дожили.
           
 
2012 г.