Линия жизни

Первый курс был окончен, сессия более или менее успешно сдана, практика в «буколическом» антураже русской деревни пройдена. Изголодавшись по отдыху и солнцу, я забросил книги и укатил на юга. В маленьком приморском поселке, глухом углу, каменисто-скалистом раю, плохо обустроенном, даже в сезон не избалованном обильными толпами отдыхающих, мы сняли комнату в частном доме, в паре сотен метров от моря. Мы - это я и Вадька. Вадим Григорьевич, мой преподаватель античной литературы. Молодой препод - погибель трепетных филфаковских дев, жаждущих любви и "отл." в зачетке. Стойкий оловянный солдатик с безупречной репутацией, не ведущийся на накрашенные губки и круглые коленки. Думаю, ему это было не слишком сложно. Мы как-то очень быстро нашли с ним общий язык. Высокий, начинающий слегка лысеть со лба (как и положено каждому мудрецу), он искренне любил свой предмет, много знал наизусть. Даже в постели мог читать Овидия на латыни, или Платона - в переводе. То еще зрелище - голый Вадька, цитирующий "Пир", тот кусок, где Павсаний говорит о двух Афродитах.В отношениях с Вадькой я был бескорыстен. Вынужденно бескорыстен, надо сказать. Как-то раз я заикнулся о том, что мне некогда готовиться, и хорошо было бы, если бы он поставил мне зачет "автоматом".
- Не стыдно, молодой человек? - скривился Вадька, - Я к тебе с большим и светлым чувством, а ты - "зачет"!
Мы валялись на разложенном диване в его холостяцкой комнате в общежитии, немного утомленные, но уже чувствующие новый прилив сил.
- Ну, что с большим - это я вижу, - я скосил глаза вниз, туда же и пробежался рукой.
Вадька рассмеялся, а я почувствовал, что мои маневры не оставили его равнодушным.
- Так что, не поставишь? - я убрал руку, игрался, доводя его до бешенства.
- Я лучше тебя самого поставлю...
Вадька перевернул меня, пристраиваясь, и, уже начав двигаться, наклонился к моему уху и сказал:
- Мне, Сань, на моей совести не нужны неучи с дипломом.
В итоге, зачет я сдавал на общих основаниях. Мне даже показалось, что Вадька придирается ко мне больше, чем к остальным. Видимо, решил сделать из меня настоящего знатока Гомера и Вергилия. Больше я этот вопрос не поднимал, но думал, что он сильно переоценил влияние своего предмета на общий уровень моего образования.
Маленький белый дом стоял на небольшой круче, почти над берегом. Мы расположились в комнатке на втором этаже, и хозяйка, Лариса, накормила нас обедом. Лариса была соломенной вдовой, мужней женой без мужа. Супруг уже давно работал в Москве, присылал какие-то деньги, но семейство перевозить не торопился. Она одна воспитывала двоих детей - семилетнюю Стасю и тринадцатилетнего Кирилла. Все это она нам поведала, пока мы уписывали за обе щеки вкуснейшую запеченную рыбу.
Дети Ларисы были похожи как близнецы, если можно так сказать о мальчике с девочкой, да еще с такой разницей в возрасте. Худенькие, успевшие уже загореть чуть ли не до черноты, до белых шелушащихся чешуек кожи на плечах и носу, со светлыми от природы, и выгоревшими на солнце, волосами.
До темноты мы еще успели сходить опробовать море, искупались и повалялись на уже не таком ядреном, как полуденное, солнце. Преимуществом нашего временного жилища был собственный крошечный пляжик в скалах, бухточка, уединенная и труднодоступная - к ней приходилось спускаться по склону, по камням, цепляясь за редкие ветки кустов. Зато там можно было загорать нагишом, не опасаясь посторонних взглядов. Вадик это очень ценил.
- Саня, не лежи все время в одной и той же позе. Хер черный будет, а жопа белая, - говорил он, смеясь. - Повернись, я хочу, чтобы ты равномерно загорел.
- А что? Получится бисквит "день и ночь", - отшучивался я, но послушно переворачивался.
В последующие дни мы только тем и занимались, что купались и загорали. Еще ходили на маленький рыночек за фруктами. Разгар фруктового сезона еще не наступил, но фруктов было уже много, так что мы все же подпитывались витаминами. Покупали кислое домашнее вино. Отправляясь на пляж, брали с собой бутылку и там по очереди прихлебывали, пока загорали. Иногда с нами увязывался Кира, сын Ларисы. Стасе купаться в бухточке мать не позволяла, опасаясь глубины и каменистого дна. Впрочем, она и сама не рвалась, и вообще, была на редкость рассудительным ребенком, для своего возраста. Кира же был немного шалопаистым. Он плавал как дельфин, нырял, выныривал, качался на волнах, заплывал далеко и оттуда махал нам рукой. Вадька пытался плавать с ним наперегонки, но, естественно, был побежден.
Меня немного смущало присутствие пацана, я опасался, что он может застать нас с Вадькой в какой-нибудь ситуации, не предназначенной для детских глаз. Один раз мы с Вадимом едва не попались, когда забыли запереть дверь нашей комнаты и не услышали стука. Кира уже толкнул дверь, когда мы отскочили друг от друга, как ошпаренные. К счастью, мы только целовались.
Также мне было неловко представать перед ним голым. Когда он появлялся на краю склона, ведущего к пляжу, я надевал плавки. Конечно, в мужской наготе для Киры не было ничего принципиально нового, но я все же стеснялся.
Вадька же был чужд смущения, он подсмеивался надо мной, называл в шутку "барышней". Киру это очень смешило. Вообще, ему явно больше нравился общительный Вадик, а не флегматичный и стеснительный я. Вадичка позволил Кире почувствовать себя старше, так вот, запанибрата, общаясь со взрослым. Еще я думал, что парнишке не хватает отца, которого он не видел уже больше двух лет. Не знаю, догадывалась ли Лариса о характере наших с Вадькой отношений. Вряд ли, потому что "доставать" нас она своим детям не запрещала.
- Вадим! Саша!
В окно било утреннее солнце, а в дверь нашей комнаты нещадно колотили, каждый удар отдавался болью в моей похмельной голове. Вчера мы отмечали мое восемнадцатилетие и несколько перебрали. По крайней мере, я.
С трудом разлепив глаза, я вылез из кровати и распахнул дверь. Кира, в белой футболочке, шортах и шлепанцах, похожий на жеребенка игреневой масти, приплясывал на пороге.
- Чего тебе? - я еще не совсем проснулся,
- Я могу лодку взять. Хотите на лодке кататься?
Из-за моей спины выглянул Вадик.
- Конечно, хотим, Кир! Только давай после завтрака, ладно?
- Ага! Вы тогда, давайте, завтракайте быстрее! Я вас на главном пляже ждать буду.
Я обернулся к Вадиму.
- Какая, нафиг, лодка, я спать хочу!
- Зимой дома спать будешь, Санечка. Ты посмотри - лето, юг, море, солнце! Надо ловить момент. Ну, конечно, если уж совсем не хочешь, то оставайся.
В итоге, мы все же отправились втроем.
- Что, голова бо-бо? - спросил Вадька, когда я сменил его на веслах, и поморщился, меняясь с ним местами.

- Саш, ты плохо себя чувствуешь? - забеспокоился Кирюша, - Может, тебе таблетки нужны? У нас дома аптечка есть.

- Печень ему тренировать нужно, - Вадька подмигнул пацану, - а то от ста граммов уже совсем плох.

- Вы чего, напились вчера, что ли? - засмеялся Кира.

- Не напились, а культурно отпраздновали. Этому обалдую, что сидит напротив тебя, вчера стукнуло восемнадцать. Теперь я абсолютно законопослушный человек.

- В смысле? - спросил мальчишка.

- Проехали, - ухмыльнулся Вадька.

 

Совершенно слепой вначале, скоро я все же заметил, что энтузиазм и дружелюбие моего дорогого препода увеличиваются на порядок, стоит где-нибудь поблизости замаячить белобрысой голове Кирилла.

- Хороший пацан - этот Кирюха, да?

Я завел разговор, когда мы лежали, умостившись, на одной из кроватей. Кровати мы не сдвигали - пользовались или одной, или другой. Спали, прилепившись друг к другу, иногда расходились каждый на свою.

- Чудный парнишечка! - согласился Вадька.

- Вадь, знаешь... По-моему, ты на него смотришь, - я не сумел выразиться точнее.

Вадик взглянул на меня.

- Смотрю? Это что же, мне глаза, что ли, закрыть?

- Ты же понимаешь, о чем я.

- Слушай, Сань, давай ты не будешь х*йню нести.

- Никакую не х*йню.

- Самую настоящую. Успокойся.

- Вадь, он ребенок.

- Это ты - мой ребенок... - прошептал Вадька куда-то мне в шею.

 

Мы, как всегда, валялись на берегу. Взметая шлепанцами пыль и мелкие камешки, словно лыжник снежные брызги, по склону спустился Кирюха, не удержался на ногах и с размаху шлепнулся на широкий плоский камень.

- Ой-ей! - он сразу поднялся и, застонав, заковылял к нам, потирая ушибленную "пятую точку".

- Больно? - сочувственно спросил Вадим, - Хочешь, подую?

Кира засмеялся, а я толкнул Вадика кулаком в бок, вполне ощутимо.

- Помнишь, о чем мы вчера говорили?

- А что я сказал? - деланно удивился он, сел, и обратился к мальчишке, - Хочешь глоточек?

Он протянул ему ополовиненную бутылку вина.

- Хочу, - Кира взял бутылку, прижал к губам горлышко, которого минуту назад касались Вадиковы, а раньше мои, губы. Откинул голову, сделал несколько больших глотков.

- Стоп-стоп-стоп, хватит! - Вадим забрал у пацана бутылку, - Маме только не говори, а то скажет, что мы тебя спаиваем.

Он взял бутылку, поднес к губам, и, прежде, чем сделать глоток, облизнул горлышко. Я отвернулся, стал смотреть на прозрачное до невероятности море, где на горизонте маячила белая точка. Корабль?

 

Когда я снова взглянул на них, я увидел, что Вадик держит Киру за руку, и оба с интересом разглядывают его ладонь.

- Давай, я тебе погадаю. Я умею, честно. У меня тетка гадалкой была, может быть, даже ведьмой, она научила.

Он провел пальцем по ладони мальчика.

- Во-от... Это у тебя линия жизни. Посмотри, какая длинная. Ты будешь жить очень долго, многие тебя будут любить... А это холм Венеры...

Я придвинулся к нему, подсунул свою ладонь.

- Мне лучше погадай.

Он взглянул на меня, бессовестно.

- Я тебе уже гадал. Да оно из без гадания ясно, что ты плохо кончишь!

Они оба засмеялись. Я встал, взял футболку, и стал карабкаться вверх по склону.

 

Вечер закончился ссорой - с грязью, обидами. Мы ругались громким шепотом, но все же срывались на крик. Тогда я хлопнул дверью и выскочил на улицу, Вадька за мной. Мы пошли вдоль берега. Он нагнал меня.

- Саня! Сашка, твою мать, послушай меня! - он заставил меня остановиться.

- Руку убрал! - я готов был съездить ему по физиономии.

- Санька, ну прости меня, дурака. Он же сам... Саня, неужели ты не видишь, что он сам на меня вешается?

Я не видел. Я считал, что Вадик принимает желаемое за действительное.

- Сань, я тебе говорю - он не невинный цветочек. Кто-то с ним уже поработал... - глаза Вадика лихорадочно блестели, - А я... Я, понимаешь, как охотничья собака, как сеттер - дичь почуял, и сделал стойку. Это инстинкт, Саня...

Мне, как-то стало вдруг и жалко его, и немного гадко.

- Вадим, ему же только тринадцать. Не трогай его, ладно? А то я...

- А то ты что? Убьешь меня? Сдашь меня, да? Ты же у нас дуэнья? - Вадик сбился на глумливый тон, потом снова перешел на просительный.

- Санек, обещаю, я пальцем к нему не прикоснусь. Он мне не нужен. Клянусь! Хочешь, на колени встану, чтобы ты поверил?

Я понял, что страшно устал, понял, что больше не хочу продолжать этот разговор.

- Прекрати паясничать, Вадик. Все, пошли обратно, я хочу спать.

В комнате мы окончательно помирились.

 

Я зарекся на время отдыха брать в руки книгу, но, все же, как фанатичный книгочей, через несколько дней затомился, не имея перед глазами печатного текста. Не читать же Кирюшкины учебники или Ларисины дамские романы! Впрочем, если бы выхода не было, я принялся бы и за них. К стыду своему, в условиях дефицита литературы, я был довольно всеяден, руководствуясь тем принципом, что лучше читать что попало, чем не читать вообще. Но выход был, и, встав с утра пораньше, я отправился на старом пазике в город. Вадька со мной не поехал - перегрелся вчера на солнце, и теперь валялся в постели с мокрым полотенцем на лбу.

Во второй половине дня я вернулся с добычей, перешерстив скудные запасы местных книжных магазинов. Со старой хозяйской авоськой, заполненной книгами, я с разбега проскочил по скрипучей лестнице, распахнул дверь, радостный идиот. Они были там, оба. Кира сидел на кровати, синие шортики вместе с трусами болтались на щиколотках. Его стручок бодро торчал вверх.

Вадька, одетый, сидел рядом, одной рукой обнимая пацана за плечи, а второй оглаживая худые мальчишеские ляжки. Кира, опустив светлые ресницы, часто дышал приоткрытым ртом. Я не понял, заметил ли он вообще мое появление.

 

Когда я возник на пороге, Вадим даже на прервал своего занятия. Поглядел на меня глазами, полупьяными от желания, и все же, немного насмешливо.

- Сань, пойди, погуляй часик, ладно?

Я не мог заставить себя сдвинуться с места или что-то сказать.

- Саша, ты оглох? - тихо и раздраженно сказал Вадька. - Выйди и закрой за собой дверь.

Я вышел и закрыл.

Гулял больше двух часов. Откуда-то налетели облака, поднялся ветер, море расшумелось, расплескалось, залило почти всю нашу бухточку. Несмотря на это, я полез купаться. Заплыл далеко, хотя волны упорно возвращали меня к берегу. Выйдя из воды, улегся прямо у самых скал, чувствуя животом омытые приливом камешки. Перед глазами у меня стояло одно и то же - Вадькина ладонь, скользящая по загорелой коже, тяжелое дыхание, вырывающееся через приоткрытые сухие губы. Я не знал, до чего дошел Вадим в своих играх с мальчиком, но воображение дорисовывало мне картины того, что было потом. Я видел все будто наяву. Кончилось все тем, что мне пришлось стянуть мокрые плавки и разрядиться, глядя в потемневшее преддождевое небо.

Потом я сидел на берегу, поджав колени, а волны подбегали под меня и откатывались, подбегали и откатывались. Дождь так и не начался.

 

Когда я вернулся, наша комната была уже пуста, обе кровати аккуратно заправлены. Я достал свою сумку, побросал кое-как в нее вещи.

Внизу мне встретилась Лариса. Она пришла с дочкой с автобусной остановки.

- Саша, вы что, уже уезжаете? - удивилась она.

- Да, у меня мама заболела, - соврал я.

- А Вадим? Он тоже уезжает?

- Нет. Не знаю, - буркнул я в ответ.

"Вадим остается, - хотелось мне сказать ей. - остается потому, что дорвался до свежатины. А тебе надо бы лучше смотреть за своим сыном". Разумеется, ничего такого я ей не сказал, просто коротко попрощался. Успел на последний автобус, идущий к станции. Поезда сегодня не было, и я ночевал на скамейке в зале ожидания, давился черствыми пирожками и горьким чаем в буфете, и наконец, завалился на верхнюю полку в плацкартном вагоне, сразу уснув, да так и проспал почти всю дорогу.

 

До конца лета я ничего не слышал о Вадиме. Осенью в универе я с ним как-то не пересекался, а потом, в ноябре, мы узнали, что его убили вечером в его же дворе. Ткнули два раза ножом в живот. Как нам сказали, он умер не сразу, еще несколько часов лежал, коченея на осеннем морозце, пока кровь из его нутра выползала на первый снег. Обнаружили его утром. Он не был ограблен - на месте были деньги и часы. Убийцу (или убийц) так и не нашли, да, видимо, особо и не искали. Из родных у него была одна только пожилая мать, но и та жила далеко, настаивать на тщательном расследовании было некому. На дворе были в самом разгаре "лихие девяностые", убийств случалось много, к этому все даже привыкли. Мы собрали денег на цветы и венок, но на похороны я не пошел. На место Вадима пришла аспирантка, и у девичьей филологической стаи не стало повода для томных взглядов и вздохов.

 

Случалось, я иногда вспоминал о нем. О нем, о белом домике у моря и о смешном жеребячьем Кире. Однажды мне даже показалось, что я его увидел - Киру. В метро. В противоположный конец вагона вошел тонкий, светленький и очень загорелый мальчик. В каком-то странном помрачении, я стал протискиваться туда, расталкивая людей. Наконец, добрался и встал напротив. Конечно же, это был не он, даже и не очень похож, вблизи. Когда опомнился, я подсчитал, что тому, южному, Кире должно быть сейчас уже лет двадцать шесть. Мальчишка, заметив, что я его разглядываю, скорчил недовольную и презрительную рожицу, и покинул вагон на ближайшей станции. Возможно, принял меня за какого-нибудь маньяка.