No future

Каждый год в конце августа на полдня собираться у моих дяди и тёти на даче – уже традиция. Это такие прощальные встречи для немногочисленных родственников: через пару дней у их дочери, моей двоюродной сестры, заканчиваются очередные «русские каникулы», и она возвращается домой в Англию.
Народ всегда один и тот же. Сами хозяева, сестра со своей дочкой, мы с мамой и Катя. Кем Катя и я приходимся друг другу, как называется эта степень родства – не знаю. Мы оба племянники хозяев, она с тётиной стороны, я с дядиной. Женя – тоже племянница, если с точки зрения моей мамы смотреть. И Женина дочка Мэри племянница, но уже внучатая, а нам с Катей – двоюродная. День племянников и племянниц.
Из «культурной программы» – обычно только обед. Почему-то в нашей семье бурно развлекаться не умеют. Но суть, конечно, не в «программе». Просто встретиться, посмотреть друг на друга, поговорить перед разлукой. На даче – потому что в городской квартире тесно и душно. Дядя с тётей – с недавних пор не работающие пенсионеры, и почти всё лето проводят здесь. Жене на природе тоже нравится больше, чем в нашем городишке-заморыше, от которого она за годы своей английской жизни совсем отвыкла. Только из-за родителей и приезжает.
На этот раз запланировали шашлык из курицы. Катя сразу идёт помогать хозяевам у мангала. Мама что-то начинает обсуждать с Женей. Как-то так вышло, что с ней у Жени отношения более доверительные и близкие, чем у меня. Ещё до моего рождения сестра подолгу жила в нашем доме, потому что это сейчас отец её, дядь-Саня – пенсионер, а тогда был военным. Постоянные переезды, не всё же время таскать ребёнка… В общем, маму Женя зовёт просто по имени – Маша. И поговорить им всегда есть о чём. А мне не всегда. То есть, может, и есть, но не всё это скажешь теперь. Хотя в детстве мы с Женей дружили хорошо. Но потом пятилетняя разница в возрасте всё-таки разделила, а потом Женя вышла замуж за англичанина и уехала. Вот и видимся сейчас только на её каникулах несколько раз в год. «Ну и что, – вздыхает по этому поводу мама, – всё равно же родные, это ты просто с людьми общаться не умеешь, даже с сестрой». Ну да, не умею.
Развлекать меня поручают пятилетней Мэри. С детьми, кстати, я тоже не умею общаться, особенно с англоговорящими. Мэри вставляет иногда в разговор русские слова, но нечасто. Поэтому я только киваю и глупо улыбаюсь, когда она показывает мне на своём планшетнике английский мультик про пони.
Потом Мэри увлекается какой-то игрой, забывает про меня. Я присоединяюсь к мамино-жениной компании. Они накрывают на стол, моют овощи, носят посуду из летней кухни в беседку. Я маячу рядом.
Сестра приглашает приехать к ней в гости в Англию. Она каждый раз приглашает, а я каждый раз мнусь. Денег-то на самолёт, может, наскрёб бы, но трудно оформить визу. Столичный визовый центр, допросы с пристрастием, и не факт, что дадут… А там, в Англии, есть ещё Женин муж Дэниел, с которым мы друг друга в глаза не видели. Как к русскому родственнику в доме отнесётся? Женины родители, конечно, в Англию ездят – но то ведь родители. А про Дэниела, правда, говорят, что человек он добрый, вежливый и приветливый. Но я упорно мнусь.
Женя с лёгкостью от «гостей» переходит к «уехать насовсем». Со слишком уж беспечной лёгкостью, на мой взгляд. Да, с визой непросто, и очень следят как раз за тем, чтобы получатель намерений на постоянно в стране остаться не имел. Но всё-таки если родственники в Англии есть, это уже шанс…
Уехать – конечно, хорошо. Сестра говорит, там жизнь лучше. Для неё давно уже дом – там. А сюда как прилетит – прямо с московского аэропорта не по себе. Люди раздражённые, агрессивные, грязь кругом. Мне кажется, у меня большой привязанности к месту рождения тоже нет, наоборот, каким-то человеком без «корней» себя чувствую. Держит другое. Единственное, к чему хотя бы немного способен – складывать из слов предложения и тексты, и так уж получилось, что из русских слов. Ну, допустим, не настолько дурак, разговорный язык худо-бедно освоил бы. Но писать на чужом языке?.. Когда, через сколько времени смогу? Если вообще смогу... И где? Тут я в трижды провинциальной, но всё же газете. А о журналистской работе там и думать нечего. С другой стороны, всю жизнь в этой газете просидеть – не будущее. Даже страшно от такой перспективы.
На этой волне я заговариваю вдруг про свою «больную тему», про публикацию книг. С необычной для себя откровенностью жалуюсь сестре, что в отечественные издательства пробиться нереально. Так, может, можно узнать – в смысле, там, за границей, немало же эмигрантов… И есть, наверное, печатные издания… Мне по европейскому Интернету шарить несподручно, а она лучше сориентировалась бы…
Я понимаю, какую несу ерунду. Если дома ни кому на фиг со своей писаниной не нужен, то за границей и подавно. Но сестрёнка воспринимает всё всерьёз, обещает разузнать. Я вроде как благодарен, но одновременно мне и смешно, и досадно на самого себя. Лучше бы уж сразу какой-нибудь трезвомыслящий человек посоветовал от бредовых мыслей отказаться. Это ещё вопрос, на благо ли людям надежды. Особенно заведомо неосуществимые.
Подоспевает шашлык. Кроме него на столе варёная картошка, жареные баклажаны, салат, свежие помидоры и огурцы. Дальше планируются ещё арбуз и торт.
Как всегда, не обходится без подсмеиваний дядь-Сани над моим вегетарианством. Я улыбаюсь, но довольно кисло. Шутки слишком регулярные и постоянные, известные наперёд. Женя заботливо советует салат, он без колбасы и даже без яиц.
Мама, как обычно, ест очень мало, за что над ней тоже подсмеиваются. Поев, идёт играть с Мэри. Вот у неё получается находить общий язык с детьми. Опыт, всё-таки, большое дело. Мэри к ней тянется. Несмотря на «внучатость», называет «тётей Машей», а не «бабой». По-русски. Как-то раз, мы слышали, потихоньку спросила у Жени:
– Как по-английски будет «тётя Маша»?
– Auntie Masha, – ответила сестра.
– Аунти тётя Маша, – прилежно повторила Мэри.
Чувствуя расположение взрослого с ней играть, Мэри вовсю этой слабостью пользуется. Они с мамой в песочнице варят суп и кормят плюшевых медведей и собак. Все остальные, включая меня, пока остаются за столом.
Разговоры – тоже все обычные, предсказуемые. Как наш городишко стареет и разваливается, как им руководят бездарно. А отсюда уже и до политики в масштабах государственных недалеко. Плохо всё… и с политикой, и с государством. В общем, дядь-Саня рад, что дочь в нормальной стране живёт.
И вот как-то из этих русско-английских контрастов вытекает тема «демократичности», «политкорректности» и прочей «толерантности». Или, наоборот, нетолерантности.
– А слышали вы, – говорит Катя, – какой-то английский актёр решил против Олимпиады в Сочи протестовать. Ну, из-за закона про гомосексуализм. Сам такой потому что.
Я припоминаю мелькавшие в Интернете заголовки. Рискую предположить:
– Стивен Фрай?
– Да я фамилию не помню, – машет рукой Катя. – Но вот собрал он толпу геев с лесбиянками, и пошла вся эта нечисть протестовать. Ага, сейчас прямо из-за них Олимпиаду и отменят.
– А в Москве-то им всё парады запрещают, – поддерживает тему тётя Оля.
– Всё равно рано или поздно разрешат, – философски замечает дядь-Саня. – Ради демократичности, чтобы с Европой наравне быть.
– Вот ещё, – морщится Женя. – Не надо в России никаких гей-парадов.
У меня в животе и в груди потихоньку становится всё холоднее. Эх, сестрёнка… Ты же не тут живёшь – и «не надо». Да, блин, не в парадах ведь дело. Но собрались же, вроде, родные люди. Ну что бы вы сейчас, плевать в меня начали, если бы знали?..
Катя очень «кстати» припоминает из теленовостей – в каком-то городе на день ВДВ гей одиночный пикет решил устроить.
– И вот, стоит этот пидор несчастный со своим плакатом, худенький такой, маленький, от страха трясётся. Ну, вэдэвэшники, конечно, тут как тут, бегут… Еле его менты успели в машину упрятать.
– Ну и зря упрятали, – осуждает Женя. – Пусть бы они его…
Хорошо ещё, мама до сих пор с Мэри в песочнице. Хотя в разговоре она бы участия не приняла. Потому что – стыдно. Она так про одного теледеятеля сказала однажды: «Сидит там как какой-то, стыдно сказать, педераст».
А ведь они, вообще-то, не плохие люди. И нет, не стали бы меня проклинать и позорить, наверное. Только в недоумение бы пришли. Или даже не до конца бы поверили. А потом, думаю, обходили бы тему молчанием. Кроме, разве, дядь-Сани. Он брякнуть может. Одним словом, они нормальные люди.
После еды хочется размяться. Не всем – дядя с тётей и Катя так и остаются в беседке. А мама, Женя, Мэри и я идём пройтись по улице вокруг дачного участка.
Солнце движется к закату, золотые лучи светятся в золотых волосах маленькой англичанки Мэри, которая беззаботно прыгает по земляным дорожным колдобинам. Позади участка – выгон для лошадей, сосед держит нескольких одинаковой гнедой масти. Бросаем лошадям яблоки. Они шумно жуют, брызгая слюной. Выгон не очень чистый. Мэри, тыча пальцем под ноги лошадям, морщит нос:
– Фу, какашки…
Фраза эта звучит у неё с британским акцентом.
Идём дальше. Мама развлекает Мэри, мы с сестрой чуть их опережаем.
Странное чувство. Этот наш сегодняшний разговор на литературную тему – вроде как шаг навстречу друг другу. Мне хочется сказать Жене что-то ещё, большее. Но – этот вечный барьер, «неумение общаться»… Да, проблема, прежде всего, в нём. То есть, во мне. Не в этих застольных фразах. Я ими не обижен. Меня никто не хотел обижать. Но эти слова – лишние знаки того, что кругом сплошные границы, которые не перешагнуть. Я тоже виноват в этом… Может, один я и виноват.
Солнце, ветер, небо над головой, не городское, огромное. Воспоминания, связанные с этой деревней – из детства. Из такого близкого, но совершенно уже нереального. Хочется без остатка раствориться в небесной глубине. Но так не бывает. Слишком простой выход.
На душе ветрено и муторно.