Я конквистадор в панцире железном

В тринадцать лет открылась у меня новая болезнь, которую психологи называют «синдром бродяжничества». Я начала регулярно удирать из дома. Доезжала до платформы «Москворечье», садилась в первую же электричку, добиралась до какой-нибудь дальней станции, там ходила-бродила, а чаще всего шла вдоль рельсов долго-долго. Железная дорога не отпускала меня даже во сне. Дымок над крышей тепловоза, липкий и свежий душок гари, мазута, смешанный с морозным воздухом, и поныне кажутся мне лучшими запахами на свете. Во время этих странствий вдоль железных путей я успевала увидеть целый мир: бутылку с яркой этикеткой под насыпью, цветок мать-и-мачехи между рельсов, потемневший вагон на запасных путях, окоченевший труп дворняги в стороне – все это и было моим миром, отказаться от которого не хватало силы воли. Всякий раз я обещала себе, что только постою на платформе и никуда не поеду. Подходила электричка – я до жгучей боли вцеплялась пальцами в пристанционный заборчик. Двери с шипением закрывались, поезд отчаливал и каждый раз на крутом повороте возле моста замедлял ход. В этот момент со мной всегда что-то происходило. Я глядела в спину электричке, ощущала кожей пыль, металл, дым. Я разжимала пальцы - и следующий поезд увозил меня без оглядки. В-общем-то об этих путешествиях знал на свете только один человек – моя подруга и одноклассница Лента. Она даже как-то поддалась уговорам и поехала со мной, но особой радости явно не испытала. С Лентой мы были похожи – нет, не мастью, потому что Лента была хрупкой, белобрысой и сероглазой - а сущностью. Обе увлекались Гумилевым, конквистадорами и мечтали стать путешественницами. Обе в заштопанных чужих одежках, собранных по знакомым. Ну вот. В том году пришла к нам новая учительница географии – молоденькая, красивая и, как мне сперва показалось, глупенькая до святости - не ведавшая, в каком году родился Христофор Колумб и уж конечно не подозревающая о существовании конквистадоров. Между собой мы, школяры, называли ее Верочкой, а вот описать ее вам я, пожалуй, затруднюсь: есть такие люди, у которых вся внешность – сплошной литературный штамп. И тут тоже: коралловые губки, синие глаза, длинные ресницы, кудряшки до плеч… Все бы ладно, но тут я заметила, что с Лентой стали происходить странные вещи. Нет, не на уроке географии, а перед ним и после она пребывала в каком-то дурацком волнении, чего-то все задумывалась и старательно отводила глаза, когда коралловая Верочка проходила по школьному коридору. Конечно, я скоро узнала правду. Возмутилась и стала горячо убеждать Ленту, что эта стрёмная мадмуазель ей не пара. Я вам объясню, почему: вряд ли можно найти на Земле человека более серьезного, более вдумчивого, более доброго, чем Лента. И в те годы тоже так было. Она трехзначные числа в уме складывала. Она щенка спасла из пруда. Она меня спасала сколько раз, наконец. Могла ли я допустить, чтобы эта кудрявая вертихвостка вконец задурила голову моей подруге? Я старалась изо всех сил, но замечательное Лентино здравомыслие почему-то молчало, как будто его некстати выключили из розетки.
«Знаешь, я так хочу пройтись с ней по улице…» - призналась она однажды. Я пришла в ужас, представив себе расфранченную принцеску Верочку рядом с подростковой курточкой из «Детского мира». Ну что тут будешь делать! В то же время я решила в очередной раз податься в бега, но иначе. В этот раз я хотела обставить все как полагается, как делают настоящие конквистадоры. Не возвращаться, не совершив подвига – это первое. Не возвращаться раньше, чем через два дня – это второе. Ну и третье: перед тем как уйти в странствие, все конквистадоры непременно пишут письмо какой-нибудь красивой даме. Я мысленно окинула взглядом знакомых женщин – ни одна не подходила на эту роль. Самой красивой в моем окружении, как ни крути, была Лентина любовь - синеглазая географичка Верочка. Что ж, можно написать и ей. Все равно никто и никогда не узнает об этом: вряд ли прелестница побежит докладывать Ленте о письме – она, понятно, глупая, но не сумасшедшая же. Я быстренько накатала письмо. Что там было – разрази гром, не вспомню, только вроде бы потянуло меня тогда на высокий штиль: «Любезная Вера Константиновна, вот и мне довелось покинуть родной дом…» ну и так далее. А далее - я переписала стихотворение Гумилёва – то самое про конквистадора в панцире железном. Фамилию автора, понятно, не упомянула – пусть подумает, что это моё. После уроков забежала в кабинет географии и положила письмо на стол. После чего поспешно занесла домой портфель, что-то наврала бабушке и отправилась странствовать.
Странствовала я в тот день долго, до самой ночи. Доехала до Серпухова, вышла из поезда, побродила по абсолютно пустой платформе. Ночь, улица, фонарь, только аптеки не наблюдалось. Идти было некуда, страшно хотелось есть, ноги примерзли к ботинкам. Я села в ту же самую электричку и вернулась в Москву. Мама с порогу огорошила: «А ты знаешь, что тебя милиция разыскивает?» Я так и присела у двери. Выяснилось вот что: Верочка, обнаружив мое письмо, побежала к директрисе. Директриса перепугалась, позвонила маме, не дозвонилась, подняла на уши милицию, милиционеры начали обшаривать подъезды, так все друг другу и звонили, а директриса задержалась в своем кабинете до первых петухов. В милицию быстро сообщили, что я нашлась, маме было строго сказано, чтоб лучше смотрела за ребенком, все, наконец, вздохнули спокойно, кроме меня. От мамы я узнала то, от чего мне стало окончательно нехорошо: Верочка вместе с моей Лентой ходили меня искать на Борисовское кладбище. Конец! Значит, Лента знает о тот, что я писала ее Верочке… Но как Верочка нашла Ленту? И зачем они пошли на кладбище? И, самое главное, ведь предательница я. Как ни крути, надругалась над чувствами своего друга. Несмотря на поздний час, набрала Ленту – в ответ длинные гудки. Я еле дождалась утра и побежала к ней. Лента встретила меня как обычно, ничуть не обижаясь. По дороге в школу ситуация прояснилась. Точнее, мне удалось, окончательно сбить Ленту со следа. Оказывается, Верочка позвонила вчера Ленте – та чуть чувств не лишилась, но это ладно – и спросила, где я могу находиться.
- Я так и поняла, что ты кататься поехала, ты же собиралась… Чтоб не наводить их на железную дорогу, я и сказала, что ты, наверное, на кладбище прячешься. И тут Верочка предложила мне это… ну на кладбище вместе сходить. Я к школе подбежала, пошли мы. Полные сапоги снега начерпали. Верочка говорит: «Следов ведь нету никаких…» И мы тогда обратно. Она по дороге все расспрашивала, что да как, зачем ты на кладбище ходишь и вообще про тебя…Мне даже обидно стало… - Лента смутилась и откинула со лба отросшую челку.
И вдруг спросила:
- Слушай, а что за письмо ты ей писала? Я не поняла, честно говоря…
- Ах, письмо? – я изо всех сил старалась казаться невозмутимой. – Да это я написала, что ты одна знаешь, где я…
- Зачем? – Лента непонимающе уставилась на меня.
- Ты что глупая, да? Помнишь, ты говорила, что хочешь пройтись с ней по улице? Вот я и придумала все это…
- Так ты… ради меня? Вот это да! – Лента смутилась до слез. Потом заулыбалась. Потом несмело погладила рукав моей куртки. Но тут мы уже подошли к школьным дверям. После уроков Верочка попросила меня зайти к ней в кабинет. Разговор получился неожиданно душевный, хоть и начался он с ожидаемых мною «то-сё, думай о маме». Вера Константиновна поведала мне, что, оказывается, тоже увлекается Гумилёвым и что стихотворение про конквистадора в панцире железном у нее одно из любимых. Ого-го! Вот уж не ожидала – так не ожидала! Короче говоря, она заявила, что я должна дать ей слово никогда больше не убегать из дома. Что ж, это был какой-никакой, но выход. «Вера Константиновна, - я старалась говорить как ни в чем не бывало, хотя голос иногда выдавал овечью дрожь, – давайте договоримся так: я обещаю вам не убегать из дома, а вы взамен обещаете мне, что моя подруга Лена никогда не узнает о том, что было в письме…» Сказала и пожалела: сейчас посыплются идиотские вопросы. Но Верочка посмотрела очень серьезно, умно. Кивнула, соглашаясь.
«Да она умница! – неожиданно поняла я. – Чего я к ней придиралась? Хорошая девушка, пусть они с Лентой подружатся!» Но, странное дело, Лентина любовь с того самого дня пошла на убыль – то ли прогулка по морозцу подействовала отрезвляюще, то ли еще что-то, я больше не убегала из дому, а вскоре мы обе выросли.
Этим летом мы с Лентой пили домашнее вино у нее на даче и вспоминали школу. Тут я и сказала: а помнишь, мол, Верочку? «Верочка? – прищурилась Лента. – Кудрявая такая? Географию преподавала?»
- А ведь ты любила её…
Лента покраснела до слёз. Сказала: «Может быть…» Потом торжествующе взглянула на меня: «Ты тоже любила её!» - «Но не так, как ты…» Мы посмотрели друг на друга, как заговорщики, и засмеялись. Впрочем, тут же поспешно заговорили о другом: обе почувствовали ту зыбкую, ту коралловую грань, за которую переступать не стоит никогда в жизни. Лентин сын Илюха – мой крестник – этим летом ушёл в армию. Служит где-то под Самарой. Мы обе считаем месяцы до его возвращения. Осталось всего восемь.