Мотька

Нет покоя разведке. Обещали сутки отдыха и, как обычно, кинули. После зачистки очередного селения с приставкой «–юрт» спешный выезд на РПД* - поступила информация о небольшом заводике по переработке нефти. Заводиков этих здесь, как грязи, в большинстве своем частные – бодяжат бензин из нефти по технологии «разбавь ослиной мочой, пропусти через тряпочку и продай неверным». Почти на всех дорогах, где еще более-менее спокойно, торчат картонки с надписями «соляра», «русский 92» или еще проще: «конденсат, хароший, атвичаю». Кстати, ездить на нем можно. Было дело – покупали, когда кровь из носу надо раненых увозить в Ханкалу, а бензина нет. Ну вот совсем нет. Хочешь – плати деньгами, нету денег – давай цинк с патронами. Как вам выбор? Провожая «Урал» с ранеными надеялись и на то, что они выживут, и на то, что отданные патроны прилетят не в нас. Да речь не об этом, было и было.
Два БТРа, мы ежимся на броне, холодно. Ноябрь, солнца мало и постоянный колючий ветер. Теплый тельник, олимпийка, бронежилет, разгрузка и бушлат – а продувает до костей. Зимой здесь погано, ребята говорили, что и летом не лучше, да лета я не застал. Полчаса зубодробительной тряски и мы на месте. Традиционно нехилый такой заборчик, что за ним, пока не понятно, видна только крыша строения. Очевидных признаков жизни нет, но это, ясное дело, ничего не значит. Бойцы горохом сыплются с брони, занимают позиции. Рев двигателя и БТР сносит металлические ворота. Внутрь, бегом, под прикрытием брони, стреляем предупредительными короткими очередями. Оба-на, какая удача - ответки-то нет! У «чехов» разведка хорошо поставлена, наши каналы связи слушают только так, значит, стукнули им уже о нашем визите, а, может, сами сдриснули, от греха подальше. Если так – все просто: прочешем, посмотрим что да как, минируем и - получи фейерверк, всевышний.
Как выяснилось, это был не завод, а склад готовой продукции. Куча бочек и все, как на грех, пустые. Мы на радостях уже и рацию навострили, мол, шлите транспорт за добычей, ан нет. Обидно. Ну хоть что-то полезное должно же было остаться? Поищем.
Кто из нас первым среагировал на писк и шевеление за бочкой – не знаю. И как не полоснули очередью в угол – тоже. Я вскинул кулак вверх – «всем стоять» и осторожно, чуть отталкивая ржавую емкость левой рукой, ткнул стволом в непонятную кучу тряпья. Куча пискнула снова. То ли большая собака, то ли что – хрен поймешь. Но опасности, вроде, нет. Легонько поддел носком берца кучу и отпрянул – у кучи были глаза. Человеческие. Ребенок? Откуда здесь ребенок?
- А ну, подъем! Давай, шевелись, - и сразу шаг назад. Черт его знает, что за начинка у этой находки. Как-то нет желания воспарить к ангелам прямо сейчас, да еще в виде фрагментов. Куча завозилась, распрямляясь, принимая очертания человеческой фигуры. Парнишка, довольно высокий. Даже удивительно, как он смог так свернуться, хотя… жить захочешь…
- Ты кто, как зовут? Что тут делал? – молчит, трясется. Натягивает на кисти рук обтрепанный до невозможности свитерок, смотрит в пол. На вид лет пятнадцать - шестнадцать, внешность явно славянская. Пленный? Рабство тут не в новинку, так что вполне может быть. В полутьме склада толком не разглядишь, да и задерживаться здесь резона нет. Прочухают духи, наведут артиллерию и станет нам ангарчик братской могилкой.
- Заканчиваем здесь. Этого с собой, на блокпосту разберемся.
Вывели находку на улицу и обомлели: бля, бухенвальд! Тощий, грязный, волосы колтуном. Да еще и босой. Из-под драных треников торчат черно-синие ступни, видно поморожены были. И воняет от него зверски. То есть мы тоже не розами, знаете ли. Если баня раз в две недели – это просто мечта и песня, но тут что-то запредельное. И как, спрашивается, его такого везти? Переглянулись мы с бойцами и потянули с себя – кто шапку из-под каски, кто шарф, кто перчатки. Механик БТРа от щедрот выкинул старый бушлат, который для комфорта у него под жопой помещался. С обувью, конечно, засада. Свою не отдашь, мало ли что на обратном пути произойти может. Много ты босиком навоюешь? Так что пришлось малому терпеть. Посадил его с краю, так чтобы вонь при движении в сторону относило, и поехали. Когда за нами рвануло и грохнуло на месте бывшего склада, найденыш тоненько заверещал, опять сворачиваясь в клубок. Еле удержал его за шкирку, чтобы он от чувств под колеса не свалился. Радуется он так или печалится?
На блокпосту выяснили, что командование в срочном порядке куда-то отбыло, значит возиться с пацаном придется самим. Раз так, потащили его в нашу палатку для допроса по всей форме. Допроса не получилось. Во-первых, в палатку тут же полезли любопытные, и от каждого вошедшего мальчишка шарахался, закрывался странно скрюченными руками. Во-вторых, в тепле у буржуйки его чудный аромат настолько усилился, что всем стало ясно – надо мыть звереныша и немедленно. Повели в санблок, такую же палатку, только маленько почище, припасли тазик и два ведра горячей воды - для непосвященных замечу - роскошь почти царская.
- Раздевайся и лезь в тазик, - опять стоит и трясется. Да что за напасть-то? – Ты русский язык понимаешь? – кивает. Ну славатебебоже, уже хоть что-то. – Как тебя зовут? Имя как?
- Моффя… - не разжимая губ, обметанных какой-то коричневой коростой.
- Чего? Мотя? Моня? Митя? – трясет русой спутанной башкой, ничего не понятно. – Так, Мотя, живо разделся и встал в тазик! За*бал уже трястись!
Вот б*ять, лучше бы он не раздевался. Честно, я многое повидал, но это… Скрюченные руки объяснялись просто: на обеих кистях не хватало пальцев, мизинца и безымянного. Желтые птичьи лапы, только без когтей, потому что ногтей не было тоже. Впадина на боку – неправильно срослись сломанные ребра. Рубцы, явно от плети или чего-то подобного, ссадины и синяки, свежие и старые, почти сплошь покрывающие тощее детское тельце. На груди круглые пятна ожогов, видимо от сигареты, в форме креста. В паху, в подмышках, на спине и том, что должно называться ягодицами – гнойники. Правда, синяки и гнойники стали отчетливо видны только к исходу первого ведра. Мылся Мотя неумело, больше набирал воду в ладони из ковшика и размазывал по лицу, груди, плечам. А я то сжимал кулаки, то кусал губы в бессильной ярости. «Чехи», мрази вы, твари конченные, такое с мальчишкой творить! Чтобы ускорить процесс мытья и не дать остыть воде, подошел к нему, намылил тряпку и провел по спине, легко, не нажимая. Так он чуть из тазика не выскочил!
- Моть, ты чего? Я просто помогу, быстрее получится, - мычит, машет цыплячьей лапкой - уйди, мол, уйди. Да ладно, не больно-то и хотелось. Надо бы фельдшера позвать, пусть хоть фурункулы обработает. Мотька вдруг неловко переступил ногами, поскользнулся и рухнул носом в пол. Тазик, естественно, перевернулся, залив все вокруг грязной водой. На грохот прибежал фельдшер, обматерил нас за бардак и попытался поднять Мотьку из лужи. Мелкий немедленно свернулся клубком, затрясся еще сильнее и заскулил протяжно.
- Мотя, тихо! Никто тебя не тронет, отвечаю, - не реагирует, закрывает лицо руками. Да это не дрожь даже, это судороги какие-то!
- Валерич, сделай что-нибудь, ты ж медицина!
- Что, б*ять? Промедол могу, есть еще. Ты же знаешь, гуманитарки давно не было, тянем остатки.
- Не, промедол погодим пока. Он мне в сознании нужен.
Совместными усилиями соскребли Мотьку с пола. Ноги его явно не держали, поэтому плюхнули его задницей в тазик и в четыре руки спешно домыли. Точнее, я держал, стараясь не реагировать на скулеж, а Валерич мыл.
- Приподними, надо с тыла обтереть, - Валерич возил тряпкой по Мотькиной спине, хмурился все сильнее. – Бля, Саня, глянь!
Засохшая кровь на внутренней стороне бедер. Кровь и дерьмо. Я покрепче перехватил дергающегося Мотьку, а Валерич аккуратно развел худосочные ягодицы парня, глянул, присвистнул невесело – Это пи*дец, Саня. Все, заканчиваем и тащи его ко мне. Свои вопросы можешь и в лазарете задать.

Мотька провел в лазарете три дня. На второй день стал потихоньку отвечать на мои вопросы. На второй – потому что Валерич все же вкатил ему промедола. Выхода другого не было. Только мы устроили бедолагу на походной койке, предварительно обойдя бойцов на предмет поделиться кому чего не жалко из обмундирования (Мотькины отрепья кишели вшами, а нам чужих не надо, у нас и свои имеются, так что в костер их) и я уселся рядом с ним, как в палатку ввалился старший прапорщик Губайдуллин. (Рафик Губайдуллин, двухметровый татарин, весельчак и пройдоха, обладатель шикарного баса и обширного запаса матерных анекдотов. Подорвался на фугасе через месяц после этой истории).
- Аллах акбар, декала хулда вейн хейшн! (да здравствуют наши гости(чеч) Саня, емана, мне сказали ты духа приволок и нянчишься…
Рафик не успел договорить, как Мотька взвизгнул, скатился с койки и попытался забиться под нее. Застрял, конечно. Мы с Рафиком оторопели, а мелкий вдруг заплакал тоненько-тоненько, жалобно так, ткнулся лбом в пол и потянул с костлявой задницы отданные кем-то застиранные кальсоны. Вот тут и понадобился промедол. По-другому успокоить не вышло.
Как его звали - Мотька или Митька, я так до конца и не выяснил. Фамилию свою и возраст он не помнил, возможно, из-за жестоких побоев, возможно из-за каких-то врожденных психических отклонений. Говорил плохо и невнятно, еще и потому, что у него оказались выбиты все передние зубы. Реакция на чеченскую речь была однозначной – скручивался в комок и беззвучно плакал. Видимо, научен был горьким опытом, что за громким плачем и сопротивлением последует суровое наказание. На складе, скорее всего, был уборщиком, ну и еще понятно, кем. Самое поганое - мы не знали, что с ним делать дальше. Документов нет, о родных он ничего не помнил, значит, связаться не с кем. Никому не нужный больной мальчишка, чья жизнь стоила не дороже ржавой бочки. Вот не найди мы его на том складе – была бы невесомая Мотькина душа на моей, и так порядком изгаженной совести. А нам на днях предстояло менять дислокацию - и куда его? Комбат было рявкнул: «Выкиньте нафиг», потом посмотрел на Мотьку, прихлебывающего суп из миски (ложкой он только вычерпывал гущу, а жидкое быстро-быстро выпивал), вздохнул и ушел звонить в госпиталь. На следующий день вместе с тремя ранеными Мотьку отправили в Ханкалу.
Через три месяца я сам оказался в этом госпитале. Когда более-менее оклемался, стал спрашивать. Безрезультатно. Никто о Мотьке ничего не знал.
Так вот, к вопросу о толерантности и политкорректности, или как там это у культурных людей называется? Да, я знаю, что у зверства нет национальности, и все же… Делайте со мной, что хотите, но когда я слышу гортанную чеченскую речь, то сквозь белую душную пелену ярости я вижу Мотьку, стоящего на коленях и обреченно стягивающего трехпалой лапкой с тощей задницы серые залатанные кальсоны. Я могу сжать зубы и пройти мимо разудалой лезгинки на улице города в самом центре России. Но не заставляйте меня улыбаться.

*РПД – разведывательно-поисковые действия