Молоком разбавлю влагу и синеву

Улыбка джокера.

  Когда морфей окончательно стал побеждать, он повернулся на бок, подтянул к груди лежащую рядом подуху, уткнувшись в которую представил, что обнимает Тома. Обхватил его под крепкие плечи. Зажмурился, прижался сзади, ткнулся носом  в складочку на шее,  в частую крупку ярких родинок. Ногами почувствовал его крепкие лапы, бархатистую прохладную кожу, прислонился. Представил, как Том сопит рядом и, Пиля уже пил жаркое дыхание, всё крепче обнимая подуху.


-Томик, Томко, мой хороший, - гладил он светлые шерстинки загорелой почти безволосой кожи, рисуя каждый уголок, такого родного, каждую частичку, столь знакомую ему, - вот, въелась же, не вытравить, столь глазами проедена.  И вовсе не ангелом чувствовал себя Пиля, целуя каждый уголочек, до которого мог дотянуться. Касался пушистой белёсо-платиновой маковки, мягких ресничек, податливых сейчас крепких рук,  с многочисленными шрамчиками, вдыхал столь знакомые ему запахи. Чуть коснувшись, поцеловал краешек губ, проник сквозь податливую завесу, острые зубки, язык этот невозможный, отзывчивый до сумашествия... 

Поёрзав, сполз ниже, оставляя мокрые дорожки на нежном рельефе. Коснулся впадинки пупка, с бесстыжей горошинкой, которую всегда мечтал поцеловать. Добрался до крупных, словно  у лягушонка пальцев ног. Почувствовал, как отзывалась, исполненная жаром плоть в прозрачной кожице, с которой сочилась влага,от одних лишь прикосновений к телу...


  Этим вечером Пиля поздно приехал домой, работа уже долгие месяцы занимала практически всё его время. На улице давно стемнело и, редкие фонари выхватывали из сумерек стайки пацанов или подружек, в обнимку, - все они спешили  в центральный парк, а те,кто не спешил, замирали единым силуэтом где-нибудь  у оградки центральной дамбы или под деревом, стараясь ничем не обнаружить своего присутствия. Здоровско как!  - думал Пиля.

Он не спешил домой, хватало гонки и суматохи целого дня, в сумерках же, спешить уже никак не хотелось.  Он вглядывался  в силуэты, которые угадывались за могучим и раскидистым клёном, вслушивался  в гулкие шаги и смачные обрывки фраз, прерываемые каскадами смеха где-то сзади но, оборачиваться или ускорить шаг совершенно не хотелось, он лишь посторонился, пропуская весёлую компанию. 
Глубоко вдохнул, различая острый в сыром воздухе сигаретный дымок с примесью какого-то жаркого парфюма, а может, сама динамика настроя пацанов создавала специфический воздушный ореол, который так дурманил ноздри неспешного путника. Пиля сразу же подумал о Томе, с которым расстался по дороге. Том спешил, едва успевая отвечать на звонки всех своих, ожидающих дома, или не дома, желающих перехватить по дороге. Сегодня Пиля даже не против был "по бутылочке пивка", но Том, спешил и, пиво теряло всякий смысл.  Даже сейчас, едва расставшись, Пиля уже скучал и, гнал прочь мысли, не принимая  того, что едва расставшись, уже скучает.

 Пиля вспоминал весь сегодняшний день. Обрывочно, невпопад, вглядываясь в горизонт, подсвеченный огнями дальнего квартала. И воспоминания эти, состояли больше из фраз, вздохов, взглядов, из всего того недосказанного, что чутко ловило ухо и внимательный глаз. 
  
- На, пока горячий, будешь? Мне Ленка сегодня заварила.
-Да, есть  у меня,  с травками, вон, целая бутылка.
-Да, твой мы потом выпьем, - на! – Протягивал Том крышку от термоса, которую уже успел отполовинить. –Да не ссы, пей, он уже не горячий. – На конфету, как бы стыдясь своего порыва протягивал Том. Пиля внутренне улыбнулся, отложив угощение до следующего перерывчика, в который Том её найдёт сам. 

- На, по-братски протягивал Томка половину дымящейся сигареты, тоже понимая, что курить вдвоём гораздо вкуснее, да и за день, всёравно закончится весь наш табак…

Потом был дождь, вымокшая насквозь куртка,  и вторая куртка, успевшая просохнуть  с прошлого дня, мокрые до трусов штаны, мокрые кросы, руки, которые никак невозможно было отогреть, выпавший  в грязь мобильник на чьём-то бестолковом звонке…
Вклинилось  в память, как растирал Тому замёрзшие лапы. Большие такие, словно с лягушачьими пальчиками в сыроватых носках.. Том даже сначала пытался протестовать, сидел, крепко держась за лавку  и, как бы провоцируя, желая его ободрить, Пиля  пригнулся ещё ниже  к самым ногам и, шумно вдохнув,  разулыбался. Том отстранился, Пиля же, рывком поймал его за шею и:
-Ну что ты?! – грозно отсёк момент и добродушно рассмеялся. Ржали вместе. 

- Вот странный ты, Пиля, за всю жизнь никого такого не встречал. С другим бы, и не работал, да и.., ладно, - прервал он себя на полуслове.
-Что, отпиз дил бы?!
-ДаАа! -  в восторге протянул Том, продолжая уворачиваться от Пили, потрепавшим его коротко стриженую головушку.
- Желающих много, очередь занимай, - всё с той же улыбкой грозно парировал Пиля, выпуская Тома из рук. – Согрелся хоть?
-Даа, - утробно прозвучало рядом.
-Мдааааааааа, - передразнил Пиля  к полнейшему восторгу Тома, - пошли уже, нам ещё часа три мокнуть,  а то, можем всё не успеть. 

Пиля переложил  в другую руку сумку  с мокрой одеждой, улыбаясь смотрел он куда-то вверх, где набирали свою яркость мерцающие звёздочки и казалось, он улыбался именно им. Вспомнилось, как сегодня жаркой полоской оголился  у Томки торс, когда он снимал  с машины камни. Как разрешил он себя приподнять на согнутых локотках и вся его фигурка, твёрдая и совершенная, точно литая оказалась почти в объятиях. И мокрая куртка, с которой  в домике натекла целая лужа, воротник которой пропах сигаретами и Томом, - невообразимым тончайшим сладко-горьким ароматом  с запахом сохнущего тряпья...
И его трескучее по утру:
-Пиля, привет! А я уже проснулся, … даа, встаю уже, ты там тоже, это, собирайся, минут через тридцать буду, да, дааа, всё возьму, дааааа.., - Вот только ради такого звонка можно было встать хоть среди ночи. Пиля улыбался, он и ждал этого звонка ещё  с самого вечера и засыпал, очень по нему скучая. И его серенькие треники с полосочками по бокам, и шрамчики на сильной ладошке,  и звонкая отрыжка, и подаренная зажигалочка, и синие кросы, протёртые  у большого пальца, и бледные волосинки, и раскатистый хохот и эти... До невозможности внимательные щенячьи круглые глаза, которые, будто бы ..его били и, столько в  них всего, невысказанного...

  Наверное, на работе Пиля был счастлив, хотя, где-то,  в глубине души понимал, что работа, – лишь бегство от жизни, жизни,  в которой Тома никогда не будет,  и есть  в этом некая фатальность и отрешённость...(
Он облегчённо выдохнул, забравшись на пятый, не спеша повернул ключ в замке и, прошёл  в комнату.  Вспыхнувшая под потолком лампочка ярко осветила  просторный коридор, кресло  с  многочисленными инструментами валяющимися  в беспорядке, которые он сегодня не брал  с собой, да вешалку с частично потрёпанными байкерскими куртками. Парадная одежда давно была не востребована и пылилась  в дальнем углу шкафа.  Пиля поставил на кресло рабочую сумку с мелким инструментом, проектами, да отчётами, снял сапоги и, не расслабляясь, босиком потопал на кухню. В последнее время он часто вздыхал,  подступающие одна за другой рабочие задачи да бытовые проблемы готовы были  в клочья разнести его кажущуюся стабильность, да иллюзию постоянства, если их не решать сразу же. Ежедневно, постоянно и методично, с утра  и до вечера, без праздников и выходных дней...

На кухне он жмакнул по пультику, включив телевизор, дабы как-то отвлечься от  наползающих  в сумерках грустных мыслей, нащупал  в пакете под окном  крупную картофелину и, принялся не спеша чистить, чтобы успеть поужинать, а заодно и пообедать не очень поздно.  Готовил Пиля быстро и вкусно, но готовить лишь для себя – не было никакого интереса, потому, движения острого ножа  казались небрежными, хоть и были скорыми да точными. Несколько минут и аромат жареной картошки уже струился  в приоткрытую форточку, уступая место свежему морозному воздуху, столь бодрившему уставшую за день голову. Занятый своими мыслями, Пиля даже не замечал, что  показывала панелька телевизора, и очнулся только  от будоражащей рекламы навигаторов и комборегистраторов, которую он ненавидел, стараясь переключить до того момента, как расфуфыренная дама начнёт корчить рожи на дорогом авто. 

Остудив сковородку  под струёй холодной воды, Пиля потрогал подсыхающий хлеб  и, решив полакомиться только картошкой утащил сковородку  в зал, где удобно «с ногами» устроился на новеньком диванчике, который мог раскладываться и, вместить на себе ещё двоих, таких же, как и он сам.

Мимо его ушей проносились текущие мировые новости о Российских бомбардировках боевиков  в Сирии, о каких-то там сессиях и ассамблеях, о корупционерах  губернаторах и  убийствах  в регионе, юбилеях, гастролях и крупных авариях.  В какой-то степени это разнообразило фон,  центром которого была хорошо прожаренная хрустящая картошка, но и она была лишь фоном непрерывных кульбитов мысли, лишь понижающих свою «громкость»  одновременно  с яркостью дня за окном.

Очередной «ваниш и доктор мом» вернули Пилю  в реальность вечерней квартиры. Так уж повернулась жизнь, что думки о личном,  словно сюрреалистические грёзы, как что-то, уже недостижимое, сказочное и абсолютно невероятное, заполняли мыслительный вакуум, если чуть снижалась острота  «прокрутки» рабочего процесса, да ежедневной «бытовухи». Реальностью становился телевизионный бред, да непрерывная чехарда инстанций, которые приходилось одолевать, сохраняя  привычный, ещё со времени другой страны быт стареньких родителей, да коммунальную стабильность.

В комнате было тепло,  в связи  с потеплением на улице и инерцией  комМунальщиков. Пиля скинул рубаху, на несколько секунд задержался перед большим зеркалом, напрягся, так что стали видны геометрические фигурки на животе и, наверное, не столько  с удовольствием, сколько ощущая, какую-то глубинную потребность быть физически состоятельным,  дотянулся  до закреплённой  в проёме дверей перекладины.  В этот вечер он не стал особенно себя нагружать упражнениями, - настроения не было никакого. И это отсутствие настроения не было чем-то пугающим, скорее, привычным, словно, некая патина обречённости, уносящая телесню силу, заставляющая выпадать из реальности, словно растворяясь  в каких-то своих, только ему ведомых мрачных глубинах.  Чтобы хоть чем-то себя порадовать, Пиля извлёк из холодильника пару бананов, утащил с кухонного стола сахарницу  и, всё так же босиком проследовал  к старенькому  но, тем не менее, безотказному компьютеру.  Зубами он надгрыз и содрал кожуру  с банана, положив её тут же, рядом  с клавиатурой, глубоко вдохнув, понюхал бархатистую белую мякоть, окунул банан  в сахарницу и, откусил маленький кусочек своего сладкого суррогата счастья.

Первым делом он просмотрел почту и, чтобы отыскать нужные письма, удалил несколько десятков рекламных, втюханых за день.  Пиля ни разу не менял почтовый адрес, впрочем, как и номер сотового телефона, видя некое постоянство  в тех, кто поступал похожим образом.

   Пока он «трудился на работе»  в отрыве от интернета, и новостных каналов, сменился биржевой курс и Пиля «огорчился», аккурат на  тройку месяцев непрерывной работы.  Он лишь вздохнул,  жалея даже не об утраченной денежной сумме, а о потраченном времени,  в течении которого он мог бы ..не спешить, не убегать рано утром на работу, возвращаясь уже  в темноте,  больше бы времени уделял стареньким родителям, да друзьям,  из которых остались самые верные, прощающие ему постоянную занятость,  знавшие Пилю ещё «тем пацаном», собственно, которым он всегда и будет для них оставаться.

   Почему пацаны, - думал он. Почему лишь юные парни притягивают взор,  а срывающийся на какой-то утробный шёпот негнущийся фальцет лучшей музыкой ласкает слух. Почему такое удовольствие даже, дышать вместе, воздухом, который уже побывал  внутри, омывая, все, даже самые тайные уголки этих, самых вздорных, вздрюченных, заносчивых и робеющих одновременно, от... ощущений этого мира! От ощущений себя  в этом мире!  Почему лишь парни, а не зрелые мужики, состоятельные и сильные, с развитой мускулатурой, бычьей шеей и густой "цигейкой" по всему телу. Почему лишь пацаны, почему лишь они, и только они, самые самоотверженные...  Чистые!  От тончайших серебристых волосков до прозрачно-пастельных покровов.  Только пацаны, которые ещё не успели, но так  спешат почерпнуть побольше грязи,  взрослой, продуманной и циничной...
  
Он ещё раз тяжело вздохнул и, пытаясь себя обмануть, заглянул  в сетевой Контакт, дававший  хоть какую-то иллюзию общения и сопричастности.  Пиля видел мелькающие довольные рожицы - картинки тех, кто, как и он, был за компьютером. Кто, вроде, был рядом, и даже можно было поздороваться и перекинуться парой фраз или же, не здороваясь послать смешной или вызывающий смайлик. Можно было долго рассматривать фотографии тех, кого он хорошо знал, даже любил, порой, не имея смелости,  а может, не желая быть не понятым, и тем самым портить или усложнять отношения, вообщем, тех, кому нельзя было  или, просто, не следовало об этом говорить, разве что в форме безобидных шуток.

    На фотографиях все были красивые, весёлые и очень счастливые.  Пиля и сам разместил несколько таких картинок.  На одной он уже тёплый поднимал бокал «ни ради пьянства,  а ток во здравие..»,  на другой, проникновенно смотрел куда-то вдаль. Были на его страничке фотографии и тех,  с  кем он ежедневно виделся на работе, даже лучше сказать, Пиля работал отчасти, только ради этих «виделся».

2.
Собственно, последний год  он чаще работал только  с одним. Этот один и занимал его мысли и, чем больше нежности эти мысли несли,  тем  в большую безнадёгу и погружали.  И Пиля уже не понимал, почему о нём он так тосковал вечером, когда целый день тот (вернее, Том) был рядом, как и прошлый день и, каждый день без праздников и выходных… 
Пиля машинально откусил ещё кусочек банана, потом,  с силой обмакнул оставшуюся часть  в сахар, ещё кусочек и, словно стремясь быстрей разделаться  с лакомством, запихал в рот всё, что осталось. 

Стоило Пиле зайти на страничку Тома, как новое сообщение  «этот абонент пытался вам позвонить…» пришло на его телефон.  Нет,  то не сервисная служба делала рассылку, просто, какой-то «импульс», «наитие»,  «шестой..  томагавк в задницу»...
 Он перезвонил:
- Как ты? Добрался?  -Дааа,  а меня уже Ленка ждала на остановке. -Даа, просто, набрал,  дай, думаю,  позвоню. А завтра куда поедем?...
Пиля не любил долгие телефонные разговоры, с  растянутым жеванием «что» да «как», наверное, потому, что работа приучила его быть лаконичным, чтобы каждое слово  отскакивало ёмко, веско, отточено и,  только с Томом он мог долго висеть на трубочке,  и лицо его при этом подсвечивала такая шкодная улыбка, что сам Том назвал её улыбкой Джокера.  Для друзей же, ко всеобщему кипишу и хохме, ПИля нашёл  повод беззлобно поддевать Тома, когда во время разговора звучали его протяжные утробные «даааа», то очень уж они походили на мяуканье.  «Миаааа», - вторил ему уже Пиля, отчего пацаны,  просто, покатывались, ржал и сам Том, стараясь задеть уже Пилю, что давало повод для забавной потасовки.
Вот и сейчас, снова звучало это его убедительное «миааа», за которое, так хотелось приобнять за шею, прижать так, сильно-сильно, ощутив, вкусный такой жар, расцеловать и, легко отмутузить. А может, приподнять, ощущая всю его, словно литую тяжесть, чуть влажные подмышки и снова вдохнуть этот такой сладкий жар, который,  в момент штырит, до самых бесстыдных мурашек и потягушек, где-то  в самом низу живота. 

   Пиля облизал губы и, позабыв, что банан уже съеден, кусанул ещё, да так, что  с губы начала сочиться кровь.

Так, с закушенной губой он и продолжил рассматривать снимки. Вот Том, видимо,  ещё в технаре.  На стене классная доска, парты и много пацанов – его годков. Мальчишки, некоторых из них  Пиля уже знал, всётаки, третий год работают вместе. Том же, среди них, вроде, как и незаметный, неброский. 

На следующем снимке  в обнимку стояли, да, просто, два маугли – два кента  на берегу реки.  Загорелые до черноты, дохлые но, тренированные настолько, что видна каждая мышца, каждая жилка,  да, - просто, красавчики! На следующем, Том уже  с женой, да  с деточкой, - яркая пара, красивая, и главное, они – любят! И счастливы! Но, не ревновать же Пиле,  в самом деле,  к любимой  жене?). 

-Странный ты, Пиля, -  снова говорил Том,  такого как ты, никогда не встречал, прям, как папка,  я и объяснить не могу...
- Чудо ты,  -  улыбался про себя Пиля, хотел бы я иметь такого сына, - думал он, и в тайне высчитал, что  если б зачал пораньше, да сильно пораньше, аккурат, сынок мог бы быть его годком. 

- Дай, подыму, подхватывал он Томика за локотки, ощущая всю крепость литой фигурки и, тот уже не протестовал.  А Пиля, пользуясь такой редкой близостью, утыкался  в затылок, жмурился и вдыхал ...этот  чёртов жар, безумный аромат непонятно чего и почему, это тепло, эти ...выгоревшие волоски на затылке, которые щекотали ему нос, родинка, шрамчик, такая горячая кожа и, что-то, такое сладковатое,  дикое, запретное.

-Да, хватит тебе уже, кряхтя вырывался Томка из его рук.
-Похудал ты сильно, с начала сезона, говорил Пиля, вон, вначале, таким пупсом был.
- Каким таким пупсом?! Враз напрягался тот. И вообще, это – моё слово! Я своих младших всегда так называл.

С этим пацаном Пиля запутался окончательно. Он никак не мог понять природу  этой близости и теплоты их отношений. Отношений, преодолевших  конфликты и сильнейшие разлады, от которых становилось гадко и очень-очень больно. Он помнит, как они ругались ещё совсем недавно и, даже видел, что этот парень,  твёрдый и упрямый, словно кремень, всхлипывал, что на него было совершенно не похоже, когда Пиля застал его врасплох…   Что чувствовал он к этому пацану?  Ядерная смесь необузданной дикой сексуальной притягательности и, вместе  с тем, какая-то, отеческая теплота и забота, сдерживающая все остальные проявления и снова, невозможность любых отношений, кроме дружеских, рабочих, приятельских.  Может и, легче было бы, если больше не знать, не видеть, забыть, - но лёгкость, удел слабаков. Вот, взял же такого на работу. Для чего-то ж оказался рядом этот парень... 

Отойдя от компа, Пиля вышел на балкон. В руке он сжимал сигарету, которой ещё на работе его угостил Том. Это – его! - вспоминал он, как-будто сигарета могла сохранить незримую частичку того, о ком он сейчас думал. Пиля понюхал её, взял в рот, затянулся, но поджигать не стал. Сильно похолодало, мелкой крупкой мёл первый снежок, словно стремился укрыть, сгладить всю остроту, замести проблемы. 

- Утром нужно будет захватить тёплую кофту и шапку, - думал он,  а то, смёрзнет завтра. И чаю горячего не забыть. Сделав усилие, Пиля закрыл фотографии.  Некоторое время он ещё сидел над чертежами нового объекта, пока поздний час его окончательно не сморил.

«7 ноября звёзды откроют для Вас кратчайший путь к благополучию! Разве это не тот шанс, которого Вы ждали? Уже в эту субботу Юпитер, Венера, Марс и Луна соединятся в одной точке, образуя Малое шествие планет - редкую благоприятную конфигурацию..» - прочитал он гороскоп, прежде, чем выключить компьютер.

Полностью раздевшись, Пиля нырнул  в кровать. Сначала он лежал на спине, обдумывая день завтрашний. Нужно пораньше встать и, что-то изобразить для нового заказчика, подготовить отчёт, предупредить Женьку, что экскаватор пока свободен, передать в бухгалтерию счёт для перечисления, забежать  к родителям и, конечно Томик... Пиля уже скучал и, просто не мог дождаться его утреннего звонка: «Ну, куда сегодня поедем? Да, проснулся… Нормально.., - Даааа...» 
  
Этой ночью Пиля был счастлив. Просыпаться никак не хотелось. Улыбка джокера так и застыла на его лице,  и  слёзы бежали сквозь закрытые веки на влажную подуху. 
 
Первым нашёл его Том… Сердце. Закрылся клапан.