Ловец снега

Вот уже семь долгих лет, как я не видел снега. Не подставлял небу ладони, получая мгновенный ожог от соприкосновения снежинок с горячей кожей, не лепил снежную бабу, не играл в снежки, не слышал характерного скрипа под подошвами. Нет, я, конечно, регулярно наблюдаю снежный покров по телевизору или на мелькающих в сети фотографиях. Но ведь это совсем другое. Это не сравнится с тем ощущением, когда в брезжущем свете нарождающегося дня ты откидываешь в сторону штору, ожидая увидеть голую бурую землю и тротуар в ошметках размокших листьев, а твоему взору открывается зимняя сказка. Снег меняет все. Скрывает грязь и мусор. Глушит повседневную суету. Дает свет и праздник. Позволяет проникнуться духом Рождества и очищает душу. Но все это великолепие обходит меня стороной, хотя я и живу в климатической зоне, где снег очень вероятен. Может, потому что я давно ни в что такое не верю? Или просто потому, что мою душу уже не очистишь?

Помню раньше, когда я жил в Москве, снег неимоверно бесил. Осадки мгновенно парализовывали и без того кошмарный трафик столицы, потому что одну полосу стабильно занимали сугробы, а резкая смена температуры и вовсе превращала любые будни в «день жестянщика». Я, естественно, был в числе тех, кто вспоминает про зимнюю резину тогда, когда все остальные ее давно поменяли, и вставал в огромную очередь с теми, кто нынче внезапно очухался. А все эти манипуляции со скребками и метелками в еще темном поутру дворе, в попытке откопать машину из огромного сугроба. После такой зарядки я плюхался на кожаное сиденье с подогревом, клацая зубами, дуя на скрюченные красные пальцы и натягивая воротник повыше, потому как количество потерянных за зиму перчаток, шапок и шарфов переваливало за десятки. А теплые вещи? Даже те невесомые, дорогущие — «чистый кашемир», приводили меня в состояние чесотки от одного только взгляда на них. Умиляться в таких условиях снежным хлопьям с небес мог, по моему мнению, исключительно больной на всю голову житель. У меня же вся эта снежная тематика вызывала лишь приступы ненависти ко всему окружающему. Особенно в марте, когда календарь давно обещал весну, а с серого неба все еще сыпал ведрами снегопад.

Ты не разделял моих стенаний по поводу зимы. Уже не помню точно, любил ли ты снег или же тебе было конкретно положить на то, какое сейчас время года. Вечно в распахнутой зимней куртке, без шапки, с валящим паром изо рта и редкими снежинками в рано седеющих волосах. Ржущий без повода и не из-за чего не заморачивающийся. Как же ты меня бесил…

«Бедовый», — сказала про тебя моя бабка еще во втором классе. И именно тебе отдала последний, а от того самый вкуснючий пирожок с яблоками, вызвав во мне первый глухой ком раздражения в отношении твоей персоны. Первый из сотни… А характеристика, кстати, оказалась очень точной. В этом я смог убедиться наглядно — судьба намертво сплела нас в один узел, сделав сначала соседями, потом одноклассниками, затем лучшими друзьями и партнерами по бизнесу — мне никуда было от тебя не деться.

Ты влипал в сотни неприятностей, заставляя меня чертыхаясь нестись на первых порах в соседний подъезд, позже на другой конец столицы, а в дальнейшем и вовсе за город, в коттеджный поселок, где ты поселился, когда появились первые бабки. Безалаберный балабол, так легкомысленно разбазаривавший все, чем щедро одарила тебя природа. Каждый раз я спрашивал себя, зачем я еду? Разве ты оценишь мой благородный порыв в этот раз? Почему во мне не тает надежда услышать от тебя банальное спасибо за то, что я раз за разом вытаскиваю тебя из дерьма? Почему все, что дает тебе жизнь, ты воспринимаешь как само собой разумеющееся? И почему у тебя не убывает? Сколько бы ты ни раздавал или ни терял, тебе тут же воздавалось сторицей. Почему там, где мне приходилось добиваться, выцарапывать, выпрашивать и зачастую вымаливать у судьбы ее благосклонность, ты не утруждаясь подходил и брал все, что вздумается. И тебе давали. Загадка из загадок.

Ты всегда и во всем был талантливее и умнее. Интуитивно угадывал то, что я пытался кропотливо просчитать и предусмотреть. Сначала учился без напряга, даже прогуливая уроки, затем был более удачлив в бизнесе, несмотря на то, что большую часть времени проводил в запоях и казино. В промежутках между этими занятиями ты приходил в себя на несколько дней и посеревший от похмелья выдавал гениальную схему, которая приносила нашей фирме очередные несколько миллионов. Которые ты тут же принимался спускать к моему бешенству на кокс, баб, казино и дорогие поездки. А впрочем, сколько бы ты ни тратил, зарабатывал все равно больше. Я же только и успевал, что подчищать за тобой хвосты. Тебя и любили на фирме больше. Понятное дело, как не любить генерального, который заваливался в офис тридцать первого с объявлением, что вся фирма прямо сегодня едет встречать Новый год на горнолыжный курорт. И ведь все согласились. Даже я. Хоть и трясся от злости всю неделю и наорал на тебя за несогласованность действий. Ты, не удосужившись оправдываться, рассеянно пожал плечами.

Больше тебя самого меня, пожалуй, злили только твои бабы, которые роились вокруг твоей персоны толпами. На тебе за раз висело по две-три особы, и это при том, что ты почти всегда был официально женат. Мне же хотелось как следует тряхнуть тебя за грудки, чтобы с твоего идеального торса слетела вся эта толпа назойливых поклонниц.

Под конец ты бесил меня большую часть времени. Особенно тогда, когда я с удивлением понял, что мои попытки спасти тебя «от самого себя» ничего не меняют. Безумие, но до меня дошло, что что-то помимо меня хранит тебя и приглядывает за тобой сверху. Что даже если я не успеваю вмешаться, твоя харизма и везение выводят тебя из любой переделки. Пьяный в дрова в казино — ты выиграл в покер «ягуар», оброненный с десяткой зелени, правами и кредитками бумажник провалялся у машины всю ночь и все утро и остался незамеченным — прохожие невероятным образом огибали его. Пьяного и обдолбанного, тебя ни разу не остановили менты. Ты со смехом рассказывал, как однажды вдрабадан заснул за рулем, притормозив на обочине, а проснувшись на рассвете обнаружил, что автомобиль стоит прямо у поста ДПС. Ты просто протер глаза, завел машину и отчалил, сделав ментам ручкой. Тебя не остановили и даже помахали в ответ. Как такое возможно?

Со временем вера в твою фортуну стала для меня неизменной константой. Я пытался постепенно переключиться с твоей жизни на свою и заняться собственными делами. Я почти приучил себя не звонить тебе по двести раз на дню и перестал за тебя волноваться. Даже попытался наконец завести семью. Я понял, что ты счастливчик. Любимец богов. Золотой мальчик, у ног которого весь мир. Меня больше не парило, когда ты пропадал на несколько дней, уходя в очередной загул, и не трогало, когда мне звонила твоя «лапочка» — третья по счету супруга — в тщетных попытках найти тебя. У меня у самого хватало проблем — на фирму стали плотно наезжать и в мой адрес поступали весьма недвусмысленные угрозы. Поэтому я отвлекся от тебя и стал заниматься насущными проблемами и делами компании. За тебя я был спокоен. Судьба хранила тебя всегда и везде. И отвернулась буквально на пару минут. Ее можно понять — что с тобой могло случиться накануне Рождества, в закрытом охраняемом коттеджном поселке, в десяти метрах от моего собственного дома, когда ты шел к крыльцу — как всегда расхристанный, в расстегнутом пальто, с волочащимся по снегу дорогом шарфе, размахивая для устойчивости початой бутылкой Хеннесси. Пары минут стало достаточно, чтобы тебя раз и навсегда остановил выстрел в голову.

Я приехал всего на десять минут позже — застрял в пробке. Шел снег и подъездная дорожка была вся словно укрыта белой простыней. И на этом белоснежном полотне темно-красное и густое, как лак, подтекало из твоей головы. Это было неправдоподобно и безумно красиво. Если бы я был художником, то написал бы гениальную картину. Абстракцию похлеще Пикассо. Но я не был художником. Я стоял и заторможенно смотрел на всю эту красоту: ярко-красное на кипенно-белом, и отгонял всех желающих приблизиться к тебе ближе чем на метр, чтобы не затоптали инсталляцию. До моего сознания пробивались обрывки фраз:

— Заказное… как-то проникли на территорию… ждали за углом дома…

Потом меня кто-то потряс за плечо и сказал, что надо идти. И я пошел куда-то. Шел все быстрее и быстрее, а потом и вовсе побежал: с этой улицы, коттеджного поселка, города, страны. Подальше от этого места. От этого снега. От красного на белом. В страны, где всегда солнце и жарко. Где можно отогреться от постоянного озноба, что бил меня не прекращая. Заставлял клацать зубами по краю бокала с бухлом так, словно я старался сгрызть хрусталь на хрен. Несколько последующих лет на пляжах с белоснежным песком я старался унять трясучку в руках. Оттаять сердцем и душой. Перестать дрожать и наконец забыть все, что было.

Бред. Время не лечит. Забыть невозможно. Оно лишь притупляет чувства, обкалывает душу лидокаином. Вместе с плохим отупляется и хорошее. Все обкладывается ватой, глушит краски и звуки. Со временем смиряешься с новыми обстоятельствами. Привыкаешь. У меня это заняло не один год. В первопрестольную я не вернулся. Осел в одной из европейских столиц. Стал обживаться, налаживать новый быт и ассимилироваться. Учить язык и привыкать заново жить в обществе живых людей. Там впервые обратил внимание на отсутствие снега. Поначалу меня это не смутило. Я даже обрадовался тому, что наконец освобожден от всей этой круговерти, связанной с морозом и осадками. Кайфовал от того, что среднегодовые колебания температуры составляют от силы градусов пятнадцать. Что можно с осени до весны ходить в демисезонном пальто и туфлях на тонкой подошве. Однако быстро выяснилось, что лишенный снега город превращает зиму в один сплошной ноябрь — темный и мрачный. А Новый год с Рождеством и вовсе воспринимаются фарсом, как бы обильно местные власти ни украшали город. Я стал наводить справки. Местные клялись, что обычно под Рождество город хоть и ненадолго, но укрывает снежным покровом и в доказательство показывали фотографии, где дома под снегом были похожи на пряничные поделки. На третий год моего пребывания снег и правда выпал и продержался целых две недели, но, как назло, именно в это время я отсутствовал в городе. Все, что мне осталось по возвращении, — это лицезреть серые тающие ошметки по дороге из аэропорта в центр. Снег обошел меня стороной.

На пятый год без снега до меня стало доходить — что-то не так. По какому-то невероятному стечению обстоятельств снег пропадал везде, куда бы я ни направлялся. Морозно, но бесснежно было в Вене, где я оказался первого января. Дождливо и мокро в Зальцбурге пятого. Ветрено и тепло в Копенгагене двадцатого. Солнечно и тихо в Стокгольме первого февраля. Заподозрив неладное, я стал колесить по миру прицельно в поисках зимы и снега. Но везде меня ждало одно и то же: снег обильно шел до моего приезда и выпадал, стоило мне уехать. Но в момент моего пребывания, где бы то ни было, меня окружали голые ветки, черная земля и полное отсутствие осадков. Ни одной долбаной снежинки. Я стал искать снег специально, с веселым азартом перемещаясь из одной точки земного шара в другую. Теперь я бежал не от зимы, а к ней навстречу. Но всегда мимо. Каждый раз сходя с трапа самолета я уже понимал, что меня ждет в новом месте — снега нет и не будет, пока я не покину страну. Со временем снег стал навязчивой идеей. Мечтой и бредом. Снился ночами, окрашивая мир вокруг меня в белое и маня первозданной чистотой. Но шли дни, месяцы, годы, а снег оставался недостижим для меня. Даже на горнолыжном курорте, куда я отправился встречать Рождество, предварительно убедившись с помощью интернета, что снежный покров достигает в отдельных местах до ста сантиметров, меня встретили реки талой воды. Местные разводили руками и рапортовали о неожиданном аномальном потеплении. Я с веселым садизмом подумывал о поездке на Северный полюс, но потом сдался и смирился с очевидным: кто-то проклял меня. Обрек на бесснежное существование. На Рождество без праздника, на жизнь без очищения. Кто-то свыше лишил меня возможности испытать хоть раз за зиму тот щенячий восторг, который на секунды да ощущаешь, когда с неба начинают валить снежные хлопья. Когда чувствуешь обновление и клянешься себе, что вот теперь все будет по-другому. По-новому. Лучше. Что-то, что обеляет улицы, людей и твою душу. Неужели моя душа не достойна того, чтобы быть отмытой, просветленной, отбеленной снегом? Кто наказывал меня и за что?

Что мне оставалось? Лишь сделать то, что следовало сделать давно. Семь лет спустя, в рождественскую ночь, я вышел на улицу, вновь лишенную снега, и наконец впустил в свою душу того, воспоминание о ком гнал от себя последние годы. Я застыл, запрокинув голову в оранжевое от миллионов огней мегаполиса небо и просил у тебя прощения. За злость, за бешенство, за отрицание и за то, что не понял и не впустил в себя любовь. Что подменял чувство и не видел очевидного. Что я, умный взрослый мужик, не понял, что сознательно жмусь к тебе, наблюдая, как ты меняешь жен, любовниц, друзей. Жил твою жизнь, а не свою, не в силах оторваться от тебя. Что я так и не сказал тебе главного. И даже после твоей смерти я отказался от тебя. Сделал вид, что ты не существовал, пока ты стучался ко мне в душу. Словно делая вид, что твоей смерти не было, я продлеваю твои дни. Если только сейчас я готов сказать тебе то, что обязан был сказать раньше. 

На улице было тихо, и я беззвучно шевелил губами, разговаривая с тобой и рассказывая тебе, как сильно я скучаю по тебе и как кошмарно мне тебя не хватает. Какой пустой и никчемной стала моя жизнь с тех пор, как ты ушел. И что я отдал бы все, не раздумывая, за то, чтобы увидеть тебя снова. Злоба уходила от меня и взамен ей приходила спокойная решимость. Мне пора было отпустить тебя. Не бежать от очевидного и принять наконец тот факт, что тебя больше нет. И надеяться на то, что мольба о моем прощении будет тобой услышана.

Я не знаю, сколько времени простоял, задрав в небо голову, когда что-то легко коснулось моего лица. Я вздрогнул, ощутив как ресницы щекочет что-то невесомое, словно ангел коснулся меня своим крылом. Я стоял, боясь шелохнуться. Не веря и испытывая жгучую надежду, которую не хотел терять. Когда я все же открыл глаза, то увидел, как в серо-оранжевом небе надо мною, кружась и танцуя, падали первые снежинки, тая на моих мокрых от слез щеках. Я улыбнулся, а потом и вовсе засмеялся, глупо высовывая язык, ловя усиливающийся снегопад, подставлял ладони, которые коротко обжигало холодом и тут же мокро затекало в рукава. Долгожданный снег шел над городом, надо мной и над тобой, где бы ты ни был.

— Прощен… — шептал я себе и тебе. — Ну, здравствуй… С Рождеством тебя.