Аэропорты

Аэропорты-вокзалы либо любишь, либо нет. Либо предвкушение, либо ожидание. У меня же – меланхолия. И чу́дны юности мгновенья, помню: май, кипит над головой изумрудное море кленов, на черном асфальте разлиты золотые лужи солнца, я шлепаю ногой по каждой и рыдаю. Ба крепко держит меня за руку, хмурится, а я шлепаю и рыдаю, тяну ее по узкой парковой аллее вперед. «Обидел кто?» – Ба пытается заглянуть в глаза, я мотаю головой и разбрызгиваю солнце. «Будешь скучать по Нине Петровне, ребятам? Так в школу пойдешь, там знаешь как интересно!» – Ба еле поспевает за мной, ее строгие каблуки торопливо цокают, как часы отмеряют время: «так-так-так-так». Ну как же она не понимает, всегда понимала, а сейчас нет? «Ба, они остаются там!» – почти кричу. «Где? – она беспокоится и все еще не понимает, сжимает крепче ладонь. – Где, Коленька?». «Они все там останутся, а я ухожу». «Так что же, милый, ты теперь почти взрослый, у тебя начинается новая жизнь». «Вот! – в луже солнца стоять приятно, тепло поднимается с пяток вверх по ноге, греет голень и жарит коленки. – Я иду в будущее, а они остаются там, в прошлом».

Бегаешь, пыжишься, взбиваешь лапками жизнь – получи свой кусок хлеба с маслом. Голова поддерживает тело правильными рабочими мыслями, сердце стучит ровно, только в «аэропортах-вокзалах» вдруг, как каблуки Ба по дороге – «так-так-так-так» заколотится. А я что? А ничего, пускай стучит, наивное, вытягивая из прошлого тоску за тех, кто остается. А я вперед. А куда я на самом деле вперед, карусельный хомяк? Убегаю в будущее, и уже чудится механическое жужжание лангольеров, методично пожирающих все, что позади.

Пару лет назад в Шарль-де-Голль я набрел на этот ресторанчик по чистой случайности и теперь с удовольствием предавался там меланхолии. Нуаровая, немного мрачноватая обстановка нейтрализует флер Парижа, который постоянно пытается меня склонить на свою, романтичную сторону, а я всеми силами сопротивляюсь, не даюсь. По привычке исполнил традиционную партию «Салат-горячее-Côtes du Rhône», но есть не хотелось, я лениво тыкал вилкой в розовый телячий медальон, потягивал сухое терпкое вино, бездумно разглядывал полутемный зал и злился.

Злился на Армана, который совсем офранцузился и превратился из тощего мелкого армяшки в аккуратного подтянутого месье. Такого уже не зажмешь подмышкой и не потреплешь за черные непослушные вихры. Не наткнешься на растерянный взгляд темных глаз: «Коляныч, выручай!». А я ведь выручал, всегда, когда мог и не мог. «Коляныч, а не махнуть ли нам в Питер после сессии?». И махал же, махал на подработку в издательстве, махал на покосившийся забор на даче, махал на пересдачу «Истории философии» и срывался в Петербург. А вчера этот мелкий пиздюк открыл дверь, раскинул свои ручонки и вместо того чтобы выдать традиционное: «Коляныч, залетай!» выдал: « Бонжур, Николя». И это его «Николя» выбило меня из колеи, а «бонжур» – отправило аккурат в нокаут.

Злился на Маринку. Она тоже офранцузилась. От нее я этого не ожидал, вот уж кто-кто, а не она – дородная румяная селянка среднерусской возвышенности, добрая и простая, как ромашка в поле. А, поди ж ты, выплыла из комнаты с короткой стрижкой, мягкой буржуазной улыбкой и в туфлях. Туфли меня эти добили окончательно, как в лоб каблуком залепили. Кто носит дома туфли? Только мадамы. Мадам Лилоян.

Злился я. А что злиться? Всё давно съедено этими неведомыми лангольерами, все: «Я не смогу без тебя!», « А чем черт не шутит?», «Может, попробуем?» – смог, не шутил, не попробовал. Во всем этом самокопании, в риторических вопросах была какая-то мрачная прелесть. А людская река, которая нескончаемым потоком медленно и неотвратимо текла за хрупкими пластиковыми перегородками моего убежища, обещала подхватить, унести вперед, в новое, в будущее. Все останется здесь, они все останутся в прошлом, а я двигаюсь вперед.

Я допил вино и оглядел зал в поисках официанта, раздумывая повторить или нет. Официанта я не нашел, зато углядел паренька, который рассматривал меня неожиданно не по-европейски внимательно. Когда он понял, что я заметил, видит бог, смутился. Чашка, которую он держал в руках, затряслась и громко звякнула о блюдце. О, какой финт ушами.

Отодвинув в сторону тарелку, ну не едок я сегодня, все-таки нашел официанта и взглядом попросил повторить вина. Все это я делал спокойно, но внутри пробуждался азарт, лихо расправляющийся с занудной меланхолией. «Пардоньте, мадам, не до вас, когда тут такие танцы вырисовываются».

Начались гляделки – то я на него, то он на меня косится. И не молодняк, как сначала показалось, вполне себе молодой мужчина. Интересный мужчина. И если бы мне кто сказал тогда, что он похож на Армана, того, из той жизни, с которым и в Питер, и на разборки к общажным – схватил бы за грудки и выкинул на хрен. Потому что похож, стервец, ой как похож. Такая же копна черных бестолковых куделек, такой же носатый. И взгляд. Во! Такой же взгляд «Коляныч, выручай!».

Я старался не таращиться прямо уж по-нашему – открыто и беспардонно. Так, одним глазком. А тот все чашку гипнотизировал, но потом раз и зыркнул. Попался. А что если он подойдет и скажет… ну, что он может сказать? Тут у них все проще: «Добрый день, месье, я – Жан» или «Жак», не суть. Я сделал небольшой глоток и продолжил мысленную беседу. Отвечу так: «Добрый день, меня зовут Коля Хомкин, я живу в Москве».

Ёшкин дрын, я аж поперхнулся, звучало чудовищно. Может, а ну этого «Хомкина», добавить себе немного французского шарма: «Очень приятно, Николя. Не составите мне компанию?». Так звучало намного лучше. Я, который уже Николя, победно взглянул на Жан-Жака, тот медитировал на потолок и на меня пока не смотрел. Посмотрит. Что дальше?

Жан-Жак кивнет, улыбнется одним уголком губ – Арман так умел, у меня, сколько ни репетировал такую улыбку, получалась странная болезненная гримаса, – и присядет рядом. Жаль, что компанию он мне составит ненадолго, до вылета оставалось менее двух часов.

Я закажу ему вина или кофе, что он пьет? Я быстро повернулся, чтобы разглядеть, что пьет Жан-Жак. Мужчина дернулся и развернулся в противоположную сторону, уставился на «Мерилин в белом платье», что висела на стене. Спугнул. А мне смешно. Подглядывал за мной, вот ведь фортель сюжетный. Мы будем пить чай, разговаривать, и я буду шутить. А потом он коснется моей руки, невесомо и вопрошающе. А я дам ему свою визитку и скажу, что буду ждать его в шесть вечера семнадцатого июня в ресторане «Les Ombres» за столиком у окна, где потрясающий вид на Сену. А когда стемнеет, мы будем фланировать вдоль набережной.

Я взглянул на Жан-Жака, тот смотрел на меня внимательно и как-то обреченно, потом решительно встал и направился ко мне. А я сдрейфил, задергался. Рука, как неродная, судорожно искала в кармане визитку. «Лишь бы «Хомкин» не ляпнуть», – билось в голове.

Мужчина подошел, посмотрел мне в глаза взглядом «Николя, выручай!», потом перевел его на тарелку, покраснел и тихо-тихо, на грани слышимости прошептал: «Месье, вы будете доедать?».