Давай вместе

Недостроенная семнадцатиэтажка на заросшем бурьяном и покрытом кусками арматуры и бетонными плитами пустыре походила на декорацию к фильмам о постапокалипсисе. Картину завершали серые лохматые тучи, проносившиеся над монстром, зиявшим пустыми проемами окон, и шквальный ветер, трепавший полы моего длинного черного пальто. Для моих целей мизансцена подходила идеально. Смешно, конечно, что к своим тридцати так и не избавился от желания во всем искать и находить символы и знаки. Впрочем, сегодня меня вряд ли кто осудит. А даже если и осудит, какая мне, собственно говоря, разница? Я пожал плечами, отвечая самому себе на очевидный вопрос, и побрел к недострою, машинально поддев берцами старый проржавевший бампер от тачки, торчавший из ближайшего куста.

Единственный подъезд многоэтажки встретил меня темнотой и завыванием сквозняков. Я поежился — голые колени в прорехах джинсов начинали промерзать — и оглянулся в поисках лестницы. Пилить предстояло аж на семнадцатый этаж. Я надеялся, что выход на крышу строители не заварили, но если подумать здраво, кому он был нужен. Лестница нашлась не сразу — планировка, естественно, была бестолковой, как и вся история с этим треклятым домом. Претенциозный проект люксовой недвижимости: квартиры с панорамными видами на реку, обширная придомовая территория, подземный паркинг — чего только не обещал застройщик покупателям. Закончилось по-русски печально — собрав деньги, владелец проекта то ли разорился, то ли кинул всех и все, а обманутые дольщики еще год штурмовали офис продаж, прежде чем смирились с реальностью — их капиталы уплыли в неизвестном направлении. Зато я получил стартовую площадку для прыжка в вечность. Значит, все же будет от этой хреновины толк. Ну, по крайней мере, для меня.

На шестом этаже я остановился перевести дух и привычно подумал, что надо заняться здоровьем, физической формой и бегать по утрам. Потом вспомнил, что уже не надо, и развеселился. Достал из кармана заначку — бутылку водки. Скрутил пробку и побулькал как следует, не чувствуя вкуса. Наверное, следовало сейчас думать о чем-то возвышенном и важном. Но в башке, как назло, ничего не было. Вот просто натурально — пустота. Все, как в жизни. Я опять мыслю штампами. Даже за несколько минут до того, как наконец завершить свой бренный путь, я пытаюсь строить из себя то, чем не являюсь. Я ухмыльнулся и быстро затопал вверх по ступеням, намереваясь добраться до крыши без всяких этих символических остановок, заработав себе в результате нехилое колотье в боку на подходе к чердачной лестнице — хоть она нашлась быстро. Теперь оставались сущие пустяки, главное, ни о чем не думать, а то закончится, как в прошлый раз. Место для прыжка я наметил еще будучи внизу. Противоположная сторона от входа, чтобы, не дай боже, не гикнуться на подъездный козырек, а то еще, не ровен час, не насмерть и тогда…

…Он стоял ко мне спиной прямо на том месте, которое я для себя определил. Ветер рвал его незастегнутую куртку и лохматил слишком сильно отросшие волосы — и то и другое черное. Он отчаянно жестикулировал и что-то орал с крыши. Из-за ветра я не слышал его голоса, но в его намерениях сомневаться не приходилось. Я зло сплюнул на рубероид. Кто бы сомневался? С моей везучестью даже с крыши спрыгнуть нельзя, не отстояв предварительно очереди. И что теперь? Разворачиваться в обратном направлении? Да вот хрен. Я пожевал щеку, надеясь, что парень сделает шаг вперед и не заставит меня ждать, и тяжело вздохнул. Кажется, этот здесь надолго.

Я оглянулся в поисках места потише и решил обосноваться у выхода вентиляционной шахты, или что-то там такого в этом духе. Место было надежно укрыто от ветра и чудик на краю крыши с него просматривался идеально. Я привалился спиной к бетону и снова извлек из недр пальто початую бутылку белой, делая ставки сам с собой, когда наконец прыгнет этот гаденыш.

Не прыгнет, решил я через десять минут. Нервы пришел пощекотать себе и родне. Стоит на краю крыши весь из себя такой романтичный, а сам прикидывает, хватились ли его уже родители или нет. Любимая подростковая игра: «вот умру, вы все узнаете». Представляет сейчас, поди, как друзья будут по похоронах рыдать и сам слезами обливается от жалости к себе. Только задерживает нормальных людей с серьезными намерениями. Я на корню подавил желание подойти и спихнуть малолетку самолично. В тот момент меня почему-то не посещала идея, что, собственно говоря, можно отойти на другой конец крыши и спокойно сигануть оттуда. Вредное — «это мое место» плотно засело в голове, и я злился и накручивал сам себя, грызя взглядом тощую фигуру, которая маячила на цементном парапете.

Скоро я понял, что он совсем не ребенок. Ну не школьник, это точно. Просто тощий как щепка и нелепый, как новорожденный лосенок. Ему и прыгать было не нужно. Казалось, все его манипуляции сводятся к тому, что он пытается удержаться, когда очередной порыв ветра подхватывал его расстегнутую куртку и надувал ее, как парус, наклоняя его фигуру над пропастью. Все-таки инстинкт выживания — великая вещь. Как и все человеческие инстинкты. А вот когда они отключаются — тогда все становится плохо. Я меланхолично приложился к бутылке. Парень зло дернул локтем, видимо, вытирая слезы, и вдруг обернулся.

Лицо у него было абсолютно белое. На контрасте с черной одеждой и волосами, да на фоне серого неба, это было очень красиво. Я непроизвольно сложил пальцы квадратиком и навел на него. Охрененный кадр бы получился. Жаль, нет камеры с собой, хотя, господи, о чем я думаю?

Парень дернулся от моего жеста так, словно я наставил на него ружье.

— Ты кто? — зло крикнул он и порыв ветра унес его голос. — Ты что здесь делаешь?

У него были тонкие губы и светлые глаза. Я опять запоздало подумал про серию снимков и поднес бутылку к губам.

— В очереди сижу. Неужто непонятно? — пробурчал я, вновь прикладываясь. В голове уже основательно шумело. Хотя, вполне возможно, это был ветер.

— В какой очереди? Ты что, дурак?  — Из него каждая фраза выходила с надрывом, а впрочем, весьма вероятно, что он таким образом старался докричаться до меня, перекрывая завывание ветра.

Я раздраженно пожал плечами, как будто непонятно, что может делать человек на крыше самого высокого здания в городе один поздней осенью. Ясно, не на пикник же пришел.

— Прыгать буду после тебя, — объяснил я ему снисходительно. Ну мало ли, мозги у парня поплыли. Простительно, в принципе, учитывая ситуацию. И уточнил на всякий случай: — Долго ты еще?

Он передернул плечами, словно между его лопатками прополз мерзкий слизняк. Ну понятно. Так попугал себя и ворон и домой бы пошел, пить чай и в компьютерную игру играть. А тут вдруг свидетель нарисовался. Я понял его очевидное движение вполне ясно и вздохнул. Так я и думал — мы здесь надолго. Еще, не приведи господи, исповедоваться начнет. Ну что ж мне так не везет-то?

Парень зло боднул головой налетевший порыв ветра и яростно полоснул по мне глазами.

— Не переживай, не задержу.

Я взглянул на него с интересом, глядишь, и правда прыгнет. Он отвернулся от меня и сделал полшага, становясь на самый край. Поднял глаза к серому небу — на хрена? — тупой жест из тупых фильмов. Что он там хотел увидеть — Бога? Я приложился к бутылке, не отрывая от него глаз. Парень развел руки в сторону, как птица. Ну, епта… Я хмыкнул.

— Слушай, ты меня как бы отвлекаешь, — повернулся он ко мне.

Я поднял руки вверх в шутливом жесте, показывая всю степень своего раскаяния, и понял, что безбожно пьян. Становилось весело.

— Извини, — сказал я ему очень серьезно. — Я больше не буду. Я понимаю, момент ответственный и всякое такое… Короче… — и сделал ему приглашающий жест кистью, показывая направление прыжка.

Он снова отвернулся от меня. Опустил плечи. Безвольно свесил руки. Лицо к небесам больше не задирал. Стоял, настраивался. Твою мать. Ну не прыжки же в воду? Оценки не выставят. Минуты шли. Я скучающе посмотрел на часы, но время не запомнил. Моя извечная забавная привычка.

— Ты меня не будешь отговаривать? — вывел меня из задумчивости его голос. Я вздрогнул и перевел на него взгляд.

— Чего? — уточнил я и прочистил горло.

— Ну типа: я молодой и вся жизнь впереди… и всякое такое? — на мгновение мне показалось, что он стебется. Хорошо, если стебался.

— Кино трехгрошовое смотри поменьше, — посоветовал я ему и звякнул стеклотарой. — Я тебе что, ангел, который явился, чтобы тебя отговаривать? Давай уже закругляйся, а то я себе жопу отморозил на бетонной плите сидеть.

Парень присмотрелся ко мне внимательней и прищурился.

— Слушай, а я тебя знаю, ты этот…

Чудик? Неформал? Педрила? Гомосек? — перебрал я самые популярные варианты, которыми меня награждали люди за мою тридцатилетнюю жизнь, но он сказал другое: — Фотограф. Ты вечно с камерой таскаешься. И одеваешься странно…

— Удивил, — фыркнул я в ответ. — В этом городе все друг друга знают.

— Ну да… — согласился он с само собой разумеющимся. — Колледж прогулять нельзя, сразу встретишь кого-нибудь и родителям донесут…

Я скривился, как от зубной боли. Только его сопливых откровений мне сейчас не хватало. Колледж он прогулять нормально не способен, видите ли. Он понял мою гримасу правильно и оборвал себя на полуслове. Махнул рукой и опять обернулся к краю крыши.

— Скажешь что-нибудь? — обернулся на прощание.

Я кивнул и он заинтересованно склонил голову к плечу. Ну чистый ребенок.

— Прыгай давай! — сказал я прощальное слово.

Он помолчал и уточнил:

— Почему? — дебильный вопрос на дебильный ответ. Или это дебильный ответ на дебильный вопрос? Мысли в голове путались. Но я все же постарался объяснить ему доходчиво:

— Не прыгнешь сейчас, потом все равно вернешься. Не сейчас, так через десять лет. Все равно придешь и прыгнешь. Прыгай лучше сейчас. Ничего не изменится.

— Почему? — переспросил заинтересованно, облизывая обветренные губы.

— Я же вернулся… — пояснил я наглядный факт, смаргивая. От ветра слезились глаза.

— Ты уже был здесь? — его черные брови поползли вверх. Красивый сука, подумал я.

— Нет, — я покачал головой и показал бутылкой на обшарпанную блочную четырнадцатиэтажку в километре от нас. — Я был там. Тогда это было самое высокое здание в городе.

Он невольно перевел взгляд по направлению моей руки и долго рассматривал указанный мной дом.

— И что? — у парня был талант задавать идиотские вопросы.

— И ничего, — ответил я спокойно. — Надо было тогда прыгать.

Он молча разглядывал меня. Наверняка тянул время.

— Слушай, — предложил я, теряя терпение, — может, ты меня вперед пропустишь? Ты меня извини, конечно, но вот не похоже, что ты быстро управишься.

— Думаешь, я передумаю? — зло прищурил он глаза. — Считаешь, я слабак и сам себя боюсь?

— Думаю — да, — не стал скрывать я очевидное.

— Нет, — раздраженно возразил он.

— Да, — зачем-то поддержал я тупую беседу.

— Нет, — снова затряс он патлатой башкой.

— Тогда… — я сделал театральный жест рукой и прикоснулся к полям несуществующей шляпы. Шляпа, кстати, была. Прикольная. Цилиндр с длинным фазаньим пером. Я любил когда-то шокировать общественность. Сто лет назад, когда еще было не все равно.

Он решительно обернулся к краю крыши. Я кивнул сам себе. Он дернул плечом. Я поковырял пальцем дырку на джинсах и шумно вздохнул, делая скорбное лицо.

— Дай, — шагнул он с парапета в неправильном направлении: не вниз в пустоту, а ко мне, и протянул ладонь к ополовиненной бутылке водки. Я закатил глаза.

— Значит, прыгать ты все же не будешь, так? — уточнил я, но руку с бутылкой ему все-таки протянул.

— Буду, — зло сказал он и обтер горлышко, прежде чем приложиться. Забавно бояться микробов за несколько минут до смерти. Я же говорю — инстинкты. Хотеть жить — тоже инстинкт. Животное, неосознанное желание сохранить себя, продолжать свой род, оставить след… Что там еще?

Парень приложился к бутылке и тут же закашлялся, глотая воздух. Я машинально дернул его вниз, усадил рядом с собой и, как положено, настучал ему по спине. Блин, ну вот за что мне? Сейчас будет исповедь.

— Я — гей, — не разочаровал моих подозрений парень.

— Поздравляю, — отозвался я, забирая из его ледяных скрюченных пальцев бутылку и делая очередной глоток. Прыгун посмотрел на меня подозрительно.

— Думаешь, это так просто, быть пидорасом? — последнее слово он произнес с нажимом. Я молчал, искренне надеясь, что если я не буду отвечать, фонтан его красноречия иссякнет, но мой собеседник настроился на основательную беседу.

— Вот там я и живу, — продолжил он, показывая головой на несостоявшееся место моего прошлого прыжка. Я прикрыл глаза, но распахнул их, когда парень вынул у меня из руки злосчастную бутылку. Горлышко на этот раз не обтирал, сделал злой глоток и судорожно дернул головой вперед, но не закашлялся на этот раз. Помолчал. Паузу драматическую выдерживал, сопляк. Я опять закрыл глаза и сам монотонным голосом начал рассказывать ему его же жизнь.

— Твои родители тебя не понимают. Мама еще ничего, но вот отец — он же офицер, настоящий мужик, его сын может быть кем угодно, но не пидорасом, — повторил я его же слово точно с тем же выражением, с которым он это сказал,  и с тем же, с которым, скорее всего, произнес это его собственный отец всего несколькими часами ранее. — Ты и признаваться им не собирался, но они тебя спалили. Нашли порно, небось, или застукали тебя, когда ты с парнем целовался.

— Не целовался я с ним… — перебил он меня. Я вяло открыл глаза, успев зацепиться взглядом за его жест, когда он машинально потрогал скулу. И как я раньше не заметил? Ссадина была приличная, на его бледном лице и вовсе сияла семафором.

— Он тебе в рожу дал? — переспросил я, вздыхая. Парень подавленно кивнул и свесил лохматую голову между коленями.

— Мы с ним за одной партой сидели… Я думал… А теперь весь факультет в курсе… — бубнил он откуда снизу и вдруг подозрительно вскинулся. —  Откуда ты знаешь? — посмотрел испуганно, словно я сдам его. Словно мы не сидели оба на крыше. Словно не будет ни его, ни меня спустя… господи, когда же наконец это произойдет?

Я скучающе обвел взглядом окрестности, думая, что вообще-то здесь чертовски красиво. Не зря застройщик выбрал именно это место. С высоты семнадцатого этажа было отчетливо видно серебряную ленту Волги, а сам дом утопал в багряно-золотых кронах кленов. Красиво, твою налево. Да и ветер стихал. Я повернулся к парню, который старательно пытался заглянуть в мои глаза.

— Потому что вы все до усеру похожи друг на друга, — объяснил я снисходительно. — Тот дом заселили военнослужащими, следовательно, папка твой офицер. Мама почти всегда пожалеет и если повезет — простит, а добровольно признаться у тебя бы духу не хватило — кишка тонка, выходит, спалили… ну, а как спалили, тут уж очевидней очевидного…

Он помедлил и кивнул.

— А тот факт, что я гей, тебя лично напрягает?

— Меня? — искренне удивился я. А то он не в курсе. Это в военном гарнизоне, где все друг друга знают, как свои пальцы на руке.

— А, ну да… — вспомнил он и опять собрался что-то сказать, но меня поджимало. Я и так с ним тут задержался.

— Слушай, — прервал я его на полуслове и он так и остался сидеть с открытым ртом. — Так ты не против, если я первый? — спросил я его вежливо. Ни дать ни взять в очереди к стоматологу. Он, кажется, и не понял сначала, про что я. Но мне уже надоело ждать его ответной реакции и я поднялся на ноги. Поднес бутылку ко рту последний раз и отдал ему. Чего уж теперь — не жалко. И не ожидая, что он придумает сказать, шагнул к краю крыши.

Удивительно, но страшно не было. Страх — это тоже инстинкт. Жить можно, пока есть эти самые жизненно важные инстинкты. Когда они отмирают, можно и в путь. Навстречу к вечности. Я расправил плечи и прикрыл глаза. В конце концов это можно назвать свободой. Я расслабился и позволил своему телу накрениться вперед в пустоту.

— Почему? — раздалось у меня над ухом. Я дернулся, автоматически перенеся вес тела на другую ногу и отклоняясь назад — неужели не все инстинкты во мне отмерли?

— Что почему? — устало спросил я прилипчивого собеседника. Он стоял у меня за правым плечом, вцепившись белыми пальцами в бутылку — уже порядком пьяненький. Он показал глазами на пролесок и ленту реки вдалеке. Я мог бы не объяснять. Мог просто сделать шаг вперед. Хороший способ избавиться от назойливого спарринг-партнера по прыжкам с крыши. Надежный, по крайней мере. Но вместо этого я ответил ему. — Нипочему.

Он не понял и это было неудивительно. Все считают, что для того, чтобы шагнуть с крыши, нужен весомый повод. Ну типа его мелкой ссоры с родителями и драки с гетеро-одногруппником.

— Разве так бывает? — в нем было столько простодушия и наивной простоты, что я рассмеялся. Он показал головой туда, куда мне предстояло прыгнуть. — Ведь должна же быть причина.

— Если бы я знал причину, я бы мог попытаться что-то исправить, — устало сказал я, чувствуя то же самое, что и день, и год назад. Все одно и то же, ничего нового. Просто всем хочется жить, а мне нет. Хотел бы жить — жил. Не фига усложнять. Не вижу смысла. Не понимаю. К врачу? — ходил к врачу. К психиатру, и не к одному. Таблетки пил, но возвращался к одному и тому же — тупому равнодушию. По молодости еще чего-то хотел: славы, людей фотографировать, с камерой не расставался, а учиться пошел на юриста, потому что родители так захотели. Теперь фотограф на свадьбах. Из меня периодически словно воздух выкачивали. В такие минуты я не мог спорить. Мне даже дышать было лень. Жил по привычке, потому что организм живой. Но ничего интересного не видел для себя вокруг. Все то же самое, что и десять лет назад. Зацепился взглядом за четырнадцатиэтажку вдалеке. Лучше бы тогда прыгнул, ей-богу. Я покачал головой. — Нет причины, понимаешь? Нет причины жить.

Он, безусловно, так нихера и не понял, а у меня кончилось терпение с ним трепаться. Я отвернулся и как боксер перед поединком размял шею: к правому плечу, потом к левому. Вздохнул и…

— Давай вместе?

Да твою же налево! Как он меня заколебал. Есть способ его заткнуть? Есть, кстати.

— Давай, — махнул я головой на место рядом с собой, и он поспешно вскарабкался и встал рядом. Я, по-видимому, должен был его отговорить. Он молодой и у него вся жизнь впереди, а его причины сводить счеты с жизнью банальны до усрачки. Он же сам оборжется через пару лет. Как и со своего придуманного гейства. Женится, заведет детишек. Влажная холодная ладонь стиснула мне руку. Я вздрогнул. Бог с ним. Я не детский психолог. Пусть у каждого будет хотя бы роскошь принимать свои решения самостоятельно. Вместе так вместе.

— На раз, два, три, — скомандовал я и он кивнул. А у него и правда есть что-то, что называют внутренним стержнем. Другой бы не решился. Я его невольно зауважал. Стоит, прямо перед собой смотрит. В руке недопитая бутылка. Я отвернулся и, глядя перед собой прямо в мутное серое небо, начал считать. — РАЗ… ДВА… Тр…

— Погоди, — остановил он мое свободное падение.

— Блять, ну что еще?! — я подавил в себе желание поставить ему еще один фингал. Симметрично первому. Чтобы не сбивал людей с толку.

— Последнее желание! — он сильно стиснул мою ладонь.

— Слушай, я как бы не твой палач и вообще ни разу не золотая рыбка, — окрысился я, но он меня перебил.

— Трахни меня!

Я сморгнул. За последние полчаса ему удалось меня как минимум несколько раз обескуражить. Он лихо глотнул из горла и не поморщился — видать, его бил адреналин.

— Нажрался уже, — покосился я на почти пустую бутылку и попытался отнять у него стеклотару. Он отвел кисть назад и пьяненько хохотнул.

— Ну чего ты теряешь? Все равно прыгнем сейчас. А я попробовать хочу. У меня не было никогда, понимаешь?

— Понимаю, — согласился я и предпринял очередную попытку перехватить у него бутылку водки, в которой еще плескалось на донышке. Он опять ловко отвел руку, а я, накренившись корпусом, стал заваливаться вперед — прямо навстречу долгожданной вечности, только сердце предательски ухнуло вниз. Чертовы инстинкты. Он вцепился в лацканы моего пальто и я с ужасом понял, что тяну его за собой. Но мы же и собирались прыгать минутой раньше. Стало быть, все по плану? Почему тогда мое собственное тело так отчаянно балансирует в попытке удержать равновесие и не забрать с собой этого сопляка.

— Держись, мать твою! — взревел он не по-детски и рванул меня на себя. Где-то позади него зазвенела по бетону бутылка. Я полетел прямо на него и грузно брякнулся на его тело. Он приложился затылком и глухо застонал. Его лицо было прямо передо мной. Расширенный от ужаса зрачок делал его светло-серые глаза почти черными. Он шумно сглотнул, продолжая мертвой хваткой стискивать лацканы моего пальто.

—  Пожалуйста… — попросил он шепотом и крупно вздрогнул всем телом.

— Это ничего не решит, — зачем-то предупредил я и поцеловал его сухие обветренные губы.

Так трахаться можно, если точно знаешь, что через несколько минут тебя не будет. Просто зная, что тебе потом не будет стыдно, больно или неловко. Что не будет больше ни единой встречи с тем, кого твои руки сжимают, выгибают, мнут и царапают. Что никого вокруг, чтобы глушить стоны, вопли и крики. Что больше в жизни не увидишь того, кто хрипло подвывает под тобой, извивается, кусает свои губы, и в ответ сам подставляется, не боясь боли, и истерично хохочет, когда ты впиваешься в него со всей дури, как в последний раз. Хотя почему как? В последний… Жаль, что в последний… Жаль? Когда в последний раз мне было чего-то жаль в моей жизни? Вот ведь… Незнакомое доселе чувство, острое и тонкое, как иглы дикобраза, протыкало меня изнутри и выходило наружу, ломая и лопая мою оболочку. Не то чтобы хотелось жить. Нет, мне по-прежнему ничего не хотелось. Но умирать, например, я тоже не хотел. А еще не хотел, чтобы тот, кто сжимает меня сейчас в своих руках, через несколько минут превратился в кровавую груду из мяса и костей. И кому-то, мать его за ногу, придется за этим проследить.

Лежать на холодной крыше совсем не в кайф. Ветер постепенно стих, зато начал накрапывать мелкий дождик. Я смотрел в небо, слизывая с лица мелкие капли, и боялся простудиться. Что было весьма глупо в моей ситуации. Он слабо потряс ногой справа от меня и сел, натягивая обратно порванные джинсы. Ну не кайфоломщик?

Я неохотно поднялся на ноги и подал ему руку, помогая встать.

— Пойдём, — он неловко поднялся и побледнел, глядя на край крыши. Дурак, ей-богу. — Домой выдвигаемся, — пояснил я.

— Я не могу домой, — помотал он головой и сник. Оно и понятно.

— Ко мне домой, — думая при этом, что я дебил и сто раз пожалею, что не спрыгнул. Хотя, не исключено, что нет. Он помялся и кивнул.

***

Год спустя, в темноте, я разглядывал его бледное спящее лицо. Он хмурился во сне и беспокойно метался всю ночь. Наверное, снова снилось, как летит с крыши. Ему иногда снятся такие сны. Его ресницы задрожали, он открыл глаза. Я разгладил большим пальцем складку между его бровями.

— А если бы ты тогда решился? — спросил он меня без предисловий. Уточнять, о чем он, не имело смысла. Как и держать тайны друг от друга. После того, как ты почти прыгнул с кем-то с крыши, все остальное меркнет и отступает на второй план. Зато как бонус, мы можем шокировать знакомых ответом на вопрос: «А как вы познакомились?»

— А я и решился, — отвечаю я и он недовольно хмурится. Вот беда, нужно все объяснять досконально. Ну что за характер? — Жить решился, — объясняю я ему. — Иногда это сложнее, чем умереть, кстати…

Он целует мою ладонь и спокойно засыпает. Я прижимаю его к себе и тоже зеваю. Хочется спать… Хочется. Инстинкты никуда не денешь…