Воробушек

"Штабные крысы… ненавижу",  -  руки сжимают руль до белых костяшек – он и правда умеет ненавидеть. Делает это с наслаждением, до скрипа тормозов, до зубовного скрежета. Он не любит многих и не может справиться с агрессией, которая поселилась в его сердце.  Он родился с этим. С этим он ходит по улицам, одаривая всех щедро и больно. Он справедлив, но жесток. Но он любит. Так же страстно и больно, вымучивая себя до изнеможения рядом со своим мальчиком. Он плавится в его золоте волос, обдающих со всех сторон смуглое, от бесконечных полевых занятий и тренировок с солдатиками, лицо  своим неповторимым запахом молодого свежего тела. Его тела, его души.   Отнимает у своего майора жажду крушить и иногда и защищать тоже.

Женька весь его без остатка, но он принадлежит этому миру также. И иногда майор думает: «А не заточить ли эту принцессу в замок. Пусть Златовласка прядёт свою пряжу только для него. Пусть улыбается только мне и солнцу».  Он болен Женькой, но только им и живёт. Иногда он вспоминает, что мир существует вокруг и «птицы поют и реки текут…». Но для старого, по меркам пацанов из роты, Саши, мир сузился до звука смеха молодого мужчины  и нескромные мысли о том, что такому облезлому и обшарпанному дракону досталась самая красивая принцесса, согревали его холодными ночами в палатках рядом  с сопящими восемнадцатилетними мальчиками, откровенно доверившими ему свою жизнь: « А вот он не доверил… Он сможет и без меня. Я не выдержу этой неизвестности. Пусть скажет,  как есть». Он ворочался и не спал,  думая о Жене и его ласковом взгляде, теплых руках, которые так упоительно трут его замерзшие щеки, смахивают брызги дождя – майор спешил запомнить его прикосновение. Подставлял холодный нос и распахивал глаза – не мог наглядеться в его душу. Он просил прощения у всех от кого украл свое наваждение. Одна улыбка, сидящего напротив за столом возвращает его к жизни. Мальчишески неловкий взмах руки, правящий захлестнувшие лицо волосы – пусть смотрит. Он любит этот взгляд. Оба согревались в этот миг счастьем обладания.  Каждый не мог понять – за что, за что такое счастье посетило его?  Мир сдвинул стены и двое встретились – пересеклись, оттаяли.

Он любовался им. Таким спокойным и расслабленным. Женя сидит на скамейке у озера, чуть склонив голову в наушниках: он и мир. И никого вокруг. Опять растрачивает стипендию на грязных городских птиц и собак. Майор мысленно видит, как полчаса назад, он высыпал мешок проса на прибрежный песок. В центре, как мишень – десятка – небольшое круглое пятно,  а за ним -  расходящиеся, словно по воде круги. Саша видит мишень из проса и осевших на неё птиц – живая, бурлящая мишень с крыльями и хвостами с острыми птичьими взглядами, брошенными искоса на прогуливающихся вокруг детей. Мишень по началу волнуется, а потом насыщаясь, с каждым новым зернышком замирает в удовольствие, теряет бдительность. Да потом и защитник рядом.

А Женя видит жизнь – бурлящую и счастливую. В этот круг, да ещё не один - а вот так, разрастающийся, набирающий обороты крутыми волнами, океан – не пролезть со стороны. Он плотно-спаянная ширма от несчастий. Купол, который каждый день меняет окраску и дает покой и уверенность.

Он встретил его там же, в парке.  Был безупречно холодный день,   и заморозки прошлись по лужицам,  коварно маскируя их, для беспечных людей.  Ветер сминал его слабые попытки прогуляться с сыном по воздуху. «Иди, а то ребёнок совсем света белого в садике не видит». Хотя кто мешает водить ребенка гулять, он отчаянно не понимал, но слепо доверял в этом, своей боевой подруге, которую не видел месяцами. Командировки съедали все силы и даже приезжая домой на побывку, он часто не добирался до квартиры и засыпал в служебной  гостинице. Являлся лишь утром – выбритый и подтянутый в безупречно-отглаженной кастеляншей форме. Привычка не беспокоить женщин по пустякам у него от отца, который боготворил маменьку -  оперную диву,  по милости которой он и оказался в Суворовском училище в Питере – да так и осел в тоскливом и гостеприимном городе. Базируясь, в основном в пригороде – на «полевых», а так - при штабе в своем кабинете. Как и когда, они успели сделать ребёнка, он уже и не помнил. Любонька не говорила. Он и не спрашивал – с каждым днём, все меньше бывая дома. 

Они брели по дорожкам парка и,  наконец  вышли на открытую площадку  перед озером. Будний день и народу мало, лишь редкие  мамашки с колясками и постоянной книжкой в руках. Куда только эта начитанность девается, когда в быту нужно просто поговорить – а вот не получается: ни общих тем, ни книг и даже ремонт становится лишь поводом для скандала. Его Любонька не такая - она умна и прогрессивна: сама бегает по магазинам, сама заказывает ремонт и успевает забрать ребенка из садика, практически всегда вовремя. И выглядит потрясающе - настоящая майорша! Александр гордится своей умницей женой – каждый день фитнесс и бассейн, а иногда и ночью туда ездит, чтобы поплавать в тишине и уюте: « Никто не мешает и не пристаёт с разговорами».

- И, правда самое время, - соглашался он и послушно шёл укладывать пятилетнего сына.

Он остро чувствовал вину перед сыном за извечную торопливость и неумение поговорить с ним о чем-то детском и важном. Лишь изредка читая ему сказки на ночь и пытаясь объяснить, что не каждый гадкий утёнок станет лебедем, а пастушок сможет жениться на принцессе. Ребёнок страдал молча от его объяснений, а потом выпалил однажды:"Давай просто спать папа, а то завтра рабочий день".

Максик оторвал руку от непутёвого бати и побежал к волшебным кругам, которые разложил кто-то: и хитрые вороны и сизые городские рыцари свалок – голуби,  все увлеченно поддержали этот танец- пиршество.  А ребёнку хочется красоты, хочется трогать крылья и гладить клювик симпатичной хитрой птичке, добывающей себе корм таким нехитрым способом: он подбежал к парню, сидящему напротив этой вакханалии и умильно одними глазами, попросил. 

- Ты хочешь их покормить? -  светловолосый парень, скинул капюшон, стянул мурчащие наушники и протянул мальцу свою булку из гамбургера: - Бери. Вот только давай я раскрошу и на ладошку тебе насыплю, а они прилетят и сядут сами. Голуби доверчивые птицы – городские…

- Нет, я хочу вот тех кормить, маленьких, ко-ри-ченных, - доверчиво протягивая руку, и  с трудом выговаривая слова, ответил мальчишка.

- Эти симпатичные…  Но просто так не доверятся тебе.  Им нужно привыкнуть  и может быть тогда и случится чудо – вы подружитесь.

Не веря своим глазам, и глотая подступивший неожиданно гнев на гражданского парня, майор вытащил руку из кармана и предостерегающе положил её на плечо мальчика.

- Это воробьи, Максимка. Они маленькие и слабые и часто большие и более умные птицы, станут их обижать. Но, присмотрись к ним. Они шустрые и сметливые охотники, когда хищники набросились на жертву в круге стаей, сплачиваясь в борьбе за еду, воробушки на периферии. То есть применили военную хитрость и зашли с флангов, и в тыл  врагу… - он не успел продолжить.

- А разве у них есть враги, папа?

- У всех есть враги, даже у тебя…

- …

Хлюпающий носик ткнулся в разноцветную перчатку,  и скрывая непрошеные слёзы,  Макс отвернулся в сторону застывшего в недоумении парня.

- Зачем вы так? – он неловко поморщился, спрятал перчатки в боковой карман на куртке и потянул к себе парнишку, вытирая  сопли и отчаянно задувая своим теплом постылость ситуации и грубость папаши.

- Что такое фланг, и почему нужно подбираться сзади? Они же маленькие – разве можно таких обижать?

- Cына, так это же жизнь… - прерванная суровым взглядом «светлого», как про себя его окрестил Александр, тирада, пропагандирующая  реалии жизни,  как-то сникла. Он замолчал. А парень ловко опутал мальчика своей улыбкой и теплотой. Он упрямо крошил крошки на маленькую лапку, и старался не смотреть в сторону «вояки» –  и чего неймётся-то на воле?  Обидная грубая философия позволяла ему ранить не только собственного сына, но и невольного участника этой педагогической катастрофы.

- А ещё, мой сослуживец два месяца провалялся в инфекционке – заразился от родного попугайчика пситтакозом,  - не унимался заводящийся Александр.

Парень поднялся со скамейки, стряхнул крошки и, похлопав сочувственно по спине мальчонку, отправился к выходу. Саше, даже привиделся его разочарованный и наполненный слезами взгляд: кажется, обидел…  

- Папа, - требовательный тон и изломанная бровь и Александр несётся вслед за парнем:

- Я исключительно нудный старый офицер, не примите за наглость  мое приглашение…

Сгорбившаяся словно под грузом спина выпрямляется, да и сам парень,  словно оттаивает от скуки, которая чуть не взяла его в плен. Он удивлен, но и майор не меньше – он пригласил куда-то молодого мужчину!  Протягивая руку, он уже не слышит ответа, только чувствует прохладную сухую ладонь, доверчиво не по-мужски ложащуюся сверху: "Волохов".

-  Можно Женя или… лучше  так… Немного холодно для прогулок, но если вы приглашаете – я буду рад.

Они кормили всех: и уток и собак;  в зоопарке покормили злющего ворона, который спустился неизвестно откуда и попытался выклевать глаза майору.  Макс, умотавшийся неизвестно откуда взявшимся у отца энтузиазмом заснул у него на руках и Женька, отыскивая ключи от машины Саши, обшарил все карманы, доводя щекоткой до исступления «ревнивца». Только предупреждение разбудить Макса и самому найти ключи, спасло его от пытки. Женя жил недалеко от парка. Он не посмел вступить в этот наполненный семейным покоем мир и стоя у ворот, провожал отъезжающий автомобиль. Он вытерпел только неделю и позвонил Волохову.

- Я задолжал вам прогулку. Хочу вернуть долг, но на улице холодно – приходите ко мне.

Александр не отказался. Пришел с сыном и тортом. Ели торт, запивая теплым молоком – Женька простыл и холодильник был завален «животиками» с дешевым молоком.

Жарили картошку и опять с хохотом ели её из сковородки, потому что тарелок в его доме почти не было – одиночка. Но безумно по-доброму, искренне и тепло. Воробушек, так прозвал его Волохов, старался удружить гостям и перестарался – к концу вечера сам разболелся окончательно и слег. Макс остался сторожить парня, поглаживая намокшие  от испарины кудри и  стараясь упросить дядю Жеку поспать, придерживая маленькую кружечку в руках, заботливо поил его теплым молочком и накрывал сбившимся одеялом. У парня был жар – то ли нервы, то ли простуда. Майор отвёз домой Макса и вернулся к Женьке на ночь. Просто сидел рядом и гладил сухую холодную ладонь и пылающий лоб - температура упала к утру.

Осенний парк, наполненный теплыми мягкими запахами, стал местом для их встреч. Он стеснялся своей неустроенности и того, что майор упорно платил за их «семейные набеги» в тихом пустом кафе. Зимой стало совсем тяжело приходить на прогулку – майор был в командировках и не мог извещать о них Женю . Тот, промаявшись у ворот час, замерзая в осенней прохладной куртке, укутав розовый нос в старый ободранный шарф, уходил и приходил вновь, упорно отбивая холодный ритм ногами в кроссовках. Но, когда майор показывался в конце  улицы,  а с наступлением холодов,  он привозил пацана на «немолодой» ауди,  как он её сам обзывал, и тогда Женька от радости зажмуривался и раскрывал объятия им двоим,  но в них падал только один – одетый в теплый пуховой комбенизончик малыш  в пушистых варежках и валеночках, привезенных отцом с севера. Второй, упорно прятал улыбку в подтянутый ворот свитера  - ему не терпелось обнять Женю, взять за руку, поправить обмёрзшие инеем золотистые пряди… Но он не мог – только передавая мысленно приветы от стучащего бешено сердца, через ладони своего сына. Так они и вели Макса в зимний парк аттракционов, держась за руки и, не смея повернуться  друг к другу. Протянутый через Макса мост, надёжно удерживал их от безумств. Карусели кружили им голову похлеще вина. Не сводя взгляда с ребёнка, они были в эти мгновения вместе. Они отогревались яблочным сидром, невольно касаясь друг друга кончиками стылых пальцев. Тесный столик на двоих с трудом вмещал маленькую компанию. 

Один раз они задержались до ночи и просто разговаривали – болтали. Майор чувствовал себя с парнем ровесником. Он помолодел и больше не выглядел скучным и забитым солдофоном.  Только жена, редко бывающая дома не замечала этих перемен. Тёща  молчала. Понимала. И молчала: при такой жене – грех не завести любовницу, но это было заблуждение. Макс спал, прикорнув на коленях Женьки, надежно укрытый подбитой мехом отцовской курткой – маленький птенчик  нашел свою стаю. Они были вместе, и это была их тайная семья. Макс не открывал её никому,  а усталый майор молчал подавно  –  он не видел в этих встречах компромата.  Просто дружба двух людей. «Троих» -  мысленно добавлял Волохов. 

Когда Любушке донесли, стало поздно отмахиваться от проблемы, но она сдержалась. Не попросила развода, ни увеличения довольствия на пацана, потому что сама хорошо зарабатывала. Просто  попросила съехать из квартиры и не демонстрировать свои отношения (а и нет никаких отношений) перед ребёнком. Она хоть и продвинутая девушка, и взгляды у неё самые либеральные, но имидж ломать не хотелось.  Семья есть семья – отпуск вместе, а там хоть в  борделе гуляй: « Твои генералы не лучше. Не комплексуй и живи спокойно». 

« И все-таки, она у меня умница», - восхитился Волохов. И ушел жить на квартиру к тёще.

Откормленный утренними блинами, он шел в родной дом напротив своего нынешнего местопребывания и будил растрепанного с утра сына. Кормил его хлопьями, вливал стакан молока и тащил на шее в садик. "Вот какой у меня папа", - гордо придерживая фуражку отца, посматривал по сторонам Максик. 

Пару тоскливых недель, он не видел Женю. Не звонил, не тревожил. Тот молча ждал. Ждал обоих и не выдерживал. Через пять дней, парень просто вошел в ледяное озеро в одежде и так и стоял. Пока полицейский не пожертвовал своим здоровьем и, оголив белые ноги, расталкивая вокруг ледяную воду, не подошел к нему и не  оттащил  полумертвого парня из озера.  Обоих отпаивали в караулке парка горяченным виски. Спирт пришлось применить наружно, хотя это и против мужских правил.

В этот день Женя переболел Александром. Он больше не появлялся в этом парке – сменил его на двор в Академии. Красивые старинные аллеи,  лошади – пошехонцы, развозящие по территории больницы бидоны и кастрюли. Он подходил и грелся рядом с ними. Обнимал  и расчесывал тяжелые потные  гривы. А потом, так же молча,  отстранялся и невидящими глазами смотрел на мужчину с присыпанными пеплом  волосами. Понимание приходило медленно и больно – не он…

А Саша неудачно прыгнул с парашютом. Сломал руку и теперь прогуливался с сыном в парке каждый день. Максика не водили в садик и парень высыпался в бабушкиной квартире,  рядом с отцом. Полевых больше не было, а штабная ссылка мучила его бюрократизмом и скукой – по звонку сел и по звонку же и лёг. Он задерживался на работе, все ещё недоумевая: как же так вышло и все счастье в его жизни закончилось и была ли его семья счастлива. Откуда в последнее время появилось желание жить и летать. Возвращаться из командировок, завершая все дела впопыхах. Отказывая сослуживцам в том чтобы раздавить стопку – другую коньячка после работы. Он нёсся к Жене. Это был его личный мир и личная слабость. Но он там набирался  любви -  сытый волк переставал быть хищником. А сейчас он превратился в тряпку. И задор, с которым он жил прежде отключаясь на полевых и стрельбах от скуки и обыденности –  пропал. Как он мог не заметить, что ушла и жизнь из вен – осталась пресная вода с минимальным набором микроэлементов, питавших сильное поджарое тело , но не оставляющая надежд на страсть и желание. Всё это ушло. Незаметно вылилось в брешь под названием – мои чувства к Жене. Не к жене, а именно к Жене!

Рука заживала быстро. Да и перелом то был простенький, но комиссия по-прежнему не торопилась отпускать его с бумажной работы. Он зверел,  писал рапорт об увольнении, но и это не удалось сделать. Слишком молод. Хочешь,  переводись на контракт и увольняйся после его окончания. Но на контракт не давали разрешение медики. Пока, не давали. Стал попивать в теплой околоштабной компании, да так крепко, что тёща сперва ушла квартировать, как она сама  выразилась на зимние квартиры к дочке.  А вскоре, обнаружив любимого зятя в обезображенной за время холостяцкой жизни квартирке, выставила его за порог, оговорив условия возможного возвращения. К ребёнку, он не приходил, что было для него самым страшным ударом – Максимку любил. Как мог, как умел, как научили.  Забыл дорогу в детсад – было стыдно и позорить малыша не хотелось.  И всё бы так и завершилось – ничем, если бы Волохов, не растрачивая привычную злость на «полевых», не избил бы сослуживца. Начальство призадумалось, пошевелило извилинами и выпустило его восвояси в отпуск, для поправки здоровья и имиджа. Профилакторий, в который его определили, был небольшим ведомственным борделем. Выпить не наливали, а вот всё остальное – милости просим до полуночи, номер в вашем личном распоряжении. Промаявшись,  пару дней на природе,  Волохов собрал вещички и смылся. Привычная тишина обезлюдевшей квартиры, угнетала.  Забрал сына пораньше и пошел гулять.  Привычной дорогой по тропинкам парка, останавливаясь на перекус для белочек, покататься на упрямых пони, выпить чашку кофе и… Всё как обычно.  И скамейка на месте, и даже парень на ней сидит. Максик рвёт руку, выкручивает ещё болезненный сустав: « Это же наш Женя!» Он несётся срывая на ходу рукавички, ветер срывает с мелкого шапку, тормозит лишь налетая всем телом на незнакомого.

- Это не он, малыш, не он…

Но рутина отступает. Ребенок, как всегда принял решение за бравого вояку: Максика домой, а сам -  куда глаза глядят.

Опять скамейка, но только под окнами у Жени. Прихлёбывая водку из горла,  Волохов пялится на   горящие на третьем этаже окна. Квартира большая – хозяин разгуливает по ней и постоянно включает и выключает свет.  «Экономист чёртов…» - мысленно улыбается майор. К окну не подходит,  и спать лёг рано: « Ну, да, телевизора то у него, нет – нечем мозги кампостировать».  Он приходит и на следующий день, но Женьки похоже нет. Он ждёт. 

Женька, пошатываясь идёт по дорожке, даже не идёт – его ведут под руки два бравых парня.  Один уходит, а вот второй в квартире – так думает Волохов. Свет горит и режет глаза, бутылка почти пуста или как там психологи рекомендуют самообманываться  – немного, но чтобы выпить ещё хватит. 

В квартире гаснет свет и все бы ничего – пусть парень ляжет раньше спать, но Волохову тревожно. Нет – не тревожно, мысленный взор рисует картинки пошлее не придумать – не отдам!

Звонок не  работает  и майор колотит в дверь сжатыми до боли кулаками. Он белеет от злости: почему не открывает?   «Неужели не откроет?» -  но дверь открывается в тот самый миг, когда майор готов идти на абордаж и снести хлипкое препятствие:  совковая дверь – он таких сотни снёс на своём пути. 

Женька с трудом продирает   заспанные глаза.  Он босой и в трусах. Аппетитно чешет тощий мальчишеский живот. Но ураган сносит его и тащит на кухню к стене. Прижимает крепкими голодными руками. Руки  Женьки захвачены сильными пальцами. Саша готов выть от боли.  Но сейчас важнее другое: 

-  Что ж ты, парень так быстро утешился, и привёл в дом другого?  Кошак, ты помойный, - а сам шипит злостью  и горечью в непонимающее лицо, – люблю же тебя, а ты тащишь в постель помоложе  и поактивнее…

И лицо искажено болью. Саша открыт настежь  своему мальчику и что же скажет парень? А Женька безмятежно смотрит в лицо майору – он счастлив. Идиотская улыбка не сползает с лица.  Разгоряченное мягкое тело льнёт. Выпрашивает прощение за то, что не совершало – оно верное  и принадлежит только одному. Он мягко кладёт голову на плечо мужчине, позволяя тому окунуться в свой запах  вновь  и вновь. Ластится.   Больно сжимающие запястья,  руки сдаются и растекаются по желанному телу –  мой  и только мой.

- Тот парень,  просто сосед,  до дома меня дотащил.  Скоро сопьюсь без тебя,  -  мурчит «кошак».

- Воробушек… какой же ты все-таки воробушек. Подкрался с фланга, хулиган к старому ворону.

Конец…