Герой второго плана

Я нашёл его в социальной сети, на профиле была только одна фотография. По информации, ему было всего лишь чуть больше тридцатки. Тёмный силуэт, стоящий против солнца, и даже лица не разобрать в тени — такое мало кого заинтересует. А я почему-то зацепился взглядом за ковбойский ремень у него на поясе.

«Отличный ремень!» — первое, что я сдуру написал, добавив безвкусный смайл.

Мне ответили такой же улыбающейся жёлтой рожицей и коротким приветствием.

На самом деле ему было сорок. На профиле он просто попытался это скрыть, имитируя молодняк. Он прислал мне ещё фоток — разных, но в основном сделанных явно на каких-то корпоративах. Меня не смутили ни слегка поседевшие виски, ни тонкие морщины на высоком лбу. Хотя обычно я и выбирал кого помоложе, но тут было очевидное солидное исключение.

Встретились мы в жаркий майский выходной у библиотеки — я вылез из своего салона, прочь от надоевших до ломоты в теле бумаг, впрыгнув во всё белое и походя на святошу.

Федька выплыл ко мне навстречу в кислотной рубашке с гавайскими пальмами — которые, кажется, выделялись на городском пейзаже больше, чем слепящие брызги фонтанов, искрящиеся на солнце, — и в шортах по колено. Если бы он был мне не знаком и в таком прикиде подошёл ко мне, скажем, в метро, послан бы был немедленно.

Господи, он ещё и в сланцах.

Он не был изысканным гурманом — мы сидели в кафетерии, где он долго рассказывал мне о своей работе, о том, что мало общается с людьми, что брак на него давит и вообще, уехал бы на Кавказ отдыхать. А я всё это время пялился то на его вздёрнутый нос, то на его руки, оплетённые вздутыми синеватыми венами, то на его узловатые пальцы. Он крепко уцепился за чашку холодного кофе, будто бы руки деть некуда.

Когда мы, погружаясь в вечернюю прохладу, шли по мощёному мостику, он временами нервно поглядывал на часы. Шёл, старательно толкая речи, хмурился, постоянно отворачиваясь и не глядя на меня, будто стесняясь. А я просто зарулил вместе с ним в переулок и прижался к ужасной рубашке, впиваясь в его губы, чтобы он наконец перестал нести ахинею по поводу селекционеров и сложностей переговоров с китайцами. Да пошли эти китайцы.

Федька, оказывается, не был стеснительным, он просто выжидал момент, когда я первый шаг сделаю. Секс у нас был в тот же вечер, на моём раскладном диване, новом, обтянутым шершавым флоком. Он отменно трахался, явно толк знал. Был грубым, рычал, вжимал в простынь, языком мне по шее водил, все позвонки пальцами промял и прощупал. Кайф. Потом лежал рядом, глядя уже спокойно и ровно, будто не первый день знакомы. А я ликовал — валялся голый и удовлетворённый и думал о том, как же хорошо, что я его заметил на сайте, как же хорошо, что привёл его сюда. Потянувшись, протяжно замычав сквозь плотно сжатые губы, я откинулся на подушки и мигом вырубился.

Утром я потерял его в своей квартире. В буквальном смысле — я ходил по тёмным комнатам, освещённым лишь холодным рассветом, и с грустью таскал за собой его наручные часы, удивляясь, куда можно свалить, когда стрелки такое показывают. Обнаружилась пропажа курящей и сонной на лестничной клетке.

— Соседи против курения в подъезде, — я наполовину высунулся из квартиры и затащил Федю обратно в тепло.

— Где курить-то тогда? — сурово спросил он и поднёс тлеющую сигарету к моему лицу. Создалось ощущение, что он хочет потушить её о мою физиономию. Но страшно не было.

— Балкон для элитных граждан придуман? — усмехнулся, потянув Федьку к узкой двери в углу комнаты; он не первый, кто не замечал её, приходя в мой угол.

Вид утреннего города с двенадцатого этажа — вещь бодрящая и приятная. Я буквально лёг грудью на перила, вытянул вперёд руки, хрустнул суставами и, зевнув, стал просто пялиться на Федю полусонными глазами.

— Красиво у тебя тут. Вроде и спальный район, но уютно, что ли, без раздражающей серости.

— Ещё полжизни кредит выплачивать.

— Ты рушишь всю романтичность этого места, балбес.

И я тогда впервые за долгое время искренне рассмеялся.

У него же в квартире был ужасающий по своей старости и скрипучести диван; он топорщился пружинами и грозил в ближайшем будущем развалиться прямо под моей тощей задницей, когда я в очередной раз на него плюхнусь.

И вот что странно — эта развалюха никак не вписывалась в интерьер его квартиры: стены были оклеены какими-то дорогими, почти белоснежными обоями, по углам стояли кожаные кресла, всюду лежали дорогие меховые коврики (я для себя решил, что это рысьи шкурки — ещё больше нравились после этого).

  — Зачем тебе это? — кивнул я подбородком на нечто, тускло пестрящее цветастым принтом.

 — Напоминает о старых временах, когда у меня ничего ещё не было: ни работы, ни семьи, ни друзей — один диван меня сопровождал по коммуналкам. Да и для «деловых» встреч иногда, когда кровать пачкать не хочется.

Я когда понял суть фразы — оскорбился и отвернулся к стене, насупившись. А через пару минут сам голос подал:

 — Федь, я не первый у тебя?

 — Конечно, не первый, — последовал незамедлительный ответ из другого конца комнаты, где у него компьютер стоял.

Мой ковбой оказался тем ещё ловеласом.

Я мог подолгу молча сидеть, рассматривая его профиль, возрастную складку на переносице, часто хмурый взгляд, тёмные каштановые волосы. Всё это казалось таким правильным и верным. На меня он почти никогда не смотрел. Такой тип людей — смотрят не в глаза, а поверх макушки. Так и Федя глядел не на меня, а куда-то вбок, в угол комнаты. Пристально он смотрел тогда, когда я, кончая, закатывал глаза.

Поначалу я жутко ревновал его к жене — она звонила ему, когда мы гуляли по паркам, звонила, когда мы ехали в метро; Федька чуть облокачивался на моё плечо и нервно сопел — он не любил скопления народа, когда все толкаются и давят смрадным дыханием и парфюмом. Звонила даже тогда, когда мы трахались у меня на квартире. Но это было табу такое, как у моего брата традиция — стопка коньяка перед боем новогодних курантов. Так и у него была идея фикс — всегда отвечать на звонки. Федя чеканил слова, с лёту обрушивал на благоверную уже избитые и выученные наизусть фразы о том, что «дела на работе», «задержал шеф, сука», «друзья гулять позвали». Понятия не имею, что думает обо всём этом его жена, однако никаких претензий в трубке никогда не шуршало — тихий вздох помех сотовой связи и короткие гудки.

Но жаль мне её не было — Федька бежал от неё ко мне ещё тогда, в соцсети. И детей у них не было.

«Лидочка детей не хочет», — монотонно твердил Федя, стуча пальцами по клавишам ноутбука. Ну или стуча по моей спине, когда я валялся рядом на кровати. Одно из двух — кроме телефона, никакую технику я в нашу с ним постель не пускал.

Для меня Федя был как спасательный круг в море — работа избила и убила во мне всякое желание заводить серьёзные отношения, строить планы на жизнь, конструировать семейный уют и продумывать счастливую старость.

Федя не требовал никаких сложностей — ни пламенных речей, ни поездок в далёкие страны, ни обещаний. Ему нравилось моё тело и мой темперамент, граничащий с инфантильностью, а я любил его хмурость и глубокую, еле заметную отрешённость от социума.

— Где ты работаешь, Мить? — спросил он меня неожиданно, когда вагон электрички мотнуло на повороте.

— Бухгалтером, цифры перебираю, — быстро соврал я.

Федька пристально покосился на меня, закусил губу.

— Правда?

— Неправда.

— А кем тогда?

— Консультантом в салоне связи.

Он прыснул и расхохотался.

— Ну не хочешь — не говори, чёрт с тобой!

А я ведь не пошутил.

В сознательном возрасте, то есть к тридцати годам, я перестал претендовать на особые привилегии от жизни и хватался за всё что можно. Подмывал возраст. Поэтому на новом месте работы страдал разве что от скуки, слушая перманентное щебетание Анны — самого говорливого сотрудника в центре. «Отличается умом и сообразительностью» — это не про Аньку; постоянно говорит не то, что нужно, невпопад и слишком быстро. Зато с ней удобно пить на корпоративах— она не пьянеет, как и я.

Всматриваясь в улыбающееся лицо Феди, я понимал, что «консультант Митя» — это не его статус. Не престижно. А вот просто «Митя» — подходит. Пусть его не касается моя работа и мой неприличный заработок.

Загородный парк оказался хуже моих ожиданий — не было цветущей свежести, разноцветных клумб и уютных тропинок. Лишь растоптанные дороги, ромашки и душная влажность, закупоривающая глотку. Сморщившись, я обречённо глянул на Федьку — я–то ему наобещал райские сады. А он только критично оглядел гектары уныния, размял шею и двинул вперёд. Я потрусил за ним, на ходу стягивая пиджак.

Примерно минут через двадцать прогулки я понял, что идея с парком была отвратительной — поганая зелень резала глаза, Федя шёл молча и хмуро смотрел по сторонам, а сотовая связь здесь была отличная. Счастливые пары и визжавшие дети оптимизма не прибавляли, наводя тоску и чувство зависти — у них есть права на свободные действия. А я даже за руку любовника взять не могу. Желание сесть в автобус и уехать обратно возрастало с каждой минутой. Бессмысленная вылазка получилась.

— Ты это специально, что ли? — отозвался Федин затылок. Я не понял.

— В плане?

— Ты меня сюда потащил, чтобы мне ещё паршивее стало? Зачем, Мить? Поиздеваться решил?! — теперь ругался не затылок, а перекошенное лицо, которым Федька повернулся ко мне. — Я и так на работе загибаюсь, с тобой вожусь, деньги трачу. А ты меня в эту помойку потащил!

Недалеко от нас остановилась девушка с ребёнком и уставилась на нас. В тот момент я почувствовал себя цирковым псом, которого ругают за то, что он пытался лизнуть руку дрессировщика в знак примирения.

Отойдя на пару шагов, я снова натянул пиджак, задрал голову вверх, и, глядя на затянутое облаками небо, сказал:

— Да иди ты на хер, Федя. Звони жене своей, катись к себе домой — делай, что хочешь.

И, повернувшись, пошёл к выходу из парка.

Пытаться вывернуть человека наизнанку, менять его жизнь и устоявшиеся привычки — такие, как еженедельные походы с женой за шмотками и нерегулярный секс с ней, — дело провальное. Насильно тащить Федю смотреть на зеленеющий лес было глупой идеей.

Автобус, тронувшись, задребезжал, и в этот же момент в кармане завибрировал телефон. Входящий «Цыпа» заставил улыбнуться — звонок прямиком из прошлого, пахнущего травой, клубами с грохочущей музыкой и дымом Мальборо.

Я ушёл с этой стези несколько лет назад, а Егор Цепелев покидать вечную кислотную вечеринку и не собирался — он жил этими развлечениями и тусовками, так как из партнёров и френдов качал силу и молодость.

— Как поживаешь, Митю–у-уша? — протянул он в трубке.

— Да вот, в автобусе еду.

— Как скучно. Ты так и не купил себе машину, малыш?

— Купил, она в гараже.

— Ага, в гараже автосалона, в который ты не заходил, — на том конце раздался смешок. — Слушай, Митя, я, конечно, понимаю, что кататься на автобусе — весело, но у меня тут есть предложение…

— Какое же? — мне было интересно не столько предложение, сколько сам факт того, что спустя столько лет Цыпа меня куда–то зовёт.

— Тут из Испании вернулся Алик… — трубка затараторила хвалебными эпитетами в адрес этого денди. Алик — давняя любовь Егора. И абсолютно безответная. Я зевнул, сонно потеревшись о сгиб локтя. — …Так вот он и сказал мне типа «бери с собой друга». Ну и я подумал, что стоит взять старика.

— И кого брать решил?

 — Ну тебя, конечно же! Что за вопросики у тебя глупые, Митю-у-уша!

Только Цыпа мог так томно и с тем же отвратительно тянуть моё имя. Пропустив мимо разума то, что меня его душонка уже считает стариком, я секунду размышлял, а затем, повиснув на поручне и задев бедром огромного борова, ответил:

 — И что мне там делать на этой пати? Ты ведь меня сразу бросишь и отвалишь к Алику своему. Мне со стаканом на стуле сидеть?

 — Там диванчики, столики, ты чего! Всё включено! Подцепишь молоденького мальчика, может быть… — трубка вздохнула в предвкушении.

Я с тоской покосился на своё отражение в замызганном стекле автобуса: тут причесать, тут побрить, тут вообще выглаживать нужно.

 — Слушай, у меня вообще-то партнёр есть… — боров внизу повернул толстую шею в мою сторону, — деловой. Можно с собой взять?

 — Ой, да бери кого хочешь, мне вообще бе… Погоди, у Митеньки появился любовник?

 — Да месяца два уже со мной.

 — Страсти какие! На пати всё расскажешь другу! Координаты клуба вышлю эсэмэской, малыш! — трубка послала смачный поцелуй и мерно зашлась гудками.

Интересно, что по этому поводу скажет Федя?

Тем же вечером мне позвонил герой-любовник и вполголоса начал извиняться за происшествие в парке.

— Не злись. Я вспылил, да и ты хорош, Митя…

Сквозь помехи связи доносились возгласы Лидочки; интонации были не самые доброжелательные.

Поняв, что сейчас ему до ужаса неудобно говорить — особенно со мной, я из вредности выдал:

— Да–да, оба виноваты, поэтому без обид. Знаешь… Тут у моего старого друга, — я выделил последнее слово, — праздник, пати. Пойдёшь со мной? Тряхнёшь стариной под молодёжную музыку.

Федя ненавидел, когда я даже вскользь упоминал о его приближающейся старости.

— Ты… Вы… Такие дела, Матвей Григорьевич, по телефону не решаются. Может, мне завтра в офис подъехать? Или даже сегодня… 

Конспиратор херов.

— Акционеры–китайцы тебя в офисе ждать будут, к ним и поедешь. А я прямо сейчас ответа жду.

Гудки в трубке сначала насторожили, а потом принесли удовлетворение. Чего переживать? Если Федька захочет — он переступит через гордость и настойчивость Лидочки и приедет ко мне. Если нет, будет вылавливать меня из рук Цыпы — пьяным и растормошённым. Я улыбнулся, предвкушая феерию.

Из эсэмэски следовало, что празднество будет проходить в квартире.

Некошерно как–то в квартире гей–тусу устраивать. Опасно что для соседей, что для Алика. Я с сомнением оглядел на Яндекс–картах нужный дом: новостройка почти в центре города, мне из спального района минут сорок гнать, если без пробок и происшествий.

Будучи человеком суеверным, я настроился на отвратительную вечеринку — сразу же после того, как я припарковался в мареве других седанов, мне в бок впилился руль от горного велика. Парень на нём весь сжался, но коня своего не отпустил и совершенно ошалевшими глазами уставился сначала на царапину на моей тачке, а потом и на меня, хмуро опустившего стекло.

— Я… Я не хотел! Я клянусь, извините!

Когда я вылез из машины и взглянул на масштабы проблемы, парень затараторил ещё усерднее: — Велосипед новый, я не освоился, простите, я заплачу́! — ещё немного, и он взвоет. Я быстро набросал ему на стикере свой номер и не своё имя с отчеством.

— На, возьми. Я сейчас занят, потом звякнешь, и мы уладим, понял? — я сурово глянул на паренька: молодой, явно до тридцати, с немного раскосыми глазами и растрёпанной шевелюрой.

Он ледяными пальцами вцепился в бумажку, и, поглядев на неё несколько секунд, убрал в карман ветровки.

 — Дмитрий Сергеевич, я позвоню Вам, обещаю.

 — Только не по отчеству меня, я не старик.

Он послушно кивнул и побыстрее ретировался с места преступления. Я не смотрел ему вслед.

В принципе, моя суеверность по поводу празднества оправдалась. Егор встретил меня уже подвыпивший и явно недовольный. Опершись мне на плечо, он тихо — насколько это позволяли грохочущие биты и низкие частоты баса — захныкал: 

— У Алика… У него…

— Импотенция? — я попытался помочь ему.

— Ты дурак?! Он же молодой! — Цыпа остервенело ткнул меня в бок. — У него парень есть! Там сидит. А я приготовился, я старался…

— Не грусти, — я похлопал его по плечу, — парень же не стенка, подвинется.

Егор понял мою шутку буквально и, не говоря ни слова, рванул куда-то в дёргающуюся под музыку толпу. Через пару секунд я заметил его шальные глаза уже в другом конце комнаты. Хотя какая тут комната, это студия была. Огромная, как чёртов стадион, студия. Алик явно не был ни бедным, ни жадным. До денег уж точно.

По мере моего продвижения вглубь квартиры всё больше и больше убеждался в том, что я здесь лишний — молодняк крутился где-то в центре или жался у стен, и я вообще до этого ни разу не видел никого, кроме Егора и еще пары человек. Например, давно знакомой мне Эли — той самой Эльвиры Свириденко, которая, осознав свои сексуальные вкусы, но не рассчитав своей привлекательности, полезла ко мне целоваться на какой-то всеобщей тусовке. Неуклюже и не по-взрослому, она тактично пыталась поводить по моей шее сначала пальцами, а потом и языком. Позже, аккуратно отцепив её от себя, я ясно дал понять, что пухленькие и неуверенные в себе меня не интересуют. А она решила, что дружбу-то я с такой водить явно стану. И прилипла — вот уже который год она иногда по вечерам доверительно звонит мне из своей квартиры и спрашивает, что и как делать с очередным мальчиком — именно мальчиком, потому как взрослые мужчины были для неё поголовно стариками. Я почему-то для неё выделился как гуру секса и эротических наслаждений, хотя тот же Цыпа в тонкостях мужских утех знал гораздо больше меня — партнёров на десять уж точно.

Эля подплыла ко мне со стаканом в руках, в котором мерно плескался лёд и карамельного цвета жижа. Её декольте колыхнулось в видимой близости от моего носа.

— Давно не виделись, Матвей. Ты как? — её повадки были всё так же неуклюжи; она слегка приобняла меня за руку, чуть приподнимаясь.

— Да всё как и раньше: работаю, партнёров не меняю.

— Почему как Цепелев не развлекаешься? Ты выглядишь моложавее его, шансов на выживание в такой среде было бы больше.

— Я не заинтересован в планомерном получении ЗППП и несчастных романов, — я слабо улыбнулся, отодвигаясь чуть дальше, потому что личное пространство мне было необходимо даже в таком душном помещении.

— А ты всё так же язвителен! — Эля гортанно рассмеялась, расплёскивая своё пойло по пальцам и длинным ногтям.

Сымитировав внезапный звонок на мобильный, я шуганулся от неё в прихожую, а оттуда на лестничную площадку. Покрутил телефон в руках, а затем, со скрипом зубов и кончиков пальцев о сенсорный экран, набрал Федю. Только с седьмого гудка он ответил и полушёпотом проговорил:

— Матвей Григорьевич, добрый вечер. Я сейчас занят, позвоните позже… — прежде, чем он повесил трубку, я явственно услышал скрип его кровати и недовольный возглас его Лидочки. Блядь.

— Блядь! — повторил я уже вслух, быстро сбегая по лестничным пролётам и буквально выбегая на автостоянку, врываясь в душный город.

Вечер был отвратительный. Я был отвратительный в своей ревности и безвыходной злобе.

Ночь я провел попеременно то на трассе, выкручивая до предела руль и терзая коробку передач, то мирно отстаиваясь на заправках, дожидаясь заполнения бака и наблюдая за уставшими продавцами на кассах, которые печально смотрели сквозь стеклянные двери на улицу в ожидании конца рабочего дня. Магазины были круглосуточные, и в этом была своя ирония.

Половину города я просто бездумно объездил, слушая какие-то мотивы Дикого Запада вперемешку с Селин Дион. Оптимизма не прибавило, только апатичности.

В сторону дома начал выезжать уже часам к семи утра, сонно утирая кулаком глаза и широко зевая, заражая на светофорах таких же сонных водителей автобусов. Внезапно телефон завибрировал и загундосил противным звонком — какой лох может звонить в такую рань? Начальство в салоне сказало приходить только к десяти.

— Доброго утра. Надеюсь, я Вас не разбудил, мне очень жаль за вчерашнее, я бы хотел извиниться и…

— Просто. Замолчи. На секунду! — я всего пару мгновений смог выслушивать этот словесный поток. Я никогда не слыл терпеливым. — Во-первых, ты кто? Если с тусовки Алика, то я там был от силы час.

— Какой Алик? Дмитрий, это же Вы? — как-то отчаянно пропищала трубка на том конце.

— Какой, на хер, Дмитрий? — какая-то сука подрезала меня на двустороннем движении, и я закипал ещё больше.

— Значит… — на том конце чуть ли не всхлипнули, — это я не Вам вчера машину поцарапал?

— Да нет. Мне, — тут до меня дошло, кто этот олух и почему он зовёт меня другим именем. Я же сам дал неправильные данные. На всякий случай.

— Тогда почему Вы на своё имя не отзываетесь?

— Потому что не моё, логично же, — я начал постепенно оттаивать и уже слегка улыбался, держа трубку плечом и плавно маневрируя между другими авто.

— Вы издеваетесь, да? Я же к Вам без всякого такого звоню, зачем Вы так? — парень вдруг посерьёзнел и спросил это даже с какой-то укоризной.

— Чтобы тебя проучить, нечего впиливаться в чужие машины.

— Как мне передать Вам деньги на ремонт? На карту?

— Ты лучше на другую карту посмотри и реши, насколько ты далеко от… — я вытянул шею, оглядываясь на проплывшую мимо вывеску метро, — от Лесной.

— Я на проспекте. Тут… — ответил отрывисто и машинально, только потом встрепенулся: — А Вам зачем?

— Угости кофе, если можно. Вот и вся компенсация. Кофе здесь и сейчас — единственное условие.

Он быстро продиктовал адрес, и я вырулил на проспект.

Его однушка потрясла меня своими размерами. Такой коробки с окном и дверью я не видел давно, разве что в студенческие годы в промозглой общаге. А у него не только масштабы были не хоромные, так ещё и стены все были оклеены какими-то листами с набросками, крикливыми овациями и наставническими фразами, как в СССР, про труд и май.

— Я люблю авангард. В нём своя эстетика, — покусывая ногти на руках, сказал он, внимательно наблюдая за мной и следуя по пятам. — Проходите на кухню, я кофе сварил уже.

— Догадался, что я не пью растворимый? — я оглянулся на него через плечо и задержал взгляд на его чёрных-пречёрных волосах. Красивый цвет. Даже для парня.

— Такие, как Вы, такое не пьют, — уже спокойнее ответил он, откидывая тёмный хвостик за плечо и вытирая стол полотенцем.

— И какой же я? — я вскинул бровь, усаживаясь на скрипучий табурет и постукивая ногтями о керамическую кружку с ромашками по бокам.

— Избирательный.

— А ты не проницательный, — парировал я, всё так же наблюдая за ним.

— Вы просто скептик. А скептики часто кофе пьют хороший. Тенденция такая, у многих заказчиков это замечал.

— Заказчики? — я вскинул вторую бровь, оглядывая его довольно костлявую спину, обтянутую какой-то бездарной футболкой с абстрактным принтом.

— Я картины пишу. В основном — триптихи. Такое часто покупают в офисы, они хорошо висят в больших залах и кабинетах. А Вы как раз похожи на человека, который работает где-то в подобном месте — чистом, с большими окнами в светлых помещениях.

Пока в точку.

— Так вот, заказчики иногда приходят ко мне, чтобы забрать работы или посмотреть другие и, как и Вы, так же кривятся при виде моей квартиры, морщат нос, оглядывая пожелтевшие стены на кухне, и так же с сожалением смотрят на мою одежду. Я Гера, кстати. А Вас как действительно зовут?

Забавно, как быстро этот мальчик на своей территории окреп уверенностью и теперь не заикался, а просто и прямо смотрел на меня. Да и имя такое… Герман. Почему-то сразу его профессия и имя встали в один ряд — к месту вписались.

— Я Матвей.

— Такое имя Вам больше к лицу, — он потёр пальцами глаза. — Зачем Вы соврали вчера? Я похож на афериста или гастарбайтера?

— Я много вру, работа такая.

— Клиентов обманываете?

— Палёные сим-карты продаю и бэушные телефоны, — я отмахнулся. — Дай кофе выпить спокойно, иначе я тут на кухне усну. Гера лишь послушно тряхнул хвостом и скрылся в комнате.

Допив довольно-таки вкусный кофе, я по скрипучему паркету прошёл в комнату. Гера что-то творил с холстом на деревянном планшете, крутя его и поворачивая то так, то эдак. Потом сдул с лица выбившиеся из хвоста волосы, наклонился к банке с краской на полу и, махнув измазанной в белое кистью, начал с каким-то отчаяньем размашисто портить работу. Я насупился, понаблюдал за его движениями, а потом понял, что он не портит, а пишет. Резко, тонко, прямо как и весь он сам — тонкий, весь какой-то резкий и вместе с тем гармоничный, если внимательно присмотреться.

— Никогда не понимал весь этот авангард и модерн… — я подошёл поближе, наблюдая за его руками.

— Вам никто не объяснял просто, в чём его суть, вот и всё, — Герман стряхнул остатки краски с кисти прямо на рисунок, вздохнул и повернулся ко мне. — Поэтому Вам всё здесь кажется чужим и некрасивым, — он сложил руки на груди, взглядом окидывая работы, что висели на стенах. — Так что́, я выплатил свой промах или снова соврали?

А я на его глазах подвис и молчу. Раскосые такие, интересные, без морщин под ними. И брови вразлёт. Красивый мальчик, оказывается. Я не разглядел сразу, за стеклом своего седана.

— Да, всё честно.

А он так хитро чуть улыбнулся и ждёт чего-то. То ли того, что я развернусь и попрошу дверь закрыть, то ли наоборот, к нему навстречу пойду. Вариант я в голове уже выбрал.

— Не против, если я твой номер забью? Вдруг мне картины понадобятся в салон, — он улыбнулся ещё шире, ниже опуская голову.

— Вам же не нравится авангард.

— Попробую понять.

На этом и попрощались. Я вышел из его квартиры с каким-то тянущим и приятным чувством в голове и груди. Перспектива снова ехать в пробках и весь день торчать на работе не удручала.

Вечером мне позвонил взволнованный Федя и радостно сообщил, что Лида беременна.

Кофе Геры и правда был хороший, но такое перекрыть он не смог.

Примечания: Когда-нибудь и мёртвая точка сдвигается курсором.

Вплоть до момента возвращения домой всё казалось не таким плохим. И мне думалось, что беременность это вроде бы ничего, а так, мелочь. Живой семейный балласт на пуповине вместо троса. И в голове отчетливо блистала мысль, что наверняка и Феде спустя несколько месяцев осточертеет сидеть с психованной женой.

Но поворот ключа в замке словно что-то замкнул в голове и в сердце, пережал все нервные окончания и оставил наедине с голыми фактами. Ведь это действительно случилось: одно дело, когда у тебя любовник с женой, другое — когда у любовника полная и наверняка в будущем относительно счастливая семья.

В гостиной из рамки на полке на меня смотрел румяный пацан с цветком в кулачке. Мальчик был доволен, а мать с отцом стояли позади и сторожили, чтобы никто не толкнул в спину и не оттоптал новые лаковые ботиночки. Чтобы никто не столкнул с пути, не помял космических мечт. Я сгорбился, резко отворачиваясь от первоклассного воспоминания. Не будет никакого балласта, будет ребёнок. В полной семье и с «они, мои родители», а не «у меня лишь мама».

Гнусно и паршиво.

Желание поскорее сбежать от мыслей подтолкнуло к ноутбуку: показалось обязательным чем-то занять не то мозг, не то его очертания. Открыл, протёр экран, ударил по клавишам.

«Авангард — течение…»

Уже плыву против.

»…в основе которого лежит отказ от классических канонов и традиций…»

Я согласно покивал: традиционно я нарушил уже закон о пропаганде, смотри КоАП РФ.

»…эксперименты с новыми формами и образами…»

Снова не могу не подтвердить — на этом диване с Федькой пара образов проскочила, хотя я не сторонник костюмированных развлечений.

Полистав биографии кандинских и улетающие за горизонт треугольники, я не впечатлился. Всё это пахло чем-то претенциозным и новым — тем, чего я боялся больше всего в жизни и всячески сторонился. Появись сейчас на экране огромная надпись «Ты выиграл билет на Кипр!!!», я бы улыбнулся и выключил питание и у себя, и у техники. Не до этого сейчас, завтра вставать в семь. Будучи приученным к рефлексам и быстрым реакциям, постепенно забываешь, что жизнь может подкинуть лакомый кусок, да такой, что потом можно ещё несколько лет облизываться. Но разве Гера был лакомством? Скорее, костью, что бросают собаке за решётку.

Я быстро развернул свою обёртку из парадно-выходной одежды и честно умер до утра.

Ведь вставать в семь.

Работа вытравляет из головы всё лишнее и помогает выстроить на себе барьер перед дальнейшими действиями. Мне всегда нравилось нагружать себя деятельностью сверх меры, чтобы отстраниться от сублимации и познания своих собственных комплексов. Бегство по бесконечному кругу с недосягаемым стартом и финишем.

— Матвей, ты новую линейку смартфонов рассмотрел? — Аня щёлкнула ногтем по тонкой стеклянной столешнице и пристально посмотрела в полупустой зал — бодрая старушка старательно разбиралась с банкоматом, а совсем вдалеке стоял подросток и чуть ли не носом тыкался в витрину.

— Там нечего смотреть, сменилась лишь камера и диагональ экрана.

— Ты какой-то серый сегодня, Митя. Случилось что-то? — Анька всё-таки посмотрела прямо на меня и чуть нахмурилась.

— Выходные выдались насыщенные, — я пожал плечами и криво улыбнулся.

— Похмелье, что ли, словил?

— Как думаешь, у нас тут абстрактные картины могут вписаться в интерьер?

Заветное короткое от Геры — «Я в пятницу вечером буду у себя, можешь заехать, обсудим детали» — висело на самом верху диалогов и никак не хотело улетать вниз. Ни друзья, ни Федя, ни обозлённые покупатели — никто не хотел тревожить мой тихий детский восторг от предстоящей встречи. А я и сам не понимал, почему так увлёкся мыслью о встрече с этим художником. Да и что в нём было особенного? Ну волосы красивые, ну глаза такие, что хочется ближе рассмотреть. Ну руки.

Смены в салоне тянулись маслянисто и очень неохотно, сколько бы я ни пытался подскакивать к потенциальным покупателям и ввинчивать им в уши непонятные термины и в руки — бездарно слепленные в Китае чехлы. По итогу пятницу я встретил в осоловелом состоянии: уставшее тело и настолько же уставшие от рутины мозги. Впервые проскользнула мысль о том, чтобы сменить место на более увлекательное. Но всё потом.

У его квартиры я простоял ещё с минуту, старательно приглаживая на висках чуть встрёпанные волосы и нашаривая в кармане куртки блокнот с наскоро записанными идеями: их мы действительно расписали с Анькой и директрисой нашей точки. Правда, заняло это от силы минут десять-пятнадцать.

«Ничего не могу обещать, пока не покажешь работы художника. А то вдруг там непотребщина и курение».

Наш директор была помешана на здоровом образе жизни, что, собственно, не мешало ей трахаться в машине, которая парковалась иногда недалеко от салона.

После звонка Гера открыл не сразу — чем-то грохнул там в глубине, крикнул ещё дальше и только потом мягко отпер. Этот замок как будто снова включил мне нервы и распутал клубок чувств. Всё-таки красивый он был.

— Чего так смотришь? Проходи. Кофе будешь? — он хитро улыбнулся и приглашающим жестом указал в сторону кухни.

— Если только из той самой кружки, — ухмыльнулся я в ответ и, скинув с себя уличную экипировку, прошёл на кухню.

И пока мой художник ссыпа́л сахар в чашку, а я гипнотически рассматривал его пальцы, сбоку пролетел кусочек цветастой ткани и длинный белёсый хвост. Я повернул голову и удивлённо посмотрел на прошедшую мимо кухни девушку — стёртый флисовый халат ярко контрастировал с острыми чертами её лица и очень высокими скулами. Они с Герой были даже чем-то похожи.

— Ты не особо потенциального заказчика поишь кофе, а у тебя тут модель ходит без внимания?

— А? — Гера оторвался от пристальной слежки за туркой, в которой булькал кофе, и рассеянно посмотрел в коридор. — Нет, что ты, Ната не любит позировать мне, стесняется.

— Вы похожи. Она сестра твоя, поэтому стесняется? — я гнул свою линию, в упор не понимая, что моё дело здесь уже окончено.

— Что? — он снова оглянулся на меня, откидывая с плеча мешающийся хвост. — Она моя девушка, Мить. Хотя нам часто говорят, что похожи, это да.

Он очень просто улыбнулся и вновь развернулся к плите, поведя прямо перед моим носом своими худыми лопатками.

А я сидел и смотрел на них. И думал, какая же, наверное, у него красивая спина, когда он лежит на Нате.

Мой ковбой оказался тем еще ловеласом. Мой художник оказался натуралом с личной жизнью.

Я быстро поднялся с этой блядски скрипучей табуретки и вышел в коридор. Там старался как можно быстрее уложиться в сборы, одновременно и втискиваясь в ботинки, и путаясь локтями в куртке. Скорее. Быстрее, выскочить и забыть. Удалить сообщения и вытащить всё из головы зубцами.

— Митя, ты куда? — Гера вступил в тёмный коридорчик и указал рукой в сторону комнаты с картинами. — А наброски как же?

— Я потом, Гер, ладно? — задник второго ботинка никак не хотел налезать на пятку, пришлось нагибаться. — Мне срочно надо, забыл совсем.

— Тогда напиши мне, да? Назначим на другой день.

— Конечно! — я остервенело закивал и пулей вынесся на лестничную клетку.

На другой день в следующей жизни. Никогда и ни за что.

Дождь и морок, словно жалея, накрыли с головой лишь на следующий день. После позорного побега с Гериного порога мне в принципе не хотелось никуда возвращаться — ни к себе домой, ни к нему, ни в себя. Было лишь мерзко и липко от того, что подумал не о том, от того, что понадеялся, что вот это мой человек, от того, что вообще подумал об этих чёртовых триптихах. В странном полуотключённом состоянии довёл машину, довёл себя до комнаты и там же вырубился на кровати, не раздеваясь и лёжа стойким оловянным солдатиком. Снился чёрный хвост и бледная кожа, залитая кофе.

А утром проснулся от зыбкого мокрого чувства, словно плескали водой в лицо. Поморщился, аж нос начало драть, а затем раскрыл глаза и с сонным равнодушием смотрел, как в открытое окно заливает гроза. Часть горшков с цветами упала, видимо, от ветра, остальная была сдобрена лужами в поддонах. Занавеска же ситцевой паклей болталась на карнизе. Хотелось повесить свою кожу туда, вместе с ней. Проветриться и всё промыть.

И страшно потянуло в выходной на работу. Но вместо этого я лишь выдохнул тихое «мда» и вновь упал лицом в сон.

Второй раз меня разбудил уже телефон — мелодия вызова барахлила откуда-то из коридора. Пока я, зябко ведя плечами, добирался до неё, уже всё стихло — и дождь в открытом окне, и вызов. На экране числилось три эсэмэски и один непринятый. Мною.

«10:32 Ты дома? Давай поговорим?»

«11:41 По-человечески не можешь сказать, что обижен?»

Ну почему же, могу. В парке я ясно тебя послал на хер, Федя.

«13:15 Всё хорошо с тобой?»

Нет, мне холодно.

Я скосился вверх — 14:19. Обычно в это время мы сидели в кино и безобидно лапали друг друга за колени, уплетая липкий солёный попкорн. Видимо, у Феди зачесались руки. Молча отложив телефон на тумбочку, я развернулся на носках и, на ходу стягивая примятую со сна одежду, ушёл в душ промывать нутро.