L'amor

  Он наблюдает долго. Жадно вслушивается в звуки и едва ли не отчаянно вдыхает все запахи этой отдельной комнаты. Стоит в дверном проёме, опершись плечом о косяк и не шевелится. Его руки сложенны на груди. Ему нельзя входить сюда, без разрешения на то, но сегодня от чего-то он решается поступить вопреки, не первый раз вообще-то, но... Ведомый чем-то едва знакомым, чем-то далёким и почти не осознанным, он делает уверенный шаг и ведёт пальцами вытянутой в сторону руки по шоколадного цвета полкам, точно вытирая пыль, коей здесь не отыскать. Его взгляд, бегущий по комнате, застывает раньше чем движения его рук, на фото в рамке. Он едва касаясь обводит пальцем изображённых и как бы искоса поглядывает на изображение портрета у изголовья просторной кровати, почти неуловимо уголки его губ изгибаются, и будто бы он даже подмигивает, стоящим во весь рост, на ней. Затем он неспешно обходит постель и ведёт по её краям почти всей ладонью, и смотрит пристально, жадно и вслушивается в ровное дыхание спящих. Раньше здесь было иначе, раньше, но сейчас... Нет интерьер почти прежний, всё те же цвета, но звуки, запахи, чувства. Он улавливает это всё в воздухе и в его глазах мелькает, что-то почти животное, даже сейчас. Дойтя до пеленальной тумбы он изгибает бровь и снова кривит губы осторожно, босой ногой, толкает и ящик задвигается почти беззвучно. Окно занавешено на половину и он снова пальцами сминает лежащий на широком подоконнике молочно-белый плед, с бахромой и в бежевую клетку. Смотрит за окно на мокрые стволы почти голых берёз и видит снующих людей по тротуару, у почерневших клумб. Затем снова перебегает взглядом к постели всматривается в свитый комок энергии и отняв глаза, утыкается ими во всё тоже фото на полке. Улыбка что видит он на нём притягивает и точно что-то вынимает из души. Похожее на тоску, на сожаление и грусть. Он давно понял и осознал, что скучает, но признаться в слух никогда не посмеет. На постели в туго свитом почти гнездовье, из салатового одеяльца и десятка пелёнок, едва уловимо шевелятся и издают тихий, сонный писк. На звук реагируют не открывая глаз, подтягивают к телу ближе, вплетаются руками, поджимают коленями снизу и не громко начинают напевать. В голосе едва различимы слова из-за сонного хрипа и иного наречия, но именно это вызывает уже настоящую улыбку, более человеческую, у того кто так же стоит у окна. Затем он делает шаг и присев на корточки у края постели, накрывает своей рукой сложенные руки парня и пальцем поддевает маленькую ручонку, что торчит из гнездовья. На его это касании сейчас уже, спустя время, реагируют спокойно: не вздрагивают, не отшатываются и не стараются забиться в угол. Просто приоткрывают глаза, в них он видит отражающуюся усталость прошлой ночи и больше ничего: никаких слёз и страха, как бывало раньше. Ими просто смотрят ещё мгновение и снова закрывают. Его не прогоняют, ничего не говорят, а лишь продолжают напевать с хрипотцой. Всю прошлую ночь он слышал из-за разделяющей их стены жалобный плачь и всхлипы, которые то становились громче, то тише. Они смешивали с успокаивающим пением и уговорами. Слышал как ходили туда-сюда, двигали стулья, хлопали дверцами шкафов и снова пели. Он чувствовал, как по дому гулял сквозняк и по счёту знал сколько раз закрыли и открыли окно. И лишь под утро за стеной всё стихло, а он сам так и не смог уснуть. Думал. Вспоминал. А сейчас сидя рядом он чувствовал.

   - Ты простил. И больше не боишься. - мужчина ведёт осторожно, самым краешкам ногтя, по детской ладошке под сжатыми пальчиками. - Но всё равно, что-то всё ещё не так... - парень перестаёт напевать.

    На его манипуляции отзываются из гнездовья более громким кряхтением и беззубо улыбаются. На маленькой щёчке от улыбки проступает ямочка и мужчина точно замирает и не дышит на долю секунды. Затем встаёт, склоняется над ещё дремлющими, прижимается к запястьям, губами, поочереди к каждому, затем носом ведёт по щеке вдыхая глубоко, почти ритуальное действо всегда, поддевает пальцем цепочку на шее и выуживает на свет кулон, улыбается и целует в висок. Всё это время под боком рядом с ними кряхтят и уже активно елозят. Привлекают внимание, почти ненавязчиво.

   - Иди как к папе. - всё так же с улыбкой обращается он к младенцу и поддевает одной рукой, ловко обхватывая поудобней, в пелёнке, под спину и теснее к себе. - У него твоя улыбка... - тихо обращается он к парню и гладит того по волосам.

    От снова приоткрывает глаза и молча смотрит на мужчину. Губы на миг приоткрываются, но тут же снова смыкаются и он снова закрывает глаза. Лениво шевелится и старается всё же, выпрямится. Носом тычется в свёрнутое у головы одеяло, и глубоко вдыхает, борется с зевотой. Мужчина на это улыбается и отступает стараясь больше не тревожить касаниями. Ночь была слишком долгой, а утреннее затишье невыносимо коротким. С младенцем на одной руке он направляется к окну и садится на плед, приоткрывает окно впуская морозное утро и подобрав края, да уложим ребёнка на свои колени, кутает его теплее.

   - Вот так. - он водит пальцем по лобику и переносице, очерчивает щёчки и всё всматривается, вслушивается, в обоих разом.

    Малыш замирает и не открыв глаз снова улыбается. А у него внутри снова сводит, тоской. Он переводит взгляд сперва на постель, за тем на фото в рамке. Принёс его он ровно через месяц после того, как отыскал их там в той фото студии, позже вернулся в неё, выбрал из вереницы, сам вставил в рамку с изразцой и упаковав, подарил ему. Его за всё, за всё простили. Больше не боялись, но прежним, улыбчивый так и не стали. Карии, всегда тёплые глаза, сейчас излучали почти холод, усталость и что-то ещё. Это что-то не поддавалось, было скрыто под бронёй и отталкивало кажется саму душу того кто пытался понять, что не так. Ему не нужно сейчас напряжённо вслушиваться, чтобы знать, что неподвижно застывший парень, с закрытыми глазами и укутавшийся в одеяло, не спит. Поглаживая урчащего в руках младенца, он прикрывает глаза и осторожно спускает внутреннего зверя. Тот медленно и плавно сливается сперва с запахом подставленного тела, переплетается с сонными импульсами и поддевает край сознания, стараясь, заглянуть. Ему позволяют не гонят и потому глубже, настойчивее и вот мужчина перестаёт оглаживать пальцами детское личико его спущенный зверь замирает, как и он сам. Синхронно и в самую глубь, они видят, чувствуют прежнего, юного. Зверя манить пряно пахнущая душа и прогибаясь в холке то тянется за ней, но его тут же на отмаш бьют по морде и в голове мужчины связь обрывается, развеиваясь пыльной горечью. На постели шевелятся и откидывают одеяло. Он сам распахивает глаза и видит, как на личике их сына застыло знакомое выражение, зверь внутри скулит, а кроха прищурившись, смотрит точно осознанно.

   - Ваши глаза так похожи сейчас... - он говорит тихо и сильно старается не рычать и не скулить сам.

   - Но не их цвет. - точно рубит парень и поднимается с постели.

    Медленно подходит и забирает ребёнка.

   - Он хочет есть. - он смотрит в поднятые стальные глаза и поджимает губы.

    А когда отворачивается то мужчина, успевает уловить перемену. Он узнаёт его, признаёт того прежнего, совсем родного и нужного до одури. Внутренний зверь скребёт лапой, дыбится в холке и жадно тянет ноздрями. Но сам мужчина так же сидит и только провожает взглядом. Его простили. Забыли и отпустили. Но больше не доверяют и не впускают в душу. Мальчишка подарив ему сына, точно воскрес сам. Оброс новым панцирем, как тогда при их знакомстве. Бросил вызов, и свёл шансы зверя к нулю. Мужчина улыбается, щурит глаза и отворачивается к окну, смотрит за него, но не видит. Он борется с желанием. Там внутри зверь затевает пляску стараясь скинуть затягивающийся поводок. А с губ мужчины срывается надсадный смешок желание завоевать слаще, чем то прежнее отдающее ржавчиной, чувство обладания. "Держись за меня, не закрывай глаза, не отпускай руку, будь со мной, не оставляй." И он не оставил. Не смотря ни на что. Теперь же его черёд. Его партия.