Похмелье

История получилась идиотская, хуже и придумать сложно, а самым паскудным в ней было то, что как следует он ничего и не помнил. Помнил, как шеф давил, словно юркого таракана, никак не гаснущий до конца окурок в тяжелой стеклянной пепельнице, помнил, как блестела в луче диско-шара ниточка слюны меж гладких, фарфоровых зубов провизорши Анны, помнил, как кто-то зажал кого-то в углу, крепко держа локтем под горло и с трудом выговаривая, что, мол, хватит, погуляли, пора и честь знать, чего грязь зазря творить, хватит, хватит…
Солнечный луч, пробивающийся меж тяжелых портьер в его спальне, выжигал все остальные воспоминания вместе с сетчаткой глаз.

Когда он сплевывал в раковину гнусный налет вперемешку с водой из-под крана и вязкой слюной, еще один кусок вчерашнего вечера ударил его так, что подкосились ноги и нехорошо сжалось что-то в животе. Где-то между запутанной, сбивчивой историей о разводе кладовщика Антона, сдобренной простецким матерком, и образом жены шефа, конвульсивно дергающейся под что-то знакомое ему из салонов маршруток, он нашел момент, когда они с Игорем остались одни в курилке, на какие-то пару минут остались, разговаривая то ли о работе, то ли о бабах, то ли о бабах на работе, он не помнил точно, помнил только один момент, когда с трудом сфокусировав взгляд на человеке перед ним, он сделал один неверный шаг и, стукнувшись с Игорем зубами, неловко поцеловал его, а потом… Кто-то здоровый, в расстёгнутой почти до пупа красной шелковой рубахе держит под горло щуплого стажера, то ли душа, то ли придерживая и сам в это почти не веря цедит ему в ухо, что мол, хватит, зелёный, погудели и хватит, хватит…

Уже в такси, потому что на работу он безбожно опаздывал, ему мерещилось, что хмурый и еще сонный таксист смотрит на него в зеркало заднего вида осуждающе, то ли подозревая, то ли зная, что вчера он целовал своего сослуживца, прижимая его к себе сгибом локтя, заведенным за шею, пробираясь жадной рукой за отворот пиджака, пока хватало воздуха, пока две упершиеся в грудь ладони не оттолкнули… Его от себя, но здоровый не обращал внимания, куда ему, стажеру, отпихнуть от себя бывшего борца Борьку, тот арматуру гнет голыми руками, не то что щуплого буяна свернуть в бараний рог, свернуть и потащить к гардеробу, потому что хватит, завтра всем, блядь, на работу, а он тут сцены устраивает, щенок, хватит, хватит…

Он шел по коридорам торгового центра медленно, едва сдерживая себя от коротких перебежек от одной безопасной точки к другой, словно был под прицелом снайпера, словно из-за любого угла может выйти кто-то с автоматом или, того хуже, вопросами, вопросами, что хуже выстрела в лоб. Но секунды тянулись, проходящие мимо коллеги здоровались, морщась не ему, а солнечному свету, а он с растущим каждую секунду облегчением и отвращением к себе, пожимал протянутые руки, сжимал их крепко, словно они могли исчезнуть, выскользнуть из его сухой и дрожащей ладони и все же не мог удержать себя от вороватого заглядывания в глаза каждого встреченного на пути, выискивая симптомы и признаки грядущей катастрофы, но нигде их не находя.

В кабинет он вошел почти с разбега, запрещая себе периферийное зрение, запрещая смотреть влево, только прямо, к своему угловому столу, через силу улыбаясь и отвечая на чьи-то приветствия. Нестерпимо хотелось пить, но кулер стоял у стола слева от входа, а он только что запретил себе даже смотреть туда, не то что…

… Надеяться на что-то, пора уже запретить себе надеяться на что-то, пора привыкнуть к редким коротким случкам, неловким и болезненным, после каждой из которых хотелось драить себя жесткой сеткой для мытья посуды в тех местах, где его касались, потому что каждое прикосновение было отмечено липким страхом и под конец каждой встречи он был липким весь, так, словно это он сейчас обнимался с бывшим борцом, бывшим вдвшником Борькой, придерживающим за волосы плохого уже стажера, который судорожно выгибал спину горбом, выталкивая из себя пятнадцать стопок водки и несвежий салат «Цезарь», даже сквозь шум собственной крови в ушах слышащий монотонное гудение, что, мол, зря ты так нахуярился, стажер, пить совсем не умеешь, салага, но мы тебя научим, а пока хватит, завтра отоспишься в подсобке, так что хватит, хватит…

Ближе к обеду он раскрыл пустую страницу Ворда, с трудом попадая пальцами по клавишам набил куцее заявление по собственному и, не находя в себе сил распечатать его, удалял и набирал снова, всякий раз останавливаясь на собственной фамилии. Дьявольски хотелось пить, но на стол слева от двери он не мог смотреть, а потому просто сжал пальцами виски, словно хотел сдавить их так, чтобы выдавить из головы все мысли, все плохое, что…

Стакан воды с шипучей таблеткой ударился о крышку стола так, что во внезапно опустевшем офисе стук казался ударом грома. Скосив взгляд чуть влево он обвел контур сухих губ сухим кончиком языка, чувствуя, что высохший рот не способен произнести даже банальное «спасибо».

— Болит? — спросил кто-то незнакомый голосом Игоря.

Он кивнул, протягивая руку к стакану. Сейчас он выпьет, и они поговорят. Потом, черт с ним, он распечатает заявление и эта идиотская история, наконец, закончится, так что хватит, хватит…

Ладонь с небольшим шрамом у большого пальца накрыла его запястье, и кто-то незнакомый спросил тихим шепотом почти у самого уха:

— Хочешь, я подую и все пройдет?

Когда теплый ветер коснулся его правого виска, он, наконец, позволил себе одним длинным глотком выпить весь стакан, а потом, сжав руку Игоря и издав полузадушенный всхлип, расплакался.