Фигура речи

Люди
Люди, как посмотришь, – неприятные:
Лгут, блудят и предают на раз.
Что интеллигентики опрятные,
Что водящие какой-нить краз.

Люди, как копнешь, – так замечательны:
Думают о Боге и судьбе,
И за помощь очинно признательны,
И последнее дадут тебе.

Люди, люди, люди... Всяко-разные,
Умные, не очень, дураки,
И алмазами они, и стразами –
Юные, не очень, старики…

Из Гейне
Надеялись мы: вместе, навсегда!
Промчались дней стремительных стада,
И вот уж реку надо переплыть,
Навек простившись с мимолетным "быть".

Где, за чертой земного бытия,
И ты – не ты, и я уже – не я...

Наверное, в том сумрачном краю
Ты просто не узнаешь тень мою.

Жизнь
Жизнь, ты -- напрасна? Иль все же не зря?
Что ты – реал? Или море видений?
Есть только снег. Только снег и заря.
Мы же – как тени на белом. Как тени.

Но, если "что" нам на "кто" заменить,
Эти вопросы покажутся бредом.
Парка все так же прядет свою нить,
Лечит Эрминия раны Танкреда,
И растаман теребит свои дреды.
С ним замутить? Только он – привереда...

Мир, ты – прекрасен! И беды – не беды!

Да и будильнику впору звонить.

Украдкой
Солнце сторонкой крадется как тать,
День удлинился на долю минуты:
Значит, пора улыбнуться кому-то
И запретить себе время считать.

Татуировка
Бог создан из противоречий:
Из тьмы и дня, разлук и встреч,
Тебя-меня, из пауз в речи,
Что исцеляет и калечит,
Татуировки на предплечье,
Где под крестом – "не мир, но меч"…

В глуби веков
Устав от роли стариков,
Когда-нибудь в глуби веков
И мы останемся – в надежде,
Что средь хламид и армяков,
По джинсам – да, без дураков,
Ну по какой еще одежде? –
И нас найдут: мол, был таков!

Утратив вес земных оков,
Порхать начнем средь облаков...

Неразличимы, как и прежде.

Луна
Еле-еле теплится сквозь ветки
Лампочкою в сорок ватт луна.
Кто из нас двоих томится в клетке?
Я сижу один, она одна…

Ведь луна, поди, не замечает
Звезд мишурный и неверный свет.
Человеку что – он поскучает,
И уже, глядишь, не отвечает…

Ей скучать еще миллиарды лет.

Крюк
Я не взрослею – я старею:
Пацан – бац-бац – и старичок.
Всё думал, что – боровичок,
Ну там – масленок... Нет – сморчок.

Да-да, ценнейший гриб, что греет.

И бороду уже не брею,
И в ней сверкает седина,
И воздвигается стена
Меж мной и юными.
Зверею
На их айтишный воляпюк...
Был – капитан. Стал – просто крюк.

Ладушки
Так что ж нам выбрать:
Свет ли, тьму?
Лишь только бы не смерть саму!
Но тьма и свет играют в ладушки,
А мы уж – дедушки и бабушки…

Питер
Мечты мои теряют силы,
Но память – верный поводырь,
И вижу вновь я город милый,
Где фонари и плеск воды.

Луна в канал чуть шелестящий
Роняет блики-лепестки,
И робок свет ее грустящий,
И голоса шагов редки.

Пленительная стройность улиц,
Дворцовой площади простор...
Там, не спеша и чуть сутулясь,
Мой призрак бродит до сих пор.

Что б я сказал ему при встрече?
В глаза бы заглянул, обнял?
Не знает он, как время – лечит.
Он просто не поймёт меня.

Дама
Ждёт на скамейке в парке:
Вдруг да подсядет кто?
Дама средней прожарки
Выгуливает пальто.
Не многострадальная Душечка,
Не Мерилин Монро,
Просто – так себе тушечка,
На шляпке дрожит перо...
Но шляпки в наш век банальный 
Не носят, хоть ты убей,
И скачет у ног нахальный
Прикормленный воробей…

Загадка
Молодость не верит в собственную старость,
Старость уж не верит в юность, что была.
Будет – то с другими, было – не со мною,
За чертой – загадка. Вот таки дела.

Фигура речи
Это просто такая фигура речи,
Что в душе мы избегли годов картечи,
И что май цветет там назло всему.
Никакие раны время не лечит...
Как же так "не меняемся", не пойму?

Там, внутри, – мы тихонько стареем тоже,
И не только телу, не только роже
Время приходит поддаться, увы.
И в душе – мороз, не только по коже,
Становишься суше, рассеянней, строже...
Пора к себе обращаться "на Вы"…

Жызынь
живу как божий одуванчик:
когда-то зеленел, желтел
и жизнь на чём-то там вертел,
потом -- седой,
потом -- болванчик...

хоть и не этого хотел.

Взаправду
...жизнь проходит "на ура!"
и ни шатко и ни валко.
скоро я скажу "пора!"
ничегошеньки не жалко.

ни томлений юных лет,
ни тебе метаний зрелых...
скоро я скажу привет
душам тех, блин, очумелых,

что поверили взапра
вду, что ожидает счастье.
там лишь холод и ветра,
и тотальное ненастье.

Щенок
Стократ опаснее всяких врак:
Подарить надежду вместо пинка
Тому, кого сразу забудешь после.
Это как подобрать в подворотне щенка,
Зная, что у тебя, подлеца, аллергия.

А чел грезить начнет как последний дурак,
Виться настырным вьюном возле,
Ну как – о чём? Вы вдвоем, нагие...

И его ты, скулящего, выгонишь в мрак.

Алые паруса
Как мы любили – знаем только мы,
Свидетельства людей недостоверны
И дней поток их беспощадно смыл:
Вновь сон и тишь на улочках Каперны...

Для душ не страшен времени напор,
Но что есть души, да и кто видал их?
А наша встреча – помнишь? – до сих пор
Громадой парусов сияет алых!

Когда-нибудь…
И я тебя тоже когда-нибудь брошу...
Ты будешь, как маленький, кутаться в плед,
А я не смогу тебя взять и взъерошить...
Не надо, не плачь, ну не плачь, мой хороший!
Никто не отнимет у нас этих лет.

Поколению
Напрасно думают, что нам
Уже не очень-то и нужно.
Да, мы не скачем, как Ван-Дамм,
И "кья" не верещим натужно.
Мы очень взвешены, тихи,
Не надо нас искать в Ван-Дамме.
И пишем на разрыв стихи,
Ненужные, как и мы сами...
А поглядев за горизонт,
Кто скажет, что и где тут мудро?
И мы стоим, как тот бизон,
Что встретил в Беловежской утро…

Товарищам по счастью
Умолкли марши, трубы отгремели:
Мели, Емеля, – твоя неделя,
Поделать-то теперь ты можешь что?
Оковы наши пали, но свобода,
Навек уже застрявшая у входа,
Так и осталась радужной мечтой.

Одна восьмая видимого мира
Опять желает лицезреть кумира,
Забывши напрочь, чем чреват кумир,
Который, может быть, не богоравен,
Но как любой, кто слишком долго правит,
Привык считать своим он целый мир.

Шутка о вечном
Возраст как трусы не поменяешь,
С пятнышками желтыми и... хм...
В море жизни плаваешь, ныряешь:
Из него не вылезти сухим.

Но, на берегу обсохнув малость,
Вспоминаешь лишь полет в волне...
Больше ничего ведь не осталось:
Ни кому-то, ни тебе... Ни мне.

Мимоходом
А наша осень-то – в кольце весны...
Наверное, по жизни так и надо,
Чтоб в еле слышный шелест листопада
Вплетались чьи-то пламенные сны.

Пора!
Солнце сторонкой крадется как тать,
День удлинился на долю минуты –
Значит, пора улыбнуться кому-то
И запретить себе время считать.

Глядя на некое фото
...был у меня вот такой негритенок,
стройный, высокий, где надо – там тонок,
где очень надо – додумаешь сам...
водка и пиво текли по усам,
в рот тоже, впрочем, порой попадало,
мира и тела – всего! – было мало.

Набросок
то да сё, годы тихи
дней бултыхается крошево.
когда-то писал плохие стихи
и думалось, что – хорошие.

годы, может быть, принесут
настоящие стихи, всамделишные...
да, возможно, только – не суть,
не об этом сейчас, веришь ли?

Зеркало
Бреюсь, и в зеркало не смотрю.
А зачем мне в него глядеть?
Каким же рублем себя одарю?
И куда мне потом-то все это деть:
Маму, папу, – стоят там опять, смеются,
И не знают, что нет никого из них.
И сны о счастье там наскоро шьются,
И черный человек в обидках затих...
Ты не бойся, зеркало, я не трону,
Хотя хочется дать по тебе кулаком.
Не ведешь ты, зараза, дорогу к дому,
Которого нет ни на этом и ни на том.

Кранты
Бороться с ангелом, бороться с Богом...
Да ладно вам! Найти бы ту дорогу,
Что в Храм ведет.
У каждого из нас
Есть незажившая, мучительная рана,
С которой каплет кровь – как вот из крана,
И тем изводит душу непрестанно:
Ему уже прокладка не указ!
Ну, так порой умеет кран-злодей.
И напрочь не докличешься людей.

А Боженька взглянул, моргнул... Не спас.

Класс
Зайду опять в тот самый класс...
Не вызовут уже к доске,
Когда, без всяческих прикрас,
Казалось каждому из нас,
Что жизнь висит на волоске.

Она опять на волоске,
Ведь годы не щадят, увы:
И ни воды, и ни травы...
Сижу за партою в тоске,
Не подымая головы.

1990
"Книга – лучший подарок". Но книг тоже нет.
Кроме, разве что, по талонам
От сдачи макулатуры. И от тех лет
Осталась труха, как от поролона
В кресле, видавшем виды. И пафос арок
На ВДНХ громыхает о славе
И гордости, купленных дорогой ценой:
"Хорошо, что за ним – не за мной."

И я – лузер, философ и перестарок
Сижу и вирши кропаю на клаве.
Вспоминаю, кого, как и где любил
В те промелькнувшие мутные годы,
Годы-блаженные, годы-уроды.
И не за то ведь любил, что всех краше
Или что лучше Андрея и Саши...
Молод был – вот и любил.

Ложить и класть
... любовью называя страсть –
ну, это как "ложить" и "класть" –
неправильно, зато так сладко,
а если всё путём – накладка
и не фурычит ничего
без, само главно, – без него,
в ком дело есть уж до всего:
до лапы что-то сорокпятой,
и до улыбки кривоватой,
от жилки синей у виска
и до пропахшего носка,
до прядки белой на затылке
и даже до его бутылки,
конечно, клятой – как не клясть,
да чтобы, пьянь, тебе пропасть!

А этот... Ходит, дарит что-то,
Ну и дари, раз есть охота!
Приличный, правильный, качок...
А что не тот, про то – молчок.

Плотское
Когда уходит это, плотское,
А остальное все – никак,
Вот это – плотское, уродское...
Вдруг понимаешь: ты дурак,

И в слове, по губам размазанном,
Завяли нежные цветы.
Что в прошлом, безнадежно сказанном,
Был мостик между "он" и "ты".

Горбатый мостик. У мечты.

Боль
Руку разбив о бетонную стену,
Боль свою как перчатку надену,
Чтобы любовь была не видна...
Похоже. Я. Достиг. Дна.

А начиналось все славно и мило,
Только вот страсть твоя вдруг остыла,
Только со временем стало -- никак.
Был -- самый-самый. Стал -- враг.

Был самый-самый. Тут не поспоришь.
Плохо мне, плохо... ну как же так, кореш?!
Был самый-самый, а стало -- никак.
Больно. Я, что же, выходит, -- мудак?

Может, мудак. Только спорить не стану.
Болью я весь, как перчаткой, обтянут.
Болью я весь...
Ах, так я и мудак?!
Ну, все. ****ец тебе.
Такк вот... И такк.

Выйду, не б. Ничего не остыло.
Буду опять под окном, как мудила
Ждать и курить и опять невпопад.

Знаю.
Любовь -- это ад.

Леший
По клубам таскаться давно нет желанья:
Как агнец, у стенки стоишь – на закланье,
И шепчешь: затихни, умерь-ка свой пыл,
Какого же лешего ты тут забыл??

Такого!! Который в лесу ненароком
Обнимет, да так, чтобы торкнуло током,
И скажет: чувак, мне кранты без тебя...
И грянут все ангелы в небе, трубя!

А-парт и "вбоквел":
 Мой леший квасит в шалаше,
Я – хвать его за атташе!
Прижми меня, идиот!!
А он мне: Бог прижмет.

Текила
Лизнул, замахнул, закусил,
И вот из последних сил
Ты тщишься опять повторить,
Но кем-то оборвана нить,
И все уже в прошлом... Не плачь!
Ты сам себе суд. И палач.

Как-то так…
Люди жалеют себя. Остальных не жалко.
Да, болеют, страдают, уходят в конце концов...
И продолжается жизнь – ни шатко, ни валко.
Это ведь правильно: дети хоронят отцов.

Правильно все, конечно же, правильно это.
Нам не хватает их? Наши проблемы, увы.
Им хорошо: они там, где вечное лето,
Где у запруды клюет и вода зеленей травы,

Как на картине. Да это и есть картина.
Что там и как там – не знает никто из нас.
Я все живу – пожилой уже, в общем, мужчина.
Жалко себя. Да и страшно бывает подчас.

Космогония
Странно ведь, правда: мы видим свет
Звезд, которых давным-давно нет:
Просияли, горели, остыли...

Падают горсти космической пыли
С неба на землю миллионы лет.

Дьявол не выдал, да Бог не спас.
Пыль незаметно заносит нас
По "не балуйся", по грудь.

Взгляд, в котором "не позабудь!"
Это просьба, мой друг, не приказ.

На атомы нас разметут года.
Жизнь? – да так, ничего, ерунда,
Букет: васильки с остролистом.

Строки выглядят чуть мускулистей
И над крышами туч гряда…

Потому
Мы приходим из тьмы и уходим во тьму,
Тут же важно еще не спросить: почему?

Ведь как только задашь этот тщетный вопрос:
Все, ты намертво, намертво врос и прирос

К будням, проискам, глупостям и ерунде,
Без какого-то внятного: сам-то ты где?

Мир хорош и пока наслаждаешься им --
Нипочем ты не будешь гоним и хулим.

А как только... Ну что же – сходи за порог...
Не пиши еще пару затейливых прог,

Не грусти, что уволен с той фирмы крутой:
Через год ли, неделю допетришь – отстой.

Или просто скажи те слова в тишине,
Даже если они лишь послышатся мне.

Денница
Ты сидишь и ждешь подарка с небес,
Словно что-то хорошее может спуститься...
И не хочется верить, что это – бес,
Прозванный в лучшее время Денницей.

Пал с небес не кто-то, а Сатана,
Способный когда-то сиять и лучиться.
Упаси тебя Бог сказать ему "на!"
Он – возьмет. Тогда-то все и случится.

На чай
Стихи – как люди:
Будь что будет,
Летят к глупцу и подлецу,
К лицу им то иль не к лицу –
Они стучатся во все двери:
Вдруг кто послушает, поверит
И станет лучше невзначай...

Им свысока дают на чай
И гонят в шею ради бога,
Вослед посматривая строго.
Стихи-и? Туда им и дорога,
Ты больше их не привечай!

Гефсиманский сад
Когда идешь по свету и падаешь, скользя,
Она и возникает – великая стезя.
А ты бы, может, дальше сторонкою скользил,
Скользил и оступался, пока хватало сил,
И "пронеси" молил бы... Не пронесет, увы.
Сидишь, не подымая поникшей головы.
 
P.S.
Их тыщи и тыщи и тыщи:
Тех, кто всю жизнь ищет,
Идут, спотыкаясь, скользя,
Лбы разбивая в кровищу,
Небу глухому грозя...
Ветер угрюмо свищет:
Ищи – то твоя стезя!

Не ной
Предстану, – как тот вон –
успешным, великим,
Завьюжусь, – как некто, --
красивым, высоким,
Я буду...
Да ладно, не ной!
Добуду все блага
компьютерным кликом,
И кровь будет – кровью,
не клюквенным соком...

Но кто же тогда станет – мной?

Ной
И вовсе-то он не хотел – патриархом!
Мечталось жить тихо...
Пошло все прахом.
Другие грядут времена.
Построить ковчег? Ничего не понятно,
И ангел, зараза, бормочет невнятно...
Вокруг, между прочим, весна.

Труды и заботы – как все это старит!
Собрать каждой твари по долбанной паре?
Внутри будет вонь, рев и срам.
А небо синеет... Придумали – хляби!
Ковчег недостроен... Какие-то бл**и
Кричат: Мы плохие? А сам?!

Предстать перед господом Богом – уродом?
Остаться с таким вот, простите, народом?
Погрязшем, глухим, непростым?
И я тороплюсь приколачивать лихо,
Но что-то вдруг стало до странности тихо
И низко так стелется дым...

Бросайте добро и спешите скорее,
Евреи вы там иль уже не евреи,
Теперь до того ль, кто есть ху?
Ну что вы все тянете тощие шеи?!
Я миру, что горестно несовершенен,
Не дам превратиться в труху!

Ламца-дрица-оп-ца-ца
Лист на ветру и он дрожит,
Ему и холодно, и страшно,
А время между тем бежит –
Не поступью ступает важно.

И впереди надежды нет.
А позади – воспоминаний,
Увы, заветрившийся след:
Не отличишь Елен от Лед
И песнопений от стенаний.

Когда-то, видя это все,
Пещерный человек просек,
Что раз потом весна приходит,
То, стало быть, и нет конца,
И смерти мрачной нет в природе,
И... ламца-дрица-оп-ца-ца!