Протест принят

Судья Салли Макконахи давно и прочно была замужем и браком своим очень гордилась. Еще бы — в век, когда разводы стали столь же обычным делом, как поход за хлебом в бакалейную лавку, ее замужество длилось вот уже тридцать один год и, не принимая в расчет досадные мелочи, без которых не обходится ни один союз людей, намеренных состариться вместе, было счастливым. Супруг ее чести Эдвард Макконахи был литературным критиком и человеком в высшей степени серьезным. Его слово имело вес в литературных кругах и могло потопить или, напротив, вознести на вершину любого начинающего графомана. Высокий, представительный, с благородно поседевшими висками — он прекрасно дополнял Салли Макконахи, чей моложавый вид был обусловлен отчасти прекрасной генетикой, а отчасти регулярными поездками в Европу — в тихую и невероятно дорогую клинику, известную на весь мир новаторскими разработками в области омоложения кожи. Судья Макконахи любила шутить, что несмотря на наличие у них с супругом двух взрослых дочерей и даже одного внука на подходе, их отношения в браке свежи и горячи, как никогда. Что совершенно не мешало ей иметь свои маленькие женские и весьма безобидные слабости…

— Протестую, Ваша честь! Маргарет Питчер потеряла мужа, а господин окружной прокурор расспрашивает ее о сексе. Это крайне непристойно!

— Кому, как не господину адвокату, знать, что в своих показаниях миссис Питчер жаловалась на утрату общности супружеских интересов или…

— Протестую! Это вопиющее нарушение процесса!

— …или на языке закона на отсутствие любви, и вдобавок… и это существенно! секса! И я как прокурор имею право задавать вопросы обвиняемой, чтобы установить истину.

— Протестую! Суд не реалити-шоу!

— Миссис Питчер вынудила супруга принять виагру вскоре после таблетки нитроглицерина, прекрасно зная о его проблемах с сердцем. По сути, миссис Питчер затрахала мужа до смерти! Она виновна в убийстве!

— Протестую!!!

— Кричите громче, господин адвокат, судья вас не слышит!

…Судья Макконахи очнулась и обрушила поднятый ею молоток на деревянную подставку, заставив таким образом двух мужчин перед собой застыть в тех позах, в которых их застала рука правосудия: адвокат по уголовным делам Фрэнк Девро — идеальная стрижка, отполированные ногти и полная уверенность в том, что нагнуть его в суде не может никто, — почти ухватился за лацкан безупречного пиджака окружного прокурора Мэтью Паркера, чья ледяная невозмутимость и полная безэмоциональность была готова дать трещину, судя по тому как перекосило его лицо.

— Протест принят. Суд объявляет перерыв! — объявила Салли давно выработанным будничным тоном с ноткой застарелой канцелярской скуки. Встала и, тайком обмахивая разрумянившееся лицо папкой с материалами дела, поспешила на выход. Ей срочно нужна была… ну хотя бы чашечка кофе. В идеале же судья Макконахи не отказалась бы и от глотка чего-нибудь покрепче. Бойня, которая каждый раз разворачивалась в здании суда, когда сходились интересы Фрэнка Девро и Мэтью Паркера, была похожа на бои без правил. В противостоянии, длящемся не первый год, отсутствовал явный лидер, и этот факт заставлял страсти вокруг оппонентов разгораться все сильнее, а свидетелей набиваться в зал суда так, что яблоку негде упасть. Также не было ничего удивительного в том, что большую часть зрителей составляли женщины. Миссис Макконахи вспомнила гуляющую между охранниками суда весьма пошлую шутку, что, дескать, после слушаний с участием вышеупомянутых представителей закона скамейки для публики становились непристойно мокрыми, и покачала головой.

Вот и сейчас воздух в помещении был спрессован от адреналина, ярости и жадного интереса, с которым следили за перекрестным допросом несколько десятков женских глаз. Где еще, кроме телевидения и мыльных опер, увидишь двух отборных, пышущих тестостероном самцов, готовых вот-вот вцепиться друг другу в глотки?

Миссис Макконахи взялась за ручку двери и, не удержавшись, бросила взгляд через плечо. Как и следовало ожидать, ни присяжные заседатели, ни зрители не желали расходиться, до тех пор пока главные действующие лица оставались на своих местах. Председатель присяжных заседателей — немолодая полноватая афроамериканка, чья скучная работа за стойкой фармацевтической лавки не давала ей должной доли экшена и драмы, тихо переговаривалась с двумя другими присяжными, поглядывая на Мэтью Паркера, укладывающего материалы дела в кожаный портфель. Кто-то из сидящих на задних рядах старался незаметно сделать фото на телефон. Сам прокурор бросал быстрые желчные взгляды в сторону Фрэнка Девро и его подзащитной — обвиняемой в убийстве хорошенькой кукольной блондинки. Пресса глумилась над процессом не первую неделю, соревнуясь в остроумии и на все лады обсасывая тот факт, что восьмидесятипятилетний старикан отчалил на небеса, пожалуй, самым предпочтительным для всех особей мужского пола способом — скончался от сокрушительного оргазма. До сегодняшнего дня адвокату удалось представить факт скоропостижной кончины как следствие неуемного аппетита его супруги в постели. Одной-двумя шутками он выставил свою подзащитную нимфоманкой, но не убийцей, причем сделал это виртуозно, не оставив обвиняемой ни малейшего шанса догадаться, что ее адвокат намеренно высмеивает ее, весь процесс, а заодно и обвинение, ведь старику давно прогулы на кладбище ставили, да и помер он на зависть ровесникам в нирване. По мнению адвоката выходило, что его клиентке как минимум спасибо следовало за это сказать.

Однако сегодня ход слушаний резко изменился. А все потому что прокурор Мэтью Паркер был въедливой дотошной скотиной, способной выуживать на свет божий неприглядные факты биографий и находить такие тщательно запрятанные скелеты в шкафах обвиняемых, что слушания зачастую превращались в первоклассный детектив. Совершенно неожиданно всплыл некий сексуальный садовник, с которым обвиняемая имела удовольствие плавать в бассейне, пока пожилой и рогатый супруг мирно предавался послеобеденному сну под кислородной маской в инвалидном кресле. Об этом с удовольствием поведала свидетель обвинения — домработница миссис Томболис, которая работала в доме покойного мистера Питчера тридцать лет и наблюдала пятую по счету жену. Она же в ходе дачи показаний сообщила: покойный перед смертью догадывался, что заверения супруги в его неотразимости и горячем темпераменте являются искажением действительности и имеют для этого вескую причину. Именно поэтому он намеревался изменить завещание, по которому ранее вдове отходило пятнадцать миллионов долларов, не считая недвижимости. Причем, судя по довольному выражению лица высушенной воблы, коей являлась трясущаяся в праведном гневе экономка, факт прелюбодеяния стал покойному известен именно благодаря ей. Но как бы то ни было, теперь невинный недосмотр грозил превратиться в умышленное убийство. Так что Мэтью Паркеру было чем гордиться сегодня.

Однако Фрэнку Девро — судя по тому, как быстро он успокоился после своего эмоционального выпада, — было глубоко плевать на расстановку сил, доказательства и прочую мишуру. Его тактикой оставалось — переть вперед с самоуверенностью ледокола. Непробиваемая самонадеянность и харизма адвоката в двух случаях из трех поворачивали симпатии присяжных заседателей в пользу его клиента. Даже теперь, после столь неудачного для него перекрестного допроса, отбросившего его далеко назад, он был абсолютно невозмутим и расслабленно-благодушен. Откинувшись на спинку стула, он беседовал со своей клиенткой, а его рука лениво покоилась на спинке ее стула, да так, что большой палец кружил вокруг застежки бюстгальтера, отчетливо намекая, что сегодняшний вечер очаровательная вдова и наследница многомиллионного состояния проведет в роскошном пентхаусе своего адвоката. Трахнет он ее в джакузи или все же на своей широкой постели в спальне с шикарным видом на ночной город, было несущественно. И судя по непроницаемому лицу адвоката, он свято полагал, что секс обернется для него благодарностью клиентки, а не утешением. Ведь ему не раз удавалось перевернуть все с ног на голову одной только блестящей заключительной речью. Мэтью Паркер покачал головой, раздраженно расчесал пятерней блестящие, тщательно уложенные черные волосы, сунул портфель под мышку и быстрым шагом покинул помещение, хлопнув напоследок дверью чуть громче положенного и заставляя вздрогнуть всех, кто еще находился там, кроме что, пожалуй, Фрэнка Девро. Еще бы, ведь рука адвоката уже преодолела путь от застежки бюстгальтера к изящному прогибу поясницы безутешной вдовы. Судья Макконахи вздохнула про себя, решив, что на заключительном слове будет жарко, и также покинула помещение, чтобы выпить кофе и настроиться на первоклассное шоу, которое, без сомнений, ждало ее после перерыва.

***

— Я понимаю, что всех вас вымотал этот нелепый процесс и все вы мечтаете вернуться к своим родным и близким, тем паче завтра выходные. Поэтому я не займу у вас много времени, — начал свою заключительную речь Мэтью Паркер, поднимаясь из-за стола и чуть ослабляя тугой узел галстука. — Все вы люди умные и поэтому прекрасно понимаете, что факты всегда останутся фактами. А они таковы, перед вами «черная вдова» и расчетливая охотница за наследством. Да, она молода и выглядит невинно, но в процессе заседания вы слышали запись ее звонка в службу спасения и то, каким бесстрастным был ее голос. Вы заслушали показания свидетеля об интрижке миссис Питчер на стороне, и понимаете, что у нее имелся железный мотив, — в этом месте прокурор Мэтью Паркер позволил себе небольшую паузу. — Я больше всего на свете хотел бы поверить в чудо и, возможно, даже в любовь, но, к сожалению, в такой категории, как уголовное право, я могу опираться исключительно на факты, а они говорят сами за себя. Не стану отнимать у вас лишней минуты — ибо, по мне, дело более чем ясное для любого, у кого есть здравый смысл. Так что… Доверяйте здравому смыслу!

С этими словами прокурор вернулся на свое место, не удержавшись и кинув на стол, за которым сидел невозмутимый адвокат со своей подзащитной, взгляд победителя. Наступила тишина, которую адвокат совершенно не торопился нарушать. Он спокойно встал, расстегнул пиджак, прошел на середину зала и, только убедившись, что все взгляды прикованы к нему, начал свою заключительную речь:

— Господа присяжные заседатели, посмотрите на обвиняемую…

Точный выверенный жест руки адвоката захватил взгляды всех двенадцати присяжных заседателей и перекинул их на миниатюрную женщину в черном, чинно сложившую кисти на коленях.

— Перед вами… женщина… — объяснил адвокат вполне понятное, если бы не тон, которым он произнес последнее слово. Его голос упал обреченно и превратился в хриплый шепот, словно он был вынужден сделать самое страшное признание в своей жизни. Словно он первый раз в жизни признавался… в любви. Одна из присяжных заседателей нервно дернула головой и сделала пометку в блокноте, будто тот факт, что обвиняемая женского пола, был до этого не очевиден и требовал особой пометки.

— Женщина… — повторил Фрэнк более твердо и поставил жирную точку в предложении. — А женщина создана для любви и… для секса. Ибо что такое секс, как не высшее проявление любви? Соединение душ — это прекрасно, но секс… 

Адвокат замолчал и обессиленно оперся о первую попавшуюся поверхность. Поверхностью, вероятно по чистой случайности, оказался стол прокурора, и теперь хмурый Мэтью Паркер вынужден был лицезреть пятую точку защиты, чьи крепкие ягодичные мышцы словно говорили, куда именно сейчас покатится тщательно выработанная линия обвинения.

— Секс — лучший способ показать партнеру свою нежность и страсть… И миссис Питчер показывала! Показывала своему супругу, что, несмотря на почтенный возраст, он все равно остается для нее желанным мужчиной. И… — Фрэнк Девро наконец отклеил от столешницы поджарый зад, чтоб прогуляться по залу. — Мне безусловно жаль, что столь восхитительное времяпрепровождение стоило мужу моей клиентки жизни, но я могу его понять. Я ведь тоже обожаю секс. — В этот момент адвокат, поравнявшись с подиумом, на котором восседали затаившие дыхание присяжные заседатели, оперся руками о отделяющие его от них перила таким образом, что стало очевидно, — под безупречным костюмом его руки и грудь представляют из себя переплетение стальных мышц. — Раз уж на то пошло, я бы и сам предпочел умереть именно так — обкончавшись в объятиях любимого человека!

Сухой щелчок, с которым вторая из присяжных нервно сломала карандаш, заставил всех вздрогнуть, и по залу прошел шепоток облегчения. Уж больно у всех были взвинчены нервы. Фрэнк легко улыбнулся, словно признавая тот факт, что публика имеет право слегка расслабиться. Он умел задействовать в своей игре все, что подворачивалось под руку, и все выворачивал к своей выгоде. Он даже немного ослабил галстук, демонстрируя мощную загорелую шею. И так же расслабленно и самоуверенно он продолжил свою речь.

— Однако есть вещь, которая возбуждает меня гораздо больше, чем секс, господа присяжные заседатели, — заявил адвокат, снова приковывая к себе внимание всех без исключения. — И эта вещь…правосудие! Да-да! Я верю в правосудие больше, чем в секс, господа присяжные заседатели, в отличие от обвинения, которое выстроило доказательство вины моей подзащитной на показаниях одного-единственного свидетеля — миссис Томболис. Женщины, которая вожделела! — Фрэнк поставил метку на этом слове голосом, а прокурор Паркер дернулся вперед, но ни протестовать, ни перебивать он не мог: разбирательства закончились, свое слово он сказал и теперь присяжные были в полном распоряжении Девро. — Всю жизнь вожделела того, что, как ей казалось, она заслуживала больше, чем Маргарет Питчер, и того, что год за годом предмет ее обожания мистер Питчер, к которому она испытывала страстную привязанность, отдавал другим женщинам. Был ли у моей подзащитной мотив, чтобы поспособствовать смерти своего супруга? — Девро обвел взглядом ряды присяжных и ответил сам себе: — Возможно… Был ли мотив у миссис Томболис, чтобы слегка подтасовать факты и отомстить более удачливой, более молодой, а главное, любимой своим мужем женщине? — адвокат снова замолк. — На этот вопрос предстоит ответить вам. Признаюсь, несмотря ни на что, я прекрасно понимаю свидетельницу и даже верю в то, что ее необъективность возникла не из желания лжесвидетельствовать, а в результате банального гнева, позволившего ей интерпретировать невинное падение в бассейн моей подзащитной вместе со служащим, который попытался ее удержать, но сам потерял равновесие, как попытку адюльтера. Да, я могу понять свидетеля обвинения! Ведь ею тоже, как ни парадоксально, двигала любовь. Но это не значит, что я могу допустить, чтобы ваше мнение, уважаемые присяжные заседатели, зависело только от того факта, что мужчина попросту был любим не той женщиной! — Тут адвокат позволил себе обернуться к столу, за которым сидел Мэтью Паркер, и припечатал со знатной долей сарказма: — Даже при том, что господин прокурор не верит в любовь!

***

Спустя двенадцать часов после того, как председатель присяжных заседателей, волнуясь, краснея и заглядывая в листок так, словно боялась забыть написанное в нем, объявила вердикт, — что по мнению большинства миссис Питчер объявлялась невиновной, — прокурор Мэтью Паркер осторожно вывел свою парусную яхту из марины и уверенно направил ее в сторону небольшого, мало кому известного дикого пляжа, добраться до которого можно было только по воде. Яхта господина прокурора являлась его большой гордостью и такой же большой проблемой. Это была семейная реликвия, доставшаяся от отца, от которого Паркеру пришлось перенять очень многое, включая профессию и любовь к регате. Можно было даже сказать, что Мэтью Паркер пошел гораздо дальше Говарда Паркера, потому что у старшего Паркера, по крайней мере, имелась семья и как результат сын. Действующий же окружной прокурор штата Калифорния был женат на работе, и плоды этого брака были гораздо более скромными. Теперь получалось, что завещать семейную реликвию великолепную классическую 35-футовую Tartan 3500 будет некому. При этой мысли маленькая песчинка несовершенства, застрявшая в душе, снова напомнила о себе, потому что яхту Мэтью любил со всей страстью человека одинокого. Она напоминала о детстве и о тех редких минутах, когда он проводил выходные с отцом. И хотя в подавляющем большинстве случаев прежний прокурор Паркер так или иначе давал сыну понять, что тот не оправдывает возложенных на него надежд, он все же скучал по тем временам, когда родители были живы, а жизненный путь хоть не требовал выбора, потому что был предопределен — казался сложным, но понятным. В отличие от дня сегодняшнего — когда выбор был, а вот ясности в жизни Мэтью Паркера становилось все меньше и меньше.

Мэтью вздохнул полной грудью, впуская в легкие соленый морской воздух, прошитый солнцем, и расправил плечи. Погода была прекрасная, дул легкий ветерок и в борт била небольшая волна. Наступало его время, и в эти выходные он намеревался как следует оторваться. Расслаблялся окружной прокурор редко, и когда позволял себе редкие минуты кайфа, то пользовался ими по полной. Он сменил галс и направил яхту в маленькую бухту, надежно скрытую от чужого взгляда вздымающимися из лазурной воды каменными глыбами. Ловко проскользнул в зазор между скалами, в который невозможно было протиснуться без многолетней практики. И хотя со стопроцентной вероятностью знал, что именно увидит, все равно не смог справиться с сердцем, привычно пропустившим удар. Один-единственный удар, но ради этого сбоя своей идеальной непробиваемой нервной системы господин прокурор и работал в поте лица несколько недель.

В бухте уже покачивалась на якоре роскошная белоснежная и самоуверенная, как ее владелец, моторная яхта. Хозяина чуда американской инженерии было не видно. Мэтью хмыкнул, быстро справился с якорем и споро избавился от оставшейся детали гардероба — шорт. Выпрямился, наслаждаясь солнцем и легким бризом. Потом, проигнорировав металлический спуск-трап, спружинил пятками и рыбкой вошел в кристально чистые и обжигающе холодные волны. Раскаленную на солнце кожу обожгло холодом, и он испытывал мгновенный катарсис от смены температуры, стихии и ролей, понимая, что преследует лишь единственную цель — остудить себя и снизить градус кипения до отметки, пригодной, чтобы обменяться дежурными фразами. Вынырнул, протолкнул воздух в сведенные от холодной воды легкие. Отплевался, откинул ладонью мокрые пряди с глаз и направил себя к берегу мощными рывками профессионального пловца, ибо его юность включала в себя такие тренинги и курсы, которые обычному человеку и не снились. Спасибо матери и отцу, которые «делали из него человека» против, собственно, его воли.

Через пару минут прокурор нащупал дно ногами и окончательно потерял разум. Вышел на берег и наконец увидел того, ради кого преодолел весь этот путь: обнаженного, смугло-загорелого атлета, растянувшегося на огромном махровом полотенце прямо посреди безлюдного пляжа. Тот, кто его поджидал, лежа на животе, и, положив голову на сомкнутые в замок руки, мирно дремал, разнеженный жарким солнцем. Мэтью подобрался и, осторожно ступая по гремящей под стопами гальке, преодолел несчастные десяток метров, что отделяли его от цели. Накрыл скульптурно-божественный образчик мужской красоты своею тенью и через миг своим телом, рассыпая по раскаленной коже мужчины под ним ледяные капли морской воды и заставляя того резко вздрогнуть и вскинуться. Мэтью тут же намертво пригвоздил партнера своими морозно-мурашечными бедрами и, игнорируя безуспешные попытки высвободиться, с блаженным стоном растянулся на широкой, горячей, как сковорода, спине, наслаждаясь собранным за минуты ожидания солнечным теплом своего любовника. Впрочем, долго кайфовать ему не дали. Мужчина под ним затих на секунду и, дав Мэтью расслабиться, рывком перекатился на бок, скидывая прокурора на полотенце. Изловчился в мокро-скользких руках и поменял власть. Теперь он накрывал холодного, как ледышка, обвинителя собой, что тоже было неплохо, потому что тепло грело прокурора сверху и заставляло блаженно щуриться, тем более что слепящее солнце не давало как следует вглядеться в лицо человека, нависающего над ним.

— Вы что-то путаете, господин окружной прокурор, — раздалось у него над головой с хорошо знакомыми самоуверенными нотками в голосе. — В этот раз процесс выиграл я. А проигравший платит. Таков уговор.

И не дожидаясь доводов обвинения, накрыл губы прокурора жарким жадным поцелуем, затопляя того до отказа теплом, солнцем и диким возбуждением. Прокурор поерзал на полотенце, ощущая под спиной жесткую гальку и устраиваясь поудобнее, и со спокойной душой отдался во власть победителя. Фрэнк выпрямился и исчез из поля зрения, упираясь в полотенце коленями. Солнце окончательно ослепило. Мэтью поспешно прикрыл веки, слегка сожалея, что лишен возможности видеть обнаженного, распаленного желанием адвоката, который уже деловито укладывал его ногу на свое загорелое широкое плечо, помогал согнуть в колене другую и выкручивал из ануса прокурора совсем немаленькую пробку. Изображение погасло за смеженными веками, раскрасив мир в оранжево-розовое. Остались только ощущения. Мгновенное освобождение. Секундная пауза. Щелчок крышки. Горячие пальцы, скользящие по чувствительному колечку мышц, распределяя божественно теплую, тоже нагретую на солнце смазку, и через миг полное, раскаленное, невероятное чувство наполненности, распирающее анус. Скольжение до упора. Едва слышный рваный выдох Фрэнка над ним, и плавное покачивание на волнах нарастающего удовольствия, постепенно переходящее в девятибалльный шторм и рассыпающееся под закрытыми веками алмазной пылью. Расслабление. И тяжелое задыхающееся от гонки горячее тело адвоката на его груди. Шелк волос в машинально взметнувшейся приласкать руке. И блаженное ничего дальше…

***

Мэтью осторожно попытался переменить положение тела: галька впивалась в тело даже через толстое махровое полотенце, да к тому же вес Девро, удобно устроившегося головой на прогибе поясницы, не облегчал участи. Но адвокат спал, разморенный жарким изматывающим сексом и ровным теплом, которое отдавали нагретые за день камни, и тревожить его почему-то не хотелось. Прокурор обреченно вздохнул, чувствуя, как тут же тянущей болью отдало в заднице, — сегодня адвокат вовсю отрывался за свой прошлый проигрыш в деле об умышленном убийстве в ночном клубе. Тогда Мэтью подчистую разгромил его в суде, дознавшись, что обвиняемый и потерпевший пересекались еще в школе, где один выколачивал у другого деньги на завтраки. Кто же знал, что обиженный восьмиклассник с тех пор полжизни проведет в качалке, потом получит черный пояс по карате, и все это для того, чтобы однажды отомстить? Никто не знал, а прокурор Мэтью Паркер раскопал, превратив убийство по неосторожности в умышленное, что впоследствии стоило адвокату Фрэнку Девро длительной и страстной атаки на его роскошный подкачанный зад.  Сегодня же пришла очередь Мэтью платить.

Прокурор пристроил подбородок на руку и, чтобы отвлечься, начал сооружать пирамиду из гладких окатанных морем галек-голышей наподобие тех, которые сноровистая таитянка устраивала у него на спине на сеансе стоунтерапии, в тот последний отпуск, куда затащила его Келли за пару месяцев до развода. Собственно, после этой поездки они и разошлись. Потому что все семь дней он изучал материалы дела, а Келли так и не смогла понять, почему выиграть процесс для Мэтью важнее, чем провести время с законной женой. К своему стыду, он не испытал особых эмоций от новости о том, что его брак приказал долго жить. А вот эмоции, которые он испытал, когда наконец блестяще разгромил все доводы этого адвоката-выскочки Фрэнко Девро, — зашкаливали. И это пугало.

Наказать нахала следовало давным-давно, уж больно самодоволен и нагл был защитник. Выиграв первые несколько процессов в своей жизни, он вдруг уверился, что победа будет следовать за ним по пятам. Мэтью потряхивало от раздражения, когда лучезарный, светловолосый, вылизанный и лощеный до кончиков ботинок адвокат занимал свое место на заседании суда. Тем более что тот раз за разом умудрялся обходить все доводы, которые готовил прокурор. А главное — и это бесило Мэтью Паркера больше всего — когда аргументы заканчивались, он без колебаний пускал в ход свои внешние данные. Ну как присяжные заседатели женского пола могли реагировать, когда Фрэнк Девро во время своей речи небрежно опирался на краешек стола и тонкая ткань дорогих, сшитых на заказ брюк выгодно обтягивала его бедра и нескромную выпуклость в паху? Да какая там заключительная речь? Бедные дамы едва слышали то, что говорит Фрэнк, хотя справедливости ради стоит отметить, он всегда был блестящим оратором. А вот Мэтью слышал прекрасно. И прекрасно понимал, что в качестве мишени для своих шуточек Девро избирает именно прокурора, на его примере показывая несовершенство правосудия. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, Фрэнк Девро одной из своих тактик выбрал доведение его до белого каления. Выдергивать и провоцировать людей защитник умел виртуозно. Это Мэтью понял после едва ли не десятого предупреждения от судьи. Тогда-то и увидел себя со стороны: со всклокоченными волосами, съехавшим на сторону галстуком и с пеной у рта. В конце концов все это: и высокомерная снобистская чванливость, и провокации на каждом шагу и, что самое главное, роскошная обтянутая брюками задница под носом окружного прокурора, тщательно прятавшего свою бисексуальность, — перешло через край, и Мэтью Паркер превратил желание одержать верх над адвокатом в настоящую манию с нездорово-маньячным оттенком. Тем более что его углубленное изучение предмета не осталось незамеченным — уж больно часто им доводилось сталкиваться на слушаниях уголовных дел. Со временем Мэтью убедился, что адвокат Фрэнк Девро и сам хватается за любую возможность пересечься и, когда это случалось, обрушивал на него и судей весь фонтан своего красноречия и сарказма. Между ними явно шла негласная война, заставлявшая публику следить за их пикировками, как за мячом в теннисной партии.

Однажды, после особенно удачной заключительной речи, отвернувшей в последний момент благосклонность присяжных заседателей от подопечного мистера Фрэнка Девро, что в последствии сильно повлияло на их решение признать того виновным, Мэтью столкнулся с адвокатом возле служебного туалета. Лицо у Девро все еще было красным. Еще бы — минут двадцать до этого они снова едва не подрались и даже заслужили вызов в кабинет судьи для приватного и весьма строгого разговора, суть которого сводилась к тому, что тот, кто рискнет продолжить пикировку на повышенных тонах, — будет вынужден отбывать наказание. Фрэнк при виде прокурора решительно прикусил губу, словно гася нецензурную брань, которую не пристало употреблять представителям их профессии да к тому же на людях. И уже в следующую секунду Мэтью оказался прижат в какой-то пыльной нише непонятного назначения. Он справился с первым шоком и уже собирался для начала засветить адвокату тяжелым портфелем с материалами дела по яйцам, как Девро огорошил его непонятной тарабарщиной.

— Что? — вынужден был отложить атаку прокурор.

— Сегодня. Вечером. Бухта Согласия в восьми с половиной милях на юго-восток от марины. Без свидетелей, — снова повторил Девро, ухмыльнулся, видя растерянность никак не ожидавшего услышать такое от прокурора, и, прежде чем раствориться в полумраке коридора, бросил: — Я знаю, что у тебя есть яхта.

Мэтью задумчиво почесал едва заметную щетину на подбородке и пригладил волосы пятерней. Ярость улетучилась, оставляя место жгучему любопытству, — что еще удумал этот больной на всю голову тщеславный ублюдок. Ради одного этого стоило прибыть в назначенное место в назначенное время. Он и приплыл, чтобы обнаружить треклятого адвоката, загорающего на носу роскошной новехонькой моторной яхты, покачивающейся на якоре. Завидя яхту прокурора, Фрэнк привстал на локте и приставил ко лбу ладонь на манер козырька. Проследил за Мэтью, который возился с якорем, пряча смущение и глухое раздражение от того, что понятия не имел, какого рожна тут происходит. Не дожидаясь, пока тот управится, невозмутимо сиганул ласточкой в лазурную воду и поплыл к берегу, ничего не объясняя и даже жестом не позвав следовать за собой. Однако прокурор, потоптавшись нерешительно, все же стянул шорты и последовал за Девро — который уже взял приличную фору, добрался до берега и теперь поджидал его, стоя по колено в воде и ничуть не смущаясь того факта, что абсолютно обнажен.

Ноги Мэтью наконец коснулись твердого дна, а вот мысли продолжали барахтаться в невесомости, не находя ни одной зацепки. В голове стояла полная неразбериха. Он нерешительно брел по мелководью и уже собирался спросить адвоката, что, мать его так, происходит, как Фрэнк вдруг жестко прихватил его за предплечье.

— Какого черта? — задохнулся Мэтью от хватки на предплечье, поднимая взгляд от подрагивающего и начинающего оживать члена соперника. Вопрос явно был риторическим.

— Полагаю нам обоим не помешает добавить огня в наши...хм! Прения. Предлагаю игру, — похабно осклабился адвокат и немного отклонился, оценивающе рассматривая чуть вздыбленный вопреки холодной воде бугор в паху озадаченного прокурора. Потом кивнул, явно имея в виду плавки Мэтью: — Это лишнее.

— Какую еще игру? — мгновенно охрип Паркер, потому что его здравый смысл, которым он очень гордился, отказывался принимать происходящее.

— С сегодняшнего дня проигравший расплачивается своей задницей, — беззаботно пожал плечами Девро и, оттянув пальцем резинку плавок, прихватил прокурора за полувставший член неожиданно горячей рукой. — Согласись, это хорошая мотивация.  

И, заглянув в его ошалевшие глаза, провокационно шепнул:

— Сегодня плачу я…

…Мэтью аккуратно пристроил последнюю гальку на идеальную стопку камней и вгляделся в солнце, скатывающееся в океан малиновым мячиком. Оно почти коснулось краем вершины его самодельной пирамиды, таким образом выстроив совершенную гармонию в сооружении извечного педанта и идеалиста Паркера. Вот бы в жизни было все так же идеально и понятно, пронеслось в голове прежде, чем безмятежное тепло на его пояснице пришло в движение. И опять как утром, лишенный картинки, прокурор вслушивался в едва слышный шелест гальки и почти заглушивший довольный вздох, ощущал тяжесть на бедрах и тепло обхвативших и прижавшихся к его бокам коленей. Его ягодицы растянули, и вновь наполнили чуть поднывающий анус, только теперь вместо яростной дневной порки адвокат не торопился. Член входил ровно настолько, чтобы простата прокурора тут же откликнулась на ритмичное трение и стала посылать волны нарастающего наслаждения. Мэтью напрягся и зарылся носками в гальку, чувствуя, как Фрэнк нежно поглаживает руками его спину и поясницу, потом и вовсе невесомо целует между лопатками и ведет губами к шее, зарывается носом в волосы на затылке. Стало ясно, что адвокат никуда не торопится и явно вознамерился дать прокурору полное и безоговорочное право насладиться процессом и кончить. И это было плохо. Очень плохо. Во-первых, потому что случалось уже не в первый раз. А во-вторых, потому что от этой незапланированной нежности, вместо обычной жесткой взаимной ебли без обязательств, у Паркера к горлу подкатило непонятное и невысказанное. Уж лучше бы, ей-богу, трахаться каждый раз после вынесения приговора, занимая роль то нижнего, то верхнего в соответствии с вынесенным вердиктом, подчиняясь правилам игры, начатой много лет назад и добавляющей перца в его пресную жизнь. Без лишних разговоров, без обязательств и дальше продолжая делать вид, что ничего не чувствуешь и не ждешь. И не испытываешь чувство сродни спуску с американских горок, заходя в мало кому известную бухту среди скал, независимо оттого, проиграл или выиграл. И не живешь, ради таких моментов.

Мэтью уставился на почти завалившееся за горизонт алое солнце перед собой, чувствуя горький вкус надежды, и, сам не понимая, что творит. Перехватил горячую руку на своем плече и сдался:

— Фрэнк?

Девро замер, уткнувшись в его шею, и вдруг потерся носом. Это стало последней каплей, и прокурор зло выпалил:

— Еще раз увижу, как ты лапаешь клиентку в зале суда, руку тебе сломаю.

Сказал и тут же пожалел, потому что перешел невидимую черту, за которой игры заканчивались и начиналась реальная жизнь. Обреченно закрыл глаза, понимая что, скорее всего, ответом его не удостоят, потому что он только что нарушил правила. Хотя их и не было с самого начала. Так почему не прописать новые? Под ложечкой сладко заныло. 

Фрэнк Девро хмыкнул после почти минутного раздумья и возобновил движение бедер, ускоряясь и доводя его до разрядки. И когда Мэтью выгнуло, несмотря на тяжесть тела на бедрах, жесткую гальку и стыд от сказанного, Фрэнк наклонился к его уху, легко прошелся губами по краю и шепнул, погружая своими словами в нирвану еще больше:

— Протест принят, господин прокурор!

***

— Протестую, Ваша честь! Это домыслы!

— Ваш свидетель только что сам признал, что видел обвиняемого в ночь убийства у дома убитого!

— Вы на него давили! Ваша честь, прошу занести в протокол, что господин прокурор оказывает давление на свидетеля защиты!

— Давить — это ваша прерогатива, господин адвокат!

— Протестую! Не относится к делу!

— Это я протестую! Адвокат опять превращает перекрестный допрос в балаган. Он только что подмигнул свидетелю!

— Это у меня от вас нервный тик, господин прокурор!

— Протестую!

Судья Салли Макконахи незаметно сжала ледяными пальцами виски — повышенные тона, на которых вели перекрестный допрос адвокат с прокурором, взрывали ей мозг. Две таблетки аспирина, принятые с утра, не принесли никакого облегчения и оказались бессильны против выпитой накануне бутылки бурбона. Обычно почти не пьющей Салли казалось, что ее голова вот-вот распадется на атомы, а уж о том, чтобы лупить в таких условиях молотком, и мысли не возникало, а еще надо было как-то председательствовать в суде. При других обстоятельствах она бы и капли в рот не взяла, но именно вчера, раньше срока вернувшись из Бостона, где гостила у старшей дочери и была вымотана красным и вечно орущим младенцем, коим оказался ее первый внук, застала супруга в объятьях молоденькой и весьма посредственной сочинительницы второсортных любовных романов. Салли даже толком не поняла, что разбило ее брак: сам факт измены или падение планки интеллекта Эдварда Макконахи, трахавшегося прямо в супружеской постели. Как бы то ни было, она хлопнула дверью, позвонила единственной школьной подруге и первый раз в жизни надралась так, что ее стошнило в такси по дороге в гостиницу.

Теперь она медленно умирала от похмелья, отчаяния и разочарования. Горше мерзкого привкуса во рту было только осознание, что в мире нет никакой гармонии и постоянства. Ну разве только то, что адвокат по уголовным делам Фрэнк Девро и окружной прокурор штата Калифорния Мэтью Паркер опять были готовы убить друг друга. Она обреченно подняла руку с молотком и как следует жахнула по подставке, чувствуя, как голова раскалывается надвое:

— Протест принят!