Чем пахнет одиночество

В день, когда мир расплылся для сержанта Элджея Зборовски в одно тусклое невыразительное пятно, он сделал открытие. Произошло это, когда Элджей решал, как поступить со своей жизнью, после того как несколько мучительных дней ожидания и надежд истекли, бинты были сняты и доктор озвучил диагноз, но отказался делать какие-то прогнозы по поводу его зрения. Собственно, вариантов дальнейшего развития событий было всего два: добраться до квартиры, на ощупь дойти до письменного стола, вытащить из ящика пистолет и пустить себе, опять же на ощупь, пулю в лоб; или второй и практически не рассматриваемый бывшим сержантом вариант — приспосабливаться к новой жизни. Смешно, новая жизнь должна была начаться как раз на днях, по истечении контракта, и представлял ее себе Элджей абсолютно по-другому. Она включала в себя такие элементы, как создание семьи, рождение детей и небольшой бизнес, а никак не визиты социального работника, собаку-поводыря и палочку с белым шариком на конце или что там ему теперь полагалось. Именно посреди этих размышлений и пришло понимание, заставившее Элджея замереть как гончую, вынюхивающую лису. Он вполуха слушал лечащего врача, с профессиональной вежливостью перечисляющего общие рекомендации, заученные из брошюры по социальной адаптации потерявших зрение, когда запахи — разрозненные, слишком разные по своей природе, несопоставимые в других обстоятельствах, вдруг сложились в одну картину, и Элджей осознал, что от доктора пахнет отчаянием. Это было странно, ибо эмоции пахнуть не могли по определению, и все же… Он ясно ощущал запах застарелого перегара, пробивающегося через несколько маскировочных слоев — мятной зубной пасты, полоскания для рта, жвачки с практически сразу же исчезнувшим арбузным вкусом, которую врач, очевидно, сплюнул в салфетку по дороге в палату Элджея; чуть затхлый запах нестиранной одежды человека, который привык, что за его гардеробом следит кто-то другой; горькую нотку пота, собиравшуюся в складках тела и практически неслышимую, но ясно указывающую на то, что душ доктор тоже не принимает уже несколько дней. Все это было почти невесомо и, обладай Элджей зрением, он бы сейчас занимался тем, что разглядывал лицо доктора или его бейдж. Но картинки не было. Были лишь оттенки запахов, сложившиеся. Заинтригованный настолько, что мысль о пистолете в верхнем ящике стола отступила на задний план, он аккуратно навел справки у словоохотливой, щебетливой медсестры, приставленной ухаживать за ним, и убедился в своей правоте — от доктора неделю назад ушла жена, с которой его до этого связывали, казалось, крепкий восьмилетний брак и близнецы-четырехлетки, и тот пытался справиться с шоком, заваливая себя работой или заливая стресс алкоголем.
Не сказать, что Элджея озадачило, что стоит за этим открытием. Он всегда был восприимчив к запахам, возможно, даже больше других, однако служба по контракту не давала скучать. Теперь же после выписки из больницы, постигая с нуля науку проживания вслепую, он получил бонусом огромное количество свободного времени и необходимость отвлечься от суицидальных мыслей. От нечего делать он стал проверять свою теорию и по старой привычке прагматичного вояки даже пытался систематизировать запахи и распределять их по правильным эмоциям, но потерпел крах. Запахи, несовместимые с теми эмоциями, к которым их приходилось относить, были невычленимы из общего букета, но являлись неприметной составляющей. И главное, отсутствовала универсальная формула, которая помогла бы определить ту или иную эмоцию по запаху.

Взять хотя бы счастье. В квартире напротив оно пахло грудным молоком, детским тальком, стиральным порошком и даже использованным подгузником, подтверждая этим фактом теорию исключений — ведь счастье, пахнущее дерьмом, это странно. Но смешанные в один клубок запахи оставляли ощущение светлое, терпкое, щемящее. А в студии студентов с нижнего этажа счастье пахло совсем по-другому: спермой, китайской едой на вынос, пивом и вечно влажными после душа полотенцами и, несмотря на всю эту какофонию, сомнений в том, что за дверью полностью погруженные друг в друга люди, не оставалось. Из другой соседской квартиры пахло счастьем от раскаленной за ночь непрерывной работы настольной лампы, картриджа из принтера и свежей типографской краской первого изданного романа молодого писателя, который строчил что-то на компьютере и вроде как под понятие счастливого человека не подходил. Все эти запахи были очень разными, и ощутить их Элджей мог лишь на мгновение. Они доносились до него из приоткрытой двери, когда он шел к лифту, и игнорировать их не представлялось никакой возможности. Обычно Элджей втягивал их носом и задерживал дыхание, запоминая мельчайшие составляющие, чтобы потом, сидя дома или в парке на лавке, тщательно препарировать и разложить по группам. Он почти никогда не делал ошибок, потому что выяснилось, что помимо всего прочего запахи правдивы. Даже звуки, тоже доступные Элджею, могли врать, но только не запахи. Взять хотя бы квартиру наверху, из которой доносился грохот, топот, а в открытое окно влетали жалобы молодой измотанной мамы трехлетнего карапуза. Однако стоило Элджею подняться и подойти к открытой двери, как на него пахнуло детством, Play doh, надувными шарами, тортом с масляным кремом, клубничным джемом, шоколадной глазурью и задутыми свечами. И снова — так пахло счастье. А вот тонкий шлейф из дорогих духов, натуральной кожи и кошачьих консервов от жительницы пентхауса пах цинизмом и озлобленностью.

Свою коллекцию запахов и эмоций Элджей пополнял везде, где только мог. Он часто и подолгу бывал на улице, благо парк, в который он раньше заглядывал только для пробежек, располагался рядом, и учился различать ароматы, раньше им не замечаемые: цветущие каштаны на аллее, тина и осока у старого заросшего пруда, карамель и подгоревшие вафли из фургончиков с мороженым и сахарной ватой, свежая земля, оструганные доски и краска на стройке, где монтировали новую детскую площадку. После прогулки он шел домой по Хай-стрит, где запахи были другими, но не менее интересными: свежемолотые кофейные зерна из кофейни, карри из индийского ресторана, клей и резина — из лавки по ремонту обуви и яркий цветочный — из небольшой лавки флориста. Последняя стала для Элджея открытием. В бытность свою на службе, когда визиты домой были короткими и в памяти не отложились, он цветочный магазин попросту не замечал. В мозгу осели смутные воспоминания о зажатом между лавкой мясника и супермаркетом Tesсо темно-зеленом фасаде с латунным фонарем над входом. Но теперь, когда визуальная картинка погасла и размылась и на передний план выступили запахи, лавка стала одной из самых приметных на всей улице. Запахи цветов перебивали все и встречали Элджея в самом начале улицы и провожали почти до почтовой тумбы на углу. Однако внутрь он не заходил ни разу. Букеты ему сейчас требовались меньше всего на свете.

Однажды Элджей возвращался после прогулки в парке домой, привычно обшаривая тротуар перед собой белой тростью с маленьким шариком на конце, и жадно принюхивался, ловя малейшие нюансы и изменения. Только что прошедший дождь прибил пыль, стушевал шлейф выхлопных газов и проявил цветочные запахи еще резче. Элджей нерешительно остановился напротив магазина, привычно пытаясь расчленить запах на составляющие, но в цветочных ароматах оказался не силен. Он еще мог бы угадать запах розы или, скажем, лилий, с которыми после похорон сослуживца четко была связана ассоциация с затуханием и смертью. А вот остальные цветы оставались загадкой.

— Вам помочь, сэр? — раздался вопрос, и Элджей едва не подпрыгнул от неожиданности, только потом сообразив, что, вероятно, к нему навстречу вышел продавец. — Извините, не хотел вас напугать.

— Вы не напугали, просто… — Элджей невольно сильнее сжал трость, понимая, что в этот момент незнакомец сканирует его и делает правильные выводы. — Здесь очень хорошо пахнет.

— Что есть, то есть, — подтвердил через заминку продавец магазина. Тембр голоса у него был приятным, но Элджей хоть убей не мог вспомнить его лицо, хоть и проходил мимо этой двери много раз, будучи зрячим. Скорее всего, причина состояла в том, что в его прежней жизни не было ни единого повода зайти внутрь. Когда последний раз он покупал цветы? Выходило, что никогда.

— Запахи то немногое, что мне осталось, — зачем-то признался Элджей и тут же пожалел. Получалось, что он вроде как напрашивается на жалость, а это было последнее, чего он хотел. Теперь, когда слова вырвались наружу, продавец наверняка начнет сыпать банальностями, но мужчина не сказал ничего. В буквальном смысле ничего. И от этого чувство неловкости возросло в разы. Поэтому дальше Элджей стал молоть настоящую чушь: — Запахи говорят о человеке очень многое. Это словно слепок состояния, в котором он находится.

— Интересно. И чем же пахну я? — в голосе нового знакомого явно сквозило недоверие. Но это походило хоть на какое-то подобие диалога, который можно свернуть через несколько минут одной-двумя вежливыми фразами, чтобы распрощаться. Внезапно Элджей вздрогнул, осознав, что его собеседник стоит совсем рядом, видимо, чтобы было удобнее анализировать запахи. Элджей втянул воздух носом и впал в глубокую задумчивость. Прежде чем ответить, ему пришлось еще раз глубоко вдохнуть, а потом еще раз и…

— Странно, — вынужден был признать он.

— Что странного? — отозвался продавец.

— Странно, что я не чувствую от вас почти никакого запаха. Надо полагать, дело в цветах, — торопливо заметил Элджей, будто замечание об отсутствии аромата могло обидеть его собеседника. — Но… Обычно люди пахнут много чем. Хотя бы съеденным на завтрак…

— Ну, я еще не завтракал. Только стакан воды, — протянул продавец цветов.

— Тогда парфюм… — попробовал снова Элджей.

— Одеколоном я не пользуюсь, — подтвердил новый знакомый. — Один из аспектов моей работы при составлении цветочных композиций — это запах, и я не могу перебивать аромат цветов.

— Да, но мой нос достаточно чувствителен, чтобы уловить оттенок парфюма того, с кем вы живете, — аккуратно подобрал слова Элджей.

— Я живу один, — легко согласился продавец.

— Домашний питомец? Собака или даже канарейка? Все это обладает весьма специфическими оттенками запахов и…

— У меня нет питомца, — перебили его снова.

— Тогда увлечения? Книги, моделирование, что-нибудь? — не успокаивался Элджей.

— Я живу в квартире над магазином и все свободное время провожу тоже здесь, так что… Похоже, одиночество не пахнет, мистер Зборовски.

Элджей готов был услышать что угодно, но ответ собеседника его обескуражил.

— Откуда… — только и смог выдавить он из себя. — Откуда вам известно мое имя?

— Этот магазин принадлежал еще моим родителям, и я знаю практически всех, кто живет в округе. К примеру, вы переехали сюда шесть лет назад. Не беспокойтесь, я не шпионил. Услышал нечаянно, как вас окликнул друг, подвозивший однажды. Кажется, вы тогда забыли мобильник. Кстати, меня зовут Виктор. Виктор Стрикланд.

Элджей не нашелся, что ответить, и тогда его собеседник вложил свою ладонь в его руку. Элджею оставалось только как следует встряхнуть ее. Большой палец незнакомца случайно чиркнул по открытой полоске кожи на запястье, и от этого невинного прикосновения Элджей вздрогнул. Оно получилось слишком интимным, а заодно напомнило, что секс у Элджея отсутствовал уже около года — ведь на больничную койку он загремел после военной операции, а в увольнении до этого не был черт знает сколько. Он поспешно выдернул руку, смущенный больше прежнего, и торопливо бросил дежурное: «Мне пора», вспоминая, в какую сторону следует идти. Его не удерживали. Только когда он уже сделал несколько неуверенных шагов в сторону дома, в спину прилетело:

— А чем пахнете вы, мистер Зборовски?

Он не обернулся, но этот вопрос нес в себе аккуратно, чтобы не расплескать, весь путь до своего порога. Нащупал замок, вставил ключ, толкнул дверь, но заходить не стал. Зато принюхался настороженно, словно желая познакомиться с самим собой заново. В квартире стояла тишина, только еле слышный шум трафика подмывало сквозь неплотно закрытую раму. Пахло прошедшим дождем, медикаментами и подтекающим бачком. Элджей нащупал кресло и аккуратно присел, все еще сжимая белую трость. Запястье продолжало жечь от случайного прикосновения.

«Завтра пойду в парк другой дорогой», — пообещал он себе и с горечью понял, что это пустые слова: выучить новый маршрут самостоятельно для слепого задача почти невыполнимая. А это значило, что и завтра, и послезавтра, и даже послепослезавтра он будет ходить мимо благоухающей лавки Виктора и думать о его горячей руке на запястье. Это было не хорошо. Это было не плохо. Это просто случилось в его жизни.

***
Понятие «дислексия» было мало кому известно и не имело большого распространения в пору, когда Виктор Стрикланд учился в школе. Тогда таких, как он, — с трудом читающих, пишущих и излагающих мысли, называли «тупыми», и поддержки в учебном заведении ждать не приходилось. Отец работал водителем кеба, а мать содержала небольшой цветочный магазинчик на Хай-стрит. Именно там, а не за уроками, предпочитал проводить вторую половину дня маленький Виктор. Здесь, лишенный способности познавать мир, как другие дети, он познавал его посредством обоняния. Да, он не мог запомнить имена учителей, но любого из них мог узнать по запаху. А уж аромат цветов для него стал настоящим открытием. Он мог отличить не только один цветок от другого, но даже сорта и разновидности угадывал с легкостью. Мать, заметив его способности, а также склонность сочетать запахи цветов в композиции, пророчила ему профессию парфюмера, но Виктор не переносил синтетические запахи и отдушки, а аромат цветов воспринимал только в натуральном живом виде. Тонкое обоняние было для него даром, но он не представлял, как использовать его в реальной жизни. Он был абсолютно счастлив в цветочном магазине и, когда матери с отцом не стало, в его жизни особо ничего не изменилось.

В Элджея Зборовски он влюбился, едва увидел. Еще до того, как тот появился на улице, неуверенно шаря белой тростью по тротуару в сопровождении соцработника, помогающего на первых порах. Но учитывая, что у Виктора была своя система ценностей, изменение статуса бывшего военного в его отношении к нему ничего не поменяло. Виктор бы больше огорчился, если бы Элджей утратил способность различать запахи. А так… напротив, если раньше уверенному в себе, перекачанному тестостероном и излучающему самоуверенность наемнику и в голову не приходило остановиться и обратить внимание на цветочную лавку Виктора, то теперь-то времени у него появилось хоть отбавляй. Он даже больше стал нравиться Виктору: чуть ужатый в объеме, в гражданской одежде, с отросшими волосами, высветленными ранней сединой. Даже большой и весьма уродливый шрам на виске, навсегда лишивший Элджея части брови, не вызывал у Виктора никакого отвращения. А уж тем более не возникало мысли жалеть слепого. Напротив. А уж то, как Элджея прошило, стоило Виктору случайно скользнуть подушечкой пальца по синей вене на запястье, и вовсе заставило покрыться мурашками. Насупленный вид Зборовски и его поспешный побег ровным счетом ничего не решали. Виктор прекрасно понимал, что рано или поздно тот все равно пройдет мимо его цветочного магазина. И что будет делать, прекрасно знал.

Сгорбленную фигуру и легкие росчерки белой трости, зондирующие тротуар, он увидел издалека. Времени хватило на то, чтобы выхватить приготовленный заранее цветок и встать у мужчины на пути. Едва белый шарик трости коснулся ботинок Виктора, он схватил Зборовски за свободную руку и вложил в нее длинный стебель, заботливо обвернутый прозрачной пленкой, чтобы тот не укололся.

— Что это? — Элджей опешил настолько, что благополучно позабыл про приветствие.

— Роза, — спокойно пояснил Виктор, отступая и опираясь спиной о косяк деревянного проема.

— Зачем? — Элджей держал стебель в вытянутой руке с таким видом, словно хотел отшвырнуть цветок, но не решался.

— Хотел сделать тебе подарок. Ничего, что я на ты? Дарить цветы не запрещено законом, — Виктор, пользуясь возможностью, рассматривал Элджея, понимая, как тот мучается своей беспомощностью и четко осознавая, что легко не будет никому. Но решение уже принял и отступать от него не собирался.

— Вот что… — вздохнул Элджей наконец. — Не знаю, чего ты хочешь, и…

— Я хочу секса, — перебил его Виктор, с удовольствием наблюдая, как вытягивается лицо Зборовски. — Хотя в идеале я хочу не только секса, но и любви. Но любовь дело сложное и не всем везет, так что пока остановимся на сексе.

— Аааа… — не нашелся, что сказать, побагровевший в мгновение ока Элджей. Он все так же стоял на тротуаре, держа в вытянутой подрагивающей руке розу.

— Ты не любишь секс? — любезно поинтересовался Виктор.

— Люблю, — нахмурился Элджей, — но…

— Готов поспорить, у тебя давненько не было, — снова перебил его Виктор. — Как и у меня.

— А с чего ты решил, что я сплю с парнями? — вспылил Элджей.

— А ты не спишь? — переспросил Виктор. — С тех пор, как ты переехал сюда, девушек рядом с тобой я не замечал. Но даже если нет, сейчас самое время попробовать. У тебя вообще сейчас время перемен. Однако я старомоден и намерен для начала долго ухаживать за тобой. Например, дарить цветы.

— Не надо мне дарить цветы! — Элджей наконец стал приходить в себя и вот-вот готов был отшвырнуть розу, которую неловко зажимал пальцами.

— Почему? — не отставал Виктор. — Ты не любишь цветы?
— Во-первых, я мужик, а не нежная девица, а во-вторых, если ты не заметил, я ничего не вижу и вряд ли смогу по достоинству оценить красоту цветка, — поджал губы Элджей.

— К твоему сведению, — с готовностью отозвался Виктор, довольный, что получил возможность объяснить суть своей задумки, — это не просто роза. Я бы вряд ли подарил тебе цветок, чтобы произвести впечатление. Но этот сорт называется Герцогиня Кристина. Неважно, какого она оттенка. Тебе достаточно будет знать, что этот цветок обладает одним из самых изысканных розовых ароматов. Понюхай. Ты сможешь почувствовать не столько цветочный, сколько фруктовый аромат. Эта роза пахнет лимоном, свежими яблоками и даже малиной. Кстати, к вечеру запах усиливается. Так что дома, когда ты поставишь ее в воду, она будет благоухать еще насыщеннее. Возможно, ты даже вспомнишь о том, кто тебе ее подарил.

Элджей стоял в нерешительности. Агрессивное выражение постепенно покидало его лицо, но он медлил. Наконец любопытство взяло верх. Он аккуратно согнул руку в локте и неловко ткнулся носом в кремово-розовый бутон. С наслаждением принюхался и с удивлением вынужден был признать:

— Действительно… пахнет малиной! — его лицо озарил восторг первооткрывателя. Он даже про наезды забыл на минуту.

— Розы могут пахнуть так, что тебе и не снилось, — принялся рассказывать довольный Виктор. — Бананом, чаем, бергамотом, ананасом, мхом, геранью…

— Розы пахнут геранью? — удивился Элджей.

— Да, — подтвердил Виктор. — Тебе многое предстоит узнать.

Это заявление отрезвило и вернуло все на свои места. Элджей отвел розу от лица и помрачнел.

— Слушай, это все-таки…

— Это просто цветок. Он тебя ни к чему не обяжет. Зато я буду знать, чем пахнет у тебя в комнате сегодня. Вот и все, — примирительно обронил Виктор.

Элджей помялся, но все-таки буркнул:

— Спасибо… но по поводу всего остального…

— По поводу остального мы поговорим попозже, — самоуверенно заявил Виктор и нагло соврал, пользуясь тем, что Элджей не может видеть: — У меня клиенты. Мне пора!

Элджей неловко потоптался на тротуаре. Покачал головой и направился к дому. Розу он продолжал сжимать в руке. Виктор проводил его взглядом и с удовлетворением наблюдал, как отойдя на приличное расстояние и уверенный, что его никто не видит, Элджей снова поднес цветок к лицу и с наслаждением втянул аромат, пряча в нежных лепестках слабую улыбку.

***
Подходя к цветочному магазину, Элджей привычно замедлил шаг. Если бы его спросили, для чего он это делает, Зборовски бы нашел с десяток объяснений — например, свое опасение налететь на Виктора, ежедневно поджидающего его на тротуаре с новым цветком и с ни к чему не обязывающей болтовней, в которой с момента их первого разговора не было ни намека на секс, любовь или какие другие неловкие вещи. Только цветы. Один цветок в день, каждый день на протяжении вот уже почти двух недель. Достаточное время, чтобы выучить новый маршрут, не включающий в себя лавку цветочника, или хотя бы для того, чтобы поговорить со странным флористом и попросить его прекратить дарить подарки, но, с другой стороны, что может быть невиннее цветов? Виктор не дарил роскошные букеты, внешний вид которых Элджей все равно не смог бы оценить, вручал один цветок со своим невероятным ароматом. И этот запах Элджей потом смаковал весь день. Хотя ни одним лицевым мускулом, ни единым движением кисти или поворотом головы он до сей поры не выдал свою заинтересованность. Тот факт, что все до единого двенадцать цветов, включая самую первую розу, он хранил даже в засохшем виде, являлся страшной тайной и знать ее Виктору было необязательно.

За всей этой цветочной историей личность самого Виктора оставалась для Элджея загадкой. Лица молодого человека он не помнил, а о себе флорист не рассказывал. Они вообще почти не разговаривали. Элджей так и вовсе предпочитал молчать, совершенно потерянный от всей этой игры с запахами. Виктор по-прежнему не источал никаких особенных запахов, разве что шлейф пены для бритья или едва различимую нотку выпитой чашки чая, и Элджею все чаще приходила на ум мысль, что он беспокоится о том, как бы его сверхчувствительный нос не унюхал посторонний след в виде чужого парфюма, кофе или чего еще, что говорило бы о смене статуса Виктора.

— Гвоздика… — услышал он у правого уха. Виктор частенько игнорировал социальные нормы, как то — необходимость поздороваться, чтобы завести беседу. Элджей привычно подставил руку, в которую опустился жёсткий тонкий стебель. — Садовая гвоздика, которую обычно продают в цветочных магазинах, почти не пахнет. А этот сорт называется «пышная», и у него пряный аромат. Хотя гвоздику фиг с чем спутаешь, уж больно дух своеобразный: жгучий, почти перечный, в то же время чуточку охлаждающий, слегка цветочный и сухой. Тебе как?

Элджей невнятно замычал, зарыв нос в лепестки. Обычно Виктор не спрашивал его мнения, и он слегка растерялся.

— Знаешь, в гвоздике одновременно чувствуется и надменный холод, и жгучая страсть. Как по мне, из всех цветов, что я тебе дарил до этого, этот характеризует тебя лучше всего.

Элджей почувствовал, что рубашка на спине, черт знает с чего, прилипла к лопаткам. День стоял душный, к тому же антидепрессанты, которые он принимал по назначению врача, иногда вызывали головокружение. Хотя, вполне возможно, именно пряный аромат гвоздики добавил масла в огонь. К нему примешивалось что-то еще. То, чего Элджей почувствовать не мог, но что преследовало его вот уже несколько дней подряд: запах увядания. Цветы, которые дарил ему Виктор и которые Элджей каждый день ставил в вазу, постепенно умирали. И, несмотря на то, что каждый новый подарок дополнял предыдущие и вплетался в единую композицию, не перебивая предшественника, а дополняя, — в букет стал подмешиваться запах угасания. Элджей не мог видеть пепельно-коричневой оборки, в которую медленно, но верно одевался каждый лепесток, но мог чувствовать, как меняется запах. Это тревожило и даже навевало тоску. И мысль о том, что все земное бренно, посещала его все чаще. Эти мысли кружили в голове и трансформировались в идею, что и Виктору рано или поздно надоест эта игра. А Элджей не хотел останавливаться. По сути, все эти вполне невинные ароматы навевали ему совсем не целомудренные мысли, а может, сказывалось колоссальное воздержание. Но любой из запахов, которыми баловал его Виктор, наталкивал его на мысли о плотской составляющей жизни, которая проходила мимо и с которой Элджей добровольно распрощался после первой и последней попытки вызвать проститутку. Причиной тому тоже стал запах, источаемый жрицей любви. Он не мог видеть ее, но мог ощущать дух всех тех, кто успел побывать в этом теле. Смрад не смогли затушевать ни гель для душа, ни косметика, ни душный парфюм. У Элджея так ничего и не получилось. И вот теперь… Элджей сглотнул тягучую слюну.

— Эй, приятель! Тебе нехорошо? — крепкая рука подхватила его под локоть. — Ты белый как мел. Давай-ка присядь. Аккуратно! Тут ступенька.

— Лекарства… побочный эффект… — пробормотал Элджей, повинуясь руке, которая тянула его куда-то. Послушно поставил ногу повыше и ощутил едва заметный перепад температур. Видимо, Виктор провел его в помещение. Щелкнул замок, и Элджей вздрогнул. Его потряхивало.

— Сейчас… На! Выпей!

В губы Элджея ткнулось холодное гладкое стекло.

— Это обычная вода, — успокоил Виктор.

Элджей помедлил, перехватил трость в другую руку, нашарил стакан и осушил его в несколько долгих глотков. Нервно облизал губы и не успел подумать о том, что будет дальше, как его подбородка коснулся палец.

— Капля… вот здесь… — услышал он хриплый шепот и через секунду ощутил на своих губах губы Виктора. Дернулся, но не отстранился. Только покрепче сжал трость.

Виктор целовал его так, как несколько минут назад на улице Элджей вдыхал аромат гвоздики. Осторожно, неторопливо, узнавая и привыкая. Его губы коснулись уголка губ, потерлись, даря ощущение улыбки, и только после этого толкнулись настойчивее. Уверенные руки забрали трость и отложили ее, словно намекая, что в ближайшее время она не понадобится. Одна рука легла на затылок, вторая чуть вздернула подбородок. Элджей коротко вздохнул, пытаясь припомнить, когда в последний раз он целовался вот так — не торопясь, не смазывая, не используя поцелуй как обязательное вступление к сексу, и не вспомнил. Получалось, что так он целовался впервые. Чтобы насладиться лаской, нежностью и другим человеком. Виктор не вызывал никакого отторжения. Он словно был его логичным дополнением. Может, именно поэтому Элджей и не чувствовал его запаха — так не чувствуешь запахи собственного тела. Элджей сам не понял, в какой момент его руки дернулись вверх, будто он был огромной марионеткой, привязанный к деке кукловода и не отвечал за свои поступки. Его пальцы, чувствительные подушечки которых он использовал вместо отказавших глаз, знакомились с Виктором. Вот они зарылись в мягкие, длинные волосы, потом скользнули по шее за воротник, очертили скулу, хранящую намечающуюся щетину, хоть с утра прошло не так много времени… Виктор стал настойчивее. Язык обвел нижнюю губу, потом верхнюю, толкнулся внутрь, скользнул по зубам, обвился вокруг языка Элджея, бездумно гладившего его плечи и шею. Время словно остановилось, и Элджей понял, что ему хорошо среди цветочных ароматов, некоторые из которых он с недавних пор даже мог различать. А главное, целовавший его мужчина был таким близким и реальным. Настолько же реальным, насколько стояк, разрывавший брюки. Однако, когда ладонь Виктора легла на ширинку, прошивая мелкими иглами возбуждения, чуть не заставившими его кончить, Элджей решительно отвел чужую кисть и принялся нашаривать трость.

— Мне пора, — сказал он решительно. Виктор не ответил в свойственной ему манере, видимо на сей раз решив, что комментировать тут нечего, и помог добраться к выходу. А Элджей потом до самого дома мучился этим молчанием и пряным гвоздичным запахом на ладонях.

***
Возможно, поцелуй был лишним, думал про себя Виктор, на следующий день поджидая Элджея, но жалеть о нем он не собирался. О том, что Элджею понравилось, говорил выпирающий из штанов член. Страшно подумать, сколько у бывшего наемника не было секса. Страшно подумать, сколько у него самого не было секса. Он так погрузился в цветочный бизнес, что вопрос о снятии напряжения не стоял, да и жил Виктор по своим законам, замечая потребности тела, лишь когда их невозможно было игнорировать. Ел и то, только когда желудок начинало подводить от голода, а не по заведенному графику. Теперь тело требовало секса. Поцеловав Элджея, он, привыкший доверять ощущениям больше, чем доводам рассудка, пришел к выводу, что они подходят друг другу идеально. У него не было никаких моральных угрызений по поводу того, что Элджей его не видит, да и беспомощен в большинстве случаев. Его не колыхала слепота будущего любовника, как и то, что в последнем утверждении он был уверен на сто процентов, если, конечно, Элджей не сбежит позорно. Однако бывший военный не был похож на тех, что увиливает от решения проблем. Тем более, что проблемой намечающийся секс назвать язык не поворачивался.

Элджей появился в обычное время. Хранил привычную складку между бровями и упрямо сжатые губы, словно спорящие с жизненными невзгодами. При его виде у Виктора вдруг что-то оборвалось в груди. Слабо дзинькнуло, и жгучее желание внезапно сменилось потребностью прижаться губами к горькой морщинке между бровями. Он встряхнул головой, сделал шаг навстречу и вложил в руку Элджею веточку лаванды. Тот машинально поднес её к носу и, вдохнув запах, вдруг узнал сам:

— Лаванда.

Виктор кивнул, забывая, что Элджей его не видит, а тот сделал еще один вдох и продолжал.

— Терпкий. Горный. Горький, совершенно не цветочный. Бабушка рассовывала саше с лавандой в шкафы от моли, — он рассеянно покрутил веточку. — Матери у меня не было. Так что лаванда пахнет для меня… домом.

— Если хочешь, можешь идти дальше, — Виктор все же решил дать Элджею последний шанс отступить.

— Нет, — решительно отказался Элджей и позволил взять себя за руку. Виктор провел его с улицы, полыхающей полуденным жаром, в прохладу старой цветочной лавки, закрыл за ними дверь, прижал Элджея спиной к стене и принялся целовать. Ласково, обстоятельно, долго, никуда не торопясь и пробуя на вкус. Водил горько пахнущими лавандой пальцами по векам, носу, щекам. Чиркнул носом по скуле, провел губами по колючему кадыку, положил руки на талию и оторвал бедра Элджея от стены. Медленно соскользнул коленями на пол и отвел руки Элджея в стороны, удерживая, пока терся лицом о изломленную стояком ширинку. Отпустил руки, звякнул ремнем, выпустил на волю вздыбленный член и принялся за него с энтузиазмом исследователя, открывшего новый диковинный цветок. Прошелся пальцами, сдвинул нежную складку кожи с блестящей темно-розовой головки, тут же толкнувшейся в рот, прошелся языком по ободку, тронул дырочку на вершине и позволил напряженному стволу проскользнуть по языку дальше в глотку. Почувствовал руки Элджея на затылке и подчинился. Позволил задать ритм, глубину и, даже когда член ткнулся далеко в горло, перетерпел, подавил спазм, от которого Элджея передернуло и заставило содрогнуться в оргазме. Сглотнул сперму и, тщательно облизав, вернул член на место, заботливо застегнув ширинку и ремень, и, убедившись, что все в порядке, спросил:

— Жалеешь?

— Нет, — так же, как несколько минут до этого, отозвался Элджей и поднес все так же сжимаемую в ладони ветку лаванды к лицу. — Теперь ты пахнешь мной.

***
Отныне цветочные запахи прочно ассоциировались с Виктором. Еще на выходе из парка Элджей улавливал цветочный шлейф, в котором научился различать аромат нежного ландыша, пудренного гиацинта, анисового ириса и сладкого пиона. Все эти запахи мешались в единый букет и напоминали о коротких страстных встречах, ради которых Виктор регулярно закрывал лавку на замок, чтобы никто не мешал им узнавать друг друга. Они поднимались в небольшую квартирку, прямо над магазином, и там каждый день занимались сексом. То медленно и обстоятельно, но ярко и резко, то жадно и ненасытно. Секс был сумасшедшим, даже при том, что партнера своего Элджей так и не видел. Может быть, именно тот факт, что он оказался лишен одного из органов чувств, заставлял другие работать на пределе. Тактильные ощущения были запредельными. Даже если Виктор просто проводил по его руке от кисти к локтю или скользил пальцами по внутренней стороне бедра, Элджея прошивало, будто через него провели ток. Он позволял Виктору все. Все, на что не решался ни разу в жизни, и все, чего не мог увидеть. Возможно, и к лучшему. Он не мог представить, что сотворило бы с ним зрелище отсасывающего ему стоя на коленях абсолютно обнаженного партнера, да и всего другого. Ведь Виктор оказался неутомим, обладал невероятной, если не сказать извращенной фантазией, и, что именно собирался делать в тот или иной момент, предугадать было невозможно. В последний раз, к примеру, он долго и сладко трахал Элджея на полную длину своего немаленького члена, потом убедившись, что тот кончил, взорвался оргазмом сам, спустив прямо в анус, и далее, вздернув постанывающего от удовольствия партнера пятой точкой вверх, тщательно вылизал, вызывая от горячего языка в растянутом анусе такие сладкие судороги по всему телу, что Элджей не удержался и кончил повторно.

Это был жесткий, невероятный, разнузданный секс и ничего больше. Элджей старался не загадывать и не строить планы на будущее. Наслаждался тем, что внезапно преподнесла ему жизнь, — Виктором, при мысли о котором теперь поднывало сердце и поджимались яйца. Он понимал, что их ничего не связывает, кроме феноменального обоняния, но на этом сложно построить долгоиграющие отношения, да их и быть не могло. Ведь при всем при том, Элджей оставался калекой. Последняя консультация снова не внесла никакой ясности в ситуацию со зрением. Медики рекомендовали операцию, но и она не гарантировала стопроцентного восстановления, а риск был велик. Но разве это что-то меняло? Возможно, Виктору просто удобно было иметь под рукой безотказное тело, доступное каждый день, жадное до секса, сильное, но лишенное каких бы то ни было ориентиров. Иначе как можно объяснить их встречи. Однако, что бы ни было основой их шатких встреч, расстаться с ними у Элджея не хватало сил. Он снова и снова малодушно отказывался думать о Викторе более, чем как о любовнике и внезапно подвернувшемся шансе развлечься, а таких шансов жизнь в последнее время давала совсем немного. Строго говоря, ни одного.

Едкий ни с чем не сравнимый запах беды ударил в нос, стоило ему выйти из дома. Пахло дымом, горелым, обугленным и мокрым от пожарной пены деревом, пеплом и полным разрушением. Элджей постарался взять себя в руки и напомнил себе, что на Хай-стрит помимо цветочной лавки полно других магазинов, но что-то подсказывало, что дерьмо случилось именно там, где он боялся больше всего. Кто-то толкнул его, спеша к месту происшествия, и машинально извинился. Элджей крепче сжал трость и постарался сохранять спокойствие.

— Что произошло? — спросил он в пустоту, не надеясь особо на ответ, но кто-то рядом все же пояснил.

— Да кто ж его знает. Пожар. Может, несчастный случай, а может, и арабская голытьба подожгла. Они в последнее время как с цепи сорвались…

— А хозяин лавки? — спросил Элджей осевшим голосом. Слова царапали гортань, и он выталкивал их из себя с трудом, словно его рвало. Он и правда почувствовал тошноту. Рядом с пепелищем, от которого еще исходил жар, пахло особенно удушливо и страшно. На этот раз ему никто не ответил, и Элджей повторил, срываясь на фальцет: — Что случилось с владельцем лавки?

— Извините, я не в курсе, — помявшись, отозвался тот же голос. — Я проходил мимо. Возможно, полиция знает лучше. Но вроде тут не видно никого, кто выглядел бы как пострадавший. Я имею в виду из тех, кто тут толпится. Из тех, кто… ну… жив.

Элджей почувствовал головокружение. Все возвращалось на круги своя. Жизнь, преподнёсшая неожиданный подарок, спохватилась и забрала обратно. Прав он был, стараясь не привязываться, хоть и вело его к этому другое чувство. Вот только по тому, как ледяной лапой перехватило горло, Элджей понял, что обманывать себя можно лишь до той поры, пока есть такая возможность. А теперь этой возможности не было. И Виктора не было. И что-то надо было делать с фактом, что Виктор Элджею нужен. Нужен больше всего, что у него осталось. Больше цветов, запахов, зрения. И дело вовсе не в сексе, а в…

— Извини, — услышал он знакомый голос прямо перед собой, и Виктор взял в руку его ледяную ладонь. — Я сегодня без цветов. Да и к тому же… весь пропах гарью…

Элджей попытался сглотнуть ком в горле, чтобы ответить, но не смог. Его словно придушили. Да и все, что он мог сказать, больше не работало. С того момента, как он услышал голос Виктора, врать себе больше не имело смысла. Надо начинать жить, а не бегать от самого себя. Он крепче сжал руку Виктора и решительно буркнул:

— Пойдем!

— Куда? — прогнозируемо удивился Виктор, но Элджей не дал сбить себя с толку.

— Ко мне домой. Ведь твоя квартира сгорела.

— Но… — начал было Виктор, но Элджей его прервал.

— В качестве оплаты за жилье отвези меня, пожалуйста, на следующей неделе в больницу. Мне предстоит небольшая операция.

***
Первое, что увидел перед своим носом Элджей Зборовски, когда бинты сняли, а зрение наконец сфокусировалось, — букет обычных полевых ромашек. За букетом мялся смутно знакомый мужчина лет тридцати с резкими чертами лица, живыми карими глазами и слегка тяжеловатой нижней челюстью. 

— Я нарвал их на клумбе перед больницей и, кажется, они ничем не пахнут, — произнес мужчина голосом Виктора, и букет в его руках дрогнул. — Но я привык дарить тебе цветы. Надеюсь, что ты не против.

Элджей попробовал взять букет, но рука не слушалась, видимо, наркоз еще не отошел. Тогда Виктор пристроил букет у него на животе, и недолго воцарилось молчание. Виктор понимал, что Элджей разглядывает его, и не знал, куда девать глаза. 

— Моя квартира почти восстановлена, — помявшись, сообщил он, — и если хочешь, я…

— Не хочу, — хрипло прервал его Элджей, убеждаясь, что внешний вид Виктора никак не повлиял на принятое еще на пепелище решение. — Хочу, чтобы ты пах мной, а я тобой. Не хочу больше пахнуть одиночеством…