Костик

Наверное, они били его уже давно – каждый, словно соблюдая очередь, пинал скорчившееся на земле тело. Трое на одного. Ублюдки.– Эй! Что вам от него надо? – Я быстрым шагом подошёл к пыхтящей от усилий троице.
– Вали, пока и тебе не въебали! Один уже нарвался! – Самый квадратный сделал шаг ко мне.
– Вы же его… 
Он выбросил вперёд кулак. Мелькнули синие буквы на пальцах. Не думал, что звёзды и впрямь можно…
– Жив? – Надо мной незнакомое лицо.
Не умер, точно. Задница мокла в луже, голова гудела. Под спиной гора щебня, что свалили сюда ещё летом. Острые камни больно впились в шею. Не тратя силы на ответ, я начал подниматься. Парень, ухватив меня за куртку, дёрнул вверх, помогая встать.
– Какого ты полез, в больничку захотел? Или, может, на кладбище? Время скидок на могилы?
Слева валялся квадратный и скулил, зажав руками пах. Я чуть не наступил на него, пытаясь удержать равновесие и балансируя на нетвёрдых ногах.
– Ты ему яйца оторвал?  
– Печёшься о его хозяйстве больше, чем о своей тупой башке? – Раздувавшиеся ноздри, рассечённая губа, спаниелевым ухом болтающийся не до конца выдранный из куртки воротник. Парень смотрел на меня пугающе застывшим расфокусированным взглядом, расширенные зрачки забили собой радужку.
Н-да-а… С кем я связался. И впрямь, нахрена полез? И что вообще здесь было? Моей реальности, благодаря чужому кулаку с синим «hold», сделали монтаж огромными монтажными ножницами. Если всё-таки довериться из последних сил соображающей после удара о землю голове, то пропустил я не так уж много. Этот, за кого я вступился, и кто всё держал меня за ворот, – что ж так дёргать?! – уложил квадратного. Где двое других, непонятно.
– Идти сможешь?
Я кивнул и выдернулся из его хватки. Наверное, я поспешил с «нормально», или парень слишком быстро меня отпустил, но я снова оказался на земле, точнёхонько сев в центр ледяной от осенних заморозков лужи.
– Ёб твою-ю!.. Ладно, понял. Куда тебя тащить?
– Туда. – Вытащив ладонь из воды, я отогнул мокрый большой палец и показал себе за спину.
– Руку! – Придав мне вертикаль, он закинул себе на плечо мою руку и, словно раненого солдата, потащил к подъезду.
Когда тебя не трясут за шкирку, как щенка, и есть ощущение опоры… На своём этаже я уже вполне мог стоять сам.
– Открывай. Ключи где?
Ключи лежали в левом кармане джинсов. Сообразив по моим вялым попыткам вырвать руку, парень быстро нашарил связку и открыл замок. Доведя до ванной и сгрузив меня на бортик, вышел, хлопнув дверью. Хлопок входной двери, я не услышал. 
Дождавшись, пока мушки перед глазами упокоятся, я умылся, особенно тщательно смыл кровь с шеи, и дополз до кухни. Заляпанная в грязи джинсовая задница торчала из холодильника, и, судя по звукам, парень не только изучал продукты, но и сразу ел их.
– А-а, жив. Жрать будем?
– Если ты сделаешь... – Я хоть и чувствовал себя лучше, но предпочёл сесть.
– Бутеры или омлет? Я бы горячего съел.
– Тогда омлет.
– Какого хера ты попёр на них, если драться не умеешь? – Он жарил яйца, скребя по сковороде ножом, и читал лекцию. Время от времени он так резко оборачивался, что ухо спаниеля, задорно вскидываясь, ударяло его по щеке. 
Я и впрямь не умел драться. Но с самого детства любил смотреть боевики – мне всегда нравились отрицательные герои. Они дрались красиво – отчаяннее и злее, чем главные, и хоть в конце фильма всегда оказывались побеждёнными, но их смелостью, неразборчивостью в средствах я восхищался больше, чем мужественным красавцем, спасавшем девушку. Может, дело было в девушке, что и даром мне не сдалась, а может, ещё в чём. 
Драться я так и не научился, зато нашёл себе правильную профессию, как говорят по телику «настоящую мужскую». Но до сих пор завидую тем, у кого получается бить морды легко и непринуждённо. Почему я так не мог? Как с самого начала не вышло – ещё в школе свои же засмеяли, так и пошло. На бокс или какое-нибудь другое самбо я тогда ходить стеснялся: не хватало, чтобы ещё и тренер начал надо мной ржать. Родители, к моему удивлению и даже где-то разочарованию, поддержали: «Ещё покалечат». Так и дожил до своих двадцати восьми, счастливо избегая ситуаций, где от меня требовалось махать кулаками. Но сегодня, увидав, как трое молотят одного, сунулся со своей помощью. Так, наверное, бросаются спасать утопающих, забыв, что сами не умеют плавать. Удивительно, что мне череп не раскроили. 
– Так чего полез? – не отставал от меня парень. – Когда профессионалы работают, не суйся.
Я пожал плечами, рассудив, что моё «вдруг тебя убили бы?» ему ничего не объяснит и не впечатлит. Только непонятно, зачем он дал избить себя, если так крут?
Когда мы съели огромный омлет, я не сколько ел, сколько боролся с подступающей тошнотой, я вспомнил:
– Константин.
– Вла-ад, – сыто выдохнул парень. – Можно Владик – я на любое откликаюсь. – Он собрал куском хлеба то, что осталось в сковороде, прожевал и спросил: – Я зависну у тебя, не возражаешь? – От неожиданности я, расслабленный и сонный, оторопел. – Ты себе знатный сотряс заработал, пригляжу за тобой. И мне сейчас деваться некуда. Так как?
Влад вёл себя беспардонно, нагло. Но это была честная наглость отрицательного персонажа. Он не улыбался, не подмигивал, стараясь понравиться, он вообще не смотрел на меня, а оглядывал свою заляпанную грязью куртку и пробовал оторвать воротник до конца, но «ухо» не сдавалось. Влада вообще, казалось, не интересовал мой ответ: то ли в случае отказа он легко мог пойти спать на улицу, то ли он сам себе уже всё разрешил, а хозяина квартиры попросту поставил в известность. Хорошо, поживём вместе. Не убьёт же он меня, в конце концов, после всего случившегося? 
Никогда бы не пришло в голову разрешить остаться у себя первому встречному, даже спасшему меня. Но Влад мне понравился. По-настоящему. И чем дольше мы жили вместе, тем сильнее нравился. По квартире он мог ходить и в одних трусах, и при полном параде, по привычке не снимая с себя куртку, когда приходил с улицы. Но уже другую куртку, целую и чистую. И он смотрел на меня… Так исследователи-натуралисты ищут точку на теле пойманного жука, куда воткнуть булавку – прикрепить его красиво в рамку на стене. Влад по-прежнему не хотел нравиться и не набивался в друзья. Обещанного присмотра я, конечно, не дождался – обнаружилась-таки лёгкая степень сотрясения. На утро пресловутый стакан воды с неопознанной таблеткой без упаковки он принёс – я поржал, как только за Владом закрылась дверь, но за едой и в туалет первые дни из недели, проведённой дома, я вынужден был добираться сам. По стеночке. 
Я смотрел сквозь пальцы на то, что он стал носить мою одежду: застиранные домашние футболки, флисовые штаны, джинсы с серым джемпером и даже белые кроссовки – мне нравилось видеть его в своём. Гораздо меньше нравилась его привычка, появляясь глубокой ночью, трезвонить в дверь, долбясь в неё ногой для громкости. Однажды, просидев на лестнице до утра – я вышел на работу на сутки, – Влад сделал себе дубликаты ключей, и мне окончательно стало ясно, что он себя считает полноправным хозяином квартиры. 
Частенько, притащившись откуда-то заполночь и отбарабанив своё в дверь – всё равно ленился открывать сам, – Влад с батоном белого, вваливался в мою комнату, садился на пол у стены и, откусывая хлеб, рассказывал про недавнее махалово, какую-то Ленку, как я позже догадался – сестру. Говорил, что надоел город, что хочет жить в деревне, плёл про море, закаты. Я грешным делом решил, что он просто пересказывал фильм про двух чудиков, прущихся поглазеть на море перед смертью.
Влад болтал постоянно и ни о чём. Мне бы раньше обратить внимание. Я ведь так и не понял, откуда он родом, есть ли родители, чем занимается, кроме задирания подвыпивших прохожих или недалёких гопников. Это была его тема: наметив жертву и как следует разозлив её, а лучше сразу целую компанию, он, вроде как поддавшись, в конце концов, укладывал их мордой в асфальт и уходил счастливый. Я и верил, и не верил, но вспоминая, как мы с ним познакомились, склонялся к тому, что он не врал. 
У Влада всё было рассчитано: дождавшись, когда заживут костяшки на руках – он чем-то мазался, лечил ушибы, чтобы скорее проходили – и снова уходил «на разминку», как он её называл. Один раз пришлось ждать дольше – трещина в ребре никак не зарастала. Влад ездил по всему городку, выбирал место для спарринга и новых непуганых идиотов-простачков. Но мог и отойти от привычного сценария. Однажды и вовсе пристал к парочке – парень с девчонкой гуляли по парку, – захотелось проверить, как тот будет защищать свою «любовь». Но вмешался не пойми откуда взявшийся мужик с овчаркой на поводке, и проверка сорвалась.
– Зассал он, стопудово зассал! – смеялся Влад. – Не узнала девка, какое чмо ей досталось.
Натурал? Я не мог понять. А спросить в лоб или сразу, без разговоров провести рукой по спине, по очередным синякам… Он всё чаще слонялся по квартире полуголым. Не-е-е, я твёрдо знал, что никаких вольностей Влад не потерпит: он просто вломит мне своей ведущей правой и делу конец. Такие сюрпризов не любят. Надо, чтобы он сам. И я ждал. До смешного: пялился на его полуголое тело и чего-то ждал. Я постоянно с ним чего-то ждал.
Когда сильно ждёшь, то оно и приходит, не задерживается. Я его выгнал. Не смог больше видеть голые ноги, которые он, не стесняясь, клал на кофейный столик, смотря плазму. Но дело было не в столике, я выгнал его, когда однажды «ушла» в неизвестном направлении сама плазма и бабушкино обручальное кольцо, что висело на старом витом шнурке на зеркале в прихожей. На моё «выметайся» Влад пожал плечами и вымелся, кинув в ботинки у двери свою связку ключей. Наверняка, он ещё что-то украл, но я не стал проверять. Достаточно того, что он ушёл в моих кроссовках и джинсах со свитером. Я давно вырос из маленьких штанишек и перестал обижаться на других, на жизнь, но сейчас сосало в груди, словно от нечаянно всплывшей детской обиды. Той, что оставляет следы на всю жизнь, которую всегда помнишь, сколько бы тебе не стукнуло. 
Сидя перед ярким прямоугольником обоев, я жалел не о плазме, а о том, что не вижу Влада, его серьёзного лица, когда он, иногда, вечерами выставив на стол пиво, явно купленное на мои деньги, и извечную сковороду с омлетом, ждал меня на кухне. Тогда рассказывал я, а он слушал. Но не так, как я его – обречённо вздыхая в темноту и понимая, что он не уйдёт, пока не доест батон хлеба и не выскажется, – а внимательно, не сводя глаз. Так меня никто никогда не слушал, если только классуха в школе мои потуги ответить невыученный урок. Я рассказывал про работу, про отца с матерью, даже про первую любовь, удачно заменив Ваня на Таня. Влад не задавал уточняющих вопросов, не переспрашивал, только отходил к окну покурить, продолжая держать меня глазами – «рассказывай». Когда так смотрят, хочется выложить всё.
Так же, как он, теперь я разбивал яйца сразу в сковороду и размешивал их с молоком, так же забывал надеть шорты, пристрастился пить заварку из носика заварного чайника. Я и курить стал в форточку, наблюдая за цветущей черёмухой, потом сиренью, тополиным пухом, краснеющими листьями рябины... Я бы простил ему бабушкино кольцо и уж тем более плазму, но я знал, что Влад здесь больше не появится. 
Тяжелее всего было по ночам. Хоть вой. Страшно, с визгом и слезами, как собака, что сбили на шоссе той осенью. Бессонница. Постоянная и невыносимая. Я согласен был на любые сны, но мне показывали лишь как ветки деревьев, подсвеченные уличным фонарём царапали обои, вспарывали без наркоза стену, у которой он сидел неделю назад, две, месяц. Чтобы не думать, не видеть, я ложился в кровать уже с закрытыми глазами. Обманывал тоску. Но ни её поганую, ни себя обмануть не получалось. Испугался, что если не вижу стену, значит, и не было ничего. Его самого, Влада, не было. И я пялился в темноту, теперь боясь даже моргнуть, пока от усердия глаза не начинали слезиться.

А потом… Потом ничего не было бы, я уверен. Случайно всё вышло. Нас отправили в соседний район – горел лес по весне. Сильно горел. Хорошо, что низовым. Любители шашлыков, поджигатели прошлогодней сухой травы, или просто малолетние уроды, бросившие зажжённую спичку… С ранцами за плечами мы тушили огонь, отрезали от пламени ещё не занявшиеся участки, невдалеке гудел трактор, опахивая ближайшую деревню. Запах горелой травы, горький от дыма воздух, и пот по спине. Слишком жарко от огня, от апреля, больше похожего на июль. Зато при деле, зато стал засыпать вечерами, не вглядываясь в чёрные росчерки деревьев на стене. Работа. По весне – лесные пожары, летом – поиски заблудившихся грибников, заигравшихся детей, выезды на дорожные аварии. Осенью больше бумажной работы, сезон начальственных проверок, лекции в школе, кому не повезло отбрехаться, снова аварии, грибники... 
Вечером на посадочную площадку МЧС из только что севшего вертолёта выгружали пострадавших. Одна из деревень сгорела полностью. Вертолёт – невиданное в нашем городке спассредство. Вторым, кого вынесли на чёрном от сажи и грязи брезенте, был Влад. Живой. На голове накручена кривой чалмой моя футболка, обожжены руки, взгляд плавает. Но меня даже в полной амуниции узнал, попытался отдать честь, но, не донеся правую руку до лба, скривился и передумал. Я впервые увидел его эмоции – боль от таких ожогов тяжело игнорировать. Теперь он поймёт? Язык чесался: «Так и надо!» Но лишь молча проводил взглядом скорую, что забрала его и причитающую бабульку с корзинкой в руках. 

Областная больница, ожоговое, палата на шестерых. Сейчас он мог бы отдать мне честь – всё вполне зажило, его даже собирались выписывать. Мог.
– Герой явился? Молодца! – Он сидел на кровати и пил что-то молочное из бутылки. – Закроешь сезон взаимных спасений заявой в ментовку? Теперь-то совесть твоя чиста. – У него зажили не только руки, но и снова зарубцевались чувства.
– Ты где жить собираешься?
– Если не на зоне, то найду. Не боись, Костик.
Теперь и у меня рубцы. Будут. Когда заживёт. Я шёл к выходу, наступая на солнечные пятна на протёртом до дыр линолеуме.