Вишнёвый Крик

1. Та самая ночь, тот самый берег.

Головная боль после непродолжительного дневного сна начала казаться привычной, ведь с завидной стабильностью сжимала его виски ближе к вечеру, после насыщенных ночных смен, в которые многочисленные вызовы чередовались с чашками недопитого кофе и бычками выкуренных лишь наполовину сигарет. Больше половины он сейчас себе не позволял – пытался бросить. Нет, бросить он пытался совсем не потому, что хотел сэкономить на куреве, ведь с таким количеством смен, как у него, зарплата в кои-то веки выходила неплохой. И нет, не потому, что он задумался о собственном здоровье. Последнее время от сигарет всё больше разило безысходностью. В их запахе было слишком много горечи, казавшейся его личным, прорывающимся наружу сквозь табак и фильтр внутренним миром, выдохнутым с дымом и развеянным по ветру. 

Чоко, улыбаясь во всю пасть, уложил слюнявую морду на выскользнувшую из-под покрывала ногу хозяина и с интересом косился на его заспанное небритое лицо, подмечая момент, когда он придёт в себя окончательно и вспомнит про лакомство – вечернюю порцию томящейся в морозильнике рыбы, которую лабрадор обожал разве что меньше долгих прогулок с Михаилом. 

Мужчина вздохнул, потёр веки пальцами, потянулся, чувствуя, как за время сна спрессовался позвоночник, стиснул виски крепкими ладонями и зашипел. Всё-таки дневной сон отвратителен. Имея в распоряжении полтора дня выходных, он мог бы потерпеть до ночи, но мрачное настроение и усталость сделали своё дело. Жаль только, даже сон не помог избавиться от них. Наоборот, Михаил снова угодил в этот непроглядный и тягучий, будто смоляной, кошмар, который он видел далеко не в первый раз и всегда накануне этого дня.

Чоко удовлетворённо сжал в зубах покрытую инеем рыбью тушку и отправился с ней на место – прорезиненную подстилку у порога, – а его хозяин набодяжил очередную порцию растворимого кофе и, задумавшись, достал из навесного шкафчика бутылку коньяка. Несколько капель для кофе превратились в рюмку для души. 

В телефоне обнаружилась редкая находка – сообщение от Ильи Палыча, её брата. «Здравствуй, Миш. Завтра вместе сходим? Или?..» – спрашивал он каждый год, хотя и так знал, что Михаил ответит коротко: «Я сам». Сам и сегодня, и завтра, и уже четыре чёртовых года, прожитых как в тумане. 

Он давно уже никого не впускал в свою жизнь: ни мать, любящую выпить лишнего в плохой компании, ни младшую сестру, впрочем, укатившую с богатым женихом за границу, ни коллег, ни ушедших в семейный быт университетских друзей, ни её родственников, до сих пор сдержанно интересующихся его состоянием. Был, правда, один хороший человек, улыбчивый и непоседливый старик Семён Аркадьевич, к которому Михаил напросился на проживание в комнатушке три на три метра в стареньком одноэтажном домике посреди тихого и живописного частного сектора. Собственно, плату за съём комнаты хозяин брал уходом за домом и двором, облагораживать который не мог в силу артрита коленных суставов, гипертонии и ишемической болезни сердца, зато готовил старик отменно, разбаловал Чоко жирной рыбой, был тем ещё шутником и балагуром и быстро растрепал пожилым соседкам об остановившемся у него угрюмом красавце-докторе, к которому стали захаживать за советом.

Вся эта стариковская возня Михаила не раздражала, напротив, мешала погружаться в тяжёлые мысли и реагировать на них ещё большей печалью. Однако последняя была его тенью вот уже четыре года, отступая лишь изредка, за работой или в обществе дружелюбных соседушек, не устающих жаловаться на боль в спине и высокое давление. 

Семён Аркадьевич никогда не задавал лишних вопросов, будто чувствовал, что было у Михаила то, о чём он хотел помолчать, по вечерам сидя на обветшалом крыльце в обнимку с коричневым лабрадором, грустно поскуливающим в тон настроению своего хозяина. В такие минуты оба казались покинутыми или забытыми кем-то важным, и это каждый раз тревожило сердце приютившего их старика. Впрочем, сердце и стало самым уязвимым его органом, ведь третий инфаркт миокарда, случившийся прямо посреди оживлённой улицы, оказался смертельным. Шутка ли дело, на вызов, слишком поздно поступивший от случайного прохожего, приехала бригада Михаила. Однако спасать было уже некого. 

«Как и в тот раз... Как и в тот день...» – отстранённо думал он, всё-таки делая большой глоток кофе, чтобы перекрыть запах крепкого алкоголя. 

Восьмой месяц он жил лишь со своим псом, отчаянно пахал на нелёгкой работе, не желая долго оставаться в давящих одиночеством стенах дома, отписанного ему стариком, у которого, к удивлению, не нашлось ни одного наследника. За осень и зиму всё пришло в запустение. Он знал, как вести хозяйство, уже привык к этому едва ли не деревенскому быту, да и соседки после смерти Семёна Аркадьевича первое время захаживали даже чаще обычного, чтобы ещё раз вспомнить доброго друга за чашкой чая, да посоветовать что-нибудь дельное молодому домовладельцу, но руки опускались из-за вернувшейся тоски и усталости. 

– Чоко, неси поводок, пойдём гулять!

Лабрадор, чья сытая и довольна морда протиснулась в щель между косяком и кухонной дверью, радостно взвизгнул и отросшими когтями снова поцокал по крытому старым линолеумом деревянному полу в коридор. 

– Умница, – похвалил Михаил, увидев пса уже у входной двери с поводком в зубах. Тот нетерпеливо переминался с лапы на лапу и оглядывался на хозяина.

Мужчина набросил на плечи чёрную ветровку, сунул в карман телефон, не развязывая шнурки, надел растоптанные кроссовки и напоследок прикрыл коротко стриженную голову серой бейсболкой с бессмысленной надписью над козырьком. 

Ни одного взгляда в зеркало напоследок. Была ли хоть какая-то разница в том, каким его увидят другие?

В маленьком садике перед домом оказалось уже сумрачно и как-то неподвижно, хотя из тёмных густых крон деревьев слышались звонкие птичьи голоса и шелестела от ветра высокая нескошенная трава. У забора по обе стороны от калитки даже в подкрадывающейся темноте пестрели свернувшиеся на ночь тугие огненные бутоны даурских лилий. Старик высадил их ещё в конце августа, оставил зимовать под опавшей листвой, а сам ушёл. Они выжили и расцвели непогоде и отсутствию ухода вопреки и теперь казались какой-то его весточкой с того света, вроде: «Всё хорошо тут у меня, Миш, отдыхаю, не знаю бед, даже колени мои не болят старые! Ты там себя не запускай, да за домом приглядывай, а остальное оно, знаешь, приложится как-нибудь. Всё случается по неведомым нам законам, поэтому не думай о них лишний раз. Ну, бывай, дружище!»

– Бывай, – шепнул он в воздух, вздохнул и шагнул за калитку. 

Утром, когда бутоны раскроются от нежных солнечных лучей, он обязательно ещё раз подумает о добродушном старике и, наверное, улыбнётся, но сейчас, в этот прохладный и неприветливый вечер, вместе с ним на прогулку вышла давняя подруга печаль.

Маршрут их сегодня обещал быть запутанным. Пёс всегда рвался в шумные места, например, на детские площадки или в скверы, где компании подростков засиживались летом до самой ночи, а увидев дружелюбного лабрадора, стремящегося угоститься чипсами или мороженым, приходили в восторг и тискали красавца, не обращая внимания на его хозяина. Тот, натягивая бейсболку до самых глаз, молча и терпеливо ждал, пока все удовлетворят интерес и успокоятся, ведь чужой счастливый смех звучал не так уж плохо, да и Чоко, сидя дома, не только заплывал жирком, но и скучал по банальному общению. Михаил не избегал людей, однако лишние знакомства его только обременяли. 

Тщательно прошерстив с псом все регулярно посещаемые лужайки и скверы в округе, мужчина задал курс на городскую набережную, далёкую, но сегодня неотъемлемую точку маршрута их долгой прогулки. Виды по дороге попадались живописные. Красовались уютной древностью неотреставрированные каменные домишки с парикмахерской или булочной на первом этаже, в свете загорающихся фонарей серебрились трамвайные рельсы, стекая с поросших травой и пушистыми одуванчиками холмов на голую мостовую, скромно поблёскивала куполами крошечная часовня, окружённая кустами шиповника. Пахло речной водой и приближающимся ночным дождём, прохожих становилось всё меньше, но по проспекту частенько проносились автомобили, шаря по дороге жёлтыми фарами. 

То самое место было на диковатом неухоженном пляже, верхним валом уходящим в промышленную зону и череду покосившихся гаражей, где почти отвесная стена, возвышающаяся метров на пять над рекой, заканчивалась низким облезлым ограждением. Михаил никогда не поднимался туда. Не мог. Там вечно витали запахи краски, жжёной резины, сварки, помоев, бензина и смерти. От всего этого разом становилось тошно, удушливый смрад поднимался над рекой, будто создавая густую завесу, разорвать которую не мог даже начавший моросить прохладный дождь. 

Здесь Чоко всегда прижимал уши, его хвост уныло повисал, больше не выписывая в воздухе радостные зигзаги, поступь становилась медленной, осторожной, будто он чуял угрозу, но каждый раз так и не находил ничего опасного. 

– Чего задумался? Хозяйка ждёт, пошли уж. 

Пёс обернулся на голос мужчины, проскулил коротко, но очень жалостливо, и мокрым носом ткнулся ему в ладонь. Он всё понимал. Он обожал их обоих. Они принесли его домой вместе, когда Чоко был ещё крошечным неуклюжим щенком, едва научившимся ходить.

Михаил тоже сбавил шаг, подтянул поводок, осмотрелся. Он никогда не поднимался наверх, переживая эти часы у самой кромки воды, внизу, сидя на сваленных и нагромождённых друг на друга бетонных плитах, будто содранных с земли огромным дьявольским когтем. Разруха этого забытого всеми уголка набережной отражала состояние его расхристанной души. Почему он никак не мог прийти в себя? Почему даже её семья давно справилась с этим, а он всё ещё барахтался в чёрной жиже своих кошмаров? Оттого ли, что видел её последним? Оттого, что обещал быть самым любящим и внимательным, но облажался? Оттого, что первым опознавал распухшее в воде бледное облысевшее тело, покрытое сине-розовыми пятнами?

Он стиснул зубы, зажмурился, затряс головой, прогоняя наваждение, но тишина, нарушаемая лишь размеренным плеском речной воды, начала наполняться голосами. Ах, нет, он был всего один, но говорил на разный лад, то спорил и сердился, то смеялся и радовался, то рыдал и умолял, то одной лишь интонацией въедался в душу и вырывал из неё очередной кровоточащий кусок. 

...Миш, закрой окно, холодно... Утром проснёмся – будет снег лежать. Не веришь? Я такое отлично предчувствую, лучше зимние вещи достань...

Платье слишком пёстрое? Но это выпускной!.. Нет, не безвкусно!.. Нет, я пойду так!

Звонила отцу, они приедут через час. Волнуешься? Не нужно, ты понравишься моим родителям, вот увидишь!

Ты снова поздно... Работаешь даже завтра? Миш, я соскучилась... Тебя слишком часто нет рядом.

Я выбрала породу! Заведём лабрадора? Нашла фото вот этих красавцев! Правда миленькие? Совсем как шоколадки...

Устала. Голова раскалывается... Ночь, скоро ночь... Тяжело...

Таблетки? Да, принимала. Не волнуйся. Там ещё много осталось...

Это не смешно. Я не хочу смеяться. Я отвратительна.

Под кожей – черви, в груди – угли. Поэтому там болит... Жжётся. Шевелится. Нет, убери лекарства, от них тошно.

Миш, ради чего мы живём? Спасаем людей, но не можем спасти самих себя... Мы – мученики? Ангелы? У меня нет никакого будущего...

Спокойной ночи, милый. Люблю тебя.

– Проклятье, – прошипел он, стирая с подбородка капли брызнувшей из носа крови. Сегодня темнота не окутывала его – она нависала, стискивала и стремилась забраться внутрь, просочиться сквозь расширенные зрачки и щупальцами протиснуться между сжатыми дрожащими губами. – Пора это заканчивать. Отпусти... Я не могу так больше. Мы здесь в последний раз, слышишь? 

Хриплый вдох и выдох ослабили цепкую хватку сумрака, дышать стало легче, угольная пелена перед глазами разредилась, казалось, что с ног с громким лязгом упали оковы. Михаил легонько погладил пса по холке и хотел позвать его на их привычное место – удобно вздыбленный каменный выступ над самой водой, – но лабрадор вдруг вскинулся, приподнимая ухо, и снова принюхался, видимо, поймав на ветру непривычный для этого места запах. 

– Ты чего это?

Пёс рявкнул и сиганул к кустам у самой верхней плиты так взбудораженно, будто в них пряталась дикая утка, а охотничьи гены Чоко дали знать о себе именно сейчас, не зря ведь питомник славился лучшими помощниками в этом деле. Утки в кустах (к разочарованию пса) не оказалось, однако и пусто там не было. Сгорбленный силуэт на бетонной плите недовольно повёл плечом, прошипел что-то и шарахнул о камень стеклянной бутылкой. Та звонко покатилась по плите, кажется, расплёскивая остатки своего содержимого. 

Михаил, поморщившись, оттащил лабрадора в сторону. Напивающийся в кустах бродяга был чересчур нежеланным в этот вечер гостем. Делить с ним берег, из года в год занимаемый по традиции, не хотелось. Какого чёрта именно сегодня сюда занесло кого-то постороннего?

– Чоко, ко мне! Наверх! 

Подъём был резким, сбоку отвесной стены над рекой виднелась тропа, выложенная камнями и металлической сеткой, укрепляющей склон. Хруст и скрежет под подошвами кроссовок слился с шумом гневных мыслей в голове. Из-за надравшегося оборванца он впервые поднялся на ненавистный холм и с оцепенением замер у ограждения. 

Здесь. 

Она забрала с собой его старый походный рюкзак, неряшливой кучей дома вытряхнув из него все вещи, но набросала внутрь три десятка крупных камней на берегу. Потом, как едва отчётливо показали камеры на заборе автостоянки, она трижды бледным призраком промелькнула в кадре, больше часа бродя взад-вперёд, словно мучительно размышляла о чём-то, затем застыла на месте, бесконечно долго смотря в далёкую волнующуюся черноту реки. На узкой спине уже был непомерно большой для её хрупкого тела рюкзак, но он словно не тяготил девушку своим весом, более неподъёмным ей наверняка казалось то, что творилось у неё внутри. Она поднялась на носочки потрёпанных белых кед, в которых ушла той ночью, медленно, но решительно перегнулась через перила и... Бац! 

Михаил вздрогнул. Эту размытую видеозапись он пересматривал восемь раз, первое время отказываясь верить в то, что происходившее на ней было правдой, однако никаких звуков в видео никогда не было, а сейчас же – резкий звон стекла, да ещё и вперемешку с сиплым приступообразным кашлем вмешался в поток воспоминаний, дополненных воображением.

Чоко снова заинтересованно навострил уши и взглянул на хозяина с немым вопросом в блестящих карих глазах. Скрипя зубами, Михаил шагнул к концу тропы, вглядываясь в тёмное нагромождение бетонных плит, от которого вдруг отделилась человеческая тень. Пожалуй, всё тот же пляжный выпивоха решил размять ватные ноги, но оступился, пошатнулся, завалился набок и, резко вскинув руки, попытался найти точку опоры, чтобы перекатиться на живот и свернуться клубком. Всё это смотрелось бы даже забавно, но он продолжал хрипеть, кашлять и напряжёнными руками судорожно сгребать под себя гальку. 

– Жди здесь, – не спуская с неизвестного глаз, хмуро наказал псу Михаил, а сам заскользил по тропе вниз. 

На работе он успел всякого насмотреться, поэтому удивить врача скорой помощи было сложно, впрочем, как и разжалобить в случае, когда кто-нибудь симулировал заболевание, однако у человека, беспомощно свернувшегося на голом песке и камнях, такой цели уж точно не было.

– Эй, мужик, что случилось? – склонившись над ним, спросил Михаил, встряхивая того за плечо. Дыхание у выпивохи было шумным, сиплым, даже свистящим, частым – грудь наверняка ходила ходуном, но дышал он поверхностно, совсем непродуктивно. 

Врач негромко сматерился, место и время были не самыми подходящими для выяснения причин такого состояния. Серые сумерки, на холме ощутимо разбавленные светом парочки фонарей, здесь практически полностью сожрала темнота. 

Крепкие руки перевернули больного на спину и привычно принялись за работу, а в голове цепочкой понеслись мысли: «В сознании и пока дышит, но тяжело. Бронхообструкция? Инородное тело в верхних дыхательных путях? А может, чёрт его дери, спонтанный пневмоторакс? Нужно оценить проходимость... гемодинамику... Какого цвета кожа? На ощупь влажная. Он весь трясётся. Тахикардия, пульс слабого наполнения. Давление наверняка низкое. Шок? Кстати, от него особо и спиртом не несёт, наоборот чем-то сладким. Чего он там налакался, придурок? Да какого хрена так темно!»

Яркий белый свет фонарика смартфона выхватил из темноты страдальчески скорченное, но на удивление молодое лицо. Расширенные зрачки тут же скрылись за тяжёлыми зажмуренными веками, из-под которых потекли слёзы, светлые кудри сбились в паклю, а неправдоподобно алые пухлые губы, покрасневшие отёчные скулы и язык выдали проблему с потрохами. 

– Наташ, это Кацен, – решительно набрав короткий номер, быстро заговорил в трубку врач. – Я сегодня выходной, но тут парнишку нашёл. Похоже на анафилактический шок. Да, почти уверен. Нажрался чего-то неизвестного, я в темноте пока не понял. Мы в районе четвёртого съезда с Заводской, почти у самой воды. Быстро, Наташ, он уже никакой! На связи! 

Громкий скулёж за спиной указал на то, что Чоко в кои-то веки ослушался хозяина и не стал дожидаться того в стороне, а прибежал за ним следом и встревоженным комком прижался к его плечу. Телефон полетел на песок. Начинались самые тяжёлые минуты ожидания помощи коллег, ведь голыми руками Михаил справиться здесь не мог. 

– Ложись давай, здоровяк, поможешь, раз пришёл. 

Он подозвал пса и уложил его около незатихающего парня, дрожащие ноги которого закинул лабрадору на широкую спину, так что те приподнялись над землёй. Сам же – повернул голову пострадавшего набок, выдвинул вперёд нижнюю челюсть, послушал, как тот дышит. Немного времени у них ещё было, но отёк наверняка усугублялся. 

«Даже резать нечем. В кармане только ключи», – рассерженно подумал он, привычно прикидывая, где лучше было бы рассечь гортань, чтобы помочь бедолаге продержаться ещё немного, однако тот вдруг резко вздрогнул, отталкивая от себя врача, опёрся на плечо. Через мгновение его стошнило. 

– Тс-с, высоко не поднимайся, голову не запрокидывай, держи вот так, набок, да, молодец, – поддерживая его затылок, шептал Михаил. – Аллергии есть у тебя? Впервые такое? 

Парень, сипя, зашмыгал носом, и, конечно, ничего не ответил, тратя все оставшиеся силы на частое шумное дыхание. Всё его лицо было дрожащим и мокрым от пота, слёз и слюны, прохладные руки судорожно стискивали растянутую футболку на груди. 

Странная ситуация. Что он забыл здесь среди ночи один на один с каким-то пойлом в бутылке? В такую погоду и в такое время в этом захолустье обычно ни души, поэтому, если бы не Михаил с попыткой помочь ему, то...

– Ещё один, что ли, мать твою, – вдруг осознав запланированный исход событий, с нескрываемой злостью прошипел врач. – Это место так и манит, чтобы умереть, да? А вы и выбираете то, что страдания быстро облегчит. Вот молодцы! А нам потом жить каково? 

Парень на несколько секунд затих, и Михаил с готовностью сжал в кармане самый маленький ключ от почтового ящика – из всех он был наиболее острым, – но, к счастью, использовать его не пришлось. Больной снова раскашлялся, а вверху, на дороге, послышалось громкое шуршание шин и тарахтение мотора подъехавшего авто. Реанимационная бригада приехала за шесть минут: не рекордное, конечно, время, но этому парню, пожалуй, сегодня повезло дважды. 

Громко позвав коллег, Михаил уступил им место. Сумки с лекарствами и аппаратами выстроились в ряд у слабеющего на глазах тела. Более тщательный осмотр не поменял диагноза, поэтому введение адреналина, преднизолона и внутривенная инфузия проводились параллельно с интубацией трахеи. 

– В БСМП заберём, надеюсь, оклемается. Вовремя ты его подловил, – хлопнув Михаила по плечу, заметил Игорь Сергеевич, уже немолодой маститый реаниматолог, который и возглавлял бригаду. – Сам-то в порядке? Как ты тут вообще в это время оказался? 

– Вышло так, я вон просто с псом гулял, а то он дома засиделся совсем, – мужчина кивнул на Чоко, который успел ласково прижаться к ногам одной из медсестёр. – Скажите лучше, сейчас в реанимацию, потом куда? 

– Не будем загадывать, Миш. Если интересно – звони завтра. 

Он снова кивнул и придержал пса за ошейник, чтобы тот не мешал отъезжавшему автомобилю. Было в этом что-то неимоверно грустное. Обычно это он заполнял документы или суетился рядом с пациентом в машине, планируя, куда и как определить его для дальнейшего лечения, а сейчас врач провожал белую «карету» долгим немигающим взглядом, словно отправил в ней кого-то близкого навстречу пугающей неизвестности, где была лишь надежда на других, людей в масках, перчатках и белых халатах, проводящих на работе тяжёлые бессонные ночи. 

– Вот бы всё это оказалось не зря, – тихо вздохнул Михаил, когда машина скрылась из виду, и перевёл взгляд на вдруг разулыбавшегося лабрадора. – А ты где поводок потерял, негодник? 

Пёс коротко гавкнул и подошёл к одному из облезлых кустов, на ветвях которого потерянный предмет растянулся унылой змейкой. Застёжка на поводке давно уже ослабла, поэтому в доблестном порыве помочь хозяину (а может и спасти его) лабрадор умудрился сломать её окончательно. 

Обойдя нагромождение бетонных плит, Михаил снова включил фонарик на смартфоне и присел на корточки у того места, где раньше выпивал увезённый парень. Мысль о бурде, вызвавшей анафилаксию, а также об умышленности её употребления не покидала его. Первая бутылка оказалась недопитой, именно она закатилась под плиту, когда врач застал на своём обычном месте непрошеного гостя. Вторая же была пустой, но с разбитым дном, будто им в порыве злости ударили по плите, пытаясь раскрошить стекло на куски. Вокруг горла небольшой коричневой бутылки был обвязан кожаный шнурок с кулоном в виде тёмно-красного неровного камушка, на уцелевшей этикетке изящной золотистой вязью было выведено безобидное «Kriek lambic». 

«Вот это я понимаю, аллергия на вишню», – со вздохом подумал Михаил, фотографируя свою находку и высылая её с пояснением вдогонку Игорю Сергеевичу. Может, принципиальным для самого реаниматолога это и не было, но детали истории казались всё более странными. 

2. «Р+Д»

Впервые за последнее время он спал крепко и безмятежно, не видя не просто тех снов, которые могли бы на весь день выбить его из колеи, а вообще никаких – просто успокаивающую монотонную рябь под закрытыми веками. 

Из затянутого москитной сеткой окна пахло петуниями. Длинное прямоугольное кашпо с ними неделю назад устроила на подоконнике соседка, трудолюбивая старушка Марья Алексеевна, сад которой слыл самым живописным и ухоженным в их районе. Солнечный свет мягко рассеивался голубыми занавесками, но единственный луч, обошедший воздушное полотно, отразился от наручных часов на низенькой тумбочке и метко нарисовал «зайчика» на спине дремлющего у дивана лабрадора.

Тело было расслабленным, отдохнувшим, полным сил, каким-то настоящим. Сердце билось ровно и неторопливо, осознавая свою значимость и наполняя сосуды теплотой беспрерывно пульсирующей крови, кожа чутко ощущала приятную шершавость ткани и малейшее дуновение ветерка, каждый сустав и каждая мышца знала точный момент, в который должна сработать, лёгкие бодряще наполнял свежий воздух с ароматом цветов. Михаил медленно сел, сбрасывая покрывало, осмотрел свои руки и ноги, ощупал лицо, шею, грудь так, будто знакомился с самим собой впервые. Невероятное дело, однако. Давно он не чувствовал себя таким по-настоящему живым. Желудок, пользуясь случаем, заурчал от голода, выпрашивая еду, и тем же самым вот-вот собирался заняться Чоко, уже приоткрывший свои лучистые глаза и скосивший их на хозяина, бодро разминающего спину и плечи. 

Завалявшийся на верхней полке кухонного шкафчика зелёный чай вместо пережжённого кофе, глазунья с сосисками и овощной салат вместо бутерброда, музыка по старенькому радио вместо угрюмого молчания – таким был сегодняшний завтрак, не оставляющий сомнений: вкусы и цвета казались более яркими, а на душе стало легче и спокойнее, будто разрешился давно мучавший его конфликт. 

Нормированностью труда и адекватностью графика его работа и не пахла, отчасти, по его же инициативе, поэтому до очередных рабочих суток оставалось девять часов, в которые он собирался вместить несколько важных дел, и первое из них было обязательным. 

Белая рубашка и бежевые летние брюки, к которым он не прикасался со дня покупки, оказались ему великоваты, но несмотря на то, что за последние месяцы он изрядно похудел, Михаил всё равно отличался крепким телосложением и завидно выделялся на фоне едва ли не всех мужчин, с которыми работал. С такой выматывающей профессией и уходом за домом с участком не нужно было даже ходить в тренажёрку, где вылощенные красавчики раскачивали мышцы ради фотографий у зеркала и восхищённых писков безмозглых девиц. 

Большой букет белых хризантем наполнял нежным ароматом весь автобус, привлекая к держащему его мужчине внимание мило улыбающихся женщин всех возрастов. Пожалуй, Михаил выглядел романтиком, спешащим на утреннее свидание на летней веранде кофейни, но остановка, на которой он сошёл, быстро стёрла со многих лиц блаженные улыбки. 

На городском кладбище было солнечно, тихо, даже умиротворяюще, сейчас оно не вызывало запредельной тоски и боли, а выглядело лишь местом светлой и доброй памяти о тех, кто покинул этот мир. Кругом пахло молодыми елями и кедрами, высаженными вдоль главной аллейки из серовато-жёлтых плиток. Негромко и размеренно ударяли в колокол маленькой белой церкви на холме за высоким витым забором, и этот звук казался маятником, усмиряющим суетливые мысли. 

Михаил нашёл нужную дорожку и позолоченную оградку с тоненькой берёзкой за ней, поставил букет в одну из вазочек у красивого памятника, засмотрелся на выгравированное на нём фото. Он выбрал его сам, а остальные и не возражали, ведь этот портрет оказался лучшим из всех. Её взгляд был нежным и смеющимся, с лёгкой ноткой озорства, улыбка вырисовывала ямочки на круглых щеках, пушистые брови приподнимались изящной дугой, а локоны длинных прямых волос укрывали узкие плечи в оборках летнего платья. Он сделал это фото во время их путешествия на море, через две недели после свадьбы. Тогда она была в долгой интермиссии, ни разу не прикоснулась к запасу привезённых с собой таблеток, и каждый день казался таким тихо счастливым, что хотелось остановить время и зациклить эти дни до чарующей бесконечности.

Дома всё стало хуже, реальность напомнила о себе чередой гипоманиакальных и депрессивных фаз, и если с первыми мириться было чуть проще, то вторые всё увереннее становились тяжёлым бременем для них обоих. Спустя месяц с небольшим она не смогла нормально работать, её попросили уволиться по собственному желанию и заняться своим здоровьем. С тех пор он контролировал каждый её шаг и анализировал каждое слово, срывался домой после подозрительных звонков, за что получал выговоры и угрозы от начальства, следил за тем, чтобы она принимала лекарства, всё чаще водил её по знакомым врачам, которые вскоре начали настаивать на госпитализации в местную психиатрическую больницу. Коррекция специалиста под круглосуточным наблюдением персонала давала временное облегчение: она расцветала счастливой улыбкой и надеждой в ясных глазах, до боли обманчиво казалась прежней, здоровой, ведь жуткие симптомы отступали, прикидываясь страшным сном, который исчезал после пробуждения в солнечное утро. Но после затишья ужасы возвращались и били с утроенной силой. Она напоминала размытый силуэт на воде, зыбкую тень, не имеющую ни желаний, ни эмоций, ни чувств, кроме одной лишь бесконечной необъяснимой печали, окутавшей её коконом беспочвенного самообвинения, уверенности в собственной никчёмности и бреда о прижизненном распаде её тела. И пускай её мысли о суициде, как и все прочие, текли замедленно, долго не оборачиваясь попытками, но зрели неотвратимо.

До свадьбы они были знакомы три года. Всё происходило правильно, обыденно, «как у всех»: вместе заканчивали медицинский университет, встречались, влюблялись, начинали трудиться по профессии, снимали тесную, но уютную квартирку около парка, с бьющей через край энергией расписывали свою жизнь наперёд. Однако у болезни были свои планы – она дебютировала в двадцать четыре года и укоренилась в здоровой, казалось бы, психике молодой и полной сил девушки. И Михаил долго боялся признать то, что эндогенные душевные болезни страшны своей непредсказуемостью, их не пресечь, не купировать моментально, с ними приходится мириться, волочить за собой неподъёмной ношей, приправляя каждый день жизни таблетками разных мастей, чтобы создать видимость нормальности, выиграть немного оказавшегося заоблачно дорогим счастливого времени. 

Так в чём же дело? Стоило ли корить себя за то, что было неизбежно? 

Михаил знал, что женился осознанно, обещая себе и всем вокруг, что станет ей надёжной опорой, защитит от любых бед, но переоценил свои силы. И здраво было полагать, что он вовсе не был виноват в том, что случилось, ведь не мог её вылечить, хотя старался поддерживать в этой невидимой другим войне, но со временем и он устал. Устал и потерял бдительность, про себя жестоко назвав это безразличием и малодушием. 

– Прости, что не уберёг, – шепнул мужчина, очертив на выгравированном портрете локоны её волос, но с грустью заметил, что совсем забыл их мягкость, как и звучание заливистого смеха и прикосновение тёплых обласканных губ. – Прости и отпусти меня. 

***

– Столяров теперь меня ненавидит! – встретив Михаила в коридоре на первом этаже их подстанции, сразу же заявила Ольга и сняла солнцезащитные очки, оставившие под собой забавное более светлое, чем остальная кожа, пятно на её загорелом лице. – Привет! Отдохнул хоть? А то на предыдущей смене глаз не сомкнул, я всё помню!

– Отдохнул, не беспокойся. Выходной оказался даже чересчур скучным. Что там со Столяровым? – вздохнул врач, пропуская медсестру в раздевалку. 

Ольга была взрослой сорокалетней женщиной с приличным стажем работы за плечами, но её стрижка, с каждым месяцем оставлявшая на голове всё меньше волос, в итоге сделала её похожей на мальчишку, к тому же довольно шумного и непоседливого. 

– Да мудак он озабоченный. Вот и всё.

– Я тебя предупреждал. На дачу с баней красивых женщин просто так не приглашают, – усмехнулся Михаил, натягивая летний спецкостюм. – Хотя тебя вон не смущают совместные переодевания.

– «Красивых», значит? – Ольга тут же повисла на дверце его шкафа, картинно облокотившись на неё правой рукой, и соблазнительно выгнула чёрную бровь, но, выдержав двусмысленную паузу, расхохоталась. – Ой, Кацен! Я тебя уж точно как женщина не интересую. Да и никто другой, думаю. Так дай хоть мне на плечи твои могучие поглядеть, не жадничай!

– Смотри, но только издалека. Я тут, похоже, больше твоего стесняюсь. 

– Ох, Миш, – она медленно отошла к своему шкафчику с нежной улыбкой на дрогнувших губах, – чего тебе, дорогой, стесняться? Молодой, умный, красивущий, хозяйственный и при этом всём ничейный. Когда ситуацию исправлять будем, а? К тебе половина наших незамужних девчонок неровно дышит. Завоёвывать не придётся, просто выбирай любую!

Он ничего не ответил, отряхивая с синих штанов примагнитившиеся ниточки, и мельком, даже не отдавая себе отчёта, глянул в зеркало на внутренней стороне дверцы шкафа, будто проверяя слова Ольги.

Та, помолчав, вздохнула и негромко бросила:

– Извини.

– Всё в порядке.

Изменившаяся атмосфера ему вовсе не нравилась, ведь сегодня он в кои-то веки чувствовал какой-то маломальский покой без давившей на него тоски, поэтому надо было вернуться к прежней теме:

– Значит, Столяров больше не с нами? Поди уже поскакал выклянчивать изменения в графике, чтобы с тобой не пересекаться. Хотя к Зинаиде Ивановне хрен с таким подкатишь, она ненавидит поправки в расписании. 

– Да какие там графики... Больничный он взял, – набрасывая на плечи тонкий синий жилет, невинным тоном ответила Ольга. – Будет ожог кипятком лечить прямо на заднице. 

– Что, прямо на ней? 

– На ней родимой. 

– А ты опасная, – фыркнул врач, прихватывая телефон из кармана куртки. 

За всё утро он так и не успел позвонить Игорю Сергеевичу, хотя, до вечера выкорчёвывая в саду сорняки, раз за разом мыслями возвращался к тому, что творилось на берегу прошлой ночью. Интересно, пришёл ли в себя тот парень? Установили ли его личность? Выяснили что-нибудь ещё? 

Ольга увлечённо рассказывала о своей младшей дочке, которая осенью собиралась в первый класс и выпрашивала у матери дорогущий подарок по этому поводу, а ещё о том, что тоже постарается бросить курить, но, пожалуй, не сегодня – на следующих выходных. По дороге к старшему фельдшеру, у которого надо было забрать кое-что из нового инвентаря, к ним присоединился и санитар-водитель Негодин, интеллигентный седой мужичок с настоящими гусарскими усами и колоритной татуировкой в виде саламандры на предплечье. 

Смена оказалась по традиции непредсказуемой и загруженной. Вызовы их бригаде поступали с незавидной регулярностью, поэтому поесть и передохнуть всем троим удалось во втором часу ночи. Купив остатки выпечки в крошечном круглосуточном кафетерии напротив подстанции, Михаил по традиции набодяжил кофе на их общей «кухне», где сейчас было пусто, подсунул сонной Ольге булочку с маком и её любимый фруктовый чай, а затем отправил медсестру в комнату отдыха. Негодин покурил в окно за компанию и углубился в чтение забытого кем-то журнала. 

«Прости, у нас тут кошмар какой-то, ответить на звонок нормально не могу!» – с экрана смартфона вещал Игорь Сергеевич, впрочем, не поясняя, что именно у него приключилось посреди ночи. – «Если ты по поводу того парнишки с аллергией, то загляни завтра в токсикологию, его из реанимации туда перевести решили, Гошка вести будет. На поправку идёт быстро, дня через три выпишут, наверное».

Михаил, сам того не заметив, улыбнулся этой новости, правда, свою миссию он пока не считал выполненной до конца. Серьёзного разговора бедолаге было не избежать. 

Остаток смены «радовал» разнообразием: у одного – «нестерпимые» боли в ухе, беспокоящие, оказывается, вторую неделю, у второго – температура тридцать семь и четыре с насморком, у третьего – носовое кровотечение после дворовой драки, у четвёртого – «острейшие» боли в груди и спине, оказавшиеся банальной межрёберной невралгией, а ещё три случая кишечной инфекции, два случая извлечения подвыпивших бездомных из канавы, один голодный обморок у Ольги, полпачки выкуренных сигарет у Негодина.

Закончив работать в седьмом часу вечера, в токсикологию Михаил не пошёл, отложив это мероприятие до утра, когда ломота в спине и синяки под глазами станут поменьше. Наивное, конечно, ожидание, но спокойный сон без сновидений был самым желанным вознаграждением за труд. Однако, угнездившись на своём диване в полумраке спальни, он долго вертел в руках чужую, случайно оказавшуюся у него вещицу. Камешек на кожаном шнурке по цвету и форме напоминал распластанную вишенку, его грани были совершенно гладкими, а на самой плоской поверхности подвески кто-то выцарапал банальное и всем понятное: «Р+Д». Выходит, всему виной были любовные страдания. Что ж, некоторые вещи в этом мире, действительно, вечны...

Утром шнурок оказался обвязанным вокруг его кисти, а сам камешек мирно покоился в ладони, согретый теплом его кожи. Сны всё-таки были, но не пугающие – странные и какие-то неоднозначные. Они бурлили тенями образов последних дней, но искажали их, переиначивали, вызывая томительное волнение, которое развеялось лишь в больнице, когда на ничего не подозревающего Михаила, протиснувшегося в коридор отделения, обрушилась хохочущая туша давнего друга, будто всё утро ждущего его за ближайшим углом.

– И кто это такой к нам пожаловал? Мужчина, а куда Вы прёте в неприёмные часы? – Георгий Игоревич, всерьёз называть которого настолько официально было попросту невозможно, с энтузиазмом набросился на гостя, стискивая его в объятьях. – Я тебя год не видел! Год! Слышал от отца иногда, но не больше. Хоть бы раз рожей своей тут посветил! 

– А что ей светить-то? У вас проблемы с электричеством? – Михаил толкнул друга в плечо и улыбнулся. – Сам в семью-работу упёрся, а я виноват теперь? 

– Виноват! Ещё как виноват! Ты меня, предатель, тогда с Ленкой свёл! И всё, тут же пришёл конец моей голодной холостяцкой жизни! Посмотри, в кого я теперь превратился! – Он драматично потряс руками и хлопнул себя по животу. – Она меня как на убой кормит, жить так больше не могу.

Хотя Гоша никогда не отличался стройной фигурой (как, впрочем, и высоким ростом, развитой мускулатурой и хорошей успеваемостью в университете), Михаил заметил, что тот и правда стал пухлее и как-то... потешнее. Его рыжеватая всклокоченная шевелюра сама по себе служила предметом шуток, а вкупе с округлившимся румяным безволосым лицом ещё и придавала ему детского очарования. 

– Она кормит, а ты и кормишься, – Кацен хмыкнул и потеребил друга за щеку. – С большой-большой радостью. 

– Ух, собака! Пожалел бы хоть раз! А то мне уже цветная капуста и сельдерей снятся с очень осуждающим видом, знают, что я завтра борща и котлет наверну, полночи сегодня от них нотации выслушивал. К психиатру сходить, что ли... – Гоша крутанулся в сторону ординаторской, скрипя по полу резиновыми тапками. – Кстати, о психиатре. Ты же из-за молчуна сюда пришёл? 

– Молчуна? – переспросил Михаил, закрывая за собой дверь кабинета. 

– Вроде того. Сейчас расскажу. Занятный такой, ещё и с именем повезло. Так-с. Зорин Родион Романович, – прочитал он, вытащив из папки на своём столе растрёпанную историю болезни, раскрыл её, перелистнул несколько исписанных страниц. – Родя у нас неразговорчивый, хотя послушный малый. После такого отёка, конечно, сразу не заговоришь, но он особо и не пытается, зато ведёт себя хорошо. Капельницы не выдирает, медсёстрам не грубит, много спит, самостоятельно ест и смотрит в окно. К родителям очень равнодушен, хотя те из кожи вон лезут. С аллергологом «дружит» с детства, даже наш консультант его узнал. Парень в разной степени реагирует на большой перечень аллергенов, о чём, со слов матери, прекрасно знает и старается их избегать. Хуже всего переносит...

– Вишню?

– Вот именно, – важно поднял указательный палец Гоша. – А анафилаксия на вишню штука, между прочем, исключительно редкая. Аллерголог подтвердил, у него такой случай в практике тоже первый, аж статью в журнал писать собрался, научный проныра. В общем, о парне. Учитывая, что он был в курсе своих проблем, а ты нашёл его ночью в безлюдном месте в обществе вишнёвого пива (кстати, очень дорогого), это наводит на мысли о... – Он запнулся, отводя взгляд от друга, хотя понимал, что тот догадался самым первым. – О преднамеренности...

– О попытке суицида, – прохладным тоном исправил Михаил. – Психиатр приходил? 

Георгий нервно сглотнул, узнавая этот стальной оттенок в его голосе.

– Дважды приходил, но на контакт наш парень не идёт. Просто не отвечает на вопросы и всё, внешне спокоен, даже чересчур. А вот мать у него, конечно, всполохнутая. Понятно, что переживала, когда сын неделю назад свалил в неизвестном направлении, в больницы и морги звонила, это да, кстати, так на нас вчера и вышла. Но у неё там, похоже, целый культ личности «её мальчика». В школе был отличником с идеальной дисциплиной, побеждал во всех олимпиадах, готовился в столицу махнуть учиться, но в последний момент передумал, про бухло с сигаретами не слышал, встречаться начал с «очень положительной девочкой», с которой дружил со средней школы, пишет картины маслом в свободное время, месяц назад юрфак закончил. Прямо чудо-чудное!

– Лет ему сколько?

– Двадцать три исполнилось, как раз два дня назад. Хорошо отметил, что и говорить, – добавил Гоша с косой ухмылкой. – Его предки здесь уже с утра пораньше ошиваются. Очень хотели тебя увидеть, ты ж их герой. 

И правда, стоило ему сказать это, как в дверь ординаторской тихонько поскреблись, впрочем, сразу после этого в кабинет без спроса протиснулась раскрасневшаяся улыбающаяся женщина в квадратных очках, а за ней – скромного вида чуть смущённый и начинающий лысеть мужчина. Парочка выглядела слишком уж карикатурно. 

Мамаша пациента оказалась всезнающей разговорчивой особой, по жизни уверенной лишь в своей правоте, действительно сыпала фразочками вроде: «наш милый мальчик», «наш бедный Родя», «всегда был таким умницей», «лучший в классе», «всё у него всегда получалось», «я в него всю душу вложила», «даже не знаю, как так вышло, я его не так воспитывала», «да это дурная компания какая-нибудь надоумила», «я прочитала, что надо ему вот эти анализы ещё сделать», «а этого лечения точно достаточно?», «а может МРТ головы?»... Папаша слушал её тираду молча, посматривая на врачей и свою жену неловко, но не смел перебивать её, только сдержанно пожал Михаилу руку и отошёл к двери, уступая женщине место. Та выговаривала слова благодарности вперемешку с советами по лечению и недоумевала, почему без неё до всего этого не додумались, искренне не замечая потяжелевшего взгляда спасителя её сына. Его относительно мирный настрой всё увереннее заменялся раздражением, зыбко граничащим с гневом, поэтому, перебив бесконечный трёп мамаши и чуть скосив глаза на друга, он зашагал к выходу, обронив:

– Мне нужно увидеть пациента. 

– С-седьмая палата для выздоравливающих, – запнулся Гоша, пускаясь за ним следом. 

Что-то в напряжении Михаила ему не нравилось, и, хотя необдуманными поступками тот никогда не славился, врач отделения просто не мог не проконтролировать этот визит, ведь он отвечал за всё, что происходило с его подопечными в больнице. И хорошо, потому что, когда Кацен дошёл до нужной палаты и распахнул её дверь, от него испуганно отпрыгнула моющая пол санитарка: настолько мрачным и до мурашек на коже рассерженным выглядел этот мужчина. 

Пациенты, которых оказалось в палате четверо, удивлённо свернули шеи в сторону вошедших, хотя нет, не все. Один из них, парень, полулежащий на самой дальней от входа койке, медленно, почти незаинтересованно, оторвал глаза от книжки, которую придерживали его согнутые в коленях длинные ноги. Правда, увидев решительно направившегося в его сторону мужчину, отнюдь не блещущего радостью и дружелюбием в глазах, он поднялся с подушки, на которую опирался спиной, и сел на кровати. Родители и врач замерли у входа в палату. Георгий напряжённо ждал, что будет дальше. Мамаша пациента продолжала улыбаться, но ровно до тех пор, пока Михаил не дошёл до её сына, широко распахнул окно и ровным тоном сказал: 

– Прыгай. 

В палате стало совсем тихо, всеобщее недоумение будто превратилось в нечто осязаемое и сконцентрировалось вокруг двоих – светловолосого бледноватого парня, карие глаза которого удивлённо расширились, а губы начали подрагивать от накатившего смятения, и мужчины, придерживающего створку открытого окна и пасмурной серостью в глубине зрачков глядевшего ему в душу.

– Прыгай, приятель. Четвёртый этаж, внизу асфальт. Можно и убиться, и покалечиться. 

Мамаша ахнула, испуганно прижав к лицу затрясшиеся руки. У пациента нервно дрогнул кадык, пальцы стиснули закрытую книжку до белизны в суставах, губы поджались, но позволили вырваться из груди отрывистому вздоху. 

Изначально Михаил хотел поговорить с ним по-человечески, помочь хоть немного разобраться в его проблеме, ведь вовсе не был бессердечным негодяем, а ещё слишком хорошо запомнил ночь их первой «встречи». И как парень беспомощно вздрагивал, лёжа на камнях и песке, и как тряслись от бесконечного кашля его узкие плечи, и как он жалостливо шмыгал носом, а по его щекам текли слёзы. Вряд ли это всё было только от страха или боли.

Ответ, как казалось Михаилу, был прост и банален. У «Р» явно не клеилось с «Д», а вкупе с дурным характером мамаши, которая, он был почти уверен, доставляла парню больше проблем, чем поддержки и радости, это могло толкнуть его на идиотский поступок на пляже. 

Душевного разговора не вышло, Кацен и сам не заметил, как превратил свой визит в пытку.

– Не хочешь? Хорошо. – Он нырнул пальцами в нагрудный кармашек рубашки, достал из него красный камешек на шнурке и бросил его хозяину. – Тогда будь мужчиной. Найди в себе силы нормально разобраться со своей девушкой, вали от родителей и живи, как тебе нравится. 

Парень вздрогнул, когда кулон упал на кровать к его ногам, и судорожно соскрёб его с белоснежной простыни, чуть не разодрав её ногтями, – не хотел, чтобы кто-нибудь ещё увидел важную для него вещь. 

Со стороны дверей послышался ещё один «ах», и мамаша пациента всё-таки упала в обморок. Ну, как сказать, «упала», – подхватить её на руки успел насупившийся, но всё такой же молчаливый муж.

3. Аленький цветочек

Ольга раскладывала по тарелкам кусочки домашнего пирога и разливала по разношёрстным кружкам ягодный морс. Сегодня отдохнуть им удалось пораньше – около полуночи. Настроение у медсестры было на удивление приподнятым, загорелое лицо озаряла ненавязчивая и искренняя улыбка, а песенки, которые женщина напевала себе под нос, были по большей части про любовь. 

– На свиданку ходила, что ли? – не отрывая глаз от газеты с кроссвордом, хрипло поинтересовался снова угодивший в их смену Негодин и задумчиво завис на длинном сложном слове, не зная, как к нему подступиться. 

– Ходила, представьте себе. И очень удачно. Море приятных впечатлений. Всем рекомендую, – усмехнулась она, подвигая угощение обоим мужчинам, но водитель всё сражался с непонятным словом, а Михаил выглядел отстранённым, весь вечер размышляя о чём-то и возвращаясь к реальности только во время вызова. – Если не попробуете, я обижусь! Кузьма Петрович, ты же любишь мои пироги! Кацен, а ты чего тлен всемирный словил?

Михаил моргнул, оставил в покое зажигалку, которую бесцельно вертел в руках с тех пор, как выкурил положенную ему половину сигареты, и принялся за угощение. 

– Отсутствие критической оценки своего дефекта, – вздохнув, наконец-то прочитал вслух Негодин и взялся за кружку с морсом. – И что оно такое? 

– Анозогнозия, – без тени сомнения в голосе тут же выдал врач, а остальные присвистнули, когда слово стройно вместилось в ряд отведённых для него клеточек.

– Тебе бы, Миш, так же о себе любимом думать, как ты медициной поглощён. Всё да ты о ней знаешь, – проворчала Ольга, хватаясь за свой телефон. 

Сегодня она отвлекалась на него чаще обычного, не иначе как с кем-то переписывалась. Свой же мобильник брать в руки Михаил не хотел совсем. Сообщение от Гоши о том, что им надо как-нибудь встретиться наедине, выпить и нормально поговорить за жизнь, так и висело в соцсети проигнорированным. До него, конечно же, следовала нравоучительная тирада в реальности тем же утром, после всей этой неловкой ситуации в отделении. 

Михаил и сам тысячу раз уже раскритиковал себя за тот срыв, но отмотать время назад он никак не мог. Выходит, недавнее его ощущение успокоения было лишь поверхностным и пока зыбким, поэтому даже чужая история вдруг всколыхнула его не на шутку, да так, что он растерял всё своё хвалёное врачебное хладнокровие. А в работе на Скорой это качество ценилось наравне с физической выносливостью.

«Это непрофессионально. Опрометчиво. А если бы этот дурак взял и выпрыгнул?» – размышлял он, молча поглощая угощение. – «Хотя кто из нас двоих больший дурак? Там было ещё шесть пар глаз, причём две из них – наиболее пристрастные. Удивительно, как его родители не накатали на меня жалобу или вообще – заявление в полицию. Да и случись что, Гошку я бы подставил только так...»

Друг-то точно был здесь не при чём. А кто тогда? Чья заслуга в том, что его теперь крыло от одной только мысли о чужом суициде?

«Никто не виноват. Так случилось. Так бывает», – повторял он в мыслях, но то и дело вспоминал яркие карие глаза, подёрнутые то слезами, то страхом и смущением. Нет, парень не выглядел больным той самой депрессией, Михаил слишком хорошо знал её маски. На него навалились проблемы, кажущиеся непреодолимыми, но ведь если постараться разрешить их, вычеркнуть из жизни, последняя заиграет новыми красками. 

Четыре сложных вызова до рассвета прекратили его бесконечное самобичевание, да и дневные рабочие часы прошли суетно и как-то напряжённо. Казалось, что какие-то чёртовы магнитные бури, вспышки на солнце и лунные затмения (или какие там ещё отговорки придумывают пенсионеры?) обрушивали на больных то гипертонические кризы, то инфаркты с инсультами, то приступы глаукомы. Весь город болел и разными голосами умолял о помощи, и сутки спустя этого безумия в голове царил кавардак, заглушаемый лишь бесконечной усталостью души и тела.

***

Два десятка подрощенных бархатцев весёлой сочной зеленью топорщились из небольшой коробки в руках Марьи Алексеевны, которая, кутая худенькое тельце в самый красивый халатик, какой нашла в своём гардеробе, уселась на уличную скамейку под окнами дома. Понаблюдав чуток за работой соседа, который расчищал и огораживал место для клумбы, старушка прикрыла глаза и улыбнулась, подставляя лицо мягкому солнечному свету. У её ног, блаженно оскалившись и высунув розовый язык, разлёгся коричневый лабрадор.

Испепеляющая жара в последние дни куда-то испарилась, всё чаще было облачно, а под вечер накрапывал дождь, но сейчас, в послеобеденные часы, тучки вдруг расступились и позволили робким лучикам проскользнуть по угрюмо ждущей тепла земле. 

– Я тебе погодя ещё корневища жёлтых ирисов принесу. Видел такие поди где-то? Говорят, мол, цветы они болотные, а во дворе – диковинка такая, – монотонно заскрипел голос Марьи Алексеевны, и Михаилу пришлось поднять голову и навострить уши, чтобы расслышать её слова. – Садить пока не сезон, как-никак конец июля, но мы их осенью пристроим и укроем на зиму. Весной они проснутся, прорастут, и красота будет. Ох, Сёмушка перед тем, как уйти, лилии посадить успел, а я вот – ирисы. Будут они вместо нас за тобой, милок, присматривать.

– Ох, баб Маш, ну чего ты заладила? Да, коленки болят и сердечко пошаливает, но если б ты за ум взялась и перестала в своих грядках на жаре копаться...

– Да как я могу, Мишенька, это же радость единственная. Цветы да грядки, да Лидочка в гости забегает, – прокряхтела старушка, помахивая худыми ножками, обутыми в красные резиновые тапочки. – Это вам, молодёжи, кажется, что мы за жизнь наработались так, что будем всю старость на боку лежать и телевизер смотреть. А вот и не так, дорогой, мы трудиться хотим до последнего. Уж ежели помру в саду, буду лежать там в цветах красивая, как нимфа, пока меня внученька не найдёт. 

– Ох и фантазёрка же ты, – хмыкнул мужчина, запястьем смахивая со лба пот (ладони в жёлтых резиновых перчатках были перепачканы землёй). – Да и какая из меня молодёжь-то? Тридцать второй год идёт. Как видишь, вместе с тобою тут в саду копаюсь.

– А это ты зря, – вздохнула соседка, противореча теперь самой себе. – Ты б лучше погулять куда сходил, девочку себе нашёл хозяйственную и разумную. Тут, конечно, можно далеко не идти. Лидочка моя разве не чудесная? И в доме всё сделает, и в огороде поможет, и глазки у неё, как у матери, синие-синие. Собачку твою вон проведывать заходит, когда ты на работе, так ты б её, может, позвал куда-нибудь в выходной? 

Михаил вздохнул и забрал коробку с цветами, чтобы погрузить каждый росток в приготовленную для него лунку. 

Разговор не впервые сворачивал в сторону прекрасной Лидочки, которая и правда забегала сюда пару раз в неделю, чтобы покормить Чоко и выпустить его погулять. Изначально доктор, конечно, попросил об этом саму Марью Алексеевну, ведь не только периодически её подлечивал, но и помогал таскать тяжести, чинить технику, делать мелкий ремонт, прикручивать карнизы для штор или доставать что-нибудь с самых верхних полок шкафов. В общем, просьба была уместной и не очень обременительной, но старушка решила немного подтолкнуть молодых людей навстречу друг другу, поэтому отправляла внучку, когда та оказывалась у неё в гостях. Странно, конечно, ведь они всё равно не встречались во время этих визитов девушки в его дом, однако недавно та осмелела и начала оставлять после себя знаки внимания. То что-нибудь вкусное возникало в холодильнике, то хаотично разбросанные в комнате вещи становились на свои места и лишались слоя пыли, то на сушилке вместо старого и обтрёпанного появлялось новое целое полотенце, то у Чоко лоснились кем-то вычесанные бока. 

Михаил относился к этим знакам несколько настороженно, ведь он не просил делать ничего лишнего. То же можно было сказать и о приносимых ему цветах.

– Свой дом с садом есть, – вдохновенно продолжала старушка, не обращая внимания на упорное молчание в ответ. – Детишек здесь растить хорошо. Свежий воздух, природа, много места для игр. Ну не чудо ли? Сёмушка о том же, наверное, думал, когда решил тебе всё оставить... Ты парень молодой, вот и задел для жизни счастливой уже есть...

Нет, о чём думал Семён Аркадьевич, буквально за полгода до своей смерти составивший завещание, Михаил не знал, но совершенно точно понимал, что он был для него не только соседом по дому и хорошим другом. Его ненавязчивая, но такая нужная иной раз забота напоминала врачу рано погибшего отчима, которого он заслуженно называл отцом и по сей день. 

Хотел ли старик для своего «приёмыша» именно такого счастья? 

Уйдя глубоко в свои мысли и делая работу механически, он опомнился, когда гостья завозилась, ища в кармашке халата телефон с большим экраном и крупными цифрами на кнопках. 

– Ох, время быстро бежит, – деловито ткнув пальчиком в боковую кнопочку доисторической коробушки, сказала она. – Четвёртый час пошёл. Настасья сейчас ко мне с дочкой нагрянет, а я даже чайник не поставила. Ты завтра с самого утра работаешь, Мишенька? 

Он кивнул и всё-таки постарался улыбнуться, когда Марья Алексеевна потрепала его по короткому «ёжику» тёмных волос, попрощалась и в сопровождении виляющего хвостом лабрадора пошла к калитке. 

И правда, прошло уже больше часа с тех пор, как он занялся клумбой, которая даже не входила в его сегодняшние планы, да и сидеть на корточках было уже тяжеловато: ноги затекли и начали неметь, а позвоночник сковала тупая боль. Хорошо хоть цветов для посадки осталась всего парочка.

– Да я реально старый, – буркнул он себе под нос, с хрустом разминая плечи и неустойчиво покачиваясь на пятках, но вдруг завалился набок из-за налетевшей на него громко лающей туши. – Чоко, засранец такой! Что творишь-то!

«Гав-аф!» – неубедительно оправдался пёс, вертясь около поднимающегося на ноги хозяина, но, «предупредив» его, всё же замер с опущенным хвостом и уставился в сторону калитки, переминаясь с лапы на лапу. Та звякнула так, словно её прикрыли. На выложенной маленькими плитами узкой дорожке послышались совсем тихие, какие-то неуверенные шаги. 

Пришёл посторонний? 

Михаил так и застыл с последним саженцем в обтянутой жёлтой перчаткой ладони, вглядываясь в бреши в кронах деревьев и кустарника, который окружал калитку и дорожку, создавая дополнительное зелёное ограждение и «коридор». Огненные лилии покачнулись, пропуская гостя вперёд, и тот, робко оглядываясь по сторонам, вышел к дому, но, когда увидел его хозяина, только охнул и нервно сжал губы. Зато лабрадор снова оживился, повёл носом по ветру и, постукивая хвостом, уверенно пошёл парню навстречу. Тот, нагруженный рюкзаком и пакетом, вздрогнул, отступил назад и чуть было не споткнулся о край одной из плиток.

– Чоко, уймись! Безопасно! – гаркнул Михаил, наспех пихнул последний саженец в лунку и направился к гостю, дрожащую руку которого уже обнюхивал лабрадор. 

Однако проверка прошла успешно, пёс узнал запах человека, завилял хвостом уже более расслабленно и лизнул смиренно протянутую ему ладонь.

– «Чоко» – это как «Чокопай»? – несмело обратив к хозяину пса беглый взгляд, вдруг тихонько спросил Родион.

Парень, который неделю назад выписался из больницы, а две недели назад пытался покончить с собой, выглядел хоть и несколько сконфуженным, но удивительно посвежевшим. Его чуть отпущенные русые волосы живописно разбросались по голове волнами и колечками, с лица сошёл аллергический отёк, прорисовав довольно тонкие и даже острые черты, из-под ярких глаз оттенка лесного ореха исчезла нездоровая синева, зато на скулах и около крупноватого носа с лёгкой горбинкой проступили бледные веснушки. Чистая фланелевая рубашка в крупную клетку с закатанными по локоть рукавами, тоненькие кожаные и плетёные браслеты на запястьях и нарочно порванные на коленях джинсы делали его похожим на подростка. Если бы Михаил не увидел Родиона в больнице, а лишь тогда, на пляже, то теперь бы не узнал его совсем.

– «Чокопай»? – хозяин пса на мгновение «завис», прокручивая в мыслях этот совершенно неподходящий после всего случившегося вопрос, но вдруг хмыкнул и улыбнулся. – Да, наверное. Считай, что это его полное имя. А ты...

– Я-я... – парень заикнулся и отдёрнул от лабрадора руку. – Там было открыто, и я зашёл без спроса. Приезжал вчера, но Вы, кажется, были не дома. 

– Чего ты хочешь-то? И нашёл меня как? 

Михаил сложил руки на груди и приподнял бровь, его губы выровнялись в прямую линию, а подбородок слегка вздёрнулся, но мужчина был спокоен. В его голове уже успели пронестись несколько вариантов, но парень не был похож на скандалиста, который хотел вломиться в чужой дом и расквитаться за поведение несдержанного негодяя в больнице, а ещё он пришёл один, без впечатлительной болтливой мамаши и явных угроз от неё в каком-либо виде. В общем, мирный и смущённый, Родион протянул врачу большой плотный бумажный пакет с пластиковыми ручками, который до этого держал сзади, стараясь скрыть его из виду. 

– Я хотел поблагодарить Вас... Вот.

– Во-первых, «тебя», – Михаил нахмурился, рассматривая пакет и не торопясь принимать его. – Во-вторых, учитывая то, на чём я тебя подловил, там может быть бомба, которая вот-вот сработает. 

– Н-нет же... – снова заикнулся парень, а его руки вздрогнули. Шутки, хоть и мрачной, в словах врача он не расслышал. – Там просто подарок за... за всё... Я очень... благодарен, а... Адрес мне сказал мой доктор, он...

«Ну, Гошка, ну, паразит. Ещё бы за ручку пацана сюда привёл. Хотя, я первый его подставил, поделом мне!» – справедливо рассудил Михаил, а Родион осёкся, заметив лёгкую улыбку на губах своего спасителя. Сегодня тот смотрел спокойно и внимательно, без странной неприкрытой враждебности, которую излучал в больнице. Только получив назад свой кулон, парень осознал, кто именно в тот день был перед ним, ведь ночью на пляже весь мир для него слился в калейдоскоп страха, боли, паники, чужих грубоватых прикосновений и сухой жёсткости камня. И вот голос, который он слышал в темноте, наконец, обрёл суровое лицо и сильное тело. 

– Михаил, – вдруг вздохнул парень и заговорил уже без дрожи и запинок. – Это просто благодарность за помощь. Я сделал ошибку и сожалею об этом. Просто возьмите... возьми его, я не буду надоедать больше. Мне ничего не нужно. 

Пакет повис в воздухе на вытянутой руке гостя, в голосе которого хоть и воцарилось спокойствие, но в глазах вместо неуверенности появилась лёгкая грусть. Он будто не хотел, чтобы знакомство закончилось так формально.

– Ладно уж. – Врач стёр со своих губ улыбку, но снисходительно заявил: – Если там что-то съедобное, то неси пакет в дом, будем расправляться с этим вместе. И велосипед лучше на улице не оставляй, загони во двор и калитку закрой на замок.

Парень тут же оживился и закивал, глянув на снова распахнувшуюся дверцу в сад, за которой и правда маячило колесо его приставленного к забору велосипеда. 

***

Родион задумчиво разглядывал узкий длинный коридор и маленькую кухню, но вопросов не задавал, хотя в частном доме оказался впервые. С поездками в деревню в детстве у него как-то не сложилось: бабушка жила в городе, была весьма деловой дамой и работала в своей фирме до самой смерти. Хотя, был как-то трёхнедельный отпуск в лагере на летних каникулах, где его поселили с совершенно незнакомыми ребятами в холодный полупустой кишащий тараканами коттедж, но вспоминать об этом неуютном месте парень не любил. Один только факт из того тягостного временного промежутка имел значение – в лагере он познакомился с Дашей. Оглядываясь на прошедшие с тех пор годы, теперь он чётко осознавал, что это знакомство положило начало всему самому лучшему и худшему в его жизни.

Из плотного пакета на кухонный стол перекочевали затейливо упакованные фрукты, дорогой чай и кофе, конфеты в коробке, модный заграничный сыр, вяленое мясо и коньяк. Чуткий нос лабрадора тут же оказался на уровне столешницы и заинтересованно затрепетал ноздрями. 

– Ты сытый, – напомнил псу Михаил, оттягивая его за холку, а потом вопросительно глянул на Родиона. – И зачем это всё? Решил опустошить родительский кошелёк?

– Я сам заработал. Недавно только уволился. Нужно... отдохнуть...

Говорил он негромко, иногда отрывисто, всё ещё немного смущался, но не увиливал от предложения задержаться здесь ещё немного, будто и сам на это рассчитывал. Интересно, как прошла первая неделя после выписки? Родители боялись на шаг от него отойти? Или запирали на долгие часы с психологом? А может, ещё раз обследовали в частной клинике с ног до головы? Михаил понимал, что не мог наброситься на него с такими вопросами, хотя само желание расспросить его обо всём казалось ему удивительным и даже каким-то неправильным, раздражающим.

– И ещё у меня недавно был день рождения... поэтому...

– Выходит, уже второй. И оба в один день, – резковато заметил мужчина, но вовремя одёрнул себя и продолжил осторожнее, попутно пытаясь накрыть на стол. – Ты... ты пока рассказывай что-нибудь интересное. Про учёбу там, работу, хобби, вкусы свои... Кстати, тебе же, надеюсь, всё из этого можно?

– Почти. Я алкоголь переношу плохо. И шоколад, – признался парень, садясь на один из белых деревянных стульев, и отодвинул от себя коробку конфет. – У меня от него сыпь страшная по всему телу.

– Тогда на твоей совести вон та шоколадка, – хмыкнув, кивнул Михаил на лабрадора, устроившего дружелюбную морду на коленке гостя, и тот с улыбкой погладил Чоко за ушами.

Мало-помалу Родион разговорился, и его манера речи оказалась очень приятной. Он больше не дёргался, не торопился, говорил просто и выразительно, хотя и не казалось, что он был тем рассказчиком-фантазёром, который собирал вокруг себя целую компанию и привлекал всеобщее внимание красочным бредом. В нём плескалась какая-то размеренность и аристократичная утончённость хорошего воспитания, но никакого налёта юридического образования, о котором честно признался парень, тоже заметно не было.

Кроме учёбы, последние два года он подрабатывал в магазине, делал кофе на вынос в крошечном ларьке и был секретарём и помощником одного маститого адвоката. Ну а диплом получил всего лишь месяц назад и решил отдохнуть до конца лета, неторопливо подыскивая себе постоянное место работы. Несколько лет назад он давал частные уроки английского старшеклассникам, ходил на курсы по акварельной и масляной живописи и в школу копирайтеров, а в выходные примыкал к группе волонтёров, которые помогали детским домам и ветеранам труда. 

«Ну прям ангел небесный», – про себя фыркнул Михаил, но в отличие от перечисления достоинств своего чада мамашей Родиона, от этого рассказа не веяло больным желанием похвастаться. Возможно, он и правда просто был таким, спокойным и сообразительным мальчишкой, и никакие дикие развлечения, вроде буйства в клубах и шатания в подозрительных компаниях, ему были не нужны. Хотя, чёрт его знает. Первое впечатление – штука неоднозначная.

– Если у тебя в жизни всё настолько неплохо, тогда как так вышло? – вдруг спросил мужчина вслух, и гость, сделавший глоток свежезаваренного чая, едва не облился из-за резко дрогнувшей руки, держащей чашку. – Да. Я про случай у реки.

Коньяк Михаил пить не стал, тоже ограничившись чаем и приготовленными бутербродами, поэтому разговор обещал быть трезвым и максимально объективным, но парень опустил карие глаза и замолчал.

– Ладно, я и без твоих объяснений уже почти понял. Зовут её как? Твою девушку.

– Даша, – с заминкой и совсем тихо ответил он, на всякий случай отставляя чашку в сторону.

А вот и вторая участница отношений «Р+Д».

– Что, совсем всё плохо? – мужчина понизил голос, повторяя его движение. – Неужели не смог найти другого выхода?

– Да свадьба у неё через месяц...

Вот и причина. Парня продинамили, оставив ни с чем.

«Он до последнего считал её своей девушкой, а там с кем-то другим дело дошло уже до свадьбы. Не понимаю, как у людей получается так изворотливо вести двойную жизнь? Сколько же времени ему пудрили мозги?» – глухо постукивая фалангами пальцев по столешнице, с сочувствием размышлял врач, но парень вдруг косо усмехнулся, а тон его странно изменился.

– Прикидываешь, как долго из меня дурака делали? – в карих глазах полыхнул огонёк, и стало понятно, что их хозяин вовсе не смирился с произошедшим, глубоко внутри он буйствовал и хотел справедливости. – Давай не будем об этом? Ты ведь не психотерапевт, правда? Это хорошо, конечно, ведь та дамочка в больнице меня жутко раздражала. Мне сказали, что ты врач Скорой, хотя не трудно было догадаться после... всего. 

Родион снова притянул к себе чашку, поднёс её к лицу и тёплым бело-цветочным боком прижал к своей щеке. «В частных домах всегда так прохладно?» – так и читалось в его прищуренных глазах, но вслух он спросил другое:

– Теперь твоя очередь. Ты один живёшь? 

– Не один, с ним вот. 

Забравшийся под стол лабрадор звонко ударил по полу хвостом и вздохнул.

– Это я уже понял, он классный. А какая-нибудь девушка? Или, может, ты вообще женат?

– Был.

– А почему развёлся?

Михаил нахмурился, ему казалось, что каждый вопрос звучал слишком лично. От него будто ждали беспрекословной откровенности, но он не был на неё способен. Не ответив, он встал со своего стула, достал с холодильника пачку сигарет, внутри которой болталась и зажигалка, но, открыв её, обернулся к парню:

– Ты не астматик?

Родион отрицательно мотнул головой, продолжая пытливо рассматривать хозяина дома. Тот напоминал ему меланхоличную скалу: крепкий и внушительный снаружи, внутри он был каким-то серым и уставшим, словно красивое молодое тело заняла душа столетнего старика. Мысленно гость лишь пожал плечами: наверное, дело было в его работе, ведь врачи часто выгорают эмоционально.

– С твоим букетом аллергий это даже удивительно. Пойдём во двор, покажу тебе весь сад.

Солнце как-то стремительно очутилось на западной стороне неба и рыжеватым прохладным диском виднелось между кронами деревьев. С полдюжины яблонь создавали на заднем дворе приятно шелестящую на ветру темень, а зелень их украшали маленькие розоватые плоды, которые каждый год созревали только к концу сентября. Ограждение из самшита закрывало деревянный забор по всему периметру и лишь в трёх местах оставляло ниши для пышно цветущих кустов шиповника и белой спиреи. Аккуратно выстриженная трава щекотала голые щиколотки, узенькая тропа в несколько булыжников шириной вела через весь участок к главному украшению – четырёхметровому красному клёну, пока молодому, но уже раскидистому и крепкому, спрятанному в самой глубине сада и незаметному с улицы. У самого его ствола, прямо под мощной ветвью, кажущейся отставленной в сторону рукой, возвышалась небольшая беседка – деревянный навес на грубовато обтёсанных колоннах с парой плетёных кресел и крошечным столиком между ними. Когда Семён Аркадьевич был жив, часто засиживался под клёном с книжкой в руках, иногда так и засыпал – в кресле, с открытым томом на коленях и улыбкой на лице. 

Застывший среди деревьев парень вдохнул воздух полной грудью. Пальцами левой руки он погладил ствол дерева, правой – подцепил едва раскрывшийся ярко-розовый бутон шиповника, спугнув решившего заглянуть в него шмеля. Пахло цветами и недавно срезанной травой. Вокруг было удивительно тихо, хотя за этим уголком живой природы царил вечер пятницы, готовой разгуляться и расшуметься сотнями голосов, но здесь и сейчас было так легко и спокойно, что казалось, будто там, за спасительной стеной из самшита, больше ничего не осталось. Мир стёрся, схлопнулся, оглушил себя сам и сам себя парализовал. Иногда Родиону хотелось, чтобы это случилось, но пока он только мог исключить себя из этого мира, а не наоборот. 

Михаил сел в одно из кресел, прикуривая сигарету, Чоко, последовавший за людьми, тут же устроился подле него в траве, уложив тяжёлую голову на передние лапы. Гость глянул на них через плечо и почему-то улыбнулся, эти двое были частью этой идиллии и казались ему необычными. 

Усевшись в соседнее кресло, он откинулся на спинку и затерялся взглядом в огненной листве раскинувшегося над ними дерева, но потом всё же скосил на хозяина дома взгляд и озвучил так и просившуюся на язык шутку:

– А теперь сознавайся, где ты прячешь аленький цветочек?

4. Руина

Ольга хмурилась, весь путь не отводя глаз от дороги, домов и пешеходов. Сегодня она казалась молчаливой и замкнутой. Оно и понятно: в бригаду вернулся Алексей Столяров – подающий не особенно много надежд молодой и излишне самонадеянный фельдшер. Новичок, как в медицине, так и в работе на Скорой в целом, на подстанции он работал месяца четыре, адекватно не уживаясь почти ни с кем из врачей, медсестёр, санитаров и других фельдшеров. За что его недолюбливали? Больше всего, пожалуй, за неугомонность и распущенность, чередующуюся с необоснованным высокомерием и нежеланием учиться работать с больными.

Вот и сегодня вид у него с самого начала рабочего дня был невозмутимый, хотя, бросая временами на медсестру какие-то липкие взгляды, он ухмылялся, замечая её показную серьёзность, но рассеянность на вызовах.

Видя свою подругу и коллегу в одном лице в таком нетипичном для неё состоянии, Михаил пожалел, что не придал особого внимания произошедшему между ней и фельдшером конфликту. Да, он явно был личным и не предназначенным для чужих ушей, но на работе их недомолвки могли отразиться не лучшим образом. Например, аминофиллин, внезапно перепутанный с амиодароном, вполне мог стоить пациенту с аритмией жизни. Повезло, что врач, в отличие от того же Столярова, вовремя заметил ошибку и одёрнул медсестру, уже готовую ввести препарат.

– Оль, может, ты мне расскажешь, что всё-таки случилось? Если дело только в Лёхе, хочешь, я поговорю с ним? – ближе к обеду, когда выдалась свободная минутка на подстанции, спросил у женщины Михаил, но та отрицательно качнула головой, забилась в угол диванчика и погрузилась в свой мобильник.

Впрочем, даже очередная переписка с кем-то не вызывала и тени улыбки на её лице.

– Оль... – Врач сложил руки на груди и навис над ней с внушительностью каменной глыбы. – Я понимаю, что ты взрослая женщина, которая сама решает свои проблемы, но если ты не доверяешь мне как другу, то я включу в себе режим начальника и отчитаю тебя за все промахи из-за твоей рассеянности.

– Отчитывай, Михаил Сергеич. – Она пожала плечами, подняв голубые глаза от экрана смартфона. – Раз заслужила – отчитывай. 

Он хрипло вздохнул, стиснув зубы. И почему последние недели выдались такими странными? Уже привыкнув к тихой и монотонной, хотя и полной тоски, жизни, он воспринимал все изменения едва ли не враждебно. Конечно, неприятие существовало лишь до поры до времени, уравновешиваясь дремлющей силой его характера, но в случае с Ольгой он был уверен, что принимать её отстранённость и тревогу без пояснений не имел права. За ними стояло что-то значительное.

Поговорить со Столяровым лично было трудновато: тот, будто чувствуя на себе тяжёлый взгляд врача, скрывался из виду во время отдыха, а за работой изображал несвойственное ему усердие. Однако короткое и строгое «задержись» в конце суток оказалось вполне эффективным, и фельдшер, переодевшись первым, сел на низкую скамейку, вперившись взглядом в широкую мускулистую спину врача. Михаила он побаивался, но старался этого не показывать, выставляя на передний план разную степень своей борзоты.

– Долго ещё интриговать меня будешь, Кацен? Я не меньше тебя устал, так что давай быстрее по домам разойдёмся. Чего хотел-то? – не выдержав давившего на него молчания, с вызовом в голосе спросил Алексей.

– Да вот, заметил у нас атмосферу нездоровую в коллективе. Хотел спросить, что ты об этом думаешь, – размеренно ответил врач, надевая вместо спецодежды чёрную рубашку с коротким рукавом и графитовые джинсы. – Ничего мне сказать не хочешь?

– Если ты по поводу Авдеевой, то дурью не майся. Кто её знает, чё она страдает. Или она во всех своих бабских бедах уже меня обвинить решила? – Столяров поморщился. – Да даже если и так, то на кой хрен она мне сдалась, сам подумай?

А Михаил как раз и подумал, но его размышления и выводы чести коллеге не делали. Тот волочился едва ли не за каждой юбкой, и Ольга не была исключением, хотя весь прошлый месяц она будто не замечала навязчивой болтовни парня и оценивающих взглядов в её сторону. После развода с мужем, который по пьяни поднимал руку на неё и детей, она не велась на мужчин и не искала с ними встречи. Хотя, с кем тогда так увлечённо переписывалась последнее время? Да и про свидание заикнулась однажды. Конечно, это могло быть лишь выдумкой, но складывалось впечатление, что в её жизни появился человек, который ей нравился.

– Что ты сделал, когда вы остались наедине? Тогда, у тебя на вечеринке. Помнишь?

– Кацен! – Столяров вскочил на ноги. – Слухи, конечно, не врут, я реально хорош в постели, да и не только в ней, фантазия у меня безграничная. Но я тебе что, всё из личного рассказывать должен?  

– Значит, есть, что рассказать? 

– А чего это ты такой заинтересованный?

– Ты приставал к ней? – вместо ответа напрямую спросил врач, обернувшись.

– Приставал? Шутишь, что ли? – Алексей косо усмехнулся и надменно изогнул брови. – Да у кого на эту старую лесбуху вообще встанет? У тебя, может? Ну, тогда ты тот ещё извращенец. Не зря люди говорят, что ты со странностями. 

Михаил замер, угрожающе сощурившись. Этот издевательский тон и мерзкие, с желчью выплюнутые слова в адрес подруги начинали бесить его. Сжав руку в кулак, он успел сделать лишь полшага к тут же втянувшему голову в плечи Столярову, но в раздевалку некстати нагрянули ребята из второй линейной бригады. Впрочем, зверски избивать фельдшера врач бы не стал, а вот хорошая оплеуха ему бы не помешала.

– Извинись перед ней. – Потеснившись ближе к выходу, тихо, но жёстко сказал Кацен. – Я давно её знаю. Она не ищет интрижек с засранцами вроде тебя, она не такая.

– Угу, конечно не такая. Она же по девочкам, – с тихим смехом фыркнул Столяров, ныряя за дверь. – Только не надо меня преследовать, а то решу, что и ты по мужикам. 

***

Домой он вернулся мрачнее грозовой тучи, всё ещё прокручивая в голове идиотский разговор с фельдшером. Наверняка он злился на Ольгу из-за отказа, вот и говорил теперь о ней гадости, выгораживая себя довольно низким образом. Выходит, он не только домогался, но и пытался задеть её словами, не исключено, что такими же отвратительными. Что за сволочное поведение!

Чоко, увидев хозяина, радостно взвизгнул и бросился обниматься. Наверное, только он один никогда не менялся в своём отношении к людям, чуя за версту неадекватов и облаивая их с ног до головы, а иной раз рычал так, что те сами были не против обойти его стороной.

Утром дома всегда было как-то по-особенному. Тишина и мягко льющийся через оконные стёкла свет давали ощущение обволакивающего покоя. Почему-то Михаила впервые за долгое время потянуло наведаться на второй этаж, в комнату, где жил Семён Аркадьевич. Она была чуть больше его собственной, вмещала диван, большой набитый книгами, одеждой и разной мелочёвкой шкаф, раритетный письменный стол с креслом и старенький телевизор на тумбочке. Он так и не разобрал вещи, оставшиеся после старика, хотя и понимал – никому они больше не сдались. 

Под ногами скрипнул пол и зашелестел припавший пылью жёсткий ковёр. Михаил сел на диван, вдыхая спёртый воздух, почему-то до сих пор хранивший запах ядрёного одеколона, которым щедро надушивался бывший жилец, когда ждал местных дам в гости. Здесь же они устраивали весёлые посиделки с интересными разговорами, домашним вином и игрой в преферанс или вместе смотрели бесконечные многосерийные мелодрамы. Когда он был дома – слушал их голоса и смех, и от этого становилось легко, почти беззаботно, как если бы он жил с большой шумной семьёй, в которой имел своё место и какое-то значение. 

Последние несколько лет барахтаясь в пытающейся сожрать его печали, он понял, что человек не должен быть один. Не должен. Он создан, чтобы быть рядом с другими, близкими, чтобы познавать их, любить и заботиться, радоваться и горевать вместе, помогать и позволять помочь себе. Но привязываться и терять раз за разом кого-то значимого всегда было страшно. Отец, она, старик... Чего ждать дальше? Потерю Гоши и Ольги? Верного четырёхногого друга, который всегда ждал дома и радовался ему? 

Иногда Михаил и сам не понимал, как, несмотря на работу, умудрился сохранить в себе эту ранимость и неприятие смерти. Нет, он не выгорел и знал, что не выгорит ещё долго. И пускай его внутренний мир пошатнулся и скрылся под слоем пыли, порой он чувствовал даже слишком сильно, избыточно, с трудом удерживая эмоции в себе, рационально усмиряя их. Однако избыточная печаль оказалась тем, что успокоить было почти невозможно. 

Откинувшись на спинку дивана, он даже задремал под шорох убаюкивающих его мыслей, сквозь сон ощущая скользящее прикосновение к своим рукам и груди. Это происходило раз в несколько недель, пугающе стабильно. Первое время он вздрагивал всем телом и терялся на грани тревожных снов и реальности, сквозь щели приоткрытых век не видя никого рядом. Тогда, в первые месяцы после потери жены, он всерьёз задумывался о призраках и прочих сущностях из параллельного мира, что набрасывались на него в мгновения мнимого покоя, но здравомыслие взяло верх – так играли расшалившиеся нервы.

Когда давление на грудь стало сильнее, словно кто-то забрался на него верхом и придавил к спинке дивана, игнорировать эти жуткие ощущения больше не получилось. Михаил резко распахнул глаза и согнулся пополам. Одышка раскалила его лёгкие, в гортань врезался неровный поток спёртого воздуха.

«Нужно отвлечься... отвлечься...» – посоветовал себе мужчина, выбегая в коридор и пытаясь нашарить в кармане ветровки пачку сигарет, но рука натолкнулась на дребезжащий от оповещений телефон. Социальные сети буквально разрывались от чужих сообщений. Шёпотом сматерившись на Гошу, вероятно, затеявшего новую атаку, он открыл окошко чата и непонимающе пробежался взглядом по напечатанным строчкам.

«Привет!»

Улыбающийся смайлик с раскрасневшимися щёчками. 

«Я нашёл тебя!»

«Надеюсь, ты не очень занят».

«Но если я не вовремя, прости(((»

«Просто не знаю, к кому ещё обратиться...»

«Можно заглянуть к тебе вечером?»

«Пожалуйста...»

Стикер с умоляющим котиком.

«Прости, что навязываюсь, но... так получилось...»

Заметив, что его сообщения прочитали, парень тут же перестал строчить фразу за фразой и молча завис онлайн, ожидая ответа. Михаил щёлкнул на крошечное фото в уголке чата, открыл чужую страничку и тут же столкнулся с внимательным взглядом карих глаз. На фотографии в них сияла карамель и тёмное золото, очерчивающее бархатистую черноту зрачков. Родион сдержанно улыбался, зябко кутаясь в осеннюю куртку с капюшоном, но его пушистые волосы, раскинувшиеся по плечам волнистой гривой, блестели на солнце. За его спиной темнел влажный песок и галька, река от ветра покрылась рябью, на дальнем берегу пестрела рыжая листва. Наверное, на фото запечатлелась ранняя осень.

«Приходи к шести вечера».

Прочитав ответ, парень тут же вышел из сети, где больше не появлялся, очевидно, успокоившись, ведь ему разрешили прийти без колебаний. Хотя, по правде, они всё же были. Михаил вовсе не ждал продолжения их странного знакомства, несмотря на то, что Родион оказался интересным разговорчивым парнишкой, сильно отличавшимся от людей, которых врач видел каждый день. Прощаясь с ним на днях, он прощался навсегда. Однако одноразовая благодарность теперь разворачивалась чем-то большим: чётко он осознал это ближе к вечеру, когда кто-то несколько раз громко ударил в дверцу калитки.

Чоко возбуждённо рявкнул и побежал встречать гостя, волоча пристёгнутый к ошейнику новый поводок по дорожке перед домом. Пёс знал, что его ждала долгая прогулка, поэтому едва ли не скакал в ожидании хозяина. Михаил на ходу натянул на голые плечи белую толстовку с абстрактным принтом и одёрнул задвижку, впуская на свою территорию неброскую тень, оказавшуюся странно одетым Родионом. Безразмерная серая спортивная кофта укутывала его с шеи до кончиков пальцев, козырёк чёрной бейсболки ещё чуть-чуть и коснулся бы носа, на затылок был нахлобучен капюшон, а на ноги – длинные штаны-карго цвета хаки. Рюкзак за его спиной сегодня казался увесистее, чем в прошлый раз.

Парень шмыгнул носом.

– Привет, я... – начал было он какую-то заготовленную речь, не поднимая на хозяина дома глаз, но тот молча стянул с его лохматой макушки кепку и откинул назад капюшон. 

Как и ожидалось, всё самое интересное было скрыто под не по погоде подобранной одеждой. 

– Ну и кто тебя так разукрасил? 

– Что, достойно восхищения? – отчеканил Родион, вздёрнув подбородок и глядя на Михаила со странным вызовом в потемневших глазах. 

Казалось бы, за тревожным и умоляющим тоном в переписке должен был скрываться чем-то расстроенный парнишка, но тот, напротив, выглядел рассерженным, будто пришёл не за поддержкой, а чтобы отхватить ещё: и по веснушчатым скулам, и по фактурному носу, под которым корочкой засохла кровь. Да и добавить фингал под второй глаз для симметрии тоже казалось неплохой затеей. 

– Сам нарвался или подловил кто?

– Не твоё дело. – Парень вырвал из чужих рук свою кепку и яростно натянул её на всклокоченные волосы, будто спрятать подпорченное чужими стараниями лицо под козырьком было жизненно необходимо. – Не спрашивай, всё равно не скажу. 

Михаил снова окинул гостя сканирующим взглядом и в этот раз задержал его на сжавшихся в кулаки дрожащих кистях, практически скрытых длинными рукавами кофты. Нет, агрессии к врачу Родион не испытывал, наружу рвалась не отреагированная вовремя эмоция, которую, в силу страха или природной застенчивости, можно было выплеснуть после всех своих злоключений. То есть сейчас. 

– Ты наглеешь, приятель. Зачем пришёл? – в противовес ему спокойно спросил мужчина, придерживая за ошейник рвущегося обнюхать уже знакомого человека Чоко. – Утешать я не умею. Да и грубости мне на работе хватает.

– Мне нужно пожить у тебя какое-то время! – выпалил гость, хватая хозяина дома за рукав толстовки и вдруг затараторил: – Мне это правда нужно! Очень! Ты ведь живёшь здесь один, тесно не будет. Я не шумный, ничего не сломаю, не испорчу, наоборот – присмотрю за домом и за псом, пока тебя нет. Ему же скучно. Представь как? Я платить за аренду буду, сколько скажешь, деньги есть, я два года копил. Мне хотя бы... Хотя бы до конца лета! Пожалуйста, я... 

Он сглотнул подступивший к горлу ком, который неловко оборвал его голос, и тихо добавил: 

– Сам ведь сказал, что мне нужно разобраться... со всем... Тогда ещё, в больнице. А у меня одного это... плохо получается. 

Михаил смотрел на него в полном молчании, не пытаясь согнать с лица глубокую морщинку между чёрными нахмуренными бровями. Чуть больше суток назад бедовый мальчишка пытался казаться спокойным, но, выходит, лишь временно затаил внутри непрошедшую обиду, не смирился с ситуацией, в которой оказался. Удивительно, неужто дело и правда было только в девушке? У всех свой порог ранимости, но пытаться свести счёты с жизнью, а после выздоровления нарываться на драку (пожалуй, с нынешним ухажёром этой Дарьи) – это слишком.

– Держи. – Он вложил поводок в дрожащую руку Родиона и помог ему стянуть с узких плеч увесистый рюкзак. – Оставим это дома, а сами прогуляемся.

Не чувствуя над собой власти хозяина, лабрадор был игривее, чем обычно: охотился на стайки пасущихся у скамеек в сквере голубей и, восхищённо раскрыв пасть, наблюдал, как те шумно вспархивали в небо, облаивал всех встречных собак, весело размахивая хвостом, порывался догнать пролетевший мимо бумажный пакет и заглянуть в уличную мусорку, чего не делал уже несколько лет. Балуясь, он таскал парня за собой, как пушинку, а тот неумело сопротивлялся, не зная, как утихомирить и заставить слушаться этот тридцатикилограммовый комок безудержной энергии.

– Чоко, рядом! – вдоволь насмотревшись на страдания парня, в конце концов рявкнул бредущий позади Михаил, и пёс прижух, воровато оглядываясь на хозяина, который свернул поводок в руках Родиона до полуметровой длины. – А ты не стесняйся им командовать. Вести должен человек, а не собака. Держись уверенней!

– П-понял-понял, – затряс головой тот, съёживаясь под взглядом мужчины так, будто на поводок собирались посадить его самого. 

За сквером и грядой старых жилых многоэтажек была закрытая для посещения территория – давно уже заброшенное аварийное здание, то ли колледж, то ли школа, окружённая заросшим сорной травой полем. Весь участок скрывался за высоким ржавым обвитым плющом забором, подойдя к которому, Михаил вдруг расстегнул застёжку на поводке лабрадора, а тот с готовностью юркнул в брешь между прутьями литой ограды и затерялся в зарослях сорняков. 

– Перелезть через забор сможешь? 

Удивлённый Родион всё-таки закивал и медлительно, ведь лазить по уличным постройкам не привык, последовал за мужчиной, перемахнувшим через ограждение даже чересчур ловко для своей комплекции. 

В заброшенности этого места было что-то невообразимо прекрасное. Стоило отойти на несколько шагов от забора, и вид становился совсем иным, манившим естественной, но мрачноватой красотой. Вокруг царила дикость, пахнущая густой сладостью пёстрого поля трав и сырости. Клонившееся к закату солнце окрашивало останки здания в цвет охры и траурно бликовало на зачем-то затянутых жестяными листами пустых окнах. Ослабевшие от времени камни дробились под гнётом проросшего прямо на руинах цветущего кустарника. В траве вдалеке промелькнул вытянувшийся антеннкой хвост лабрадора, кажется, тащущего в зубах огромную ветку, добытую у корней раскидистого дуба. По обе стороны от закрытых на ржавый замок ворот выстроилась череда тощих угрюмых иссиня-чёрных елей, похожих на стражей заброшенной святыни. Родион случайно выронил из налившихся слабостью рук снятую с головы бейсболку: он редко оказывался на этой странной грани между страхом и восхищением и сейчас чувствовал будоражащее головокружение.

Михаил сел на поросший мхом каменный блок, казавшийся рухнувшей на землю колонной, достал из кармана пачку сигарет, чиркнул колёсиком зажигалки.

– Лет тридцать назад или больше, – глухо сказал он, сжимая губами фильтр сигареты и прикуривая, – здесь произошла катастрофа. Часть крыши и стены рухнула прямо на учеников, пришедших рано утром на уроки. Погибло двенадцать детей и трое взрослых. Десятки раненых месяцами лечились в больницах и годами проходили реабилитацию. Я не понимаю, – он выдохнул дым и положил руку с сигаретой на колено, – почему так происходит. Родь, может, ты знаешь? 

Он тоже не знал, но промолчал, не говоря об этом вслух, только лишь присел на тот же блок и обхватил себя руками, обнял. 

– Вот и они не знали, что умрут тем утром. Всё было как обычно: позавтракали, собрали портфели, нацепили банты и сандалии, махнули родителям на прощание, мол, вечером свидимся. Не вышло. Не свиделись. Солнце едва поднялось, а их уже не стало. Совсем. Будто кто-то вычеркнул одним движением. 

– Зачем ты мне это рассказываешь? – парень поёжился, теперь оглядываясь по сторонам с тревогой и печалью. – Запугать хочешь?

– Нарочно пугают жуткими сказками, Родь, а это жизнь. – Михаил невесело улыбнулся уголком рта, туша недокуренную сигарету о камень. – Нам как-то профессор это рассказывал – в красках, с эмоциями, с болью. Я тогда был даже помладше тебя, а он – лет тридцать уже оперировал, вот и пациентов из этой школы к нему доставляли, а он им раздавленные ноги и руки ампутировал. Трое суток почти без отдыха, а потом выходной наедине с бутылкой водки. 

– Чудовищно...

– Как есть.

Тишина между ними снова наполнилась шелестом высокой травы и стрекотанием сверчков. Сейчас здесь было мирно и спокойно, но много лет назад первые лучи солнца мутнели в облаках пыли, освещали толпы напуганных кричащих людей, машины скорой помощи и разбирающих завалы спасателей. Родион мельком подумал о том, что после этого рассказа, услышанного от профессора, Михаил принял решение стать врачом экстренной службы. Как же много он успел увидеть на своей работе? 

– Ты... – Парень перевёл взгляд на своего собеседника, следящего за гарцующим на дикой территории псом. – Ты рассказал мне это, чтобы показать мелочность моих проблем, правда? Я понимаю, что есть более глобальные события, и что каждую секунду может произойти что-нибудь ужасное и от нас не зависящее, но... если постоянно об этом думать, то мы все сойдём с ума. 

– Я не обвиняю тебя в мелочности. – Михаил отрицательно покачал головой. – Просто помни, что существует слишком много вещей, которые могут отнять нашу жизнь без нашего согласия. Не нужно конкурировать с ними за эту привилегию, понимаешь? И всё-таки я хочу от тебя хоть каких-то объяснений. Прямо говорить о проблемах ты у нас не любишь, так чего ждёшь от меня в ответ? 

Родион потупил взгляд, заправил за ухо русую кудряшку.

– Просто ты мне кажешься... надёжным. И честным. То, что ты сказал мне в больнице, было грубо, но ты отрезвил меня. И лучше уж так, чем делать, как мои родители...

– Так отрезвил, что ты вчера-сегодня с кем-то подрался? – мужчина глянул на него пристально, однако слабо улыбнулся. – Ладно уж, не грузись, вылечим мы твои синяки, они тебе совсем не к лицу. Но впредь береги себя лучше, товарищ Зорин! Кстати, твои предки с ног не собьются снова тебя искать?

– Они... – его голос тут же сделался сиплым. – Они неплохие люди, хоть и кажутся странными, ты не думай ничего такого... Я у них единственный и многим им обязан. Мать спасла меня в детстве во время первого приступа анафилаксии, я тогда почти умер у неё на руках, поэтому с тех пор она тревожится каждый раз, когда со мной что-то случается. Это логично, наверное.

– Почему тогда лучше вести себя грубо, чем как они? 

Михаил легонько придержал его за плечо, когда парень встал с камня и потянулся к подошедшему Чоко, который хотел всучить кому-нибудь понравившуюся палочку для игры.

– Не грубо, а честно. Я это имел в виду.

Он хмыкнул, взял у лабрадора толстую дубовую ветку и швырнул её далеко в траву. Пёс радостно гавкнул и со всех лап понёсся искать пропажу. 

«Получается, они ведут себя нечестно?» – задался риторическим вопросом Михаил, тяжеловато глядя парню в спину. – «Он правда считает, что обязан им жизнью, или его заставили так считать, надавливая на совесть и чувство благодарности?» 

У него самого так было, правда, периодически выходившая из запоев мамаша манипулировала следующими аргументами: «Я вас двоих родила! Тебя так вообще в шестнадцать лет по залёту! Все говорили аборт делать, а я не сделала! Выносила, родила, выкормила, ничего для тебя не жалела! Юностью пожертвовала! А ты вон какой вымахал! Где благодарность, а? Где?» Такая тирада каждый раз заканчивалась выклянчиванием денег, которые спускались на алкоголь с закусками и сигареты в ближайшем магазине. Впервые она сорвалась, когда умер первый муж: для Михаила – отчим, для сестры – родной отец. А дальше наступил полнейший мрак: раздолбанная полупустая коммуналка с какими-то уголовниками в соседней комнате, скитание в поисках работы, на самом деле вечно недоедавшие дети в купленной с рук кем-то уже ношенной одежде и вечное упрямое противостояние органам опеки.

У Родиона семейством тоже заправляла мать, только вот склад ума и манеры у неё были другие. Он оказался в её жизни поздним, желанным и единственным ребёнком, которого во всём контролировали, призывали к дисциплине и жаждали развивать во всех направлениях для его же блага. Деспотичность, смягчённая маской доброжелательности и заботы, никогда ещё не доводила до добра. Она ломала личность не хуже полнейшего попустительства. И может поэтому сейчас этот зажатый в рамки родительских хотелок ребёнок, оторвавшийся от привычного образа жизни, с таким восторгом носился по дикому полю наперегонки с радостно лаявшим и порыкивающим на него псом. Ему и правда нужно было отдохнуть – может, даже от себя самого.

– Эй! – Михаил, наконец, поднялся с камня и махнул парню его же бейсболкой. – Дуйте уже к забору! Сделаем круг по району и пойдём готовить ужин!

5. Дом

Несмотря на захламлённость и запылённость, от комнаты Семёна Аркадьевича Родион оказался в восторге, правда, первое время чувствовал себя как в музее, боясь прикасаться к чужим вещам и даже на диван усаживаясь с осторожностью. Однако появление в доме нового жильца давало стимул навести порядок: хорошо проветрить, вытереть пыль, выбить ковёр и помыть полы, освободить в шкафу хотя бы пару-тройку полок, что-то сложить в коробки на память, а что-то сдать в комиссионку на соседней улице. Эта простая работа по дому заняла весь вечер и половину ночи, и парню было даже немного неловко из-за того, что Михаил вместе с ним сортировал чужую одежду и книги, снимал в углах паутину, оттирал от застарелых кофейных пятен письменный стол, искал в шкафах сменный комплект постельного белья, а утром, пока Родион ещё спал, успел притащить из магазина новую подушку и синий махровый плед. Конечно же, пошутил о том, что все расходы, учитывая свой труд, включит в оплату жилья, но о цене так и не заикнулся. 

В то утро все жильцы дома чувствовали, что в их жизни наступил новый период, даже лабрадор вёл себя как-то иначе: не выпрашивал еду и не затевал игры, а следовал за парнем по пятам, ласково подлазил под руку, жался к ногам нового знакомца пушистым коричневым боком и поскуливал. 

Вещей он принёс с собой немного, треть рюкзака занимали художественные принадлежности – прямоугольный альбом с листами из плотной шершавой бумаги, большая коробка уже не новых акварельных красок, пухлый пенал с кистями и карандашами разной мягкости. Да, пожалуй, лучшего места и времени для живописи было не найти, поэтому Родион часто пропадал в саду – то, орудуя кистью и красками, сидел в беседке под красным клёном, то занимал ступеньку крыльца и набрасывал на бумагу всё, что видел вокруг: например, развалившегося у клумбы с бархатцами пса, сонно смежившего веки под тёплым солнцем. 

Правил поведения и ограничений Михаил не устанавливал, новый жилец и без того понимал, что у него было, по крайней мере, три обязанности: присматривать за лабрадором, мыть за собой посуду и время от времени прибираться. Первое получалось лучше всего, ведь Чоко необъяснимо просто пошёл на контакт с новым жильцом, и даже прогулки на поводке с каждым разом давались всё легче, а вот бытовые вопросы он решал с переменным успехом – отчасти из-за того, что частный домишко, оказывается, таил в себе много смущающих его деталей. Например, участок кишел различной живностью, которая активно лезла в окна и двери, вила где попало паутину, шуршала под потолком крошечными крыльями или десятками лапок пробегала по стене. Такие незваные гости Родиона пугали и вызывали у него отвращение, поэтому выгнать их прочь он считал своим моральным долгом. Вторым откровением стало то, что вещи нужно было стирать вручную, согнувшись в три погибели над местами ржавой ванной. Стиральной машины здесь никогда и не было – ни старый, ни новый хозяин не видели в ней смысла, ведь холостяцкая жизнь не подразумевала частые стирки. Третьим неудобством стала газовая плита, прикасаться к которой парень жутко боялся. Впрочем, такие же эмоции он испытывал к зловещему, пахнущему землёй и сыростью подвалу и пыльному чердаку, несмотря на то, что в первом до сих пор хранились какие-то вкусные заготовки в банках всевозможных форм и размеров, а на втором было довольно светло, но стащенные туда ненужные предметы создавали хаос. 

Михаил наблюдал за парнишкой с интересом, порой даже не отдавая себе отчёт о том, что его присутствие в доме медленно становилось чем-то нормальным, оно успокаивало его шалившие нервы, отгоняло усталость, усмиряло кошмары. Живой человек менял атмосферу вокруг, наполняя воздух звуками своего дыхания и голоса, скрипом половиц под ногами, шумом воды в ванной, звоном посуды на кухне и музыкой по радио. Может, молодой сожитель и правда был лучшим вариантом из всех? Это не девушка, с которой нужно было строить отношения и планы на жизнь – привязываться, жениться, рожать и воспитывать детей. Это не понимающий больше, чем нужно, одинокий старик, к которому появлялись практически сыновние чувства. Это всего лишь ещё один парень со своими делами, планами и проблемами. При желании с ним можно было поболтать за ужином, выбраться на прогулку, посмотреть кино по старому телевизору или валявшемуся без особой надобности ноутбуку. Он был рядом, но казался нейтральным, на него не распространялось чувство собственности, за него не ощущалась ответственность. Хотя...

Чёрт возьми, всегда есть это «хотя», ломающее стройный ряд доводов, пускай даже отчасти притянутых за уши ради собственного спокойствия. 

Михаил точно знал, что всё это было неспроста, ведь с первых мгновений их встречи чувствовал что-то странное, почти неописуемое, нечто на грани чарующей предсонной фантазии и вынужденного хмурого пробуждения после череды безумных кошмаров. Казалось, что кто-то более могущественный позволил соприкоснуться двум незнакомым людям. Один раз, второй, третий... Что дальше? 

– Чего улыбаешься? У тебя кто-то появился? – хитро щурясь, поинтересовалась Ольга, пытаясь заглянуть ему через плечо, но сидящий за своим столом мужчина, уклоняясь от чужого любопытства, задрал его повыше. – Так ты всё-таки не человек-камень? 

Дозвониться до Родиона было почти невозможно, потому что большую часть суток он игнорировал свой телефон, отключая звук или нарочно забывая его в своей комнате. Виной тому были постоянные звонки от матери, первый из которых он всё же принял, отчеканил, что жив-здоров и не скитается по улице. Однако подобный ответ её не устроил: звонки и сообщения посыпались градом, чередуя в себе жалостливые слова обиды, намёки на больное сердце, ласковые просьбы вернуться и даже угрозы из разряда «позвоню такому-то родственнику, который работает где надо, и он тебя, негодник, притащит домой за уши».

Когда Михаил отсутствовал сутками, парень сам звонил или писал при необходимости, но нечасто, зная, что телефон мог отвлекать врача от важных дел. Однако сегодня в переписке было слишком оживлённо, а всё потому, что к ничего не подозревающему Роде, наверняка рассевшемуся с красками, нагрянула Лидочка, от своей бабули услышавшая о молоденьком соседе доктора. Стоило честно признать, парнишка умел выглядеть очаровательным и был более контактным, чем тот же Михаил, поэтому девушка запросто могла направить вектор своих интересов на него. Может, оно было и к лучшему?

«Чего паникуешь-то? Ничего ты не скучный. Включи обаяние, выпей с ней чаю и о себе расскажи. Портрет её нарисуй. Вот восторгов-то будет!» – быстро набрал он, усмехнулся и повернулся лицом к медсестре.

– Кто бы говорил, красавица! Ты сама-то когда меня со своим принцем познакомишь? Видел позавчера, как ты в его белую тачку занырнула, а у Столярова аж челюсти от злости свело. Но я надеюсь, кроме солидной машины, там есть ещё на что посмотреть?

– А ты надейся дальше. Надеяться не вредно, Миш! – засмеялась женщина, усаживаясь на краешек стола и взъерошивая его волосы. – Всё там в порядке, не переживай, а то суетишься, как заботливый братишка. Никто меня не украдёт и не обидит!

– Не зарекайся, и украсть могут, и обидеть. Как я потом твоим детям в глаза смотреть буду, а? Кстати! – Михаил нажал на кнопку смартфона и увидел плачущую рожицу, прилетевшую от Роди. – Ты девчонок своих бери и послезавтра приходите ко мне. Гошу с женой ещё позвал, помнишь, друг мой университетский? Ну, и ещё одно чудо будет. Можешь, конечно, и принца позвать, если он внимания не боится. 

– Какой праздник отмечать-то будем? – задумчиво нахмурилась медсестра, но кивнула, соглашаясь.

– А ничего особенного – жизнь. 

Неотвратимо начиналась новая смена. На подстанции царила привычная суета, к работе готовилось шесть бригад, и несколько докторов, наспех печатающих какие-то документы, не обращали внимания на болтающую парочку. Под окнами копошились в машинах водители, и увидевший их Негодин приветственно взмахнул перепачканной маслом рукой. Ольга улыбнулась в ответ и приложилась ладонью к оконному стеклу. Из коридора слышался скрипуче-прокуренный голос старшего фельдшера Зинаиды Ивановны, по которому часто не было понятно, сердится она, немного раздражена или вообще выражает кому-то благодарность. Хотя, в этот раз, пожалуй, первое, потому что через мгновение в ординаторскую заглянул покрасневший (наверняка за что-то отчитанный родной тёткой) Столяров.

– Кацен, Авдеева, харэ лясы точить, там с укладкой проблемы, – буркнул он и скривил губы. – Чё я один за это отхватываю?

– Не может там быть проблем, я уже всё проверил, – пожав плечами, возразил Михаил. – Все лекарства и изделия на месте, сроки годности не вышли. Попал под горячую руку, вот тебя и пропесочили. Так бывает, Лёша. 

– Тоже мне, крайнего нашли... – тихо прошипел фельдшер и вышел, хлопнув дверью. 

Врач и медсестра непонимающе переглянулись. За минувшие дней десять Столяров так и не попросил у женщины прощения, но на работе стал вести себя спокойнее, вроде бы осознав, что они команда, и должны хотя бы справляться со своими обязанностями. Ольга расслабилась и просто не обращала на него внимания. На вызовах они старались не пересекаться в выполняемых манипуляциях, а во время отдыха разбредались в разные стороны. Всё было не так уж и плохо, но появившийся в конце последней смены ухажёр Ольги на сверкающей белой тойоте, видимо, задел Алексея за живое. Странная злость, которую он испытывал, со стороны напоминала ревность. Но откуда бы ей взяться, если он менял женщин только так, а над медсестрой и вовсе насмехался? 

***

Велосипед оказался брошенным посреди двора, в прихожей нашлось несколько больших безликих пакетов, скомканных на полу около обувного шкафа, будто из них выгрузили что-то второпях и потом забыли. Дома стояла какая-то неподвижная вечерняя тишина. Сытый и затисканный лабрадор нашёлся сладко дремлющим в хозяйской спальне и только лениво приоткрыл один глаз, когда Михаил, подкравшись, потрепал его по ушам, а вот Родиона нигде поблизости не оказалось.

Правда, на кухонном столе он оставил весь свой набор для рисования. Здесь лежал и альбом, открытый на последней странице, и коробка красок, и расстёгнутый пенал, который сыпал из своего исчёрканного нутра карандашами. Рядом стояла стеклянная банка с грязной водой, а вытянутая из неё кисточка скатилась под стол и оставила на полу уже высохшее пятнышко непонятного цвета. 

Мужчина хмыкнул и, не церемонясь, взял альбом в руки. Нарисовал-таки! Лидочка получилась намного симпатичнее, чем была в жизни, даже знаменитые «синие-синие» глаза выглядели живее и ярче, будто художник нарочно преувеличивал реальные черты девушки, выписывая на бумаге идеальный образ. 

«А может, она вчера тут и сидела такая вся из себя сияющая. Ещё бы...» – смешливо фыркнул Михаил и быстро пролистнул все страницы, бегло знакомясь с творчеством Родиона. Тому и правда больше всего нравилось делать наброски цветов и рисовать пса. Стиль выглядел самобытным и запоминающимся, как чаще всего бывает у тех, в ком дремлет природный талант. 

– Хочешь, я и тебя нарисую?

От негромкого и чуть сонного голоса из коридора врач вздрогнул слишком уж сильно. Ему не хотелось выглядеть чересчур любопытным, но перед хозяином альбома он предстал именно таким.

– У тебя и с лицом, и с фигурой всё в порядке. Идеальная модель для эскизов.

– Заметь, сам я на комплименты не напрашивался.

Родион молча улыбнулся, сел за стол и опёрся лохматым затылком о стену. 

– Ну что, не покусала она тебя? Согласись, что зря панику развёл? Как вечер провели? – Михаил отложил альбом и заглянул в холодильник, изучая какие-то накрытые пакетами тарелки на полках. – Это что?

– Она пироги принесла. Слева – с курицей, справа – с вишней. Как видишь, правый я не ел, – усмехнулся парень под метнувшимся к нему посерьёзневшим взглядом серых глаз. – Я вообще сытый. Ты ешь. А я чаю сделаю на двоих. 

Михаил задумчиво уставился на вишнёвый пирог, невинно блестевший румяными боками и цветочной лепниной из теста. Для кого-то он был тривиальным десертом, а кто-то вполне мог бы от него умереть. Бывает же такое...

– Мы вчера кое-чем занимались на чердаке. Я предложил, а она поддержала, мол, всегда хотела что-то подобное сделать, но бабушка не разрешала. Провозились до полуночи, хотя она девчонка шустрая, да и я не отставал, – отхлебнув чая, будничным тоном заявил Родя и присел на подоконник, свесив вниз длинные ноги в домашних бежевых шортах. – Не смотри так, эта двусмысленность исключительно для сохранения интриги. 

– А я уж удивиться хотел, почему вы именно чердак выбрали, – усмехнулся мужчина, доставая тарелку из звякнувшей микроволновки. 

Почему-то эта шутка казалась немного неловкой, и, хотя интрига вполне себе удалась, Михаил на мгновение глянул на парня как-то по-другому, как, впрочем, и Родион на него, попутно фыркая от смеха в свою чашку.

– Да брось, я при первом знакомстве ничего подобного не делаю. Джентльмен, всё такое. Мне человека узнать надо, немного привыкнуть. Да и Лидочка эта... Ну, в общем, не в моём она вкусе. – Он улыбнулся, но в этот раз в чуть приподнявшемся уголке губ было что-то грустное, как и в карих глазах, неподвижным взглядом застывших на лице собеседника. – А тебе она нравится? Не зря ведь сюда приходит. 

– Мне...

Стоило ли рассказывать ему обо всём этом? Он ведь до сих пор думал, что Михаил просто развёлся с женой и теперь спокойно жил в своём доме в своё удовольствие. Стоило ли описывать то, что творилось с ним последние годы? Нужно ли было ему слышать о том, что мужчина сторонился любых близких отношений? Да, последнее время в душе всё активнее наступала оттепель, но он боялся испортить ощущение относительного спокойствия новым крахом.

– Она милая, но тоже не в моём вкусе, – в итоге быстро обронил он, окуная чайную ложечку в сахарницу, и мгновенно сменил тему: – Ты работу-то ищешь? Как успехи? Много где нужны молодые перспективные юристы?

Родион тут же закатил глаза, как подросток, с которым родитель завёл серьёзный разговор о том, чем он будет заниматься, когда повзрослеет. 

– Нашёл несколько вакансий, закинул удочку, вот жду ответа. Позвонят на днях, наверное. 

– Повезло вам, юным выпускникам! – Врач ткнул вилкой в объявленный врагом вишнёвый пирог. – Сейчас с этим проще. Нашёл работу на сайте, кнопку нажал, и резюме, считай, уже у работодателя. Тот откликнется, значит, заинтересован, и не надо лишний раз дёргаться. Зато мы, помню, с друзьями подработку в универе искали где попало. Уставшие и взлохмаченные после трёх пар атаковали больницу за больницей, а там по всем отделениям шарились, выспрашивали, может, кому санитар или медбрат нужен. Ещё и от бабок местных выслушивали, что с такими разгильдяями никто связываться не захочет.

– Просто они не знали, какими вы станете.

– Да уж, об этом, к нашей общей радости, никто не знает.

– Почему это к радости? – парень зажал коленками пришедшего на кухню лабрадора, в ответ на что тот начал игривую возню под окном, подныривая под чужие ноги и бодая их мокрым носом. 

Михаил, увидев это, не сдержал улыбки: обычно так фамильярно Чоко вёл себя только со своим хозяином.

– Потому что, наверное, все должны пройти через это, Родь. Преграды, лишения, чья-то грубость и несправедливость формируют личность, но в хорошей компании все эти тяготы переносятся с юмором. Человек сам по себе не так уж часто рождается выносливым, правда ведь? Приходится набивать шишки и становиться таким. Например, даже твой опыт с проблемами в личной жизни... – он так и не договорил, заметив, как лицо парня вмиг сделалось хмурым, поэтому, помолчав, вернулся к прежней теме. – Слушай... ты бы хоть что-то о своей учёбе рассказал. Тебе правда нравится твоя профессия? 

Ну а что? Будучи сыном такой всезнающей матери, он наверняка «прислушался» к её совету и по этому поводу. Правда, такие вот советы родители почему-то начинают раздавать детям ещё с малолетства, наслушавшись о престижности работы и дефицитности талантливых кадров, но не беря в расчёт банальный интерес. Шутка в том, что понять, нравится ли профессия, можно не сразу: хотя бы отучившись несколько курсов или вовсе уже начав стажироваться, а может и полноценно работать.

– Да, вполне. 

Парень оторвался от подоконника, сполоснул и поставил на полочку навесного шкафа чашку, собрал набор для рисования и побрёл наверх, говоря, что Михаилу наверняка захочется лечь пораньше после смены, а у него там дела на чердаке ещё остались. Да, дела. И едва скрываемая печаль в блестящих карих глазах. 

«Кажется, мы оба друг другу что-то недоговариваем», – проводив его взглядом, подумал врач и через минуту уселся на крыльце, чтобы выкурить положенную ему половину сигареты. 

***

Следующим вечером гости нагрянули как-то одновременно, причём немного раньше назначенного часа, вот и сгрудились посреди двора, болтая, активно разглядывая отцветающую, но ещё буйную растительность, и просто дурачась. Ольга, явившаяся всё-таки только с двумя дочками, успела присесть на уши беременной Елене, жене Георгия, который инфантильно (и очень гармонично с его внешностью) вместе с детьми заигрался с обезумевшим от такого внимания лабрадором. 

Михаил поприветствовал всех мимолётно, потому что едва успевал разобраться с маринованным мясом на кухне, а ещё подбодрить забившегося в уголок Родю. Тот, конечно, знал о домашних посиделках, но участвовать в них не хотел, поэтому с утроенным энтузиазмом снова стремился на чердак, невысокую дверцу которого теперь украшала зловещая табличка с надписью: «Опасно, не входить». 

Парня пришлось всеми правдами и неправдами стащить на первый этаж и передать в руки Гоше, решившему всё-таки сделать полезное дело и собрать мангал. Своего недавнего пациента он узнал мгновенно, но присутствию его особо не удивился, слишком уж мощное впечатление произвёл на него Михаил. Именно после встречи с ним парень пошёл на контакт, разговорился и даже соизволил уделить немного времени психологу. Поэтому некоторая привязанность к спасшему его жизнь мужчине казалась вполне логичной. 

Зато хозяйственно дотащившая до кухни пакет с покупками Ольга тут же скорчила хитрую мордашку: 

– Ну и где ты, дорогой мой, такого хорошенького соседа нашёл? На сайте знакомств? 

Она перегнулась через подоконник открытого окошка, разглядывая парня, который сыпал в мангал угли и сдержанно улыбался, слушая какую-то историю от Гоши. Родион, можно сказать, принарядился: надел длинную цветастую рубашку поверх выстиранной белой футболки и джинсовые шорты выше колен, пушистые светлые волосы прихватил резинкой на затылке, а запястья снова увешал плетёными браслетами. 

– Глупостей не говори. У него личные проблемы, напросился пожить здесь недолго. У меня не было причин отказывать. Места много, он тихий, погром не устраивает, посторонних не приводит, Чоко понравился…

– Да-да, благосклонность твоего пса прямо-таки главный показатель доверия. – Размашисто вильнув бедром, она отогнала мужчину от кухонной раковины и принялась мыть свежие овощи. – В любом случае я рада, что ты решил что-то поменять в своей жизни и созрел для новых людей. Тем более таких лапочек. Мало ли что у вас там дальше получится...

Михаил вытащил из выдвижного ящика пакет шампуров и с громким лязгом уложил их на стол.

«Опять ты за своё?» – насупившись, хотел было спросить он, но вдруг понял, что, возможно, единственный воспринимал всё так серьёзно. Ольга по-дружески подтрунивала над ним, немного кокетничала и, в целом, никогда не кривила душой, говоря, что желает ему счастья. Любого. И с кем угодно. Лишь бы он выбрался из мрака меланхолии и наконец-то начал жить полноценно, без сожалений. И разве сегодняшний выходной вместе не был ещё одним шагом к освобождению от груза вечных тяжёлых мыслей?

– Эй, мы, может, во двор стол выставим? Погода отличная, не в доме же сидеть! – в окошке появилось румяное лицо Гоши, и с улицы повеяло запахом костра. – И чего так тихо у вас? Музыку хоть включите, а то я сам петь начну, мало не покажется!

– Я включу! У меня новый плейлист просто балдёжный! Телефон и колонка есть! – зашуршала рюкзачком Аня, старшая дочка Ольги, без пяти минут семиклассница, но вовсе не ранимый вечно влюблённый подросток, а шустрая, часто хохочущая девчонка, сильно напоминающая этим мать. – Вам понравится, обещаю! Все треки тащат! 

Она плюхнулась на скамейку около крыльца, настраивая технику, а Ольга энергично встряхнула большущий пучок вымытой зелени и скептически заметила:

– Это не музыка, а чертовщина какая-то, не верьте ей, ребята... Гоша, лучше пой нам на радость! 

А он и напевал, временами забавно подговариваясь к новомодным попсовым песням, попутно вытаскивая с Михаилом на улицу стол и помогая Родиону с мангалом. Елена сервировала их «полянку» для пикника, младшая дочка Ольги, Лизавета, не отставала от пса, разрешившего водрузить ему на голову венок из раздобытых где-то за оградой ромашек. 

За калиткой вскоре замаячила одетая в пёстрое платьице Марья Алексеевна с бутылкой домашней наливки из крыжовника и корзинкой фруктов. Лидочка, в отличие от бабушки, приглашение не приняла, убежав на подработку, зато младший внучок, кучерявый стеснительный мальчишка лет пяти, крепко держался за её юбку и озадаченно посматривал по сторонам, не узнавая никого из собравшихся. Благо дело, вскоре и он освоился, с энтузиазмом включившись в игру с Лизой и лабрадором. 

За столом, кроме еды, все наслаждались и разговорами – общие темы находились быстро, даже заурядный обмен новостями приправлялся шутками и забавными рассказами из прошлого. Особенно в этом плане блистала баба Маша, которая, пускай и вспоминала ветхие истории шестидесятилетней давности, но в её душевной чудаковатости сквозила неподдельная искрящая доброта. Казалось бы, человек из другого времени часто сталкивается с непониманием, на то и считается вечной проблема разницы поколений, но в благодарной компании он расцветает, делясь бесценным – голосом памяти прошлых лет совершенно другой эпохи. 

С не меньшим интересом она сама слушала рассказы развеселившегося молодняка. Гоша, очень уж увлёкшийся домашней выпивкой с ароматом крыжовника, вместе с Михаилом и Ольгой травил медицинские байки о случаях на работе и в университете. Вот уж где можно было разгуляться: похохотать над одногруппниками, бывшими учителями, да и над собой, обсудить некоторых странноватых коллег и начальство, посокрушаться над бедовыми пациентами, которые приносили в тяжёлые смены добрую порцию безумия. Тут же эстафету перенимала Елена, за шесть лет работы в салоне красоты повидавшая много «выдающихся» клиентов. Но так уж повелось, что, независимо от профессии, если оказываешь услуги напрямую – готовься к худшему. 

Что-то из рассказов перерастало даже в импровизированные миниатюры, от которых все дружно заливались раскатистым смехом, разрывающим мирную тишину, так часто окутывающую частный сектор. Оставалось только гадать, как на эту шумную возню не сбежалась половина улицы.

Однако к девяти вечера стало совсем темно и прохладно. Дети, которых женщины тут же обрядили в прихваченные из дома курточки, выпросили снова разжечь огонь и принялись неумело совать в него зефир на палочках, от чего он первое время превращался в уголь и только с третьей попытки покрылся тонкой тёмной корочкой с ароматом дымка. Стол вернули на кухню, там же продолжили беседы уже за чаем с домашним печеньем – более размеренные и взрослые, приземлённые к повседневности. Смех магически улетучился, оставив после себя только тени редких улыбок. 

Михаил задумчиво чиркнул колёсиком зажигалки. Курить на кухне при беременной Лене он не хотел. В ответ на его кивок в сторону коридора Ольга отрицательно мотнула головой: перед подрастающими детьми она свою привычку не афишировала. Что ж, курить одному тоже неплохо, особенно в этот раз.

На крыльце было свежо и спокойно. Неподалёку слышалась забавная детская болтовня и утробное порыкивание лабрадора, за спиной – звон посуды на кухне и тихие голоса его друзей. Мирный поздний вечер окутывал дом и сад, однако Михаила мучило странное предчувствие неминуемо надвигающихся проблем. Наверное, дело было в Родионе, весь последний час нервно крутившем в пальцах свой телефон и только что молча исчезнувшем за тихо звякнувшей калиткой. Куда он пошёл так поздно? 

Несмотря на то, что втянули в компанию парня против его воли, весь вечер он выглядел расслабленным, и пускай активным заводилой не был, но искренне смеялся над чужими шутками, на вопросы, даже слегка каверзные от Ольги, отвечал с привычным очаровательным смущением, потанцевал посреди сада с Марьей Алексеевной, сыграл с ребятишками в дартс и наконец-то подобрал для всех нормальную музыку. Однако короткое оповещение его телефона стёрло выражение спокойствия с побледневшего лица и поселило дрожь в пальцах. 

Михаил, нахмурившись, выдохнул облако дыма и твёрдой походкой направился к забору. Он уже привык читать эмоции Родиона, и в конце дня они ему не понравились. 

Обступивший его тенистый коридорчик зелени приглушил звуки продолжающегося праздника. Калитка и правда оказалась приоткрытой. Может, и не стоило её чинить, раз дефект замка мог быть даже на руку? 

Из образовавшейся около дверцы щели лился оранжевый фонарный свет, неприятно резанувший по привыкшим к сумраку глазам. Однако Михаил отпрянул от ворот вовсе не из-за него. Люди за забором оказались ближе, чем он предполагал, всего в паре метров. Родиона он узнал по промелькнувшей пёстрой рубашке, но в остальном тот жутковато поменялся, словно весь напитался напряжением: плечи ссутулились, походка стала неровной, будто ноги подрагивали, красивые золотистые волосы уличная подсветка покрыла слоем ржавчины. 

Внезапный гость, навестивший его в такое неуместное время, хоть и казался его ровесником, но всем своим видом источал уверенность. Он был выше ростом, спортивнее и со своей стильной лёгкой щетиной на высоких скулах, модной стрижкой, дорогими часами и шмотками выглядел до отвращения лощёным. Даже его вылизанный до блеска чёрный автомобиль у края дороги смотрелся здесь раздражающе. 

– Что такое, Родь? Думал, я тебя не найду? – негромко, но с замешанной на жёсткости усмешкой спросил второй парень и прихватил Родиона за полы рубашки, притягивая его к себе. – Думал, пустишь всем пыль в глаза своей истерикой, сбежишь из дома, отсидишься тут, накопишь обиду, а потом вылезешь в нужный момент и всем подпортишь жизнь? Не выйдет, сучёнок, я это с тобой быстрее сделаю.

Он напирал так уверенно, что Михаил поймал себя на желании выскочить на улицу, оттащить ублюдка в сторону и отвесить ему пинок на прощание. Однако Родион вдруг выпрямился, толкнул обидчика в грудь и зашипел на него хищной разгневанной кошкой:

– «Всем», говоришь? Да только тебе, мудила. Что такое, зассал, когда из виду меня потерял? Ну и где твоя хвалёная альфасамцовость? 

– А что, ты по ней соскучился? Может, показать её тебе на заднем сидении? – он неприятно ухмыльнулся, кивнув в сторону своего авто, но получил хлёсткий смешок в ответ.

– Было бы, что показывать, Ден. Я бы на твоём месте стыдился демонстрировать то, чем тебя природа обделила.

С губ второго медленно сошла сальная улыбка, он сделал шаг вперёд и отрывистым движением погладил испачканные рыжиной волосы, но вдруг крепкая рука соскользнула с них на шею собеседника и сжалась на ней тисками.

– А ты не только в переписках борзым стал...

Спина Родиона с глухим стуком припечаталась к забору, парень захрипел и схватился за жилистую кисть, пытаясь отцепить её, но не получалось: противник был явно сильнее.

– Видимо, до тебя только так доходит, да? Не переживай, я повторю, прямо на твоё красивое ушко, – негромко продолжил гость, близко наклонившись к лицу Родиона. – Если не хочешь, чтобы о твоей блудливой заднице узнал весь город, а может, и другие города (ты ведь не только здесь работу ищешь, да?), даже думать забудь о том, чтобы сунуть свой нос в эту свадьбу. Усёк, котёнок? 

– Да пошёл ты... – сипло отозвался парень, смаргивая с глаз злые слёзы, но не переставая молотить кулаками по душившей его руке. – Пошли вы все... Да как ты живёшь, зная о том, что сделал... Что вы сделали... 

– Живу, Родь, как видишь. Надеюсь, буду жить ещё лучше. А ты для своего же блага закрой рот и посиди в этом захолустье подольше.

– Такого не будет!

Кисть ослабила хватку и через несколько мгновений отпустила, но вовсе не потому, что разговор был окончен или ультимативно брошенные Родионом слова произвели на агрессора правильное впечатление.

Калитка скрипнула, распахнулась настежь. Михаил, напоминая себе, что всё это не его дело, а ещё в избиении людей нет ничего хорошего, отчего-то сдерживался с трудом. Однако короткий и точный удар, который он уже нацелил незваному гостю в плечо, всё-таки перешёл в рывок того за шиворот в сторону. 

– Не знаю, кто ты такой, но проваливай, пока я по-настоящему не рассердился, – окидывая обнаглевшего незнакомца холодным взглядом, твёрдо сказал врач.

За его спиной кашлял и тяжело дышал Родион, едва не падая от накатившей дурноты и слабости, но трясущиеся пальцы парня просяще сжались на рукаве рубашки Михаила и потянули его назад, туда, где заканчивался вечер в кругу друзей, где не было злобно сощурившихся глаз и едкой лживой улыбки напротив. Домой.