Cyberbond

Поросёнок Игорёк

Аннотация
Рассказ о солдате-оболтусе, который втюрился в человека, а человек — у него своя драмочка в шкафу.

Игорек… «Поросенок Игорек». Да, так «он» его и называл. Коренастый, с крупной, как жбан, башкой, с широкой и вроде простецкой хитрющей рожей, с рыжеватыми ресничками, бровками и ворсом. Ворс торчал из-под пилотки нахально длинный.
 
Игорьку оставалось всего две недели, и он дедовал вовсю: форму ушил до того, что она смешно топорщилась на его в общем не очень-то складном теле.
 
— Эт-та что-о?! Ребенка, мля, ждем, боец?! — не раз «он» шутейно рвал за пряху ремня. — Пряху на яйцах носим?!
 
«Он» — старший прапор Петров. Не обычный пьющий краснорожий дядька, как все, а статный-стройный-высокий, по-офицерски подтянутый. Асс по снабжению — в те времена Петров был личность незаменимая. Его уважал сам полковник и «праздновал» он всегда с офицерами.
 
Петров был на голову выше Игорька. Притянув к себе «поросенка», он сигареткой чуть не жег ему лоб. Яйца их сквозь ткань сладко терлись, но со стороны-то не придерешься: командир приводит бойца в чувство, воспитывает.
 
И «поросенок Игорек», только что так вломивший пня салабону, что бедняга впаялся в стену, — вот этот самый суперский «дед» сейчас часто-часто моргал рыженькими ресничками, и лицо его сияло восторгом беспомощности.
 
На людях это были самые их «такие» мгновенья. Про то, что у Игоряна с Петровым «че-то не то», глухо посмеивались. Но у Петрова дома и другие солдатики бывали. Почему Игоряну особая выпала честь — на все выходные?..
 
Предпочтенья Петрова были неожиданны — впрочем, и безошибочны.
 
Поросенок Игорек от счастья лопался.
 
Дом Петрова далеко на всю округу сиял кровлей, крытой серебрянкой. Игорек подумал, что с самолета она искрится и отливает, как озеро.
 
— Бюстгальтер долой, — Петров говорил с вечной сигареткой во рту, отчего чуть шепелявил. Игорек мгновенно стянул с себя немилосердно ушитую гимнастерку. Черная роба грузно упала к ногам поросенка, но и это понравилось Игорьку. Отдаваться сейчас без раздумья, на полном щенячьем доверьи было ему радостно. Сердце билось и замирало. Игорек раскраснелся, сильно вспотел.
 
— Бутсы на хер, изгвоздаешь, — Петров перекинул папироску в другой угол рта. — Давай-давай, че телишься?
 
Сопя, Игорек сел на пол, стянул зауженные на треть дембельские яловые сапожки, размотал портянки, застрял в узких штанах. 
 
— Говорю ж: клоун! — Петров легонько шлепнул Игорька носком сапога под голую задницу. Рядом с Игорьком грохнулись обрезанные кирзачи, белесые от известки.
 
И задница, как у бабы — пухлая. Не задница, а подушка. Этого Петров вслух не сказал. Поводил ногтем по отставшим обоям. Мысли его были не здесь.
 
Он вдруг понял, что Игорек притормозил раздеваться, словно еще раз хотел задом общупать холодный хромовый носок.
 
— Оделся! — прикрикнул Петров.
 
Вот Игорек стоит перед ним босой, в замасленной, принесенной из гаража черной робе, свесив большие красные лапы вдоль тулова, неловко ухмыляясь, доверчивый и лукавый, как детка, и взъерошенный, точно еж.
 
Что Игорек ТАКОЙ, Петров с ходу определил, когда еще парня в учебке ломали и строили. Городок Ачинск, мать одиночка… Петров на своем «жигуле» последней модели был для него — бог. Был 1986-й со всей смутой предчувствий…
 
Петров стал наблюдать. На удивление Игорька не сломали. Таился гад хитро или про себя не все еще понимал. Так, замызганный «душок»… Помогать ему было рано. Когда Петрову врезали положенное по попе и он заделался «черпаком», приосанился — Петров стал припахивать его. Во второй уже «командировке» Игорек запросто взял за щеку, старался, сопел. Обслюнявил галифе Петрову. Тот посетовал:
 
— Фу-у!.. Как обоссался.
 
Шутка кстати пришлась: попервости Игорек пытался скорбеть.
 
Тогда их свиданки проходили в каких-то закутках, среди стеллажей, ящиков. От опасности, а также и неопределенности (вдруг в последний раз?) Игорек нервничал и очень, очень — жалобно даже — старался.
 
Свой главный подарок Петров приурочил к Новому году, когда все перепились. Игорек вскрикнул, Петров почему-то взъярился. Но тотчас эмоцию пережал:
 
— Тише, поца, сейчас полегче пойдет… Попку расслабь…
 
Простой и единственно возможный сейчас совет, произнесенный душевно, потряс Игорька, кажется, больше, чем чужой член там, где и свой не растет. Игорек затих, мерно подмахивая; он словно переваривал в душе неожиданный от мужчины тон, как проглоченный перед этим новогодний зефир.
 
Грязцу с органа Петров удалил салфеткой, протер задницу и бойцу. И вдруг ему стало ужасно смешно: будто ребеночка он подмыл.
 
Игорек уже не скорбел, но просто стал сильно задумчивым, словно прочитал что-то в книге своей судьбы.
 
Печальным?
 
Ну, может быть…
 
Петров обнял его, целовал, сперва совсем целомудренно, как мелкого, после — полизывая. Игорек суматошно ему отвечал, немножечко невпопад и словно бы задавал языком немые вопросы. Язык у Игорька был сладким после зефира.
 
Петров набрал горькой табачной слюны и спустил ее в изумленно раскрытый рот парня. Игорь не сразу сглотнул. Но этим же ответить не посмел.
 
Петров обнял его, вжал колючий жбан этой башки под мышку себе. Спросил:
 
— ПОНЯЛ, хер собачий?..
 
Двадцать третьего февраля Петров собственноручно сцедил толстый короткий стручок Игорька и слил ему с ладони в рот. Игорек был потрясен и закашлялся. Петров подумал и велел Игорьку еще тяпнуть водки. После поцеловал:
 
— С праздничком! Че ответим?
 
— Служу.. Советскому… — промямлил Игорек, хмельной больше от совершенного.
 
Неожиданно он сполз на пол и впился губами, всем лицом в сапоги Петрова.
 
— Ы-ы-ы!.. — плакал и выл Игорек, возя рожей по голенищам.
 
— Еще не вечер, — сказал Петров, закуривая. — ОЧЕНЬ не вечер еще… Ну обслюнявил, блин! Весь я в соплях. Слизывай…
 
*
Натягивая робу, Игорек елозил по полу. Петров сунул ловко поджопника. Парень свалился набок. Сиявшие голенища, как клещи, стиснули неуклюжее тело, мягкое в чумазом черном хламье.
 
Лежа на боку, Игорек нерешительно глянул вверх.
 
Тиски голенищ стали еще тесней. Бликуя, они поигрывали, как мускулы негра.
 
Петров щелкнул пряжкой ремня и вдруг шире расставил ноги.
 
Игорек, странно лыбясь, лег на спину.
 
Узкий длинный носок Петровского сапога встал на бугорок Игорька. Обжимал, встряхивал — и даже неласково. Брови парня взметнулись, лоб наморщился, но глаза вдруг полузакрылись, стали влажными, лицо сделалось плаксиво беспомощным.
 
Петров оглядел тело, что лежало под ним. Оно казалось слишком громоздким, нелепым, как рыба на ветке. Босые ступни с кривыми черными ногтями, рожа упитанного ребенка, странно улыбавшаяся.
 
Петров тоже сильно завелся. Под носком сапога он чувствовал упругость, что сама играла с ним, как прибой, — укрощенная, но бунтом взорваться готовая.
 
Парнюга млел.
 
Лет через двадцать все это станет пузатым мужиком, тупым и жадным.
 
Ну а пока…
 
Петрову самому пришлось чуть побороться с собой, чтобы преодолеть возбуждение.
 
Вдруг брызнула живая струя, резко и радостно сверкнула на солнце.
 
Игорек приоткрыл рот, немного похлебывал, сильно зажмурившись.
 
Струя щедро омывала его лицо; ела, наверно, и ноздри…
 
— А я никогда не был на море, — признался как-то Игорек в «увале», смотря у Петрова вечную «Бриллиантовую руку» по телеку. Сказал между прочим, не жалуясь.
 
Петров пихнул его в бок:
 
— Попробуем?..
 
И бестрепетно объяснил: море — в каждом из нас, по составу и вкусу идентично, сечешь?
 
Тогда они расстелили пленку по всему полу: ванны в доме с серебряной крышей еще не имелось.
 
Ойкая от холода, Игорек боязливо улегся на пленку. Тогда Петров впервой его пожалел. Поставил воду, чтобы сразу это чудо-юдо обмыть.
 
После мылил Игорька тщательно. Вдруг, сквозь пену, Игорек впился в его губы, больно втянул в себя язык Петрова, рыча по-звериному.
 
Петров тогда в первый раз растерялся.
 
…Последние брызги упали поперек Игорьковой рожи. Толстая нижняя губа Игорька отклячилась и блестела, удивительно сейчас яркая, чуть шевелилась.
 
Солнце незаметно сползало с нее.
 
В синей тени Петров работал носком сапога через ткань ритмично-неумолимо.
 
Вот Игорек охнул и смешно, всем телом задергался. Затылок его шлепался о линолеум в луже мочи.
 
Петров убрал ногу. Игорек полежал, отдуваясь, полез руками в штаны, поскреб там, потом распахнул их настежь. Весь низ был в мятежных разводах. Пряди волос торчали там и сям в разные стороны.
 
— Лесоповал, — заметил Петров. — В душик шиздуй!
 
Душ у Петрова был летний и во дворе, но вода на крыше с утра нагревалась неплохо.
 
Охая, Игорек поднялся, вытянул из угла тряпку, возил по полу, то вспыхивая на солнце рыжим затылком, то уходя в тень.
 
— Пахучая! — Игорек глянул из-под челки лукаво и весело. — Сильный зверь нассал…
 
— После с водой пройдешься. Сперва сам, — Петров перекинул сигаретку в другой угол рта.
 
Пока Игорек в душе плескался, Петров переоделся в домашнее: треники с майкой. После формы тело все раскрылось навстречу лету, теплу его раннему и прохладе.
 
*
Петров курил во дворе, глядя на бесконечное летнее солнце, на еще короткую зеленую травку, и был очень собой не доволен. Что на него сегодня с этим «морем» нашло? Зачем сразу-то?
 
— «Слишком тесно общаемся», — подумалось.
 
Дверь в душик хлопнула. Игорек повалил к нему в чумазых штанах, волоча куртку по яркой траве. В другой руке трусы. Видно, замыл — на веревку вешать поворотил.
 
Вешая, оглянулся. Хитро улыбается.
 
Игорек скользил по Петрову взглядом, восторженно любовался им всем.
 
— Лыбу спрячь, — строго сказал Петров.
 
— Я полы ща там!.. — Игорек рванул в сарай за ведром.
 
Петров с грустью подумал: никого-то он, Петров, на этом свете не любит…
 
На полу в душе остались черные следы Игорьковых ножищ. Петров нацедил воды в ведерко, ополоснул доски. Нехорошо про поросенка подумал. Встал под душ.
 
Когда Петров вышел из душа, что-то в небе произошло. Ветки яблонь горели пыльным и, казалось, вечным пламенем: солнце садилось. Тоскливый час!
 
Он прошелся по двору, опять с досадой подумал о поросенке.
 
Петров сделал еще круг и после тихо поднялся в дом.
 
Полы влажно блестели, но где Игорек?
 
Петров неслышно прошел террасу.
 
Игорь его не сразу услышал. Он сидел на полу возле ведра. В руках его был альбом, о существовании которого Петров забыл, забросил когда-то его как небывшее за шкаф. Видно, поросеночек выудил альбом шваброй нечаянно.
 
Заслышав Петрова, Игорек поднял лицо. Оно было задумчивое и почему-то — ненужно — светлое.
 
Петров молча взял альбом из рук парня и бросил в шкаф:
 
— Ведро вынеси.
 
После ужина с водкой Петров снова стал веселый и злой. Игорек под ним взвизгивал, то и дело кусал подушку.
 
Потом Петров, утомленный, лежал, и большая золотая луна в еще не погасшем небе плыла за окном перед ним, тщетно прячась за пока негустые ветки.
 
Игорек все не засыпал, возился, покалывая грудь Петрова жестковатой челкой.
 
Вздохнув, что-то пробормотал.
 
— У? — сонно спросил Петров.
 
— А… а вас… Вы были в училище?..
 
Петров не ответил.
 
Игорек испугался, что не то ляпнул, притих.
 
Петров заснул.
 
*
Петров проснулся рано: еще красное солнце село ему на веки. Рядом похрапывал Игорек. Храп молодецкий, а кургузая, но широкая в веснушках спина — почти недвижима.
 
Петрову захотелось ткнуть в нее чем-нибудь, сбить Игорька на пол.
 
Он встал, вышел из спальни. В «зале» на столе со вчерашнего валялся альбом. Петров подержал его на ладони. Зашвырнул за шкаф.
 
…Это была мука — физподготовка в училище. Их инструктор молодой хохол Сташенко с ласковыми глазами и мягкими усиками бился с Петровым на брусьях: поддерживал за корпус, за ноги. Давал легкий толчок — и Петров мешком валился на маты.
 
Виной всему была она — эта проклятая. Молодецки соскочить и выгнуться, воздев руки при таком бугрище на штанах — это ж позора да хохота до конца училища. Войти в анналы…
 
— Та что ж ты?.. — словно в насмешку ворковал Сташенко над ним. Петров поднимался не сразу, лежал на боку, отвернувшись от мужиков.
 
Но Сташенко — тот сразу заметил.
 
Как ненавидел Петров таких, как Сташенко: мягких да вроде бы ласковых. Скрылся, казалось, надежно и навсегда от них в ораве-братве воинственных пацанов. И вот — сразу в Сташенку влип.
 
А тот все учил, наставлял да поддерживал, и жар его пальцев чуял всем телом Петров сквозь грубую хэбэшку, кальсоны, трусы…
 
Порой инструктор вскакивал на соседний турник, показывал. Тупая курсантская юфть Петрова надрывалась рядом с легкими, бело-красными кроссами, словно созданными, чтобы бежать по воздуху.
 
И опять Петров валился набок, в вечный стыд и отчаяние.
 
— Та что ж ты? В свободное время придется.
 
В свободное время зимним тем вечером Петров прочно завис на турнике глаголем. В высокой черноте окон над ними падал, искрился снег, а пальцы Сташенко снова прожигали Петрова. Спину, крестец, ноги, задницу…
 
— Ну? Оп-ля!
 
И Петров рванулся, как надобно. Стоял, выгнувшись, замерев, руки вверх.
 
Сташенко обошел его, неслышно ступая, оглядел всего:
 
— Ну! Можешь ведь! Ну-ка еще…
 
— «Что он, измывается?..» — подумал Петров. — «Он же видит, мать…»
 
Раз пять еще он спрыгивал, в мыле весь.
 
На шестой Сташенко повернул ключ в двери и мягко приблизился, раскатывая бодрый голос по залу:
 
— Прогибчик подшлифовать бы! И задницу, задницу подбирай!
 
Петров между тем стоял навытяжку, руки по швам.
 
— И передницу… — тихо добавил Сташенко. Он подошел вовсе вплотную и смело взялся за бугорок.
 
— А ну-ка еще разок! — бодро выкрикнул.
 
Сташенко оказался разворотливым мужиком, но хорошим и добрым, мягким, как его усики. По душам за весь год они говорили мало. Свиданки были частыми, жаркими и стремительными, на переменах, между стеллажами с мячами и бутсами.
 
Как-то Сташенко отвез Петрова, когда тот «в увале» был, на хату к какому-то мужику. Мужик был бесформенный, но веселый. Застолье, банька потом — и снова застолье. Драли мужика вместе, в два смычка. Сташенко поверх него мигнул:
 
— Как? Ничего тебе?
 
Петров только башкой мотнул.
 
Мужик забашлял обоих нехило, и после, все лето, Сташенко возил Петрова по «друзьям», по их неслабым по советским меркам дачам.
 
В конце сентября, по первому внезапному гололеду Сташенко разбился на своем «москвиченке».
 
Петров сильно переживал. Да и к деньгам привык, как-то по-другому на это смотрел уже. И если б не «друзья» в городе…
 
Но все же это было не то. Петрову хотелось для души кого-то еще своего, «братишечку».
 
«Братишечка» явился вскоре и неожиданно. Это был щуплый пацан с первого курса, прыщавый и курносенький. Спознались в сортире, случайно. Ну, ипошло-поехало.
 
Ванюшка Лысков боготворил Петрова — накаченного, борзого, опытного.
 
Когда «из гостей» возвращались впервой, Ванюшка неожиданно пригорюнился.
 
Петров обнял его, прижал к себе под темным октябрьским дождем:
 
— Ты чего, Лыска? Все пучком! Их пасем, а меж нами все другое, пойми! Верь, Лысок!
 
Верил ли Петров сам себе тогда? Кажется, все же верил.
 
С Ванюшкой Петров чувствовал себя бывалым, отчаянным мужиком.
 
Ванюшка хлюпнул носом, вытер мокрое от дождя лицо, о шинель Петрова, тоже набухшую.
 
— Не веришь! — догадался и уличил Петров.
 
Они вошли в темный, кошками пропахший проезд, поднялись к чердачной двери. Обнялись почти во мраке и целовались долго, не в силах прерваться.
 
Боясь?..
 
Дождь грохотал, барабанил над головой.
 
Петров присел вдруг на корточки.
 
— Н-не, не надо, Сань… — Ванюшка испуганно дернулся.
 
— Хочу! — строго сказал Петров и раздвинул тяжелые от влаги полы его шинели.
 
Он долго держал Ванюшкин нежный, еще пугливый членик у себя во рту, языком чуть поигрывал.
 
Член, опроставшийся до того раза четыре в гостях, вставать не хотел.
 
Петров прогудел что-то невнятно.
 
— Че?..
 
— Поссы, говорю, — и Петров опять втянул в себя этот умученный лаской стручок.
 
— Сань, ну как же, ну как же я… Ты…
 
— Гу-гу-гу, — приказал Петров.
 
— «Развращаю младенца», — подумал он, но без жалости, только с легкой улыбчивой нежностью.
 
Ванюшка тужился. С трудом, мучительно выдал струю, но потом ссал неистово, долго, восторженно.
 
— Молоток! — Петров икнул, поднимаясь. — Теперь моя очередь…
 
Выдавал заботливо, аккуратными мелкими порциями. Но в конце Ванюшка все же закашлялся.
 
После, уже забыв о дожде, о «хозяине», чуть хмельные, зажевали запах конфетками. И перекатывали их изо рта в рот, целовались.
 
Откуда-то явилась полосато-серая кошка, посмотрела на них внимательно и побежала вниз — хвост трубой.
 
— На развод опоздаем! — спохватился Петров.
 
Неслись в темноте средь огней, бухая сапожищами по глубоким лужам — удалые, счастливые…
 
*
Петров заперся в душе. Ледяные после ночи струйки словно разрезали его. Ухнув, присел. Но воды было мало. Вчера-то не натаскали… Быстро размазал холод по телу. Оно тотчас проснулось, злое и бодрое.
 
— «Надо сказать ЭТОМУ, чтобы воды натаскал».
 
Утренний стояк. Растолкать, засадить еще сонному. Взревет, поди, будто боров. «Любящий идиот», — подумалось.
 
Гремел на кухне сковородой. Яичница яростно лопалась. Включил громко радио, но Игорек спал, как младенец.
 
Горечь, злоба на всё отпустили только после завтрака.
 
Пошел, растолкал Игорька. Пахло от него со сна молоком и салом. Молочный, да, поросеночек.
 
Игорек зачмокал губами навстречу хрену.
 
— Сри да мойся! — уклонился Петров. — Шевелись! Работы — начать и кончить…
 
Пока Игорек опорожнялся, мылся и лопал, Петров лег на убитую постель, включил телек, лениво гонял шкурку, курил.
 
Вспоминалось всякое-разное…
 
Ванюшкин мягкий нос в заднице, например. Полюбил это дело Ванюшка. «Нюхач, блин!» — посмеивался Петров. Как-то они с Ванькой вот тоже обои у одного препода клеили. Жарища, до труселей разделись. Петров на стремянку взобрался, а Ванюшка вдруг снизу с него — трусы, и всей рожей туда.
 
— Войдут! — застонал Петров. Но Ванюшка не отлез, пока не промыл всю промежность. Только яйца и пощадил — по стояку как работать?
 
Едва Ванюшка отпрыгнуть успел — бабка хозяйская с пирожками вперлась, бабушка добрая:
 
— Поешьте, служивые!
 
А Петров к ней задницей на стремянке, и повернуться не может, толком человека поблагодарить.
 
А бабка наседает:
 
— Ешьте, пока не простыли! Горяченькие!
 
Поешь тут, как же, с таким-то горбом… Отбрехался, что квадрат надо закончить, а то клей не возьмет.
 
Бабка ушла, Петров Ванюшке по уху съездил. А тот до-овольный, пирожок жует, лыбится.
 
Вспомнились глаза его карие. Любил Петров глаза его целовать…
 
Явился Игорек, глупый, довольный. Запах сала, яичницы.
 
— Рот сполосни, — буркнул Петров.
 
Сосал Игорек, как всегда, неистово, глупо безумствовал. Петрову надоело, закинул Игорьковы ноги на плечи себе. Вошел мягко, щадя, но дальше попер беспощаднейшим образом. Игорьков жбандель мотался из стороны в сторону, парень ныл, гудел, хрюкал, всхлипывал.
 
А вот просрался не до конца, и это Петрова развеселило вдруг.
 
Спускал долго, яростно, залпами. Показал Игорьку чумазый хрен поучительно.
 
Поросенок густо зарозовел. Потом таскал воду в цистерну на крыше сарая, жутко старательно. «Раз*еба, а виноватится», — Петрову стало совсем смешно.
 
Белил потолки и клеил обои Игорек не слишком ловко, но старался, пыхтел.
 
К полудню встала жара, окна настежь открыли, Игорек до трусов разделся.
 
— И трусы долой! — зацепил сзади пальцем Петров.
 
Игорек со стремянки недоверчиво покосился, ухмыльнулся, однако трусов не снял.
 
Петров тоже сигаретки изо рта все время не вынимал, свой участок клеил ровненько.
 
 — А что на обед? — робковато спросил Игорек.
 
— На обед — окрошка. 
 
Игорек вздохнул.
 
Что-то поломалось меж них. Петрову даже любопытно сделалось: что же именно?
 
Клеили молча.
 
— «Любви ему, суке…» — Петров с грохотом расстелил рулон на полу. Резал резко, как по живому.
 
— А телек можно? — тихо спросил Игорек.
 
— Ты РУКАМИ лучше смотри, телезритель! — прикрикнул Петров. И самому погано от внезапного окрика сделалось.
 
Не хотелось вот так…
 
*
На обед Петров заправил две пачки пельменей, выставил огурчики маринованные и шкалик.
 
После первой настроение чуть подправилось.
 
Игорек бодро хрумкал огурчиком. Чисто поросенок!
 
— Матуха-то солит огурцы? — спросил Петров с ухмылочкой.
 
Игорек уловил что-то, на секунду замер с непрожеванным:
 
— Не-а…
 
— Че так?
 
Игорь пожал плечами. Явно про матуху говорить не хотел.
 
— Че на гражданке думаешь, воин? Вроде вчера на сверхсрочную разлетелся?..
 
Игорек чиркнул взглядцем Петрова по кадыку:
 
— Как получится…
 
— Дак решил вроде уже? Вчера про школу прапоров гундел на сон грядущий… Давай — помогу!
 
Игорек подергал ресничками:
 
— Да?..
 
— А то! — у Петрова все ныло в душе.
 
Игорек перестал жевать:
 
— Н-не знаю…
 
Петрову хотелось сейчас ласкать и травить пацана одновременно. Черт какой-то напал… Еще налил себе, ему:
 
— Вздрогнули!
 
После третьей и по жаре Игорька развезло. Кулем осел на стуле, готовый сползти под стол. Алый, взъерошенный.
 
— Зря вы так… — сказал вдруг. Но сухо, не со слезой.
 
А Петрову хотелось, чтоб и заплакал.
 
— Что «зря»? Ничего и не зря! Видишь: живу, и получше, чем наше офицерье. И ты жить будешь! Все жить будем! И матуха твоя…
 
— Не трожь матуху, — хмуро выронил Игорек.
 
— Вот мы уже и на «ты», боец? — усмехнулся Петров.
 
— Не трожь, гля, матуху! — упрямо, с надрывом и уже со слезой повторил Игорь.
 
— А ты закусывай, воин! — Петров весело захрустел огурцом, глядя парню в глаза.
 
Игорь шмыгнул носом, утер нос кулаком.
 
— О тарелку соплюху оббей, красава! — подколол снова Петров.
 
И добавил уже жестко:
 
— Думаешь, у тя одного тут проблемы, а у меня, типа, все пучком? Всем, Игоряха, хреново! У каждого свое, но говно. Гля, куда вся наша жистянка катится! Запомни: года этачек через четыре все шиздой накроется в стране окончательно! Навернемся, мля, все! Рухнем, мля, в пропасть, себя не чуя!
 
Игорь начал вяло жевать.
 
— Пойми: я те добра, падла, желаю, — продолжал Петров. Налил себе, Игорю, хлопнул свою, не чокаясь. — Вот ты телек смотреть разлетелся. А че там те, в этом телеке? Про Электроника? Еще какой туман розовый? Или жвачка вечная, сплошняк «дарахея таварищи»…
 
Передразнив Брежнева, Петров махнул рукой:
 
— Да и не про телек я… Жить, Игоряха, вроде как вовсе незачем стало нам! Всем… Тоска!..
 
Петров обнял Игоря. Тот был равнодушен, как куль. Петров назло еще крепче впился:
 
— Ты закусывай! Это ж надо: на «ты» без спросу выполз, говнюк! Лады, замнем, Игоряшечка. Хером друг в дружке дергали — какая уж тут субординация… Пей давай!
 
Петров схватил Игорянов стопарик, поднес к его рту, вжал.
 
Игорь машинально приоткрыл губы. Петров влил водку на сжатые его зубы. Полез сам туда языком. Мял, травил парня — убить хотел. Или чтоб тот избил его, может быть.
 
Петров чувствовал: он и пьяный сейчас намного сильней Игоряшечки. И пацан рыпаться опасается.
 
Петров отшвырнул Игоря, как мешок, налил только себе. «Окосею» — подумалось. Выпил не сразу, сказал гордо:
 
— У меня дед — герой гражданской, комбриг! Шлепнули в тридцать восьмом… Я думал: его забили — я подымусь…
 
Махнул стопку еще, мотнул головой, морщась:
 
— Старший прапор! «Ватный генерал», ё!.. Весь, сука, и потолок!..
 
Игорь катал из мякиша колобок:
 
— Из-за этого, из училища?.. — шепнул одними губами.
 
Петров далеко отсел, на бутылку глядел, а — услышал. Челюстью игранул:
 
— Суки! Какое им… Суки!
 
Вдруг встал, сдернул штаны с трусами:
 
— Давай, Игоряша, давай! Мне ща во как НАДО, пойми!..
 
Вогнал Игорьку в рот насильно. Тот стал давиться: выпитое и съеденное рвануло вверх к горлу.
 
— Крас-са-ва-а! Кра-са-а-ва!.. — пер все тесней, все беспощадней Петров.
 
Игорек забился, хрипя. Петров ухнул, отскочил.
 
Спермак вместе с проглоченной пищей густо полился из Игорька на стол и на пол.
 
После мылись в душе вместе. Игорек шмыгал носом, обиделся. Вода под вечер была парная.
 
Петров выскочил голым к колонке у сарая, набрал ледяной в ведерко. Окатил-убил Игорька, себя.
 
Потом к колонке с ведром метнулся Игорь.
 
Так и бегали раз, наверное, шесть.
 
Задубели оба от холода.
 
Но как-то все прояснело вдруг.
 
Доклеивали обои дружно и весело, под песенки «Маяка».
 
*
Вечер сгустился незаметно и вроде бы рановато — а и завтрашнюю норму почти всю сделали.
 
Снова душ, хохот, подначки. Перед сном Петров щедро рисовал Игорьку будущее безбедное.
 
Может, даже совместное…
 
Обнял Игорька и назвал Ванюшкой. И уснул безмятежно. Тяжеленные сапожищи Ванюшины, которые так тянули повесившегося друга к земле, не приснились ему.
 
А смотреть в лицо человеку, который не вынес позора открывшейся тайны их, — смотреть в его лицо Петров и тогда, наяву, избег.
 
Петров был сильный, всегда подтянутый человек.
 
Да и незачем.
 
28.04.2015
 
Вам понравилось? 11

Рекомендуем:

Мышонок и Волк

Корпоратив

Сервиз на 6 персон

Не проходите мимо, ваш комментарий важен

нам интересно узнать ваше мнение

    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив

Наверх