Зачем ломали мы язык?

***
Присядь, усталость - ещё не старость,
ложится в ноги, и не впервой,
горячим боком едва касаясь,
овчарка с угольной головой.

Погладь, не бойся - на ощупь жёсток
мой пёс дворовый и пожилой,
горит осенний его подшёрсток,
присыпан тёплой ещё золой.


Держи, укусит!  - Да он никто мне,
недавний спутник, заживший след,
а новый будет ещё бездомней
всех этих странных приблудных лет.

Езжай, дорога свободна к ночи,
ложится в ноги, черней реки,
и тлеют гари её обочин,
вдогонку сыплются огоньки…

***
Успели спастись, но забыть не успели: 
косые лучи из небесных прорех
и дом на краю захолустной Помпеи,
что выставил солнечные батареи
отчаянным жестом ладонями вверх.

Там каждый из дней, нескончаемо летний,
усталые капли стирает с лица,
и тот злополучный, желанный, последний, 
для нас, уцелевших - не знает конца.

Кого позабыть мы успели на свете -
того, кто остался и скрылся из глаз -
надёжно запомнит спасительный пепел,
серебряный пепел запомнит для нас…

***
Там, где сгладилось уже, отболело,
всё простилось до седьмого колена -
проступает неудобный и острый
чьей-то жизни неразобранный остов.

Что крепилось на него бестолково -
ветошь тёплого жилища людского -
копошилось, суетилось устало,
было, было, а потом перестало,

где от солнца двор циновкой затянут,
и побеги без присмотра завянут,
где мы жили, планы строили по привычке,
планы - планочки, реечки, перемычки…
 
***
Зачем ломали мы язык,
запретных набираясь знаний
из неподъемных старых книг,
стотомных подписных изданий?
"Поешь, кому я говорю, -
твердила мама - всё остыло!" -
в мой порыжевший к сентябрю
и летом пахнущий затылок,
но я возилась у стола,
пристроив томик у солонки,
и отвлекал меня Золя,
прилипший к кухонной клеёнке.

Зачем считаем мы года,
перемогаясь по привычке,
пока везут нас не туда
задёрганные электрички?
Но где-то в сквере над рекой,
где рыже к осени и чисто,
мне знаки подаёт рукой
рассеянного букиниста,
усмешкой лунного серпа,
теплом знакомого прищура,
чудаковата, как судьба,
французская литература.