Пацан

Когда Куликов впервые увидел пацана, ему показалось, что это подросток, не старше шестнадцати-семнадцати лет. Приглядевшись, понял, что парень вполне взрослый – на вид лет двадцать пять, или около того. Позже выяснилось, что и тут он ошибся. Но это уже не имело значения.

А началось все с того, что заболел Леня. Об этом Куликов узнал в девять утра в субботу, когда телефонный звонок вырвал его из глухого чугунного сна. Он лег в четыре, и вставать не собирался до вечера, но человек предполагает, а располагает какая-нибудь бессовестная падла.
Не сразу сообразив, что это телефон, а не будильник, он наконец тыркнул, куда надо, и понял только, что Ленька хрипит в трубку, и просит о какой-то помощи. «Доигрался», – подумал он. Когда выяснилось, что никого не убили, не избили, пожара нет, Куликов дал отбой, выполз на кухню, выпил воды, сыпанул в чашку кофе, и закурил. Похмелье в этот раз оказалось милосердным, и давало о себе знать только нежной дрожью внутри, да легкой рассеянностью окружающего мира.
После вкусной первой сигареты, и кофе, отдающего жженой резиной, состояние почти совсем выровнялось, и минут через двадцать Куликов нашел в себе силы перезвонить и выяснить, что произошло.

Леня, кажется, тоже за это время собрал воедино мысли в своей простуженной голове, и относительно внятно рассказал, что в местной «радужной ячейке» намечается банкет... Точнее, совсем наоборот, не банкет, а субботник с ударным трудом. Должны приехать какие-то известные активисты, читать лекции о правах и проводить круглый стол. Только вот как раз стола-то и не было, ни круглого, и ни любого другого. Помещение нашли, все согласовали, а вот мебель – пару столов, много стульев, проектор и прочее по мелочи – нужно было привезти, в начальном пункте погрузить в машину, а в конечном выгрузить и расставить. К обратной транспортировке Ленчик надеялся уже выздороветь, а сегодня ну совсем никак, тридцать восемь и семь, возможно, грипп, а он обещал, и там нужны мужские руки вот кровь из носу, в общем, помоги. 
– Ну, за мужскими руками – это как раз к тебе, – хмыкнул Куликов. 
Но Леня не отбил подначку, и не ответил, как обычно, ядовито, а обиженно засипел, что, мол, ты, Паша, если уж не хочешь поболеть душой за общее дело, мог хотя бы, по старой памяти, выручить товарища. Куликов понял, что Ленчик и правда болеет.

Товарищем Леонид был уже примерно полгода, с той поры, как они разбежались. Произошло это, в том числе, и из-за оголтелого активизма бывшего. Ленчик занимался всей этой общественной лабудой: подписывал какие-то петиции и открытые письма, ходил на собрания, ездил в ночи кого-то спасать, присобачил себе в сети на аватарку радугу, и вообще ничего не утаивал. Куликов, с одной стороны, подозревал, что за всей этой бурной деятельностью скрываются дикие оргии, с другой стороны, опасался рано или поздно серьезно отхватить за компанию со своим бойфрендом. 
Впрочем, Леня  пока еще ни разу не пострадал, что риска, конечно, не отменяло, да и вся эта суета казалась Куликову бессмысленной, глупой и выморочной. Живи себе и живи, зачем что-то выставлять напоказ и подставляться? Лене все это нравилось, наверное, только потому, что он был истероидом, и хотел внимания. Других причин Куликов не видел.
Но таскать стулья он, конечно, пошел. Помылся-побрился, разогрел и доел позавчерашний суп – и поехал.

Маленькая радужная организация, в которой подвизался Леня, размещалась в бывшем складском комплексе. Внутри наклепали клетушек, навешали табличек. «Тантра-йога», «Автокосметика», какие-то гомеопаты, какие-то шоу-румы. В глухом коридоре задрипанного «бизнес-центра», больше похожем на каземат, в длинном ряду дверей единственная была без какого-либо обозначения. По этому признаку Куликов ее и опознал. 
Организация эта не была связана с крупными лгбт-сообществами, по сплетням, сидевшими на дотациях и грантах от «рептилоидного госдепа», размещалась в двух крошечных смежных комнатках, и заправляли там лесбиянки. 
Судя по тому, что слышал и краем глаза видел в леонидовский период Куликов, весь активизм и всю «движуху» тянули на себе почти исключительно женщины, не считая Лени и еще пары таких же как он, сознательных геев. Остальные геи были несознательны, или бессознательны, в общем, клали на это дело с прибором. Так что опасался «диких оргий» Куликов, конечно же, не всерьез.

Руководительницу «ячейки», Риту, он знал. Однажды она даже приходила со своей девушкой к ним домой. Рита с Леней долго и бурно обсуждали какой-то проект, а Паша вместе с ее подругой в это время пили на кухне коньяк, причем девушка заметно лидировала в счете рюмок. Активистка алкоголь не признавала, Леня ее поддерживал, и тоже в тот раз не пил. За плохо стоящую на ногах почти стокилограммовую подругу никто спасибо Куликову тогда не сказал, наоборот.

   ......

Рита уже была в полной трудовой готовности, с закатанными рукавами, и почему-то в косынке, и напоминала комсомолку с фотографий советских времен. Она благосклонно, но сдержанно похвалила Куликова, что пришел, потом поморщилась от запаха, не перебитого супер-мятной зубной пастой, и сказала ждать, пока остальные соберутся. Он пристроился в углу с телефоном, тут открылась дверь и заскочил какой-то пацан. Мелкий, шустрый, он швырнул у двери свой рюкзак, тут же ввалились еще две незнакомые девицы, все начали шумно здороваться, обниматься, внезапно стало тесно, и у Куликова с опозданием слегка заболела голова. Он разглядывал гомонящую компанию, и увидел, что пацан – и не пацан-то уже особо, заметил четко, не по-подростковому, обрисованные черты лица и небольшую русую бородку.

Выбравшись из тройных объятий, парень подошел, улыбнулся, протянул руку.
– Привет, я Даня.
Куликов пожал небольшую твердую ладонь.
– Павел.
– Я тебя здесь ни разу не видел.
Он не успел ответить, потому что стоявшая в дверях с телефоном Рита крикнула, что машина приехала. Все засуетились, стали бестолково хватать мебель, наконец скоординировались, и начали выносить. 
У входа стояла тентованная газель, за рулем была тоже девушка. Даня работал с остервенением, не давал девчатам поднимать тяжелое, командовал Пашей – с какой стороны брать стол, как заносить в грузовичок, и сам, в конце концов, нечаянно забаррикадировался в кузове. Куликов со смехом его освобождал. 

Из комнатушек вынесли все, кроме компьютера и шкафа, оставив увешанные постерами и объявлениями стены. Немного вспотевшие, закончили погрузку. С этим потом ушли и остатки похмелья, Павел чувствовал себя на удивление бодрым. Две, так и оставшиеся безымянными, девицы поехали с Ритой в ее машине, Куликов влез в кабину газели рядом с корпулентной водительницей, с краю втиснулся пацан, и захлопнул дверь. 
Стульев в «ячейке» было мало для мероприятия, поэтому за ними заезжали еще в два места. Три стула им вынес из квартиры какой-то седой мужик в трусах, еще четыре передали с заднего входа небольшой кафешки. Кузов газели оказался тесноват, дополнительная мебель не хотела влезать, часть вещей пришлось доставать и ставить заново, собирая конструкцию как тетрис. Это отчего-то  казалось страшно смешным, они все хохотали, когда очередной стул снова оставался лишним.

На выездах из дворов машину покачивало на неровностях асфальта, и несколько раз нога Куликова тесно прижималась к бедру Дани..

Выгрузка прошла гораздо серьезнее и быстрее. Газель уехала, Рита и ее подруги остались в аудитории бывшего ДК, чтобы расставить разношерстную мебель максимально идеально, а Куликов с Даней вышли покурить. Они отошли подальше от входа, к мусорному загончику. Малой курил странно, держа сигарету не между пальцев, а щепотью – как косяк или, может, по-блатняцки. В толстовке с капюшоном, и с этой сигаретой, он был сейчас, стоя возле мусорки в сером свете пасмурного дня, похож на беспризорника.
Пару минут они стояли молча друг напротив друга, потом Куликов спросил:
– Ты на эти лекции, или как их там, пойдешь?
– Нет, не могу, работаю. Но я приду в среду, назад все повезем.

Вышли девушки, они забрали Даню с собой посидеть в кафе. Звали и Куликова, но он не пошел, несмотря на обещание Риты развезти всех потом по домам. Недосып все-таки сказывался, и безалкогольных посиделок в полузнакомой компании ему сейчас точно не хотелось.
Домой решил идти пешком, хотя было далековато. По пути думал о том, что возьмет на работе отгул на среду. А если Ленчик к тому времени вздумает выздороветь, и изъявит желание сам поучаствовать в перевозке, придется что-то придумывать и выкручиваться. Он представил себя подсыпающим бывшему слабительное, и чуть не засмеялся вслух. Настроение было зашибись.


Выкручиваться не пришлось, к вечеру вторника Леня благополучно продолжал кашлять, и был только рад, что Павел снова «согласился выручить». 
В среду пацан появился с опозданием, и Куликов, к тому моменту уже начавший вместе с девушками выносить мебель, успел пожалеть, что притащился, и зря потерял  рабочий день. Спросить, придет ли Даня, он то ли не сообразил, то ли по неведомой причине постеснялся. 
Даня влетел как спринтер на финише, и было видно, что он в ударе. Сразу что-то схватил, потащил, сдувал со лба волосы, сыпал шутками, девки смеялись, Куликов тоже. На перекуре, возвращаясь, он прижал малого в закутке коридора, и они поцеловались, поглядывая, не идет ли кто-то посторонний. Куликову пришлось наклониться – Даня был ниже его на голову.
Проделали весь путь в обратном порядке, будто прокручивали назад видео. Вначале завезли стулья в кафе, потом к «мужику в трусах» – в этот раз он все же накинул халат. Все остальное доставили на радужную базу. 

Ни о чем заранее не договаривались, но ушли вдвоем. Даня повез Куликова к себе. В квартире их встретил мелкий, беспородный, сивобородый, похожий на деревенского сторожа, пес. И глядел с таким же подозрением – мол, ходют тут всякие, всыпать бы им солью по пятой точке.

– Это Кася,  – представил «сторожа» хозяин, – я сейчас выйду с ней на пятнадцать минут. Подождешь, ладно? В холодильнике вино, можешь сразу открыть.

Выгуливал собаку он около получаса. Куликов вскользь оглядел маленькую квартиру с «антикварной» обстановкой, нашел бутылку и штопор, открыл, пожалел, что не догадался зайти в магазин и сам купить чего-нибудь. Вино Данькино, продукты в холодильнике есть, но тоже хозяйские, а он гость – и с пустыми руками.

Даня вернулся, достал сыр и что-то там еще, но вина они выпили мало, а до закуси дело не дошло, потому что они начали целоваться. При этом Даня умудрялся «держать дистанцию», потом встал, присел возле дивана, звякнул пряжкой куликовских джинсов, вжикнул зиппером. Паша пытался сдерживаться, планируя продолжение, но пацан сделал все, чтобы сдержаться он не смог.
Одежду так и не сняли. 
Выпили еще по бокалу, и хозяин стал выпроваживать гостя, ссылаясь на то, что собирается спать.
– Давай останусь до утра? – сказал Куликов. – Я тебе завтрак сделаю, и с собакой погуляю.
– Не, не, иди лучше. Я встаю в пять утра, мне не до завтраков. Номер свой оставь, спишемся.

Они встречались еще несколько раз, и все шло по тому же сценарию: немного выпивали, Даня валил Куликова на диван, целовал до кислородного голодания, а потом расстегивал ему ширинку. Он выворачивался из объятий, не давал снять с себя или даже задрать футболку, или залезть под ремень, с непонятной яростью и на полном серьезе отпихивал руки, и Куликов делать попытки перестал. 
Смирившись с утраченной инициативой, и мысленно попрощавшись со своей активностью, он уже каждый раз был готов отдаться. Но Даня брать не хотел. Он вообще ничего не хотел, кроме поцелуев, и того, чтобы сделать минет. Иногда после этого он минут на десять уходил в ванную, но что он там делал, было непонятно. Не понятно было, вставал ли у него вообще.
Все это напрягало, заставляло думать, в чем причина. Павел перебирал варианты с детской травмой, с изнасилованием, со святой и великой любовью к кому-то другому – но все это были только версии.
Он пытался выяснить, заводил разговоры.

– Мелкий, ну ты чего, я хочу, чтобы и тебе было хорошо, – говорил он.
– Мне хорошо. Именно так мне хорошо, отвали, – огрызался пацан.
– Ну давай я тебе хотя бы подрочу.
– Не надо.
– У тебя кто-то есть?
Даня смеялся и немного кокетничал:
– Да кому я нужен?

Куликов думал, что ввязался в какую-то хрень, предполагал, что в определенный момент кому-то из них все это надоест, и гадал, кто будет первым. Но не надоедало. Он принял правила этой непонятной игры – сам исправно писал или звонил Даньке, почти по первому зову приходил в его тесную конурку на девятом этаже, здоровался за лапу с уже менее недоверчивой Касей, и привычно открывал принесенное вино. Домой к Куликову пацан ходить отказывался, встречались только здесь.
Он стал задерживаться на подольше, они лежали одетыми, трепались о чем попало, курили на балконе, смотрели какой-нибудь фильм, потом случался второй подход, и только после этого Куликов изгонялся. 

Как-то, прощаясь, он дернул Даню за бородку.
– Слушай, а зачем ты ее носишь?
– А что, не нравится? Мешает? – ухмыльнулся Даня.
Павел пожал плечами.
– Да нет, не мешает, но мне кажется, без нее было бы лучше.
– Ты не понимаешь – в ней сила.
– Как у Самсона?
– Как у Черномора. Все, иди.

Но в следующую встречу парень был чисто выбрит, и выглядел еще моложе, чем раньше.
– Мальчик, а тебе точно есть восемнадцать? – пошутил Паша. – А то как бы мне не встрять.
– Чтобы не встрять, хватит и шестнадцати, – со смехом ответил Даня.
Но зачем-то принес паспорт, и настоял, чтобы Куликов посмотрел. 
Он посмотрел. Станкевич Даниил Александрович, тридцать два года. Херасе, подумал Павел. Даня оказался на три года старше, чем он сам.

Как-то раз они валялись, смотрели дурацкую комедию, отвлекались на посторонние разговоры, Паша время от времени протягивал руку, и щекотал Даню за живот через одежду, тот вертелся, смеялся, и в конце концов потерял бдительность. Павел опустил руку ниже, и ухватился за «самое драгоценное».

Не то что бы Куликов перещупал за свою жизнь тысячи чужих членов через штаны, но все-таки это был далеко не первый, и он сразу понял, что здесь что-то не так. Секундное ощущение «зловещей долины», еще до того, как Данька перестал выкручиваться и замер. Замер и Паша. 
– Это называется пакер*, – хриплым голосом сказал Даня.

   ......

Слово «трансгендер» не входило в активный лексикон Куликова. И в пассивный тоже входило только самым краем. Он бы сам сказал «транссексуал», или просто «транс», и то за этим словом тянулись образы, сложившейся ситуации совсем не адекватные: дрэг-квин, несущие пошлятину-с-притопом со сцены в гей-клубе, пожилые «сисси» в чулках и дешевых париках, чьи случайно попавшиеся анкеты он пролистывал с брезгливостью, сисястые шимейлы из порно. Даньке в этом ряду места не было. 
Он мог бы представить женщиной Леню – с большой натяжкой, но мог, а вот Даньку нет – этот точно был мужиком. Был мужичком, да, довольно мелким и субтильным, но несомненным. Хотя его мужественность и казалась несколько подростковой, но от этого еще сильнее била в цель. Так представлялось Куликову до сего дня, и выяснилось, что он ошибался.

Они сидели на кухне за столом, друг напротив друга, оба молчали, Даня ковырял ногтем подставку для посуды.

– Извини, что не сказал сразу.
– Даа уж, – протянул Павел.
Даня тут же вскинулся:
– Это бы что-то изменило?
– Не знаю. Наверное, изменило бы – честно ответил Куликов. – Я даже представить не мог, что ты раньше девушкой был.
– Я никогда не был девушкой, всегда был мужчиной, – пустым голосом сказал Даня.
– Ну тогда я чего-то не понимаю. Ты же сам говорил...
– Забей.
Они еще посидели, помолчали.
– Слушай, я еще вот чего не понял, – начал Паша, – зачем тебе быть парнем, если ты сам по мужикам? Девушкой же в этом плане быть удобнее.
Даня встал.
– Иди в жопу, Паша. Уебывай из моей квартиры.
– Ну пиздец. Дурдом, – сказал Куликов. – Я же еще в чем-то и виноват.
Он вышел  в прихожую, обулся и открыл дверь. 
Когда вышел из подъезда, оглянулся на окна. Даня стоял на балконе, но снизу не видно было ни лица, ни сигареты, ни чего-то прочего.

Дома лег и сразу вырубился – этот дикий день его измотал. Встал среди ночи, полез в интернет, набрал слово «трансгендер», и на него вылилась ниагара. Все выходные он искал, читал, разбирался, путался в сотнях терминов, смотрел отталкивающие натуралистичные картинки, вяз в чьих-то анонимных откровениях, и в чьей-то, так же анонимной, ненависти. 
MtF, FtM, интерсексы, небинарные персоны, трансгендеры, цисгендеры, агендеры, бигендеры, квиры-хуиры, ведьмы, блохи, мертвецы. Параллельный мир, в котором Леня, наверняка, ориентировался гораздо лучше, потому что во всем этом варился, но не пойдешь же к Ленчику за консультацией. Поэтому Куликов продолжил изыскания самостоятельно. К вечеру воскресенья ему стало казаться, что он что-то понимает, или наоборот, не понимает уже нихрена.

Следующие четыре дня он надо всем этим думал, а в пятницу после работы пошел по знакомому адресу. Звонить или писать не стал, придержал дверь какой-то женщине, и вошел вслед за ней в подъезд. На звонок Даня открыл сразу. Он был одетым, с рюкзаком, и держал на поводке собаку.
– А я вот к тебе, прощения просить. Пустишь? 
Даня снял рюкзак, впихнул ногой обратно в квартиру разочарованную Касю, и распахнул дверь.
– Заходи.

Вначале Павел пытался говорить – что он во всем разобрался, что теперь все знает, что ему все равно, и детали не имеют значения. Слова получались кривые и неповоротливые, но Данька его понимал. А потом начал говорить сам.  Он рассказал, что всегда чувствовал себя мужчиной – мальчиком – с детского сада, наверное, но не подозревал, что такое возможно, потому что в зеркале видел совсем другое, а потом и не только в зеркале. Рассказал о родителях, об отце, который назвал его куском говна, а никаким не сыном. 

– Знаешь, я ведь два года был замужем, мужа даже любил, кажется. Думал – стану жить нормально, и может, это пройдет, может, это морок какой-то. Не прошло. Хорошо еще, что не забеременел. Я ему в конце концов признался, а он сказал, что я ебанутая дура, и мне надо к психиатру, – Данька рассмеялся. – Я, когда развелся пять лет назад, сразу к психиатру и пошел, кстати. Жалко, что не раньше.

Куликов слушал, и понимал, что слышать этого не хочет. Зачем он ему это рассказывает? О замужестве, о какой-то возможной беременности. Зачем?

Но потом вино кончилось вместе с рассказами, и Данька снял футболку. 
У Павла не было опыта с женщинами, и приобретать такой опыт он не планировал. Но ведь это не женщина, это Даня – пацан, мужик, с которым у него уже, в общем-то, было. В какой-то степени. 

Он увидел довольно широкие плечи, слегка, но явственно обозначенные бицепсы, впалый живот с «блядской дорожкой», плоскую мальчишескую грудь. Никаких шрамов, на которые насмотрелся в сети, он не заметил, может быть, из-за сумерек. Они обнялись, и вместе, синхронно и почти торжественно, легли на диван. Он расстегнул вначале свои, потом Данькины джинсы. Пакер на этот раз отсутствовал.
Даня снова взял инициативу на себя. Он придавил Пашу своим небольшим весом, тесно прижался, целовал его – в губы, в шею – закинул на него ногу, положил руку на пах. 
Но вместо возбуждения Куликов вдруг испытал приступ клаустрофобии, или что-то похожее. Грудью он чувствовал фантомные груди Дани, женский космический вакуум заполнил квартиру, и сжал его со всех сторон. Он рванулся, освободился и сел, тяжело дыша.
– Прости меня, пожалуйста.

Когда он уходил, Даня так и остался лежать на диване, лицом к стене. На балкон никто не вышел.
                                 
   ......

Прошло года полтора, или чуть больше. Куликов жил обычной жизнью, кроме того, что больше не пил – ничего, даже пива. Не «завязывал», не мучился, просто расхотелось. В очередной раз пытался ходить в зал, но потом залы закрылись, а когда открылись, больше не пошел, так что с полноценным зож не сложилось.
Он снова сошелся с Леней, они опять жили вместе, но собачились так часто, что умом Куликов понимал – долго это воссоединение не протянет. Хотя собирать вещи не торопился, все что-то тянул.

Не выдержав эпидемий, новых законов, мутных событий, а главное, недостатка средств, «радужная ячейка» заглохла, перенеся свою, изрядно урезанную, деятельность в интернет. В тех двух комнатушках в «каземате» обосновалась какая-то фирма-однодневка. Энергичная Рита все равно пыталась прилагать силы: продвигать, помогать, организовывать, хотя и признавалась, по словам Лени, что мотивацию теряет стремительно. 

Однажды она снова пришла к ним в гости со своей девушкой. Девушка была другая, но так же коротко стриженная и плотная.. 
Они ели сушеную рыбу и пили домашний квас, который Оксана, Ритина подруга, делала самостоятельно. Квас был кислый, Куликов опасался, что пронесет, но все-таки пил из вежливости. Рита вначале обсуждала с Леней насущные проблемы и беды, потом стала рассказывать об их недавней поездке в Питер.
 
– Просто погулять ездили? – спросил Паша.
Сам он в Питере был, но давно, и тут подумал, что, может, и им бы не помешало выбраться на недельку, отвлечься от бытовухи и свар на пустом месте.
– Нет, нас на свадьбу пригласили.
– Что, на натуральскую, с тамадой и мордобоем? – спросил Леня. – Или, как там?..
Он, кривляясь, затянул: «Эх, налейте ж за долю российскую! Девки заново выпить не прочь, эх, за горькую, да за лесбийскую...»**.
– Дурак ты, Ленечка! – Рита шлепнула его ладонью по руке. – Как с тобой Паша живет? Питер, вообще-то, культурный город, там на свадьбах морды не бьют.
– Ну да, там другие развлечения... – ухмыльнулся Леня.
Гостья на него зыркнула, но продолжила:
– Считай, что на натуральскую. Ты же Даню знаешь? Ну, который тогда перед мэрией пикетировал?
Она повернулась к Куликову.
– Ты, Паш, его тоже должен помнить, виделись, когда мебель тогда возили. Помнишь? Вот как раз он женился.
Куликов подумал на мгновение, что ослышался.
– Женился?.. На ком?
Рита рассмеялась, но невесело.
– Ну на ком у нас может официально жениться мужчина? На девушке, конечно. Даня в Питер когда переехал, там с ней и познакомился. Мы ее до этого не видели, но хорошая девочка, ему, кажется, повезло.
С ее слов становилось понятно, что, как минимум, на свадьбе невеста не оказалась в дрова, да и лгбт, явно, поддерживала.

– А Даня, он разве не?.. – удивленно спросил Леня.
Рита пожала плечами, давая понять, что такие дела не обсуждает.
Тут вылезла с репликой ее подруга, молчавшая почти весь вечер:
– Так он же транс, ты не знал? Они почти все гетеро. Ну, имеется в виду, как мужчины.
– Оксан, блин, ну что ты несешь! – прикрикнула на нее Рита. Подруга снова замолчала.
– Да знал я, но почему-то думал, что он гей, – ответил Леня.

Свернув с темы, Рита достала смартфон, и стала быстро двигать по экрану пальцем.
– Во-от, вот я щас покажу вам фотки со свадьбы. Данька тут такой весь из себя деловой, в костюме, а у невесты платье такое еще оригинальное...
Куликов придержал ее за руку.
– Ладно, в другой раз покажешь. Что мы сидим вообще? Может, куда-нибудь поплясать? А, что скажете?
Рита сделала грустное лицо.
– Нет, Паш, я сегодня не расположена, мы еще после дороги не отошли.
– Тогда давайте хоть прогуляемся по-пенсионерски. Прошвырнемся к прудам, погода позволяет. Там все обустроили, как в Европе, лавочки, фонари, даже туалеты поставили. Развеемся заодно.
Все встали, и начали собирать стаканы.





* - приспособление для имитации неэрегированного полового члена под бельем и одеждой. Профессиональная замена свернутым носкам.
** - «Свадебная лесбийская», песня Ю. Алешковского. Самая известная исполнительница – Дина Верни.