Крокодилия

Посвящается Терри

Мы будем королями, ты и я.  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 1.

Это история о крокодилах. Конечно, и о многом другом тоже. Но в основном о крокодилах.

Когда я был маленьким, мама часто рассказывала мне истории. Я очень хорошо это помню. Она садилась на мою постель, когда мои губы были еще липкими и теплыми от какао, и в звуках ее голоса рождался новый мир. Она никогда не читала по книге. Все эти истории она сочиняла сама, сказки рождались с волшебной легкостью. В каждой из них непременно была принцесса с длинными рыжими волосами и голубыми глазами. Прекрасная и элегантная, но очень одинокая. Иногда она все же становилась не такой одинокой, когда находила - и здесь слезы наворачивались на мамины глаза - своего принца, Но потом она всегда теряла его, всегда. Я инстинктивно чувствовал, что мама считает себя этой самой принцессой. Но какао и мечты о ковбоях делали свое дело, и я неизбежно засыпал до того, как она заканчивала рассказ. Я знаю миллионы, миллионы историй. И ни у одной из них нет конца.

Мы жили в лондонском Ист-Энде. В районе Бетнел Грин. Здесь родились и мать, и отец. Мы жили в старинном доме - ему вполне могла быть и тысяча лет. Больше всего на свете мама хотела переехать куда-нибудь, где была бы ванна. Нам приходилось мыться в старом жестяном корыте: полночи оно наполнялось водой, столько же потом уходило на то, чтобы его опорожнить. Мы с сестрой мылись вместе. Сестра, на три года старше меня, была маленькой копией матери: рыжие волосы, голубые глаза, слезливая и скрытная. Я - по крайней мере, так было принято считать - пошел в отца. С этим выводом я боролся яростно, но безуспешно. У меня был его нос, видите ли. А раз у вас такой нос, как у отца, спорить не приходится.

Когда мне было двенадцать лет, я увидел этот сон. Мой член стал огромным, как дерево, до него было больно дотронуться. Красный, сверкающий, он свисал между ног, словно хвост гигантской ящерицы. Я подтянул его к губам и оттянул кожу так, чтобы обнажился великолепный шлем, гладкий и пульсирующий. Я облизал член языком и почувствовал, как мое тело пронзили сотни электрических разрядов. Пальцы ног изогнулись, словно их свела судорога. Желудок странно урчал, как от голода. Я откинулся и стал гладить огромный набухший член. Внезапно откуда-то донесся голос, слегка насмешливый, но все же дружелюбный.

- Кто ты? - спросил я.

- Я помогу тебе, - был ответ.

И некто сел у моих ног. Он стал мне дрочить, крепко и ритмично. Неожиданно вырвался фонтан спермы, залив нас обоих - меня и моего любовника. Сперма обволокла нас, как желе, застыв вокруг вязким коконом. Оболочка кокона была неровной и чешуйчатой, как шкура ископаемого чудища из джунглей. Я повернулся, чтобы разглядеть своего любовника. Но его лицо тонуло в тени.

Его руки, напротив, заливал свет. Он держал стопку фотографий.

- Взгляни на эти картинки, - сказал он. - На каждом снимке запечатлена история, и еще, и еще... - Он стиснул пачку в руках и стал перелистывать снимки, так что изображения сливались, словно в мультфильме. - А сейчас, когда смотришь все подряд, создается совсем другая история.

- Да, - подтвердил я удивленно. - Совсем другая.

Он продолжал показывать фотографии, поясняя:

- Это как музыкальная фуга. У каждого сюжета есть своя мелодия и структура, но если их собрать воедино - можно сказать, что истории преследуют друг друга - возникает новая мелодия.

Я восхищенно взирал на невидимого наставника. Я страстно жаждал увидеть его лицо, но проснулся.

Постель была влажной и пахла спермой. Меня это страшно смутило. Мне надо было торопиться в школу, но я принялся старательно заправлять белье. Сперма высохла, но следы остались. Мама не проронила ни слова, когда в четверг, как обычно, принялась за стирку. Она посыпала порошком следы моего прекрасного порока, уничтожив и сперму, и стыд.

По сути дела, с этого момента и начинается моя история. С той ночи, когда я впервые кончил во сне и проснулся, так и не разглядев лица своего любовника. Так что скажем, удобства ради, что история уже началась. Хотя ничего интересного не происходило еще шесть лет.

Шесть лет я спал, дожидаясь крокодилов.

2.

- Конечно, живи здесь, - уговаривала меня сестра. - У нас есть свободная комната. Это рядом с твоим колледжем. Стивен не против. Да и потом сможешь иногда посидеть с ребенком. Мы никуда не выходим с тех пор, как родился Гаррет. Раньше мы со Стивеном все время гуляли. Помнишь? Вечеринки, клубы, кино, театр. Что угодно. А теперь вот Гаррет. Как гром среди ясного неба. И все прекратилось. Посмотри, Доминик, ты только посмотри на меня! Мне двадцать один, а я уже старуха. Мы ведь почти не разговариваем с родителями с тех пор, как выяснилось про Гаррета. Помнишь, как это было? Ох, они такие злые. Ничего удивительного, что ты хочешь от них свалить. Уверяю тебя, ты спятишь, если не уйдешь оттуда. Мама - упрямая как черт. А отец - зомби на колесах, как сказал про него Стивен. Они просто убогие люди. Переезжай к нам. Новый колледж в сентябре, новый дом. Новая жизнь. Все новое. Подумай хорошенько. Если останешься с предками, не сможешь даже никого к себе пригласить. Они даже комнату твоей не считают. Я уверена, мама роется во всех ящиках, как сумасшедшая сорока.

- Но как же Стивен?

- Стивен вовсе не против. Будете дружить. О, Дом! Ну разве ты не видишь? Ведь мы хотим, чтобы ты переехал, да ты и сам этого хочешь. Ты ведь хочешь?

- Да, конечно. Но...

- Никаких но. Поезжай домой. Пакуй чемодан и первым же поездом возвращайся сюда. Не волнуйся, если будешь поздно. Позвони, Стивен встретит тебя на станции. Мы приготовим тебе комнату, за лето обживешься...

- Анна, я...

Гаррет бросил в меня игрушечную машинку.

- Прекрати сейчас же,- сестра улыбалась. - Дядя Доминик с сегодняшнего дня будет жить у нас.

- Я еще не решил.

- Ты сам не знаешь, чего хочешь. Как всегда. Совсем как папа. В любом случае,- она откинула непослушную прядь,- ты можешь рассказывать мне всё, что у тебя происходит в колледже. Мне будет интересно. - Она зажмурилась от яркого солнца. - Давай-ка потише, Гаррет. У мамы голова болит.

Он снова швырнул машинку.

- О, маленькая дрянь.- Анна схватила его и отшлепала. - Теперь иди в сад.- Она выгнала его, захлопнула дверь и задернула занавески, чтобы избавиться от солнечных лучей и детского плача.

- Когда-нибудь убью этого маленького мудака. Я на это способна. Он не может утихнуть ни на минуту.

Я встал.

- Ну я пойду.... напролом и все такое.

- То есть?

- Скажу маме.

- Вот именно. Скажи ей. А она скажет папе. И все будет в порядке.

- Она взбесится, Анна.

- Дом, да она слова не скажет. А то ты ее не знаешь! Закусит губу и заявит, что ты можешь забрать из дома всё, к чему хоть раз прикоснулся, раз ненавидишь ее так сильно. А папа будет сидеть у телевизора и скажет: "Пока, сынок", когда ты будешь уходить.

Она открыла входную дверь.

Среди цветов в саду валялись консервные банки.

- Опять! - Она стала швырять их через забор в сад соседнего дома. - На прошлой неделе три каких-то панка поселились в соседнем доме. Теперь остался только один. Те двое смылись довольно быстро. Слишком там грязно даже для них, я думаю. Теперь каждый день у меня среди петуний куриные кости или консервные банки. У них ведь наверняка есть мусорные баки. Почему же они не могут туда кидать? Я уже просила Стивена что-нибудь сделать. Но ты ведь знаешь этого трусливого засранца. Он собственной тени боится.

- Анна...

- Да?

- Я думаю, что...

Вой из сада и звук падения.

- Гаррет.

- Мой маленький гномик,- сказала сестра.

Мама захлопнула чемодан.

- С чего ты решил переселиться к этой девчонке, просто не понимаю.

- Мама, послушай...

- Как ты мог так со мной поступить, Доминик? После всего, что наделала эта девчонка! После того, как она принесла нам столько горя. И теперь ты отправляешься жить с ней и с этим мужчиной!

- И ребенком, мама.

- Мне очень жаль бедного ребенка. Вот и всё. Мы вас обоих вырастили, как полагается. А она плюнула нам в лицо. Она намеренно забеременела, чтобы сделать мне больно и опозорить меня перед друзьями. Она шлюха, сынок. Шваль. И настраивает тебя против меня.

- Мама. Послушай. Ее дом ближе к моему колледжу. У меня будет собственная комната, я смогу рисовать. Мне нужны перемены. Мне уже восемнадцать.

- С каких это пор ты научился так рассуждать? Я тебя знаю лучше, чем кто-либо. Я тебя могу читать, как книгу, Доминик Нил. Читать тебя, как письмо, что тут скрывать... Ну что я еще могу сказать? Будь я проклята, если начну сейчас унижаться перед собственным сыном. Моей плотью и кровью. Мне просто жаль, что мы превратили твою жизнь в такой ад. Я всегда хотела, как лучше. От всего приходилось отказываться, чтобы ты ни в чем не нуждался.

Я подхватил чемодан и направился к двери.

- Надеюсь, это я могу оставить, - мама схватила стоявшую на камине маленькую фотографию, словно я на нее покушался.

- Конечно, оставь, - сказал я. - Ведь это часть меня.

На фотографии запечатлен я: Доминик Нил, мужчина, белый. Снимок цветной. Поляроид. Я сижу в кресле. В левой руке книга. Я зажал ее большим и указательным пальцами. Большой палец - внутри книги - придерживает страницу, которую я только что читал. Указательный - на корешке. Это роман в мягкой обложке. Обложка голубая, ее край виден на снимке. Названия не разобрать. Я смотрю на что-то вне досягаемости камеры. В левую сторону. Длинные черные волосы спадают на воротник, одна прядь упала на глаз, и правой рукой я как раз ее откидываю. Из-за движения рука получилась расплывчато, она закрывает левый глаз. Правый глаз устремлен на что-то за пределами снимка. На мне застиранные голубые джинсы и бело-синяя майка. Босые ноги кажутся блестящими, это из-за вспышки. На фотографии мне семнадцать. Снимал мой отец. Он подарил мне фотоаппарат на день рождения. Я улыбаюсь, выгляжу счастливым. За мной - дверь в мою спальню, фотография матери и длинный ряд неразличимых теней. Я забыл, на что я так смотрел тогда. Хотя прошел всего год, я очень изменился. И всё вокруг меня кажется совсем другим. И если бы я не знал, что это я, мог бы поклясться, что это какой-то незнакомец.

3.

Я поливал сад, и вдруг сзади по голове меня ударила куриная кость. Боль была такая, словно в меня швырнули камнем, шею саднило. Я встал на клумбу, заглянул через ограду.

Желтая входная дверь как раз закрывалась.

- Эй! - позвал я.

Дверь застыла.

- Привет, - раздался голос. Мне показалось, что он тихо добавил мое имя.

- Если ты что-нибудь еще перекинешь через эту блядскую стену, я заставлю тебя это сожрать. Понял?

- Это твой мусор,- отвечал голос из темноты. - Я просто его возвращаю. Ты швырнул его мне во двор, я кидаю тебе. Так, по-моему, будет честно. Прости, если тебе не нравится.

Дверь захлопнулась.

Я посмотрел на куриные останки и почувствовал, что по шее струится кровь. Две вещи вспомнились мне одновременно: вчера мы ели цыпленка, и Гаррет, швыряющий машинки.

- Как неловко,- сказала Анна. - Я ведь так проклинала этого несчастного мудака! Клянусь, я на всю ночь запру Гаррета в шкафу, если он хоть раз сделает что-то подобное. - Гаррет валялся у ее ног, плача. - Заткнись! - крикнула она и снова его шлепнула. - Заткнись, или я устрою тебе настоящую взбучку. Подождем только, когда твой отец вернется. Хотя на что он годен! Небось, опять пойдет напьется с друзьями. Эти его друзья! Ха! Пока я тут вожусь с этим чертовым засранцем. - Она снова шлепнула Гаррета. - Ты перестанешь скулить, маленькая дрянь? Ты его видел? Хочешь? - она вытащила сосиски из духовки.

- Нет, я больше люблю холодные. Видел кого?

- Ну, парня из соседнего дома.

- Нет. Он прятался в дверях.

- Очень странный. - Она помедлила, налила чай, разыскала печенье. - Как из джунглей.

- Из джунглей?

- Ну знаешь. Волосы, как у индейца. Синего цвета, кажется. Уши все в серьгах. Пиджак из змеиной кожи. Как дурацкая рождественская елка.

- А сколько ему лет?

- Трудно сказать. Двадцать, двадцать пять. Не старше. Его все соседи боятся. Хотя, я думаю, он ничуть нас не хуже. По крайней мере, свободнее нас всех. - Она съела еще печенья. - Мама назвала бы его декадентом.

- А как бы ты назвала его, Анна?

- Если бы я была к этому причастна, дорогой, то – замечательным. А поскольку я тут не при чем, то – позорным. Удовлетворен?

- Вполне,- улыбнулся я.

- Я, наверное, превращаюсь в ссучившуюся, надутую старую корову, дорогуша. Но, по крайней мере, знаю, кто я такая. Знаешь, говорят, что человек каждые семь лет меняется. Что каждая клетка - всё, из чего ты состоишь - умирает и ее заменяет новая. Но я меняюсь каждую минуту с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. Иногда мне просто не хочется меняться. Иногда я просто себе нравлюсь. Но я все равно меняюсь. Мне кажется, человек просто становится частью того, что его окружает. Знаешь, иногда я смотрю на свои старые фотографии и не могу поверить, что это я. У меня нет этого чувства - как это называется? - последовательности. Ничего подобного. Все равно, что смотреть на какого-то незнакомца. Просыпаюсь, и вот она я. В доме, с мужем и детьми, толстая и страшная, а позади - миллионы других я, как стая дохлых воробьев. Детство кажется мне сном. А тебе?

- Кошмаром.

Гаррет перестал плакать. Она взяла его на руки, стянула штаны и ущипнула толстую гладкую попку. - О ты, мой малыш. Почему ты всегда не можешь быть таким ангелом, как сейчас? - И вот она уже обо всем забыла, растворившись в любви. - О, мой дорогой. Да, да, да, да. О, мой сладкий, мой сладкий зайчик, моя сладкая розочка.

Я улыбнулся. - Это ведь мама нас так называла?

- Как?

- ... сладкая розочка.

Но я тянул ее за подол, чтобы она снова села на кровать.

- Историю, мама. Пожалуйста.

- Уже слишком поздно, мой голубочек.

- Нет. Не хочу спать. Расскажи историю.

Она села и разгладила простыню. У нее были кудрявые рыжие волосы до плеч.

- Ну совсем коротенькую.

От нее пахло жимолостью.

- Очень давно, когда ты еще и не родился, жила-была принцесса по имени Анабелла. Она была самой красивой принцессой на свете. Ее волосы были огненные, а глаза голубые, как яйца малиновки. Она была таким маленьким воробышком, очень хорошо относилась ко всем в замке, и все ее любили.

И вот однажды она получила подарок. Это было маленькое зеленое существо, похожее на ящерицу, не больше ладони. Все вокруг думали, что существо мерзкое и уродливое, но у принцессы вообще не было дурных мыслей, и она немедленно влюбилась в зверька. Она покрыла его когти золотом и серебром, сделала ему ошейник, усыпанный брильянтами. Куда бы она ни пошла, она всюду брала малыша с собой. Он стал ее единственной любовью.

Но вот зверек стал расти. С каждым днем он становился все больше. Вскоре он стал таким тяжелым, что принцесса больше не смогла поднимать его на руки. Так что ему приходилось всюду следовать за принцессой, грохоча тяжелым хвостом. Вскоре он стал слишком большим, чтобы жить в комнате принцессы. Теперь он жил в башне один.

Каждый день принцесса приходила к нему, кормила, целовала, украшала брильянтами и сапфирами. Конечно, это была не ящерица, а нечто совсем иное. И вот однажды, когда она пришла покормить крок...

4.

Меня разбудил какой-то грохот. Я включил лампу. Четыре утра. Снизу доносились голоса и шаги. Моя сестра и Стивен. Они ссорились, стараясь не очень кричать шуметь. Пьяный голос Стивена звучал громче, язык заплетался.

Я встал, выглянул из комнаты. Они были в холле на первом этаже.

- Ты разбудишь Гаррета. И Доминика,- говорила сестра.

- Кого это ебет?

- Меня ебет! Вот кого!

- Я... мужчина в доме. Я буду делать то....

- Ох, когда ж ты повзрослеешь, Стивен? Иди умойся.

- Перестань мною командовать.

- Я буду тобой командовать, пока ты не научишься сам принимать решения.

- Я тебе не какой-нибудь сраный мальчишка.

- Ну это как сказать.

- Ты и твоя ебаная мамаша, вы обе...

- Моя мать тут совершенно не при чем. И не смей так со мной разговаривать, Стивен. Я вообще не хочу с тобой спорить. Я устала. Ты мерзавец. Я тут целый день возилась с этим засранцем, которого ты считаешь своим сыном. Я крутилась у плиты, готовила обед, который отправился в помойку, я потолстела на три фунта. Меньше всего мне хотелось тебя ждать. Так что отправляйся наверх, раздевайся и ложись в постель до того, как отрубился, чтобы мне не пришлось тебя тащить. А хочешь проблеваться, так хотя бы постарайся попасть в горшок у кровати. Если мне завтра придется стирать заблеванное белье, как в прошлый раз, то, клянусь, я засуну голову в стиральную машину вместе с ним. Так пойдешь ты наверх, как хороший мальчик, или мне тебя отвести?

Тишина.

Потом какой-то новый звук.

Я перегнулся через перила. Стивен сидел на нижней ступеньке, закрыв лицо руками, пальцы вцепились в челку. Он плакал.

- Да, да,- моя сестра погладила его по голове и поцеловала.

- Я люблю тебя, люблю,- без устали повторял Стивен.

- Я знаю, мой сладкий. Знаю, мой ягненочек.

- Я люблю тебя,- его рука полезла к ней между ног, задирая ночную рубашку.

Сестра поменяла позу, расставила ноги. Улыбаясь, она стала покачиваться на его руке, прижав его лицо к своему животу и воркуя, словно птица.

Я вернулся к себе в комнату, выключил свет.

И внезапно...

Я оказался в центре белой, освещенной свечами тюрьмы. Передо мной было одно маленькое оконце. За ним - залитый луной снег. От света миллиона звезд снег сверкал и переливался. Камера была круглой, у голых белых стен стояли пять больших свечей. Я был прикован в центре комнаты.

Я был обнажен. Всё мое тело было украшено сотнями сияющих драгоценных камней. Словно из каждой поры выступила рубиновая капля крови и кристаллом застыла на коже, как голодное насекомое. Я чувствовал себя скованным и защищенным роскошной броней. Ногти на руках были выкрашены золотом, на ногах - серебром, сапфиры и жемчуг сияли на лбу и щеках, а волосы были покрыты золотой фольгой и блестками. Анус болел и распух от пригоршни сапфиров, а мочки ушей оттянули изумруды. Каждый дюйм моего тела был украшен сверкающим камнем, и я стоял так, прикованный и неподвижный, глядя на мерцающий пейзаж за квадратным окном.

И вдруг одна из свечей зашипела, и в тот же момент я оказался в своей комнате, мой член извергал сперму, а где-то далеко стонала сестра, которую ублажал палец Стивена.

Вот история беременности моей сестры.

Однажды она пришла домой с парнем в белой водолазке. Его звали Стивен. Она представила его родителям, и мама угостила его чаем. Папа чувствовал себя неловко и задал несколько вопросов о деньгах. Сестра посмотрела на меня большими глазами, я изобразил восторг.

После того, как они ушли, мама сказала, что это приятный молодой человек, у него хорошая профессия, и Анне вряд ли удастся найти кого-нибудь лучше. Папа согласился. Она поинтересовалась моим мнением, и я сказал, что выглядит он неплохо. Это ей, судя по всему, понравилось, она улыбнулась и кивнула. Потом она удалилась на кухню мыть чашки, словно хитрая ведьма готовить любовное зелье.

Мама всегда говорила Анне одно и то же: "Слава Богу, что у тебя есть характер, потому что ты далеко не красавица, моя дорогая. Но ведь это благословение, любовь моя. Красота быстро проходит. Посмотри на мои руки. Поверишь, если я скажу, что они были красивыми, когда мне было столько, сколько сейчас тебе?"

У мамы с Анной всегда были плохие отношения и с каждым годом становились всё хуже. Сестра всегда была свободней нас всех. Я - от безразличия или трусости - спокойно воспринимал родительские поучения, Анна же боролась изо всех сил. Она была саркастичной, раздражительной, всякий раз провоцировала ссоры. Она словно закаляла волю в бесконечных схватках с родителями. Темперамент у нее был еще тот. Стоило ее разозлить, и она превращалась в разъяренного вампира. Иногда мне приходилось силой удерживать ее, чтобы она не ударила мать.

- Эта девчонка ненавидит меня,- как-то раз пожаловалась мама.

- Да нет. На самом деле нет.

- Конечно, ненавидит. Я всё прекрасно вижу. Просто не могу этого понять. Как она может ненавидеть меня после всего, что я для нее сделала?

Мне нечего было сказать. В конечном счете, это была правда. Как могла моя сестра ненавидеть ее? Но ведь так оно и было. Порой я и сам ненавидел мать. Она дала нам всё, но то, что она давала, было призвано унизить нас, подчеркнуть нашу несамостоятельность. Для нее мы были ее детьми. Мы существовали исключительно для того, чтобы сделать ее жизнь насыщенней и веселее. Она никогда не спрашивала, что мы чувствуем, что мы хотим, что нас интересует, словно мы вовсе не были людьми. Мы жили, чтобы доставлять ей удовольствие. То, что она к нам испытывала, было чувством эгоистичной, снисходительной любви, бесстрастной и черствой. Любви, лишавшей нас воздуха, лишавшей возможности расти, и, в конце концов, заставившей нас сбежать навсегда от ее хватки. Любовь моей матери была любовью собственницы. То, что полностью не поддавалось ее любви, она просто уничтожала. Так она загрызла моего отца, оставив ему одну возможность: сидеть в углу, точно старая ощипанная птица, и безмолвно пялиться в телеэкран.

И вот однажды за воскресным обедом в присутствии Стивена моя сестра произнесла:

- Мама, мне тебе нужно кое-что сказать. Ты будешь бабушкой.

Это был такой дикий скандал, что я думал - без смертоубийства не обойдется. Кончилось тем, что Стив и Анна стояли на улице, мама швыряла вещи Анны из окна, где-то позади кричал отец, а сам я заливался слезами, как младенец.

Помню, был ветреный день, и одежда Анны летала из одного конца улицы в другой. Все ящики шкафа были мгновенно опустошены, белое нижнее белье и розовые свитера расправляли крылья и летели в мусорные урны, на деревья и машины, словно началась сюрреалистическая снежная буря. Сестра стояла на улице и смотрела, как ее барахло валится сверху, будто небесная кара. Она даже не пыталась поймать или подобрать что-нибудь. Стояла неподвижно, опустив руки, и смотрела, как мать вышвыривает колготки и трусы из окна. Когда все, что можно было выбросить, оказалось на улице, и мать опустошенно пристроилась у распахнутого окна, сестра села в машину Стивена, захлопнула дверь и укатила. Позади нее на деревьях расцветали ее бюстгальтеры и блузки.

Анна больше ни разу не появилась у родителей. Мама с папой пару раз заходили посмотреть на ребенка, но со Стивеном они не говорили, едва удостаивали словом Анну и никогда не задерживались надолго. Отношения между матерью и сестрой всегда были безрадостными. Даже в ту пору, когда мы были совсем маленькими и гладкими, как мрамор. Когда мама садилась рассказывать мне истории, Анна отворачивалась лицом к стене. Но мама ничего не замечала. Истории были предназначены для меня.

На следующий день после пьяного возвращения Стивена, в дверь постучали. Было уже около полудня, Стивен не вставал с постели, мучаясь с похмелья. Анна ушла с Гарретом в магазин.

Я открыл дверь.

Это был парень из соседнего дома. Моя сестра описала его весьма точно. Но первым делом я заметил его глаза, ярко-зеленые. Я никогда не видел такого цвета. На парне была рваная майка и черные кожаные штаны. К его майке была приколота брошь с крокодилом - серебряная с брильянтами.

- Доминик? Я угадал? - сказал он.

- Да.

- Я так и знал. Слушай, Дом, у тебя есть фотоаппарат?

- Да, поляроид.

- Роскошно. Пойдем, сфотографируешь меня.

- Что?

- Мне нужно, чтобы кто-нибудь меня сфотографировал. А камеры у меня нет. И мне нужен кто-то, кто бы меня снял: не могу же я снимать сам себя. Ты меня понимаешь?

- Понимаю.

- А где Стивен?

- Смотрю, ты нас всех знаешь.

- Стены тонкие, Доминик.

- Спит. Нажрался вчера.

- Знаю. Слышал, как он вернулся. - Он улыбнулся. - Ребенок его?

- Да.

- Симпатичный ребенок. Симпатичный отец.

- Он любит девушек.

- Каждому свое, Дом. Теперь мне нужна камера.

- Сейчас принесу. Подожди минуту.

- Обещаю, что больше ничего не буду в тебя бросать.

- От такого предложения трудно отказаться.

Вот так я познакомился с Билли Кроу.

5.

На первом снимке, который я сделал, Билли Кроу сидит на черном стуле на фоне белой стены и смотрит прямо в объектив. Он полуобнажен, загорелое мускулистое тело, у сосков и пупка вьются белые волоски. Он сидит нога на ногу, правая поверх левой, его руки сложены - левая поверх правой. Он и улыбается, и хмурится, как будто удивлен, чем-то озадачен. Мебели нет, на полу разбросаны грязные чашки и клочки бумаги. Возле его ноги - пара обгоревших спичек. На стене позади него - зеркало. В зеркале отражается вспышка, скрывающая мое лицо.

- Я сидел здесь всё утро,- рассказывал Билли.- Один. И вдруг подумал, что мне нужна фотография. Как я здесь сижу. Фотография. Чтобы навсегда запомнить этот день. Потому что часто всё забываешь. А я не хочу забыть. Снимки - маленькие кусочки памяти. Они помогают удерживать прошлое. Теперь я всегда буду помнить, что однажды чувствовал себя таким одиноким.

- Да,- сказал я.- Понятно. - Хотя мало что понял.

Комната была совсем пустой - деревянный стол, газовая плита, несколько чашек и альбомов.

- Я наблюдал за тобой,- продолжал Билли.

- Правда?

- Смотрел, как ты сидишь в саду, как идешь по улице. Однажды вечером даже видел, как ты раздеваешься. Ты забыл задернуть шторы. Это было неплохо. Я даже подрочил, глядя на тебя.

- Вот как? Ну-ну....

- Чаю хочешь?

- Да, спасибо.

Он поставил чайник.

- Давай, я расскажу о себе,- он провел руками по груди и животу,- меня зовут Билли Кроу. Уильям Лестер Кроу, если быть точным. Мне двадцать четыре. На самом деле я блондин,- он приспустил джинсы и показал.- Можешь убедиться.

- Ясно.

- Я поселился в этом доме не так давно, с моим любовником Дейвом и его братом Тео. Но у нас ничего не вышло. Иногда вот так вот не выходит, и всё. Дейв уехал и забрал все наши вещи. Точнее: лампу, свою одежду и заварочный чайник. Поэтому у нас чай в пакетиках. Ты не против?

- Ладно,- я не знал, что сказать и продолжил:- Мне нравится эта твоя брошь, с крокодилом.

- Да. Милая, правда? Друг подарил. Боюсь, придется ее продать. Думаю, за нее немало дадут. Тут я видел неподалеку антикварный магазин под названием - ты только послушай! - "Крокодильи слезы". Там-то ее наверняка купят. Я думаю, название магазина должно пробуждать такую фальшивую сентиментальность. Потому что люди расстаются со своими ценностями или просто барахлом. Но я смотрю на это по-другому. Если бы я действительно кого-то любил, я бы купил ему подарок в этой лавке. Видишь ли, для меня крокодильи слезы - честные слезы. И подарок из этой лавки был бы магическим знаком. У него был бы смысл.

- Прекрасно тебя понимаю.

Он улыбнулся.

- Верно. Хватит о делах. Я люблю музыку, кино и красить волосы в разные цвета. Люблю людей и еду. Это не обязательно должно сочетаться. - Он протянул мне чашку. - И мне нравишься ты, Доминик, очень сильно.

- Спасибо на добром слове.

- А я тебе нравлюсь?

Я коснулся его живота.

- Да.

- Хорошо. Мы начали на равных и открыли карты. - Он сел. - А что там у тебя дома? Твоя сестра и всё такое?

- Раньше я жил с родителями. Мы все время ссорились. Анна предложила переехать к ней. Вот и всё. У меня тут своя комната. Своя жизнь. Я просто лежу на диване ночью и слушаю, как они там трахаются до второго пришествия.

- Ух! Стивен трахается! Представляю, сколько шума!

- Как зверь.

- Так я и знал. Он тебе нравится?

- Конечно.

- Конечно?

- Но он натурал, Билли.

- Ладно. Так уж всегда бывает. Не сомневаюсь, что многие девушки, которые ему нравятся, на самом деле любят других девушек или, по крайней мере, других парней. Так устроен мир,- он глотнул чай, не спуская с меня глаз. - Ты раньше с кем-нибудь разговаривал о сексе?

- Нет. Не то что бы.

- Не то что бы?

- Ну, не серьезно.

- Ясно. Так что сейчас у тебя что-то вроде посвящения.

- Верно.

- И ты ни разу....

- Нет, ни разу.

Он рассмеялся. Я тоже. Никогда еще я не чувствовал себя так легко и непринужденно.

- Теперь,- сказал он,- давай-ка я тебя сфотографирую. На фоне этой стены. Я хочу запомнить этот день. Нашу встречу.

Он сделал снимок.

- Слушай, Билли. Мне надо идти. Я обещал Анне, что приготовлю Стивену завтрак.

- Радости рабства?

- Типа того.

Я поднялся, поцеловал его.

Его язык проскользнул мне в рот, а руки между моих ног. У меня встал.

- Я этого еще не пробовал,- признался я.

- Вздор. Ты занимаешься этим уже тысячу лет.

Я снова поцеловал его. И пощупал между ног.

И чуть не лишился чувств от наслаждения.

Перед уходом я сказал:

- Можешь оставить себе камеру. Вдруг еще что-нибудь захочешь запомнить.

- Создатель воспоминаний,- откликнулся он.

Я открыл дверь.

- Доминик,- позвал он.

- Да?

- Приходи вечером, ладно?

На этом снимке я сижу на черном стуле на фоне белой стены и смотрю прямо в камеру. Я в черной майке и джинсах, пояс врезался в живот. Мои волосы черные, очень длинные сзади, короткая косая челка. Я сижу нога на ногу, левая на правой, руки сложены, правая поверх левой. Я пристально смотрю в камеру. На паркете чашки и клочки бумаги. Возле моей ноги одна или две спички. На спине за мной - зеркало. На зеркале - фотография Билли, которую я сделал.

6.

- Ты все еще пишешь рассказы? - спросил Стивен.

- Да. Иногда.

- Анна мне как-то показывала. Мне понравилось.

- Спасибо.

- Ты должен продолжать. Напиши побольше, когда пойдешь в колледж. Может быть, удастся их продать. Заработаешь денег и просадишь. Ты не должен целый день просиживать штаны в каком-нибудь банке.

- Это так плохо?

- Это очень плохо, Дом. Поверь мне.

Я смотрел, как он нервно вышагивает по комнате, пиная машинки Гаррета. Неожиданно он повернулся ко мне.

- Скажи-ка. На сколько я выгляжу?

- Прости?

- Сколько бы ты дал мне лет?

- Двадцать три, двадцать четыре. А сколько тебе?

- Двадцать четыре.

- Больше тебе и не дашь.

- Ну ладно. Тогда не так уж страшно. Знаешь, я иногда встречаю парней, с которыми учился в школе, и они выглядят древними. Ужасно постарели. Толстые, лысые. А я неплохо выгляжу, правда? И не слишком облысел, верно? Для конторского служащего? Я могу обогнать тебя, если придется.

- Да меня и Гаррет может обогнать, Стив.

- Ну я имею в виду, что если люди видят нас на улице, я не выгляжу намного старше тебя, правда?

- Конечно, нет. Но ты и не особенно старше.

- Я знаю. Но я ведь и не выгляжу старше, правда?

- Нет, Стив, нет.

- Да, вот так иногда бывает. Иногда все происходит слишком быстро. Только что ты тусовался с утра до вечера, и вот уже женат, целый день работаешь, всю ночь спишь, у тебя ребенок и нет времени вздохнуть. Я просто забыл последовательность событий, мне кажется. Я забыл, как это всё произошло, с чего началось. Неожиданно сюжет изменился, и я оказался здесь. Понимаешь, о чем я, Дом?

- Конечно, понимаю.

- И я люблю твою сестру. Я был никем, пока не встретил ее. Ты ведь знаешь.

- Знаю.

- И она тоже любит меня.

- Конечно.

- И Гаррет замечательный ребенок.

- Красивый.

- Просто дело в том - не знаю - как будто время куда-то исчезло. - Он задумался. - И твоя сестра никогда не простит мне, что поссорилась с родителями.

- Но она же ненавидит родителей. Она так рада, что сбежала от них. Она сама мне говорила. Говорила миллион раз.

Стивен улыбнулся.

- Бедняжка Доминик. Он все еще верит тому, что люди ему говорят. - И он принялся повторять мое имя медленно и торжественно, словно пытаясь убедить себя в том, что я еще здесь. - Доминик. Доминик. Доминик.

Я лежал в постели, голый и распаленный, мои ноги сплелись с ногами Билли. Он целовал меня, просовывая язык глубоко в рот, а правой рукой сжимал мои соски, пока они не напряглись и вспыхнули болью. Мраморная гладь его тела, влажного от пота. Словно гладкий морской котик, гибкий и игривый, извивался у меня между ног. Стоило мне застонать или вздохнуть от незнакомых ощущений, пронизывающих до кончиков пальцев, он принимался тихо повторять мое имя и шептать мне в ухо "любимый" или "дорогой", оставляя слова плавать в голове маленькой стайкой рыб.

Он взял мой член, сжал его, стал дрочить. Его язык скользил туда-сюда, туда-сюда, и я был разорван между желанием закрыть глаза в громком крике и необходимостью смотреть на моего Билли, смотреть на всё, что он делает, изучать его прекрасные крепкие плечи и гусеницу позвоночника, дрожа от спазмов восторга. Я пожирал глазами его тело: твердый мускулистый живот, островок светлых волос на лобке, член, яйца, крепкий круглый зад, зеленые глаза, могиканский гребень, выбритые виски, прямой нос, белые зубы, мягкая кожа. Я хотел запомнить всё, абсолютно всё. Моли жадные глаза стремились похитить его образ, навсегда выжечь его в сетчатке и памяти.

В сексе я обрел свое предназначение. До этой ночи, до того, как Билли Кроу сжал мое тело и принялся ворковать мое имя, как печальный голубок, до того, как Билли Кроу овладел мной и сказал мне, кто я такой, я не знал о себе ничего. Моя природа была скрыта от меня, замаскирована тенями, неразделимо смешана с жизнями других людей, бесчисленными миллионами историй, частицей которых я был.

Билли создал меня. Он взял всё, что было во мне, привел в порядок, и вернул - богаче, полнее, честнее, чем прежде. Столько лет я дрочил, мечтая о том, что занимаюсь любовью. Но это превзошло все мои фантазии. Секс не был чем-то отдельным от меня. Не тем, чем можно заниматься только, когда тебя охватывает возбуждение и стоит член. Секс оказался частью меня, частью всего, чем мне хотелось стать, частью любого решения, которое я принимал. Секс был со мной каждую секунду, он управлял мною, он улыбался мне. В нем не было ничего пугающего. Напротив, секс уничтожал страх. Он сделал меня Домиником Нилом.

Билли Кроу попросил:

- Подрочи мне. Подрочи.

Он лег на спину, вытянул ноги. Я погладил тяжелый континент его живота. Кожа была прохладной и гладкой. Как слоновая кость, без малейшего изъяна. Словно нарисованная Джотто.

Билли закрыл глаза. Зажмурился так сильно, что на лице появились морщины и оно покраснело.

- Мы могли бы быть где угодно,- сказал он. - Абсолютно где угодно. Заниматься этим в любом уголке земли. Кто угодно мог бы на нас смотреть.

Я потрогал его член. Он был и упругим, и мягким - бивень, укутанный в бархат. Я стал медленно водить рукой - вверх-вниз, вверх-вниз. Он налился и потеплел в моей руке.

Дыхание Билли участилось. Я смотрел, как ходят мускулы на его животе, как дрожат веки. Он облизнул губы, откинул голову, вцепился в простыни.

- Где мы? - бормотал он, задыхаясь. - Где мы? Во льдах или в джунглях? В песках или болотах? Скажи мне.

Я был слишком занят, чтобы отвечать.

Я был Домиником Нилом, он - Билли Кроу, и секс дал нам имена и смысл.

Я дрочил ему медленно. Вверх, вниз. Не отрывая глаз от его тела. Я повернулся на бок, так, что мой живот обливался потом рядом с его бедром.

- Мы в джунглях,- шептал Билли. - Тропическая ночь. Полнолуние. Сияют звезды. На нас смотрят лесные твари. - Его дыхание участилось, кожа порозовела, взмокла от пота. - Я вижу,- прошептал он,- как они смотрят, смотрят.

Я вцепился в него сильнее.

- У них безмятежный взгляд. Они не понимают.

Я продолжал дрочить.

- Они смотрят! - закричал он. - Они смотрят! Это... крокодилы!

И тут он кончил. Изверг великолепный фонтан спермы, словно кит, всплывший на поверхность. Теплые белые капли приземлились на его грудь и живот. В ту же секунду я кончил тоже. Кончил, даже не дотронувшись до себя. Пролил свое желание по всей длине его ног. Его сперма смешалась с моей - странное зелье из очищения и удовольствия.

Он открыл глаза, поцеловал меня.

Все звуки вокруг словно изменились, и окружавшие нас предметы, казавшиеся далекими и эфемерными, пока мы занимались любовью, вернулись к своей полноте и крепости. Это был, казалось, переход в другое время, иной мир. Я услышал собачий лай, свое дыхание, почувствовал, как в воздухе разлилась прохлада. Я стал монстром и ангелом в этом восхитительном мире.

- Ты знаешь... - начал Билли.

- Что?

- После секса я всегда думаю об одном и том же. Такой образ. Я вижу его с тех пор, как впервые кончил.

- Какой образ?

- Я вижу замок. Замок с башней. Ночь. В башне горят свечи. Там сидит король. Он разговаривает со зверем. Зверем, который прикован в центре комнаты.

- Каким зверем?

- Ты сам знаешь.

- Нет, не знаю.

Он привстал, посмотрел на меня.

- Скажи мне, о чем ты думал, когда мы занимались сексом?

- О чем думал? Ну, о тебе.

- Обо мне?

Я кивнул.

- Но неужели у тебя не было фантазий? О чем-то другом? Неужели ты ничего не придумал?

Я смутился. Я чувствовал себя, словно провинился в чем-то. Как-то его обманул.

Билли ухмыльнулся, погладил мой мягкий и липкий член.

- Ну,- произнес он. - Надо с этим что-то делать.

Вот история о том, как моя мать встретила моего отца.

Жила-была девочка с рыжими волосами и голубыми глазами, которая считала себя принцессой, хотя была совсем не красива. Если сказать по правде, - а мать будущей принцессы обычно так и делала, - она была вполне обыкновенной, и от полной незаметности ее спасали только рыжие волосы, издалека казавшиеся роскошными.

Некрасивая принцесса с огненными волосами ненавидела своих родителей со страстью столь пылкой, что каждую ночь, перед тем, как заснуть, рыдала. Ее родители, не умевшие читать и писать, работавшие с двенадцати лет, почти каждый вечер возвращались из пивной навеселе, и хотя они никогда не били и не обижали принцессу, они относились к ней с таким презрительным равнодушием, что порой девочка сомневалась, существует ли она вовсе.

Принцессу звали Кэти.

У нее не было ни братьев, ни сестер, ни друзей, с которыми она могла бы поговорить, она создала себе воображаемого собеседника, выстроила свой собственный замкнутый мир и обитала в нем, ни в ком не нуждаясь. В школе ее ненавидели за замкнутость и молчаливость. Над ней открыто смеялись учителя и ученики, на площадке для игр ее толкали и щипали руки без лиц. Как она ненавидела школу! Но девочка была сильной и прекрасной в своем одиночестве. "Когда-нибудь меня полюбят,- говорила она невидимому другу. - Когда-нибудь я выйду замуж, нарожаю детей, и они будут меня любить и защищать".

По субботам она ходила на местный рынок за покупками. Все торговцы знали ее семью и справлялись о родителях.

- Да, разошлись вчера в "Кингсе", - подмигивал ей налитый кровью глаз.

- Вот как? - Кэти бесстрастно разглядывала брюссельскую капусту и репу.

- Твой отец дал жару.

- Да.

- Вот уж насмешил. Снял штаны посредине бара и угрожал...

- Помолчал бы ты, Джек,- обрывала торговца жена.- Юной Кэти вовсе не обязательно слушать про ее пьяного папашу.

- Да ладно, Кисси. Смешно же было. Ты ведь сама там была.

- Я была. А Кэти нет. И это просто скучно, когда тебе рассказывают про попойку, на которой тебя не было. Верно, Кэти?

- Да, миссис Ист.

Исты торговали овощами и фруктами. Овощами, как более мужественным товаром, заведовал Джек, фрукты были в ведении Кисси. Она гордилась своим разноцветным прилавком, и, чтобы яблоки сияли боками, натирала их рукавом джемпера. Ей помогал Сидней, шестнадцатилетний мальчик с копной кудрявых черных волос. Он был до того застенчив, что не решался даже взглянуть в глаза покупателю, которого обслуживал.

- Ну так,- продолжала миссис Ист,- что ты хочешь сегодня, Кэти, дорогуша? Как насчет вот этих яблочек? Белоснежка? Знаю, твоя мама их очень любит.

- Да. Яблок. И еще,- она зажмурилась от озорного удовольствия. Она купит что-то неожиданное и для себя. - И... пожалуй, винограда.

- Винограда?

- Да. Вот того зеленого, без косточек. - Какая роскошь! Она будет сидеть в своей комнате, читать хорошую книжку и есть виноград. - Большую гроздь.

- Мама что, захворала? - поинтересовалась миссис Ист.

- Нет. Это для меня.

- Сид. Дай мисс Кэти вон ту большую гроздь винограда.

Сидней прошел мимо них, уставившись себе под ноги, разыскал виноград и передал миссис Ист.

- Положи-ка в пакет.

Он оглянулся в поисках пакета, отыскал один, положил виноград и снова протянул миссис Ист.

- Отдай их Кэти. Неужели мне нужно тебе всё говорить?

Он издал какой-то странный хныкающий звук и передал пакет Кэти.

- Спасибо, Сидней. - Одним величественным движением Кэти откинула волосы, падающие на глаза.

Он поспешил отойти подальше.

- Иногда,- пожаловалась миссис Ист,- не знаю даже, чего от него больше - вреда или пользы. Все время приходится говорить ему, что нужно делать. У него нет и той доли разума, который Бог дал салату, у этого мальчишки. Просто нужен кто-нибудь...

- Кто бы о нем позаботился,- подхватила Кэти, и ушла, ликуя от своего открытия.

Кэти смогла вытерпеть только до четверга. Ей очень хотелось вернуться на рынок и снова увидеть Сиднея. Она замечала его молчаливое шарканье и раньше, но не придавала ему значения. Теперь он вдруг стал персонажем, частью ее плана.

- Привет, Сидней.

Он кивнул.

- Холодно сегодня, правда?

Он пожал плечами.

- Чувствуешь, как холодно, Сидней?

Он вновь пожал плечами.

- Ну ты-то не чувствуешь. Такой большой сильный мужчина. И эта работа. Все эти тяжелые ящики. Наверняка тебе все время жарко. - Она заметила очертания его плеч и груди под рубашкой и почувствовала, как замирает ее сердце, а кровь приливает к лицу. Она прижала язык к зубам от острого желания дотронуться до парня.

- Я так люблю фрукты. Какой чудесный виноград ты дал мне в прошлый раз. Я сидела на кровати, читала роман и высасывала каждую виноградинку, пока не оставалась только кожура. Наверняка ты любишь виноград. Нет? Ну тогда яблоки? Большие, крепкие яблоки? Говорят, они полезны для зубов. У тебя чудесные зубы, Сидней. Белые, как снег. Снег. Яблоки "Белоснежка" для белоснежных зубов, верно?

Тут он посмотрел на нее и рассмеялся.

- У тебя столько дел,- продолжала она.- С утра до вечера работаешь, и в дождь, и в снег. Но зато видишь все эти замечательные фрукты. Ведь это дыня, правда? Да, она и есть. Сладкая дыня. Или это арбуз? Не могу их отличить. Ни разу не пробовала, представляешь?

- Медовая дыня,- сказал Сид.

- Медовая дыня,- повторила Кэти. Сам звук этих слов заставил ее чувствовать себя окрыленной и экзотичной.

- Возьми! - Сид протянул ей оранжевый шар. - Это подарок. Я тебе дарю.

- Ты такой джентльмен, Сидней. Слишком добрый.

Так это все и началось. В каком-то смысле Сидней просто стал еще одним воображаемым собеседником, безмолвным, ждущим, когда моя сделает его самим собой. И это ей удалось. Она сформировала его характер, с абсолютной уверенностью ежедневно объясняя ему, кто он такой. "Ты - добытчик,- твердила она.- Ты - прирожденный работник. Но для этой работы ты слишком хорош. Ты молчаливый, вдумчивый человек". Она строила его, один кирпич за другим, пока не возвела крепость, но не ради него, а для того лишь, чтобы защитить себя. И он слепо поверил в версию моей матери, потому что в своей жажде обладать она была блистательна, как комета. И он чувствовал себя защищенным и безопасным в ее тени. А моя мать ощущала, как вокруг нее по орбите начинает вращаться целый мир. Она выбросила детей во вселенную своей любви, словно они были послушными спутниками, дарящими ей чувство уверенности и значения, делающими ее крепкой и стабильной в ауре материнского притяжения.

7.

Мы с моим Билли Кроу пошли в зоопарк. Он хотел посмотреть крокодилов. Билли был в пиджаке из змеиной кожи, украшенном снизу доверху тысячами заклепок. Пиджак казался тяжелым и неудобным, но на широких плечах Билли он сидел превосходно. Пять колец блестели в одном его ухе, семь в другом. Синий изгиб волос молнией пересекал голову, и Билли, словно улитка, оставлял за собой след из чистого секса.

Величайшим наслаждением для меня было просто наблюдать за ним. Его манера ходить, то, как руки его постоянно гладили живот и грудь, задирая белую майку, так, что я мог видеть горящие отсветы его мускулистого тела и коричневые соски. Меня раздражало, что другие люди тоже смотрят на него. Он был моим. Я мечтал запереть его где-нибудь, чтобы он существовал только для меня, дышал для меня, чтобы у него стоял член только для меня, чтобы он кончал только для меня.

Билли восторгался крокодилами.

- Они живут сотни лет,- рассказывал он.

- Вот как? - Я подошел к нему как можно ближе. Он обнял меня, и у меня немедленно встал.

- Ты только подумай. Мы живем и умираем, а они все время здесь. Смотрят. Неуязвимые в своих шкурах.

Я потерся членом о его ногу, и Билли улыбнулся.

- Знаю. На меня крокодилы тоже так действуют. С чего бы это? Может быть, оттого, что я чувствую себя таким незначительным рядом с ними. Понимаешь, насколько ничтожна наша жизнь по сравнению с их жизнью? Мне кажется, что секс - всего лишь способ запугать смерть.

Мы пошли за мороженым. Билли купил открытку с крокодилом и теперь любовался ею. Он погрузился в свой населенный рептилиями рай, в котором мне не было места. Я был обижен и разозлен. Но ему было не до меня. Если бы внезапно раздался шум, он бы посмотрел куда угодно, только не в мою сторону. Он был погружен в свои фантазии, все остальное его не волновало.

- Пойдем домой, - предложил я.

- Конечно. - Он положил фотографию в карман. - Если хочешь. Ты устал?

- Немножко.

- Конечно, пойдем.

По дороге Билли рассказывал:

- Были бы у меня деньги, я бы поехал туда, где живут крокодилы. Думаю, я бы запросто стал одним из них. Вот было бы шикарно. Я бы отрастил хвост и плавал, как бревно. Это был бы настоящий рай. Ты не думаешь?

- Наверное,- сказал я, хотя на самом деле не был согласен.

- Быть абсолютно одним. Неуязвимым в своей шкуре, как в броне. Никого не хотеть. Чтобы никто в тебе не нуждался. От любви я становлюсь таким слабым. Она разрушает. Быть одному. Никем не увлекаться, только самим собою. Интересоваться только своей жизнью и ничем больше. Вот в чем мощь крокодила.

Когда мы вернулись к нему, я поставил чай. Чайник, чай "Эрл Грей", две чашки и блюдца - все это я подарил ему.

Билли прикрепил к стене открытку с крокодилом.

- Прекрасно.

Когда я готовил чай, я заметил в одном из ящиков фотографию. Маленький, черно-белый, слегка смазанный снимок. Один из тех, что делают фотоавтоматы. Мальчик в клетчатой рубашке, лет шестнадцати-семнадцати.

Я взял фотографию.

- Кто это?

Молчание.

Я вернулся в комнату.

Билли стоял перед открыткой с крокодилом, потирал член под штанами и что-то бормотал себе под нос.

- Билли! - позвал я.

- Да, что такое, Доминик?

- Кто это?

Я показал фотографию.

Он смутился на секунду.

- О, это... это Дейв. Я тебе о нем рассказывал.

- Нет, ты не говорил.

- Конечно, говорил. Парень, с которым я здесь жил. Дейв. Мой последний любовник. Парень, с которым я жил, пока не открыл настоящей любви с тобой. А теперь тащи сюда чайник. Страшно хочу пить.

- Я хочу про него знать, Билли.

- Про кого, Дом? - Что-то дрогнуло в его взгляде.

- Про Дэвида. Расскажи мне о нем.

Он подошел и крепко поцеловал меня в губы.

- Ревнует. Мой маленький Доминик ревнует. - Смятение в его взгляде стало сильнее, словно он что-то обдумывал.

Я чуть не расплакался. Слезы подступили совершенно внезапно. Я чувствовал себя жалким и одиноким.

- Не говори так. Не смей так говорить, - я хотел сбросить его руку, но на самом деле наслаждался его объятьями. - Ты говоришь, будто не понимаешь, почему я должен ревновать. А что бы ты сам чувствовал, если бы у меня был кто-то другой?

Он улыбнулся.

- О да, я бы ревновал еще больше.

- Врешь. Тебе было бы совершенно все равно.

- Я не хочу ссориться, Дом. Не люблю сцены. Давай-ка, будь хорошим мальчиком, сделай чай, приходи сюда, и мы поболтаем.

Я пошел за чайником. Когда я вернулся, Билли набрасывал углем на стене силуэт крокодила.

- А печенья не осталось?

- Нет,- ответил я обиженно.

- Знаешь, что я сделаю? Я нарисую маленьких крокодилов по всему дому. Это будет как Сикстинская капелла, посвященная моим любимым тварям. Что скажешь?

- По-моему, звучит нелепо.

- Может быть, я смогу даже раскрасить их. Маслом. Чтобы они оставались подольше. Как фреска.

- А если дом снесут?

- Ну тогда они исчезнут. Мне все равно. Я их сфотографирую. Так что я всегда буду их помнить. Что с тобой опять такое?

- Эта фотография. - Я поднял ее. - Фотография Дэвида. Я ее заберу. Теперь она моя. - Я положил ее в карман. - Я украду кусочек твоей памяти.

Он сел рядом со мной на стол. Глотнул чая, помолчал немного. - Я не могу рассказать тебе о Дэвиде. Это больная тема. Да и неловко рассказывать. Я тебе всё напишу. Буду посылать тебе письма, ладно?

- Это что, дурацкая шутка?

Он взглянул на часы.

- Начну-ка я рисовать, пока еще светло. Не хочешь ли прогуляться, Дом? Возвращайся позже, если хочешь. Мне надо поработать.

- И когда же мне вернуться?

- Позже. Когда стемнеет. О, черт! У меня ведь и кистей-то нет. Сделаю пока эскизы. Хорошо я придумал?

- Увидимся позже,- отозвался я.

Когда я вернулся, Анна готовила ужин на кухне. Гаррет играл на полу с использованными пакетиками чая.

- Что с тобой?

Я плюхнулся в кресло и стал возить по столу грязную чашку и блюдце.

- Ничего.

- Ничего? Гаррет, ну-ка прекрати! Да на тебе лица нет. Я сказала: перестань, Гаррет! - Он встряхнула его и посадила под стол. - А теперь сиди там! Сиди! - Она откинула волосы, упавшие на глаза. - Стивен через двадцать минут будет дома, а ужин еще не готов. Не знаю, на что уходит время. Я ведь даже не спала. Честное слово. Я встала утром, когда Стивен ушел на работу. Но было столько всяких дел. - Она открыла пачку печенья. - Хочешь?

- Нет.

- Не знаю, что это я беспокоюсь. Стивен наверняка пошел куда-нибудь со своими дружками и вернется домой набравшись, как обычно. Смешно, ведь до того, как мы поженились, они были и моими друзьями тоже. Представляю, сколько всяких гадостей про меня наплел им Стивен! Наверное, сказал, что я такое чудовище. Ха! Наплевать! Он меня совсем не знает. Интересно, с кем он сейчас водится. Уверена, что он по-прежнему встречается с... А жене, конечно же, не позволено иметь друзей. Ей нужно просто сидеть дома и ждать, когда ее муженек вернется.

- Но ты ведь тоже можешь куда-нибудь пойти.

- А куда я дену ребенка? Как я устала от всего этого! Я просто прикована к этому дому.

- Иди, найди работу. Оставь его с нянькой.

- Работу! Не смеши меня. Да я никогда не заработаю столько, чтобы оплачивать няньку. Тебе-то хорошо говорить. В твоем возрасте я уже была замужем, Доминик Нил. Нил! - видишь, у меня и фамилии прежней не осталось. Ты не понимаешь, что это означает: проснуться утром с мыслью - кто же ты, черт возьми, такой? - Она протянула мне печенье. - Не хочешь? Да, ты прав, они слишком сухие. Так что мне остается? Картошка. Верно. - Она вернулась к раковине. - Я вечно варю или слишком мало или слишком много. Никогда не могу рассчитать. Так и со всем прочим в жизни.

Гаррет заплакал.

- Этого только не хватало. Заткнись!

- Почему бы тебе и Стивену не поехать куда-нибудь на пару недель? Взяли бы отпуск. Сейчас такая хорошая погода. А то так лето и пройдет. Отдохните немного.

- А кто за это заплатит? На это у нас уйдут все деньги. Я не покупала себе новое пальто с тех пор, как вышла замуж. Он так изменился. Сначала был такой добрый и внимательный. Давал мне всё, что я хотела. Я ведь сделала его, ты знаешь. Он был никем, пока не женился на мне.

- Ты должна...

Гаррет испустил дикий вопль.

- Заткнись! Заткнись! А то тебе придется плакать по-настоящему!

Гаррет завизжал и швырнул в нее картофельные очистки.

- Ты можешь проснуться старым, ты знаешь это, Дом? Однажды ты ложишься спать, тебе восемнадцать, ты хорош собой, и вдруг просыпаешься старым. Старым и бессильным. И это не имеет никакого отношения к возрасту. Вот что смешно. Просто у тебя есть внутри ощущение будущего. А что у меня? А? Вот мое будущее. Кастрюля с грязной шелухой.

Гаррет принялся вопить еще громче.

- Заткнись! - рявкнула она.

- Может, ему больно?

- Ничего ему не больно. Заткнись, я сказала!

- Анна, я думаю, что тебе...

- И ты заткнись тоже. Вы все, просто заткнитесь. И проваливайте. Оставьте меня в покое.

Гаррет визжал все громче и громче.

Она повернулась к нему. От резкого движения нож выскользнул и порезал ей палец. - О!- застонала она.- Черт возьми! - И ударила Гаррета. - Заткнись! - и ударила снова. - Заткнись! Заткнись, заткнись, заткнись!

Я подскочил, оттащил ее.

Гаррет по-прежнему плакал. Он свалился на спину. По щеке текла кровь.

Анна опустилась на колени. - О Господи, - заплакала она. - Дом, дай мне тряпочку. Намочи ее. Быстрее. О, моя крошка. Моя крошка. Прости мамочку. Боже мой, что я наделала. О, дорогой мой. Мой дорогой. Мой сладкий, мой сладкий зайчик, сладкая розочка. Прости мамочку. Не плачь. Прости, прости, прости.

Она вытерла ему лицо. Левый глаз распух, на верхней губе виднелась ссадина.

Кровь от ее пореза смешалась с его кровью.

Она обняла ребенка, стала целовать ему руки и укачивать.

- Надо зашить, Анна.

- О, боже мой, - казалось, она сейчас задохнется от рыданий. - Боже мой, боже мой, боже мой.

- Анна, его надо отвезти в больницу. Надо зашить. Скорее!

- Да, да. - Она встала, вытерла ему лицо. - Я не хотела. Не знаю, как это случилось.

- Понятно.

- Меня арестуют. Я уверена.

- Нет.

- Дом. Послушай. Скажи, что он упал с лестницы. Скажи, что мы услышали какой-то шум, и он свалился со ступенек, ударился о перила, разбил губу. Ударился лицом о перила и разбил губу. Ладно?

- Ладно.

- Я бы ни за что на свете не причинила ему боль. Они ведь поверят этой истории, правда? Наверняка поверят.

- Что это он один делал на лестнице? - поинтересовался Стивен.

Гаррету зашили губу, и он уже спал. Стивен, в конце концов, пришел домой около десяти, подвыпивший и голодный. Обед был не готов. Анна, не переставая плакать, ела печенье.

- Он играл, Стивен. Просто играл,- твердила она.

- А где же была ты?

- Готовила твой сраный обед.

- И где ж тогда этот обед?

- Ой, отстань от меня.

- А ты где был? - поинтересовался он у меня.

- Меня не было.

- Не было?

- Надеюсь, у меня есть право приходить и уходить, когда мне вздумается?

- О, не начинайте же снова. Господи! - она вытерла слезы. - Мало нам проблем в доме. Стивен, это была случайность. Ебаная случайность.

- Такое бывает,- поддержал я.

- Но не с моим ребенком.

- Когда нужно, так ты всегда... - начала Анна. - Да Господи! Если бы ты был здесь, а не нажирался со своими ублюдочными друзьями, этого бы не случилось.

- Ах так, значит это моя вина?

- Никто не виноват,- вмешался я. - Просто так случилось.

- О, наш гений подал голос. Ты так все хорошо понимаешь, Доминик. Просто удивительно. Ты станешь звездой колледжа. Мы с восторгом предвкушаем твое великолепное будущее.

- Оставь его в покое,- огрызнулась Анна.

- Что это ты вдруг так о нем забеспокоилась? Ты ведь о нем доброго слова не сказала с тех пор, как он приехал.

- Неправда.

- Правда. Тебе ли не знать.

- Ты мерзко врешь.

- Это ты врешь. Как всегда.

Я встал и вышел из дома. Обернувшись, я увидел, как их разбухшие силуэты жестикулируют на занавеске, словно они стали персонажами театра теней.

Я держал в руке член моего Билли Кроу. Чувствовал, как гладкая головка скользит в моей ладони, сжал ему яйца, чтобы он метался и стонал в экстазе. Его пальцы скользнули, царапнули покорный изгиб моей спины, он прошептал мое имя, тихо, страстно, как мурлычет котенок или воркует голубь.

Потом Билли говорит:

- Дай я подрочу тебе. Пожалуйста.

Я лег на спину и вытянул ноги. Он погладил меня по животу.

- Закрой глаза,- сказал он,- Не смотри на меня. Не думай обо мне.

Я закрыл глаза, но смог представить только его.

- Подумай об историях,- сказал он.

Я засовываю пальцы ему в рот, и он сосет, пропуская между них язык, словно щенок. Я просовываю пальцы глубже, трогаю язык, заставляю Билли давиться и задыхаться. Я чувствую, как мой член дергается и гонит лаву, скопившуюся в венах, затем ледяную воду, и я выплескиваю океан спермы в волшебную руку моего Билли Кроу.

В великолепном согласии он тоже кончил, извергая на мои ноги и бедра спазм за спазмом горячую белую сперму, словно яичный белок. Ее было так много, что она залила подушку и спинку кровати.

Мой член съежился и слипся в его руке, как маленький розовый желудь. Билли лег на меня сверху. Мы были склеены воедино спермой и потом, и у меня снова встал от его жаркого дыхания.

- Я люблю тебе,- сказал я. - Правда.

- От тебя пахнет лесом.

- Это очень романтично.

- Я и вправду романтик. О, как хорошо. - Он потянулся и скатился с меня. - Может, разрисовать потолок?

Он уже нарисовал пять или шесть крокодилов по всей комнате. Роскошные, разукрашенные звери, - глядя на них, я чувствую себя торжественно и печально.

- Я начал писать рассказ,- сообщаю я.

- Вот как?

- Это для тебя. Раньше я много писал. Это что-то вроде сказок. Короли, королевы и принцы. Вроде того. Стив говорит, что я должен снова начать писать.

- Ах, Стив! - он смотрит удивленно.

- Так я и сделаю,- продолжил я. - Это рассказ для тебя. Я его еще не закончил. Честно говоря, пока не знаю точно, о чем он.

- Ты и не будешь знать, пока не закончишь. Может быть, даже и тогда не узнаешь. Писатели меньше всех знают, о чем их книги.

- Рассказ начинается так: "Когда у короля родился первенец..."

- Не рассказывай мне начало, если не знаешь конца,- перебивает Билли.

- Ладно. Как хочешь. В конце концов, это твой рассказ.

- Я польщен.

- Так что, когда я закончу его, я...

- Хочется выпить. Пойдем куда-нибудь?

- Сейчас?

- Да. Конечно.

- Но слишком поздно. Всё уже закрыто.

- Черт, ты прав. Совсем не заметил, сколько времени. Но я хочу выпить.

- Если ты хочешь, мы могли бы...

- У меня есть для тебя кое-что... - Он подошел к столу, что-то взял, посмотрел, потом положил. - Это письмо. Мое письмо тебе. Прочитай его, но,- он отвел взгляд,- но никогда не говори со мной об этом. Просто прочитай.

- Письмо?

- Это о Дэвиде. История наших отношений. Ты ведь хотел знать.

- Я хотел, чтобы ты мне рассказал.

- Я не мог тебе рассказать. Так что - или письмо, или ничего.

Я вскочил с кровати.

- Я тебя просто не понимаю. Ни капельки. - Я натянул джинсы и майку. - Не понимаю, что у тебя на уме. Это все для тебя просто игра какая-то...

Он вздохнул, сел на край постели.

- Я тебя снова расстроил. Я бы и сам хотел знать, что делаю. Тогда бы я остановился. Я просто иду вперед и делаю...

- Вот именно. Ты просто идешь вперед и делаешь. А мои чувства тебя не волнуют.

- Возьми письмо,- сказал он.

- Я возьму письмо,- я схватил конверт с матраса. - Я прочитаю твое сраное письмо. И я выясню, что за жизнь ты вел с этим Дэвидом. И после того, как все прочитаю, я поговорю с тобой об этом, если захочу. И ты ответишь на мои вопросы. И потом у нас будут другие отношения. Ладно?

Он улыбнулся, откинулся на кровати, покачивая свой поникший член вверх-вниз.

- Чего ты так расстраиваешься? Просто не понимаю. Почему ты все время такой взвинченный? Ты так постепенно спятишь, дружок.

Я выбежал из дома, хлопнул дверью. В саду благоухали розами и другими ночные цветы. Сладкий и терпкий запах. Я тяжело дышал, не мог прийти в себя.

Письмо сжалось в комок в моей ладони.

Не решаясь сдвинуться с места, я посмотрел назад, заглянул в щель почтового ящика. Билли бродил по дому. Я видел его тень, слышал шаги. Он включил радио и подпевал какой-то мелодии. Я не сомневался, что он уже принялся рисовать очередного крокодила, вполне счастливый, не потеряв самообладания, будто наша ссора была надоедливой мухой, которую он попросту отогнал.

Я хотел рассердиться и игнорировать его какое-то время, но уже здесь, стоя в душистом саду, почувствовал желание поговорить с ним. Я уже хотел снова сжимать его член и засунуть пальцы ему в рот. Только находясь с ним рядом, я чувствовал себя живым.

Я вернулся к себе и попытался уснуть. В соседней комнате Анна и Стивен, возбужденные странным эротизмом примирения, трахались с новой силой. Прислушавшись, я понял, что, занимаясь любовью, Анна плачет. Ноет и всхлипывает, как маленькая девочка.

Последним, что я слышал перед тем, как уснуть, было радио Билли, слабое и приглушенное, переплывающее с одной волны на другую.

Когда у короля родился первенец,

Ему подарили крокодила.

Крокодил был огромный, зеленый,

Глаза его не мигали.

Король был очарован зверем,

Смотрел на него часами.

Он гладил его крепкую

Кожу и упивался силой

Его хвоста.

Он вставал на колени перед крокодилом.

Это было самое красивое существо,

Которое он видел в жизни.

Он выкрасил его когти золотом

И подарил ему корону из серебра.

Он осыпал его рубинами и брильянтами,

Пока крокодил не стал

Живым памятником могуществу и

бессмертию короля.

Он целовал крокодила,

Смотрел в его

Темные глаза, повторяя:

"Мы будем королями, ты и я".

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Крокодил смеется надо мной, сказал он.

8.

Мой дорогой Доминик,

есть вещи, которые нельзя произносить вслух. Речь унижает их, заставляет выглядеть менее значительными, чем они есть на самом деле, искаженными и лживыми. Иногда ты что-то повторяешь так часто, что это становится правдой. Или чем-то вроде правды. Твое желание, чтобы все на свете имело смысл (чье-то желание, если быть точным) заставляет нас сочинять истории, которые на самом деле историями не являются. Мы все неудачные ораторы, когда речь заходит о нашей жизни. Мы все хотим - остро жаждем - украсить нашу жизнь миллионами необычных событий. Мы хотим, чтобы у каждой истории были начало, середина и конец. Мы полагаем, что только тогда у нее появится значение. Как будто значение уже не заложено в том факте, что существует история, которую нужно рассказать. Мы наполняем наши жизни "а потом я, а после этого я, а затем я". История, история, история. Но жизнь совсем другая. А если и похожа, то все равно по-другому.

Понимаешь, что я хочу сказать?

Видишь ли, мои отношения с Дэвидом - это особая история. И мне нужно рассказать ее тебе. На бумаге. Буквами. Я не могу говорить с тобой об этом. От разговора она станет совсем другой. Ты будешь спрашивать меня, смотреть на меня, я начну волноваться, доверяешь ли ты мне, не презираешь ли меня, мне придется многое изменить, чтобы угодить тебе, и ложь начнет превращаться в правду. И для меня, и для тебя. А я не хочу этого делать. Я просто хочу рассказать тебе все так, как это случилось. Не глядя тебе в лицо, не вынуждая себя всё выкладывать сразу, усложнять или делать более интересным, чем было на самом деле. Но разве не этого ты хотел? Правды?

Но если ты считаешь, что это нелепо, что в этом нет смысла, поставь такой эксперимент: подумай о чем-то, что произошло в твоей жизни, чем-то, что ты считаешь интересным, и запиши это. Просто запиши это, как запомнилось. Запиши свою версию того, как это случилось. Потом через какое-то время расскажи кому-нибудь ту же самую историю. Или хотя бы попытайся. Это будет невозможно. Каждый раз, когда ты будешь рассказывать, история будет выходить по-другому, и возникнет столько же различных вариантов, как и людей, которым ты будешь ее рассказывать.

Понятно ли я объяснил?

Нет?

Теперь слушай внимательно...

Однажды я пошел сделать снимок для паспорта в фотоавтомате. Это было на станции метро Уайтчепел. Но он был занят. Из-под серой занавески виднелись белые ботинки и черные джинсы. И вспыхивал свет.

Я пошел в бар выпить какао, и, когда вернулся, в будке уже никого не было. Не было ни души и рядом.

Я зашел в кабинку.

Глядеть, не мигая, в глубокий серый экран, руки на коленях, легкая улыбка. Четыре вспышки. Четыре моих изображения проходят по внутренностям машины, проявляются, промываются, сушатся. Четыре лица отсортированы, каждое лицо другое, каждое то же самое. Каждое лицо - мое и не мое.

Я остался возле автомата ждать, когда проявятся фотографии.

Через несколько минут раздался шум, вылезла полоска снимков.

Я взглянул на них.

Но это был не я. Это был тот, кто побывал в будке до меня. Четыре лица смотрели на меня. Одинаковые, и в то же время разные. Я переводил взгляд с одного на другое. Четыре портрета одного человека.

И пока я смотрел на полоску фотографий в моих руках - мальчик лет шестнадцати-семнадцати, клетчатая рубашка, прекрасные белокурые волосы - пока я смотрел на эти фотографии, одинаковые и в то же время разные, я влюбился в этого мальчика.

И решил подождать его возвращения.

Я держал фотографии, как талисман, в надежде, что мальчик вернется. Я смотрел на черно-белое лицо, как на картину. Иди ко мне, заклинал я. Иди ко мне. Иди ко мне. Я здесь, я твой. Я видел твое лицо и теперь знаю о тебе всё.

Я действительно знал о нем всё. Я чувствовал, что он стал частью меня, частью моего сознания. Этот снимок был знаком свыше, и я не имел права игнорировать его. Я знал, что должен найти этого мальчика и сказать ему, что люблю его.

Я ждал больше часа, но он так и не вернулся.

Я пришел домой - я жил тогда в маленькой комнатенке в Олдгейте - лег в постель, не в силах оторвать взгляд от полоски фотографий. Я даже начал говорить с ними. Словно ребенок, говорящий с куклой, я оживил этот квартет лиц.

Первое лицо улыбалось, смотрело прямо в камеру, выглядело счастливым и веселым, излучало нахальную уверенность, стекавшую с бумаги и расплывавшуюся под моими пальцами, как эктоплазма. На следующем снимке он чуть повернул голову, смотрел куда-то влево, глаза затуманенные, сонные, правая рука касается шеи. На третьем снимке вновь улыбка, широкая, белозубая улыбка, голова чуть откинута, открывая крупный кадык и чувственную шею. Как я хотел целовать эту шею, сосать ее, испещрить ее следами зубов и засосов! Четвертая была самой странной. Мальчик смотрел прямо на меня. Не в камеру, а именно на меня. У него был странный, вопрошающий взгляд, он слегка хмурился, смотрел удивленно. И я подумал, что как раз, когда делался этот снимок, я отошел от будки купить какао. Если бы я остался, я бы увидел его.

Я лег в постель и подрочил, воображая его. Я лег спать и думал о нем. Во сне он сошел с фотографии, целовал меня, называл меня своим любовником, дрочил мне член своими гладкими, юными руками. В другом сне, двумя днями позже, разверзлись небеса, и на меня хлынула лавина фотографий. На каждой был мой безымянный мальчик.

Я не расставался со снимками и показывал их всем, кого знал. Поскольку я не мог сказать правду, я придумал про него историю.

- Мы как-то раз с ним напились, и он попросил меня его сфотографировать. Его зовут Дэвид. Он собирался заплатить мне кучу денег. Хотел стать моделью или что-то такое. Ну в общем он дал мне адрес, но я его потерял. Все, что у меня есть - эти фотографии, которые он мне дал. Полный кошмар. Мне позарез нужны эти деньги.

Так продолжалось три с лишним месяца. Никто никогда прежде не встречал этого парня. Я решил, что он, очевидно, не местный и теперь наверняка уже далеко отсюда, счастливый и довольный, живет другой жизнью с другими людьми, не подозревая о существовании Уильяма Лестера Кроу, который думает о нем каждую секунду днем, ночи напролет мастурбирует, воображая его, и жизнь которого непоправимо изменили четыре черно-белые фотографии.

И вот как-то раз, месяца через четыре после того, как я нашел фотографии, я пошел в зоопарк. И пока я стоял у крокодильего питомника, погруженный в мечты, кто-то подошел и встал рядом. Я непроизвольно бросил взгляд на отражение незнакомца в стекле. Его лицо наложилось на морду одного из крокодилов. Я почувствовал, что мое сердце дрожит, как воробьиное крыло.

Я повернулся посмотреть на парня, стоявшего рядом.

Это был он. Мальчик с фотографий.

Он улыбнулся мне.

- Они прекрасны, правда?- произнес он. - Крокодилы.

9.

- Родители придут к нам в воскресенье на обед,- сообщила Анна.

Я недоверчиво посмотрел на нее.

- Шутишь?

- Нет. Иногда ей взбредает в голову. Она уже раз пять-шесть здесь была с тех пор, как Гаррет родился. Получается: раза два в год. Ты никогда раньше с ними не приходил, но я тебя не виню. Мы все садимся за стол. Мама говорит с Гарретом, но все, что она говорит, предназначено для меня. Только представь себе. "Ну, крошка, как тебе тут живется? Наверное, трудно отыскать игрушки во всем этом хламе? Наверное, мама была слишком занята, чтобы помыть тебе руки? И тебе ведь неудобно в этой одежде?" А я сижу и смотрю на Стивена, а он кусает губу чуть ли не до крови. Потом я говорю: "Хочешь еще мяса, мама?" А она отвечает - знаешь, таким вежливым тоном - "О, спасибо. Я не так уж люблю недожаренное мясо. Кое-кто любит его, я знаю. Слышала, это очень современно. По-европейски. Но я так и не смогла к нему пристраститься". А потом она говорит: "Ты разве не кладешь сахар в горошек?" Или: "О, масло с зеленью. Так вот как в наше время готовят?" И она никогда не говорит со Стивеном. А папа просто сидит рядом и думает о чем-то своем. А когда они уходят, у нас со Стивеном начинается страшный скандал, я угрожаю, что уйду от него, он кричит, что уйдет от меня, и все это называется семейная жизнь.

- Хочешь, чтобы я пришел?

- Больше всего на свете.

- Ну только ради тебя. Я согласен. Ради тебя.

- Ты ведь ни разу не навещал их с тех пор, как ушел?

- Нет. Даже не думал о них.

- Вот и у меня то же самое. Ужасно, правда? Проводишь восемнадцать лет с одними и теми же людьми, а потом они перестают быть частью твоей жизни, остаются где-то там, черт знает как далеко, и ты даже не скучаешь. О, если Гаррет ко мне будет так относиться, я покончу с собой. Точно покончу. Клянусь. Что такое семья, если ее забываешь так быстро? Сейчас она здесь, а через минуту ее уже нет.

Гаррет заплакал.

Она обняла его и стала утешать.

- Я живу в страхе, что сделаю ему больно, Дом. Знаешь, мне снятся кошмары, что я причиняю боль моему ребенку. Или даже убиваю его. Я люблю его больше всего на свете, больше собственной жизни, и все время боюсь причинить ему боль. Подумать только - ты посмотри на него - подумать только, что я могла его ударить. - Она тоже заплакала, укачивая ребенка. - Подумать только, что я это сделала. Что бы мы там ни говорили о маме, ударила ли она нас хоть раз? Вот так? Хоть раз? А я люблю этого ребенка. И ударила его по лицу. Теперь у него может остаться шрам на всю жизнь. У меня такой темперамент, Доминик. Я такая вспыльчивая. Это жестоко. Но кто мне помог? Никто. Я говорю людям: "Слушайте, я боюсь, что могу причинить боль моему ребенку". А они отвечают: "О, ты не сможешь сделать ему больно. Не волнуйся. Ты же мать". Мне никто не помогает. Никто. А Стивен даже не знает.

- Анна, ты любишь Стивена?

- С самого начала? Не знаю... Поначалу он мне был нужен, чтобы сбежать из дома. Поначалу да. Я любила его. А сейчас? Не уверена. У него есть кто-то еще. Это всё, что я знаю. До того, как он встретил меня, он даже не целовался ни разу. Даже не знал, как это выглядит. Как это делать. Мне пришлось за шкирку тащить его в постель. Я его всему научила. Каждый ебаный пустяк. Точнее, каждый пустяк насчет ебли. Я из него сделала любовника, настоящего, помешанного на сексе любовника, уверенного, сильного, нежного, эротичного. Но пользуется ли он этим, чтобы сделать меня счастливой? Нет. Он с кем-то трахается тайком от меня. Боже! От этого свихнуться можно. Я ведь создала его. Эту сволочь! А как же я? Я! Я использовала его, чтобы уйти от родителей, а теперь использую Гаррета, чтобы уйти от него. А когда от меня уйдет Гаррет, я просто заползу куда-нибудь, тихо умру, и с моей жизнью наконец-то будет покончено. Конец Анны Кэтрин Нил. И меня наверное похоронят рядом с мамой, и мы проведем вечность, терзая друг другу кости. О, какой кошмар!

Вечером, в надежде отвлечься и развеселиться, я решил пойти в кино. Единственное, что шло поблизости, был диснеевский "Питер Пен". В зале было полно громкоголосых детей и их раздраженных родителей. Но я наслаждался каждым кадром. Я сидел, пил колу, грыз шоколад и потерялся в волшебной стране. Я пытался разобраться во всём, что случилось в моей жизни, думал о сестре и Стивене, сестре и Гаррете, Стивене и его страхе всё упустить, о себе и матери, о матери и отце. Но больше всего о моем Билли Кроу.

Выйдя из кинотеатра, я заметил, что рядом стоит какой-то мальчик, смотрит на меня. Улыбнувшись, он отвернулся. Я подождал, когда он обернется снова, и улыбнулся ему. Он засмеялся.

Я подошел к нему.

- Посмотрел фильм?

- Да.

- Замечательный, правда?

- Великолепный.

- Меня зовут Доминик.

- Сэм.

- Привет, Сэм. Живешь рядом?

- Чуть-чуть на автобусе.

- Может, выпьем вечером?

- Конечно. Я тебя еще в кинотеатре заметил. Ты видел, что я на тебя смотрю?

- Нет. Прости.

- Неважно. Я уж собирался проследить за тобой, узнать, где ты живешь.

- Ну и ну!

- Ты удивлен?

- Восхищен. По правде сказать, я бы, наверное, сделал то же самое, если бы заметил тебя первый.

- Ну так значит, мы квиты.

- И открыли карты.

Я договорился с Сэмом встретиться вечером и всю дорогу до дома пробежал, напевая мелодию из "Питера Пена".

Это история о том, как я родился.

Когда-то я был просто гулом в скорлупе, плавал стайкой рыбок в пруду материнского живота, прислушивался к несмолкающему шепоту, струящемуся от ее напряженного позвоночника, купался в довольстве и тепле своего пузырька крови. Я не знал, кто я и что я, у меня не было значения и цели, я был полон чужими надеждами. Мозг мой был белым и гладким, сны не беспокоили меня, глаза были плотно закрыты в гулкой тишине. Голос матери долетал до меня, далекий и приглушенный, как мурлыканье гигантского котенка, и я сознавал, что я - одновременно конец и новое начало истории, совершающейся вне меня.

Когда подошло время, и я почувствовал, как мой разум скручивает и заполняет некая цель, я напрягся и выскользнул в мир из своего маленького темного пруда. Я повис в воздухе, как освежеванный кролик, кровь закапала из моего носа и пальцев. Меня положили на руки матери, и я дотронулся до ее груди, оставив вокруг соска кровавый отпечаток. Я слышал голоса, воркующие мое имя, дарящие мне подлинность на странной, новой планете. Мать поцеловала нежный пушок на моем черепе, и ее слезы потекли по моему лицу.

- Новое начало,- произнесла она.

- Куда это ты собрался? - поинтересовалась сестра, когда я, помывшись и побрившись, сбежал вниз по ступенькам.

- Выпить. С другом.

- С этим психом-соседом,- подсказал Стивен.

- Нет. Не с Билли. С другим.

- Придешь поздно? - спросила Анна.

- Не знаю. Но если не вернусь ночевать, не волнуйтесь.

- Избыток секса вреден для мозга,- заметил Стивен.

- Вот почему ты и стал слабоумным, мой мальчик,- Анна ткнула его в бок, и они поцеловались. - Ну тогда до завтра. Развлекайся.

- Ладно.

Вечер с Сэмом был великолепен. Мы немножко выпили, потом вышли поесть, потом опять вернулись к нему. Он жил с матерью, но друзья, как он объяснил, часто у него оставались.

- Ах вот как? - сказал я. - Так я всего лишь один из многих, так?

- Нет. Просто одноклассники и все такое.

В его комнате было полно моделей самолетов и комиксов. Мы рухнули на постель и лежали обнявшись.

- Я живу с мамой,- рассказывал он. - Отец умер пять лет назад. С тех пор мы с мамой очень дружим. У нее своя жизнь, у меня своя, но мы рассказываем друг другу абсолютно всё. Она так молодо выглядит, моя мама. В школе все думали, что она моя девушка или сестра. Ей можно дать двадцать пять. Честно. Она работает продавщицей в телевизионном магазине, и, ясное дело, мужики к ней пристают каждый день. Так что проблем с мужчинами у нее никогда не было. Судя по всему, она сейчас где-то гуляет, завтра ей не надо на работу. Ее зовут Джойс. Надеюсь, утром она придет, и вы познакомитесь. Тебе она понравится. И ты ей тоже.

- Мне кажется это странным. Такие тесные отношения с матерью...

- Ну она мне не просто мать. Она мне и друг тоже. У нас нет друг от друга секретов. Я ей рассказываю всё.

- Всё?

- Абсолютно. Слушай, у меня нечего выпить. Только чай и кофе. Но если ты голоден, я могу тебе сделать бутерброд.

- Вот всё, что я хочу,- я притянул его к себе.

- Вот так вот сразу, без предисловий?

- Рассказа о твоей маме было достаточно, Сэм.

- Хорошо, Доминик.

Секс с ним был не таким плавным, как с Билли. Я стал понимать, как сильно Билли все контролирует. Но, несмотря на смущенные смешки и неловкость, с Сэмом было много чувственней, много нежнее. Мы говорили друг с другом, пока занимались любовью. Мы узнавали друг друга. Секс делал нас обоих счастливыми и прекрасными. Это было совсем не так, как с Билли. Два разных мира. Когда я занимался сексом с Билли, я хотел удовлетворить себя, а с Сэмом хотел удовлетворить его, породниться с ним, защитить его, и, когда я услышал, как он стонет от оргазма, я почувствовал, что плачу по нему, мое сердце сминает жажда любви к нему. Его тело было мягким и гладким, и когда он лежал после любви, глядя мне в глаза, я сжимал его руки, целовал пальцы и шептал его имя в ладонь.

Мы уснули, сплетясь, как близнецы в утробе.

Утром в дверь постучали.

- Сэм? Сэм?

Женский голос.

Я вскочил с кровати.

- Не волнуйся,- сонно заворочался Сэм, - это всего лишь моя мама. Не волнуйся.

Я лег, натянув простыню до шеи.

- Входи, мама.

Она вошла, неся на подносе чай и тосты.

- Доброе утро, дорогой. Я слышала голоса ночью.

- Это Доминик, мама.

- Приятно познакомиться, Доминик.

- А вы, миссис...

- Просто Джойс, мой дорогой. Как насчет чашки крепкого чая? Такой чудесный день сегодня. Солнце сияет, небо голубое, и очень, очень жарко. Мне надо сбегать в магазин. Потом вернусь. Ты останешься обедать, Дом? Обязательно оставайся.

- Э... нет, спасибо. Не сегодня. Мне надо возвращаться.

- Ладно. Я положу тебе полотенце в ванной. - Она погладила Сэма по подбородку. - А вам не мешало бы побриться, молодой человек.

- Знаю, знаю.

- Ну ладно, теперь можешь вдоволь целовать Доминика. - Она улыбнулась мне. - Приходи еще, Доминик. Может быть, в следующий раз удастся поболтать подольше. Мы обязательно с тобой подружимся. Я не сомневаюсь.

- Конечно,- согласился я.- Очень надеюсь.

- Пока, пока, мои птички.

И она отправилась в магазин.

- Потрясающе,- сказал я.

- Знаю. Давай-ка, бери тост. Мама как всегда навалила больше, чем нужно. Тут просто целая буханка.

- Да, спасибо.

После завтрака я принял роскошную горячую ванну. Сэм брился у раковины. Я наслаждался нашим союзом. Встретив его, я стал другим человеком.

- Увидимся сегодня? - спросил Сэм, когда я уходил.

- Конечно.

- Заходи ко мне. Часов в девять.

- Ладно.

В дверях мы поцеловались.

- Будет чудесный день,- сказал Сэм.

Первым делом мне надо было повидать Билли. Он открыл дверь, коротко кивнул. Он был уставший и небритый.

- Входи. Я нарисовал еще десять крокодилов. Дом становится просто фантастическим.

Так оно и было. Огромные, тщательно выписанные крокодилы, переливающиеся красками, перебегали со стен на потолок. Это был словно храм бога рептилий.

- Ты не ночевал дома,- заметил Билли, вытирая кисти.

- Ездил навестить родителей.

- Ясно. Ну и как они?

- Неплохо. А ты чем занимался?

- Рисовал. Слушал радио. Спал. Ждал тебя.

- Честно говоря, Билли, я не думал, что ты заметишь. Ты ведь ко всему относишься так небрежно.

- Да, я заметил. Что тут сказать. Так и есть. Я не ревную или что-то такое. Ты можешь делать, что хочешь. Нас друг с другом ничего не связывает. Но, действительно, вчера я немножко ревновал. Могу признать. Я привык видеть тебя, даже не очень это замечая. Так что это комплимент. Для тебя, разумеется. Неожиданно вчера я понял, что уже полночь. Я заглянул тебе в окно, и там не было света. И я подумал: либо он спит, либо его нет дома. И когда я решил, что тебя все-таки нет, я почувствовал легкий всплеск ревности. Это комплимент, знаешь ли. По крайней мере, тебе следует его принять.

- Билли. Ты единственный. Сам знаешь.

- Правда? Ты приходишь сюда такой счастливый после единственной ночи, которую провел не со мной. Не знаю, что и думать.

- Ты не веришь мне?

- О, насчет меня не беспокойся. Я просто шучу. - Он снова принялся чистить кисти. - Меня это не так уж волнует. Можешь делать, что хочешь. Мне все равно.

Я понял, что Билли нравится разыгрывать обиженного любовника так же, как он разыгрывал пылкого. Он наслаждался драмой, поскольку глубоко внутри его вовсе это не волновало. Он использовал это как катализатор, как способ получить энергию.

И, хотя я понимал это, хотя уже начинал ненавидеть то, чем я стал, пока был с Билли Кроу, я был по-прежнему увлечен им, по-прежнему хотел стать частью его жизни. Рядом с ним я чувствовал себя ничтожным и невидимым, он отрицал существование всего вокруг, он заставлял меня стремиться обладать им.

Сэм был совсем другим. С ним я чувствовал, что могу делать всё, что угодно. Я хотел поделиться с ним всем, что я знал, хотел рассказывать ему, путешествовать с ним. Рядом с Сэмом я думал о своих возможностях, рядом с Билли - о своей ограниченности. Но теперь, внимая этому монологу оскорбленной любви, я знал, что чувствую себя счастливым оттого, что нахожусь рядом с Билли. Знал, что если бы меня заставили выбирать, я предпочел бы Билли Сэму, и ненавидел себя за это.

- Но это не был совсем уж потерянный вечер,- сказал Билли.

- Вот как?

Он вручил мне письмо.

- Приходи позже. Сейчас мне надо поработать.

- Ладно.

И я оставил его в святилище рептилий.