Правила игры

Их было четверо городских на всю деревню. Самых обыкновенных мальчишек лет тринадцати, которых добрые родители отправили на всё лето не в лагеря, а на природу, в деревню, к бабушкам и дедушкам.
Все русые, тощие, коротко стриженные, голубоглазые и похожие друг на друга, как две капли воды. Широколобые, с редкими бровями, прямыми носами и узкими скулами. Со слегка оттопыренными ушами, выступающими подбородками, острыми коленками и ключицами. В почти одинаковых шортах и майках застиранного бежево-песочного цвета и серо-голубых кедах. Их даже звали одинаково: Серёжки – всех, кроме одного.
Санёк был самый мелкий: от горшка два вершка, остальным чуть не по пояс, и лет ему было всего двенадцать. Тогда как Сазонову уже стукнуло тринадцать, Кондратьеву – все четырнадцать, а Филиппову должно было исполниться столько же в конце лета. И фамилия у Саньки была особенная, будто иностранная: Рендель.
А самое главное: только у него был дедушка! Плотник и столяр, первый мастер на все руки во всей деревне и окрестностях – Григорий Иванович. Стариков в деревне, помимо него, оставалось всего двое: Пал Палыч, печник и строитель, и Василий Егорыч, отставной моряк, державший пасеку. А у всех Серёжек были только бабушки, потому что дедов поубивало на фронте или они пропали без вести, или умерли от ран.
Дед Гриша и смастерил для мальчишек пару ворот на старом пустыре за околицей, где река делала крутой поворот перед тем, как впасть в озеро. Раньше оно было огромным, пока не начало зарастать камышом и осокой. Теперь с двух сторон простирались болота, а с третьей продолжал расти прямой сосновый лес. Именно там Григорий Иванович выбрал несколько сухих деревьев, повалил их и при помощи своих друзей, Палыча и Егорыча, притащил осеченные стволы на пустырь. Там подтесал, тут подладил, сколотил пару ворот и выдал мальчишкам потрёпанный футбольный мяч:
– Играйте, пацаны!
А те, едва успев за первую неделю перезнакомиться с местными ребятами из Заречья, передраться и помириться с ними, с радостью согласились:
– Спасибо, дед Гриша!
Теперь зареченские ребята ходили через мост к ним играть, а не драться. Тех было пятеро: двое братьев Ивановых, с ударением на «А», темноволосые Толик и Витька, рыжий Мишка Гаврилов и неразлучные белобрысые Гришка и Пашка. Оба последних были Соловьёвы, но даже не родственники, а просто однофамильцы. И хоть команды были неравные: в одной три Серёжки и Санька, а в другой – все деревенские ребята, они гоняли мяч, как нанятые, недели две целыми вечерами.
– Лучше пусть играют, чем дерутся, – объяснил дед Гриша своей жене хитрую политику, и та была вынуждена с ним согласиться. Бабка Эльза вообще была покладистой и спокойной женщиной. Она всю жизнь проработала фельдшером в сельской больнице, а, выйдя на пенсию, не оставила своё дело и охотно пользовала всех болезных. Мазала мальчишкам царапины и ссадины йодом, лечила мазями Пал Палыча от ревматизма, а травками и отварами славилась на всю округу.
Зареченские чуть ли не всерьёз считали бабку Эльзу ведьмой и побаивались не то, что спорить, а лишний раз с ней заговаривать: не ровен час, сглазит! Мост через реку, разделявший на две части жителей – Заречье и Новый Двор, словно соединял прошлое с настоящим. В Заречье стояла старенькая покосившаяся церковь, в которую по выходным и большим напрестольным праздникам приезжал на велосипеде из соседнего села молодой священник отец Антоний, розовощёкий и белозубый смешливый парень лет двадцати пяти.
Городские с удивлением смотрели, как по дороге в храм поп останавливался у каждого дома и долго обстоятельно беседовал с местными жителями, не исключая даже мальчишек, а те после разговора целовали ему руку и просили благословения. Пару раз отец Антоний попытался пообщаться и с Серёжками, но те насмешливо отбрыкивались, заявляя, что уже давно люди в космос летают и до сих пор никакого Бога там не нашли… Только Санёк слушал попа, открыв рот и смущённо оглядываясь на друзей, но после бесед убегал к ним со всех ног.
Санёк вообще любил бегать. Хлебом не корми, дай ему целый день носиться по деревне с поручениями от бабки Эльзы: «то отнеси туда, это забери там». Друзья в шутку называли быстроногого «почтальоном», а он и не спорил. И никогда не отказывался: позвать зареченских на игру – «я мигом», у бабы Шуры забор покосился, нужен плотник – «уже бегу», дед сказал инструмент принести – «одна нога здесь, другая уже там!»
Он даже на речку не ездил на велосипеде, как все городские, купаться, а просто бежал со всеми остальными рядом. И почти всегда – босиком, потому что любые сандалии или ботинки на нём точно горели: до дыр на подошвах и сбитых каблуков. Он только в городе обувь и носил постоянно, с осени по весну, потому что босяком там нельзя: ни в кино не пускали, ни в метро. А целое лето носился необутый и довольный. Разве что на игру обязательно надевал кеды, потому что иначе отшибал пальцы на ногах.
А три Серёжки, хоть и выглядели чуть ли не близнецами, по характерам сильно отличались. Самый старший, Кондратьев, по прозвищу Тяпа, был въедливым занудой, но добрым малым. Он мог часами сидеть и смотреть на огонь, подкидывая дрова, или смотреть на поплавок, медленно сбегающий вниз по течению. И гладить по голове доверчиво прильнувшего к нему Саньку, который от этой ласки мог задремать у него на коленях.
Филиппов был самый обыкновенный: простой до безобразия пацан, от которого ни лишнего слова не услышишь, ни правды, если набедокурил, не добьёшься. Никогда ни с кем не спорил, просто делал то, что скажут. Куда бы ни звали: воровать яблоки или купаться ночью голышом – ни разу не отказался и не бросил приятелей, что бы они ни затеяли. И глядел чистыми голубыми глазёнками, если начинали ругать за то, что натворил: «А что – я? Я – как все!» Он любил рисовать, и везде таскал с собой блокнотик и карандашик. И спокойно ждал, пока друзья-приятели, крутя головами, с удовольствием и удивлением рассматривали его художества: «Ну ты даёшь, Филька! Как фотография, честное слово!»
А вот Сазонов всегда был фантазёром и заводилой. Это он подбивал остальных мальчишек на всякие шалости и приключения, а потом сам легко во всём сознавался. Это он первым лез в драку и в заброшенную избу на краю деревни. Причём обязательно – в полный рост: если биться, то до крови, а если пробираться в давно покинутую развалюху, то, конечно, тайком и после полуночи, чтобы страшнее было. И вот ведь неугомонный: только получив на орехи за то, что пытался проехаться верхом на соседской подолой козе, через полчаса уже подговаривал друзей сигать с крыши сарая на кучу песка – кто дальше? Про тарзанку на речке и говорить нечего, это было его шаловливых лапок дело! Он привязал размочаленной верёвкой от старых поломанных качелей палку к гибкой молодой берёзе, и, пользуясь тем, что она под даже под весом тринадцатилетнего мальчишки упруго пружинила над обрывом, долетал в прыжке чуть ли не до середины реки!
– А если бы сорвался и головой на камни? – залепил ему подзатыльник дед Гриша, отпилив на всякий случай ветку. Сазонов, оправдывая своё прозвище Гуня, не издал ни гу-гу, только шмыгнул носом и огорчённо понурился. Но уже через час мастерил с остальными ребятами плот из плавного дерева, выброшенного весенним ледоходом на берег. Дед Гриша только плюнул и принялся показывать мальчишкам, как вязать брёвна и скреплять лаги, чтобы плот не разошёлся у них под ногами.
Зато через два дня, когда юные морские волки оттолкнулись от берега шестами, и река понесла их плот с небольшим шалашиком из веток, мальчишки так орали от счастья, что с обоих берегов на них смотрели удивлённые жители: с высокого берега – недовольно, а с противоположного – завистливо. Деревенские мальчишки даже бежали за плотом вдоль берега, свистели и улюлюкали, а на следующий день пришли клянчить: дайте покататься!
– Одним не дадим, разломаете ещё! – сурово отбрил Гуня. – По двое возьмём пассажирами, так и быть… Только уговор: обратно вверх по течению сами таскать будете!
Деревенские были на всё согласны, хотя, казалось бы, чего им стоит построить плот самим не хуже? Но лиха беда начало: Гуня через неделю придумал новое развлечение. И пока деревенские мальчишки под присмотром Саньки то сплавлялись вниз по речке, то тащили плот на верёвке вдоль берега, будто бурлаки на Волге, против течения – трое Серёжек даром время не теряли. Сварганили второй плот и предложили устроить гонки:
– Кто последний, тот девчонка!
Деревенские переглянулись – и слишком охотно согласились. Гуня сразу заподозрил неладное, но не брать же слова обратно! И подготовился, выставив на всю ночь караул у нового плота на тот случай, если деревенские удумают какую пакость. Все трое Серёжек честно отстояли по два часа, прячась на камне в зарослях камышей и отмахиваясь от назойливых комаров, но ночь прошла спокойно и тихо. А утром Гуня заявился чуть раньше обещанного, с длинным свёртком, из которого торчали деревянные круглые ручки.
– Это ещё зачем? – удивился Тяпа. – У нас же шесты есть… Толкать от дна быстрее выйдет!
Гуня скривил губу и сунул ему под нос свежие надпилы на шестах:
– Видел? То-то же!
– Когда только успели? – недоумённо спросил Тяпа. – Мы же всю ночь дежурили!
Гуня усмехнулся и пожал плечами:
– Утром, наверное, пока мы на завтрак бегали… Так, пацаны, давайте заранее обсудим, что делать!
Филя молча покрутил головой: ему это не нравилось, но он, по своему обыкновению, решил не встревать. А Тяпа сунулся было осматривать и плот на предмет повреждений, но ничего не нашёл подозрительного и развёл руками.
– Да вряд ли… Они же нас не утопить хотят, а только обогнать! – хмуро заявил Гуня.
И тут Санёк вскочил, замахал руками и завопил:
– Идут, идут!
Деревенские явились точно к условленному времени, чтобы не вызывать подозрений. Но помимо шестов, они захватили с собой ещё и приличный кусок брезента, который с невинным видом постелили прямо на брёвна себе под ноги. И, как договорились, послали рыжего Миху на мост: во-первых, чтобы было по-честному, четверо на четверо, а во-вторых – кто-то же должен судить, если оба плота подойдут почти одновременно?
«По-честному», – хмыкнул про себя Филя, потому что не ожидал от зареченских таких пакостей и насторожился вслед за другими двумя Серёжками. А Санёк вдруг поманил к себе Тяпу и громко зашептал тому на ухо:
– А если это парус? – он показал глазами на расстеленный по их старому плоту брезент.
Тяпа только усмехнулся и погладил его по голове:
– Ну, может, и парус… Только где ты мачту увидел?
– А если на шесты надеть? – бесхитростно спросил Санёк, почёсывая одну босую ногу другой.
Мальчишки переглянулись: коварный план зареченских был ясен.
Оба плота спустили с берега и оттащили к броду, где течение было самым слабым. Когда обе команды забрались на свои плоты, рыжий помахал с моста рукой и свистнул.
– Как только они ставят парус, мы сразу налегаем на вёсла, – предупредил Гуня и вытянул руку вперёд ладонью вверх. Тут же на неё легли три другие ладони:
– Раз, два, три, четыре! Мы всегда друг с другом в мире! –  в один голос прокричали они считалку, которую сочинил Филька, как только они познакомились и подружились. – Три, четыре, раз и два – мы братва без хвастовства!
Деревенские, раззявя рты, смотрели на то, как трое Серёжек и Санька обнялись за плечи свободными руками и на мгновение упёрлись лбами, не расцепляя сложенных ладошек. А потом Гуня хлопнул Тяпу по плечу, Тяпа – Филю, а Филя – Саньку, и тут же все четверо разбежались по местам, встав по углам своего плота и схватив шесты.
Белобрысые Гришка и Пашка сразу отвели глаза, а братья Ивановы ехидно усмехнулись. «Ясно, чьих рук дело!», – вполголоса проговорил Тяпа и махнул Саньке:
– Когда начнём грести, садись за мной и выправляй, чтобы мы с ними не столкнулись!
– Понял! – улыбнулся Санёк.
Рыжий Мишка с трудом затащил на перила и сбросил вниз большой камень. Как только тот шлёпнулся в воду, подняв брызги, мальчишки на плотах оттолкнулись шестами от берега, и гонка началась!
Разумеется, после нескольких толчков шесты у Серёжек с Санькой начали трещать и ломаться. Зареченские же толкали свой плот, не особо стараясь, пока не оказались на стремнине, где сильное течение само по себе вывело их вперёд. И только тогда, оглядываясь с ухмылками назад, братья Ивановы стали натягивать брезент на два шеста, одни концы которых скрепили вместе верёвкой, а другие – воткнули в щели между бревен на плоте.
Даже слабый ветерок натягивал парус, давая зареченским заметное преимущество. Толька и Витька схватились за шесты, на которые был натянут брезент, и потянули на себя:
– Держи!  –  а белобрысые Соловьёвы продолжали отталкиваться ото дна своими длинными палками.
– Хватай вёсла, проиграем! – забеспокоился Тяпа, но Гуня послюнявил палец и поднял его вверх. А потом глянул вперёд, на излучину реки и помотал головой: «Не-а, рано!»
Последний шест сломался тогда, когда плот городских уже пристроился вдогонку зареченскому посередине реки на приличном расстоянии от него. А деревенские времени не теряли, привязывая верхний конец «мачты» внатяжку к краю плота. Шли они хорошо, как крейсер на параде, но на излучине ветер стал понемногу сносить их к берегу. Братья тут же стали толкать плот шестами в сторону, но тот неохотно слушался, а всё больше ложился под ветер.
– Вот теперь самое время! – подмигнул Гуня Тяпе и скомандовал:
– Вёсла на воду!
 Мальчишки схватили вёсла и уселись по-турецки на углах плота: Гуня и Филя – слева, а Тяпа и Санёк – с другой стороны.
– И раз! И два! И три! – чётко и громко отсчитывал Гуня, чтобы ребята гребли одновременно.
Плот ведь – не лодка: у него нет острого носа, который легко рассекает воду, давая набирать скорость… Поэтому у Саньки была самая ответственная часть работы: он следил за курсом, правя веслом, как килем, чтобы их плот не ушёл со стремнины вслед за зареченским. А Тяпа старался за двоих, делая пару быстрых гребков, пока Гуня и Филя размеренно отмахивали по одному.
Они уже почти догнали деревенских, когда те, наконец, догадались чуть повернуть парус вбок – но порыв ветра крутанул их плот на месте, и они едва не столкнулись бортами. Санька аж губу чуть не до крови закусил, отмахивая веслом посередине плота сзади, чтобы выправить курс, избежав тарана.
– Толкай от них! – крикнул Гуня, не оборачиваясь, и схватил сломанный пополам шест. Филя последовал его примеру, когда тот, ничтоже сумняшеся, упёрся концом обломка шеста в чужой плот и оттолкнулся от него. Тяпа, на всякий случай, поднял своё весло, чтобы не мешать им.
Теперь уже зареченские оказались сзади, а трое Серёжек налегли на вёсла.
– И раз! И два! И три!  –  отчаянно считал Гуня, прикидывая, хватит ли им форы оказаться под мостом первыми. Потому что между центральными опорами моста мог пройти только один плот, но никак не два одновременно… А деревенские переняли их тактику и стали синхронно толкаться шестами, обходя их слева.
Как ни крути парус давал им выигрыш в скорости, правда, не очень большой. Но и сюрприз он мог преподнести в самый неожиданный момент. Братья Ивановы уже почти праздновали победу, когда перед самым мостом ветер исчез, как и не было, а стремнина понесла их на опору.
Серёжки к тому моменту уже взмокли с головы до ног, отставая больше, чем на полкорпуса. И тут Санька вдруг заорал:
– Суши вёсла! – и направил их плот прямиком во вторую опору, перекрывая деревенским половину прохода.
Плоты затрещали, столкнувшись бортами, и замерли.  Ни один из них не мог пройти. И там, и тут мальчишки ухватились за края, чтобы не упасть в воду.
Обе команды сердито уставились друг на друга, тяжело дыша и глотая взаимные обвинения, которые никто не решался первым произнести вслух. Да, Санёк поступил нечестно, загородив краем плота проход зареченским! А они честно сыграли, подпилив шесты и подняв парус? А с другой стороны, если бы Гуня не притащил вёсла…
Наконец, сверху послышался растерянный голос рыжего:
–  Что, ничья, что ли?
Гуня кивнул первым. За ним с неохотой кивнули Толик и Витька, а белобрысые Соловьёвы несмело улыбнулись с облегчением. Было видно, что им такой расклад казался наилучшим из возможных.
– Ничья! – возвестил Тяпа, усмехаясь. – Победила дружба.
Он не стал уточнять, чью дружбу он имеет в виду, и кого или что она победила.

2.

После этого между деревенскими ребятами и Серёжками с Санькой возникла лёгкая неприязнь, словно и те, и другие сердились друг на друга, но затаили обиду внутри, не озвучивая вслух. Рыжий Мишка Гаврилов, который явно был не в курсе всего произошедшего, удивлённо поглядывал на Соловьёвых, но Гриша с Пашей помалкивали и старались не встречаться с ним взглядом.
Вечером все встретились на футбольном поле, но без прежнего задора игра не заладилась. Продув «три – два», деревенские махнули руками и разбрелись по своим дворам.
И тогда Гуня предложил:
–  Пошли ночью на речку, пацаны? Костерок разложим, картошку испечём…
Санька сразу радостно закивал, а Филя посмотрел на Тяпу.
– Пойдём, – согласился тот, глядя на тут же расцветшего улыбкой Саньку, и взлохматил тому волосы. Санька зажмурился от удовольствия и, запинаясь, проговорил:
– А давайте ещё хлебушек пожарим!
Все рассмеялись, и Филя с Гуней положили Саньке руки на плечи с двух сторон:
– С нас картошка и термос с чаем, а с тебя – хлебушек!  
Тот кивнул, не открывая глаз, и пробормотал:
– Ага.
Гуня насмешливо спросил:
– Ты чего, Санёк?
Тот, не открывая глаз, признался:
– Желание загадал… Вас же трое, а я как раз посерёдке!
Тяпа кашлянул и поинтересовался:
– Какое желание?
Санёк открыл глаза и замотал испуганно головой:
– Нельзя рассказывать, а то не сбудется!
Все снова засмеялись и разбежались по домам, условившись встретиться через два часа на околице у старой сосны. Первым прискакал самый нетерпеливый со свёртком в руках и тут же сунул в дупло маленький камешек. А потом скучно пинал босыми ногами шишки в траве, пока минут через пять с разных сторон ствола не подошли двое других:
– Давно ждешь? – спросил один с усмешкой.
– Давай сюда, – сказал второй и забрал свёрток, сунув его в рюкзачок рядом с термосом.
Они тоже опустили в дупло по камешку и замахали руками четвёртому. Тот виновато улыбался, но издалека показал, что пришёл не с пустыми руками:
– Пришлось подождать, пока все лягут, – объяснил он и помахал банками:
– Тушёнка и солёные огурчики!
Все улыбнулись, и кто-то спросил:
– А тебе не влетит?
– А у нас открывашка есть? – поинтересовался другой.
Третий молча кивнул, открыл рюкзак и сложил в него гостинцы.
– Чуть не забыл! – последний камушек лёг в дупло, и все четверо пошли через небольшой лужок по тропинке к речке. Двое шли спереди и болтали, а другая пара молча топала сзади, точно слова им были не нужны.
– Мы сегодня два раза молодцы!  –  с гордостью размахивал руками первый.  –  И сами не облажались, и деревенским носы утёрли!
 –  А мне они не нравятся, – с досадой признавался второй.  –  Всё время чего-то мухлюют, выгадывают… Неужели нельзя играть честно?
Первый будто споткнулся и оглянулся назад:
 –  Ну, мы тоже с вёслами были не самыми честными…
Второй вздохнул и сердито кивнул:
 –  Да! Но получается, что мы соревновались, кто лучше сжульничает! А я не так хотел!
 –  А как ты хотел, Санька?  – послышался голос сзади. Второй дёрнул плечом, и, не оглядываясь, буркнул:
 – Я хотел узнать, справлюсь ли я сам, – нехотя признался он.
Все замолчали, и каждый подумал о своём, глядя на тёмную узорчатую лесенку верхушек перелеска у самой реки. На фиолетовом небе уже высыпали звёзды, а тонкий серп месяца обволакивали лёгкие облачка.
Один из мальчишек вытянул руку впервые и выставил палец, с прищуром глядя на небо:
 – Растёт, – довольным тоном заявил он. – Через пару недель будет полнолуние.
Проходя через лес, мальчишки то и дело наклонялись, подбирая хворост, и вышли на берег реки уже с приличными охапками сухих веток.
Пока двое из них ломали длинные ветки на короткие палочки, один из оставшихся, скинув с себя всю одежду, понёсся пробовать воду, а другой принялся раскладывать костёр. И как только дымок превратился в потрескивающие огнём сучья, сунул поверх них сухое полено и махнул рукой:
 –  Идите купаться!
Двое, ломавшие ветки, сразу охотно согласились, бросив своё занятие, и тут же присоединились к другу, нырявшему и фыркавшему, как маленький дельфин. А оставшийся на берегу их приятель собрал в кучу их майки, шорты и трусики с влажного песка и сложил на повалившийся ствол высохшего дерева. И вернулся к костру, присев на корточки перед огнём и подкидывая в него мелкие дровишки.
Он уже чувствовал себя слишком большим для детских забав вроде купания ночью голышом в компании друзей. Но когда те вылезли на берег и стали дурашливо угрожать искупать его прямо в одежде, усмехнулся и последовал их примеру.
А потом они сидели бок о бок на поваленном дереве и, обсыхая на лёгком ветерке, грелись у костра, выставив ладошки и пятки к огню.
 – Ты уже картошку закинул?
 – Ага… Тушёнку доставай, погреем.
 – И огурчики!
 – Тогда и чай тоже…
 – Тебе не холодно? – спросил Тяпа Саньку, который разлёгся на коленях у всех троих, нисколько не стесняясь ни своей, ни их наготы.
 – Не, мне отлично! – улыбнулся тот и уставился в небо, ткнув пальцем вверх:
 – Смотрите, спутник летит!
Всё подняли головы вверх:
 – Интересно, наш или не наш?
 – Да какая разница! Главное, летит!
Филя, как всегда, промолчал, только чуть подвинул Санькины ступни на своих коленях.
 – Не щекотись!  – смущённо попросил тот. А Тяпа заглянул Саньке в глаза и очень серьёзно спросил:
 – Санёчек, а кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
 – Космонавтом! – тут же фыркнул Гуня, сидевший посерёдке, и хлопнул Саньку по впалому животику:
 – Слезь, мне в кустики надо!
Тот неохотно сполз на песок и прислонился к Тяпиным коленям:
 –  Ну хотя бы просто астрономом…  – проговорил он, посматривая на Гуню, который подбежал к ближайшему кусту и зажурчал у него, оглядываясь:
 – А почему не лётчиком? – поинтересовался Гуня с усмешкой.
Санёк слегка сердито дёрнул плечом:
 – В космонавты берут только военных лётчиков. А я не хочу быть военным! Вдруг меня пошлют не в космос, а кому-нибудь на головы бомбы сбрасывать?
Гуня размашистым шагом вернулся к остальным и снова уселся посередине, похлопав себя по коленям: «ложись, если хочешь!» Но Санёк помотал головой, и остался сидеть на песке, прислонившись к Тяпиным коленям.
Тогда Гуня вздохнул и нехотя произнёс:
 – Не кому-нибудь, Санёк, а врагам.
Тяпа кашлянул, а молчун Филя вдруг подал голос:
– Они тоже люди, – возразил он.
Гуня открыл было рот, чтобы возмутиться, но посмотрел на остальных ребят и насупился.
Воцарилось молчание.
– Ну, что там наша картошечка? – полюбопытствовал Гуня, чтобы хоть что-то сказать.
Тяпа пошевелил палкой в золе и выкатил чёрный комочек на песок.
– Сейчас посмотрим, – проговорил он. А потом протянул руку и принял у Фильки две банки и термос с чаем.
– Нарежешь пока веток для хлеба? – попросил он, и Филя с кивком поднялся и пошёл к ближайшему кусту, разложив перочинный ножик. Он всегда таскал его с собой «на всякий случай».
– Только подлиннее! – крикнул ему вслед Гуня, который в прошлый раз обжёгся, взяв слишком короткую палочку. Филя, не оборачиваясь, кивнул. А Санёк полез в рюкзак, доставая завёрнутый в тряпицу порезанный хлеб. Он даже облизнулся, предвкушая хруст твёрдой корочки, и ткнул кулачком Гуню в бок:
– Не злись на Фильку! Он правду сказал.
И тут Гуня не стерпел и взвился:
– Правду? – заорал он, вскакивая, – да какую ещё правду? Правда в том, что они моего деда убили и отца!
Санёк вздрогнул и опустил глаза.
А Тяпа, выкатывается картошины из костра, спокойно сказал:
– И моего тоже, – и, помолчав, негромко добавил:
– А у Фильки вообще никого не осталось, кроме тётки с бабушкой.
Гунька захлопал глазами, переводя взгляд с Тяпы, опустившего голову, на Фильку, который замер у куста, делая вид, что не прислушивается к их разговору.
– Как же он их тогда простил? – тихо спросил Гуня.
Санёк шмыгнул носом и пожал плечами.
А Филька, когда вернулся с ветками, вдруг произнёс, ни к кому особо не обращаясь:
– Если всех врагов убивать, то рано или поздно дело дойдёт и до таких же пацанов, как мы.
А потом сел рядом с Тяпой и больше не выдавил из себя за весь вечер ни слова.
Гуня тоже примолк ненадолго, пока не получил свою картошину и огурец из банки. А за ними пошла по кругу и банка с тушёнкой и единственной ложкой на всех.
– Вкуснятина! – похвалил он. – Чай, такого космонавтам не выдают!
Тяпа улыбнулся и тронул за плечо Санька, который округлил глаза с набитым ртом и пытался быстро прожевать, чтобы что-то спросить.
– У них вся еда из тюбиков, как зубная паста, и туалет в виде пылесоса! – насмешливо сообщил он. – Ты всё ещё хочешь быть космонавтом?
Санька неуверенно кивнул, глазами попросил глоток чаю у Фильки из рук, и протянул:
– Они же герои!
Мальчишки захохотали во всех горло. Даже Филя, который насаживал ломтики хлеба на острые отточенные палочки и передавал их друзьям по одной, расхохотался за компанию.
– Герои – это в кино! – со смехом сообщил Гуня. – А в обычной жизни они такие же люди, которые пьют, едят и на горшок ходят!
– Нет, Санька, правда… – мягко произнёс Тяпа. – Подвиги совершают обычные люди. Такие же, как мы с тобой.  Может, и нам придётся…
Санька снова сглотнул и прижался головой к его колену:
– Только ты, пожалуйста, не погибай, если героем станешь! А то я буду скучать по тебе…
Тяпа молча погладил Саньку по голове и вздохнул, не говоря ни слова.
– Хорошо, что сейчас войны нет, – с облегчением пробормотал Санька
– А что? – хорохорясь, спросил Гуня, похрустывая запечённой корочкой. – Я бы пошёл!
– И убили бы тебя, дурака, – с грустью проговорил Тяпа, не глядя тому в глаза. – А мне тебя жалко было бы.
Гуня чуть не поперхнулся, когда ему на плечи одновременно легли две ладошки, Филина и Тяпина.
– Да ладно, пацаны, я пошутил, – неловко ответил он.
– А мы – нет, – спокойно ответил Тяпа. – Ты хороший парень и настоящий друг... Ты нам с Филькой почти как брат.
– Я бы тоже хотел иметь такого брата, как ты, – признался Санёк, заглядывая ему в глаза ясным чистым взглядом.
А Филя молча сжал его плечо рукой.
И тогда Гуня улыбнулся сквозь невесть откуда взявшиеся слёзы и предложил:
–  А давайте дом на дереве сделаем?

3.

Они выбрали широченную сосну у озера на краю болота, потому что её толстенные ветки расходились от ствола в стороны, заворачивая вверх чуть ли не под прямым углом, а сама верхушка засохла много лет назад от удара молнии.
– Отпилим остаток ствола, настелем пол и поднимем стены, – предложил Гуня, когда они всё вчетвером забрались в развилку между веток и расселись на них, едва не касаясь друг дружки ногами.
Тяпа с усмешкой спросил:
– А где доски возьмём?
– У деда за сараем! –  беззаботно махнул рукой Санька. –  Там они сто лет валяются, никому не нужные….
Он посмотрел вниз, под ноги, где метрах в пяти под ним расстилался засыпанный хвоей мох, и неловко добавил:
– Может, с ним посоветоваться, как лучше всё сделать?
Гуня упрямо замотал головой:
– Нет, это наш дом, и мы построим его сами!
Филька вздохнул, но промолчал, чтобы не затевать лишних споров.
– Мы у него инструмент возьмём и попросим нас научить с ним обращаться, – примирительно пообещал Гуня. И сделал страшное лицо:
– Только, чур, пацаны, никому не говорить! Это наша тайна!
Все охотно кивнули, чувствуя, как их изнутри распирает гордость и причастность к общему секрету, о котором никто не знает.
– А с крышей что будем делать? – не унимался Тяпа.
Гуня хитро усмехнулся:
– Есть у меня одна идея! Пойдём, покажу!
Они спустились вниз по старым засохшим веткам и, не сговариваясь, все вместе посмотрели наверх. Каждый словно уже видел по-своему, как по толстым веткам и сучьям поднимаются дощатые стены, а снизу, в развилке, ложится бревенчатый пол…
Филя достал свой блокнот с карандашом и вопросительно глянул на Гуню. Тот кивнул, соглашаясь, и трое мальчишек обступили друга, присевшего на камень у соседнего дерева. Филя задумчиво глянул искоса на сосну и принялся рисовать.
Заглядывая из-за его плеча, мальчишки смотрели, как на чистый лист быстрыми чертами ложится картинка. Прямо на глазах у всех там сначала выросла раскидистая сосна, а потом на ней появились контуры будущего строения. Прямые дощатые стены, пирамидальная крыша и винтовая лесенка, сбегающая вокруг ствола на землю. Филя даже нарисовал небольшое окошко и поднял глаза на Гуню:
– Как-то так…
Гуня улыбнулся и кивнул:
– Ага! –  и нетерпеливо махнул рукой:
– Айда!
Они прошли по узкой лесной тропинке через густой малинник и вышли на берег озера, где из воды торчали полусгнившие деревянные мостки. До войны здесь была лодочная станция, от которой сейчас остались только рельсы для спуска лодок на воду и развалившийся ангар.
Гуня подбежал к ангару и потянул на себя один из жестяных двухметровых листов, служивших обшивкой стен:
– Вот! –  торжественно проговорил он, громыхая железом. – Тут их целая дюжина, а нам на крышу и половины за глаза хватит!
–  А не заругают? –  вдруг засомневался Санька, оглядываясь вокруг. Лодок на станции уже и в помине не было, но старики из деревни по старой памяти изредка выбирались сюда порыбачить, а деревенские мальчишки – развести костёр и испечь картошку. Купаться здесь было неудобно: скользкое илистое дно у берега было усеяно камнями, а глубина еле-еле доходила бы Саньке по пояс.
Гуня фыркнул:
– Ещё и спасибо скажут, что старую развалюху разобрали!
– И тащить недалеко, – согласился Тяпа и очень серьёзно заявил:
– Нам нужен план, – объяснил он, разводя в воздухе руками, как будто показывая, что он имеет в виду. – Не просто рисунок, а чертёж или вроде того.
Все согласно кивнули, а Филя вдруг смешно наморщил нос и неловко выдавил:
– Померять бы сначала, – неуверенно предложил он, словно сам стеснялся своей идеи. Но Гуня хлопнул его по плечу и рассмеялся:
– Точно! Ты голова!
– Можно рулетку у деда попросить, – улыбнулся Санёк, и все дружно закивали.
После обеда все расположились на берегу реки, разлёгшись прямо на песке после купания. Гуня объяснял, как он видит будущий дом, и неохотно соглашался, когда Тяпа вносил свои поправки, а Филя с сосредоточенным лицом зарисовывал в своей блокнотике по ходу дела эскиз за эскизом. Даже Санёк не умотал, как обычно, обратно в воду нырять и плавать от камня к камню, а уселся рядом с друзьями и внимательно слушал, что они говорят, и подавал свой голос, если вспыхивали споры:
– Нет, совсем без окошек никак нельзя! Темно будет…
– Только не в сторону деревни, а то заметят.
– Лучше на озеро, тогда видно будет, если кто рядом пройдёт!
– Крышу можно просто набок наклонить, чтобы дождь стекал…
– Нет, двускатная лучше, под ней можно полочки прикрутить, и будет чердачок!
– Без двери можно и обойтись, просто дырку в полу сделать.
– Можно верёвочную лестницу спустить, как на корабле…
Наконец, когда они уже устали спорить и начали соглашаться друг с другом, а Филя, наконец, почти закончил чертёж с размерами, у них над головами раздался любопытный голос:
–  А что это вы делаете, пацаны?
Филя тут же закрыл блокнот и поднял голову. Над ними стоял рыжий Мишка Гаврилов, вытягивая шею и виновато заглядывая в глаза.
– Привет, Миха, – небрежно проговорил Гуня, поднимаясь с песка и отряхиваясь. –  Да так, обсуждаем, кое-что… А ты чего хотел?
Мишка подозрительно оглядел всех четверых, сгорая от любопытства: опять они что-то задумали, а делиться не хотят! И со вздохом признался:
– Простите, пацаны, я не знал, что Толик с Витькой вам шесты подпилили… Я бы на такое ни в жизнь не подписался!
Он помолчал и медленно проговорил, не поднимая глаз:
– Можно, я с вами?
Тяпа тут же нахмурился и быстро посмотрел на Гуню. Тот еле заметно качнул головой и отвернулся. Филя вздохнул и убрал блокнот с карандашом. Только Санька расстроенно переводил взгляд с одного на другого, а потом на рыжего Миху. И, наконец, не выдержал:
– Что вам, жалко, что ли?
– Нет, – словно через силу, произнёс Гуня. – Не жалко. Просто это неправильно. Нельзя бросать своих.
Мишка дёрнулся, как от удара, и глухо пробормотал:
– Ясно, – и пошёл вдоль речки по тропинке в деревню.
– Пока, Миха, – тихонько проговорил Санька и сердито двинул плечом, когда Тяпа положил на него руку. Рыжий ничего не ответил, а четверо друзей смотрели ему вслед и не могли оторвать глаз от понурой спины в синей майке. Всё чувствовали, что поступили вроде правильно, но при этом на душе у каждого скребли кошки, словно на самом деле вышло что-то не так.
Тяпа приобнял Саньку и Филю и дождался, пока Гуня присядет перед ними на корточки и протянет свои руки к ним. А потом спокойно сказал:
– Пусть он и хороший, но нам чужого не надо.
– Пришлось бы делиться с ним тайной… – нехотя проговорил Гуня.
Филя с Санькой промолчали: один – потому что всегда полагался на решение остальных, а другой – потому что ему всё это не нравилось, но пришлось согласиться. Но когда Тяпа привлёк его к себе и разлохматил волосы, Санька уткнулся носом ему в грудь и затих. А Тяпа молча гладил его по голове, спокойно глядя на речку, пока Гуня с лёгкой ехидцей не спросил:
– Что ты гладишь его всё время, как котёнка?
Тяпа усмехнулся и ответил, не повернув головы:
– Он же не против.
А потом деревянным голосом объяснил:
– У меня был братик, Стасик. Мне было пять лет, а ему три года, когда они вместе с его мамой полетели на самолёте на юг отдыхать, а тот упал и разбился.
Гуня сглотнул и проговорил сипло:
– Извини, я не знал. Сбили, да?
Тяпа чуть заметно качнул головой:
– Нет, это было уже после войны.
– А что значит – «с его мамой?» – тихо поинтересовался Филя. – Вы же были братья?
– Это была вторая жена моего отца, – объяснил Тяпа. – А моя мама – первая.
– Жалко, что так случилось, – пробормотал Гуня.
Тяпа кивнул и продолжил:
– Сейчас ему было бы двенадцать, как Саньке.
– Ты очень по нему скучаешь? – вдруг подал голос сам Санька. И смутился, точно спросил лишнего.
– Я его совсем не помню, – признался Тяпа спокойно. – Но думаю, сейчас он был бы такой же, как ты…
И тут Санька всхлипнул и обнял Тяпу обеими руками:
– Тогда можно, я буду тебе за него? – глухо спросил он.
И Тяпа тихо ответил:
– Можно, Санёк.
И, не стесняясь никого, зарылся носом в его макушку.

4.

Две недели мальчишки пилили, тесали, строгали и осваивали под руководством деда Гриши премудрости плотницкого мастерства. Не обошлось, конечно, без мозолей на ладошках и нескольких царапин, которыми охотно занялась бабка Эльза. А по вечерам три Серёжки и Санька всё так же пинали мячик на старом пустыре или бегали на речку купаться.
Но целыми днями они трудились, не покладая рук: справили новый забор тёте Маше, да ещё и покрасили его в весёлый лимонный цвет; сколотили новую будку для старого Горыныча – огромного волкодава, охранявшего пасеку деда Василия; перевесили несколько калиток и даже ставни на окнах у братьев Ивановых.
Мать их, Оксана Валерьевна, похоже, надеялась на то, что её отпрыски как-то поучаствуют в этом мероприятии или хотя бы предложат свою помощь…Куда там! Братья даже с неохотой подчинились, когда их мать накрыла стол на дворе и позвала всех вместе отобедать. А стоило зайти разговорам за то, как здесь хорошо жилось раньше, когда были и плотники, и столяры, и зоотехники, Толик с Витькой сразу чуть ли не в один голос заявили:
– Вот ещё, всю жизнь в деревне киснуть! – скривился Толик. – Я в город поеду учиться и работать. Слесарем, например, или токарем.
– Я тоже в город собираюсь. Там на электрика или электромонтёра пойду, – вторил ему Витька. – А здесь мне точно делать нечего.
Оксана Валерьевна вздохнула, видно, расстроилась. А трое Серёжек только отвели глаза и промолчали: они-то сюда всего лишь на лето приехали, и хоть дел в деревне было выше крыши, кроме них, переделать их было некому! Как ни старался Григорий Иванович, но сам порой повторял с сожалением, что ни годы уже не те, ни руки, ни глаза. И поэтому мальчишки частенько оставались в мастерской после работы на подхвате у старого плотника: прибирались в его мастерской, таскали чурбаки и доски и раскладывали по местам инструмент. А уж сколько они всего переделали по мелочи, и не сосчитать!
Дед Гриша, конечно, поначалу слегка удивился, когда именно городские мальчишки, а не свои, деревенские, вызвались ему помогать. Но польщённый тем, что ребята смотрят ему в рот и старательно повторяют за ним всё, что он им показывает, смилостивился и даже начал подсказывать некоторые секреты мастерства.
Но если Серёжки просто пришли учиться к старому плотнику, то Санёк чувствовал себя в мастерской, как рыба в воде. Он сызмальства обожал запах свежей стружки и опилок и звуки, которые издавали инструменты: тонкий звон ножовки, терпеливое рычание пилы и писк лобзика. И хоть силёнок у него не всегда хватало, например, для того чтобы обкорнать комель или подсечь венец на бревне, Санёк охотно брался за любую мелкую работёнку, которая требовала точного глаза и верной руки. Он аккуратно сверлил отверстия под нужным углом при помощи ручной дрели и выбирал стамеской ложа под петли. Он легко пилил штапик и рейки по стуслу так, что подгонять их по углам уже не приходилось.
Дед Гриша только усмехался в усы, когда поутру четверо мальчишек уже ждали его у закрытой на ночь мастерской, нетерпеливо приплясывая на месте. И целый день переходил от одного верстака к другому, показывая, подсказывая или давая новое задание. Его жена, бабка Эльза, даже смеялась, что её муж на старости лет подался в педагоги... Но так оно и было, на самом деле!
У них с Григорием Иванычем не было сыновей, только дочка, мать его единственного внука, и поэтому ему не на кого было оставить свою мастерскую и некому передать собранное по крупицам мастерство. Деревенские мальчишки, хотя уважали его и слушались, но все, как один, мечтали уехать в большой город, а не оставаться в деревне хоть плотником, хоть столяром. И когда его собственный внук проявил-таки интерес к дедову ремеслу, тот был рад стараться помочь. Тем более, что тот пришёл учиться не один, а ещё и друзей привёл!
Дед Гриша даже позволил мальчишкам брать для своих нужд старые доски, которые валялись за сараем с незапамятных времён. Когда-то за сараем был навес для того, чтобы древесину не мочил дождь и снег, но за долгие годы тот пришёл в негодность, и дед Гриша его, в конце концов, убрал, пока тот не сложился сам. Но вымокшие и посеревшие доски рука никак не поднималась выкинуть. Так что, когда они пошли в дело, Григорий Иванович был только рад.
А вот деревенские ребята всё больше на них злились, непонятно, почему. Ни на плоту своём не катались, ни играть на поле не приходили. Изредка, если Санёк бегал по делу в Заречье и махал им издалека рукой, они едва отвечали ему кивком и даже не спрашивали, как дела… Впрочем, сейчас Серёжкам и Саньке было совсем не до них. Они быстро учились, схватывая всё на лету и предвкушая, как займутся своим домом на дереве. А пока что приноравливались, чтобы набить руку, и ни о чём больше не думали.
Через пару недель мальчишки под руководством деда Гриши перечинили в деревне всё, что могли, и даже немножко заскучали. То есть, сделали вид, что их новое увлечение стало помаленьку сходить на нет, а на самом деле занялись втихаря, наконец, постройкой своего дома.
Проект, который они затеяли, сидя на берегу реки, оказался слишком трудным и громоздким. Но, поработав с деревом своими руками, они быстро сообразили, что никакой необходимости в этом нет. Проще и быстрее было сколотить рамы из тонких стволов, скрепив их стяжками, и обшить их досками, чтобы получилась коробка из четырёх стен.
Ржавые гвозди, которые лежали у деда Гриши в прохудившемся ведре за деревенским дощатым туалетом, отмочили уксусом и промыли с содой. А потом засыпали мокрым речным песком и ворочали прямо в ведре палкой, пока те не приобрели более или менее приличный вид.
А самые большие изменения коснулись крыши. Нет, поверх деревянных стропил в проекте остались те же самые жестяные листы, что показывал Гуня. Но сама крыша теперь приобрела совсем другой вид, став двускатной, а не пирамидальной, и должна была покоиться на двух прямых крепких балках, попарно стягивавших толстые сосновые ветви.
Тяпа даже в какой-то момент чуть не разуверился в том, что им удастся задуманное. В самом деле, за первую неделю мальчишки едва успели затащить наверх при помощи верёвок и двух блоков только четыре ствола, на которые должен был лечь пол. Но как только их надёжно закрепили железными скобами, а для стен собрали наверху крепкие стяжки, примотав их к веткам проволокой, работа пошла чуть ли не сама собой!
Филя с Санькой целых три дня лазили по веткам, как два бурундучка, и, вооружившись молотками, лихо приколачивали доски, которые вплотную одна к другой удерживали изнутри Тяпа с Гуней.
Напрасно Гуня опасался, что самым сложным моментом в постройке окажется крыша. С ней-то как раз справились за три дня, собрав сначала на земле, а потом по деталям поднимая наверх и закрепляя по месту! Но вот раму для окна и квадратный люк для верёвочной лестницы было сделать уже не из чего.
Дом уже был почти готов, обшитый изнутри и снаружи, с настеленным полом и обитой жестью крышей, когда доски за сараем неожиданно закончились.
– Что будем делать? – осведомился Тяпа, выглядывая из квадратного проёма, в котором предполагалось окно. – Не оставлять же так!
Гуня сердито ответил:
– Купить мы их не можем, у нас денег нет. Да и если были бы, пришлось бы с города везти у всех на глазах!
– А если у отца Антония взять? – неуверенно подал голос Филя. – У него перед церковью на дворе их целая куча без дела лежит!
– Что значит – «взять»? – усмехнулся Тяпа. – Стащить, что ли?
– Ни у кого мы ничего воровать не будем! – твёрдо заявил Гуня.
Филя вздохнул и развёл руками: «тогда – как?»
– А давайте просто спросим, зачем ему эти доски, – бесхитростно предложил Санёк. – И что он собирается с ними делать… Может, они просто так валяются, а мы зря переживаем?
Отец Антоний посмотрел на русого голубоглазого отрока, остановившего его на краю деревни, и спустил ноги с педалей на землю:
–  А чего ж нельзя? Вопрошай, сыне, коли интерес имеешь!
Санёк помялся, соображая, как бы ему так изложить свою просьбу, чтобы этот странный человек со своей своеобразной манерой общаться его правильно понял. И не придумал ничего лучше, чем просто спросить в лоб:
–  Отец Антоний, а зачем у вас доски на дворе лежат?
Тот огладил жидкую бородёнку, посмотрел мальчику в глаза и честно признался:
–  Про то мне и самому неведомо, отрок. Лежат и лежат, только весь вид портят… Это ещё отцу Алексию привозили, по какой-то надобности, а тот уже годков пять, как преставился.
И тогда Санька зажмурился и отчаянно попросил:
– Так если они вам не очень нужны, может, мы их заберём для хорошего дела?
Отец Антоний глянул на него насмешливо, а потом перевёл взгляд на троих мальчишек, которые подпирали забор на небольшом отдалении, прислушиваясь к их разговору:
– Да уж, наслышан о ваших трудовых подвигах! – с улыбкой отвечал он. – Все только и говорят, что завелась, дескать, в деревне ватага лихих мастеров, которые что хочешь починят и с любой задачей справятся!
Санёк смущённо покраснел и посмотрел на молодого священника вопросительно: шутит тот или нет?
Отец Антоний ответил ему спокойным доверительным взглядом и сообщил:
–  Крыльцо у храма поправить надо, уважаемый. Ежели справитесь с этой нелёгкой задачей, то забирайте, что вам надо! Для хорошего дела ничего не жалко.
Крылечко у входа в храм не просто покосились, а разваливалось прямо на глазах. Дед Гриша, которого мальчишки позвали посоветоваться, поскрёб лысинку пятернёй и только хмыкнул:
– «Поправить!» Да тут проще переделать, чем подлатать!
И спросил серьёзные тоном:
– Вам это правда надо?
Мальчишки, не сговариваясь, кивнули: «Да!». Григорий Иваныч вздохнул и принялся измерять рулеткой всё крыльцо вдоль и поперёк. А потом сообщил негромко:
– Санёк! Дуй до Егорыча, скажи, мне его помощь сегодня нужна будет.
Целый день два старика, перекидываясь шуточками и притворной руганью, тесали из чурбаков заготовки под балясины. Мальчишки тоже не скучали: Санька насверлил дырок в брусе под утицы, а трое Серёжек, вооружившись рубанками, сработали перила. К вечеру все умаялись, но новое крылечко легло на траву рядом со старым, правда, пока – в разобранном виде.
Старые доски, валявшиеся напротив храма на улице, оказались вполне крепкими и прочными. Их даже с трудом брала двуручная пила, завалявшаяся у деда Гриши в сарае.
– Это дуб, ребята, – объяснил дед Гриша, проводя узловатым пальцем с жёлтым ногтем по вычурному рисунку на поверхности дерева. – Он будет стоять долго, хоть сто лет.
Те кивнули и переглянулись: вот из чего надо было настелить пол в домике – из дуба! А Гуня тут же сосчитал глазами оставшиеся доски и довольно кивнул: «Хватает!»
Наутро во дворе перед церковью застучали молотки и киянки. Полусгнившее крыльцо разобрали, удивляясь мастерству старых плотников, собравших его без единого гвоздя.
А между двух последних ступенек лежал изъеденный зеленью бурый кругляш. Санька с трудом оторвал его стамеской от потемневшей древесины и положил на ладонь, разглядывая диковинные надписи и цифры:
– Что это? – удивлённо спросил он.
Григорий Иванович посмотрел и усмехнулся:
– Пятачок, – ответил он добродушно. И пояснил:
– Очень старая медная монетка в пять копеек. Тогда это были большие деньги, не то, что сейчас. Корову купить можно было или пару свиней…
Он покрутил в руках пятачок, который отдал ему Санька, и со вздохом вернул обратно:
– Наверно, плотнику заплатили за работу, а он решил, что негоже брать деньги за благое дело. И спрятал его здесь.
Мальчишки переглянулись и с серьёзными лицами кивнули, когда Санька сжал монетку в кулаке и опустил в карман.
– Она, наверное, очень дорогая, раз такая старинная, – предположил Гуня. Но старик покачал головой и ответил:
– Да нет, я сам в детстве таких нашёл штук пять на огороде, пока землю копал. Не такая уж и ценная вещь…  А вот это – действительно редкость.
Дед Гриша показал на оборотной стороне одной из ступенек чёрточки, выбитые стамеской или топором, и сказал:
– Мастер делал, не простой плотник.
Санёк открыл рот и тронул потемневшие буквы:
– А что здесь написано?
И услышал чистый и немного печальный голос отца Антония, который произнёс чуть ли не нараспев:
– «Лета Господнего тысяча восьмисот шестьдесят девятого раб Божий Кондрат поставил».
Мальчишки разинули рты и уставились на него, не веря своим ушам:
– Это ж почти сто лет прошло!
– Вот ведь умели делать!
Дед Гриша усмехнулся, приглаживая волосы:
– А что, отец Антоний, дадим нашим мастерам свои имена на половице высечь? Или негоже?
Отец Антоний улыбнулся и разрешил. И с обратной стороны самой верхней ступеньки храма появились четыре имени и год закладки.
– А ты, деда? – застенчиво спросил Санёк. – Без тебя бы мы не справились!
Дед Григорий усмехнулся и помотал головой:
– Это ваша работа. Мы с Василием лишь помогли, чем могли.
А когда новое крылечко встало на место взамен старого и заблестело свежими гладкими деревянными гранями, отец Антоний вынес две банки краски с кистями и принялся наводить красоту. Мальчишки сунулись было ему помогать, но отец Антоний поблагодарил их и отказался:
– Нет уж, позвольте и мне внести свою лепту!
Они смущённо потупились, стесняясь спросить, что такое «лепта» и почему её нужно именно вносить. Санька достал из кармана позеленевший пятачок и подал отцу Антонию. Тот недоумённо воззрился на него.
– Мы тут нашли, – смущённо ответил Санька на незаданный вопрос. – Пусть у вас побудет.
Отец Антоний улыбнулся и с благодарностью принял старую монетку из рук мальчишки:
– Спаси тебя Бог, чистая душа!
 Дед Григорий и Василий Егорович ушли поправлять улья на пасеку, а трое Серёжек и Санька остались якобы за тем, чтобы разломать старое крылечко на дрова и сложить под навес у старого поповского дома. Нет, крылечко-то они, конечно, разломали, но ступеньку с надписью не тронули, оставив её за крыльцом у самой стены. Отец Антоний одобрительно кивнул им и махнул рукой:
– Берите, что хотите!
Санька показал пальцем на маленькую квадратную раму с грязным стеклом, валявшуюся в стороне:
– И её тоже можно?
Отец Антоний слегка удивился, но охотно кивнул:
– Да забирайте! Только зачем вам этот мусор?
Санька улыбнулся и утащил «мусор», чуть ли не прижимая его к груди. Стекло он потом отмыл до блеска, а раму стянул новыми скобами.
И весь вечер мальчишки снова пилили под сосной доски и перестилали пол в домике. Гуня с Тяпой приволокли с лодочной станции валявшийся там с незапамятных времён канат и принялись плести верёвочную лестницу. Филя с Санькой подрезали дыру под окошко и вставили в него квадратную раму со стеклом, которую отец Антоний назначил «мусором». Теперь озеро лежало перед ними в рамке, как картинка.
Квадратная дыра в углу домика получила опалубку и люк, сколоченные из обрезков досок, а верёвочную лестницу прикрепили к крюку над ним.
– Всё? – медленно проговорил Санька, опускаясь на пол. Сил удивляться у него уже не было. Тяпа и Гуня расселись по углам, а Филя устроился под окном напротив люка и тихонечко засмеялся, нарочно упираясь босыми ступнями в их стопы:
– Теперь у нас есть свой дом! – с неожиданным для него чувством произнёс он. И все радостно подхватили его смех, чувствуя, как от него внутри разливается покой и тепло.
А потом они задремали и проснулись, когда село солнце, и в домике стало совсем темно. Тогда они наощупь открыли люк и спустились вниз один за другим по верёвочной лестнице.
– Надо будет свечи принести и полочки сделать, – пробормотал Гуня, зевая.
– Много чего надо сделать, – согласился загадочно Тяпа, поглядывая на Филю с Саньком, которые стояли, задрав головы на тёмную громаду, которую скрывали пушистые сосновые ветки.
– Завтра, – проговорил Филя. И все пошли спать по своим дворам, договорившись встретиться с утра у их домика.

5.

Но с утра зарядил дождь, будто из ведра, и промокшие насквозь мальчишки собрались под домиком, как под навесом, и стояли, прислушиваясь к тому, как капли, пробивая крону их сосны, барабанят по крыше.
Санька принёс с собой три жестяные кружки, оловянные вилки с ложками и моток бечёвки. Тяпа приволок завёрнутые в кусок брезента полинялые циновки, сплетённые из тряпичных лоскутков. Гуня притащил свечи и спички, упакованные в жестяную коробку, чтоб не намокли, и довоенный закопчённый примус. А Филя, как всегда, пришёл с набитым рюкзаком, в котором громыхал металлический термос и консервные банки.
Первым наверх поднялся Санька, и через пару минут он махнул рукой из люка и позвал:
– Давайте сюда! Здесь сухо и тепло.
Он принял от стоящего на лестнице Гуни циновки, которые передавал снизу по одной Тяпа, а потом они уже вместе затащили наверх Филин рюкзак и остальные вещи, сложенные на брезент и упакованные в узелок. Когда Филя поднялся последним, Гуня уже прилаживал на стенку рядом с окном вторую полочку, а Тяпа с Санькой натягивали под потолком верёвки крест-накрест. Все трое скинули с себя мокрую одежду и трудились голышом.
Филя усмехнулся и последовал их примеру, раздевшись догола и раскатывая по полу циновки. А потом помог Саньке и Тяпе развесить одежду на просушку и, когда Гуня зажёг свечку, разлёгся посередине домика на животе, задрав вверх пятки и подставив руки под голову:
– Красота! – довольным голосом проговорил он.
Конечно, можно было сделать и получше, и поаккуратнее. Прогнать рубанком старые доски и убрать с них серую супень. Выровнять по краю стропила и настил крыши, а не просто проложить между деревом и жестью брезент, чтобы не протекало. Приколотить хотя бы рейки по краям пола, поставив плинтуса.
Но, наверное, не с их навыками и возможностями. Домик получился как будто старый и слегка заброшенный, отчего казался ещё уютнее и таинственные. Словно они не построили его сами, а нашли и обживали.
Гуня с Тяпой уселись рядом с ним на пол, разобраться с примусом, а Санька устроился в углу и подпёр голову локтями:
– Красота, – согласился он и ехидно добавил:
– Только костерка не хватает…
Гуня обернулся к нему и съязвил:
–  Ага, и звёздного неба над головой! – и постучал себе по виску пальцем:
– Дурачок, дом деревянный, сгорим!
Санька нахмурился и упрямо ответил:
–  Ну ладно, хотя бы печку давайте сделаем! Чтобы греться и на огонь смотреть.
Тяпа улыбнулся и очень мягко произнёс:
–  Печка, Санечка, очень тяжёлая. Наш домик её не выдержит…
– Да и места для неё нет! – закончил за него Гуня.
Филька тронул босой ногой Санькину лодыжку и неожиданно заступился за него:
– А зачем большая печь? Можно в угол буржуйку поставить.
– Точно! – подхватил Санёк. – И еду на ней погреть, и чай вскипятить!
Он вылез из угла и лёг рядом с Филей валетом, лицом к его ногам, и заложил руки за голову. Гуня с Тяпой переглянулись и пожали плечами:
–  Ну это да, можно…
–  Если совсем небольшую…
– У бабки в сарае старая коптильная печь валяется, – сообщил Тяпа. – Хорошая, даже с зольником и заслонкой… Только трубу надо прикрутить, чтобы дым наружу шёл.
Санька хитро улыбнулся:
– А я знаю, где трубу взять!
Гуня с интересом наклонил голову:
– И где?
Санёк приподнялся на локтях и сощурился:
– Здесь, рядом, у нового мостика через ручей, – сообщил он. – Там сначала трубы в глину забивали, как опоры. И потом снаружи обшивали досками… А под самим мостом обрезки труб так до сих пор и лежат!
– Длинные? – спросил Тяпа.
Санёк сел и пожал плечами:
– Метра по два…
– А какой ширины?
Санёк сложил пальцы колечком:
– Где-то так…
Гуня поднял голову и посмотрел на потолок:
– Два метра как раз должно хватить, – прикинул он.
Мальчишки переглянулись.
– Дождь кончится, сходим к ручью, посмотрим трубу, – решил Гуня. – А вечером, когда все спать лягут, мы с Тяпой притащим коптильню…
Тот махнул рукой:
– Да бабка её и так отдаст! Каждый раз, как в сарай заходит, об неё спотыкается и матерится.
Филя глянул на запотевшее изнутри окошко, словно что-то припомнив:
– На трубу ещё сверху дымник нужен, – сообщил он. – Колпак такой, чтобы дождь не заливал.
Гуня отмахнулся:
– Из жести вырежем! У нас ещё пол листа от ангара осталось.
Тяпа помотал головой:
– Этот кусок давай лучше под печку постелем, чтобы искры не летели!
Гуня посмотрел на него с уважением и кивнул. А потом хлопнул себя ладонью по лбу и спросил:
– А большая консервная банка подойдёт?
Филя пожал плечами:
– Широкая?
Гуня развёл руками:
– Вот такая!
Филя с улыбкой кивнул:
– Пойдёт!
Они отставили в сторону примус и тоже расположились на полу рядом с Филей. Санька лукаво улыбнулся и прилёг сбоку к Тяпе, опустив голову ему на живот. Все смотрели на огонёк свечи и молчали, не шевелясь, только Тяпа с закрытыми глазами медленно перебирал пальцами Санькины волосы. А сам Санька, сложив ноги на Филькины бёдра через Тяпины колени, развалился и нежился от Тяпиной ласки с довольным лицом, точно загаданное им желание сбылось.
Дождик глухо постукивал по жестяной крыше и изредка попадал каплей в окошко. Гуня зевнул и, обняв Филю, уткнулся в его плечо:
– Я тоже подремлю чуток, ладно? –  тихонько пробормотал Гуня, привалившись к нему боком.
Филя скосил глаза на посапывавшего рядом Саньку, на Тяпу, лежащего с закрытыми глазами, и легонько провёл Гуне ладошкой по боку, шепнув:
– Давай, – и уставился в потолок. У него никогда раньше не было своего собственного дома и таких близких и настоящих друзей, как сейчас. С которыми было бы так тепло и надёжно, как с родными братьями.
Как здорово, что они нашли друг друга, с первого же дня понимая с полуслова, словно были знакомы всю жизнь или выросли вместе! И даже почти не ссорились несмотря на то, что всё были такие разные. Филя легко мирился и с дотошной натурой Тяпы, и с непоседливым нравом Гуни, и даже с хрупкой нежностью и наивностью Саньки. Его собственный покладистый и спокойный характер точно уравновешивал всю эту разношёрстную компанию, с которой Филя чувствовал себя самим собой. А больше ему ничего и не было надо.
Санька заворочался во сне, словно опять куда-то побежал. Тяпа тотчас же проснулся, погладил его по спине, успокаивая, и повернул голову к Филе. «Не спал?» – молча спросили его слегка удивлённые глаза. «Нет,» – чуть заметно качнул головой Филя и улыбнулся, глянув на окошко, сквозь которое лупили яркие солнечные лучи. Дождь перестал, а свечка почти догорела, едва освещая домик изнутри тусклым огоньком.
Филя похлопал Гуню по плечу: «вставай!» Тот, как всегда, недовольно забурчал и лениво потянулся
– Что, дождь кончился? – зажмурился он, едва открыв глаза, от яркого света. – Тогда давайте перекусим и пойдём трубу искать!
Тяпа тем временем разбудил Саньку и встал сам, потянувшись к одежде, развешенной под потолком:
– Всё просохло, можно одеваться, – сообщил он, сдёргивая с верёвки трусы, майки и шорты и раздавая друзьям. Пока все одевались, Филя полез в рюкзак, достал термос и свою эмалированную кружку, и поинтересовался:
– Чай все будут? Тогда давай кружки, Санёк!
Тот кивнул, натягивая майку, и выставил перед ним три одинаковых жестяных кружки. А Гуня вооружился перочинным ножом и принялся кромсать на маленьком обрезке доски кусочек сыра из Филиного рюкзака.  
– Мы как полярники на льдине, – фыркнул он, насмешливо крутя головой. – Сыр, галеты, чай из термоса…
Тяпа и Филя серьёзно кивнули, рассаживаясь вокруг него и принимаясь за еду. А Санька улыбнулся:
– Только снега за окошком нету и белый медведь в двери не ломится!
Все дружно расхохотались и тут же замолкли, услышав в отдалении громкие чужие голоса.

6.

– Деревенские на озеро пришли, – прошептал Санька, глядя в окошко.  Филя выглянул из-за его плеча, касаясь ключицы подбородком:
– Надо быстро прибрать всё внизу, пока они не заметили!
Мальчишки тихонько спустились по верёвочной лестнице и принялись как можно тише собирать щепки, обрезки досок и опилки горстями в ямку около пня, заложив сверху мхом. А спиленные концы стволов разбросали по кустам, пока полянка под деревом не приобрела свой первозданный нетронутый вид.
Гуня задержался наверху, натягивая на дно домика пушистые ветки, чтобы его замаскировать, и скрепляя их между собой проволокой. Потом он привязал к верёвочной лестнице коричневую бечёвку и перекинул её через прибитый рядом с люком изнутри на стенке домика блок, пропустив второй конец через кольцо на самом люке. Спустился вниз по лестнице, полюбовался на ветки, скрывающие домик от посторонних глаз и, удовлетворённо хмыкнув, потянул за один конец бечёвки.
Верёвочная лестница медленно поползла вверх и скрылась в люке.
Мальчишки открыли рты и вело переглянулись, молча показав большие пальцы: «Молодец, здорово придумал!» А тот, покачав пальцем и хитро усмехнувшись, связал концы бечёвки между собой и, потянув за второй конец, захлопнул люк. И обошёл быстрым шагом вокруг дерева, укладывая натянутую бечёвку между громадных чешуек коры.
«Вот теперь точно всё!» – гордо подбоченился он и махнул рукой: «Идём отсюда!» Мальчишки послушно пошли за ним гуськом, чуть ли не на цыпочках, оглядываясь на свой домик на дереве. Но пушистая зелёная крона сосны почти полностью скрывала крышу, а потемневшие серые доски стен были не так уж и заметны среди густых веток. Если не знать и не приглядываться, то даже окошка не заметишь.
У самого берега они тихонько выглянули из-за кустов. Толик и Витька, вооружившись шестами, брели в трусах по мелководью, а метрах в ста от них на воде болтался плот. Белобрысые Соловьёвы стояли на берегу, голые по пояс с закатанными до колен штанами, и молча смотрели на своих приятелей, которые то и дело покрикивали друг на друга:
– А ты куда смотрел, придурок?
– Сам такой! А ещё брат называется!
– Да тебе ничего доверить нельзя, как маленькому! Либо сломаешь, либо потеряешь!
– То-то ты такой умный, что никогда ничего не напортил!
Тяпа легонько приобнял Саньку и Филю за плечи и тихо прошептал:
– Они свой плот упустили, дурачьё…
Санька кивнул и неуверенно спросил:
– Зачем Толик с Витькой постоянно ругаются? Ведь они же братья!
– Выясняют, кто из них лучше и умнее другого? – предположил Гуня.
Филька фыркнул:
– Оба хороши!
А Тяпа задумчиво предположил:
– Если мы сейчас выйдем и поддразним их немножко, они сюда нескоро ещё вернутся…
Гуня кивнул и поднялся:
– Давай!
И четверо мальчишек пошли по краю песка к стоящим на берегу двум белобрысым приятелям.
– Привет, Пашка! Привет, Гришка! – небрежным тоном поздоровался Гуня. И почти совершенно искренне поинтересовался:
– А что это вы тут делаете? – пока те не спросили о том же его самого.
Деревенские переглянулись, и Пашка нехотя объяснил:
– Толик плот решил перевязать покороче после дождя, а Витька верёвку упустил.
– Мы тут ни при чём, – быстро проговорил Гришка и отвернулся. – Они сами разобраться не могут, кто виноват…
– Понятно! – с усмешкой произнёс Тяпа и помахал братьям Ивановым. – Удачи! – крикнул он им, с удовольствием наблюдая, как те с досадой махнули им руками и пошли дальше.
– А Миха что не с вами? – удивился Санька.
Пашка и Гришка отвели глаза:
– Дома сидит, – коротко выдавил Пашка, не вдаваясь в подробности.
– Ясно, – пробормотал Санька и вздохнул:
– Ну ладно, пока!
И трое Серёжек пошли за ним вдоль берега к старому ручью, на котором в прошлом году обновили мостик. Обернувшись, Тяпа заметил, что Соловьёвы молча смотрят им вслед вместо того, чтобы наблюдать за спасательной операцией. Нерешительно, словно хотели бы что-то сказать или сделать, но боятся.
– Смотрите, следы! – вдруг чуть не закричал Филя и показал пальцем на отпечатки лап в глине. – Чьи это?
Он достал блокнот с карандашом и начал быстро срисовывать их себе на память. Мальчишки обступили его со всех сторон, и Санька неуверенно предположил:
– Собака?
– Только если очень большая, – нехотя подтвердил Тяпа.
– Или волк, – страшным голосом заключил Гуня. И все четверо подняли головы, озираясь по кустам, будто там скрывалось злое голодное чудовище, готовое напасть на них и разорвать в клочья.
– Пошли отсюда! – шёпотом взмолился Санька. Гуня расхохотался и хлопнул его плечу:
– Да собака это, Санька, собака! О волках здесь отродясь никто не слышал. А вот охотники иногда заходят… Может, это их собака и была?
Санька судорожно кивнул и молча уцепился за Тяпину руку. Тот сжал с усмешкой его ладонь и сказал:
– Чего зря гадать… У нас дел и без того хватает!
Они услышали журчание ручья издалека, только подходя к лесной прогалине и оврагу, по которому тот и протекал. Через сам овраг был перекинут мост, укреплённый сваями в виде чёрных металлических труб, на концах которых лежали перила. И точно такие же трубы валялись под самим мостом: то ли лишние, то ли срезанные от слишком длинных кусков. Их оказалось гораздо больше, чем говорил Санька, десятка полтора, но только одна из труб была двухметровой, а почти все остальные – короткими обрезками меньше полуметра.
– Берём! – скомандовал Гуня, и Филя с Тяпой потянули трубу из-под моста, стоя по щиколотку в ледяной воде ручья. С одного края трубы посыпались комья земли и опавшие листья.
 – Давай сначала промоем? – предложил Тяпа и макнул трубу в ручей. Филя отпустил свою сторону, которая шлёпнулась с брызгами в воду, и выскочил на траву, как ошпаренный.
– Холодно? – сочувственно спросил Санька. Филя молча кивнул и искоса посмотрел на то, как Тяпа спокойно ходит по воде и шевелит палочкой в отверстиях трубы то с одного, то с другого конца, пока текущая сквозь трубу вода снова не стала чистой и прозрачной.
– Вот теперь всё в порядке! – заявил он и кивнул Гуне:
– Хватай!
Тот безропотно шагнул в ручей и закусил губу:
– Бррр! – но трубу подхватил и вынес на траву. И тут же бодро выпрыгнул за ней сам.
– Как ты только так можешь! – чуть ли не сердито бросил он Тяпе. – Разве тебе не холодно?
Тяпа сел на камушек и с улыбкой смотрел на то, как Санька, даже не спрашивая разрешения, принялся растирать руками его покрасневшие ступни.
– Холодно, – согласился он. – Как всем. Только я силу воли закаляю.
Санька поднял округлившиеся глаза:
– Зачем так-то? – почти прошептал он.
Тяпа усмехнулся и потрепал его по голове:
– А по-другому не получается, – вздохнул он. – Я очень ленивый.
Гуня покрутил головой и усмехнулся:
– И поэтому ты всегда берёшь на себя больше всех? –  недоверчиво спросил он.
– Ага, – снова улыбнулся Тяпа. – Характер воспитываю.
Филя с жалостью посмотрел на него, но промолчал. А Санька сердито отпустил его ногу и заявил:
– Ты и так замечательный! Зачем тебе ещё-то себя воспитывать?
Тяпа отвёл глаза и промолчал. А Гуня излишне бодро спохватился:
– Ну что, взяли дружно и потащили?
Они схватили трубу всё вчетвером и понесли на плечах в сторону домика: спереди шёл Санька, как самый мелкий, посередине Гуня с Филей, а сзади – самый высокий Тяпа. Но хотя почти весь вес трубы оказался на Санькином плече, потому что несли они её под наклоном, да ещё и под горку, тот пыхтел и краснел от усилия, но молчал. Тоже, наверное, характер решил воспитывать, не иначе!
У самого домика Гуня скомандовал: «Стоп!» – и они положили трубу на мох между пней. А Тяпа подошёл к Саньке и молча начал растирать тому плечо, не обращая внимания ни на друзей, ни на него самого. Пока Санька сам не пробормотал: «Всё, Тяпа, хватит!» – оглядываясь на остальных, которые просто стояли и спокойно ждали, пока они закончат.
Тем временем солнце повернуло на закат и стало спускаться по верхушкам сосен, росших на той стороне озера. В жёлтом свете, заполнившем всё пространство между стволами деревьев, фигуры и волосы четыре друзей вдруг приобрели тот золотистый оттенок, с которым в окно поезда заглядывает ржаное поле или играет река вдоль песчаного берега на рассвете.
Все четверо собрались под сосной, на которой вырос их домик, и задрали головы наверх. А потом забрались по верёвочной лестнице внутрь и просто сидели на полу, глядя друг другу в глаза и молча глотая горячий чай из металлических кружек, пока термос совсем не опустел.  Тогда они поставили посередине на пол свечу в пустой консервной банке, убрав кружки в сторону. И не сговариваясь, сдвинулись поближе, касаясь друг дружки коленками и босыми ступнями, взялись за руки и закрыли глаза.
Именно в этот момент их прежняя беспечная мальчишеская дружба стала превращаться в тесное тайное братство, словно, помимо самого домика, у них появилась его одна общая тайна, которую даже было никак не выговорить вслух.
Они разошлись по домам только когда начало темнеть, а Филя побежал со своим рисунком к Пал Палычу, у которого было целое собрание всяческих книг и энциклопедий. Старик удивился позднему визиту приятеля внука своего друга, но позволил покопаться на полках в поисках ответа на вопрос, чем собачьи следы отличаются от волчьих.
И сидя на веранде под плетёным абажуром с чашкой чая и блюдечком варенья, Филя в жёлтом свете лампочки перебирал книжки с картинками и сравнивал со своим рисунком. А думал при этом совсем о другом.
Тем временем, Палыч, поглядывая на мальчишку, рассказывал о своей жизни и о том, как они с Гришенькой и Васенькой сошлись ещё мальчишками и пронесли эту дружбу через всю жизнь. Филя слушал его вполуха, как все россказни старшего поколения о том, что в их годы, дескать, всё было по-другому и не так, как теперь.  Он даже время от времени поддакивал и делал удивлённое или сочувственное лицо, лишь бы старик не догадался, что он почти не слушает, что тот говорит.
Наконец, он поблагодарил старика за чай и помощь, и сердито захлопнул блокнот.
– Что, всё-таки волк? – удивился Пал Палыч с некоторым опасением в голосе.
– Нет, собака, – расстроенно ответил Филя и поймал его недоумённый взгляд. – Просто очень большая.
 А никаких других следов рядом не было. Но Филя не стал об этом рассказывать, чтобы старик не волновался. Собака и собака, подумаешь! Не медведь же.
А вернувшись к себе домой, отказался от ужина и сразу сказал, что пошёл к себе спать. Но перед сном долго сидел, перебирая свои блокнотики с рисунками и вглядываясь в лица друзей. И, раздевшись догола, улёгся под тонкую простыню, представляя себе, что будто лежит на полу в домике в обнимку с беспечно дремлющими ребятами. Или молча сидит рядом с ними, взявшись за руки и закрыв глаза.
И вдруг с удивлением сообразил, что уже прошла половина лета, и через месяц-полтора они разъедутся по домам на целый год.

7.

А утром под домиком на замшелом пне сидел рыжий Мишка и озадаченно смотрел наверх.
Санёк, который по своему обыкновению, прибежал первым, сжимая в руках старый будильник с треснувшим стеклом и четыре металлических миски, чуть не выскочил прямо на него. Но вовремя заметил между стволами голубую майку и рыжую башку, которой здесь явно было делать нечего.
И замер за кустом, стараясь не громыхать посудой, чтобы себя не выдать.
«Что делать?»
Мишка ему нравился: задорный рыжий парень в футбольной команде чаще всего стоял на воротах и никогда не жульничал. Наоборот, если кто-то, даже из своей команды, ставил руки под мяч или финтил, рыжий сразу возмущённо свистел: «Так нечестно!»
А в истории с гонкой он был вообще не при чём! Если бы только он узнал, то не просто отказался бы в таком участвовать, но и наверняка предупредил бы Серёжек. Санька почему-то был в этом уверен.
Только ни Тяпе, ни Гуне рыжий был не по душе, хоть Санёк и не понимал, почему. А Филя, пускай и был не против рыжего, предпочитал, как всегда, не спорить с друзьями.
Санёк услышал сзади шорох и резко обернулся. Филя, пыхтя и отфыркиваясь, тащил потёртый длинный диванный валик и свёрнутое скаткой байковое одеяло. «Зачем это?» – удивился про себя Санька, а потом сообразил и проникся к Филе ещё большим уважением. И тут же замахал ему рукой и приложил палец к губам.
Филя молча кивнул и, стараясь не шуметь, подошёл к нему и встал рядом.
Рыжий Миха тем временем поднялся с пня, обошёл ствол сосны кругом и даже попробовал его обнять, но как он ни старался, одна его ладошка никак не доставала другой. Тогда он снова глянул наверх и попытался подтянуться на нижней сухой ветке, забирая ногами по краю ствола. Но подошвы его сандалий соскользнули, и он, шлёпнувшись оземь, тут же вскочил, потирая зад.
Коричневую бечёвку, привязанную к верёвочный лестнице и спрятанную между выступающих островков коры, он, похоже, не заметил.
Санёк посмотрел на Филю. Тот молча развёл руками и опустил глаза: «А я-то что могу сделать?» Тогда Санёк дождался, пока сзади послышится шаги и негромкие голоса Гуни и Тяпы, и решительно шагнул из-за кустов на поляну:
– Привет, Миха! – как ни в чём не бывало сказал он. – А ты чего тут делаешь?
Миха замер от неожиданности, обернулся и удивлённо поздоровался:
– Здорово, Санёк… Гуляю просто, – неумело соврал он, тут же покраснев. – А это вы сделали?
Он поднял глаза на домик на дереве и с завистью вздохнул.
– Не-а, – насмешливо произнёс Санька. – Он тут сам собой вырос!
Миха усмехнулся:
– Врёшь!
Санёк кивнул и тихо произнёс с упрёком:
– И ты тоже!
Миха понурился и неохотно признался:
– Прячусь от наших... Они меня отлупить обещали за то, что я с вами дружить хотел.
Тяпа подошёл так тихо, что его голос над ухом заставил их обоих вздрогнуть:
– А откуда они узнали? – поинтересовался Тяпа, спокойно глядя на то, как рыжий, съёжившись, отступил от них с Санькой на шаг назад.
– Я им сам сказал, – чуть слышно признался Миха. И вскинул на Тяпу глаза. Тот покрутил головой, усмехнулся и спросил:
– Промолчать не мог, что ли?
Миха вздохнул и выдавил:
– Это ещё хуже, чем соврать.
Тяга кивнул и посмотрел на рыжего с любопытством:
– Одному скучно, да?
Миха помотал головой и оглянулся на подошедшего Гуню:
– Не то слово! С ума сойти можно, – пожаловался он. – Я две недели из дому не выходил, все книжки перечитал, что на лето задали. Нашёл старый учебник по шахматам, и все этюды разобрал, а толку? Играть-то всё равно не с кем!
– Я немножко умею, – тихонько проговорил Филя. – Только у нас шахмат нету.
– Принести? –  обрадовался было рыжий, но наткнулся на недовольный Тяпин взгляд и снова поник. –  Ясно.
Он помолчал, искоса оглядывая всех четверых, и закончил:
– Дед Павел тоже со мной играть не хочет. Говорит, что лучше бы я смотрел, как он печи ставит и перекладывает.
Он шмыгнул носом и отвернулся.
– Никогда не думал, что стану таким, что со мной никто водиться не захочет, – с отчаяньем проговорил он.
Гуня, который подошёл вместе с Тяпой, насупился и нехотя спросил:
– А чего тебе от нас-то надо, Миха?
Тот помедлил и неуверенно попросил:
– Если и вы дружить со мной не хотите, то можно хоть в гости к вам ходить?
Гуня искоса глянул на посерьёзневших Тяпу с Филей, а потом на умоляющие глаза Саньки, и махнул рукой:
– Ладно! Всё равно, ты уже про наш дом знаешь…
Миха клятвенно заявил:
– Я никому не скажу! – пообещал он.
Гуня подошёл к дереву и дёрнул с силой за бечёвку, подняв люк:
– Да ты ещё и не видел ничего такого, чтобы рассказывать, – небрежно сообщил он, с удовольствием глядя, как у рыжего округлились глаза от удивления. –  Лучше помоги нам печку поставить, как надо.
Миха неуверенно улыбнулся и кивнул:
– Хоть сейчас!
Гуня расправил верёвочную лестницу и пригласил:
– Лезь, не бойся.
А когда Миха вскарабкался первым наверх, Гуня посмотрел друзьям в глаза и вздохнул:
– Ну не гнать же его теперь, правда?
Все охотно закивали и заулыбались.
– Намучаемся мы с ним, – предрёк Гуня, махнул рукой и взобрался наверх вслед за рыжим. А потом скинул вниз обе верёвки и скомандовал:
– Давайте сначала трубу!
Тяпа с Филей подвязали один конец трубы и аккуратно придерживали другую сторону, пока мальчишки в домике затаскивали наверх. Потом они скинули верёвки обратно, и Санька полез наверх помогать. А Тяпа с Филей обвязали коптильню печку крест-накрест и крикнули:
– Тащите!
У самого люка Санька, который висел сбоку на верёвочной лестнице, развернул печку, чтобы она прошла в люк боком. И оглянувшись вниз, показал большой палец: «всё хорошо!»
Только тогда Тяпа с Филей переглянулись и тоже полезли наверх, прихватив с собой диванный валик и одеяло.
Наверху царил полумрак, пока Тяпа не зажёг на одной из полочек свечу, накапав расплавленного воска в жестяную банку. Сразу по деревянным стенам побежали тени, и Миха начал осматриваться.
Домик был маленький, меньше, чем три на три метра, и для пятерых мальчишек он уже был тесноват. Особенно, учитывая квадратную дырку в углу и трубу, которая пока встала наискосок от угла до потолка. Сверху нависали узкие стропила, в которых Миха без труда узнал обычные доски, сколоченные по двое. Между ними были привязаны две длинных верёвки, натянутые, как струны. Стены изнутри были обшиты теми же самыми досками, только тщательно подогнанными вплотную одна к другой. Кое-где всё равно получались щели, но они были плотно заткнуты мхом.
Посередине стены напротив люка было маленькое квадратное окошко размером с форточку, в котором виднелось озеро. На полочках справа и слева от окна поселились металлические кружки и миски, будильник, примус, дюжина свечей и ворох вилок и ложек. А на полу валялись мягкие потрёпанные лоскутные циновки и диванный валик с наброшенным на него одеялом.
– Здорово вы тут устроились! – с завистью пробормотал рыжий, глядя, как Тяпа с Гуней рассаживаются по углам выставив босые ноги на середину, а Филя занимает своё место у окошка. Санёк тут же прилёг к Тяпе на колени и озорно глянул на рыжего снизу вверх: «ищи себе место сам!» Он даже ноги подобрал, закинув свои стопы на Тяпины лодыжки, чтобы Михе было, куда сесть.
Рыжий протянул руку вверх и прикинул расстояние до свода крыши, а потом посмотрел на трубу: в ней было метра два, не меньше.
– Пойдёт! – авторитетно заявил он, похлопывая по гулкому металлическому цилиндру. – Только в крыше надо будет дырку проделать и обить жестью от дождя.
– Она и так жестяная, крыша-то, – сообщил Гуня и тут же услышал в ответ:
– Ещё лучше! Тогда надо не дырку, а несколько разрезов, как будто торт делишь. Загнуть углы и стянуть вокруг трубы хомутом, пусть он её и держит!
Миха оглядел уставившихся на него мальчишек и смущённо пояснил:
– Я видел, как дед так коптильню ставил. Вы не сомневайтесь, я справлюсь!
Тяпа с Гуней кивнули и переглянулись. Теперь они уже не были так уверены, что рыжий в их компании лишний.
А рыжий хитро сощурился:
– А вообще, зачем вам печка? У вас же примус есть…
Гуня усмехнулся:
– А что ты предлагаешь: ждать полчаса, пока на всех чай погреется – или самовар сюда притащить? –  съязвил он и огляделся за поддержкой, пока рыжий чуть обиженно надул губы.
Тяпа слегка ткнул его босую ногу своей: «перестань!» Санёк недовольно на него посмотрел: «зачем ты так?»  А Филя вообще отвернулся.
– Ладно, прости, – быстро проговорил Гуня, нахмурившись. – Это для Саньки. Он хочет на огонь смотреть, и чтобы тепло по ночам было.
Миха округлил глаза:
– Вы тут чего, жить собираетесь?
– А что? –  поинтересовался Тяпа, снова запустив руку в Санькины волосы. Тот сразу прильнул к нему и зажмурился. – Нам хорошо вместе. Мы друг другу, как братья, а это наш дом.
Рыжий смущённо опустил глаза:
– Ясно, – согласился Миха и глянул на простенок между углом и люком. – Тогда печку лучше поставить туда. Недалеко от входа, чтобы не обжечься ненароком, и тяга будет хорошая. А трубу пустить наискосок от стены.
Некоторое время ребята молча переваривали услышанное. А потом Филя первым подал голос:
– Миха дело говорит, – подтвердил Филя и достал блокнот с карандашом. – Нарисовать сможешь?
Рыжий присел рядом с ним на пол, скинув сандалии и подобрав ноги под себя, чтобы никому не мешать, и начал со скрипом царапать карандашом по бумаге. Филя с интересом за ним наблюдал, пока тот не закончил, а потом охотно заглянул в собственный блокнот и присвистнул:
– Молодец! – искренне похвалил он. Поднял блокнот, показывая рисунок всем, и обвёл друзей глазами:
– Всем понятно?
Оба Серёжки и Санька с удивлением кивнули и уставились на Миху втроём. А тот вдруг покраснел, как помидор, и замотал головой:
– Честно, пацаны, я для вас всё сделаю!
Филя улыбнулся и сжал его плечо:
– Вместе сделаем, Рыжик. Все вместе.

8.

На следующий день Филя с Санькой насверлили дырок в крыше ручной дрелью и через них полотном по металлу сделали прорези буквой «Ж». А потом загнули треугольники жести от центра кнаружи и выпилили лобзиком в досках крыши кружок. Вставили в него трубу изнутри домика и подставили под неё коптильню.
Миха долго ковырялся, подпиливая и рихтуя конец трубы, чтобы он плотно сел на горловину коптильной печи, как будто там всегда и был. Но пока он сам не сказал довольно и устало: «Всё, готово!» –  никто к нему не лез ни с советами, ни даже с предложением помочь. Все только удивлялись его упорству и трудолюбию.
Ещё с утра Тяпа с Гуней согнули под прямым углом кусок металлического листа и положили у стены. На нём и расположилась коптильная печь на ножках, с зольником и даже печной заслонкой снаружи.
Миха, как оказалось, панически боялся высоты, и на крышу сам не полез. Он только объяснил, как обжать жесть хомутом, и понадеялся на то, что Филька с Санькой всё сделают правильно.
– Как же ты тогда наверх по нашей лесенке поднимаешься? – удивился Санька.
– Зажмурившись, – честно признался Миха. И улыбнулся, весело глядя ему в глаза:
– Не волнуйся, я уже почти привык! Может, с вами я перестану, наконец, бояться.
А пока остальные ребята трудились над установкой агрегата, рыжий времени не терял: наколол дров и натесал мелкую щепу для растопки. И даже надрал немножко тонкой сосновой заболони с молодых деревьев, чтобы легче было развести огонь. Не тратить же драгоценные листы из Филькиного блокнота! Пусть лучше что-нибудь нарисует.
Труба торчала из крыши меньше, чем на полметра, даже с учётом того, что на ней сверху красовалась Гунина перевёрнутая жестяная банка, прикрученная к выхлопу на выгнутые старые полозья от санок. Миха глянул снизу и предложил обкорнать ветки вокруг дымника, чтобы от искр не занялась хвоя.
– Ладно, – вздохнул Филя и снова полез наверх, уже с топором. Через четверть часа он спросил сверху, скинув вниз отрубленные сучья:
– Так?
– Да-а! – весело заорал снизу рыжий и замахал ему рукой. Филя улыбнулся и слез вниз, встал с ним рядом и смотрел, как из трубы в первый раз повалил дым. А потом обнял Миху за плечо и тихонько прошептал ему на ухо:
– Спасибо, Рыжик.
Тот судорожно кивнул, словно у него горло перехватило, и молча прижался к нему боком. Филя с удивлением почувствовал неожиданное тепло в груди и погладил рыжего по плечу:
– Ты хороший парень, Мишка, – с чувством сказал он. А когда сверху из люка высунулась Санькина голова со словами: «Всё отлично, не дымит!», взял рыжего за локти и развернул к себе лицом.
– Оставайся с нами, – просто сказал Филя. – Где четверо, там и пятеро.  
Миха с надеждой заглянул ему в глаза и спросил неуверенно:
– А если другие будут против?
– Не бойся, Рыжик, – успокоил его Филя, не отводя взгляд. – Я всё равно тебя не брошу.
Они взобрались наверх один за другим и обнаружили Тяпу с Санькой, который разлёгся у друга на коленях и неотрывно смотрел на потрескивающий в приоткрытой заслонке огонь. Гуня устроился рядом с ними, помешивая в кружках чай. Всё трое радостно кивнули им обоим и даже не удивились, когда Филя занял свою место, а рыжий, глянув искоса на Саньку с Тяпой, точно так же приткнулся к нему на колени.
Никто ни слова ни сказал, даже Гуня, когда Филя запустил свои пальцы в рыжие Михины кудри и стал их ерошить, а тот доверчиво расслабился, вытянув ноги. А потом Миха и Филя пили чай из одной белой эмалированной кружки, отхлёбывая по очереди глоток за глотком, и смотрели вместе со всеми на огонь в печи, который согревает не только тело, но и душу.
Через часа полтора, когда в домике стало жарковато, Гуня стянул с себя майку и, помахав ею, спросил:
– Ну что, пацаны, может, купаться пойдём?
Все охотно закивали и по одному вылезли из домика в вечерние сумерки. Последним был рыжий, который погасил печь, выбрал совочком угли и золу из неё и спустился вниз с дымящим ведёрком.
– Куда? –  спросил он Филю. Тот махнул рукой в сторону озера и сообщил:
– По дороге высыплем.
Рыжий согласно кивнул и поплёлся за ним хвостиком, стараясь не наступать ни на шишки, ни на острые мелкие камешки. Он первый раз пришёл сегодня не в сандалиях, как обычно, а босиком, чтобы быть, как все. И даже голубую майку поменял на белую, чтобы не выделяться… Филя шёл рядом с Гуней, пропустив Саньку с Тяпой вперёд, и то и дело оборачивался, поглядывая назад, а потом, когда рыжий высыпал угли в воду и оставил ведёрко с совком под кустом у ангара, кивнул:
– Завтра заберём с утра.
Гуня молча глянул на них обоих и побежал догонять Тяпу с Санькой. А Филя взял рыжего за руку и шепнул ему на ухо:
– Мы всегда голышом по ночам купаемся.
Миха глянул на него искоса, покраснел и быстро кивнул, отводя глаза.
– Но тебе необязательно это делать, – спокойно продолжал Филя, сжав его ладонь своей. – Ты можешь ходить в сандаликах, если так привык. Купаться в трусах. Носить голубую майку, а не белую… Никто тебе и слова не скажет, понимаешь?
Миха кивнул и тут же замотал головой:
– Я как все, – выдавил он, прибавляя шаг на мягкой тропинке у речки.
Филя усмехнулся и потрепал его по голове:
– Ладно, – с улыбкой проговорил он. – Как хочешь, Рыжик.
Когда они подошли к побелевшему высохшему стволу, трое друзей уже барахтались в воде и призывно махали им руками. Филя тут же разделся первым, сложив свои вещи рядом с остальными, и посмотрел на Миху, который, краснея, потянул с себя трусы:
– Необязательно, – повторил Филя одними губами. – Как хочешь, – улыбнулся он, когда Миха рывком сдёрнул с себя последнюю одежду и с шальными глазами понёсся к воде, сверкая белой попой. И сам побежал за рыжим, хохоча во всё горло от дурацкой щемящей радости в груди, а когда догнал, хлопнул по спине ладошкой.
Потом, когда Тяпа сложил из собранного на берегу плавника маленький костерок, четверо мальчишек уселись на сухом стволе, а Санька, как всегда, разлёгся у них на коленях. Миха сначала замер, когда на его бёдрах оказались узкие ступни с маленькими пальчиками, а потом медленно провёл кончиками пальцев Саньке по лодыжкам.
И тот даже не выдал своего обычного: «Не щекотись!» –  а только засмеялся, заявив, что теперь ему стало гораздо удобнее.
– Ну и хорошо, – сказал Тяпа, взъерошив ему волосы.
– Только яйца мне локтями не отбей, – попросил Гуня, похлопав его по животу.
Филя промолчал, просто поглаживая Санькины расцарапанные коленки, и глянул на Миху, который смотрел на всё это, вылупив глаза.
– Я аккуратненько, – пообещал Санечка, складывая руки на животе, и с блаженной улыбкой закрыл глаза:
– Мне ведь можно, пока я ещё маленький, правда?
Всё дружно рассмеялись:
– Ты же наш любимый братишка! – фыркнул Филя.
– Тебе всегда всё можно… – согласился Тяпа.
– Только сильно не хулигань, – предупредил Гуня. – А то и по попе получишь, как маленький!
Миха помолчал и неуверенно произнёс:
– Ты хороший, Санька.
Все остальные молча улыбнулись.
– Спасибо, – ответил Санька, не открывая глаз. – Ты тоже, Мишка. Здорово, что ты теперь с нами.
Все замолчали, а Филя обнял Миху и привлёк к себе:
– Вот видишь, – тихонько шепнул он. – А ты боялся…
– Всё хорошо, рыжий, – успокоил Тяпа. – Теперь ты один из нас.
– И пусть только кто попробует тебя обидеть! – посулил Гуня. – Башку открутим!
– Придётся тебе придумывать новую считалку, – насмешливо сказал Тяпа Филе.
– А я уже, – спокойно ответил тот.

9.

Следующую неделю, пока жарило яркое солнышко, мальчишки помогали деду Грише перестилать крышу на коровнике, который спешно решил восстановить сельсовет. Никого не смущало при этом, что в деревне не хватало рабочих рук (раз, два – и обчёлся), а уж зоотехника или ветеринара и днём с огнём было не сыскать.
– Надо, так надо, – ответил Григорий Иванович большому начальству из района, которое приехало на полуторке и, обливаясь потом, досадливо вытирало красную лысину.
Водитель полуторки, молодой коротко стриженый парень с широким сплющенным носом и узкими глазами, безразлично курил у капота, не глядя ни на кого вокруг. Одет он был в старую полинялую полевую форму и стоптанные пыльные башмаки.
А само начальство было низенькое, лысенькое, румяное, толстенькое и с бегающими маленькими свиными глазками. На начальстве был новехонький военный френч и наглаженные брюки с галифе, заправленные в блестящие сапоги. Зато голос у начальства был громкий, раскатистый, как канонада:
–  Принято решение на самом верху! –  вещало начальство не хуже репродуктора. –  Поставлена задача по восстановлению сельского хозяйства… Во всех деревнях и сёлах…
Дед Гриша степенно кивал, а мальчишки, сидевшие на заборе в одних шортах и майках, разглядывали зелёный грузовичок с деревянными бортами и двойными задними колёсами, и не особо прислушивались к взрослым разговорам. Но сошлись на том, что профессия водителя ничуть не хуже плотника или столяра, а может, даже и поинтереснее.
– Конечно, управимся в срок, – спокойно и уверенно сообщил дед Гриша. – Если подсобите инструментом и материалами…
Начальство вздохнуло и пообещало:
– Поможем, чем сможем!
Дед Гриша посмотрел на мальчишек и так же невозмутимо закончил:
– И если денег рабочему люду дадите.
Начальство повозмущалось для порядка, но потом поспешно согласилось:
– Сколько? – поинтересовались оно неприязненно.
– Рублей тридцать плотнику и по двадцать четверым помощникам, – прикинул в уме дед Гриша. Глянул на разинувшее рот начальство и безжалостно добавил:
– И премию, если раньше управимся, чем за неделю.
– Без ножа режешь! –  заныло было начальство и тут же торопливо согласилось:
– По рукам! Говори, что надо…
Водитель вдруг, не сходя с места, расстегнул штаны и принялся молча поливать колесо, не обращая ни на кого внимания. Мальчишки покраснели и отвернулись, а дед Гриша только хмыкнул и начал перечислять, что ему нужно. Начальство всё фиксировало слово в слово, не стесняясь переспрашивать, в синюю записную книжечку. Потом пожало деду Грише руку, скрепив договор, прикрикнуло на водителя и укатило вместе с ним на полуторке, подняв за собой столб пыли.
А Григорий Иванович махнул мальчишкам рукой и позвал:
– Дуйте сюда, пацаны! Дело есть.
До самого вечера в мастерской трое стариков чертили на большом листе пожелтевшего ватмана будущую крышу. Мальчишки, которые за полдня облазили и обмерили старый коровник сверху донизу, смотрели, раззявив рты, как правильно делается проект. И переглядывались между собой, соображая, что и где они упустили со своим секретным строительством.
У рыжего Михи вообще голова шла кругом: мало того, что его собирались чуть ли не официально взять на работу, так ещё обещали и денег заплатить! Но больше всего его удивила своя собственная бабушка, заявившая, что если коровник снова запустят, то она туда, пожалуй, работать пойдёт:
– До войны я там уже была после школы дояркой! –  улыбаясь, словно это было самым лучшим временем её жизни, сообщила она. И тут же вздохнула:
– А пенсия-то маленькая, так что многие захотят, не только я.
И правда: как только прошёл слух, что коровник будут восстанавливать, вся деревня оживилась. Зареченские мальчишки рано утром прибежали смотреть, как во двор старого коровника заехали две машины. И одна из них, оказавшаяся краном, разгружала с огромного грузовика доски и брусья на постеленный с вечера на траву старый горбыль. А их давнишние приятели, обычные городские мальчишки, чуть ли не командуют, куда и как что складывать!
Они даже не удивились тому, что Миха носится вместе со всеми рыжей белкой туда-сюда, поглядывая на прежних приятелей с опаской и недоверием. Дед Гриша даже шикнул на деревенских, чтобы те, воспользовавшись моментом, когда машины уехали, не попытались забраться на штабеля досок:
– А ну брысь отсюда! Работать не хотите, а зевак нам не надо!
Деревенские уныло уселись на пригорке за покосившимися забором и с завистью смотрели, как под руководством старого плотника городские ребята первым делом поднимают над досками навес, затягивая его поверху брезентом. А потом с шутками и прибаутками идут через всю деревню к Мишкиной бабушке, Светлане Михайловне, которая зазвала всех работников к себе на обед со словами:
– Чего вам по домам-то лишний раз бегать!
Деревенские жители приветливо здоровались с «мастерами» и спрашивали, как идут дела и не нужна ли помощь. Мальчишки не смущались, а с удовольствием сообщали, что только начали, помощь пока не нужна, и они уж точно постараются на совесть, а не побыстрее, тяп-ляп.
Дед Гриша, разумеется, не составил им компанию, отобедав дома. Попробовал бы он огорчить любимую жену, которая с утра расстаралась на борщ, котлеты, салат и компот из сушёных яблок!
После обеда мальчишки пошли внутрь коровника наводить порядок, а дед Гриша принялся размечать краской торцы бруса под распил. Пока ребята по двое то махали лопатами, то таскали носилки, Санька, вооружившись ведром и тряпкой, отмывал замызганные окошки до блеска и заодно подсчитывал, где надо поменять или вставить стёкла. Мусор сносили в ближайший овраг прямо за коровником, а на грубо сколоченном наспех поддоне из горбыля оставляли всё, что ещё могло сгодиться: обрешётки от ламп, крышки от бидонов и прочую мелочь.
К вечеру все вымотались, как проклятые, но зато закончили самое главное: внутри периметра коровника остались только колонны, сложенные из кирпича, железные рамы для загонов и более-менее чистый бетонный пол.
– Хватит на сегодня, – заключил Григорий Иванович и предложил ребятам идти отдыхать. Те охотно согласились, а Санька с Михой ненадолго задержались чтобы отпросить его у деда к рыжему с ночёвкой. На самом деле, они хотели остаться в домике, и поэтому сам Мишка уже отпросился на обеде у своей бабушки.
– Ладно, только утром не проспите, а то обоих уволю! – пригрозил дед Гриша. Санька обрадованно кивнул, схватил Миху за руку, и они оба побежали догонять своих.
Но на мосту через речку их уже поджидали Толик с Витькой. Они перегородили им дорогу и ухмыльнулись:
– Ты иди, Санечка, – притворно-ласково разрешил Витька. – А нам тут со старым другом поговорить надо…
Миха съёжился и отпустил Санькину ладонь. Но тот замотал головой и неожиданно весело спросил:
– А если он не хочет с вами разговаривать, тогда что?
Толик сумрачно глянул на него и сообщил:
– Мы против тебя ничего не имеем, Санёк.
– А вот я имею, – вздохнул тот. – Много чего… Кто из вас шесты нам подпилил? Кто опять бабе Маше забор проломил, не вы же его чинили? Зачем вы ставни оторвали, которые мы вам перевесили?
Братья переглянулись и молча засопели.
– Эх вы! – в сердцах бросил Санька, потихоньку отпихивая Миху к перилам. – Мой дед ворота поставил, чтобы мы с вами в футбол играли. Мы вам плот свой подарили просто так… А вы что?
Братья насупились и отвели глаза.
А Санëк тотчас же толкнул Миху в плечо:
– Прыгай!
Они сиганули с моста солдатиком в реку и через несколько минут выбрались на тот берег, мокрые с головы до ног. До ближайшего забора от реки была пара шагов.
– Ну только попадись нам ещё раз! – заорал Витька сверху, сжимая кулаки.
– Никуда ты от нас не денешься! – поддержал его Толик.
Санька весело попрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из ушей:
– А если мы вас поймаем по одному и отлупим впятером? – ехидно прокричал он. Полюбовался на вытянутые физиономии деревенских и отряхнулся, как собака. И протянул рыжему руку:
– Ладно, Миха, пошли!
Тот охотно кивнул и взял его за руку:
– Спасибо, Санёк!
А потом глухо добавил:
– Только я всё равно на той стороне живу… Вы же не можете меня каждый раз за ручку водить!
Санёк посмотрел на рыжего снизу вверх так, как будто бы наоборот, глядел на малого ребёнка:
– Не трусь, Миха! Я с твоей бабушкой договорюсь, пока будешь ночевать у нас. А потом мы что-нибудь придумаем!
И потащил рыжего за руку через околицу к домику на дереве, где их уже дожидались трое Серёжек. В сумерках, при свете свечи, казалось, что с мальчишек льёт в три ручья.
– Что, дождь пошёл? – удивился Гуня, оглядывая их обоих. Он сидел на полу у печки в одних трусах, подобрав под себя ноги и подкидывая щепки в огонь.
– Не-а, – беззаботно ответил Санёк, раздеваясь догола и толкнув Миху в плечо:
– Снимай всё, сейчас посушим!
Тяпа усмехнулся и отвёл глаза, когда рыжий покраснел, но без слова подчинился, быстро снимая с себя и отдавая Филе всю свою мокрую одежду.
– И зачем это вы в реку полезли? – поинтересовался тот, пока развешивал по верёвкам трусы, майки и шорты.
Санька сердито дёрнул плечом и уселся к Тяпе на колени, обняв за шею рукой:
– Деревенские до нас с Михой докопались, – пожаловался он. – Поймали на мосту… Что нам делать было?
Филя сглотнул, быстро тронул рыжего за подбородок и развернул к свету. Тот покорно дал себя осмотреть и пробормотал:
– Да нет, Филька, никто нас даже пальцем не тронул…
– Не успел! – задорно уточнил Санёк, прильнув к Тяпе. – Мы с моста в реку сиганули и бегом сюда.
Тяпа молча погладил его по голове и прижал к себе. А Гуня посмотрел на рыжего, который стоял столбом посередине домика, прикрываясь ладошками, усмехнулся и кивнул Филе, поднимаясь:
– Не бойся, мы этого так не оставим!
Филя вздохнул, стащил с себя майку и надел на рыжего, чтобы тот не стеснялся. А потом опустился на пол сам и потянул его за собой:
– Иди сюда, Мишка, погрейся,
Тот молча кивнул, уселся к нему на колени и даже позволил накинуть на себя байковое одеяло. Его только сейчас ни с того, ни с сего начала бить запоздалая крупная дрожь.
– Проучить бы их всех четверых один раз, чтобы больше не лезли! – с неожиданной злостью заявил Гуня и звякнул кружками. – Пейте чай, пока горячий. А то простынете.
Он протянул обоим кружки и уставился в окно, обхватив себя руками.
– Вот придурки, не живётся им спокойно! – тихо произнёс Тяпа с досадой.
Санёк поёрзал у него на коленях с кружкой чая в руках, устраиваясь поудобнее, и попросил:
– Только Гришку с Пашкой не трогайте! Их и на мосту не было, и шесты не они нам испортили…
Миха отхлебнул из кружки и брякнул:
– Это я вам всё порчу. Жили без меня спокойно...
– Нет, – прошептал ему на ухо Филя, обнимая его со спины. – Не бери в голову, Миха. Ты тут не при чём…
Тяпа согласно кивнул:
– Всё равно, рано или поздно мы бы с ними поцапались. Такие уж это люди!
А Санёк добавил, жмурясь от ласковых Тяпиных рук, которые гладили его по спине:
– Рыжик, не говори глупостей. Ты наш братишка теперь, и тебе больше нечего бояться.
Он приоткрыл один глаз и лукаво добавил, глянув на Гуню и Филю:
– И стесняться – тоже.
Гуня усмехнулся, скинул с себя трусики и повесил рядом с мокрой одеждой на верёвку:
– Спать сегодня будем здесь, – полу утвердительно проговорил он, выкатывая диванный валик из угла. –  Все вместе. А утром позавтракаем и прямо отсюда на работу пойдём.
Он разлёгся нагишом на циновках, как у себя дома, заложив руки за голову на валик, и уставился в потолок. Будто так и надо.
Санёк тихонько засмеялся и переполз к нему под бочок. Миха искоса глядел, как Тяпа спокойно так же раздевается догола и ложится с Санькой рядом, обнимая и привлекая к себе. И молча встал и потянул с себя Филькину майку.
– Это необязательно, – сипло прошептал Филя, сбрасывая шорты вместе с трусами. Забрал у Михи одеяло, накинул его на остальных и снова повторил, не отводя глаз:
–Тебя никто не заставляет.
Миха кивнул, дождался, пока Филя заберётся под одеяло рядом с Гуней, и погасил свечу. Прошёл голышом в полумраке к печке, едва не наступая на босые ноги, торчащие из-под одеяла, присел на корточки и подкинул в печь два узеньких полешка. А потом обернулся к Филе, Гуне, Тяпе и Саньке и отчётливо произнёс:
– Спасибо, ребята! Вы лучшие братья на свете.
И забрался под одеяло, обняв Филю и прижавшись к нему боком так, что их скулы соприкоснулись, а ноги переплелись. У Фили вдруг перехватило дыхание, когда Михины ресницы коснулись его щеки, а мягкие ладошки обхватили его за спину и за шею, и он прошептал:
– Спокойной ночи, рыженький.
– Ага, – ответил тот тихонько. – Спасибо. Спокойной ночи, братишка. Ты самый любимый.
И Филька в первые в жизни почувствовал, что готов хоть умереть, лишь бы услышать эти слова ещё раз.

10.

Как и предсказывал Гуня, никому особо не влетело. Даже ему самому, хотя он и не успел предупредить бабку, что не будет ночевать дома, а останется с друзьями. Та только рукой махнула: «твои друзья, твоё дело» – и только попросила в следующий раз хотя бы спрашивать разрешения ради приличия.
– Нешто я не отпущу? – усмехнулась она. И тут же строго добавила:
– Но порядок должен быть!
Гуня с раскаяньем кивнул:
– Прости, ба! – и тут же улыбнулся:
– А сегодня – можно?
Та молча кивнула и пошла в дом. А Гуня усмехнулся и побрёл через свой двор к воротам, где его дожидались друзья. Они молча ему улыбнулись, когда он кивнул и показал большой палец, а потом зашагали с ним рядом через всю деревню.
У деревянного моста стоял Пал Палыч, поджидая своих работников, и нетерпеливо поглядывал на наручные часы.
– Мы не опоздали? –  осторожно поинтересовался Санька.
– И тебе доброе утро! – слегка сердито ответил Пал Палыч. И тут же расхохотался, когда мальчишки, не сговариваясь, поздоровались с ним хором:
– Здравствуйте!
– И вам не хворать, – смилостивился он. И ткнул пальцем в Филю и Тяпу:
– Вас тут вчера обыскались. Хорошо, Светлана Михайловна сказала, что вы давно уже спите…
Мальчишки кивнули, опустив глаза.
 – Ладно, пошли, – махнул рукой Пал Палыч. –  Вы уже большие, сами разберётесь.
По дороге он рассказывал, как дед Гриша сконструировал новую крышу и что именно предстоит сегодня сделать.
– Стропила поставить – дело нехитрое, просто тяжелое, – объяснял он. –  Это и за день управиться можно, если очень постараться… А вот под них положить брусья так, чтобы ровно было и ничего не провисло – это искусство, доложу я вам!
Он поднял прутик и нарисовал прямо на песке под ногами схему:
– Вот сами стропила, которые сверху опираются на бабки – короткие стойки посередине. Чтобы стропильные ноги не гуляли, их скрепляют между собой затяжками, а потом поддерживают подкосами и распорками. И всё это опирается на поперечный брус, который называется лежень. Таких лежней у нас будет двадцать четыре.
Мальчишки кивнули и подняли на него глаза:
– Ясно!
Пал Палыч критически оглядел их и сообщил:
– Нам сегодня хорошо бы хоть половину их поставить! Ну, как настроение?
Мальчишки переглянулись и показали большие пальцы: «Во!»
– Вот и хорошо! – обрадовался Пал Палыч. – Тогда давайте начинать, время дорого!
Но как мальчишки ни старались, до обеда они успели поднять и положить всего четыре бруса. Колонны, сложенные из кирпича в незапамятные времена, были немного разной высоты, а сам кирпич наверху крошится пальцами от сырости и старости.
– Придётся маленько подшаманить! – почесал затылок Пал Палыч. И послал старших мальчишек с вёдрами на речку за водой и песком. А когда те вернулись, вытащил из-под навеса бумажный мешок с серым порошком.
– Сыпьте сюда!
Гуня с Тяпой развели в железном корыте цемент, пока Филя колотил опалубки для самых гнилых колонн. А Санька с Михой тем временем натаскали камней со всего двора, чтобы подложить их под опоры.
Пал Палыч наравне со всеми и цемент мешал, подсказывая, когда сыпать песок и как лить воду, а потом залез на крышу и проверил, крепко ли стоят опалубки.
 А когда колонны были выровнены, махнул рукой, отпуская мальчишек на обед:
– Светлане Михайловне большой привет!
Мальчишки устало кивнули и пошли к Мишкиной бабушке. По дороге нарвали ей охапку колокольчиков, горицвета и ромашек, чтобы она не сильно ругалась.
Но Светлана Михайловна только потрепала повинную рыжую башку и вздохнула:
– Садитесь кушать, ребятки.
А букет поставила в стеклянную банку с водой посреди стола. И сама уселась рядом с ними, выспрашивая, как идёт работа и не нужно ли чего помочь.
– Спасибо, мы справимся, – отвечал Гуня. А за ним всё остальные вместе хором поблагодарили Мишкину бабушку за обед и не отказались от десятка бутербродов с сыром «на вынос». И тихо вышли, когда рыжий облапил Светлану Михайловну и что-то зашептал ей на ухо.
Через несколько минут Мишка выскочил к ним на двор с кринкой молока и радостно улыбающейся физиономией:
– Пошли! –  кивнул он, бережно неся молоко и рассказывая по дороге, как договорился с бабушкой насчёт своих ночных отлучек. И того, что теперь они смело могут на неё положиться: она их не выдаст никому, считая, что они сложили у озера себе шалаш и ночуют в нём.
– Опять соврал, – вздохнул Санька.
– Я же обещал, что никому не скажу про домик! – возразил рыжий чуть обиженно.
Тяпа примирительно проговорил:
– Рыжик, она у тебя просто мировая бабка! Я думаю, ей было можно сказать правду.
Гуня потёр переносицу и кивнул:
– Мог бы обсудить с нами сначала…
– Тогда бы и врать не пришлось, – упрямо закончил Санька. Он терпеть не мог никакой лжи, обмана, даже самой маленькой неправды или мелкой несправедливости.
Филя молча забрал у Мишки кринку, чтобы у того отдохнули руки, и улыбнулся ему: «не переживай!» Мишка благодарно тронул его за плечо и заглянул в глаза:
– Спасибо.
После обеда мальчишки исхитрились положить целых пять брусьев, пока не стало помаленьку смеркаться. Они бы и ещё с одним справились, но Пал Палыч посмотрел на часы и отправил их всех по домам.
Тяпа с Филей по дороге забежали к себе и отпросились на ночь. Остальные ждали их у калиток, на всякий случай поглядывая по сторонам. Но зареченские как сквозь землю провалились: ни смотреть не пришли, как они работают, ни на глаза не попадались.
– Странно это, – невольно подумал вслух Тяпа, выходя из дому с увесистым свёртком гостинцев.
– Что? – поинтересовался Гуня.
– Да я про деревенских пацанов. Всем вокруг интересно, что мы делаем, а им – хоть бы хны! –  объяснил тот. –  Что-то здесь не так.
Мальчишки дожидались, пока Филя долго и упорно разговаривал со своей бабулей, а потом выскочил на двор со слегка обиженным лицом:
– Вот ведь язва! – и сообщил остальным, что ему придётся с утра встать пораньше и натаскать его бабушке воды. Колодец у них был совсем плохой, вода стала мутной и желтоватой, и годилась разве что на полив грядок.
– Ладно, я тебе помогу, – поддержал его Миха, тронув за локоть. Филя улыбнулся ему и поправил на плече рюкзак:
– Она вообще-то хорошая, – сообщил он. – Тушёнки дала две банки и чаю горячего налила… Просто она считает, что «дети должны ночевать дома»!
Последнюю фразу он произнёс противным голосом, передразнивая.
– Мы уже не дети, – помотал головой Гуня. – Раз работаем, как взрослые.
И все согласно кивнули, даже Санька. А потом пошли к своему домику, болтая по дороге о всякой всячине. И только забравшись наверх, почувствовали, как устали.
Пока Миха растапливал печь, а Гуня готовил чай, Санька уже задремал у Тяпы на руках. И проснулся только тогда, когда Тяпа решил переложить его и раздеть.
– У меня все руки и ноги болят, – пожаловался он. – Как после тренировки!
– Терпи, Санёк, это тебе не физкультура в школе! – усмехнулся Гуня, укладываясь на пол.
– Зато мускулы будут такие, что все позавидуют!  – потрепал его по голове Тяпа и накрыл одеялом.
– Точно никто не голодный? – спросил Миха, разглядывая Филю в упор.
Филя молча покачал головой и вдруг понял, что и сам смотрит на Миху не так, как раньше. Не просто видит перед собой голого рыжего парня на корточках с жестяной кружкой в руках, а пытается разглядеть при свете свечи что-то такое, чего даже ясным днём не всегда заметишь.
Понять, какой он. Почувствовать то, что чувствует он. Поглядеть его глазами вокруг: на других, на себя самого. Принять его таким, какой он есть, со всеми его страхами, сомнениями и надеждами. Как себя самого. Как его, настоящего, живого и тёплого, смешного и грустного…
– Ложись спать, Рыжик, – сипло проговорил Филя, раздеваясь.
А потом обнял рыжего при тусклом свете печки и потёрся щекой об его скулу. Тот на мгновение замер, но через секунду охотно ответил ему тем же. И доверчиво уткнулся носом ему в плечо, отчего у Фили разлилось внутри радостное тепло, словно всё, наконец, стало так, как надо.

11.

С утра Филька поднялся раньше всех, выгреб потихоньку из печки золу и растопил её снова. Вскипятил воду и сделал две кружки чая. Нарезал сыр на бутерброды и сложил их на маленькую дощечку.
И вам время оглядывался на рыжую башку, сопевшую почти рядом с ним – только руку протяни и погладь. И он проснётся и посмотрит на него своими чудесными зелёными глазами. В которых тот же самый немой вопрос: «что с нами происходит, а?»
Ответ у Фили был, но он ему не нравился. Ведь Миха – не девчонка… Но даже пусть оно и так, что дальше? Через месяц они с Михой разъедутся по разным городам. И снова встретятся не раньше, чем через год. Если их обоих опять отправят на ваш лето сюда, в деревню…А если нет?
Филя вдруг представил себе на мгновение, что они с рыжим расстанутся навсегда и больше никогда не увидятся. На всю жизнь. И закусил губу, чувствуя, как сжимается твёрдым комочком его собственное сердце, будто ухнув в пропасть… А Миха? Каково будет ему?
«Нет, рыженький, я тебя не брошу!» – пообещал себе Филя и тут же ему стало стыдно за свою глупость... А что он сможет сделать? Письма ему писать? Звонить и говорить, что соскучился? А если у рыжего нет дома телефона? Или он переедет с мамой и не успеет сообщить ему новый адрес?
Филя закусил губу и помотал головой, отгоняя дурные мысли. Нет, всё не может быть так плохо, не должно быть никогда! Он может позвать рыжего к себе в гости на каникулы, со своей тёткой он уж как-нибудь договорится. Или приехать самому, если Михина мама будет не против.
А через год они встретятся снова, здесь, и им останется всего три года до тех пор, пока они оба не вырастут, и тогда … А что – «тогда»?
– Доброе утро, Филька, – протянул Миха, позёвывая и показывая розовый язычок и ровные мелкие зубки. – Ты чего там делаешь?
Филя улыбнулся и тихо ответил:
– Доброе утро, Рыжик. Завтрак нам с тобой готовлю... Давай, поднимайся! Только не шуми, пусть ребята поспят ещё.
Миха кивнул, потихоньку вылез из-под одеяла и без звука потянулся с хрустом в локтях. Посмотрел на мирно сопящих в обнимку Гуню, Тяпу и Санечку. А потом, совершенно уже не стесняясь, подошёл и опустился рядом с Филей на пол. Как был, голышом.
Филя, уже одетый в трусы и майку, протянул ему кружку с чаем и пододвинул досочку с бутербродами:
– Налетай, – предложил он и сам принялся за еду, отхлёбывая чай из кружки и поглядывая на Мишку со стороны. Точно стараясь запомнить всё, до мельчайших деталей.
У рыжего были белёсые брови и ресницы и озорные зелёные глаза. Гладкая матовая молочно-розовая кожа, как у девчонки, усыпанная разнокалиберными веснушками.  По щекам разливался лёгкий румянец, словно проступая из-под кожи, просвечивая её насквозь. Узкие, выступающие скулы, острый нос и маленький подбородок. Гибкая шея с маленьким кадыком и до смешного тонкие плечи и ключицы, как птичья кость. Ровная неширокая грудь с мелкими пуговками сосков и выступающими рёбрами. Плоский впалый животик с выступающим пупком. Бёдра, такие же узкие, как и плечи, и розовый завёрнутый поросячий хвостик в паху. Острые выступающие коленки и выпуклые косточки на лодыжках. Маленькие кисти и стопы с короткими ровными пальцами и небольшими ноготками. Смешные круглые пятки. Лесенка позвонков на спине, торчащих чуть ли не сквозь кожу.
Филя теперь мог бы нарисовать рыжего парня по памяти хоть на листочке блокнота, хоть на ростовом холсте. Он закрыл глаза и представил себе, что Миха сидит перед ним на подиуме, вот так же, нагишом, подобрав под себя одну ногу, а вторую согнув в колене и вы полставки в сторону.
– Ты красивый, – тихонько произнёс он, не открывая глаз. И услышал тихий и слегка смущённо-насмешливый ответ:
– Я рыжий. А рыжие всем нравятся... Уж не знаю, почему!
Филя посмотрел на Миху, который уже встал и натягивал на себя трусы. На его лице было слегка ироничное понимающее выражение, ничего общего не имеющее ни с грубым: «Чего вылупился?», ни с застенчивым: «Не смотри на меня так». Миха точно знал, почему он так на него таращится, и совсем не был против. Наоборот, надевая шорты и майку, рыжий будто нарочно проделывал это так, чтобы Филя полюбовался его тонкими руками с натянутыми струнками мускулов и ладной фигуркой.
Филя поймал себя на том, что нервно облизывает губы, глядя на рыжего снизу вверх.
– Я не все, – хрипло проговорил он. – И мне нравишься только ты.
У рыжего в глазах скакнули зелёные чёртики, и он без единого слова опустился перед ним на колени и погладил внешней стороной ладони его по щеке.
Филя выдохнул и отвёл взгляд в сторону… Лучше бы он этого не делал! Тяпа уже проснулся, открыл глаза и смотрел на них обоих со странным выражением на лице. То ли с досадой и сочувствием, то ли с упрёком и жалостью.
Филя вздохнул и тихонько спросил:
– Мы с Михой чуть пораньше выйдем, нам ещё воды надо бабке натаскать… Приготовишь сам завтрак, ладно?
У него было чёткое ощущение того, что он будто оправдывается за то, что оставляет друзей одних, чтобы побыть с Михой вдвоём. Тяпа еле заметно качнул головой и моргнул.
– Встретимся у моста, – предложил Филя и сказал Михе:
– Пойдём!
Тот охотно закивал, сначала Филе, потом Тяпе и полез вниз. Филя полез за ним и услышал тихий Тяпин голос:
– Осторожнее там.
Спускаясь вниз, Филя щурился от яркого солнца, пробивавшегося сквозь резную листву деревьев у озера, и буквально на ощупь перебирал босыми ногами верёвочные ступени.
Миха стоял у самых корней сосны и с удивлением разглядывал сложенные кучей ветки, которые Филя третьего дня срубил вокруг трубы и сбросил вниз. А потом вопросительно поднял на Филю глаза: «ты, что ли порядок наводил?»
– Нет, это не я, – помотал головой Филя. – Может, Санёк прибирался? – неуверенно предположил он.
Миха пожал плечами и оглянулся по сторонам. Наклонился, взял половину веток в охапку и потащил в сторону озера. Филя удивился, но забрал оставшиеся и последовал за ним. На самом краю тропинки у кустов во влажной глине старые собачьи следы закрывали свежие, человеческие. И обутые, и босые… Вот оно что!
Рыжий сбросил ветки прямо на них, словно наводя маленькую гать, да ещё и потоптался сверху, приминая. И кивнул, когда Филя рассыпал свою ношу чуть дальше, вдоль лужи у самого выхода тропинки на песок.
– Кстати, как ты нас нашёл тогда? – поинтересовался Филя, поворачиваясь к рыжему. Тот быстро проговорил:
– А я и не искал… Случайно напоролся.
Филя кивнул с облегчением, прогоняя нелепые мысли, и тронул его за плечо. Миха молча поймал его руку и притянул к себе, положив вторую ему на пояс. И несколько мгновений смотрел ему прямо в глаза, чуть не касаясь его носа своим.
– Я боюсь, – проговорил рыжий тихонько, – что всё это плохо кончится, – и приложился своей щекой к его, словно избегая прикосновения губами. Потому что Филя уже был и на это готов, прикрыв глаза и потянувшись к рыжему навстречу...
Пока не сообразил, что он только что собирался сделать: поцеловать парня! Вот этого самого, рыжего, и так зашуганного, стеснительного и запутавшегося во всём, как рыбина в сетях. Как будто ему и без этого приключений на свою задницу не хватает!
Филя перевёл дух и сипло попросил:
– Пойдём, Мишка, бабка ждёт!
Миха кивнул и отпустил его, слегка отстранившись. И молча двинулся с ним за руку к деревне, искоса поглядывая по сторонам, словно ожидая, что его прежние приятели выскочат вдруг из кустов с криком: «Ага, попались!»
Филя просто шёл рядом и смотрел на него так, будто понимал всё без слов. Вот ведь попался ему молчун, какого ещё поискать!
А он сам и так уже попался: на эти русые непослушные волосы, голубые внимательные глаза и упрямо поджатые губы. И на эту ладошку, что сжимает его пальцы, не стесняясь и не отпуская. И на босые ноги, что топают рядом, чуть ли не подпрыгивая от радости. Так попался, что никуда не денешься: не сбежишь же от самого себя?
Миха понимал, что он точно тянет Филю в сторону от его друзей к себе, и от этого чувствовал себя немного виноватым и не совсем честным ни с ними, ни с собой. Будто напросился на качелях покачаться без очереди, а сам пустил кого другого, кто их чуть не сломал…  Больше всего его смущало то, что и Филя был не только не против, но лез к нему сам с нежностью и заботой.  В первый раз Мишка ещё сделал вид, что просто уступает, но тут же себя выдал, ответив тем же. А Филя безо всякого стеснения готов был пойти и дальше, куда Миха даже боялся заглядывать!
– Не бойся, – быстро проговорил Филя, когда они подошли к его забору и увидели Филину бабушку, уже дожидавшуюся их на крыльце с огромным алюминиевым бидоном для молока. – Она только для виду сердится…  Доброе утро!
– Здравствуйте, Антонина Ивановна! – вежливо произнёс Мишка.
Та кивнула, поджав губы, и показала пальцем на веранду:
– Принесёте воды и приходите завтракать!
Филя переглянулся с Михой, хватаясь за ручку бидона и попросил:
– Лучше собери с собой, пожалуйста, чтобы нам не опаздывать!
И они потащили пустой бидон к колонке. Миха откинул крышку и держал за горловину, пока Филя раскачивал ручку, поднимая воду. Сначала в металлическое дно ударили первые звонкие капли, а за ними полилась широкая прямая струя.
Филя улыбнулся, когда из горловины полетели брызги, а рыжий переступил ногами, чтобы от них уклониться. И тут же отпустил ручку.
Вода не сразу остановилась, плеснув через край и омыв им ноги. Рыжий взвизгнул и засмеялся, глядя на Фильку, у которого даже слегка намокли шорты:
 – А скажут, что ты описался! – покатился со смеху Миха. Филя сделал сердитое лицо и сурово пригрозил:
– Я тебе сейчас бидон на голову вылью, и скажут, что ты опять одетым купался!
Миха потянул бидон за ручку и лукаво помотал головой:
– Не-а, не поднимешь!
Филя сурово взялся за обе ручки и с натугой оторвал полный бидон от земли. У него даже жилы на лбу вздулись и лицо покраснело.
Рыжий испуганно шлёпнул его по рукам:
– Брось, надорвёшься!
Филя усмехнулся и схватил его за руку, притянув к себе и обхватив сзади:
– Тогда внутрь с головой запихаю!
Миха, крутя головой, захохотал, якобы пытаясь выбраться из захвата, но Филя сцепил руки у него на животе, прижавшись грудью к его спине.
– Не выйдет! – простонал рыжий сквозь смех, обмякнув в его руках. – У меня плечи застрянут!
– Ничего, – негромко пообещал Филя. – Я смогу запихать что угодно куда угодно…  У меня к этому талант!
Рыжий фыркнул и вдруг покраснел.
– Отпусти, – севшим голосом вдруг попросил он. Ухватился за ручку бидона и сипло проговорил:
– Бери, а то опоздаем!
Филя смутился и взялся за другую ручку:
– Ладно, так и быть… Понесли!
И они потащили бидон к Филиной калитке, искоса поглядывая друг на друга. Занесли его по ступенькам на веранду и брякнули в угол, не обращая внимания на удивлённое лицо Филиной бабушки. А потом потянулись вдвоём за свёртком, что она приготовила для них, и начали снова дурачиться, перетягивая его друг к другу.
– А ну-ка прекратите! – строго потребовала она. Они разом кивнули и фыркнули: свёрток остался у Фили, а рыжий развёл руками и виновато посмотрел на Филину бабушку:
– Мы больше не будем, извините!
И они оба выбежали на деревенскую улицу и припустили со всех ног к мосту, кто быстрее. А там уже их поджидали Гуня с Санькой и Тяпой.
– Опаздываете! – с лёгким укором проговорил Гуня, оглядывая обоих с ног до головы.
– Мы больше так не будем! – в один голос сообщили запыхавшиеся и раскрасневшиеся мальчишки и прыснули смехом.
Тяпа с Гуней переглянулись, а Санёк строго-настрого напомнил:
– Дед сказал, что уволит сразу за опоздание!
Филя с Михой виновато развели руками и потопали за троими друзьями к коровнику. Целый день они пихались, толкались и посмеивались друг над другом, словно расшалившиеся несмышлёныши. А к вечеру, когда над лежнями поднялись стропила, и дед Гриша вместе с Пал Палычем спустились вниз, всё пятеро мальчишек почти без сил повалились прямо на траву:
– Мне даже не верится, что мы это сделали! – удивлённо пробормотал Гуня, глядя снизу вверх на почти готовую крышу.
– Ага, – коротко подтвердил Тяпа, разлёгшись рядом с ним и пристроив свою голову у него на животе. Санёк улыбнулся и привстал на локте над ними обоими:
– Без Рыжика мы бы ещё дня два ковырялись!
Всё согласно кивнули и посмотрели на Миху, который сидел, прислонившись спиной к спине Фили и смущённо опустил голову.
– Все молодцы, – проговорил Филя устало, откинув голову рыжему на плечо.
Миха придумал, как быстрее поставить стропила: сначала поднять всё наверх, а потом, пока ребята парами удерживали их с двух сторон, сам носился и прихватывал их с обеих сторон стяжками. Старики посмотрели на шустрого, как белка, рыжего парня с удивлением, но промолчали, а только пошли приколачивать подкосы один за другим.
Если бы они делали, как положено, все стропила по очереди, поднимая каждое наверх по отдельности, одно за другим, то, конечно, не успели бы и половины сделать. А теперь хребет крыши только и ждал, пока его завтра оденут деревянным настилом.
– Подъём, ударники! – скомандовал Пал Палыч, проходя мимо них и усмехаясь. – Дуйте по домам!
Те одновременно кивнули и переглянулись: до конца рабочего дня оставалось ещё не меньше часа!
– Идите, – разрешил дед Гриша. – Заслужили.
Санька неохотно слез с Тяпиного пуза, а тот убрал свою голову с Гуниного живота и осведомился:
– Купаться все пойдут? – и зачем-то посмотрел на Филю с Михой, точно ожидал от них другого ответа, чем короткое Гунино: «Да» – или удивлённое Санькино: «Спрашиваешь!»
– Ага, – ответил Миха, а Филя молча кивнул и уставился на Тяпу: «Что не так?» Тот пожал плечами и усмехнулся, отводя глаза.
– Огурчики притащишь? – спокойно поинтересовался у него Гуня. – А я картошку... Филя, с тебя чай.
Тот кивнул и толкнул Миху плечом:
– Пойдём?
– Нет, – твёрдо заявил Гуня. – Через мост только все вместе!
И все разом поднялись, потому что он так сказал: «вместе!». И пошли на свою сторону деревни, подождав только, пока рыжий заскочит к себе и предупредит Светлану Михайловну.
Пока они стояли у Михиной калитки – Филя с одной стороны, а всё остальные трое – с другой, повисло неловкое молчание. Санька подозрительно переводил взгляд с Тяпы на Гуню, а с того – на Филю, но ничего не спрашивал. Филя помалкивал, опустив глаза, а двое других смотрели в разные стороны, словно слегка повздорили. Наконец, рыжий выскочил довольный, умытый, переодетый и с пакетом в руках:
– Награда за ударный труд! – весело сообщил он и зашуршал пакетом.
– Что там? – полюбопытствовал Санёк, вытягивая шею.
– Конфеты! – страшным голосом сообщил Миха, и все дружно расхохотались. Даже Тяпа глянул на него с улыбкой и проговорил:
– Ну ты даёшь! – вместо того, чтобы спросить, что он так долго.
– Это не я, а бабушка дала, – тут же ответил рыжий. – Она ждёт не дождался, пока мы закончим. Хочет дояркой пойти, как раньше!
Они сунулись в пакет сразу все, сталкиваясь ладошками и вытягивая свою добычу пальцами. А потом пошли через мост, поглядывая по сторонам, а Гуня рассуждал на ходу, какое важное и нужное всем дело они делают:
– Если в деревне снова заработает коровник, то люди сюда снова поедут жить и работать! Зоотехник нужен? Конечно! Сено надо заготавливать на зиму? А то! Глядишь, и молодые приедут, и девчонки, наконец, появятся…
С девчонками в деревне была беда: то есть, теоретически, у обоих дедов, у Палыча и у Егорыча, были внучки – но одной едва исполнялось годиков пять или шесть, а другая уже закончила школу и больше не приезжала. И ту, и другую в последний раз видели здесь прошлым летом, да и то всего пару-тройку дней вместе с родителями.
Но когда Гуня мечтательно произнёс: «девчонки», Тяпа иронически хмыкнул и поглядел на Миху:
– Да уж, куда без них!
Миха похлопал глазами и неуверенно спросил:
– А чем тебе с нами-то плохо?
Санёк фыркнул и покрутил головой, а Тяпа терпеливо ответил:
– Нет, не плохо, а очень даже хорошо, когда есть настоящие друзья! А девчонки – это совсем другое дело!
Гуня неловко поинтересовался:
– У тебя что, девчонки никогда не было?
Миха помотал головой и выдавил:
– Нет.
Санька удивлённо похлопал глазами:
– И даже в классе твоём ни одна тебе не нравится? – бесхитростно спросил он.
Миха глянул на него и пробормотал:
– У меня нет девчонок в классе. Я в школе-интернате учусь, с математическим уклоном…Там одни пацаны!
Все удивились, а Гуня спросил:
– В смысле, ты там и живёшь, что ли? Не дома?
Миха кивнул и отвернулся.
– Мама умерла семь лет назад, – бесцветным голосом сообщил он. – А папа снова женился на тётеньке с двумя детьми. Мы с ними всё время ссорились и дрались, и меня отдали в интернат. Хотели сначала в кадетское училище, но я по здоровью не подошёл.
Он дёрнул плечом, когда Филя попытался его обнять, и грустно закончил:
– Потому что всем так лучше.
Это были явно не его собственные слова, а заученная фраза навроде «что и требовалось доказать.»
Тяпа помялся и сообщил:
– Подождите, я быстро – и, хлопнув калиткой, взбежал по ступенькам крыльца к себе.
Всё обступили Миху, а Филя положил первым руку ему на плечо. За ним – Гуня, а Санька схватил его за руку:
– Мне очень жалко, что у тебя так получилось!! – честно признался Санёк, глядя рыжему в глаза. Тот закусил губу и кивнул.
– А ты не пробовал поговорить со своим отцом, чтобы твои новые братья тебя не обижали? – спросил Гуня.
Миха вскинул на него глаза:
– Разве я сказал «братья»? Это были две девчонки, чуть постарше. И отец всегда говорил, что я, как мужчина, должен им во всём уступать… А я их просто ненавижу! Приехали, заняли мою комнату, и пока из дому не выжили, не успокоились!
В голосе его зазвенели злые слёзы.
Гуня покрутил головой и сжал молча пальцы на его ключице. Филя просто обнял рыжего за плечо. А Санька сердито произнёс:
– Значит, они просто дуры, вот и всё!
Миха неуверенно кивнул.
– А ты – хороший! – уверенно заявил Санька и улыбнулся.
Миха покраснел, глянул на Филю и ответил, опустив голову:
– Не всегда, – пробормотал он. И когда Тяпа вышел и махнул рукой, рыжий так и пошёл в обнимку с Филей до Гулькиной калитки молча. А потом заскочил вместе с Филей к тому домой, чтобы помочь собрать рюкзак. И пропал вместе с ним чуть ли не на четверть часа, пока они не вышли оба сердитые и недовольные, не глядя друг на друга.

12.

Тяпа быстро сложил костёр и оглянулся на Филю, который остался сидеть на поваленном дереве, не раздеваясь.
Гуня первым скинул с себя всё и плюхнулся в воду с громким воплем:
– Ух-ха!
Санёк с гиканьем весело помчался за ним, раздеваясь на ходу. А рыжий медленно снял шорты и майку и полез в воду в трусах. Нырнул пару раз и выбрался на камень обсыхать, усевшись спиной к берегу.
Тяпа свистнул:
– Филь, ты чего, купаться не будешь? Тогда посмотри за костром, пока я окунусь!
Филя неохотно кивнул, поднялся и подошёл к нему с понурым видом.
– Поругались? – тихонько спросил Тяпа, раздеваясь догола. И когда Филя молча дёрнул плечом, тронул его за локоть:
– Ничего, помиритесь!
Филя молча помотал головой: «нет!»
Тяпа вздохнул, потянул с Фили майку, не обращая никакого внимания на его сопротивление. А потом оглянулся в сторону реки и решительно стащил с него и шорты вместе с трусами:
– Обидел – извиняйся, обиделся – прости! –  проговорил он и шлёпнул Филю по голой попе, как маленького. И подтолкнул его в сторону реки:
– Иди!
Филя неуверенно обернулся на него и кивнул. А потом медленно зашёл в реку, нырнул с головой и выплыл у самого камня, на котором сидел рыжий. Чуть помедлил и взобрался на камень, садясь с ним рядом.
Тяпа смотрел на них, стоя по пояс в воде и не обращая внимания на визги Саньки и вопли Гуни, которые доносились с середины реки. И только когда Филина рука легла на плечо рыжего, вздохнул и нырнул в воду.
А когда он выбрался на берег, смыв с себя пот и усталость, Гуня с Санькой уже сидели у костра и ворочали в нм картошку, Филя отошёл к кусту, а рыжий ему помогал, наклоняя ветки и принимая готовые прутики.
Тяпа выдохнул и присел рядом с Гуней.
– Как успехи? –  поинтересовался он.
– Без тебя – не очень, – признался Гуня.
– Половину сожгли, а вторую – не допекли, – жалобно признался Санька. – Только ты не ругайся, ладно?
Тяпа потрепал его по голове и привлёк к себе.
– Не буду, – пообещал он. И постарался спасти из огня всё, что ещё можно было спасти.
– Спасибо, – ответил Гуня. – Ты просто волшебник!
Тяпа молча улыбался, не оборачиваясь.
Санька ткнулся носом ему в грудь и пробормотал:
– Спасибо, что помог им помириться.
– Ты очень переживал за них, – полу утвердительно проговорил Тяпа, не поднимая головы. –  А мне не хотелось, чтобы ты расстраивался…. Пришлось им немножко помочь.
Гуня хмыкнул и посмотрел через плечо назад:
– Только из-за Саньки? – иронично спросил он. –  А как же Филька?
Тяпа махнул рукой:
– Это его дело… Пусть хоть целуется со своим рыжим, лишь бы к Саньку не лез!
Санька округлил глаза:
– Филя не такой!
Тяпа молча погладил его по плечу.
– Ревнуешь? – усмехнулся Гуня.
– Ага, – спокойно признался Тяпа. – И это тоже. Я люблю Саньку, но просто, как брата. Безо всяких глупостей.
Санька обхватил его за шею руками и замер.
– А я за Фильку больше переживаю, – неожиданно ответил Гуня. – Вдруг рыжий уедет в свой интернат, и думать про него забудет?
Сзади послышались шаги по песку, и двое мальчишек с мокрыми, но счастливыми глазами подошли к костру. Миха тащил сосновый чурбачок, а Филя нёс пучок срезанных прутиков.
– Ну что, всё косточки нам перемыли? – немного натянуто спросил Филя.
– Держи, – рыжий отдал Тяпе дровину и уселся рядом с Гуней. Тот скосил глаза и хотел было спросить, где он трусы потерял, но рыжий его опередил:
– Если тебе неприятно, я могу уйти.
Гуня фыркнул и обнял его за плечо:
– Куда ты собрался, братишка? Один ночью в деревню? Ивановы будут очень рады тебя встретить!
Миха сглотнул и выдавил:
– Пусть! Я теперь ничего не боюсь.
Филя, который быстро нанизывая кусочки хлеба на прутики, вздрогнул и обернулся. Миха дёрнул ногой, но остался сидеть на месте, удерживаемый Гуней. А Тяпа вытянул шею и заглянул ему в глаза:
– Рыжий, мы своих не бросаем.
Миха молча кивнул.
Санька смотрел на ваш это грустными глазами, сидя у Тяпы на коленях и крутя головой.
– Ребята, – позвал он, – вы хорошие. Но то, что вы вместе – это неправильно…
Филя усмехнулся:
– Спасибо, Санёк! Но мы лучше знаем, что для нас правильно, а что – нет.
Тяпа хмыкнул, принимая от него хлеб на прутике и передавая Саньке. Тот молча слез с его коленей и уселся на песок перед костром, поворачивая хлебушек над огнём. Гуня кивнул Филе и тоже молча принялся вертеть свой кусочек хлеба между языков пламени.
И тогда рыжий выдал им всем по рукам:
– Что бы вы там себе не думали, всё не так! – воскликнул он. – Мы не целовались и ничего плохого не делали... Мы даже обнимаемся не чаще, чем Тяпа с Санькой!
У него даже голос сорвался. Тяпа встретился с ним глазами и тихо поинтересовался:
– Но ведь хочется, разве нет?
Филя чуть не подавился хлебушком.
– Ну, знаешь… – с досадой начал он. Но рыжий его перебил:
– Да, хочется! Но это никого не касается, кроме нас!
Филя посмотрел снизу вверх на опешившего Гуню, который торопливо убрал руку с Михиного плеча, и объяснил:
– Если мы друг друга любим, это не значит, что мы станем приставать ко всем остальным. Никто нам не нужен, кроме друг друга.
Санёк испуганно протянул:
– Никто-никто? А мы? –  и он обвёл глазами Тяпу с Гуней, словно ища поддержки.
Рыжий смущённо улыбнулся.
– Нет, Санёк, ты не понял! Мы хотим с вами дружить… А то, что у нас Филей – это другое. Как у тебя – твои девчонки.
Санёк растерянно кивнул и отвернулся.
– Я не понимаю! – чуть ли не со слезами пробормотал он. – Зачем вам это?
Филя с Михой переглянулись и в один голос ответили:
– Так получилось.
Гуня вздохнул и несмело потрепал Миху по рыжей башке.
– Я тоже не понимаю, – честно признал он. – Но вы всё равно мои друзья. И ты, Миха, и ты, Филя. И я за вас драться буду, если надо, и последним куском хлеба поделюсь.
Он улыбнулся, разломил свой поджаренный кусочек и отдал им по половинке.
Санька тоже улыбнулся, отломил кусочек от своего, встал и протянул Гуне.
– Спасибо, Санёк! – очень серьёзно ответил тот. И посмотрел на Тяпу. Тот молча пожал плечами и принял от Михи и Фили по кусочку, и с удовольствием ими захрустел.
– А про картошку-то мы забыли! – вдруг спохватился он. И принялся чистить чёрные комочки от твёрдой корочки.
– Где там наши огурчики? – тут же поинтересовался Гуня.
– И чай наливай! – весело подхватил Санёк.
Миха с Филей прыснули и полезли в рюкзак, пихаясь и толкаясь локтями. Словно ничего не изменилось, и они по-прежнему были просто друзьями, которые пришли вечером искупаться на речку и поболтать.
А потом они шли через перелесок вдоль озера – Тяпа с Гуней и Саньком спереди, а Миха с Филей – сзади, и зевали по дороге, как нанятые.
И его только подходя к берегу, почувствовали запах гари.

13.

Они стояли и молча смотрели, как на песке у самой воды догорают поломанные доски, небрежно сваленные кучей, как спички, высыпанные из коробка.
Домика на дереве больше не было.
Вместо него остались только два брёвна, прибитых к веткам металлическими стяжками, и раскиданные по всей поляне поломанные и перепорченные вещи. И помятая, сбитая наземь, жестяная крыша. Рядом лежали порезанные циновки и выпотрошенный диванный валик.
Санёк плакал, не стесняясь, в голос. А Миха и Филя молча обнимали и гладили его по голове. Тяпа уговаривал Гуню пойти по домам спать, а утром идти на работу. Он казался единственным спокойным человеком во всей компании.
Гуня молча крутил в руках помятый старенький примус, который, наверное, лет сорок простоял на полке в его сарае, всеми забытый и никому не нужный, а теперь и вовсе превратился в металлолом. И, размахнувшись, запулил его в озеро, точно камень.
– Ладно, – глухо ответил он Тяпе. – По домам. Завтра на работу. Потом всё остальное.
Тяпа махнул Михе с Филей, и все пошли обратно в деревню. На самом краю леса они, не сговариваясь, обернулись и посмотрели в ту сторону, где росла их сосна. Каждый точно видел маленькое квадратное окошко среди ветвей, сквозь которое лился неяркий жёлтый свет.
А потом посмотрели друг на друга и сдвинулись в кружок, обнявшись за плечи и упираясь лбами. Никакая считалка им была уже не нужна. У них отобрали дом, но их дружба от этого стала только крепче и сильнее.
Сначала они довели Миху и Филю до калитки, оставив ночевать вместе у Филиной бабушки. Потом Тяпа с Гуней доставили до дома Санечку. Тот молча вытер слёзы и махнул им рукой, не сказав ни слова. А потом Тяпа пожал Гуне руку и задержал его в своей:
– Серёжка, только прошу тебя, ничего один не предпринимай! –  с чувством попросил Тяпа, нарушая их общее правило: никогда не звать друг дружку по имени.
– Ладно, Серый, не волнуйся, – ответил тот. – Я спать пойду, обещаю.
Он обнял Тяпу и шепнул ему на ухо:
– Спасибо, братишка.
Тот улыбнулся, кивнул, и пошёл домой. И, несмотря ни на что, заснул сразу, как убитый. Без снов и кошмаров.
А когда проснулся утром, под окошком уже торчали две лохматых головы: одна русая, другая – рыжая.
– Привет, Серенький, – тихонько произнёс Филя.
–  Доброе утро, – поздоровался Миха.
Тяпа махнул им рукой:
– Заходите! Завтракать будете?
Мальчишки помотали головами:
– Нет, спасибо, мы уже!
– Мы не одни, с нами Санька!
Тяпа подошёл к окну в одних трусах и лёг грудью на подоконник:
– Привет, Санёк! – улыбнулся он и протянул ему руку. Тот с озорным видом уцепился за неë и, подтянувшись на ставнях, закинул босые ноги на подоконник:
– Оп-па!
Тяпа усмехнулся и затащил его в комнату.
– Может, хоть чаю попьёте? –  спросил он. Филя с Михой закивали, но лезть в окошко отказались и зашли через дверь.
Санька хозяйничал у него на кухне, как у себя дома: одним движением доставал из буфета чашки, а из шуфлядки – ложечки. И, хитро сощурившись, вопрошал:
– Точно не голодные? И даже от сырников откажетесь!? А-а, так я и знал!
– А где твоя бабушка? –  поинтересовался Филя.
– В церковь ушла, яблоки освящать, – хмыкнул Тяпа, искоса глянув на икону с лампадкой в красном углу. – Давайте, лопайте, и побежали!
Тут к нему в окошко стукнул Гуня:
– Выходи!
Тяпа крикнул ему, не вставая с места:
– Нет, это ты заходи!
И быстро поставил на стол его одну тарелку и чашку.
Гуня на мгновение замер в дверном проёме, оглядывая собравшуюся за столом компанию и рассмеялся:
– Вот вы где все, оказывается!
Перемазанный вареньем Санька кивнул, положил ему два сырника и налил чай. Гуня уселся напротив Тяпы и поблагодарил:
– Спасибо, Санечка!
После завтрака Филя и Миха быстро перемыли всю посуду в рукомойнике. Гуня вытирал её насухо и передавал Саньке, который расставлял всё по местам, пока Тяпа пошёл одеваться.
– Всё готовы? –  спросил он, оглядывая друзей. – Тогда пошли работать!
Они вышли на улицу, затворив калитку, и перешли мост, удивляясь тому, что деревня будто вымерла: никто не вышел ни посмотреть на них, ни пожелать хорошего дня, как обычно.
И, разумеется, наткнулись на старшего Иванова, Толика, у колонки, где тот набирал воду в ведро.
Гуня сразу нехорошо усмехнулся и широким шагом направился к нему. А Тяпа, отпустив Саньку, тут же бросился вдогонку:
– Стой, Гуня, давай с ним сначала хоть поговорим!
Филя вздохнул, погладил рыжего по плечу и пошёл вслед за друзьями. Молча, спокойно и всерьёз готовый к схватке. Он решил для себя сам, что никому не уступит право навешать этому деревенскому придурку так, чтобы на всю жизнь запомнил. Даже лучшим своим друзьям… Потому что со вчерашнего дня у него появилась для этого очень серьёзная причина.
В голове у Фильки вдруг всё разлеглось по полочкам и встало на свои места. Он даже удивился, насколько ему стало наплевать, побьют его сейчас или нет. Ему было просто интересно, чем это всё закончится.
Толик замер, когда увидел всех пятерых, но не бросил ведро и не убежал. Наоборот, осклабился в ухмылке:
– Что, пятеро на одного, да?
– Нет, – спокойно заявил Филя, подходя и сжимая кулаки. – Только я!
И не успели друзья ему и слова сказать, как Филя с разворота заехал Толику в глаз.  Тот охнул и взмахнул руками, но Филя спокойно пропустил пару тычков по рёбрам и по скуле, и второй раз ударил Иванова-старшего, теперь уже по губам, но так, что тот отлетел в сторону.
Толик сплюнул юшку и пробурчал:
– Боксёр, твою… – и получив третий раз, под дых, заткнулся.
Филя сразу будто успокоился, глядя, как Толик хватает воздух ртом, и ровным голосом посулил:
– Тронешь рыжего, убью.
И, отбросив хрипящего Толика в сторону, шагнул вперёд. По улице к ним бежал второй Иванов с разинутым ртом, только что не сзывая на помощь: «Наших бьют!» Но сообразив, что Тяпа и Гуня стоят в сторонке и сами смотрят на Фильку с удивлением и испугом, сбавил ход.
Филя поманил его рукой:
– Посмотрим, кто кого?
И сам пошёл Витьке навстречу. Иванов-младший криво усмехнулся, сжав кулаки.
– Брось, Филя, не надо! –  кажется, это был Гуня.
– Стой, Филька, прекрати! –  а это уже точно Тяпа.
А тот, чувствуя, как земля пружинит у него под ногами, шёл и смотрел прямо в глаза Витьке немигающим взглядом, как одержимый.
И тут второй Иванов, побледнев, пробормотал:
– Ладно, Филя, всё, я понял…
Но Филька будто ополоумел и уже не мог остановиться. Он словно сам смотрел на себя со стороны, как продолжает идти на Витьку, как тот отступает на шаг назад и разворачивается, чтобы сбежать, как его, Филькин, кулак догоняет Витькину спину и сбивает того с ног…
И пришёл в себя, только когда услышал над ухом пронзительный испуганный крик:
– Филька! Хватит!
Филя повернул голову и увидел перепуганное лицо Михи. Белое, хоть все веснушки пересчитывай…  И слез с Витьки, который валялся на траве, прикрыв голову руками.
– Прости, – смутился Филя. –  Я не хотел тебя пугать…
И протянул руку, чтобы погладить Миху по голове и успокоить. Но рыжий отшатнулся, потому что на Филиных руках была кровь.
Он посмотрел на свои разбитые костяшки пальцев и вздохнул, опустив голову. Рыжий взял его за плечо и потащил за собой к остальным. Те стояли за мостом на тропинке к коровнику, глядя на него исподлобья: и Гуня, и Тяпа. А Санька вообще на него не смотрел.
Филя оглянулся и увидел Соловьёвых, которые помогали Витьке подняться, с испугом посматривая в его сторону. И услышал голос над ухом:
– Из-за чего сыр-бор?
Дед Гриша подошёл незаметно, будто вырос из-под земли.
– Сергей, я тебя спрашиваю!
Филя насупился и опустил глаза.
– Деда, они наш домик разломали и сожгли! –  звенящим от слёз голосом сообщил Санёк. И сердито посмотрел по сторонам: «да, я помню, что это тайна, но теперь домика уже нет, а значит, и тайны – тоже!»
– Какой ещё домик? – удивился Григорий Иванович, и они наперебой стали рассказывать, пока шли к коровнику. И про гонку на плотах, и про встречу на мосту, и про вчерашнее.
Дед Гриша слушал, не перебивая, и поглядывал на мальчишек со странным выражением на лице: будто сочувствующим и слегка виноватым.
– Много лет назад, ещё до войны, деревня была не такая большая, – проговорил он. – Но зареченские мальчишки так и дрались с новодворскими, и проходу им не давали. Зареченских было трое, а новодворских – четверо…

14.

Гришка, Пашка и Васька сидели в засаде на деревьях и смотрели, как новодворские гуськом пробираются через камыши по берегу озера. Лица у тех были раскрашены чёрными и белыми полосками, а на головах болтались связанные полукругом перья.
Все четверо были вооружены самодельными луками, которые они держали наготове, и одеты только в трусики, слегка замаскированные пучками травы.
– Сай! – вскрикнул вдруг один из мальчишек, идущий самым первым, и всё остальные присели и замерли на месте, оглядываясь по сторонам. Тогда впередиидущий заложил стрелу на тетиву и сделал вид, что стреляет. Остальные тут же поднялись, будто проследили глазами полёт стрелы и дружно произнесли:
– Кой-йя!
Гришка засмеялся, зажимая рот рукой.
– Чего ты ржёшь? – тихонько спросил Васька, – Сейчас услышат тебя и, как ёжика, стрелами утыкают – будешь знать!
Пашка шикнул на них с соседнего дерева:
– Заткнитесь оба!
Все трое замолкли и затихли, каждый на свои месте. А шеренга «индейцев» продолжила свой путь, выбравшись на песчаный берег. Последний мальчишка сломал ветку с куста и тщательно затирал за собой следы.
Зареченские дождались, пока те скроются за кустами на краю песчаного пляжа, и слезли вниз.
– Надо выяснить, где у них штаб, – усмехаясь, проговорил Пашка.
– Вигвам, – уточнил Гришка. Он любил читать, и про индейцев – тоже. – Это тебе не казаки-разбойники.
– Зачем? – не понял Васька. Он был слегка трусоват и уже рисовал себе в воображении страшные картины шестов с человеческими скальпами и ободранными шкурами. Он читать ленился, но Гришка ему рассказывал достаточно, чтобы проникнуться всерьёз.
– Устроить им козу, – охотно отозвался Пашка, не вдаваясь в подробности. Третьего дня новодворские поймали его на речке, куда он отправился с утра порыбачить, и слегка отлупили. Обидно было то, что Пашке уже было тринадцать, а этим соплякам лет по одиннадцать. Зато их было четверо, и они дружно накинулись на него все вместе, с боевым улюлюканьем, хлопая себя ладошками по губам, как настоящие индейцы.
– Пфф, – фыркнул Гришка. – Вот ещё, придумал тоже – с мелюзгой связываться!
Пашка недовольно засопел и строго спросил:
– Григорий, ты мне друг или нет?
Гришка вздохнул и ответил:
– Да, я за тебя, Паша. Только всё это мне не нравится.
– И м-мне! – пискнул Васька. Когда он нервничал, то всегда начинал слегка заикаться.
Пашка помотал головой:
– Надо их один раз проучить, как следует. А то в следующий раз они тебе навешают или Васька отлупят…
Гришка неохотно кивнул:
– Ладно! Но учти, что бить я их не буду…
Пашка ухмыльнулся:
– Да и не надо! Мы их штаб… то есть, вигвам разгромим, луки поломаем, перья выкинем – и всё! А их самих даже пальцем не тронем! Мы же не дикари какие индейские, правда?
На том и порешили. Три дня они тайком выслеживали новодворских, и, наконец, выяснили, что вигвам у тех, похоже, был сложен на небольшом узком островке на той стороне озера, где начинались болота.
– Это что же, они каждый день по пять километров туда-сюда наматывают? – удивился Гришка, чуть ли не с уважением глядя на удаляющихся цепочкой вдоль берега «индейцев». Те возвращались в деревню, отмытые от боевой раскраски и переодетые в майки и закатанные до колен штаны.
Только что все четверо весело плескались в озере голышом, хохоча во всë горло и брызгаясь друг на дружку. А потом сидели на корточках у маленького костерка на берегу, обсыхая и поджаривая хлеб на тонких прутиках…
Гришке вдруг стало грустно и завидно этим беззаботным пацанам, от всей души заигравшимся в лесной глуши. Они и не подозревали, насколько хрупким окажется тот чудесный мирок, который они сами себе построили подальше от людей и поближе друг к дружке.
– Всё, ушли! –  прошептал Пашка, ухмыляясь. В глазах у него блеснули зелёные огоньки, точно его переполняли мстительная радость и жестокое любопытство кота, играющего с полу придушенной мышью. – Вперёд!
Они вышли втроём из засады и на мгновенье замерли, ослеплённые жёлтым низким августовским солнцем. В его свете островок казался сказочной страной с тонкими деревцами и остроконечными шалашами, проглядывающими сквозь ветки. Над одним из них торчал шест, украшенный разноцветными ленточками, а двое других были закрыты пологами из старых простыней.
Трое зареченских перешли по настеленной между островком и берегом длинной гати из тонких свежих сосновых стволов и вступили на чужую территорию. Маленькая полянка на островке была огорожена невысокими плетнями из сосновых веток, перевитых камышом, и украшенными еловыми шишками и маленькими пёрышками. Дорожка от гати к центру полянки была тщательно вытоптана, засыпана речным песочком и обложена камешками по краям, а ещё три такие же дорожки поменьше вели в разные стороны к шалашам.
Всё три вигвама были узкими и высокими. Сложенные из сосновых стволов с пушистыми ветками, они наверняка хорошо защищали и от ветра, и от дождя. Внутри того, что стоял посередине, вдоль стен стояли луки и стрелы из прутиков, а на полу, расчищенном от шишек и веток, лежал круглый старый потрёпанный коврик. С потолка на верёвке свисал отбеленный временем птичий череп, а на стенах кнопками были приколоты наивные детские рисунки карандашами. Трое охотников, с луками и поднятыми руками над поверженным медведем. Сидящий с закрытыми глазами индеец с оперением на голове и трубкой в руке. Двое человек с вязанками в руках напротив двоих со шкуркой и поникшей птицей…
В двух других вигвамах явно бывали гораздо чаще. Пол там был хорошо утоптан и застелен рваными плетёными циновками. В одном из шалашиков стояла старенькая корзинка без ручки, в которой лежали четверо оловянных солдатиков, деревянный волчок и линза от лупы, а в другом в небольшом ведёрке – маленький топорик, молоток, ножовка и коробка с гвоздями и проволокой.
Посередине между вигвамами был выложен плоскими камнями широкий круг, засыпанный песком и мелкой галькой. Из него торчало бревно с сидящим сверху плюшевым медведем с разноцветными глазами-пуговицами. Медведь смотрел на чужаков, посмевших вторгнуться на территорию его племени, с удивлённо-настороженным выражением на морде, точно не ожидал от них ничего хорошего.
Гришка на мгновение подумал, сколько труда стоило четверым мальчишкам обустроить себе это место, и ему стало жаль их неумелой старательной работы. Он провёл рукой по лысоватой плюшевой голове, словно заранее выпрашивая прощения за то, что его ждёт.
Пашка повалил бревно, кинул медведя сверху и высыпал в круг всё из корзины. А потом сорвал рисунки, смял их и достал спички.
– Ещё лучше! – страшным шёпотом заявил он. –  Просто спалим их вигвамы, и всё!
Гришка промолчал, отвернувшись в сторону, а Васька просто пожал плечами. Им обоим было как-то неловко и стыдно смотреть на то, как их приятель ломает шест с ленточками и выкладывает костерок в круге из камешков. А когда он начал раскачивать и разламывать вигвамы, Гришка будто очнулся и неуверенно проговорил:
– Может, не надо?
– Надо! – гаркнул разошедшийся Пашка. Словно не столько для него, сколько для себя.
Васька тоже старался не смотреть, как огонь пожирает глупые детские рисунки, а плюшевый мишка облезает на глазах с чадящим дымом и треском. Тем временем Пашка с красным потным лицом рубил топориком пополам тонкие стволы, из которых были сложены вигвамы, и подкидывал их в костёр, пока тот не начал лизать языками пламени ветки на соседних деревьях.
Только тогда он бросил в огонь молоток, топорик и ножовку, и хмуро проговорил:
– Пошли отсюда.
Когда они перешли гать, огонь перекинулся на соседние деревья, и те вспыхнули, как факелы. Пашка испуганно оглянулся на друзей, и те стали помогать ему, сдёргивая с гати тонкие сосновые стволы, чтобы не пожар не пошёл в лес. Они провозились с этим битый час, пока солнце совсем не село, а от деревьев на острове не остались только чёрные обгоревшие стволы.
Грязные, перепачканные с ног до головы, пропахшие гарью и потом, они вернулись в деревню, не сказав друг другу по дороге ни слова. И всю ночь Гришка снился сказочный остров с тонкими деревьями и остроконечными шалашами, залитый жёлтым вечерним солнцем. А утром его подушка оказалась мокрой от слёз.
Наутро, когда по деревне прошёл слух, что на озере ночью случился пожар и выгорел лесок на маленьком островке, виновников вычислили в два счёта. И драли, как сидоровых коз, не взирая на возраст. Не за то, что сломали детям сказку, а вразумляя, что лес чудом не подожгли.
А новодворские с тех пор обходили их стороной, даже не глядя в глаза, словно мимо пустого места. Никто уже и не помнил, отчего вышла их ссора с зареченскими, и кто был в чём виноват или первый начал…  Но сожжённого островка они не простили, словно там сгорел не только старый плюшевый медвежонок и глупые рисунки, а само их детство.

15.

Дед Гриша умолк, а мальчишки, сидевшие вокруг него прямо на траве, зашевелились и засыпали его вопросами:
– Вы так и не помирились?
– А вы с Пашкой и Васькой так до сих пор и дружите?
– А сам-то островок остался?
– Тебе он до сих пор снится, да? –  беззастенчиво спросил Санька своего деда.
Тот кивнул и ответил:
– Да, – сразу всем и на всё.
– А что было дальше, когда вы выросли? – тихонько поинтересовался Миха.
– Через несколько лет началась война, и все наши мальчишки ушли на фронт, – ответил Григорий Иванович. –И ни один из новодворских не вернулся домой.
Мальчишки замолчали, а Санька спросил:
– А как их звали?
– Я не помню, – ответил дед Гриша. –  Ни одного из них, даже в лицо. Их родные давно умерли или уехали отсюда, и спросить больше некого. И не перед кем извиниться.
Он встал и махнул рукой:
– Ладно, мы так целый день просидеть можем! А дело надо делать.
Санёк вскочил первым и обнял деда.
– У каждого в жизни бывают ошибки, правда? – зажмурившись, проговорил он. – Я думаю, в конце концов, те мальчишки простили вас или вообще об этом забыли…
Григорий Иванович поскрёб затылок и сказал, отводя глаза:
– Мы не забыли, все трое. Вот это и есть самое главное. Один разозлился, другой струсил, а третий промолчал, чтобы не спорить. И получилась у нас мерзкая дурацкая подлость.
Он обвёл смолкших и помрачневших мальчишек взглядом и усмехнулся:
– Давайте-ка, бегите на обед, а после примемся за работу!
Всё пятеро поднялись и пошли к Мишиной бабушке, притихшие и задумчивые. Филя с досадой растирал разбитые утром костяшки, а рыжий молча шёл с ним рядом, не поднимая головы. Тяпа с Гуней посматривали по сторонам, а Санёк пылил босыми ногами, пиная мелкие камешки.
– Давайте придумаем что-то другое, – наконец, изрёк он. – Чего ещё никто не делал…
Гуня усмехнулся:
– Полетим на воздушном шаре вокруг света?
Санька сердито стукнул его по плечу маленьким острым кулачком:
– Нет, нам на это времени не хватит! Через месяц мы разъедемся по домам, и привет до следующего лета!
Всё переглянулись и уныло согласились. Все, кроме Михи. Он искоса посмотрел на Филю и сказал тихонько:
– У меня есть одна идея, только она может вам не понравиться.
Тяпа улыбнулся:
– Рассказывай, Рыжик!
Тот выдохнул и проговорил:
– Я ещё не до конца её придумал…
Гуня хлопнул Миху по плечу:
– Так давай все вместе и подумаем!
– Нам нужно то, чего никто не сможет ни сломать, ни отобрать, – ответил рыжий, глядя исподлобья. – То, что останется с нами, когда мы разъедемся. Что-то одно на всех и для каждого.
Мальчишки обступили его кругом и положили по ладошке ему на плечи: Тяпа и Санька – с одной стороны, а Гуня и Филя – с другой. Не говоря ни слова, не перебивая, с надеждой, заранее согласные на всё, что он предложит.
А рыжий несмело улыбнулся и проговорил:
– Как у тех мальчишек-индейцев их племя, понимаете?
Все согласно кивнули.
– Но только что-то другое, своё, – закончил рыжий.
– А что? – полюбопытствовал Санька, вытягивая шею.
Рыжий развёл руками:
– Давайте вечером пойдём купаться, тогда и придумаем, ладно?
Все снова кивнули и молча пошли обедать.
Светлана Михайловна, если и удивилась тому, что сегодня мальчишки были совсем не разговорчивы и задумчивы, то не подала даже виду. А Миха то и дело шептал удивлённому Филе что-то на ухо, пока тот делал в блокноте одну зарисовку за другой. Все сгорали от любопытства, что они там придумали, но никто не лез к ним с расспросами: сказано – вечером, значит, вечером!
После обеда они торопливо колотили настил, выставляя между стропилами прогоны, но время тянулось так медленно, что крыша коровника была почти полностью готова ещё до заката.
На завтра оставалось сделать фронтоны и застелить лежни перекрытиями, сложив потолок. Да ещё, может быть, по мелочи вставить кое-где квадратики стёкол в наборные окна и зашить досками рамы для загонов.
Григорий Иванович обещал поставить крышу за неделю. Но мальчишки были уверены, что управятся и за четыре дня, если только ничего неожиданного не случится.
Когда вечером Миха вышел голый и мокрый после купания перед костром и спросил: «Вы готовы стать стаей волков?» – все остальные сначала открыли рты, а потом радостно заорали во всё горло: «Да-а-а!»
Мишка с довольным раскрасневшимся лицом покачал пальцем и проговорил с усмешкой:
– Нет, вы не поняли! Настоящей стаей. Мы будем охотиться и охранять границы своей территории. Спать на траве или под деревом и лопать лесные ягоды и орехи. А по ночам выть на луну… Все вместе!
Он выдержал паузу и хитро посмотрел на Филю:
– А самое главное – у нас будут маски и хвосты! Мы будем не просто бегать по лесу и пугать мелких зверюшек…  Мы станем волками-оборотнями: днём мы – обычные мальчишки, а ночью – дикая стая!
Все с воодушевлением затопали ногами и вскочили с поваленного дерева вокруг костра… Видел бы кто-нибудь, как загорелись у них глаза и заблестели зубы, наверняка, решил бы, что они сошли с ума. Но нет, пятеро голых мальчишек были готовы плясать вокруг костра, взявшись за руки, как какие-нибудь дикари-людоеды на острове в Тихом океане!
Ведь теперь они – стая!
Миха перевёл дух и закончил:
– Но есть два условия.
Все снова уставились на него.
– Пока мы волки, никто не говорит ни единого слова. Сказал слово – снимай маску и хвост, и до следующей ночи ты – не волк!
– А как же тогда общаться-то? – удивился Санёк.
Мишка хитро улыбнулся:
– Голосом, жестами и всем остальным! Можно визжать, скулить, рычать, тявкать. Можно ещё толкаться, лягаться и бороться. Можно даже немножко царапаться и кусаться… Только не очень сильно!
Все восторженно кивнули и посмотрели друг на друга: «слабо?»
– Не очень сильно, – повторил Мишка и дождался, пока все кивнут, соглашаясь. – И не драться друг с другом.
– А второе условие? – нетерпеливо спросил Санёк.
– Нам нужен вожак, которого все будут слушаться, – выдал Миха. – Беспрекословно. Даже если он неправ или не хочется, всё равно – делать так, как он скажет.
– Тяпа, – быстро назвал Санёк.
– Тяпа! – согласился Филя.
– Тяпа…– положил Гуня и посмотрел на Мишку.
– Тяпа? – рыжий посмотрел на самого старшего в их компании. Тот кивнул:
– Да.
И сразу стал как будто ещё старше и серьёзнее, словно принял на себя ответственность за всех и за каждого.
– Это всё? – тут же спросил Тяпа. Увесисто и строго, уже как старший не только по возрасту, но и по-другому – как вожак. – Или ты что-то ещё хочешь сказать, Рыжий Волк?
Миха широко улыбнулся и серьёзно кивнул:
– У нас будет мало времени, – предупредил он. – От заката солнца до полуночи, и с утра немножко, на рассвете.  
Мальчишки удивлённо открыли рты, а Санька тихонечко спросил:
– Почему?
Мишка усмехнулся:
– Людям надо когда-то спать, Волчонок!
Все усмехнулись и согласно закивали.
– Будем тренироваться днём, – заключил Тяпа. – Прямо с завтрашнего дня и начнём.
А Миха торопливо продолжал:
– Чтобы стать настоящей стаей, придётся постараться. Научиться разбирать следы и вытаптывать себе лёжку. Искать самим себе пропитание и загонять зверя. Прятаться от людей и собак и почувствовать себя настоящими волками. Сильными, смелыми, свободными… Но не злыми. Такими, какими никогда не стать людям!
Гуня кивнул и сказал:
– Это может выйти не сразу.
– Зато надолго хватит! – развеселился Санька.
– На всю жизнь, если получится, – подал голос Филя.
Рыжий посмотрел на него благодарными глазами и кивнул.
Они договорились начать через три дня, встретившись на закате под сосной за околицей. Уже с масками и хвостами. Филя обещал сделать их за пару дней из папье-маше и старой бабушкиной шубы из норки, отороченной мехом.
Напоследок, когда они затушили костёр, помочившись на него все вместе, и начали одеваться, Филя обнял рыжего при всех и потёрся своим носом об его. Нет, не поцеловал ни в губы, ни в щеку, но все смотрели на них, будто даже немножко завидуя.
И разошлись по домам, предвкушая завтрашнее окончание работы и новые приключения. Только Филя забежал домой на минуту, а потом пошёл провожать Мишку через мост к его бабушке. И, конечно, остался у него ночевать, чтобы заодно обсудить всякие важные вопросы... Или поиграть в шахматы – кто его знает!

16.

На следующий день они торопились закончить работу, будто кто их понукал и поторапливал. Но все дела шли, хоть убей, через пень-колоду. Сначала оборвалась одна из верёвок, при помощи которых талью поднимали наверх доски. Потом резак хрустнул и стал скакать с визгом по стеклу вместо того, чтобы ровно его резать. И наконец, в довершение всего, пошёл мелкий противный дождик, когда они уже почти закончили зашивать досками торцы крыши.
Под эту лавочку Гуня с Филей повздорили и чуть не поцапались. Когда очередная доска пошла накось, Филя начал выправлять один её торец, пока Гуня приколачивал её с другого конца, и тот слегка прищемил палец.
– Держи крепче! – сердито бросил он Филе, засунув злополучный палец в рот. – Ты же всё-таки парень, а не девчонка!
Филя моментально вспыхнул:
– Это ты смотри, куда что суёшь… парень!
Тяпа тут же отложил молоток и встал между ними:
– А ну быстро прекратили оба! – с металлическими нотками в голосе произнёс он. Будто зарычал.
Гуня и Филя поморгали, глянули друг на друга и опустили глаза.
– Прости, – первым проговорил Филя. – Больно было?
Гуня кивнул и, не поднимая глаз, произнёс:
– Я не хотел тебя обидеть. Извини, сорвалось.
Тяпа довольно кивнул, похлопал их обоих по плечам и вернулся к своей работе.
– Устали пацаны, – тихо сказал дед Гриша Пал Палычу, оглядываясь на мальчишек. Те сделали вид, что не услышали, и продолжали ритмично колотить молотками.
– Тогда, может, завтра выходной им объявим? – нехотя предположил Пал Палыч и развёл руками:
– Плакала наша премия!
Дед Гриша усмехнулся и спросил:
– А мы сами-то, Пашка, больше ни на что не годимся, что ли?
И полез первым на верхотуру с молотком и гвоздями. Пал Палыч крякнул и покрутил головой:
– Санёк! –  позвал он зычным голосом. –  Будь ласка, сгоняй до Василия Егорыча! Скажи, что он мне здесь очень нужен. Желательно, прямо сейчас.
Санька кивнул и побежал в деревню. А Пал Палыч скомандовал:
– Так, молодёжь, вы все молодцы, но на сегодня хватит! Дальше мы сами!
Мальчишки недоумённо воззрились на него, но послушно отложили молотки и киянки, и спустились вниз.
Пап Палыч показал глазами наверх, туда, где дед Гриша прилаживал раскосы:
– Это ему нужно даже больше, чем вам, – объяснил он. – Так что идите на обед, и на сегодня – все свободны!
Друзья вышли на двор, а рыжий остался выпрашивать белый строительный клей для масок. Его не было достаточно долго для того, Санёк успел вернуться и закричать:
– Он сказал, сейчас переоденется и сразу придёт!
– Хорошо, – кивнул ему Пал Палыч, пропустил в дверях довольного рыжего с банкой клея в руках, и поблагодарил:
– Спасибо.
Санёк с улыбкой кивнул и пошёл вместе со всеми остальными в деревню. У моста внизу сидели и рыбачили Соловьёвы. Неразлучные, как попугайчики.
– Привет, – махнул им рукой с края моста Санёк.
Те оглянулись наверх, сидя на самом краю берега бок о бок на замшелом камне, и отозвались:
– Привет, Санёк.
– Привет, малой…
Санёк заулыбался и от души пожелал:
– Ни чешуи, ни рыбы!
– К чёрту, – охотно ответил Пашка и несмело улыбнулся:
– Вы там скоро закончите?
Санёк пожал плечами:
– Думали, сегодня, – честно признался он. – Но деды решили доделать сами, а нас гулять отправили.
– Ясно, – ответил Пашка, и глянул на Саньку, точно хотел сказать что-то другое, но не посмел.
– Ты не думай, нас там не было, – подал вдруг голос Гришка. – Толик с Витькой звали, но мы не пошли…
Санёк кивнул. Ему от этого было не легче, но и злиться на Соловьёвых было не за что.
– Они совсем дурные стали, будто крыша поехала, – проговорил глухо Гришка, а Пашка молча кивнул и отвернулся.
– Мы теперь сами по себе, – сипло выдавил он. Было видно, что это ему далось нелегко.
Санёк снова кивнул, поискал глазами друзей, которые уже перешли мост и поджидали его у колонки, и неловко ответил:
– Мы не хотели, чтобы так получилось.
– Мы тоже, – в один голос вздохнули Соловьёвы. А Пашка негромко спросил:
– Миха с вами?
Санёк помедлил и ответил:
– Да, а что?
– Ничего, – смутился Пашка. А Гришка медленно произнёс:
– Ивановы до сих пор на него зуб точат.
Санёк вздохнул и покрутил головой:
– Идиоты! Филька их порвёт, как Тузик грелку, если что…
Соловьёвы молча кивнули, словно по старой привычке не хотели спорить или опять не договаривали.
– Ладно, я побежал! Пока! – бросил Санька и со всех ног понёсся вдогонку, только пятки по мосту застучали.
А когда догнал друзей у самой калитки Михиного дома, замахал рукой Тяпе:
– Постой, дело есть!
Тот удивился, но задержался у калитки.
Санёк поманил его к себе и шепнул на ухо:
– Соловьёвы сказали, чтобы мы за рыжим проглядывали.
Тот кивнул и потрепал его по голове:
– Не бойся, Санечка, мы его в обиду не дадим, – и тут же торопливо добавил:
– Филе ничего не говори!
Санька неохотно кивнул и поинтересовался:
– А если он сам спросит?
Тяпа усмехнулся:
– Скажи, что вожак запретил тебе болтать об этом, Волчонок.
Санька вздохнул и сказал:
– Хорошо, Большой Волк. Нельзя так нельзя, – и ускакал в дом. А Тяпа оглядел улицу, словно ожидал увидеть крадущихся посреди бела дня огородами охотников погонять их рыжего братца. Усмехнулся, покрутил головой и вошёл в дом, где все остальные мальчишки уже расселись за столом.
Мишка как раз выпрашивал у своей бабушки старые газеты:
– Нам надо такую штуку сделать, папье-маше называется, – объяснял он ребятам вполголоса, пока Светлана Михайловна ушла в кладовку. – Старая бумага рвётся в клочки и пропитывается сырым клеем. А потом из неё лепи, что хочешь… И когда клей высохнет, останется только покрасить!
– А чем красить будем? – поинтересовался Гуня.
– У меня гуашь есть, белая и чёрная, – сообщил Филя. – Целых две большущих банки! Если смешать, то как раз получится серый, любого оттенка…
– Надо только резинки найти, – кивнул Тяпа. – И проволочку какую-нибудь, для хвостов…
Светлана Михайловна вернулась с двумя большими пачками газет, перевязанных верёвками:
– Если не хватит, спросите у Семёновны и Егорыча. Они тоже всю жизнь газеты выписывали, –  сказала она.
– Спасибо огромное, Светлана Михайловна! – дружно в один голос ответили мальчишки с хитрыми улыбками на лицах. Та оглядела ребят и усмехнулась:
– На здоровье!
После обеда Санька и Миха пошли к Филе и битых два часа комкали и рвали старые газеты, а потом замачивали их в четыре тазиках. Гуня и Тяпа отправились по домам за резинками и проволокой, а сам Филя притащил с чердака изъеденную молью бабкину шубу и похвалился:
– Шесть хвостов, и все – разные!
И в самом деле, хвостики норки, украшавшие шубу, то ли от старости, то ли изначально немного отличались по цвету. Два серых, один с белой пушинкой на кончике, другой – со светлой каймой, третий был почти чёрным, четвёртый – слегка рыжеватым, пятый – тёмно-коричневым.
А шестой хвост был белёсым, почти белым. Когда Гуня вернулся с проволокой, то сразу взял белый хвост за кончик и погладил его, будто котёнка.
– Этот будет мой, – просто сказал он.
– Хорошо, Белый Волк, – улыбнулся подошедший с резинками Тяпа и посмотрел на Филю с Михой, которые косились на рыжий и коричневый хвосты:
– Забирайте! Будете Рыжим и Бурым, идёт?
– Идёт! – в один голос ответили оба и переглянулись со счастливыми улыбками, будто им подарили на день рождения то, о чём они мечтали всю жизнь.
– А можно мне вон тот, с белой пушинкой? – застенчиво попросил Санька. Тяпа кивнул и выбрал себе серый хвост с каймой. Не точно такой же, как у Саньки, но очень похожий.
– А чёрный – кому? – спросил Санька. – Нас же пятеро!
Тяпа взял в руки чёрный хвост, побаюкал его на весу и, глядя вверх, проговорил:
– Это будет наш тотем, – чуть ли не нараспев, произнёс он и пояснил:
– Символ племени.  Большой Чёрный Хвост.
И все посмотрели на него с уважением и странным трепетом в душе, словно от этих слов чёрный хвост норки со старой шубы обрёл величественную магическую силу.
Тяпа усмехнулся, глядя на притихших мальчишек, и проговорил:
– Ладно, раз с хвостами вопрос решён, перейдём к шкурам?
Всё удивлённо на него воззрились.
– Ну, не голышом же по лесу носиться… – первым догадался Гуня. – У меня штанов пара есть, старых тренировочных… Если по колено обрезать, выйдет самое то! Они когда-то чёрные были, но от стирки уже полиняли почти до серого.
Тяпа кивнул:
– И у меня тоже есть пара таких же…  Не побрезгуете? – он глянул на Филю с Михой. Те сначала замотали головами: «нет, не побрезгуем!» – а потом охотно закивали: «Да, давай!»
– Тогда хвосты пришьём прямо к ним, – заключил Тяпа и посмотрел на Санька. Тот смутился и проговорил, запинаясь:
– У меня старая пижамка есть, куртка полосатая, а штаны серенькие… Только под неё трусы одевать неудобно, натирают.
– А зачем волку трусы? –  фыркнул Гуня и засмеялся, а все облегчённо подхватили, даже Санька.
– В трусах лапу задирать неудобно! – с озорством пошутил рыжий, и они захохотали во всё горло, чувствуя странное возбуждение, словно и впрямь собирались такое проделать… А почему бы и нет?
– Ладно, братья-волки! – торжественно произнёс Тяпа. – Теперь давайте решим, как мы будем охотиться.
Гуня вопросительно посмотрел на него, а Санька опустил глаза и тихонько проговорил:
– Я лягушек есть сырьём не буду! – заявил он. – Мне их жалко.
Филя подавил смешок, толкнув рыжего под столом коленом. Тот пихнул его в ответ локтем и проговорил небрежно:
– Не хочешь – как хочешь… Нам больше достанется!
Санька сердито глянул на него и надул губу. Тяпа протянул руку и взлохматил ему волосы:
– Я предлагаю сделать схрон в лесу. И там оставлять нужные вещи, чтобы не носить с собой каждый раз.
Он усмехнулся и добавил:
– Например, огурчики и тушёнку.
Гуня улыбнулся и спросил:
– А морды и хвосты?
Санька отчаянно замотал головой:
– Нет! – он погладил белую пушинку и глянул на Тяпу жалобно:
– Это же мой хвостик, как я его оставлю?
– Я тоже с собой носить буду, а то вдруг кто-нибудь чужой найдёт и утащит? – согласился с ним Миха.
Филя молча кивнул. И тогда Тяпа положил ладонь на стол:
– Хвосты и морды всегда должны быть с нами, – просто сказал он. – Берегите их, нигде не оставляйте и не теряйте. Какие мы волки без них?
И все согласно кивнули, забрав каждый свой хвост с собой.

17.

Маски, которые сделали Филя с Михой, закрывали половину лица, оставляя снаружи лишь уши и кончик носа. У каждой волчьей морды был выступающий нос и свои собственные уши и выражение.
Филя начал раскрашивать их по сырому, добавляя то чуть-чуть коричневой, то оранжевой, то побольше белой краски из маленьких баночек. Он старательно подогнал каждую маску под лицо её будущего хозяина, прорезав отверстия для глаз и проколов дырочки под резинки.
Пока пять волчьих морд двое суток сохли на чердаке Филиного дома, Тяпа с Гуней обкорнали свои старые треники чуть ниже колена, подвернули и подшили. А потом приторочили к каждым штанам нужный хвост, вставив внутрь него мягкую гибкую проволочку и прикрутив к подшитым изнутри большим пуговицам.
А для Санькиной фланелевой пижамы пришлось придумать ремешок, иначе штаны сползали с его тощих бёдер под весом хвоста. Тонкий кожаный тренчик обернули верхним краем ткани и подшили, запустив внутрь, а проволочку зацепили за него, проколов пару дырок.
После обеда все пятеро уходили на край болота и учились выть. Поначалу получалось смешно, особенно – у Саньки с Михой. Рыжий и Волчонок словно соревновались, кто пронзительнее и жалобнее переплакает друг друга. Тяпа выл страшно, низко и грубо, словно предупреждая, что с Большим Волком шутки плохи. А у Гуни выходила монотонная заунывная волчья песня с переливами, словно Белому Волку было некуда деваться от скуки и тоски.
Филя переплюнул всех, с первого же раза издав леденящий душу дикий голодный вой, от которого просто кровь стыла в жилах. Если в лесу до этого и водилась какая-нибудь нечисть, то после соло Бурого Волка должна была б убежать прочь в ужасе, сверкая пятками!
А когда они завыли всё вместе, сначала словно соревнуясь друг с другом, а потом подхватывая и продолжая, точно оркестр, мелодия будто пришла сама собой. Она словно обещала что-то чудесное, невероятное, освобождая сердце и голову от мыслей и страхов, а душу – от обид и печалей.
В первый раз они чуть не сорвали голоса, пытаясь спеть вместе свою задушевную жуткую песню, от которой у них самих звенели головы и бежали мурашки по коже. И долго сидели на полянке поодиночке, на расстоянии протянутой руки – но никому и в голову не пришло ни сцепиться ладошками, ни обняться, ни даже слова вымолвить. Они молча смотрели друг на друга ошалевшими глазами – и не верили, что это правда произошло сейчас с ними и что они сделали это сами.
Они стали стаей. Как настоящие волки. Не просто пятеро мальчишек, неожиданно нашедших самых лучших друзей, а будто бы древние дикие жуткие существа, прожившие бок о бок тысячи лет, они смотрели друг на друга – и чувствовали, как их пробирает изнутри невероятное счастье долгожданной встречи.
А потом оглянулись вокруг и поняли, что мир изменился. Каждая травинка, каждый кустик и дерево стали вдруг такими понятными и знакомыми, такими родными и близкими, как никогда раньше. Глаз стал замечать мельчайшие движения: лёгкое колыхание каждого листика и упрямую жёсткость сосновых иголок, дрожание паутины на ветру и неугомонный топот муравьиной дорожки.
Солнце клонилось к закату, когда они пришли в себя, будто проснувшись. Гуня лежал посерёдке, на спине, уставившись в небо сквозь фигурное кружево сосновых крон и заложив руки за голову. Санька выбрался из Тяпиных объятий, в которых он пролежал будто целую вечность, и ошалело крутил головой. Сам Тяпа словно ещë дремал с открытыми глазами, разглядывая всё вокруг, будто видел в первый раз. А Миха с Филей лежали в обнимку, перепутавшись руками и ногами, и смотрели друг другу в глаза, не в силах оторваться.
Но когда Тяпа почти бесшумно встал и безмолвно поманил за собой, все без слова поднялись и пошли за своим вожаком по лесной тропинке, не чуя под собой ног. Каждый думал о своём, но при этом казалось, что он думает так громко, что другим это тоже слышно. А у самого края леса все вдруг замерли, словно переступая порог другого, настоящего мира, в котором жила и деревня, и соседний город, и даже, может быть, вся страна. И, не сговариваясь, оглянулись.
Лес, который остался сзади, был таким же живым существом, как и они сами. Он даже не прощался с ними, а просто оставался ждать, пока смешные маленькие человечки снова не придут поиграть с ним. Ведь он приготовил уже и ягоды, и грибы, будто накрыв на стол: угощайтесь! Он завёл себе всяких забавных зверюшек, от муравьёв до белок, чтобы люди глазели на них, а те – на людей. Он отрастил себе могучие сосны и мягкий пушистый мох, чтобы им любовались и удивлялись: откуда он такой взялся?
Всегда здесь был, испокон века. До войны, до городов и деревень, до людей, до всего – был просто лес. А теперь стал домом для стаи из пятерых волчат... Они переглянулись и поняли, что каждый вспомнил домик на дереве. Теперь он казался детской игрушкой, песчаным замком на берегу моря, то ли смытым прибоем, то ли растоптанным глупым злым соседским карапузом. Но ведь море, солнце и лето от этого никуда бы не делись, правда? И значит, лес вокруг них больше никуда не денется, прорастая своим травинками и сосновыми иголками насквозь всю их жизнь…
– Спасибо, Рыжий, что привёл нас сюда, – хрипло сказал Тяпа. – Всех нас.
А Миха весело кивнул, прошёлся колесом, и, чуть запыхавшись, ответил:
– Всегда пожалуйста!
И звонко чмокнул опешившего Филю в щеку, никого не стесняясь. Точно зная, что все остальные тоже готовы его расцеловать за то, что он сделал. Потому что никто даже не отвёл глаза.

18.

Они делали одно и то же день за днём, вечер за вечером, каждый раз по-разному, словно пробуя на вкус и так, и сяк всё, что приготовил им густой сосновый лес.
Они вставали на колени и нюхали следы возле лужи, пытаясь уловить хоть малую толику человеческого запаха между вязкого аромата глины и тягучего духа болотной воды. В луже отражалось низкое пасмурное небо, серое, местами белëсое, как подмоченная вата, и волчья морда с человеческими глазами.
От следа к следу они двигались по самому краю озера, заросшему осокой и камышом, к выступающему краю островка. Но на сам островок никогда не заходили: это была не их территория, а чужого племени, пусть даже обезлюдевшая и покинутая. Иногда ветер доносил с неё странные звуки: то в крике выпи чудился чей-то отчаянный плач, то в шелесте садящейся на озеро утки мерещился плеск воды под босыми ногами, то  в стрекоте сороки слышался беззаботный детский смех и короткие крики на чужом непонятном языке... Тогда они замирали на самом краю песка у вод озера и тихонько поскуливали от щемящей тоски по тому, что сюда никогда уже не вернётся. Влажный лёгкий ветерок приятно холодил голые загорелые до черноты спины, и только бледные отставленные пятки и поднятые ладошки проглядывали сквозь липкую тёмную грязь.
Они ползли на четвереньках с задранным хвостами, то гуськом друг за дружкой, то сбиваясь в кучу вокруг интересных находок. Любопытные носы втягивали вместе с воздухом вихрь разнообразных запахов и ароматов. Черничный куст, усыпанный чёрными бусинами ягод, сначала надо было обнюхать, а только потом начать осторожно скусывать ртом по одной ягодке, сплёвывая нечаянно попавшие в рот листья. Перезрелую землянику, горькую и водянистую, можно было просто слизнуть языком. Жёлтый зонтик лисички во мху пах так вкусно и ярко, что невозможно было удержаться от того, чтобы не попробовать, как сочная свежая мякоть гриба заскрипит на зубах...
Они с удивлением обнаруживали, что чем чаще и дольше они суют носы в кусты и мох, тем больше всяких разных оттенков ароматов им удаётся различить. Зверобой и мята, горицвет и кофейник, даже мыльник и медуница – всё пахло по-своему, так сильно и опьяняюще, что хотелось попробовать на зуб всю эту ажурную красоту листочков и соцветий.
Они слизывали с сосен капельки свежей прозрачной смолы, пахучей и вязкой, обжигающей язык терпкой горечью, от которой в голове вдруг возникала кристальная ясность. Они жевали заячью капусту, мелкую и кисленькую, а потом заедали её покрасневшими капельками брусники, кислой до невозможности – так что листочек заячьей капусты после неë казался сладким.
Один раз они подняли то ли глухаря, то ли тетерева: большая птица взвилась чуть ли не из-под ног и, шумно хлопая крыльями, с криком стала уводить их подальше от своего гнезда. Раздвинув носами кусты, они обнаружили крапчатые пятнистые яйца на круглой подстилке во мху, но не посмели даже сделать шаг в их сторону, не то что понюхать, потому что боялись, что птица не вернётся в гнездо, почуяв чужой запах.
В другой раз на опушку вышел громадный лось с ветвистыми рогами и долго смотрел на них своими карими умными глазами, словно пытался понять, кто они и что здесь делают. А потом наклонил голову и ударил копытом, будто здороваясь и признавая за своих. Он был не просто большим, а огромным, этот лось-великан, будто и впрямь – хозяин всего леса вместе с озером и болотами вокруг. Но когда они ответили ему нестройным хором, лось лишь насмешливо фыркнул и степенно двинулся дальше, оставляя их гадать, что он имел в виду.
Рыжие белки пугливо прятались от них, взмывая свечками по стволам, а толстый полосатоносый барсук подслеповато щурился и, посапывая, воротил от них нос, как старый дядюшка, немного уже не в себе, не узнающий собственных родных.
Лес был полон живности, занятой своими делами, совершенно не обращая на них никакого внимания. Все, от маленького муравьишки, несущего свою соломинку, до кукушки, голосящей на всю округу, точно не замечали их, позволяя делать всё, что душе угодно.
Белый волк обожал валяться на спине, выправив свой хвост между ног, и тереться лопатками об узловатые корни, раскинув всё четыре лапы и поскуливая от удовольствия.
Большой волк всегда был настороже, словно стоял в дозоре, охраняя мелкого непоседливого Волчонка, который вечно крутился у него под ногами. А тот постоянно влипал то в одну, то в другую историю: то уколет нос, пытаясь понюхать пробегающего мимо по своим делам ëжика, то отломит хвост любопытной ящерке и принесëт его, ещё тёплый и шевелящийся, в зубах и сплюнет перед вожаком, как самую настоящую добычу, то об камень ушибëтся до крови, когда бежит, не глядя себе под ноги...
Но вожак терпеливо зализывал все его ранки и ссадины, выдёргивал у Волчонка из пасти всякую гадость и  учил осторожно обходить змей, даже таких неядовитых и некусачих, как безногая ящерица-веретеница. И, вытоптав себе лёжку, ждал, пока мелкий заберётся к нему между грудью и лапами и прижмётся спиной... «Придёт серенький волчок и уложит под бочок».
Бурый и Рыжий всё время были вместе, рядом, словно приросли друг другу и игрались, как маленькие переярки: то боролись, то толкали и отпихивали друг дружку в шутку от куста голубики, то сидели бок о бок на берегу ручья, не издавая ни звука и не отрывая глаз от текущей прозрачной воды. Но по первому зову вожака неслись со всех лап к нему, как бы не казалось со стороны, что они заняты вылизыванием друг друга до того, что не видят и не слышат ничего вокруг. А то вдруг ни с того, ни с чего затевали вдвоём дразнить и тормошить Белого волка, пока тот не начинал отбрыкиваться и нехотя огрызаться на них.
А потом они собирались всё в круг на полянке. Садились на корточки. Пропускали руки между колен, упираясь ладонями в землю. Выгибали спину,  задирая голову. И пели хором о Большом Чёрном Волке, шкура которого усыпана маленькими светящимися искорками, чей жёлтый глаз следит за ними сверху, то распахнутый настежь, то чуть приоткрытый или полу спрятанный в бледных бровях облаков.
Вожак начинал, а остальные подхватывали, один за другим. Это было чудесно и захватывающе, невероятно возбуждающе и умиротворяюще, когда от дрожания звука в горле по всему телу бежали мурашки,  от затылка до копчика, и сладко ломило в паху.
Потом вожак снимал маску и штаны, и голый парень шёл к потайному дуплу за человеческой одеждой. Раздавал её всем по очереди, и только потом одевался сам, пока другие разжигали костёр и сворачивали в скатки свои волчьи шкуры. Гуня обычно обходился одними трусами, а Филя и Миха сидели голышом до самого конца, пока не доедалась тушëнка и не допивались последние капли чая из термоса. И только потом натягивали на себя одежду и шли за Тяпой гуськом обратно в деревню, не забыв залить тлеющие угли  вместе со всеми тёплыми струйками.
Одно и то же, день за днём, вечер за вечером, почти целый месяц подряд, пока они были одной стаей.

19.

Они шли вдоль берега озера по мокрому песку, осторожно ступая след в след. Пятеро  полуголых пацанов, в одних только серых штанах и масках, почти бесшумно крались вдоль берега на полусогнутых ногах, чуть ли не вприсядку, оглядываясь по сторонам и принюхиааясь, как самые настоящие волки.
«Тпрррру!» – рыкнул вдруг Белый, который шёл впереди, остановился и прислушался. На опушке леса, за лодочной станцией, слышны были странные звуки, будто огромный дятел долбил по дереву.
«Уаау?»  – тихонечко подал голос сзади Волчонок. Мол, что случилось?
Бурый и Рыжий замерли на месте, пытаясь разобрать, откуда доносится звук. Потом Большой Волк молча показал  головой : «Туда» – и всё пятеро, крадучись, двинулись мимо лодочной станции к опушке.
Стук прекратился, но вместо него тут же послышался визг пилы, вгрызающейся в дерево. Вожак стаи на ходу гавкнул негромко на Белого, чтобы тот не ломился по сухим веткам, как слон, а крался потихонечку, как все. Тот привычно огрызнулся, но стал стараться двигаться потише.
Бурый и Рыжий короткими перебежками между кустами бесшумно пересекли опушку и замерли, спрятавшись за деревьями. Выглянули каждый из-за своего ствола – и тут же попрятались обратно. А потом махнули лапами остальным: «давайте сюда!»
Белый и Большой Волк подкрались сзади и положили им лапы на спины. Они уже сообразили, что происходит, но им было интересно: кто это решил восстановить их домик на дереве и зачем?
Рыжий дёрнул плечом и обернулся к Белому, который слишком сильно налёг на него со спины, и молча кивнул. Бурый, наоборот, терпеливо ждал, чуть согнувшись, пока вожак стаи насмотрится на то, как идёт строительство, выглядывая из-за его плеча.
Волчонок просто спрятался за дерево и стоял спиной к полянке, на которой когда-то вырос их домик. Словно даже смотреть в ту сторону не хотел.
Белобрысые Гришка с Пашкой обшивали свежими досками стены, отпиливая по месту лишнее и тихонько переговариваясь между собой:
– Давай следующую!
– Может, сначала подровняем?
– Потом отпилим сразу обе!
– А дед Гриша сказал, что надо ставить одну за другой!
– Ну ладно, давай ножовку…
Человеческая речь казалась всей стае глухой и невнятной, словно невольное бормотание во сне. Нужно было сделать усилие над собой, чтобы звуки стали складываться в слова, а слова – в предложения, обретая смысл, в который ещё нужно было проникнуть…  В стае всё было по-другому: они просто чувствовали друг друга, даже на расстоянии, словно соприкасаясь боками, и по биению сердца под рёбрами другого всей своей кожей ощущали, что у того творится внутри.
Слова им были просто не нужны. Разве что иногда они фыркали, визжали, тявкали или даже рычали друг на друга. А иногда даже облизывали друг дружке носы от полноты чувств, как маленькие щенки, поскуливая от радости и удовольствия. Они тёрлись друг о друга боками и теряли голову от тянущего возбуждения, которое охватывало их с ног до головы, скользкое и дразнящее, как щекотка… Как это выразить человеческим языком, они не знали. Да и не пытались.
Большой Волк дунул Бурому в ухо, и они оба, махнув  хвостами остальным, отползли в сторону озера. А там расселись за лодочной станцией прямо на песок на выплатке среди камышей и молча уставились друг на друга. «Дед Гриша сказал».
Соловьёвы, не спросив никого, строили заново домик на их дереве по его проекту, из новых досок, оставшихся после ремонта коровника.
Сам коровник, отмытый и приведённый в порядок, ждал только электромонтёра, который подведёт к нему свет, и зоотехника. Ну, и конечно, самих коров и работников из соседней деревни, но это уже осенью. К тому времени городским мальчишкам придётся разъехаться по домам.
Всем даже заплатили за работу, не исключая ни Саньку, ни Миху, хотя изначально Григорий Иванович договаривался на четверых помощников. Правда, без премии, но по двадцать рублей! За коровником пришлось сломать и возвести заново сеновал, а на скотном дворе поставить дощатый туалет и навес для машин, забирающих молоко в город.
Но на этот раз дед Гриша заявил, что «дурацкое дело нехитрое» – и нанял себе в подручные обоих Соловьёвых, чтобы те разобрали старый сарай, вынесли в овраг груду обломков, а потом подчистили каждый верешок. А те и рады были стараться, лишь бы их к делу пристроили…
Не просто так дед Гриша взял этих двоих белобрысых деревенских парней себе в помощники. Он не иначе, как заранее всё просчитал: и то, что друзья его внука подустали, хотя приехали на лето отдыхать, а не работать; и то, что учиться они к нему, на самом-то деле, приходили со вполне конкретной целью. И то, что оба Соловьёвых не участвовали в ночном погроме, а после того перестали водиться с Ивановыми и не знали, куда себя деть и чем заняться.
Дед Гриша был умница: он и внука хотел утешить, и друзей его отблагодарить, и другим ребятам дать возможность исправиться и сделать что-то хорошее…  Единственное, о чём он не подозревал, так это о том, что городские мальчишки нашли себе новое развлечение, и домик на дереве был им уже не нужен так же, как и собранные в начале лета плоты или футбольные ворота на пустыре.
Тяпа протянул руку вперёд ладонью вверх, и все остальные нехотя сложили по одной ладошке на неё. Все понимали, что надо бы поговорить, но для этого им пришлось бы выйти из стаи и снова стать просто обыкновенными ребятами. А потом ждать вечера и заката, чтобы обратиться снова… Таков был уговор.
Но безмолвное согласие, скреплённое ладошками, оставшееся между ними ещё из той, доволчьей, простой человеческой жизни, будто бы не считалось ни за разговор, ни за нарушение правил игры. Как не считалось больше и то, что Бурый и Рыжий порой замирают, уставившись друг другу в глаза, словно не могут наглядеться. И отдыхают после пробежки, обнявшись, хотя все остальные, даже Волчонок, вытаптывают себе свою собственную лёжку под деревом.
А что они делают вместе, уединяясь ото всех, вообще никого больше не касалось. Не лижутся при всех, ну и ладно! Всё равно, всем им скоро придётся расстаться, как минимум, на год.
И от этой мысли, упрямо вертевшейся в голове, всей стае хотелось выть на пять голосов так жалобно и тоскливо, что у них получалось по-настоящему, по-волчьи, сообща.
Но каждый закат от этого становился в сто раз прекраснее. И каждая ягодка, слизанная с ладошки другого, была вкуснее. А ночная пробежка по лесу вызывала в каждом странное возбуждение и неуёмную радость оттого, что сейчас они вместе, одна стая, и этого точно никто и никогда у них не отберёт.
Да, скоро они вырастут, детство закончится, начнётся взрослая серьёзная жизнь – но стая останется. И даже если только во сне они всё так же будут бежать по ночному лесу в своих раскрашенных масках из папье-маше и штанах с задранным вверх хвостами, обрезанными со старой шубы – это будет значить только одно.
Что внутри они всё те же братья-волки. И если каждому из них тогда захочется завыть, снова созывая своих братьев – пусть, это лучше, чем выть от одиночества, скуки и тоски!
А домик на дереве пусть остаётся этим двоим белобрысым пацанам. Им жить здесь дальше, может быть, всю жизнь. У них тоже может его получиться своя сказка и своя стая.
Тяпа хлопнул второй ладошкой сверху, и всё сразу убрали руки. Бесшумно поднялись и, не оборачиваясь, потрусили вдоль озера к дальнему краю, где когда-то был островок. Дел было ещё много, а времени – мало. Лето кончалось прямо у них на глазах.

20.

«АУУУУАААУУУУАААУУУУУУ!»
«ООООООУУУУУУУУУУУУОООО!!!»
«УУУУУУУООООООООУУУУУУУУУУ...»
«УУАААОООАААОООООООООУУУУУ!»
«Ууууауауауауауу…»
Они сидели на полянке возле костра, скинув маски и вглядываясь в лица друг друга, раскрасневшиеся от бега и тепла от огня. Им оставалось быть вместе всего три дня, потом лето заканчивалось и начиналась осень, учёба и город.
Полная луна висела у них над головой, такая же далёкая и непостижимая, как будущее время, уже наступавшее им на пятки.
Сегодня на них наткнулись на краю озера деды, пришедшие на ранней зорьке порыбачить. Все трое вышли прямо на них, одетых в маски и штаны с хвостами, бредущих босиком с голым торсом по зябкой росистой траве среди низкого белого тумана, который стелился по земле от озера.
Дед Гриша издал странный звук, цокнув языком, и уставился на пятеро тощих фигурок, выступивших навстречу из белёсой мглы. Пал Палыч сначала испуганно махнул рукой, будто отгонял призраков из своего прошлого: «чур меня, чур!» – а потом пригляделся и с облегчением расхохотался мелким противным смешком. А Василий Егорович начал вдруг хватать воздух ртом, словно рыба на песке, и трясти головой, пока дед Гриша строго не крикнул:
– Это что вы такое удумали, а?
Но стая не споткнулась на ровном месте, не застыла от испуга и даже не разбежалась в разные стороны. Нет, все пятеро продолжали идти, как шли, молча, на расстоянии вытянутой руки друг от друга, наискосок пересекая тропинку перед напуганными взрослыми людьми.
Они не отвечали, не оправдались, не объясняли ничего, а просто шли вперёд, чуть поёживаясь от зябкого утренника. Тихо, на мягких лапах, будто не замечая никого вокруг. И скрылись в тумане так же неожиданно, как появились.
Они шли на ручей, где в прошлой человеческой жизни мальчик Серёжа воспитывал в себе характер, стоя по щиколотку в ледяной воде. Теперь Большой Волк вёл стаю на водопой, и та послушно шла за ним, предвкушая крупную холодную дрожь от ледяных капель на языке и кристально чистую воду без вкуса и запаха, льющуюся внутрь тёплого живого тела. До ломоты в зубах и съёжившегося улиткой паха. До крупной весёлой дрожи в локтях и коленках. До ошалелых глаз и одеревеневших губ.
Это было невероятно прекрасно. Они уже попробовали, и им понравилось.
Но когда они вернулись обратно, в деревню, человеческий мир восстал против них, словно они перешли какую-то грань, отделявшую игру от скверной выходки. Хорошо, что они успели спрятать маски и хвосты под мостиком через ручей, иначе их точно отобрали бы, и в лучшем случае – просто сожгли. Хорошо, что они позавтракали в лесу, потому что их оставили без обеда и ужина. Хорошо, что они замёрзли по дороге, и напоследок сбились в тесный клубок, согревая друг дружку своими телами, пока тёрлись и обнимались, не помня самих себя от счастья быть одной стаей.
Потому что всех их посадили поодиночке под домашний арест и начали допытываться с пристрастием, что за дурацкую игру они себе придумали.
И, наверно, они были отчасти правы. Мальчишки уже доигрались, представляя себя волками, до того, что вчера Белый всерьёз зарычал на Бурого, предлагая тому помериться силой. И тот охотно раззявил пасть: «А ну, давай, попробуй!» А когда вожак тут же гавкнул на обоих, чтобы они заткнулись, те переглянулись и накинулись на него вдвоём.
Большой Волк отлупил их обоих прямо на глазах опешившего Рыжего и Волчонка. И даже покусал Белого до синяков на плечах, а Бурому нечаянно заехал коленом по яйцам так, что тот откатился в сторону и завыл от боли.
От продолжения драки, которая могла неизвестно чем закончиться, всех спас глупый маленький Волчонок, который снял маску и штаны и бросил их под дерево с криком:
– Я так больше не играю!
И уселся голышом прямо на мокрый мох, тихонько рыдая и размазывая слёзы по щекам.
За ним снял маску и штаны Рыжий. Он смотрел на Бурого с сочувствием, но словно боялся к тому даже подойти.
– Я тоже, – проговорил он. – Это не по правилам! Мы же договаривались, что не будем драться между собой!
Он присел рядом с Санькой и обнял его за плечо, стараясь не глядеть на остальных. И долго гладил плачущего мальчишку по голове, нашёптывая на ухо и заглядывая в глаза, пока тот не успокоился…
Белый волк подошёл к Бурому, всё ещё постанывающему от боли, скинул маску и подал руку Филе:
– Прости, братишка.
Тот кивнул, закусив губу и отпустил свой пах, за который непроизвольно держался. Маска с него слетела сама и валялась на земле мордой вниз. Филя уцепился за руку Гуни, но не затем, чтобы подняться, а наоборот – заставляя того присесть рядом. Гуня протянул руку и осторожно погладил его там, куда бы ни за что даже не прикоснулся при других обстоятельствах.
– Очень больно? – сочувственно спросил он, глянув исподлобья Фильке в глаза. – Потерпи, сейчас пройдёт!
И Филя со слезами на глазах кивнул и накрыл его руку своей.
Большой волк тоже снял маску и с раскаяньем пробормотал:
– Простите, ребята, не знаю, что на меня вдруг нашло…
Гуня похлопал по земле рядом с собой, приглашая сесть рядом, и неуверенно произнёс:
– Наверно, мы заигрались.
Тяпа неловко кивнул и опустился рядом с ним. Оглянулся на Саньку с Михой, отвëл глаза и погладил Гуню по плечу, где темнели следы от его укусов:
– Прости.
Гуня поймал его ладонь и крепко сжал:
– Ты всё правильно сделал, – примирительно проговорил он. – Хуже было бы, если бы мы с Филькой накинулись друг на друга…
Санька осторожно снял с себя Михину руку и подошёл к Тяпе, заглядывая с лёгким испугом ему в лицо:
– С нами что-то не то происходит! – торопливо проговорил он. – Я теперь немножко тебя боюсь, понимаешь? А это неправильно! Ты же мой брат, и должен любить тебя, а не бояться… Мы как будто одичали!
Тяпа кивнул.
– Это всё лес, – сквозь силу проговорил он. – Наверное, он решил показать нам, что значит быть настоящими дикими волками.
Он встал и пошёл к дуплу, где они оставили свою человеческую одежду, и бросил на ходу, не оборачиваясь:
– Но мы же всё-таки люди!
Рыжий вздохнул и помог ему раздать остальным одежду.
– Да, – согласился он. – Главное – это не забывать никогда, что мы люди.
Тогда они разошлись по домам, уверенные, что вряд ли в ближайшее время соберутся ещё раз надеть маски. Но этим же вечером, не сговариваясь, собрались под сосной на околице. И стая снова помчалась в лес, чтобы повыть на луну и побегать вместе, обходя свою территорию.
Желание свободы и единства оказалось сильнее всяких разумных доводов.
И утром они собрались снова точно так же, не думая, что попадутся.
На обеде в церковь приехал отец Антоний на своём велосипеде. Ему сказали, что случилось, и он поспешил по ребятам, взяв с собой требник, чтобы отчитывать отроков от одержимости. Но те даже не отводили глаза, глядя на его пассы, и на этот раз не отказывались с ним разговаривать. Честно отвечали на все его осторожные расспросы, как на духу. А Санька и вовсе выложил всё с самого начала, от гонки на плотах до сожжённого домика, не вдаваясь в подробности, и добавил:
–  А что нам было делать, если они нас всё время задирают? Ждать, пока поодиночке отлупят, что ли?
Отец Антоний на всякий случай окропил их святой водой и развёл руками:
– Это уже не по моей части, – признался он. –  Глупая, конечно, затея, но, по сути, безобидная. Мальчишкам же всегда нужна своя команда, стая или ватага… Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало!
Деды поразмыслили и согласились, что им показалось невесть что на ровном месте. К вечеру домашний арест был снят, чтобы не портить ребятне последние летние денёчки. Но с условием, что эту глупую игру они прекратят.
– Тогда давайте, пацаны, сами завтра с утра на рыбалку пойдём? – с невинными глазами предложил Гуня, когда они вечером собрались у Фили дома под присмотром старших. – Например, к мостику через ручей…
Все понимающе усмехнулись и кивнули, соглашаясь. А с утра, только закинув удочки, слазали под мостик, надели маски и хвосты – и помчались по лесу. Рыбалка рыбалкой, а своего они, всё равно, не упустят. Тем более, что Соловьёвы, прослышав об их стае, напросились с ними вместе – оленями. У них даже рога были, пускай и неказистые, поломанные лосиные, с чердака, где всякая рухлядь валяется.
Но бегали они хорошо, стая их еле догнала на краю озера, почти под самым домиком. Там они сняли маски и, не сговариваясь, посмотрели наверх. Домик стал шире за счёт пристроенного сбоку навесного балкончика из настеленных вдоль него досок с перилами, и они даже согласились зайти в гости и посмотреть.
Соловьёвы подошли к делу основательно: соорудили в домике двухэтажную кровать и маленький столик у окна. А печку-буржуйку они притащили свою, взамен утопленной Ивановыми в озере.
Тяпа выглянул в окно, которое выходило на озеро, и потрепал проникшего к нему Саньку по голове:
– Здорово, правда?
Тот осторожно кивнул и отвернулся.
– Наш домик мне больше нравился, – честно признался он. Только так тихо, чтобы другие не услышали и не обиделись.
– Мне тоже, – грустно ответил за Тяпу Гуня. – В нём было так уютно, правда?
Филя и Миха промолчали на пару, глянув друг дружке в глаза. Для них тот домик был куда большим, чем просто место, где все собирались впятером.
Соловьёвы не расслышали, о чём болтали пятеро ребят в серых штанах с хвостами, но, видимо, догадались и слегка виновато спросили:
– Чай будете?
Тяпа улыбнулся и покачал головой:
– Нет, спасибо, ребята! У вас получился отличный дом. Берегите его, ладно?
Гришка с Пашкой даже порозовели от похвалы и смущённо заулыбались.
– Приезжайте на следующий год, – попросил Пашка. – Мячик погоняем, на плотах походим…
– Оленями побегаем, – подмигнул Гришка, и все немножко грустно засмеялись.
Миха протянул им обе руки:
– Мы постараемся, – почти пообещал он. И услышал, как снаружи хрустнули ветки.
Тяпа с Гуней переглянулись и выскочили на балкон.
– Никого, – удивлённо протянул Гуня, осматриваясь. Рядом с ним тут же нарисовались Филька и Миха, а Санька с Соловьёвыми выглянули в широкое окно.
– Ага, попались! – Витька Иванов вышел из кустов с фотоаппаратом в руках и защёлкал затвором. – Теперь не отмажетесь!
Мальчишки прыснули и замахали масками и руками:
– Давай ещё!
– Снимай, не бойся!
– Фотки не забудь прислать! – завопил Санька из окошка.
И все дружно расхохотались, глядя на опешившего фотографа, который несмело улыбнулся и махнул им рукой в ответ.

1998