Стимул

В ванной между счётчиками и выпуском для стиральной машинки на потайной полочке обнаружился белый силиконовый искусственный половой член и почти выжатый до конца тюбик интимной смазки. 

Васенька брезгливо взял сначала одно, потом другое двумя пальцами и с омерзением уронил в чёрный полиэтиленовый пакет. Там уже лежала ржавая бритва со сменными лезвиями, нижняя вставная челюсть и растрёпанный помазок с остатками засохшего крема для бритья. 

«Ну, деда, вот этого я от тебя никак не ожидал!»

Хорошо, он надел резиновые перчатки перед тем, как начать разбирать вещи в ванной. Любопытно, что ещё может найтись на антресолях или в бельевом шкафу. Васенька живо представил себе всякие безобразия и покраснел до корней волос. 

«Этого ещё не хватало!»

Васенька сплюнул в ванну, пламенеющую бурыми потёками, и невольно глянул в облупившееся зеркало над раковиной. Рыжая патлатая морда, усыпанная веснушками, нос картошкой, широкие скулы, узкие капризные губы и маленькие ярко-синие глазки. Вот ведь рожа, как у детской куклы «Антошка.» Спасибо родителям, постарались! Его собственная физиономия отражала презрение и жалость к самому себе. Теперь ему выпала судьба жить в квартире старого педика, мыться в его ванной и спать на его диване… А куда ты денешься, внучек? 

Ваську передёрнуло. 

«Диван выкину, – решил Васенька. –  Ванну менять дорого, отмою с белизной и хлоркой.»

И отправил в тот же чёрный мешок всё с полочки, без разбора, от шампуней до растрескавшейся куска хозяйственного мыла. Нафиг всё, чем старый пердун пользовался при жизни! Мало ли, что ему в голову могло взбрести. 

Алюминиевый таз и стиральная доска в пакет не влезали и пока заняли место в прихожей, рядом со шкафчиком и полочкой из ванной. «Покрашу стены и потолок водоотталкивающей краской, а на пол положу резиновый коврик,» – прикинул Васенька. И всё, можно на первое время не париться. А со следующей получки или стипендии взять новый нормальный шкафчик с полками. 

Покончив с ванной, Васенька развернул второй пакет и нацелился на кухню. В стиральной машине обнаружились заплесневелые носки и трусы вместе с вафельным полотенцем. Васенька вздохнул и, зажмурившись, извлёк их рукой, натянув резиновую перчатку чуть не до локтя. 

«Спасибо, деда, за ещё один приятный сюрприз,» – тоскливо подумал он, сидя на корточках и обозревая кухонный гарнитур и забрызганную жиром плиту. А потом налил в стиралку полбанки белизны и запустил её в режиме «Сильное загрязнение.» Ему вдруг захотелось помыть руки и заодно прополоскать рот и нос, чтобы убрать тошнотворный привкус и запах полусгнившего белья. 

«Хорошо, что хоть не дома помер, а в больнице. Пролежал бы здесь неделю, пришлось бы полы снимать и обои до голых стен обдирать,» – с облегчением подумал Васенька и принялся за работу. 

Через два часа на кухне остались только кухонный столик, отмытая до блеска эмалированная плита и стиральная машинка, урчащая по второму кругу пеной и водой. Да ещё раковина и неубиваемая, перекрашенная сто раз табуретка с дыркой посередине сиденья. Если не думать о том, как старик мог её использовать…

Васенька шлёпнул себя по лбу, чтобы унять разыгравшееся воображение. Попробует-ка лучше он представить себе деда престарелым ловеласом, которого неожиданно хватил кондратий и преждевременная импотенция! Бабу всё ещё хочется, а нечем. Поэтому искусственный член, да-а… Но придумать такое объяснение – это одно, а заставить себя в него поверить – совсем другое. 

Васенька снова вздохнул и пошёл разбирать единственную комнатушку в доставшейся ему по наследству квартире. Других претендентов не было и не предвиделось: бабка померла от пневмонии с десяток лет тому назад, да и с чего бы деду оставлять ей своё жильё, если они развелись с ней ещё до рождения сына! А с тех пор, как его сын, отец Васеньки, повторил подвиг челюскинцев, уйдя дрейфовать на льдине в открытое море на зимней рыбалке, прошло уже лет пять. Но Водопьянов за ним не прилетел, и канул родитель Васеньки в Лету, только его и видели. Васькина мать тогда только перекрестилась и даже слезы не уронила, потому как последние годы муженёк её начал попивать водочку и поколачивать её по пьяной лавочке. Но, к несчастью, наслаждаться вольной жизнью весёлой вдовы ей пришлось недолго: через год у неё обнаружили онкологию, а ещё через два года мытарств по больницам, лучевой и химиотерапии она сама была рада умереть, лишь бы больше не мучиться. 

Так Васенька остался один-одинёшенек на всём белом свете, если не считать родной сестры и почти затерявшегося в столице деда, не подававшего о себе добрую четверть века никаких вестей. С тех пор, как тот перестал платить алименты на своего отпрыска, дальнейшей судьбой своего половозрелого сына он не интересовался вовсе. А на отправленную по выкопанному в бабкиных телефонных книжках адресу телеграмму по поводу преждевременной предполагаемой кончины наследника скупо ответил, что не приедет на похороны. Не видит смысла. Тела же нет.

Однако на прощании со своей невесткой дед неожиданно появился. Внук Васенька на всякий случай известил и его, и обеих маминых подружек детства, давно разъехавшихся кто куда. Подружки не приехали, а вот дед явился в чёрном морском кителе с орденскими планками, седой, сухой и страшно красивый. Орлиный профиль, крючковатый нос, огромные уши с торчащими седыми волосками, морщинистая шея и узловатые, скрюченные подагрой, пальцы делали его похожим на облезлого старого грифа. Дед просто позвонил в их дверь, за которой сестра уже строила планы на переезд с однокомнатной съёмной квартиры, где жила с мужем и двумя детьми, в родительскую трёхкомнатную. 

Если бы сестрёнка хотя бы поинтересовалась из вежливости, что по этому поводу думает старший брат, тот бы спокойно ответил: «Да, конечно, заезжай и живи! Это же твой родной дом» – и в семье был бы мир и порядок, как при матери. Но та с порога потребовала от брата сдать ключи и выметаться, пока её муж не спустил его с лестницы.

Васенька офигел от такой наглости, но делать было нечего: он выписался весной от матери, чтобы получить общежитие, а лет ему было уже не восемнадцать, и никаких прав он здесь больше не имел. Родители всё собирались приватизировать жильё, да руки у них так и не дошли. Зато сестра, которая умудрилась прописать обеих своих дочек-близнецов к матери, праздновала поминки, как победу, с особым удовольствием чуть ли не ежеминутно намекая братцу, чтобы он тут особо не рассиживался. Чай, не дома. 

Дед смотрел на всё это безобразие спокойно и даже с любопытством. А после поминок потащил Васеньку к нотариусу, где оформил на внука завещание, отписав ему свою квартиру единолично после своей кончины. 

–  Ну ты и падаль, – расстроилась сестра, когда Васенька по настоятельной просьбе деда дал ей ознакомиться с документом. –  Обхитрил сестрёнку? Отсосал себе самые сливочки, да? Ну ничего, братик! Я ведь тоже внучка и наследница! Я этого так не оставлю, будь уверен. 

Васенька вздохнул и решил, что больше ноги его здесь не будет ни в каком случае. Забрал свои вещи из секретера – папины наручные часы-компас, любимый с детства жестяной калейдоскоп с разноцветными стёклышками и лупу от фотоувеличителя – и бросил сестре в сердцах напоследок:

–  Знал бы, что ты такой вырастешь, не стал бы тебя из речки вытаскивать! 

Та скрестила руки на груди и с усмешкой заявила, что теперь уже поздно её топить, как кутёнка, а в суд она на него непременно подаст, как только дед помрёт. И отсудит всё, что сможет, потому что у неё – дети. Совершенно не стесняясь присутствующего при этом разговоре, собственно, самого деда. 

– Ну ты вся в мать, – вздохнул дед и потащил Васеньку к тому же самому нотариусу оформлять дарственную. 

–  Надеюсь, ты не выгонишь меня из своего собственного дома, – фыркнул он, ставя подпись.

Васенька покраснел и замотал головой. 

– Живи хоть сто лет, – пробормотал он смущённо. – У меня общага есть.  

Он не ожидал от совершенно незнакомого ему человека такой щедрости. И добавил, запинаясь:

–  Ты на внучку свою не серчай. Она вся на нервах, мамка же умерла. И потом, она же о дочках своих думает, а не для себя самой старается. 

Дед покрутил головой и с неожиданной теплотой произнёс:

–  Не зря тебя Васькой назвали. 

И объяснил:

– Это я настоял. Все хотели, чтобы ты был Артурчиком или Эдиком. Ну, на худой конец, Павликом или Фёдором. И только я был за Васю. За тебя. 

Васенька ошарашенно покивал, представляя себе, что бы из него выросло под другим именем – и неловко поинтересовался, а в честь кого, собственно, он его получил. 

– Был к меня друг Василий, – ясными глазами улыбнулся дед. – Самый лучший парень на земле. –  И добавил, нахмурившись:

–  Как брат он мне был. Жалко, что умер совсем молодым. Я до сих пор по нему скучаю. 

Тогда Васенька осёкся, боясь разбередить дедову память расспросами о его друге, чьё имя ему досталось. А потом пару раз вспоминал было, да откладывал на потом: «позже спрошу, не горит!» И вот – сгорело всё, чего он никогда не узнает, в печи крематория. Вместе с парадной морской формой и теми же самыми орденскими планками.

Сейчас, когда деда уже не было в живых, расспросить о «самом лучшем парне» было уже некого. Да Васенька уже и не хотел бы теперь ничего знать о том Василии, которому выпала судьба дружить с его дедом. После сегодняшних находок – тем более. Мало ли что. 

Васенька покраснел, стыдясь собственных мыслей, и сердито начал выгребать из шкафов дедову одежду и постельное бельё. В резиновых перчатках, разумеется. На тот случай, если что найдётся. 

2.

На следующий день комната опустела и в ней воцарилось унылое пронзительное эхо. Васенька намыл полы, чугунные батареи, подоконник и верхние торцы дверей, которые заросли пылью. А потом принялся отмачивать и отдирать от стен поблёкшие бумажные обои. 

Жестяную плоскую коробку он нашёл не сразу. Нишу под штукатуркой закрывал тонкий лист фанеры, обклеенный обоями точно под рисунок. Подцепив за край кухонным ножом, Васенька вытащил фанерку из паза в плинтусе и с удивлением обнаружил за ней пустоту. 

Он выдохнул с облегчением и сожалением одновременно. Конечно, неплохо было бы найти дедов клад и неожиданно разбогатеть! Но, с другой стороны, дед мог спрятать там такое, чего внук точно не хотел бы найти никогда. Так что неизвестно, повезло ему или нет, что тайник оказался пустым. 

Васенька пнул ни в чём не повинную фанерку и промахнулся, несильно ударив ногой по стене. 

И тогда из невидимой части ниши сверху выпала плоская жестяная коробка. Печально звякнула об пол и раскрылась. 

«Закрой и выкинь, даже не смотри!» – посоветовал сам себе Васенька и скосил глаза на высыпавшиеся из коробки фотографии и пожелтевшие сложенные листы бумаги. Ничего страшного в коробке не оказалось. Ни порнографических картинок, ни интимных игрушек, ни даже ссохшейся пачки презервативов. 

Только письма, штуки три фотографии и толстая тетрадь в коленкоровой синей обложке. 

Васенька, не глядя, собрал всё обратно в коробку, напоследок подобрав позеленевший медный кругляш на засаленной верёвочке, продетой через маленькую дырочку. И усмехнулся: это была расплющенная монетка. 

Он сам в детстве подкладывал пятачки на рельсы, а потом подбирал после того, как пройдёт электричка, такие же кругляши. Ещё тёплые и гладкие, безо всяких там цифр, букв и гербов. 

Кругляш, зажатый в Васькиной ладони, быстро согрелся, и он не стал класть его обратно, в коробку, а сунул себе в карман. 

«Кажется, клад я всё-таки нашёл,» – улыбнулся Василий и, махнув рукой, поблагодарил деда за щедрость и доброту. Хоть и маленькая квартирка, а своя. Хоть и не миллионы золотом, а всё равно – клад. Наверное, для самого деда он был дороже всех сокровищ мира, раз тот его так хитро запрятал. 

А для внука он стал неожиданным подарком одного мальчишки другому. Словно тот протянул ему руку сквозь года и просто сказал: «На, держи, на память! Не скучай.»

Васенька со вздохом поставил жестяную коробку на стол на кухне рядом со шкатулкой с орденами и медалями, кортиком и пачкой документов, оставшихся от прежнего владельца квартиры. Рядом лежала складная доска с шахматами и фотоальбом в выцветшей сафьяновой обложке.  Быстро перелистав его наспех, Васенька загрустил: лица на фотографиях были ему незнакомы, а стиль одежды и интерьеры наводили на мысль, что и познакомиться с ними уже не удастся. 

Никого из этих улыбающихся или серьёзных лиц Васенька не знал. И скорее всего, ни одного человека, кто мог бы о них хоть что-то рассказать, уже не было в живых, как и их самих. 

Только на трёх фотографиях чернилами были проставлены скупые подписи. 

«Егорке 10 лет.» Улыбающийся стриженый под ноль загорелый пацанёнок в растянутой майке и шортах (или широких трусах?) держит в руках огромного пушистого полосатого кота, подхватив его под передние и задние лапы и вытянув во всю длину. Котище явно недоволен, воротит морду от объектива, но ему, ясное дело, лень вырываться из цепких мальчишеских рук. А пацанёнок придуривается, глядя в кадр весело и задорно, как рыбак: «Во-о-от та-а-акого кота поймал!»

«Северный флот, на рейде.» Трое крепких мускулистых ребят лет двадцати стоят на палубе корабля спиной к объективу в одних только тапочках. И ржут, придерживая друг друга кто за локоть, кто за плечо, и повернувшись вполоборота. За ними в воздухе зависли чайки, а вдалеке тенями маячат сопки. За их голыми белыми задницами, над которыми загар словно обрезало чуть пониже спины, блестит бликами море.

«Антарктика, шельф.» Двое молодых парней в кожаных куртках и ватных штанах, заправленных в сапоги, дурачатся, протягивая руки пингвинам, будто здороваясь. У того, что справа – точно дедов профиль.

Васенька пригляделся к мальчишке с котом – и сообразил вдруг с оторопью, что это и есть его дед. Только шестьдесят семь лет тому назад. «Какой ты был смешной, деда! Такой глазастый и лопоухий…» – Васенька хлюпнул носом и быстро вытер глаза. Ни этого мальчишки уже не было, ни даже взрослого, который из него потом вырос. Почему-то ему нестерпимо стало жаль того, что они никогда больше с дедом не встретятся. Ни с лопоухим мальчишкой, ни с весёлым бесстыдным парнем, ни с привычным ему сухопарым седым стариком. 

Эти три фотографии были просто вложены в альбом между последней страницей и обложкой, а не приклеены. Васенька, даже не думая, открыл жестяную коробку и сложил всё три карточки внутрь. 

И только потом сообразил, что сделал, и покраснел. Он только что собирался выкинуть жестяную коробку, даже не заглядывая внутрь, от греха подальше. Мало ли, какие тайны и секреты она хранила! Ясно, что дед спрятал её не просто так. 

«А вдруг я ошибаюсь и зря подумал о нём плохо?» – сообразил он. И тут же отодвинул от себя коробку: нет-нет, это нечестно, неправильно по отношению к деду! Нельзя читать чужие письма. Нельзя лезть в чужую жизнь, тем более – уже закончившуюся. Нехорошо это, нехорошо… 

Он полез в карман за кругляшом, намереваясь вернуть его на место, и вдруг испугался до мурашек по коже, когда в комнате стукнуло от сквозняка распахнутое окно. И понял, что дед ни за что не оставил бы коробку в тайнике, если бы не хотел, чтобы внук её нашёл.

А значит, он имеет полное право её открыть. Хотя бы посмотреть, что там, внутри. Вдруг там все ответы на те вопросы, что он не успел задать? 

Он вздохнул и снова открыл коробку. Положил на крышку три фотокарточки из альбома, взял верхний ветхий листочек, исписанный детским угловатым почерком, и прочитал: «Здраствуй, мама!»

«Мама?» Васенька улыбнулся сквозь слёзы. Письмо одного мёртвого человека другому. Он, что, правда, собрался это читать? 

Сжал в руке мгновенно потеплевший кругляш, судорожно выдохнул и продолжил читать дальше, словно слыша в собственной голове голос лопоухого озорного мальчишки, живой и настоящий. 

3.

«Здраствуй, мама! забери меня от сюда, пожалуста. Доехали мы хорошо.  В лагере мне не нравитца. Вожатые злые и заставляют убиратца и на линейку ходить. Умывацца надо холодной водой мне не нравитца. Я носки потерял что мне делать. Купатся нельзя зря я радывался. Кормят вкусно но заберать с собой нельзя. Мне очень скушно. Я хочу домой. Егор»

Васька глянул на фото мальчишки с котом и усмехнулся. Ну точно, это он! Как будто даже голос его услышал. 

И взял второй листок, исписанный сверху донизу. 

«Я не буду никогда больше курить, ругаться матом и драться. Я не буду никогда больше курить, ругаться матом и драться. Я не буду никогда больше курить, ругаться матом и драться…» 

Васька оторопело посмотрел на листок, исписанный с обеих сторон одной и той же фразой, и захохотал, как ненормальный. Отложил его в сторону и взял третий. Он, похоже, был сложен раньше много раз, и на бумаге в клеточку остались косые заломы. 

«Коркин Юрий ты подлец ударил девачку а она плакала и ты гад смеялся если не трус прихади к сараю паговорить надо.»

Васька усмехнулся: «Ай-яй-яй, не держишь слово, Егорка! Обещал же, что не будешь драться…» А потом с грустью подумал, что если гад и подлец Коркин получил своё, то Егорку, наверное, опять наказали. И ему стало жалко маленького рыцаря, защищающего безымянную девочку. А кто защитит его самого? 

Васька вздохнул и удивлённо взял в руки газетную вырезку. Покрутил её в руках и так, и эдак. С одной стороны были объявления: «Продам велосипед «Кама» складной недорого». «Продам фотоаппарат «Смена» новый». «Отдам котёнка в хорошие руки. К лотку приучен. Красивый, полосатенький». С другой стороны был криво обрезанный на середине абзаца текст про посевную. 

И вдруг сообразил: «Ну конечно!» Взял снова в руки фотографию десятилетнего мальчишки с котом. «Красивый, полосатенький». Это про тебя, наверное, да, зверюга? Тебе повезло. Ты попал в хорошие руки. Немножко озорные, но хорошие. 

Васька аккуратно положил поверх прочитанных писем вырезку и фотографию лицом вниз и вздохнул. 

«Кинотеатр «Аврора» Ряд 3 место 14. Начало сеанса 17-00». Необорванный корешок с надписью: «Контроль». Неиспользованный билет в кино на неизвестный фильм. Сам не пошёл или кто-то отказался? Уже неважно: тот сеанс давно закончился, и даже по целому билету на него уже не попасть. Но раз дед его хранил, это что-то для него значило. Что-то очень, очень важное.

Следующим лежал исчёрканный читательский билет. Даты, количество книг, росписи. Похоже, дед много читал. Только что именно, Егор Светлов, твой внук уже не узнает. Очень жаль. 

«Если я тебя чем-то обидел, прости. Не злись на меня, я не нарочно! Пожалуйста, поговори со мной. Выслушай меня. Я тебе всё объясню. Только не делай вид, что тебе всё равно. Мне от этого больно.»

Васька покраснел, словно застал двух подростков целующимися на лестнице, и спугнул мимолётные первые чувства. Он удивился тому, что дед хранил это всё годами, десятилетиями, как великую ценность… Зачем? Неужели не было ничего другого, более дорогого и значимого для него? 

Он встал, налил чайник до середины и брякнул его на огонь. Достал пакетик чая, бросил в эмалированную кружку с облупившиеся цветком три кубика сахара и только тогда сообразил, чем последнее послание его удивило. 

Лист бумаги, сложенный вдвое, был давным-давно загнут с одного уголка. А когда Васька его разворачивал, уголок оторвался, будто приклеенный. И сам лист, хоть пожелтевший, снаружи был более затёртым и ветхим, чем изнутри, где почти не тронутые временем чернила молили крупным красивым почерком о пощаде. 

«Пожалуйста, поговори со мной.»

«Я тебе всё объясню.»

Будто послание не было отправлено, и никто его не прочитал. Васька словно услышал голос деда, уже не десятилетнего мальчишки, а почти взрослого юноши:

«Я не нарочно!»

«Мне от этого больно.»

Васька вздрогнул, когда чайник на плите засвистел и торопливо налил кипяток в чашку. Отжал пакетик и выкинул его в мусорное ведро. 

«Выслушай меня.»

Бедный Егорка. 

4.

Дальше лежали всякие официальные бумажки: памятка для поступающих в вузы, повестка в военкомат, проездной билет на поезд и ордер на вселение в общежитие. 

Васька открывал сложенные казённые листочки, пробегал их глазами и откладывал в сторону. В них не было ничего интересного. Разве что дед их оставил для самого себя, чтобы не забыть, как много они для него значили в тот момент, когда он их получал. 

Никакого другого объяснения он найти не смог и удивился, обнаружив ещё один лист бумаги, сложенный вдвое с загнутым уголком. 

Опять неотправленное письмо? Что в нём?

«Привет! Почему ты мне не отвечаешь? У тебя всё в порядке? У меня всё хорошо. Служба идёт, время летит почти незаметно. Скучаю по тебе очень. Скоро поеду в отпуск домой. Давай встретимся, если ты не против. Хотя бы раз. Пожалуйста.»  

Васька вздохнул и почесал затылок. Вряд ли это письма предназначались его бабушке. Она говорила, что познакомилась с дедом, когда тот уже был офицером. А она – засидевшейся в девках почти тридцатилетней аспиранткой. 

«Он был красивый, стройный и очень грустный, – словно слышал Васька снова её изумительно мягкий и тёплый голос. – И я влюбилась в него без памяти. Дура была, думала, сделаю всё, чтобы он был счастлив. А ему, кроме службы, ничего и не надо было.»

Васька вздохнул. Оказывается, надо, и ещё как! Беда лишь в том, что не от тебя, бабуля. Не сложилось у деда, похоже, с какой-то другою девицей… Васька его понимал: у него тоже с девушками всё не складывалось никак. И ухаживал, и цветы дарил, и по кино и театрам водил, а поди ты – все «его» девчонки рано или поздно повыскакивали замуж за других парней. Наверное, потому что те, другие, были понастойчивее и без лишних слов переходили к делу. 

А Васька даже ни разу не целовался. Всё не мог никак себя заставить перешагнуть этот барьер между просто дружбой с девочкой – и чем-то большим. Будто боялся испачкать себя и её слюнявыми прикосновениями и торопливыми липкими объятьями.

Теоретически, он знал, что нужно делать. Пацаны часто трепались между собой о таких вещах, не стесняясь, а даже бахвалясь и гордясь собой. Как лизаться и лапать девку, чтобы она сама ноги раздвинула, Васька, в общих чертах, себе представлял. То есть, нет, даже думать об этом не хотел! Но представлял, особенно, засыпая один в своей постели или стоя под душем в ванной. 

На самом деле, хотелось Васеньке, чтобы всё было красиво, как в кино: с чувствами, с признаниями, с блестящими от счастья глазами. А не получалось, хоть ты тресни: то кошаки мартовские своими воплями рассмешат, то комары на речке закусают, то бабка из подъезда погонит… И девушки, уставшие ждать от него решительных мужских действий, уходили к другим парням. Одна, вторая, третья.

Пока Васька не смирился с тем, что жениться ему не судьба. Не то, чтобы рожей не вышел или руки не из того места растут, но какой-то он недоделанный, что ли. Оставаться девственником в двадцать лет, когда многие из его знакомых уже за вторым ребёнком сходили, было грустно и стыдно. Будто диагноз, о котором никому не расскажешь, потому что в неприличном месте.

Василий продолжал утешать себя тем, что его дед и бабка встретились только лет под тридцать. И сын у них получился вполне нормальный, если бы не пил да на лёд не выходил. Без него же и Васеньки самого бы не было! Так что крест на себе вроде ставить ещё рановато. Подождём, поживём да посмотрим.

Васька долил в чай кипятка, поставил чашку на ладонь и взмолился вслед за дедом: «Мне бы шанс, хотя бы один, пожалуйста!» Он и сам бы не смог ответить, к кому обращался. Но тёплый кругляш в сжатой руке будто вдруг потяжелел и налился горячим огнём, обжигая ладонь, так что Васька чуть не выронил чашку, быстро скинув её на стол вместе с кругляшом и слегка расплескав. 

Уставился на красное пятно на раскрытой ладони: правда, обжёгся! И обалдело закрутил головой, чувствуя, как мурашки бегут по спине табуном. Что это было? 

А потом торопливо побежал за туалетной бумагой и стал промокать забрызганные, точно слезами, каплями кипятка ветхие листки из пачки. Не хватало ещё испортить всю дедову жизнь из-за какого-то дурацкого наваждения! 

Из какого-то письма выпал засушенный синеватый цветок, спланировал на лужицу на столе и моментально налился глубокой синевой, будто оживая на глазах. Васька поморгал и определил: василёк! И потянул из середины стопки листочек, на краю которого застряла маленькая синеватая чешуйка. 

«Знал бы ты, как тебя мне порой не хватает! Каждый день на земле без тебя – беспощадная пытка. Я сегодня нашёл василёк, он такого же цвета, как твои голубые глаза. У него твоё имя. Как его занесло в нашу вечную зиму, не знаю. Может, быть это тоже привет от тебя, я не знаю. Я скучаю один по тебе, просто сил больше нету. Если ты где-нибудь всё же есть, не бросай меня снова. Не забудь про меня, посылай мне такие приветы. Если можешь, почаще, чтоб жить без тебя не так больно.»

Васенька даже не сразу сообразил, что это и о чём. Он перечитал второй раз, и третий, пока не понял, что это стихи. Пусть нескладные, но настоящие, пронзительные и горькие. И наплевать, что рифмы нет и размер хромает. 

А потом даже застонал от того, что понял, кто это написал и для кого. «Знал бы ты…» Знал бы ты, дед, что ты наделал! Ты же всю мою жизнь испоганил, старый педрила! Зачем, зачем ты назвал меня в честь своего любовника? Мне же теперь стыдно даже самому себя по имени называть! 

А потом скосил глаза на размокший в воде цветок, расправивший лепестки, как крылья, и заплакал. Это было не его чудо, не для него. «Не забудь про меня, посылай мне такие приветы..» Он поднял со стола металлический кругляш на верёвочке, будто схватился за спасательный круг. Ведь был же когда-то обычный нормальный мальчишка Егорка, который и кота вырастил, и девочку защищал, и с которым ему даже хотелось бы подружиться! Ну, не сейчас, конечно, а в детстве – точно, да. 

Он с удивлением побаюкал кругляш на ладони: куда девалось тепло, которое согревало его руку, будто маленькая детская ладошка? Васька поднёс кругляш к губам и подышал на него, словно пытаясь вернуть его к жизни – но тщетно. 

Маленький круглый гладкий кусочек металла как будто съёжился, постарел и стал легче. И оставался совершенно холодным, сколько бы Васька не дышал на него, пытаясь согреть. Точно вся магия из него безвозвратно ушла. 

5.

За ночь цветок выпил всю воду из мелкой лужицы и снова поблёк, скукожившись на столе грязной тряпочкой. Васька подцепил его за край лепестков лезвием ножа и перенёс на кусочек туалетной бумаги. Сначала он намеревался выкинуть пожухлый увядший гербарий, но потом его заела совесть. 

Ведь стихи он с первого раза запомнил наизусть. 

Наутро Васька встал со спокойной душой, будто его за ночь попустило. Ну, педик был его дед, ну и что? Об этом же никто не знает! А медалей и орденов у него – полная шкатулка. Да и человек он был, похоже, не самый плохой, раз квартиру ему оставил. И кортик. И…  и всё остальное. 

Он налил себе в стакан кипятка и сыпанул в него ложечку растворимого кофе. Кинул туда же три кубика сахара. Размешал. Отпил. И подсел снова к столу, перебирая ветхие письма одно за другим. 

«Здравствуй, мама! Не волнуйся. У меня всё хорошо. Служба моя подходит к концу. Осталось полтора месяца потерпеть, и я дома. Передавай всем приветы: отцу, деду и другу моему Василию. Никто из них за три года мне так ни строчки и не написал. Ждите, приеду, всем шею намылю. Шутка. Люблю вас всех. Жду не дождусь, пока снова увидимся. До скорого свидания.»

Василий взял следующий листок и удивился: почерк был ему совсем не знаком. Точно курица лапой накарябала. Он начал читать и почувствовал, как тяжёлых камнем в пропасть ухнуло его сердце. 

«Здравствуй, сыночек! Мы с отцом тебя ждём и скучаем. На здоровье грех жаловаться, пока не подводит, и то хорошо. Сыночек, прости, не хотела тебя расстраивать. Твой дружок Вася утонул этой весной. Полез вытаскивать двух ребятишек, которые в полынью провалились. Их спас, а сам утоп. Такие дела, сыночек. Не переживай зря, теперь уже ничего не поделаешь. Прости что раньше не сказала. До свидания, мама.»

Васька машинально сложил письмо и долго сидел молча, глядя в окно. Оказывается, парень, в честь которого его назвали, был самым настоящим героем. Вытащил двоих ребят из воды, не дал им погибнуть. Жалко только, что «их спас, а сам утоп.»

И подумал, каково деду было это читать. После всех тех писем, что он ему написал, но так и не отправил. А Васенька уже почти не сомневался, что никакой девочки у деда не было, и кому дед строчил эти письма. Которые тот, кому они предназначались, к кому они были обращены, уже не прочитает никогда. И не узнает ни о чём. Каково было деду, хоть трижды педику, дослуживать эти полтора месяца и знать, что вместо любимого человека дома его ждёт уже даже несвежая могила.

Ваське вдруг страшно захотелось узнать, каким человеком был дедов друг. Но он понимал, что теперь спросить об этом больше некого. Раньше надо было думать, раньше! «Дурак ты, Васенька! – в сердцах сказал он сам себе. – Что тебе стоило приехать к деду, пока он был жив, и хоть раз поговорить с ним по-человечески. Наверное, ему было что рассказать. Наверное, он не стеснялся бы уже сказать чистую правду. Мол, я не просто педик. Я любил классного парня, настоящего героя. А кто бы такого не полюбил?»

Васька с досадой стукнул кулаком по столу. Пачка писем подпрыгнула и разложилась веером, как колода карт. 

Он вытер глаза и усмехнулся. Да, дед, теперь я тебя понимаю. И почему ты всю свою жизнь собирал по листочку в эту коробочку. И почему спрятал её в стене. И почему ты оставил свою квартиру именно мне.

Ты хотел, чтобы я о нём узнал. А потом уже судил, что так и что не так. Спасибо, что назвал меня его именем. Я не посрамлю его, будь уверен.

6.

После пяти следующих писем Васька почти был уверен, что дед его съехал с катушек.

«Василёк, тебе ещё не надоело лежать и ничего не делать? Пойдём, вместе куда-нибудь сходим! Хоть в кино, например. Будет, что обсудить. А то, когда мы гуляем, говорю только я. Причём о всяких житейских глупостях, которые тебе уже неинтересны. Тебе со мной, наверно, очень скучно, раз ты всё время молчишь. А я не хочу, чтобы ты скучал вечно. Давай, не упрямься, вылезай обратно. Пойдём со мной.»

У Васьки зашевелились волосы на загривке, словно какой-то невидимка шутя провёл ладошкой от шеи до затылка снизу вверх, когда он себе представил парня, идущего в одиночку по улицам и разговаривающего с самим собой.

«Василёк, можно, я себя убью? Я не могу так больше, правда. Жить и делать вид, что ничего не случилось. Меня все жалеют, как убогого, а меня от их сочувствия тошнит. И от жизни этой грубой, жестокой, пошлой меня просто наизнанку выворачивает. Все врут, пьют, трахаются и думают, что в этом смысл их никчемной жизни: урвать кусок себе побольше и сожрать в одну харю. А я хотел бы с тобой поделиться хоть половиной своей жизни, хоть всю отдать без остатка. Только ты не возьмёшь, я же знаю. А мне так было бы приятно лежать рядом с тобой, правда.»

Васька судорожно выдохнул и замотал головой: нет, определённо, дед сходил с ума. Чем дальше, тем всё было хуже и хуже.

«Василёк, прости, вчера я безобразно себя вёл. Напился, как свинья, в твой день нерождения. Поссорился и с твоими родителями, и со своими. Сказал всем, что я счастлив, что ты у меня был. Признался, что любил тебя всем сердцем, больше, чем брата или друга. И ляпнул, что рад тому, что не успел тебя при жизни ни пальцем тронуть, ни поцеловать. Не замарал, не запачкал ни нашу дружбу, ни чувства. Все решили, что я сошёл с ума и собираются меня насильно лечить. Мне так совестно, Василёк, что я не удержался и проговорился. Мне так стыдно, прости, Василёк!»

Васька не мог уже плакать: слёзы будто закончились. Он мог только качаться на табуретке и ныть тихонечко себе под нос, как от зубной боли, когда уже не помогают никакие лекарства. Только болели у него не зубы, а сердце. 

«Василёк, прости меня, я знаю, что тебе это не нравится. Что я слишком много времени провожу с тобой, а не с живыми людьми. Но я не могу иначе, не могу делать вид что я живой, когда ты мёртвый.  Мне говорят, что я должен тебя отпустить, забыть, оставить. Ты же знаешь, что я не могу бросить тебя одного. Только не вздумай их послушаться, не умирай совсем! Не покидай меня, не уходи. Ты же знаешь, что я тебя люблю и буду любить всю свою жизнь. Прости меня за это.»

Васька вытащил из коробки одну за другой ещё три фотографии и разложил на столе. Двое незнакомых стариков на лавочке: лысоватый мужчина в пиджаке и косоворотке с огромным полосатым котом на коленях и женщина в платке и вязаной кофте поверх тёмного платья с бидоном, из которого ворохом торчат георгины и астры. Позади, за ними – ладный деревенский домик с занавесками на окнах и резными наличниками. Даже если это и были Васькины прадед Михаил с прабабкой, он даже не знал, как её звали.

На второй фотографии высокий седой мужчина в костюме держал под локоть немолодую изящную женщину в строгом чёрном платье. Они смотрели оба мимо объектива, в разные стороны, словно виновато прятали друг от друга глаза. Васька с замиранием сердца предположил, что это родители его тёзки, дедова друга. Красивая интеллигентная пара. Дед, почему нигде не написано, кто это?

А на третьей фотке были двое мальчишек лет по шестнадцати, загорелые, с выбеленными солнцем волосами, в майках и шортах. Похожие друг на дружку, как братья, только Егор справа чуть приобнял друга за плечи, слегка нахмурившись, а друг его Василий, повернув голову, с честной открытой улыбкой прямо смотрел на него.

Васька ревниво начал разглядывать второго парня с жадным любопытством. Но его лицо в анфас было самым обыкновенным и ничем не примечательным: широкий и чистый лоб, прямой нос, такие же узкие скулы, как у Васькиного деда, и упрямый подбородок над острым кадыком на длинной шее. С чего бы дед так в него влюбился, непонятно. Парень как парень, самый обычный, каких из десятка едва ли не дюжина. Разве что за характер, о котором Васька мог только догадываться. 

«Василёк, ну куда ты пропал? Я всё так же скучаю каждый день, каждый час, каждый миг по тебе, мой любимый…»

«Опять стихи,» – вздохнул Васька и, не дочитывая, отложил в сторону. Всё, хватит с него! Острая ноющая боль уже отпустила, осталось только привыкнуть к лёгкой оскомине безнадёжной непоправимости прошлого. 

Васька встал с табуретки и снял с газа выкипевший напрочь чайник. А когда поставил его в раковину и пустил воду, тот зашипел, как рассерженный кот. 

«Отдать тебя, что ли, соседям? В хорошие руки? –  подумал вслух Васька. –  А то ведь и впрямь сгоришь на работе, бедолага!»

И сердито брякнул его на огонь. Кажется, и он тоже начинает сходить с ума. С чайником уже разговаривает. Так он скоро и с дедом начнёт говорить, и с его другом Василием. А потом можно самому себе смело вызывать санитаров, правда? 

Ох, дед! Как ты это всё пережил-то? 

Васька выдул полную чашку чая, едва заметив, как она обожгла ему рот. Нет, конечно, долго так жить невозможно. Рано или поздно, Егор должен был сорваться. Васька чувствовал, что вот-вот – и у него самого крыша поедет. 

Нельзя так любить, нельзя. 

И надо заставить себя остановиться. Не читать дальше. Выкинуть эту коробку, как и собирался с самого начала… Пусть дед спокойно спит в своей могиле. Он заслужил покой. И благодарность. 

Ах да, его же сожгли в крематории! Сестра настояла. Мол, не повезём же мы тело старика за тыщу километров, чтобы только закопать на том же кладбище, где лежит вся родня! И снова подкатывала: уступи, мол, ей квартиру в столице.

– А где я жить буду? – резонно поинтересовался Васька. 

– У тебя же общага есть! – тут же нашлась сестра. – Зачем тебе одному ещё и квартира? Сдавать будешь? Или продашь? Так я куплю, если недорого… Ты же с родной сестры много не возьмёшь?

– Жить буду, – отрезал Васька. – Подальше от тебя.

– И это после всего, что я для тебя сделала? – возмутилась сестра.

– Ага, – успокаиваясь, ответил он. – Хорошо, что мамка не увидит, какой ты стала. Она бы со стыда за тебя умерла. 

И тут же пожалел, что ляпнул такое, потому что сестра сжалась, сгорбилась и заплакала, шмыгая носом, как в детстве. Ему стало стыдно, как будто мать могла это увидеть и лишний раз огорчиться. 

Всё опять пошло не так. Из-за него, а не из-за сестры. Она как была дурой, так и осталась. 

Он как чувствовал, что не надо было с ней соглашаться. Нужно было отвезти деда домой, в его родной город. Он не знал тогда ничего, но как будто бы чуял, что надо. «Мне было бы приятно лежать рядом с тобой». Не знал. Прости, дед. 

Васька вздохнул, погасил свет и вышел с кухни в комнату. Лёг на надувной матрас, на котором спал уже третий день. И, закрывая глаза, улыбнулся. Спасибо, дед, я тебя никогда не забуду. И твою доброту тоже. 

7.

Утром Васька проснулся с первыми лучами солнца, потому что они принялись щекотать его ресницы сквозь не зашторенное окно. Он потянулся в полный рост, лёжа на своём надувном диване, и открыл глаза. 

Погода расщедрилась на яркий солнечный день в самом начале ноября. Ярко-голубое небо проглядывало через голые ветки каштана за окном. По веткам скакали озорные синицы, весело гомоня и распихивая друг дружку. Одна, самая взъерошенная и наглая, уселась на подоконник и требовательно постучала ключиком в окно: то ли «Открывай давай!», то ли «Нас кормить сегодня будут или как?»

Васька засмеялся, вскочил, спугнул незваную гостью и выглянул в окошко на опустевший маленький дворик с качелью и железным домиком гаража. На пожухлой траве белела россыпь крупинок первого снега. 

– Ур-ра, снег! – совершенно по-детски обрадовался Васька. С улыбкой распахнул форточку и побежал на кухню поставить чайник, а потом – умываться. И пока чайник на газу пофыркивал и шипел, как недовольный котяра, Васька пару десятков раз отжался от пола, поприседал и покрутился из стороны в сторону, разгоняя сонную муть, которую он терпеть не мог. 

Во всём теле сразу зазвенели весёлые струнки мускулов и образовалась сама собой приятная радостная детская лёгкость. Васька заулыбался, стоя с кружкой у окошка кухни и глядя на тропинку между домами, засаженную деревьями и кустами. И понял, что засиделся дома и пора выйти хотя бы прогуляться. 

Тем более, что кофе и сахар почти закончились. А ещё неплохо было бы купить синичкам кормушку и семечки, чтобы те не пропали с голоду, а продолжали весело будить его по утрам. 

Он собрал обратно в коробку рассыпанные по столу письма и фотографии и подмигнул мальчику Егору с котом на руках:

– Доброе утро, дед! Доброе утро, кот! 

И, натянув джинсы, футболку и свитер, сунул в карман расплющенную монетку на верёвочке. Пусть пока побудет его талисманом, и её тоже пора прогулять. 

Когда он уже накинул куртку и присел на корточки, завязывая шнурки, в уши ударила дребезжащая звонкая трель звонка. 

Васька с удивлением глянул в глазок и распахнул дверь. На лестничной клетке стоял невысокий серьёзный крепкий парень с серым чемоданчиком, в синем комбинезоне и коричневых ботинках. 

– Здрасте, – вежливо сказал Васька. – Вы к кому? 

Парень с сомнением глянул на листочек, который держал в руках, и поднял на Ваську светло-серые глаза:

– Я из компании «Ремонт под ключ.» Насчёт замеров квартиры, – спокойно объяснил он. – Это же пятьдесят шестая? 

– Пятьдесят восьмая, – вздохнул Васька. –  Пятьдесят шестая этажом ниже. –  И помедлив, добавил: 

– Но мне тоже ремонт не помешал бы. Только если не очень дорого, – предупредил он. 

Парень кивнул и неуверенно спросил:

– Тогда давайте, я и вам замеры сделаю. А заявку вы потом оставите. 

Васька заулыбался и распахнул дверь:

– Давай на «ты»! Как тебя звать? 

– Егор, – улыбнулся парень и протянул руку. Васька пожал её прямо через порог, чувствуя, как внутри прыгнуло мячиком неожиданное озорное веселье, и быстро проговорил:

– А меня Васькой кличут. Проходи, Егор! 

А когда тот зашёл и поискал глазами в пустой прихожей, куда поставить свою обувь, добродушно махнул рукой:

– Не разувайся! 

Егор с благодарной улыбкой кивнул и слегка смущённо спросил:

– С чего начнём? Кухня, ванная или комнаты?

 – Всё и сразу! – тряхнув головой, засмеялся Васька. – Могу тебя чаем или кофе угостить, если хочешь. Только у меня сахара нету. 

Егор ещё больше смутился и снова кивнул:

–  Чай. Если есть, зелёный. Я без сахара пью, – тихонько проговорил он. 

Васька окинул его быстрым взглядом, молча кивнул, вышел на кухню и вернулся через пару минут с кружкой в руках. 

– Держи, – сказал он, передавая чашку Егору. – Зелёный. 

Тот благодарно кивнул, засунув за ухо карандаш и убирая небольшой листочек в нагрудный карман комбинезона:

– Спасибо, Василий. 

И, отхлёбывая из кружки, цепким внимательным взглядом обвёл прихожую:

– Потолок вполне приличный, только люстру поменять и выключатель с розеткой. На пол можно просто линолеум кинуть, а обои на стенах переклеить. Или просто покрасить, выйдет дешевле и симпатичнее. 

Васька охотно согласился:

– Давай покрасим! 

Егор отставил кружку, на свой серый чемоданчик, достал из кармана рулетку и быстро померил высоту стен и всю прихожую вдоль и поперёк. Достал из-за уха карандаш, быстро записал на листочек цифры и буквы, и вернул его на место. 

– Пойдём дальше? – вопросительно глянул он на Ваську, подхватывая кружку. 

Тот кивнул и показал на длинный коридор между санузлом и комнатой, который упирался в дверь кухни:

– Вот. Вообще не знаю, что с этим делать! – чуть ли не виновато пожаловался он. 

Стены коридора топорщились дырками из-под дюбелей и шурупов с гвоздями, и были оклеены вразнобой разными поблекшими листами обоев. У деда здесь висел с одной стороны широченный ковёр во всю стену и дурацкие картинки с видами напротив. Местами обои отошли от стен и сползали лохмотьями, а в одном месте и вовсе порвались и разошлись, обнажая трещину в стене. 

Егор спокойно глянул на него и ровным голосом спросил:

– Ты сам жить будешь или сдавать? 

Васька замотал головой:

– Нет, сам! – и объяснил:

– Я приезжий, год в техникуме отучился, перешёл на второй курс. В общаге уже надоело, все бухают и с ума сходят, кто как умеет… А я хочу дом, свой собственный дом, понимаешь?

Егор кивнул:

– Я тоже приезжий, – просто признался он. – И тоже в общаге живу, и учусь. Только на третьем курсе. 

– Значит, ты меня понимаешь! – развеселился Васька. И, заглядывая ему в глаза, проговорил:

– Считай, как для себя! 

Егор с интересом глянул на него и неуверенно предложил:

– Можно стены выровнять немножко, дырки зашпаклевать и поклеить обои под кирпич. Потолок лучше перекрасить, а вместо одной люстры повесить на стенку пару светильников. 

Васька улыбнулся:

– А на пол – линолеум? 

Егор пожал плечами:

– Пол хороший, деревянный. Не рассохся, не скрипит. Можно просто перекрасить и дорожку постелить. Будет гораздо уютнее. 

Васька согласно закивал. Этот сероглазый парень ему всё больше нравился своим спокойным и практичным характером и доброй, слегка застенчивой улыбкой. 

– Хорошо, Егор! Пусть будет так. 

Тот кивнул и принялся измерять коридор, записывая на листочек карандашом цифры. Потом поднял кружку и с неуверенной улыбкой посмотрел на него:

– Теперь на кухню или в ванную? 

Васька махнул рукой:

– Куда хочешь!

Егор усмехнулся и заявил:

– Тогда давай начнём с ванной.

8.

Егор долго возился, перемерив всё, что мог, и задумчиво сообщил:

– Если ванну повернуть и поставить вдоль короткой стены, можно будет сдвинуть раковину и унитаз.

Васька, который стоял в дверях, потому что уже не поместился бы вместе с ним внутри, поморгал и медленно проговорил:

– И тогда появится место для стиральной машинки, ты хочешь сказать? 

Егор с удовольствием кивнул. 

– Да! – улыбнулся он и похвалил:

– Ты молодец, Василий! Схватываешь всё на лету! 

Васька машинально поправил его, задумавшись:

– Вася или Васька, мне так больше нравится… А кафель на полу надо будет перекладывать? 

Егор виновато кивнул:

– Да, – и смущённо пояснил:

– Я это не потому предлагаю, чтобы побольше денег заработать. Просто ты сказал: «как для себя». А для себя бы я именно так и сделал. 

Васька с любопытством посмотрел на него:

– Почему? 

Егор ещё больше смутился и ответил негромко:

– Ну, мало ли, ты девушку свою пригласишь в гости. А сам в туалет захочешь, пока она в ванной. Или спинку ей потереть, – он покраснел и опустил глаза. – Можно даже перегородку поставить вот здесь, – он показал руками, как. – Тогда всем будет удобно. 

Васька вздохнул и честно признался:

– У меня нет девушки. Но твоя идея мне нравится… Хотя, наверное, это слишком дорого для меня. 

Он глянул на озадаченного Егора и поинтересовался:

– Что-то не так? 

– Нет, всё в порядке, – ответил тот, отводя глаза. И нерешительно добавил:

– Если хочешь, можно не оформлять заявку. Купим краску, линолеум, обои и кафель и сделаем всё сами. Без наценки от фирмы. Тогда выйдет намного дешевле. 

Он вскинул на Ваську глаза:

– Но мне понадобится твоя помощь!

Васька с любопытством глянул на него:

– А ты правда, всё это умеешь? 

Егор охотно закивал и улыбнулся:

– Да, – и растолковал:

– Я вообще-то чаще ремонтами занимаюсь, чем замерами. Но платят и за то, и за другое одинаково. Что за час на работе, что за час на замерах. 

Васька удивился, но промолчал. 

–  Я тебе оба варианта посчитаю, – пообещал Егор. – А ты сам думай, Вася. 

Тот кивнул и спросил:

– Пойдём на кухню! 

Там Егор быстро скользнул взглядом по разложенным на столе вещам и поставил свою кружку в мойку. 

– Спасибо, – поблагодарил он. 

– Пожалуйста, Егор, – вежливо ответил Васька. И кивнул на плиту и раковину;

– Что скажешь? 

Тот хитро сощурился и широко улыбнулся, показав ровные белые зубки:

– Тебе, как для себя или вообще? 

Васька опешил, а потом расхохотался:

– Давай и так, и сяк! – весело согласился он. 

Егор кивнул, вытащил рулетку и сделал несколько замеров. А потом сообщил скучным голосом:

– Если делать всё по правилам, то надо сначала менять раковину и плиту, а потом смотреть. Но даже если очень грубо прикинуть, столешница сюда никак не лезет, только две тумбочки и небольшой столик. А холодильник придётся поставить в прихожей. 

Васька покивал и улыбнулся:

– А если бы ты для себя это делал, Егор? 

Тот искоса глянул на него и негромко ответил:

– Я бы холодильник поставил при входе, рядом с дверью, и перенёс к нему плиту. Между ней и раковиной поставил бы шкафчик со столешницей. Напротив, по диагонали – мягкий уголок. Все шкафчики повесил бы на той стене, что за ним. И стиральную машину убрал бы в ванную.

Васька представил себе, сколько на кухне появится места, и без спора согласился:

– Давай так и сделаем! 

И добавил с чувством, тронув его за плечо:

– Спасибо, Егор. 

Тот вдруг застеснялся, покраснел и ответил:

– Да пока не за что, Вася. 

8.

– Эта квартира мне от дедушки досталась, – объяснял Васька, шагая рядом с Егором по улице и засунув руки в карманы куртки. Он предложил парню после того, как тот сделает замеры у соседей, пойти вместе попить кофе. Тот обрадовался и сразу охотно согласился. – Он, наверное, лет тридцать ничего в ней не менял. 

Егор был замечательным собеседником: мог слушать долго, не перебивая, и задавать точные и простые вопросы, чтобы прояснить что-то для себя. Но при этом тактично обходил сложные моменты, не проявляя излишнего любопытства. 

О себе он рассказывал мало и скупо: мол, ничего особенного, закончил школу в своём городе и махнул в столицу, чтобы попасть в любой техникум, где дают общагу. Поступил в строительный.

– Делать дома нечего, – объяснял он. – Либо на завод иди, либо сам крутись, как знаешь. Город маленький, ничего в нём нет, пойти некуда. Вот и пьёт народ со скуки либо на даче в грядках ковыряется. 

Васька с улыбкой согласился:

– И у меня то же самое! Только не завод, а птицефабрика и мясокомбинат. Но я всё равно оттуда сбежал при первой же возможности. 

Егор с лёгкой завистью усмехнулся:

– И возвращаться обратно ты не собираешься? 

Васька испуганно помотал головой:

– Нет, ни за что! Там у меня сестрёнка такая ушлая, что сразу на шею сядет и не слезет, пока последнее не снимет! 

Егор вздохнул: 

– А у меня никого не было, ни брата, ни сестры. Только я да мама. 

Васька сочувственно на него поглядел и спросил:

– Скучаешь по ней? 

Егор кивнул и честно добавил;

– Скорее, она по мне. Я то на работе, то на учёбе, то снова на работе. Мне особо скучать некогда. 

– Понятно, – протянул Васька. И вдруг пожаловался почти незнакомому парню на свою судьбу:

– А у меня уже никого не осталось, кроме сестрицы. Папа на зимней рыбалке утонул, а мама от рака скончалась. И теперь ещё и дед помер. Такие дела. 

Егор посмотрел на него с сочувствием:

– Тяжело одному, да? 

Васька покусал губу и небрежно ответил, хорохорясь:

– Скучно, – быстро пробормотал он. – Все друзья остались дома. Переженились, в армии отслужили и пошли на завод. У них теперь другие дела и заботы, даже поговорить не о чем. Не всё же детские шалости вспоминать! – грустно усмехнулся он. 

Егор кивнул и понимающе глянул на него:

– Я тоже здесь ни с кем не сошёлся, – смущённо признался он. – Местные меня за своего не считают, брезгуют. А пиво пить и дурака валять мне уже надоело. Вот я и работаю на двух работах, чтобы не скучать. А деньги мамке посылаю, ей одной пенсии ни на что не хватает. 

Васька слегка покраснел: его собственные невзгоды показались ему пустяками по сравнению с Егоркиными. 

– Ясно, – пробормотал он. – Пойдём, я тебя кофе угощу. Ты на меня столько времени потратил. Должен же я как-то тебя отблагодарить! 

Егор глянул на него искоса и легко согласился:

– Ладно, давай. 

В кафе было тихо и уютно. Долговязый молодой блондин за стойкой, одетый в шоколадного цвета жилетку и кремовую рубашку, шутливо перекидывался словами с двумя подсевшими девчонками. Те тихонько похихикивали и не сводили с него глаз. За столиком в углу сидел худой небритый черноголовый парень с длинными волосами, в чёрной кожаной куртке с заклёпками, чёрных джинсах и ботинках, и мелодично и вдумчиво перебирал струны гитары. Перед ним на столике стояла чашечка кофе и лежал исписанный листок. 

– Капучино или латте? – спросил Васька у Егора и, дождавшись ответа, заказал два эспрессо.

Они сели с другой стороны зала, чтобы не смущать черноволосого гитариста. 

– Здорово здесь, – произнёс Егор, с удивлением озираясь. Ему явно всё нравилось. Стены, покрытые выступающими ровными рейками, покрашенные в тёмно-коричневый цвет. Чёрный блестящий пол и светлый высокий потолок. Неяркие желтоватые светильники в виде домиков на каждом столе. Оранжевые, как апельсины, круглые абажуры, свисающие с потолка. Кофейного цвета столики и стулья. 

Васька кивнул, улыбаясь. 

– Мне тоже нравится, – согласился он. И доверительно сообщил:

– Я сюда часто прихожу послушать, как Макс играет. 

Он помахал рукой черноволосому парню с гитарой, когда тот поднял на него глаза. Тот едва заметно кивнул в ответ и печально заглянул в свою кофейную чашку. 

– Погоди минутку, – попросил Васька Егора, поднялся и заказал кофе-американо для музыканта. А потом глянул на него ещё раз и добавил к заказу маленькую пиццу. И вернулся за свой столик. 

Егор молча с улыбкой посмотрел на него. Васька чуть нахмурился и объяснил:

– Макс нигде не работает, только играет и поёт, здесь в кафе и в подземных переходах. Мы его все по очереди подкармливаем и покупаем ему кофе. 

Егор удивлённо моргнул. 

– Раньше он учился у нас, в техникуме, – терпеливо продолжал тихим голосом Васька, опустив глаза. – А потом его отчислили и забрали в армию. И вернулся он уже вот такой. Живёт в нашей общаге на птичьих правах, то у одного парня, то у другого. Играет и поёт свои песни. И больше ничего не хочет делать. 

Егор невольно обернулся и посмотрел на Макса с жалостью и лёгким испугом. 

– Я бы так не смог, – честно тихонько признался он, повернувшись обратно и опустив взгляд в свою чашку. – У меня мама – инвалид, ей помогать надо. 

И неуверенно добавил, не поднимая головы:

– Может, ему денег дать немножко? 

Васька молча кивнул. Егор ему всё больше нравился, как человек. Добрый и хороший. Самостоятельный, ответственный и при этом чуткий и способный на поступок, а не просто на мимолётную жалость или сочувствие. 

– Отдай бармену, скажи, для Макса, – посоветовал он. – Тот будет выдавать ему по чуть-чуть. А то сам Макс с деньгами управляться не умеет, сразу всё тратит. 

Егор серьёзно кивнул и, помедлив, спросил:

– Хочешь ещё чашечку? Я угощаю, не спорь. 

Васька улыбнулся, заглядывая ему в глаза:

– Давай ещё посидим, если ты никуда не торопишься, – предложил он. – Ты хороший парень, Егорка. 

9.

Полтора месяца они с Егоркой приводили дедову квартирку в жилой вид. 

С утра Васька бежал в свой техникум, отсиживал пары, ломая башку над зубодробительными формулами и запоминая никому уже не нужные цифры из ГОСТов, которые давно сменили гораздо более мягкие «технические условия.» После обеда он бегом скакал на работу, где за три-четыре часа, не разгибаясь, выдавал дневную норму упаковки ёлочных игрушек, не побив и не испортив ни одной шишечки или шарика. 

А потом, заскочив по дороге в магазин, хозяйничал на кухне, осваивая новые рецепты, изобретая на ходу всякие ухищрения и готовя ужин на двоих. 

И ждал, нетерпеливо поглядывая на часы и чуть не пританцовывая от радости, когда ровно в восемь часов раздавалась звонкая дребезжащая трель дверного звонка. 

Егорка отшучивался и наотрез отказывался брать у него запасные ключи, хотя в совершенно пустой квартире, чтобы что-то украсть, нужно было сначала принести что-нибудь. Егорка никогда не приходил с пустыми руками, обязательно прихватив с собой либо печенье к чаю, либо пучок морковки, которую Васька грыз в неимоверном количестве, точно кролик, либо что-нибудь полезное вроде крючка для полотенца или пачки мусорных пакетов. 

Васька принимал эти мелкие подношения со смущением и благодарностью. Чертовски приятно, когда о тебе думают, даже если это посторонние люди. А Егорка так врос за это время в его жизнь, что стал уже привычным и почти родным. Со всеми его шутками, прибаутками и ироническими замечаниями. Егор даже стал переодеваться в свои домашние джинсы и футболку в качестве рабочей одежды, а не в серый рабочий комбинезон. И, пару раз, промочив ноги в осклизлых ноябрьских лужах, завёл себе на всякий случай в Васькиной квартире картонную коробку для своих вещей.

Ваське он всё больше и больше нравился. С ним было легко и приятно не только работать вместе, но и просто находиться рядом. Он ко всему относился с юмором, хотя и старался продумывать заранее всё до мелочей. Но легко менял планы или подстраивался под ситуацию без лишних разговоров. 

– Нету краски для пола, которую я хотел, – сообщал он в магазине, перерыв все полки. И тут же предлагал:

– Давай возьмём тёмно-зелёную вместо коричневой, а стены поклеим фотообоями! Будешь жить, как настоящий лисёнок – в лесу! 

Васька улыбался и кивал, соглашаясь. Он уже был уверен, что на этого крепкого стриженого парня можно вполне положиться в том смысле, что он из любой ситуации найдёт выход. 

Они закончили бы гораздо раньше, если бы работали по выходным. Но тут уже воспротивился Васька, заявив, что Егорке тоже нужен отдых. И принялся таскать того по паркам с аттракционами, кафешкам и кинотеатрам. Егор немножко поупирался для вида: мол, лучше бы ты себе девушку завёл, и ходил бы с ней! Но потом сдался, когда Васенька честно и прямо сказал ему в лицо:

– А я не хочу с кем-то ещё, я хочу с тобой! Мне с тобой хорошо и спокойно, как с родным братом. Можно, я сам буду решать, с кем хочу проводить время? 

Егор сначала ехидничал, а потом соглашался, махнув рукой. Мол, это твоя жизнь, Васенька, делай с ней, что хочешь! Хочешь быть со мной – будь, я не против. Мне это даже нравится. 

Однажды Егор так и заявил:

– Васька, ты себе не представляешь, как я рад тому, что тогда ошибся дверью! Кто ж знал, что за ней прячется такой замечательный парень, как ты?  

Васька тепло улыбался в ответ и был готов простить ему всякие мелкие странности.

 – Какой? – с замиранием сердца спрашивал он. 

– Честный, чуткий и добрый, – совершенно серьёзно отвечал Егор. – И простой, без выкрутасов. 

Васька вздыхал и смотрел на него удивлённо: тебе это, правда, по сердцу? Дома раньше друзья-приятели насмешливо подтрунивали над рыжим парнем за его неумение хитрить, готовность всегда прийти на помощь, даже отложив собственные дела, и излишнюю сентиментальность. А однажды он нечаянно подслушал разговор своей сестры с подружкой, которая объясняла, почему даже не смотрит в сторону её старшего брата:

– Вот ещё, гулять с этим рыжим дурачком! Да он сам, как девчонка, ни морду никому не набьёт, ни звёзд с неба не хватает! Скучно с ним.

Васька тогда со стыда сгорел под дверью, как эта дура его припечатала! Скучно со мной, ну и ладно! Выходи вон замуж за Косого: он и пить будет, и бить, и гулять от тебя, и куролесить, пока не сядет. Точно, не соскучишься! 

А Егорке он, получалось, поэтому и нравился, и Васька старался соответствовать. Пытался почувствовать, что на душе у его нового приятеля, и, если тому грустно, утешить или рассмешить, а если тот нервничает, отвлечь и успокоить. 

Он был очень благодарен Егору за то, что тот просто принимает его таким, какой он есть. И отвечал другу тем же, не скупясь ни на похвалу, ни на поддержку. 

Хотя пару раз они всё равно поссорились, но не слишком серьёзно. Просто Егор, когда дело касалось цифр или расчётов, становился страшным занудой и мог трижды подряд перепроверять одно и то же, как будто надеялся каждый раз на новый результат. А Ваську поначалу это бесило. Он не сразу научился терпеливо пережидать, даже не улыбаясь. Но потом он сообразил, что этот забавный и удивительный парень старается для него от чистого сердца. И пытался хотя бы ему не мешать. 

А второй раз они чуть не поругались, когда Егор ушёл со второй работы. Фирма, собиравшая корпусную мебель из нарезанных на заводе по лекалам деталей, начала разваливаться сама собой из-за очередного кризиса в экономике. Всё постепенно дорожало: и детали, и фурнитура, и логистика, а руководство не поднимало цены на готовую продукцию, стараясь удержать резко выросший спрос у на недорогой товар. В результате, работы становилось всё больше, а платили по-прежнему, и работники начали разбегаться. Егор ушёл сам, не дожидаясь, пока начнут задерживать зарплату, а требовать всё больше и больше.

Васька подозревал, что Егор сделал это ещё и потому, что ему перестало хватать времени на всё, включая ремонт в его квартире. Но Егор его успокоил, сказав, что ему так и так пришлось бы искать другую подработку, а Васька со своим ремонтом подвернулся как нельзя вовремя.

– Не волнуйся, ты же мне заплатишь, так что я ничего не теряю, – спокойно заверил его Егор, и у Васьки отлегло от сердца. 

– Я тебе могу хоть в два раза больше отдать! – честно предложил Васька. 

 – Не надо! – рассердился Егор. – Мне вполне хватит того, на что мы с тобой договаривались! 

– А если я хочу тебе премию выдать? – не сдавался Васька. – Потому что считаю, что ты её заслужил!

– Чем? – чуть насмешливо интересовался Егор. – Ты мне не просто помогал, а чуть ли не половину работы сам сделал! Так что это я тебе премию должен, а не ты мне!

Тут уже Васька начал злиться в ответ:

– А я не ради денег это делал! А ради дружбы! 

И теперь уже Егору стоило большого труда его успокоить и привести в чувство. 

За полтора месяца, не торопясь, они привели всю квартиру в порядок. Тратя на это часа по три каждый вечер, не больше. А после одиннадцати Егор отлучался на пять минут в душ и возвращался на кухню уже чистым и распаренным, пил с Васькой чай и болтал обо всём на свете, пока сохли волосы. Вроде как можно было купить фен, и они даже пару раз об этом заговаривали в шутку, но всерьёз никто этого и не собирался делать. Иначе у Егорки не было бы повода задерживаться, а у Васьки – каждый раз предлагать:

– Может, останешься у меня? Чего тебе туда-сюда бегать-то? Завтра пойдём на учёбу вместе! 

Егор учился в техникуме в двух кварталах от Васькиного дома. А жил в семи станциях метро, в общаге. И каждый день мотался туда и обратно. Не то, что Васька: и на работу, и на учёбу ходил пешком. Недалеко потому что было.

– Нет, – категорически мотал он головой в ответ на все Васькины попытки о нём позаботиться. Например, дать зонтик, если вдруг пошёл дождь. Одолжить свою шапку и варежки, если внезапно похолодало. Выдать свои старые штаны вместо Егоркиных заношенных джинсов, которые треснули по швам, когда они переставляли тяжеленную чугунную ванну. Егор всегда отказывался коротко и без объяснений, просто говоря: «Не надо». 

Васеньку это не обижало и не огорчало, а только раззадоривало. То есть, Егорке можно за Васькой чуть ли не ухаживать, как за девчонкой, а самому Ваське даже крем для рук тому никак не всучить? Ладно! Что, дружок, поцарапался до крови, когда ножовкой подрезал край столешницы? Иди сюда, лечить буду. Да-да, зелёнкой намажу, как маленького! Не-а, возражения не принимаются: если у тебя ранка воспалится, кто мне завтра обои поможет поклеить? У меня же никого нет, кроме тебя!

Последнюю фразу Васька повторил в тот самый день, когда они закончили. Только что он поблагодарил Егора за всё и позвал с собой в ресторан, отметить окончание ремонта и начало «новой жизни.» Но услышал в ответ на это: «Вася, сходи лучше с девушкой.» Аргумент, что девушки у Васьки нет никакой, принят не был. И тогда Васька ляпнул то, что давно вертелось у него на языке:

– У меня же никого нет, кроме тебя, Егор!

Тот нахмурился, открыл было рот и вдруг покраснел, опустив глаза:

– Ладно, – тихо ответил Егор. 

Он поднялся из-за стола, за которым они вечеряли, и отошёл к окну с чашкой в руках. И проговорил, повернувшись к Ваське спиной:

– Не лишать же тебя праздника!

Васька подошёл к нему сзади и уставился поверх его плеча на украшенную гирляндой и огромными блестящими пластиковыми шарами ёлочку в самом конце тропинки за окном. В этом году городская мэрия, похоже, работала под девизом: «Ёлку – в каждый двор!» Он вздохнул и выключил свет на кухне, чтобы ёлку было виднее. «Молодцы, красиво получилось.»

Он не заметил, как произнёс эти слова вслух. Потому что, сам того не ожидая от себя, обнял Егора сзади за плечи и даже положил свой подбородок на его плечо. И замер, зажмурившись: а вдруг он позволил себе лишнего? 

Егор кашлянул и тихонько проговорил:

– Мы с тобой тоже молодцы, Вася. Успели к Новому году.

И спокойно отпил из своей чашки, будто ничего страшного не случилось. Ну, обнимает его парень, со спины, у окна, ну и что? Свет же погашен, никто не заметит. А то, что голову на плечо положил, так, может, он просто не знает, как ещё выразить то, что хотел бы сказать, да стесняется. 

– Без тебя бы я не справился, – честно признался Егор вполголоса. И свободной рукой накрыл Васькину ладонь на своём плече. – Ты хороший парень, Васька. 

Васька расчувствовался и шмыгнул носом, не открывая глаз:

– Хочешь, я буду тебе братом? – быстро проговорил он, захлёбываясь словами. –  Пусть только названным, хочешь? 

Егор без запинки быстро ответил:

– Да! – и выдохнул. – Очень хочу. 

Они постояли молча, не двигаясь с места. И каждый думал о своём, но, как оказалось, почти об одном и том же. 

– Где ты будешь отмечать? – тихо спросил Васька, стараясь, чтобы его голос не дрогнул ненароком. Понятно, мол, что не со мной. Как бы мне этого ни хотелось! 

Егор словно почувствовал его настроение и вздохнул в ответ в темноте:

– Домой поеду. К матери. 

И когда Васька жалобно попросил: «А можно мне с тобой?», Егор с улыбкой в голосе сразу ответил:

– Конечно, можно. 

10.

Все восемь часов в поезде Васька вёл себя тише воды, ниже травы. Спокойно дрых на верхней полке в шерстяном сером спортивном костюме, выставив в проход пятки в белых носках. Проснулся посреди дороги, сбегал в туалет, а на обратном пути принёс от проводницы два стакана с чаем в серебристых подстаканниках. Себе – чёрный, Егору – зелёный. 

– Спасибо, – сказал Егор и смотрел на него всё время, не отводя глаз, пока тот нагретой ладошкой протаивал в инее на стекле окошко и уставился в него, осторожно, мелкими глоточками, прихлёбывая кипяток из мгновенно запотевшего стакана. 

В вагоне почему-то не работали печки и было довольно зябко. Наверное, потому что за окошком всё было белым-бело, как в сказке. Только чёрные спички телеграфных столбов и присыпанные, как ёлочные игрушки, домики резко выделялись на снегу. А край соснового леса вдоль дороги, наряженный хлопьями белой ваты, проплывал мимо окошка сплошной чередой треугольных сугробов. 

Васька поймал его взгляд и смутился. 

– Не холодно тебе? – спросил Васька, чтобы хоть что-то сказать. Егор вздрогнул, точно очнулся, и отвёл глаза. И покачал головой, кивнув на стакан с недопитым чаем:

– Спасибо тебе. 

Васька с облегчением заулыбался:

– Долго нам ещё ехать? 

Егор пожал плечами:

– Часа три. 

Васька вздохнул и полез обратно на верхнюю полку:

– Не забудь разбудить, – серьёзно попросил он, как будто был дорожной сумкой или другим багажом. 

Васька спал, как мальчишка, приоткрыв рот и так смешно посапывая носом, что Егору прямо жалко было его будить. 

Но уже через несколько минут он вообще чуть не пожалел, что взял с собой рыжего шалопая. Как только они сдали бельё и полотенца проводнице и сошли с поезда, в Васеньку точно бес вселился. От радости, что они, наконец, добрались до места, он толкался, пихался и дурачился, как мог. Закидал Егора снежками, а сам с хохотом убежал от его мести, прячась за деревьями в сквере у вокзала. Но тут же вернулся, повалил Егора в снег и уселся на нём сверху, сумасшедшими счастливыми глазами заглядывая Егору в лицо:

– Попался?!

Но Егор только усмехнулся, когда Васька потёрся своим холодным носом об его щёку, и спокойно ответил:

– Это ты мне попался, – выделяя голосом тихое «ты».

Васька долго задумчиво смотрел ему глаза в глаза, а потом слез и молча подал Егору руку: «Вставай!» И шёл рядом до самого Егоркиного дома, не отпуская его руки.

А перед самым подъездом замешкался, отпустил Егора и огляделся. 

– Это твой двор? – просто спросил он. 

Егор молча кивнул. А Васька окинул взглядом запорошенные снегом скамейки у подъездов, сугробы с торчащими растопыренными пальцами ветками кустов, полностью укрытые белыми одеялами песочницу и качель – и будто наяву увидел маленького Егорку. С лопатой в песочнице, на качелях, на скамейке с другими ребятами. Ему даже на секунду показалось, что где-то за кустами вдоль дома пробежал огромный толстый кот. Красивый такой, полосатенький. «К лотку приучен,» – вспомнилось вдруг Ваське, и он заулыбался:

– Давай снеговика слепим! 

Егор улыбнулся и тихонько проговорил, глянув ему в глаза:

– Давай! 

Они бросили сумки на скамейку под окном у подъезда и принялись накатывать из тяжëлого липкого снега круглые шары. Егор быстро закатал первый, самый большой, поставил его посередине газона под окном и с удивлением посмотрел на Ваську. 

Тот катал уже второй шарик, плотно похрустывая снежком на газоне и наматывая опавшие листья и пожухлую траву. Шары получились у него небольшие и грязноватые, словно обросшие шерстью бурых травинок. 

– Катай второй! – раззадорясь, махнул рукой Васька, поправляя сбившуюся красную шапку и пристраивая рядом с Егоркиным туловищем снеговика своё странное творение. 

Егор послушно слепил второй и третий шары поменьше и водрузил их один на другой. Отломал сухие ветки с растопыренными кончиками от ближайшего куста и сделал снеговику руки. 

И обернулся к другу. 

Тот сидел на корточках и раскрасневшимися пальцами приделывал на верхний лохматый грязный шар треугольные уши. А потом глянул на Егора снизу вверх исподлобья и попросил:

– Дай пару-тройку камешков, – кивнув на бурую горку песка у подъезда, объяснив:

– Глаза сделать и нос.

Егор с улыбкой кивнул и поднял горсть мелких камней, сняв варежку. А Васька тем временем навтыкал в верхний шарик по бокам тоненькие веточки, как усы, и вылепил толстый длинный хвост. 

– Спасибо, – улыбнулся он, забрав камешки и доделывая кошачью лупоглазую морду. Потом помыл руки, разминая пальцами чистый снег, оглядел Егоркиного снеговика и улыбнулся, поднимаясь:

– Ну вот, готово! Снеговик и котовик! 

Егор расстегнул полушубок и засунул себе за пазуху его замёрзшие руки. Ни слова не говоря, а просто глядя почти вплотную в ярко-синие счастливые глаза. 

– Спасибо, – тихонько пробормотал Васька, не отводя взгляд. Пошевелил пальцами, перебирая Егоркин свитер под полушубком, и повторил:

– Спасибо, Егорка.

Они простояли так неизвестно, сколько времени, пока Васька со вздохом не убрал руки со словами:

– Согрелись. 

Егор снова кивнул, подхватил обе сумки со скамейки и потянул за ручку дверь подъезда:

– Заходи. Прямо и направо.

Васька удивился:

– Ни кодового замка, ни домофона? 

Егор улыбнулся:

– Ага! Заходи, кто хочешь, делай, что вздумается… У нас так заведено, – пожал он плечами и надавил пальцем на синюю кнопку звонка. 

Обитая чёрным дерматином дверь тут же распахнулась и на пороге появилась невысокая женщина в сером кухонном переднике поверх зелёной вязаной кофты и коричневой шерстяной юбки:

– Ну наконец-то! А я уж думала поисковую экспедицию снаряжать с собаками!

Она искоса глянула на довольного Егора:

– Вы где запропали?

Васька потупился, как нашкодивший мальчишка, и медленно ответил:

– Мы снеговика лепили… Здрасьте.

Женщина тут же отозвалась: «Здравствуй,» – и поинтересовалась у сына:

– Не хочешь представить меня своему другу?

Егор охотно закивал:

– Вася, это моя мама, Нина Сергеевна, – быстро проговорил он. – Мам, это Васька, я тебе про него рассказывал!

– Очень приятно, – вежливо сообщил Васька и огляделся.

В маленькой прихожей, оклеенной красно-кирпичными обоями, даже для троих места было маловато. У самого входа стояла стойка для обуви, а над ней была прикручена простая деревянная вешалка для одежды. Напротив, в нише в стене, сыто урчал холодильник. Сверху с антресолей выглядывали стеклянные банки, а за холодильником в углу стояли две пары деревянных лакированных лыж с палками. На полу лежала плетёная лоскутная дорожка, а под потолком висела лампа в деревянном абажуре с цветными круглыми стёклышками. Света от неё хватало ровно на то, чтобы не перепутать тапочки с ботинками, не больше.

– Руки мыть и на кухню! Помогать будете, а то я одна не успеваю, – строго заявила Егоркина мать и оставила их одних разуваться и раздеваться. Васька проводил её взглядом и уважительно произнёс:

– Суровая она у тебя, – пробормотал он, когда Егор потащил его за локоть показывать, что где находится.  Туалет, ванная, кухня, кладовка…

– Она просто стесняется, – пожал плечами Егор. – Потом, когда привыкнет к тебе, за уши не оттащишь: залюбит-зацелует…  А это моя комната!

Он втолкнул друга в обычную крашеную под «слоновую кость» дверь с прибитым на неё дорожным знаком «Stop» и, пока тот с удивлением озирался, принёс обе сумки из прихожей. А потом завалился спиной на застеленный полосатым покрывалом диванчик и осведомился:

– Нравится?

Васька молча кивнул, словно потерял дар речи. Он даже не сходил с места, крутя головой во всё стороны, разглядывая и рассматривая детали. А потом присел к Егору на краешек дивана и ошеломлённо спросил, заглядывая в глаза:

– Это ты сам…  их всех сделал? 

Егор огляделся и честно признался:

– Не совсем, – слегка застенчиво проговорил он. – Платья и одежду сшила мама. А я только придумываю, рисую и делаю самих кукол. 

Васька потрясённо кивнул и взял его за ладонь, уставившись на короткие пальцы с обгрызенными ногтями и заусенцами. Словно не верил, что этими руками всё кругом и было сделано. 

– И сколько уже? – спросил он тихонько, не поднимая глаз. 

– Двадцать девять пока, – вздохнул Егор. И снова обвёл глазами принцесс и клоунов, колдуний и гимнастов, музыкантов и рыцарей, эльфов, чудовищ и бородатых гномов, расположившихся на полочках на стенах сверху донизу. – Пойдём, а то мамка опять сердиться будет, что мы снова где-то застряли. 

Он вскочил, потянув друга за руку с собой и выключил свет. Оранжевый дракон под потолком с морщинистыми кожаными крыльями блеснул напоследок красными стеклянными глазами и погас. Как будто бы и не светился только что изнутри ровным жёлтым огнём. 

А Васька почувствовал сквозь одежду, как кругляш в кармане потяжелел и снова налился теплом, чуть не обжигая кожу.

11.

За стол в большой комнате они расселись чуть ли не с боем курантов. Васька уже успел притащить с кухни все хрустальные вазочки с салатами, селёдкой под шубой и нарезанными кусочками сыром, ветчиной и огурчиками. Егорка быстро и деловито расставлял бокалы и тарелки и открывал шампанское, сворачивая проволочку под надорванной фольгой. Нина Сергеевна с улыбкой смотрела на обоих юношей, точно превратившихся в ожидании праздника в озорных и мечтательных мальчишек, то посмеивавшихся друг над дружкой, то без слова помогающих один второму накрывать стол.

– Бздынь! – с последним гулким ударом часов из бутылки вылетела пробка и пенная струя полилась по фужерам. Васька звонко заливисто захохотал и поднял свой бокал:

– С Новым годом! – радостно завопил он.

Егор и Нина Сергеевна чокнулись с ним и согласно повторили в один голос:

– С Новым годом, Васенька!

Потом они отдали должное «оливье» и «мимозе», не забыв про селёдку и маринованные грибочки. Мальчишки чуток похулиганили, фехтуя вилками в борьбе за последний солёный огурец, и таская еду друг у дружки из тарелок.

– Очень вкусно, мам, спасибо! – похлопал себя по животу Егорка и откинулся с полупустым бокалом на спинку стула. 

– Вы просто замечательно готовите, Нина Сергеевна! – искренне похвалил Васька, хватая свой бокал и разливая всем остатки шампанского. 

Егоркина мама улыбнулась и проговорила:

– Спасибо вам, что помогли.

Егор закрутил головой и, когда все допили, загадочно-таинственно предупредил:

– Подарки под ёлочкой!

Васька моргнул и, пробормотав: «Нет, не все ещё!» – умчался в Егоркину комнату к своей сумке и вернулся с двумя блестящими свёртками, перевязанными лентами. Вручил один, побольше, Нине Сергеевне, а другой, потяжелее – Егору.

– С Новым годом, – повторил он, откинувшись на косяк двери со скрещёнными на груди руками и глядя на стоящую в углу в ведре с песком настоящую пушистую ель. Со светящейся рубиновой звездой на макушке и стеклянными бусами и блестящим дождиком на мохнатых игольчатых ветках. С покрытыми лаком настоящими кедровыми шишками и тонкими прозрачными сосульками рядом с расписными шариками и конфетами, обёрнутыми золотистой фольгой. Вся ёлочка светилась будто изнутри малюсенькими огоньками гирлянд и пахла настоящим лесом.

Дед Мороз под ёлочкой был явно самодельный, но очень забавный: с большим розовым носом «картошкой» и огромной головой, отчего он казался маленького роста, чуть ли не гномом, с длинной бородой до пят и светло-голубыми глазами. Короткое туловище и ручки были упакованы в ярко-синий кафтан, под которым топорщились такого же цвета штаны, а на ногах были чёрные лакированные сапоги с загнутыми носками. И варежки, и шапка на голове были расшиты блестящей серебряной нитью, которая ярко выделялась на фоне фиолетовой ткани, из которой они были сделаны… А сам дед Мороз был совсем не сед, а огненно-рыж, как апельсин, как морковка. И со всех сторон завален пакетами и коробками, упакованными в блестящую бумагу и перевязанными серпантином или ленточками.

За окном бабахнул первый салют, рассыпаясь в чернильном небе светящимися искрами и грохочущими падучими звёздами. Васька вздрогнул и подскочил к окну, вывернув шею и выглядывая наверх.

– Спасибо, – неожиданно ломающимся голосом проговорил Васька, и спрятал блестящие глаза.

– Тебе спасибо, Васенька! – ахнула Нина Сергеевна, разворачивая прозрачную коробку с разноцветными мулине. – Ты ж мой золотой! Как я давно это хотела!

Егор с удивлением вытащил новый телефон из своей коробки и проворчал:

– Балуешь ты меня, Василий… – но по его ехидному выражению лица было ясно, что он вполне доволен.

– Он всегда такой вредный? – шмыгнув носом, спросил Васька у Егоркиной матери. Уже почти спокойно.

– Весь в меня! – кивнув, подтвердила Нина Сергеевна. – Это у нас фамильное. Мы же Букины!

– И как я сразу не сообразил? – несмело улыбнулся Васька. – Егорка, давай фамилиями меняться! Тебе «Светлов» больше подходит! 

Егор притворно нахмурился:

– Это ты меня замуж зовёшь, что ли? 

Нина Сергеевна с неодобрением на него посмотрела и спросила у Васьки:

– Как только ты его терпишь? 

Васька дурашливо развёл руками:

– Приходится, Нина Сергеевна! У нас же с вами, кроме него, никого нет, – почти серьёзным тоном объяснил он. 

И пошёл смотреть свои подарки. 

12.

Когда они нагулялись по ночному праздничному городу и вернулись к Егору домой, Нина Сергеевна уже спала, прикорнув на неразложенном диване в большой комнате. Егор осторожно укрыл мать пледом и тихонько подоткнул ей подушку. А потом они вместе с Васькой беззвучно перенесли подальше стол и на цыпочках вышли из комнаты. 

В коридоре Васька с тихим стоном повалился на Егора и уткнулся носом ему в плечо. Тот погладил его по голове и сочувственно спросил:

– Устал? 

– Ага, – не открывая глаз, довольным голосом пробормотал Васька. – Очень… 

Он глубоко вздохнул, вдыхая запах Егоркиного одеколона и шерстяного свитера и тихонько протянул, позёвывая:

– Пош-шли спа-ать… 

Егор быстро погладил его по голове и спросил:

– В душ не хочешь с дороги? 

Васька упёрся лбом в его плечо и дурашливо промычал:

– Я там засну-у-у… И утону-у-у! 

Егор усмехнулся и предложил:

– Я тебе спинку потру. И пощекочу, чтобы не спал в ванне… 

Васька поднял на него шальные глаза:

– А давай! 

Через минуту он уже стоял в ванной, обдирая с себя одежду и слегка испуганно поглядывая в зеркало. В нём отражался всё тот же рыжий патлатый парень с широким носом и маленькими синими глазками, только слегка опьяневший и распоясавшийся. 

Вода дошла уже до половины ванны, когда он собрал себя в кучу и влез в неё, шипя от лёгкой боли и отфыркиваясь от пены. 

– Ты там живой? – поинтересовался Егор, заходя в ванную в одних трусах и майке. Он сунул руку в воду и тут же сердито выдернул её обратно. – Ты что, свариться надумал?

Васька томно промурлыкал:

– Угу…  Люблю погорячее. 

Егор усмехнулся, пустил воду из крана, намочил и намылил мочалку. 

– Поворачивайся! – скомандовал он. – Мыть тебя буду. 

Васька, сам балдея от собственной наглости и бесстыдства, кивнул и поднялся в полный рост из воды. 

– Мой, – беспечно согласился он. – Меня лет десять никто не мыл. Всё самому приходилось. 

И зажмурился, чтобы не глядеть Егору в растерянное лицо с обалдевшими глазами и открытым ртом. Егор неуверенно провёл ему мочалкой по коленям и бёдрам и остановился, замерев. 

– Ты его, Егор, голого парня никогда не видел, что ли? – слегка со хмельком засмеялся Васька, сам краснея с головы до ног. 

Егор пробормотал:

– Ты такой рыженький…  везде, – хрипло проговорил тот, вскинув на него глаза и отводя их снова. Но продолжая водить мочалкой ему по груди и животу. 

Васька насмешливо-обиженно спросил:

– Тебе не нравится? 

Егор глянул на него и признался:

– Нравится. Очень нравится. 

И севшим голосом попросил:

– Повернись. 

Васька вздохнул, повернулся к нему спиной и пошире расставил ноги, упираясь локтями в кафельную стенку. 

– Давай пожёстче, – пробормотал он, подставляя спину и ягодицы. – Ага, вот так! Ух, хорошо!

А когда Егор полил его из душа, смывая пену, и накинул на него белое махровое полотенце, обернулся и с чувством произнёс:

– Спасибо, Егорка! Ты самый лучший в мире брат! 

Тот усмехнулся и похлопал его мокрой рукой по плечу:

– Вылезай, рыженький! Мне тоже надо. 

Васька кивнул и, опираясь на его плечо, перешагнул бортик ванны. Зевнул, прикрывая рот ладошкой, и молча стал смотреть, как Егор чистит зубы и умывает лицо, а потом вытирает его краешком Васькиного полотенца. «Ну, интересно, что он ещё придумает, – усмехнулся про себя Васька. – Нет, чтобы прямо сказать…Вали отсюда, парень, мне одному надо побыть!»

А потом он опустил глаза вниз, заметив влажное пятно на белых трусах, и сглотнул. Егор проследил его взгляд, покраснел и молча отвёл глаза. Содрав с себя трусы, он бросил их, не глядя, в корзину для грязного белья, и полез в ванну, отвернувшись в сторону. 

Васька похлопал глазами, продолжая растираться полотенцем. А когда Егор сел в ванной и закрыл глаза, решительно забрал мочалку и мыло у того из рук. 

– Я тоже хочу, – спокойно ответил он на немой вопрос в глазах друга. Даже не заботясь о том, как двусмысленно это прозвучало. Васька первым делом накапал ему на голову шампунь и начал втирать в кожу головы лёгкими массирующими движениями. Егор прерывисто выдохнул и расслабился.

– Можно помурлыкать? – тихонько спросил он. Васька улыбнулся: всё, пришёл в себя Егорка! – и рассудительно ответил:

– А то, чего ж нельзя?

И продолжал натирать ему плечи, грудь и спину мочалкой, пока чуть смугловатая кожа не заскрипела под руками. Только тогда он начал снова намыливать мочалку, позёвывая и прикрываясь ладошкой.

– Ты уже спишь, рыженький, – ласково и заботливо проговорил Егор и забрал у него мочалку. – Иди, ложись. Дальше я сам!

Васька сонно кивнул и одним глазом окинул его взглядом. Парень как парень, хорошая фигурка, и на груди мускулы есть, и на животе – кубиками. «Молодец, следит за собой, не то, что я, – с лёгкой завистью и раскаянием подумал Васька. Погладил Егора по чисто намытой шее, вышел из ванной и пошёл спать.

13.

Утром Ваську было ни палкой не поднять, ни из пушки не разбудить. Егор уже давно встал и сидел, разговаривал с матерью на кухне, когда босой и одетый лишь в майку и штаны Вася, завернувшись в плед, как медведь-шатун выбрел к людям и с удивлением проговорил:

– Здрасьте, с Новым годом! 

Нина Сергеевна улыбнулась и вскочила со своего места:

– Доброе утро, Васенька? Как спалось на новом месте? 

Васька зевнул, помотал головой и брякнул:

– Как в зоопарке! Всю ночь по мне чьи-то лапы ходили, и кто-то в уши хрюкал и пищал. 

И качнул головой, отказываясь от свободного места, отвёл в сторону руку Егора и уселся ему на колени, обхватив за шею рукой:

– Я больше с тобой «валетиком» спать не буду! – слегка сердито заявил он. – Ты всё время носом в пятки тыкаешься, а мне щекотно! 

Егор опешил и расхохотался, обнимая его за плечо:

– А ты, рыжий, во сне разговариваешь! Я тоже с тобой тоже спать больше не буду! 

Нина Сергеевна вопросительно посмотрела на расшалившихся мальчишек и махнула на них рукой:

– Ладно, потом разберётесь, если не подерётесь! Вася, ты как сырники будешь – с вареньем или со сметаной? 

Васька улыбнулся ей во всё тридцать два зуба:

– С вареньем! 

– Сладкоежка, – добродушно проворчал Егор, терпеливо ожидая, пока Васька поёрзает, поудобнее устраиваясь у него на коленях. Нина Сергеевна поставила перед Васькой тарелку с сырниками и вазочку с вареньем и выдала ему вилку и ножик.

Ваську два раза уговаривать не пришлось.

– Я с твоими куклами разговаривал! – сообщил он Егорке, наворачивая с аппетитом мягкие рассыпчатые сырники. – М-м-м, как вкусно! Нина Сергеевна, вы гений!

– Прожуй сначала, подавишься, – беззлобно подсказал Егор и утащил у него из тарелки с невинным видом маленький кусочек. И, встретившись глазами с мамой, пристыженно покаялся:

– А я что, виноват, что они такие вкусные?

Та усмехнулась и переспросила у сына:

– Ты не наелся? Может, тебе ещё положить?

Васька звякнул вилкой, отодвигая кусочек для друга:

– Не, с чужой тарелки – вкуснее! – насмешливо проговорил он, кивая Егору: «лопай, не стесняйся!»

Но Нина Сергеевна притворно возмутилась:

– Егошка! Ты чего гостя объедаешь?

– А он сам даёт, – парировал Егор, ухватывая кусочек. – И потом, Васька мне не просто друг, а как брат... Пусть делится!

– Не хватало мне одного шалопута, придётся теперь и второго усыновить! – всплеснула руками Нина Сергеевна.

Васька замер и принял от неё чашку с чаем.

– А усыновите меня, если не жалко, – тихо и очень серьёзно проговорил он. – Правда, я не шучу! У меня уже ни мамки нет, ни отца, ни деда… Никого не осталось.

Он поднял на Нину Сергеевну умоляющие глаза:

– Всё, что у меня есть, это ваш Егорка. Я очень люблю его, правда. Как родного.

Нина Сергеевна отвела глаза.

– Вася, – медленно проговорила она. – Ваши отношения с моим сыном – это ваше личное дело. Вы оба взрослые люди и, наверное, отдаёте себе отчёт в том, что делаете.

Васька открыл рот и сощурился.

– Вы не так меня поняли, Нина Сергеевна! – быстро ответил он. – Вы вообще всё не так поняли!

Егоркина мать посмотрела на двух юношей. Один сидел на коленях у другого и обнимал того за шею. Но ведь, с другой стороны – они при ней не целовались и не делали ничего предосудительного…

– А как вы прикажете мне вас понимать? – устало спросила она, глядя на сына. – Что скажешь, Егор?

Тот улыбнулся и пожал плечами, проводя другу ладонью от шеи до затылка:

– Мам, всё просто. Я всегда хотел братика, ты же знаешь… Искал его, искал, и вот – нашёл.

Он обнял Ваську обеими руками и, закрыв глаза, приложил свою голову к его щеке.

– Я люблю его как брата. Может быть, даже больше… Может быть, так неправильно. И с любой стороны всё не так!  Но мне всё равно. Я нигде больше такого себе не найду, понимаешь? И я не хочу его терять.

– Я тоже не хочу без тебя, – поёжился Васька и закрыл глаза. 

Егоркина мама грустно посмотрела на них обоих.

– Как-то не по-людски у вас всё, – тихо проговорила она.

А потом вздохнула и медленно проговорила:

– Ладно, Василий. Считайте, что вы здесь дома, а не в гостях. 

А потом подняла палец и строго сказала:

– Но имей в виду! Обидишь его – жопу надеру!

И слегка нахмкрилась, когда оба юноши расхохотались до слёз.

– А о чём ты там во сне разговаривал? – спросил вдруг, припомнив, Егор.

Васька отпустил его шею и взял кружку обеими руками. Слез с его колен и, пройдя мимо Нины Сергеевны, присел на подоконник. И снова прикрыл глаза.

– Они на тебя жаловались, – спокойно сообщил он, отхлебывая чай и не глядя на Егора. – Говорили, что ты их забыл, оставил и даже в руки не берёшь. А они по тебе скучают. Принцесса от тоски все слёзы выплакала, и теперь у неё реснички ломаются, потому что пересохли. Старому гному никто бороду не расчёсывает, у него там паук паутину сплёл, и мух ловит. У гимнаста без занятий и выступлений мускулы совсем одрябли, он теперь боится даже смотреть наверх, на трапецию, не то, что по канату пройтись. Клоун так давно никого не веселил, что забыл, как это делается. Одна старая колдунья довольна, что ты ей не мешал наводить порчу. Да только она уже всех сглазила, кого могла, и теперь ей приходится накладывать заклятья на саму себя… А больше всего по тебе скучает рыжий мальчик-арлекин, с которым ты так и не закончил! У тебя совесть есть, Егор? Руки-ноги приставил, голову тоже, одел-обул, а глаза сделать забыл! Бедный мальчишка, ему хоть бы одним глазком посмотреть на белый свет! Он всё ждёт и ждёт, пока у тебя руки до него дойдут.  А ты, честно признайся, ведь забыл про него? Просто забыл – и всё!

Васька поймал себя на том, что чуть не провопил последние слова, и осёкся. Допил чай одним глотком и отставил чашку на подоконник.

– И все остальные тоже по тебе скучают. Только рыцарь в этом не признается из-за глупости, а эльфы – из гордости. Чудище-страшилище и вовсе не знает, как можно о таком говорить. Оно же только рычать и кусаться умеет, а кроме злости и ненависти, в других чувствах ничего не понимает. Кстати, музыканты так долго не играли, что скоро забудут ноты – а какие они после этого музыканты? И самое главное: все они хотят обратно, в театр, к живым людям. Потому что только радуя и развлекая детей и взрослых, куклы по-настоящему оживают. А на полках они превращаются обратно в кучу тряпья и железяк с деревяшками, из которых ты их сделал. Это даже не музей, Егор. Это кладбище.

Васька открыл глаза и посмотрел на Нину Сергеевну, которая, сняв очки, вытирала слёзы краешком кухонного полотенца. На Егора, который сидел, опустив голову, за столом. Обвёл взглядом маленькую кухню, в которой помещалась только плита, раковина, холодильник, стол и два стула – и жалобно закончил:

– Егорка! Ты же настоящий мастер! Почему ты занимаешься всякой ерундой, когда ты должен дарить миру то, что делает его лучше?

Егор поднял на него потемневшие глаза:

– Откуда ты всё это знаешь? – сипло выдавил он. И пояснил:

– Про рыжего арлекина. Про принцессу. Про гнома… Про театр!

Васька пожал плечами.

– Я же говорю, мне всё это приснилось, – пробормотал он и удивлённо захлопал глазами:

– А что, угадал?

Нина Сергеевна и Егор переглянулись.

– Ты всё правильно понял, – вздохнула Нина Сергеевна. – Раньше у нас в городе и правда был кукольный театр.

14. 

Был в городе Косове ещё не так давно настоящий кукольный театр. Не самый большой и пускай не профессиональный, но известный на всю страну. Он даже за границу на гастроли выезжал, до войны, правда. Мальчишки и девчонки, которые, видно, в детстве не наигрались в куколок и солдатиков, с удовольствием в него ходили.

Но не затем, чтобы только посмотреть на то, как деревянный мальчик с длинным носом пройдёт все испытания и станет настоящим человеком. И не для того, чтобы посочувствовать старому скрипичному мастеру, у которого завёлся маленький ученичок и помощничек, от горшка два вершка, да однажды взял и сбежал от него, прихватив лучшую скрипку и отправившись давать концерты по всему белу свету. И не потому, что им было жаль прекрасного принца, заколдованного крысиным королём в отместку за отвергнутых королевой-матерью дочек-крысок и которому теперь могли вернуть человеческий облик только чувства той, кто полюбит его в безобразной личине щелкунчика орехов.

Нет, они сами хотели участвовать! Особенно, почему-то – мальчишки, фантазёры и мечтатели. Каждый из них верил в чудеса и сказки, и надеялся хоть раз не просто повести мышиное войско на приступ новогодней ёлки, но, может быть, в самом конце спектакля потанцевать в старинном костюме с самой прекрасной девочкой на свете! Или выйти под занавес на сцену в дорожном костюме скрипача и сыграть на самом деле целентину и париордо Юзека Гаски, правда, для этого пришлось бы брать уроки у старого Бобы Берковича, да ещё и где-то разживиться приличным инструментом!

Играть хотели все дети, кроме одного мальчика.

Он хотел научиться делать кукол.

А в театре кукол делал только один мастер. Некрасивый хромоногий бывший приютский сирота Марк Ордин. Он был тощий, черноволосый, костлявый, как смерть, с перекошенным от рождения лицом, на котором одна половина могла улыбаться, а другая – плакать, в одно и то же время.  Давным-давно он пришёл в театр с одной-единственной собственной куклой – марионеткой в виде ужасного Марраса-Убарраса, вечно страдающего злодея с окровавленным ножом и собственным сердцем в руках. 

Тогдашний директор театра, бывший мэр города, благообразный старичок, ставивший только кисейные трогательные феерии, с ужасом отверг и кукольника, и его творение. Ну и что, пусть это персонаж народной сказки, так ведь это и не совсем сказочка даже, а страшилка для непослушных детей! 

Сирота усмехнулся и пошёл работать в театр дворником. Он как будто знал, что его время ещё придёт.

И правда: реквизит театра и куклы ветшали и приходили в негодность, а заказывать новые в столице было всё дороже и труднее. Потому что кукольники, пользуясь модой на игрушечных человечков, совсем забросили театры и шлёпали одинаковых «Антошек» и «Алёнок» пачками, чтобы угодить родителям. Эти куколки хорошо продавались, их все знали, и никто из мастеров не хотел осрамиться, сделав оригинальную новую куклу или сказочного персонажа, которых никто не купит за большие деньги. 

Пришлось директору театра допустить бывшего сироту Марка до святая святых своего театра. До изготовления кукол. Когда он объявил об этом, сирота тут же отставил в сторону метлу и принялся за новую работу. Одна половина лица его при этом смеялась, а другая – плакала. 

Сначала, правда, он только ремонтировал старьё и не делал ничего своего. По крайней мере, не показывал никому, если и делал. Но однажды мальчик-актёр нечаянно отбил нос принцу-эльфу. А потом девочки тянули друг у подружки куклу маленькой красавицы-замарашки, да и разломали её пополам. И переделать заново обоих было проще, чем починить. 

Скрепя сердце, директор позволил это сделать сироте Марку. Тот охотно взялся за работу, за которую обещали хорошо заплатить. Ещё бы: это были персонажи двух последних спектаклей, на которые хоть как-то удавалось продавать билеты. А иначе театр, который и так дышал на ладан, грозил и вовсе пойти ко дну. 

Новый принц-эльф был прекрасен: точёная фигурка в зелёном камзоле и янтарных башмачках с белыми длинными волосами, с изящными чертами лица – просто прелесть! Правда, мальчик, который играл эту куклу, жаловался, что стал плохо спать, а однажды и вовсе заболел горячкой, в бреду повторяя, что кукла его укусила во сне за палец. 

Красавица-замарашка была точной копией девочки, которая играла с ней её роль. Самой девочке кукла нравилась, пока её родители не начали восхищаться той и хвалить не собственную дочь, а ту куклу: ах, посмотрите, она как живая, правда, чудесно? И чем больше девочка росла и становилась девушкой, тем сильнее она ненавидела свою куклу, пока дело не дошло до того, что она сошла с ума и подожгла театр. 

Говорят, сироту видели у ограды театра во время пожара. Он смотрел на огонь, и одна половина его лица смеялась, а другая – плакала. 

Пожар быстро потушили, а здание заново побелили и покрасили. И только запасники, где, собственно, и начался пожар, выгорели дотла, уронив даже крышу. Сгорели все старые куклы. Пришлось заказать у сироты новые. 

А тот, пользуясь моментом, когда без него уже было не обойтись, решил покапризничать. И сказал, что будет делать кукол только для тех спектаклей, пьесы для которых он выберет сам. 

Нет, это были хорошие пьесы. 

Их ставили лучшие приглашённые кондукторы и режиссёры.

Всех персонажей играли дети. На худой конец, подростки, хотя новый директор театра, бывший сирота Марк Ордин брезговал брать в актёры ребят и девчонок старше десяти лет от роду. 

Ах, да! Старый директор умер, едва заслышав про пожар в его театре. Сердце у него было доброе, но слабое. Не выдержало. 

А новый директор завёл свои порядки. Дети, которые играли какой-то куклой, должны были одеваться так же, как их персонажи. Все репетиции происходили только за закрытыми дверьми. Всем, даже работникам театра, было запрещено заходить за сцену, где перед спектаклем дети в гримёрках повторяли репризы и накладывали себе грим. Дошло до того, что директор сам там убирался и мыл полы. 

И несмотря на то, что куча детишек оказались при деле, а не праздно шатающимися по улицам и чужим огородам, а спектакли с их участием шли на ура и собирали полный аншлаг – по городу поползли слухи. 

Говорили, что новый директор запугивает детей-актёров, запрещая им рассказывать дома, в школе и где-либо ещё, как проходят репетиции и подготовка к спектаклю. 

Говорили, что кукольник Марк делает ужасных кукол, которые выглядят ещё более живыми, чем настоящие люди. А может быть, они и вправду были более яркими и характерными, чем большинство местных жителей? 

Говорили, что бывший сирота заставляет и мальчиков, и девочек переодеваться в костюмы прямо перед ним и смотрит, как они это делает. Нет, не трогает руками, не заставляет их творить непотребства, но – смотрит! Как они переодеваются. 

А ещё утверждали, что мальчик по имени Марк Ордин никогда не числился ни в одном из детских приютов страны, что было весьма и весьма удивительно и загадочно. 

Он всегда присутствовал только на премьерах. Остальные спектакли он точно игнорировал, но премьеры – это было святое. Он сидел в партере, на первом ряду, посередине и смотрел весь спектакль от начала до конца. И одна сторона его лица порой плакала, когда другая улыбалась. 

Первым не выдержал священник. Он начал вопрошать паству в церкви, доколе родители будут отдавать неокрепшие в вере детские души на растерзание бесам из гнусного вертепа, коим является колдовской и еретический кукольный театр? Священника слушали из вежливости, потому что он был старый человек и никогда не сделал никому ничего плохого.

Потом против театра, точнее – его репертуара, выступил директор школы. Он утверждал, что в театре ставятся исключительно заграничные пьесы, которые внушают детям лживые убеждения и фальшивые ценности. Мол, а что хорошего может прийти из-за границы, где все спят и видят, как бы нашу родину разграбить и поработить? Он так бойко рассказывал об ужасно-коварных далеко идущих планах иностранных авторов, что даже снискал некоторую популярность в городе и был выдвинут в депутаты. Но в ходе предвыборной кампании выяснилось, что директор школы частенько принуждал родителей учеников сдавать деньги «на ремонт школы», а выделенные городским бюджетом средства для этой цели то ли растратил, то ли просто присвоил. А потом ещё и вовсе сбежал из города со всем награбленным, плюнув на свою политическую карьеру.

Третьим тревогу забил сам мэр. Ему не понравилось то, что кукольный театр был муниципальным, а не частным, и не приносил в городскую казну налоги. То есть, город должен был содержать в порядке и здание театра, и прилегающую территорию, оплачивая свет и тепло. А все деньги, вырученные от продажи билетов, уходили на новых кукол и жалование детей-актёров и работников, включая кукольника-директора… Несправедливо ведь, правда? Особенно, если дело касалось зарубежных гастролей: страшно подумать, какие суммы могли бы попасть в кармашки детей, которые спустили бы их на всякие глупости?

Мэр дал команду начальнику полиции проверить театр. Начальник полиции начал с того, что собрал все слухи и заверил их подлинность у священника. Тот просто положил лист для сбора подписей свидетелей при входе в храм, и подслеповатые старушки и старики вписывали в них имена своих давно усопших родственников и живущих и здравствующих детей и внуков, наивно полагая, что это церковные списки «за здравие» и «за упокой».

Потом начальник полиции завёл дело на сироту-кукольника и обвинил его сразу по всём статьям, которые только смог притянуть за уши. Иностранный агент, шпион, педофил, сектант и мошенник Марк Ордин был арестован на очередной премьере, прямо в партере, на глазах изумлённой публики и журналистов. Среди которых были и гости из столицы, и иностранные корреспонденты. 

Когда арестованного выводили из театра, одна сторона его лица смеялась страшной косой ухмылкой, а другая плакала горючими слезами. Это фото было во всех новостях. А последний спектакль после небольшой заминки продолжал идти. 

На следующий день об этом говорила вся страна. Газеты вышли с кричащими заголовками: «Педофил пойман!» и «Заграничных хозяев маньяка – к ответу!»  Дело поставил на контроль государственный прокурор. Им заинтересовался сам президент. В маленьком городке Косове появились телевизионщики и репортёры со всего мира, которые охотились за детьми-актёрами и их родителями, чтобы первыми взять интервью о похождениях шпиона-маньяка и прославиться. 

Но дело лопнуло. 

Несмотря на то, что генеральный прокурор предусмотрительно назначил закрытое слушание в другом конце страны в суде присяжных из двенадцати специально отобранных местных клуш, знающих о сути дела только по сводкам новостей из газет и телевизора. 

Несмотря на то, что судья запретил допрашивать несовершеннолетних пострадавших по рекомендации психолога, утверждавшего, что любые вопросы нанесут детям ещё большую травму, и этого нельзя допустить.

Несмотря на то, что жители города прокатили на выборах прежнего мэра, а новый назначил и нового начальника полиции, который взялся копать скандал ещё с большим рвением, чтобы выслужиться. Но даже ему не удалось собрать никаких доказательств, кроме голословных обвинений священника на проповеди и сплетен и слухов, которые отказались подписывать, как показания, даже те, кто их распространял. 

Дело лопнуло. Но театр закрыли от греха подальше. А сирота-кукольник при невыясненных обстоятельствах умер в тюрьме. Его тело напугало видавшего виды патологоанатома тюремной больницы. Может быть, дело было в том, что одна половина лица покойного даже после смерти продолжала улыбаться, а другая… Нет, об этом лучше промолчать! Мистика какая-то. Так не бывает.

Прошла пара лет, и театр стал приходить в негодность. Он и так-то был наспех отремонтирован после пожара, а в снежную зиму крыша обрушилась под тяжестью осадков. Весной снег растаял и испортил всё, включая вспучившийся паркетный пол партера и настил сцены. А также оставшихся без присмотра в запасниках кукол. 

Ещё через год новый мэр приказал снести развалины и построить на его месте заправку и торговый центр. Его жена как раз занималась поставками горючего и продуктов питания, и с удовольствием взялась руководить стройкой. Кстати, именно её дочь и сошла с ума, устроив поджог в театре. После того, как развалены были снесены, она вернулась из психиатрической лечебницы и стала преподавать в школе мировую художественную культуру. Будучи ещё только студенткой педагогического института в столице на заочном отделении. 

А дети, игравшие в театре, выросли и разъехались, кто куда. 

15.

– Мальчик, который хотел делать кукол – это ты? – спросил Васька, шлёпая босыми ногами по кухонному линолеуму. Он снова подошёл к Егору и обнял его, прижимая голову к своей груди.

– Ш-ш… Поплачь, Егорка, поплачь! Нельзя же эти слёзы всю жизнь в себе носить. Надо когда-то их выплакать, правда? Надо… Только тогда всё закончится, а ты не сойдёшь с ума. Просто поплачешь, и всё.

Он гладил Егора по голове и глядел исподлобья на его маму. Нина Сергеевна сидела, поставив локти на стол и сложив руки в замок около рта, словно боясь о чём-то проговориться. Наконец, Егор успокоился и похлопал его по спине.

– Спасибо, Василёк, – хлюпнув, проговорил он. – Да, это я. 

Нина Сергеевна слегка нарочито кашлянула и посмотрела на сына укоризненно:

– Мы же с тобой сто раз уже об этом говорили, Егор! Оставь прошлое, не надо его трогать! Уже ничего не исправить, только сердце себе рвать лишний раз… 

Но Егор помотал головой и упрямо сказал: 

–  Я расскажу всё Ваське. Не сейчас, когда мы уедем. Не волнуйся, всё будет хорошо. Я больше никогда ничего с собой не сделаю…

Он вскинул глаза на друга и грустно улыбнулся:

– Я же не могу оставить тебя одного. 

Васька поёжился, заглянув ему в глаза, и отчаянно попросил:

– Да, пожалуйста, не надо! 

И, зажмурившись, запустил пальцы ему в волосы:

– Мне тоже есть, что тебе рассказать, Егорка, – медленно проговорил он. – Хоть это и не со мной было, а кажется, что я это всё видел собственными глазами. 

Он поцеловал друга в макушку, прямо при его матери, не стесняясь, а наоборот – точно зная, что она поймёт его. И Егор тоже поймёт. Но потом. 

Васька улыбнулся – сначала Егору, а потом и его маме – потянулся и спросил:

– А может, мы пойдем погуляем всё вместе? Погода хорошая, – проговорил он, выглядывая в окно.  – Солнышко и мороз. Что может быть лучше в Новый год? Вы покажете мне город. 

Он обвёл их посветлевшие лица радостной улыбкой и весело спросил:

– Должен же я знать, в каком месте живёт моя вторая мама и мой брат? 

Нина Сергеевна встала и сообщила:

– Я мигом, только переоденусь! 

Егор взял Ваську за руку и поблагодарил:

– Спасибо, Василёк!

– За что? – не понял тот. 

– За то, что ты такой, какой ты есть, – с доброй усмешкой ответил Егор. 

– А, это! – улыбнулся Васька. – Это всегда пожалуйста! – и наклонившись к его уху, прошептал:

– Для тебя – всё, что хочешь! 

Егор усмехнулся, глядя на него, а потом отвёл взгляд и покраснел. Васька вздохнул, взял его пальцами за подбородок и заглянул в глаза:

– Всё, что хочешь, Егор! Я не шучу! 

Тот испуганно выговорил:

– Да я уже и не уверен, что этого хочу! 

Васька оглянулся в сторону прихожей, где уже пару минут топала, брякала и производила слишком много шума Егоркина мама… То есть, почему только Егоркина? 

– А не уверен, так и говорить не о чем! – съязвил Васька и показал язык. – Пошли гулять, братик! – насмешливо позвал он. – А то наша мамочка нас давно ждёт, и чует моя задница, что мы скоро оба получим на орехи! 

Егор засмеялся и побежал одеваться. Васька вышел в коридор, встретился с Ниной Сергеевной глазами и покачал головой:

– Нет, мы с Егором не спим… Пока нет, – уточнил он, заметив тень недоверия в её глазах. – Я не знаю! У меня были три девушки, и все вышли замуж за других парней! 

Нина Сергеевна с жалостью на него поглядела:

– Васенька, ну, может, тебе не встретилась ещё та самая, с которой всё получится? 

Васька криво усмехнулся:

– Нина Сергеевна! Мне что, до пенсии ждать, пока встретится? 

Та поперхнулась и отвела глаза. 

– Мам, – кусая губы, с трудом выдавил Вася. – Мама Нина, – уже гораздо легче выговорил он. – Я пока ещё не твоя невестка, да? А ты не моя тёща! – вымученно улыбнулся он. – Можно, я чуть-чуть, хоть немножко побуду просто твоим сыном, а? Хотя бы сегодня? 

Та вздохнула и кивнула. 

– Да, Васенька. Можно. 

Васька расцвёл:

– Вот и чудненько! – пританцовывая, заявил он и обнял её, прямо в одежде. И шепнул на ухо:

– А если у нас с Егоркой что-то получится, ты узнаешь об этом первой, обещаю! 

Нина Сергеевна шутливо шлёпнула его по попе:

– Ты что такое матери говоришь-то! 

– Правду, – пожал плечами Вася. – Маме надо говорить только правду. Или ничего не говорить, чтобы не расстраивать. 

– Нет уж! – воскликнула Нина Сергеевна строго. – Лучше правду, чем ничего! 

Вернувшийся в свитере и джинсах Егор подозрительно на них уставился:

– Я что-то пропустил? – недоумённо спросил он, переводя взгляд с одного на другую. 

– Ага! – весело согласился Васька и встал на руки у стены, дрыгнув в воздухе босыми пятками. Спустился обратно на ноги и потёр одну ладонь об другую, словно очищая. – Одевайся, брат! Пойдём гулять всей семьёй.

И чуть не брызнул слезами, ускакав вприпрыжку за носками и свитером. 

Со спины он был похож на щенка, которого пообещали вывести погулять.

16.

Васька поправил свою красную шапку и обалдело закрутил головой:

– Кремль? – переспросил он. – Настоящий? Вот здорово!

Егор протянул руку в синей варежке с вышитой белым снежинкой:

– Вон он, на той стороне реки. На холме.

Васька посмотрел против солнца, прибирая ладонь козырьком:

И пожал плечами со вздохом:

– Нет, не вижу! - слегка расстроенно признался он. – Только снег и сугробы.

Егор усмехнулся:

– Просто стены разрушены до основания, – сообщил он.

Васька вылупил глаза:

– Кто разрушил, враги?

Егор покачал головой:

– Нет, – произнёс он нехотя. – Сами жители города. Чтобы не сидеть в осаде.

Васька ахнул:

– Вот дурачьё! – а потом добавил:

– Ну и история!

Егор нахмурился и сообщил:

– По истории – не ко мне. Это мама лучше знает. Она историю пятнадцать лет в школе преподавала.

Васька неожиданно обрадовался:

– Мама – учительница? 

– Ага, – забавляясь его реакцией, ответил Егор. – А я что, разве не говорил?

Васька категорически помотал головой. Так, что чуть шапку не потерял.

– Нет, я бы запомнил, – быстро проговорил он. И поинтересовался:

– Ты точно больше ничего не забыл мне сказать? 

– То, что я педик? – Егор деланно рассмеялся. – Надо было сказать тебе с самого начала! 

Он изобразил, что открывает воображаемую дверь и здоровается, снимая невидимую шляпу:

– Здравствуйте! «Ремонт под ключ». Всё замерим, всё покрасим, обои переклеим и линолеум постелем! А заодно совратим, и у вас начнётся новая жизнь! 

Он с шутовством поклонился и представился: 

– Мастер по ремонту педик Егор! 

Васька медленно захлопал, с оттяжкой шлёпая раскрасневшимися ладонями:

– Тебе на сцену надо, – медленно проговорил он, разглядывая Егора исподлобья сквозь собственные пальцы, которые пытался согреть своим дыханием. 

Егор взял его за руки, расстегнул полушубок и запихал обе замёрзшие ладони друга себе за пазуху. 

– Где твои варежки и шарф? – с лёгким укором спросил он. 

– Дома, – зажмурившись и млея от его тепла, прошептал Васька. 

– Дома? – ненатурально удивился Егор. А потом, спохватившись, подтвердил, глядя в испуганно открывшиеся ярко-синие глаза:

– Дома, дома! А почему? 

Васька виновато улыбнулся:

– Забыл! 

Егор строго нахмурился:

– Мы с мамой тебе для чего их дарили? Что бы ты их носил! Чтобы тебе не холодно было! 

Васька насуплено покивал и ехидно произнёс, пошевелив пальцами внутри по Егоркиному свитеру:

– А мне и так тепло… С тобой, Егор! Ты моя персональная грелка! 

– Мальчики! – послышался голос Нины Сергеевны. – Не замёрзли? 

Васька и Егор обернулись к трём женщинам, выходящим из кафе на хрустящий снег. 

– Нет, – ответил Егор. 

– Да, – ответил Васька. 

Женщины охотно засмеялись, глядя на двух юношей, стоящих лицом к лицу, один из которых был одет в лёгкую белую куртку, красную вязаную шапку и синие джинсы, а второй – в кожаный полушубок, тёплые штаны и высокие ботинки. Второй весь утеплился, как положено зимой: шапка, шарф и варежки, всё синего цвета, с яркими белыми вышитыми снежинками. Щёки у него раскраснелись от морозного румянца, а сам он внимательно смотрел на женщин с лёгким прищуром. Второй слегка побелел от холода, особенно – кончик носа, и грел свои руки у первого за пазухой. 

– Я тебе даже завидую, Нина, – призналась первая женщина, повыше, в тёплом сером зимнем пальто, отороченном мехом, в лисьей шапке и кожаных сапогах. Она была совершенно седой, но улыбалась весело и задорно, как девчонка. – Какой у тебя сын-красавец вырос! Того и гляди, братец его догонит!

– Оба хороши, – фыркнула низенькая кругленькая вторая женщина, толкнув ту локтем в бок. Она была одета в чёрную шубку и меховую шапку, а на ногах у неё были тёмные полусапожки. – Как тебя зовут, мальчик? – поинтересовалась она у второго юноши, который слегка поёживался от холода. 

– Василий, – ответил за него Егор. И вопросительно посмотрел на мать. 

Та сразу спохватилась и начала прощаться с подругами:

– Я так была рада вас видеть, девочки! Валюша, Эльза, заглядывайте как-нибудь к нам на огонёк! С Новым годом! 

Они поцеловались и разошлись. 

– Спасибо, мальчики, – с чувством сказала Нина Сергеевна, – что дали мне посидеть и поболтать со старыми подружками. Уже темнеет… Пойдёмте домой! 

Они прошли вдоль замёрзшей реки Коски через заснеженный парк с голыми деревьями и оказались уже почти у самого дома, когда Егор вдруг подхватил Ваську под локоть и протянул к себе:

– Ты чего падаешь на ровном месте? – озабоченно спросил он. 

– Споткнулся, – пробормотал Васька непослушными губами. Ему казалось, что всё вокруг начало заволакивать полупрозрачным туманом. Стало вроде не так холодно, но почему-то всё замедлилось, даже падение снежинок в свете фонарей. Васька открыл рот и слизнул холодную каплю языком. И нехотя обернулся, когда его потянули сзади за плечо. 

– Васька, ты чего? – встревоженное лицо Егора проступило сквозь туман раньше, чем послышался его голос. – Совсем замёрз? 

Васька попытался помогать головой, но шея плохо гнулась, и он с трудом проговорил:

– Нет, – понимая, что не чувствует пальцы ног. И только тогда со вздохом признался:

– Я всё-таки провалился.

Дней, когда Нина Сергеевна, встретив на новогодней ярмарке своих школьных подружек, отпросилась попить с ними кофе и поболтать, Егор и Васька спустились к замёрзшей реке. На самом краю берега лёд сдвинулся, обнажая песок и небольшие круглые вымороженные насквозь лужицы. Егор и Васька переглянулись и принялись с хрустом ломать тонкие звонкие льдинки на них, весело хохоча и поглядывая друг на дружку. А потом Васька бросил в Егорку снежком, закричал: «Догоняй!» – и прыжками понёсся через хрустящие ледяные окошки вдоль берега. 

И где-то по дороге провалился и вымочил ноги. Но решил никому не говорить, чтобы не портить маме и брату праздничную прогулку. А то бы все сразу засобирались домой, как уже было один раз в Васькином детстве. Тогда, правда, ноги намочил не он, а сестра. Но родители сразу схватили её и Ваську и увели домой с ярмарки, даже не успев купить ни пунш, ни глинтвейн, ни медовый пряник. Мама с папой даже успели рассориться по дороге, выясняя, кто не уследил за ребёнком, и помириться, решая, кто из них побежит в аптеку. Васька потом очень долго злился на сестру за то, что она испортила всём праздник. Долго, наверное, целый день… 

– А где мама? – дошло, наконец, до Васьки и он закрутил головой, чувствуя, как в шее хрустят ледышки позвонков. 

– Домой пошла, – слегка сердито ответил Егор, снимая варежку и трогая Васькин лоб, сдвинув на нём шапку. – Ты уже минут десять стоишь под фонарём и лопаешь снег! Мы тебя кричали-кричали, а ты не отзываешься! 

Васька виновато потупился:

– Я не слышал, – пробормотал он. – Я, наверно, задумался. 

– О чём? – убрал руку Егор и потащил его за локоть к дому. 

– О том, что, если бы ты не пришёл ко мне сам, всего этого не было бы, – проговорил на ходу Васька, еле за ним поспевая. – О том, что, если бы мы не встретились, я не узнал бы, какие вы хорошие… Да постой ты! 

Он дёрнул Егора за рукав и потянулся к нему губами. 

– Люблю тебя, – проговорил Васька, с трудом оторвавшись от его тёплых сухих губ. И застенчиво спросил:

– Я не слишком нагло? Ну, на улице… 

Егор посмотрел на него сумасшедшими глазами:

– Ты что, первый раз… 

– Ага! – смущённо ответил Васька, боясь тряхнуть головой, чтобы она не отвалилась. – Я ещё ни разу ни с кем не целовался. 

Егор опешил:

– У тебя же были девушки! Целых три, ты мне сам говорил! 

Васька вздохнул:

– До этого никогда не доходило, – грустно признался он. 

Егор улыбнулся и тут же нахмурился:

– Пошли домой, герой-любовник! Ты совсем замёрз! 

И затащив в квартиру, принялся раздевать его и разувать. А обнаружив насквозь мокрые ледяные ноги, потянул его в ванну. Раздел догола и на руках засунул голого парня в тёплую, едва не горячую воду. 

Васька закрыл глаза и пробормотал:

– Только дальше поцелуев я пока не готов… 

Егор глянул на него и принялся осторожно разминать ему заледеневшие белые ступни с маленькими пальчиками. А потом уже снова раскрасневшиеся от тёплой воды руки. Добавил горячей воды и присел рядом с ванной на корточки, заглядывая в ярко-синие глаза. 

– Давай не будем спешить, – согласился он. – Побудь мне просто братом. Самым лучшим и самым любимым. Мне это нужно, Васька, больше всего на свете. Мне нужен именно ты. 

17.

Голова была тяжёлая, пустая и гулкая, словно из черепушки вместе с соплями через нос вытекал и весь мозг, капля по капле. Глаза было лучше даже не открывать, потому что даже неяркий свет от ночника словно рассыпался под веками острым царапучим песком. В носу свербело и зудело, а язык во рту распух и саднил, как содранная на тёрке ладонь.

Но хуже всего дело обстояло с руками и ногами. Они стали какими-то маленькими и непослушными, будто высохли и одрябли. Иногда Ваське казалось, что их стало больше, чем надо, словно наросли новые, а иногда – что пары рук ему не хватает, ведь было же больше!  А всё тело стало маленьким, будто съёжилось, оставив только огромную голову и широкие ладони…

Васька всё время чувствовал себя так, будто то ли засыпал, то ли просыпался, на грани бодрствования и сна. Словно в детстве, укрывшись с головой одеялом, когда сна ещё нет ни в одном глазу, а тягучая дремота уже отодвинула весь мир, кроме шерстистого края одеяла, за которым… А что там, за краем, уже неважно. Главное – не заснуть, ведь только что спать-то не хотелось совсем, а глядишь – раз моргнул, а уже и утро!

Васька совсем потерялся во времени, не разбирая, день, ночь или вечер сейчас. И не соображая, что будет потом. Время точно слетело с катушек, со всех шестерёнок, перепуталось, как клубок ниток, и текло то туда, то сюда, когда и как ему вздумается. 

К Ваське приходил мальчик Егор, приносил своего кота – «красивого, полосатенького» – и обещал отдать того ему «в хорошие руки». И брал его за руки, наверное, чтобы убедиться, что они действительно – хорошие. У мальчика Егора были очень холодные маленькие пальчики, ведь он давно вырос и даже уже умер. Но всё равно продолжал шептать детским мальчишеским голосом Ваське на ухо про свой талисман, который ни в коем случае нельзя потерять, потому что иначе вся жизнь пойдёт наперекосяк. «Носи его на шее, не снимая! Тогда всё в жизни будет так, как тебе надо! – втолковывал ему мальчик Егор сердито. – И не вздумай никому отдавать или дарить! Я вот, дурак, потом подарю своему другу, и он утонет! Мне же никто не сказал, что этого делать нельзя!»

«Чего нельзя делать?» Мальчик Егор вздыхал, оставлял своего кота в ногах у Васьки и, махнув на прощанье рукой, уходил во тьму. Прямой, тощий и босой, в одних трусиках и майке. Немножко напуганный тем, что с ним было и ещё будет, а потом вдруг закончится и не будет ничего. Он отчаянно оглядывался и, хорохорясь, улыбался Ваське, хотя ему было страшно умирать каждый раз и воскресать снова, чтобы прийти к нему. Но он привыкал помаленьку это делать, и уже почти не расстраивался. 

А вот мама расстраивалась. Та, первая мама, которая его родила. «Опять ты, Васенька, никого не слушаешься и делаешь всё по-своему! – строго выговаривала она. – Нельзя зимой ходить без шарфа и шапки! Простудишься и заболеешь, прямо как не сейчас! Нельзя пускать в дом кого попало! Вынесут всё из дому, и деньги, и вещи, и даже сердце твоё украдут, не заметишь, как! Нельзя любить мальчиков, нельзя! Вот дед твой любил, и что с ним стало? Умер, в конце концов!»

Васька сердито отбрыкивался: «Ты тоже умерла! И я когда-нибудь умру! Ну и что? Лишь бы только после моего Егорки, а не раньше! Чтобы ему не досталось меня хоронить и с ума сходить потом оттого, что он один остался… Нет уж, пусть лучше я по нему плакать буду! Письма ему писать. Разговаривать с ним. В кино ходить и в шахматы играть… Да, потому что я знаю, как и что нужно делать, чтобы он не уходил совсем, подождал меня. Дед вон шестьдесят лет прожил после того, как один остался, и я смогу.»

Он смотрел, как мама уходит, несогласная, растревоженная, беспокойная – и плакал. Он хотел, чтобы она не оставляла его, и не хотел, чтобы она снова возвращалась и начинала его воспитывать, что можно, а чего нельзя. Он совсем запутался во всех этих временных выкрутасах! 

Пару раз приходил отец. Молча сидел у края кровати, даже не глядя на сына. А во второй раз шепнул, взяв за руку: «Поправляйся, давай, хватит уже болеть!» – и ушёл, ни слова не сказав лишнего, как всегда. Рука у него была холодная и мокрая, будто только из-под воды. 

Васька послушался отца и пошёл на поправку. Нос начал дышать, в голове полегчало, руки и ноги вернулись на место в нужном количестве. Правда, рядом с ними обнаружились другие руки и ноги, тёплые, мягкие и живые. А ещё у этих тёплых рук было туловище и шея с головой, на которой оказались самые вкусные в мире губы и самые красивые на свете глаза. Егорка. 

– Егорка, – прошептал Васька. – Егорка мой. Егорка… 

– Что? – всполошился тот. – Пить хочешь? Не жарко тебе? Не холодно? 

Васька постарался улыбнуться, и у него это почти получилось! 

– Егор, дай мои штаны, пожалуйста, – попросил он. – Я в туалет хочу. 

Егор похлопал глазами и неуверенно предложил:

– Давай я тебя отнесу. На руках. Туда и обратно. 

Васька фыркнул:

– Я не девочка! Сам дойду. Дай только штаны надеть. 

И притворно-сердито проговорил, натягивая непослушными руками на себя джинсы:

– На руках он меня носить собрался! Сначала замуж позови, а потом носи, сколько влезет! 

Егор тихонько засмеялся и вдруг замер, глядя на то, как Вася достаёт из кармана гладкий маленький кругляш на верёвочке и вешает себе на шею через голову, только что не обдирая уши. 

– Это зачем? – неловко спросил он. 

– Чтобы всё было, как надо, – скучно ответил Васька. – Чтобы мы с тобой жили долго и счастливо. И не болели. 

Он поднялся с постели, покачнулся и схватился за подставленное плечо. 

– Ты, как всегда, вовремя, – улыбнулся Васька. – Не волнуйся, я справлюсь. Всё будет хорошо. 

Он был настолько в этом уверен, что металлический кругляш на его шее снова потяжелел и налился теплом, готовый выполнить любое его желание. Даже самое сумасшедшее и ещё невысказанное вслух. 

2013