Очки

Что-то подсказывало мне: не надо слать электронных писем и писать смс. Надо звонить. Звонить и говорить: "Привет, Богдан! Это Карим. Помнишь меня? Нам же было так хорошо семь лет назад, в то испепеляющее лето, когда что под одеялом, что без одеяла, - как в духовке...". И ещё вспомнить про то, что тогда оба мы только-только сыграли свадьбы, но по наитию нашли друг друга, ибо все это как понос: в себе не удержишь…

Его телефон я откопал на днях, спустя несколько лет после того, как успокоился, понимая, что больше мы не встретимся. И хотя я отлично помнил его добротную квартиру, из которой можно было разглядеть кусок кремлёвской стены, мне было понятно: я не буду играть в Шерлока Холмса, приходить к подъезду, выслеживать, опрашивать соседей. Не в моём это характере. Я ведь человек семейный, ограниченный во времени и свободе, так что…

"Тебе наплевать на ребёнка и на меня!" - любила повторять жена во время наших ссор, которые в последнее время становились всё более частыми и безнадёжными. Если она называет сына "ребёнок", значит, ничего хорошего не жди. И вот вчера все тоже началось с "ребёнка", а закончилось хлопаньем двери в спальню и ночёвкой в разных комнатах. Тут-то, разбирая диван, я и наткнулся на эту визитку, которая, видимо, давным-давно соскользнула со стола и исчезла. Телефон я записывал карандашом, с обратной стороны. Только цифры без всякого имени. Это была визитка какого-то ювелирного магазина, так что на ней красовались два обручальных кольца, увенчанных букетом каких-то невнятных цветов. У себя в телефоне его номер я, понятное дело, никогда не хранил.

- Привет, Богдан! Это Карим. Помнишь меня?..

Бывают же чудеса! Это всё ещё был тот самый номер и тот же голос, который сразу вернул меня на семь лет назад, в ту квартиру с видом на кремль.

- Хе-хе, я там больше не живу! - мальчишеская интонация со смешинкой. Так и вижу, как он улыбается там, у себя, где бы он теперь ни жил. - Я переехал на другой берег.

- Оки, надеюсь?

Он хохочет в трубку.

- Волгу переплыть пока не решился…

И вот я еду на другой берег, сломя голову, забыв захватить шарф, о чём волжский ветер тут же мне напоминает. Это кусок плоской земли между Волгой и Мещерским озером, лежащий почти вровень с водой. Новые разноцветные дома, словно составленные из детского конструктора, силуэт строящегося стадиона поодаль. Ветер и солнце, слепящее, отражающееся в стёклах. Солнечные очки очень шли к смуглому лицу Богдана. Было в нём что-то южное, хоть и не такое явное, как во мне. Только улыбнётся, только произнесёт что-нибудь, хоть один звук - и сразу понятно: юг, юг, юг - щедрый, жизнерадостный, раскрепощённый, каким-то чудом занесённый на берег огромной холодной реки.

Солнечные очки у него тоже были новые. Новая квартира на пятнадцатом этаже, с огромной прихожей, переходящей в кухню. Новая жизнь - с женой развёлся два года назад. Сына она иногда привозит.

Вот бывает так: ни с того ни с сего провалишься куда-то в прошлое, и так хорошо в этом прошлом, что не возвращался бы, не просыпался, не вылезал из постели.

- Мне нравилось, что у тебя из той квартиры кремль был виден…

- "А из нашего окна площадь Красная видна!" - хе-хе. Ну, зато здесь видна Волга во всей красе... Так строители говорили…

Он целует меня в волосы и гладит по щеке - не то по-матерински, не то по-отцовски. Я провожу пальцами по его груди и замечаю седину.

- Я тоже думаю развестись с женой…

- Зачем?

- А ты зачем развёлся?

- Она сама ушла... Хотя я не слишком-то её удерживал.

- Она всё про тебя узнала?

Он выдыхает - долго и как будто осторожно.

- Она всегда догадывалась. А тут я сам всё рассказал.

- Зачем?

Он снова надевает солнечные очки, встаёт с постели и шлёпает босиком по полу, по которому широкой жёлтой полосой разливается солнечный свет. Наступает на мои трусы, поднимает и держит, как тёмно-синее знамя.

- Это твои или мои?

- Мои, - говорю я, свешивая ноги на пол. - А у тебя точно такие же? - хе-хе.

Моё "хе-хе" получается каким-то блёклым, совсем не южным.

Он подходит, садится рядом и кладёт трусы мне на колени.

- Я тебе не сказал. Я ничего не вижу последние четыре года. Но я знаю, что ты совсем не изменился. Я изучил на ощупь твоё лицо и представил его.

- И... как же ты тут…

- Я знаю, где что лежит. Знаю, что вон там - север (он показывает в окно), а вон там - юг. Знаю, что рядом река. Весной она пахнет мазутом, летом - рыбой, осенью - гниющими листьями и ветками. Нюх у меня теперь, как у овчарки - хе-хе... Только это не сразу пришло, года через полтора…

- Но ты же можешь ориентироваться на свет? - зачем-то спрашиваю я дурацкой утешительной интонацией.

Он качает головой.

- У меня полная темнота, - он обводит воздух рукой. - Два инсульта.

Мы сидим в полной тишине. Наверное, всего полминуты. Но за это время у меня перед глазами проплывают семь лет, проведённых в одном городе, но каких-то параллельных измерениях, будто нас разделяла тонкая стеклянная стена, а мы всё равно не видели друг друга.

- И что, жена ушла, когда ты уже ничего не видел?

- Она именно из-за этого не хотела уходить. Но мне хватило совести убедить её, что так будет лучше.

- И чем же так лучше?

- Надеюсь, ты никогда этого не поймёшь.

Он встаёт и подходит к широкому окну почти до самого пола, за которым - застеклённая лоджия, где, наверное, вполне можно загорать. Волга во всей красе, ещё совсем заснеженная, больше похожая на бескрайнее белое поле. Но лёд когда-нибудь тронется, будет хрустеть, вставать на дыбы, таять и подтапливать Заречную часть и Заволжье.

- Тебя тут не заливает весной?

- Хе-хе! Пока ещё не смыло. Но я морально готов!

На полминуты я представляю себе: вот мы разводимся с женой, я перебираюсь к Богдану в его просторное поднебесье, и, выныривая по утрам из кровати, мы подходим к окну, и я рассказываю ему, какого цвета сейчас Волга, а он в ответ говорит мне, чем она пахнет, и гладит меня по щеке, по лбу своими чуткими прозревшими пальцами.

- Стадион-то хоть красивый получился? - он кивает на восток, туда, где несколько лет подряд громыхала стройка века.

- Красивый, - отвечаю я, смотря Богдану в лицо, в его солнечные очки, отражающие мир, и зачем-то улыбаюсь, как дурак.

- И всё-таки я очень скучаю по старой квартире, по оврагам, которые за детство излазил вдоль и поперёк. Там воздух немного другой: более лёгкий, разреженный, а здесь, у воды, слишком сыро. Даже в ту незабываемую жару там было легче дышать. Я так хорошо все это вижу! Как будто не было этих семи лет!.. И трамваев здесь совсем не слышно…

- Трамваев и там слышно всё меньше.

И мы молчим ещё полминуты.

- На самом деле, жена ушла из-за того, что я не захотел отсюда уезжать. У нас был вариант перебраться в Москву, а потом, может, и за границу. Но я не вижу себя нигде, кроме как здесь. Мне нужно каждое утро смотреть на Волгу.

Я подхожу к нему и снова прикасаюсь к его тёплой груди.

- Если я разведусь с женой, ни за что не уеду из Нагорной части...

Но я все-таки не разведусь. Совести мне не хватает. Или ещё чего-то.