Пролог

— Валечка! — вскрикнула женщина, простирая руки к десятилетнему мальчишке. Громоздкий шерстяной ковер надменно смотрел с высоты двух с половиной метров, зависнув под потолком на тонкой рейке. В углу безмятежно бубнил телевизор, пытаясь перекричать штормовые шквалы за окном. Свист сквозняка, проскальзывающего сквозь утепленную деревянную раму, гудел в барабанных перепонках, и хотелось спрятаться, закрыться, зарыться в тяжелое шерстяное одеяло, обшитое скользкой красной тканью. Но крепкие руки до боли сжимали тонкое Валькино запястье и не давали убежать. Однокомнатная квартира ломилась от чужеродных звуков: испуганной детской возни, тяжелого топота кирзовых сапог по деревянному полу новостройки, женского плача, серьезных разговоров взрослых и шелеста денег.

— Выведите ребенка, — скомандовал незнакомец, разметав по столу стопки, в которые были собраны пестрые бумажки. Каждая из них оказалась перевязана разноцветными резинками, которые Валькина мать хранила в столе под швейной машинкой. 

— Здесь не хватает, — сообщил самый крупный из мужчин, и Валька дернулся, повис на живой лиане, захныкал. Но детские слезы не стали достаточной платой, и рябоватый судья с двумя присяжными синхронно качнули тяжелыми головами. Страшные тени надвинулись на лица. Отец попросил отсрочку, но только получил прикладом по лицу, а мама просто плакала под бездушными взглядами.

Вальку выкинули из двухкомнатной квартиры, не позволив прихватить с собой игрушечный пистолет. Хлопнула дверь, а за ней еще два оглушительных хлопка ознаменовали слом старой и начало новой жизни. Под ногами, правда, хрустели совсем не осколки, а просто корочка льда на снегу.

Скоро, утирая рукавом слезы и сопли, Валька ежился в пропахшей насквозь «Примой» машине. Салон неприятно лип к влажным ладоням, а за дымом на переднем сидении не клеился разговор. 

— Можно мне к маме? — спрашивал Валька, а ответом ему был строгий, вымораживающий взгляд. 

— Заткнись.

И Валька молчал. О том, как скручивало живот от голода и страха, о том, как жало сердце болью, и о том, что в память врезался страшный влажный след от сапога, когда один из незнакомцев вышел из некогда теплого дома. Хотелось бы верить, что неаккуратный дядька наступил в акварель. Но Валька знал, что такого темного красного у него никогда не было.

«Это мама купила, вчера на рынок ходила. Точно-точно, я знаю».

«Волга» сделала еще несколько остановок. Каждый раз перед новым домом, грустными черными окнами первых этажей и сугробом. Через несколько часов стелющаяся за дверью тьма начала рассеиваться под лучами упрямого солнца. Хотелось спать, и Валька тер до красноты глаза, а потом увидел, как из очередного подъезда выводят незнакомого мальчика.

— Садись, — крупный рванул дверь, грубо затолкал внутрь ребенка и захлопнул ее вновь. Остро кольнуло желание взвыть, но один взгляд на новенького заставил сдержаться.

У товарища по несчастью были темные волосы, острый подбородок и нос, из-за чего лицо немного напоминало мышиную мордочку, и большие водянисто-серые глаза. Водянистыми они выглядели от застывших на них слез. Мальчишка часто дышал, комкая в руках край полосатого свитера, а его взгляд дико метался из стороны в сторону, так и не находя никакой опоры.

— Едем, — снова пробасил крупный, когда машина застонала под его весом. Валька испуганно вжался в сиденье и не оборачивался на всхлипы справа, пока не убедился, что похитители следят только за дорогой.

— Как тебя зовут? — спросил Валька, наклонившись к соседу и сразу представившись шепотом.

— Гриша… — так же тихо и сбивчиво ответил тот, утерев щеку ладонью. — Куда мы едем?

— Не знаю, — пожал плечами Валька.

Хотелось, как в книгах, быть отважным и заявить о себе, получить по ребрам, как в казаках-разбойниках. Но ни одного слова без болезненного спазма, без слез не вырывалось из горла. И Валька сдался.
 


В следующий раз «Волга» остановилась у частного дома, обнесенного высоким кирпичным забором. Тяжелые квадратные колонны держали крышу, на которую навалился метр снега. Дорожки были расчищены. Вальку и Гришу вытряхнули из нагретой машины на легкий мороз. Бандиты — так их окрестил про себя Валька — вынули из багажника три кожаные сумки и отправились внутрь. Повеяло теплом, стерильностью и сухостью. Светлый коридор и громоздкие хрустальные люстры, похожие на миллион капель, довели мальчиков до тяжелой дубовой двери, за которой спрятался кабинет, книжные полки и очередное новое лицо. 

— Иван Иваныч, ну вот, улов. Всех должников встряхнули, все задолженности погасили как умеем — тихо и быстро, без грязи, — отрапортовал великан и грубо толкнул Вальку вперед. А за ним из собственной тени вытянул и Гришу. — Эти двое — довесок. Семьи с детьми так осточертели, блядь.

— Хорошо. А детей — продадим. Нормальный довесок, отобьем все неустойки, — ухмыльнулся тот, кого назвали Иван Иванычем, и, схватив сухой рукой Гришу за щеки, поворочал голову в разные стороны. — У меня знакомый занимается. Говорят, всякие иностранцы славянских выродков любят. Да и наши, что там… Верхушка, мать ее.

Гриша, широко раскрыв глаза в ужасе, сначала дернулся чуть назад, а через секунду сильнее — да так резко, что оттолкнулся, оступился и повалился на спину. Из узкой мальчишеской груди вырвался почти звериный скулеж.

— Где мама с папой?! Отпустите нас домой! — успел выпалить он, таращась на Иван Иваныча.

Последний медленно усмехнулся, пока Валька пытался поднять Гришу. 

— Так нет твоих родителей-то. Все. Ни твоих, ни его, — он ткнул пальцем сперва в одного, потом в другого. От слов, сказанных так просто и спокойно, сердце отяжелело. — Да здравствует новая взрослая жизнь! Уведите сосунков. 
 


Вальку с Гришей поместили в подвал. Освещения не было, а перед тем, как ушли надзиратели, мальчики успели заметить коробки и старую мебель. Дряхлый диван в слое пыли, под которым едва различался рисунок в цветочек, стал прибежищем. Сначала Валька ревел. Потом, когда оказалось, что бандиты нетерпимы к звуку, продолжал плакать намного тише. Гриша был ему в этом товарищем. За несколько часов он не произнес и слова, забившись в свой угол и сжавшись в комок — спрятал лицо в коленях, обнял их. Каждый шаг или стук извне становился причиной крупной дрожи, что ломала еще сильнее угловатую мальчишескую фигурку. И лишь когда страшный дом сверху замолчал надолго, Гриша осмелился подать голос:

— Они нас обманывают… Может быть, они нас обманывают?

Своими светло-серыми глазами, полными надежды, он впервые за все время внимательно всмотрелся прямо в Валькино лицо. Но тот только опустил голову ниже, прячась в ворот куртки.

— Может быть, — ответил он, немного собравшись и успокоившись. — Давай, может, проверим окна? 

Валька поднялся, подбежал к маленьким окошкам подвала, но не смог до них достать. Потолки были слишком высокие, хоть и ниже, чем на первом этаже. Пододвинув старый стул, Валька забрался на него и потрогал раму: деревянные рейки не поддавались, а снаружи все равно чернели на фоне пасмурного неба линии решетки. Все было заколочено. Двери — заперты. 

— Нет, — сказал Валька, вернувшись к дивану. — Закрыто. 

Он сел, забравшись поглубже, и затих. Болезненно ныло под ребрами, тяжелела голова. Глаза слипались, но спать было страшно. И думать о будущем — еще хуже. Валька вспоминал, как часто родители ругались из-за денег, коммуналку с разбитым окном, попытки отца устроиться на завод и скандалы после. А потом вдруг игрушки, книжки, новая одежда и деньги на булочку в буфете появлялись у него каждый день. Мама с гордостью рассказывала по телефону бабушке, что «Генка-то свое дело открыл». И тут в голову ворвался хлопок. Валька отряхнулся.

— Ты слышал что-то за дверью? — спросил он серьезно, чтобы не показаться испуганным. — Перед тем как тебя забрали?

— Да, — признался Гриша и опустил взгляд. Воспоминание заметно пошатнуло его боевой дух. Мальчик сглотнул, а у Вальки подкатил ком к горлу. И все же Гриша продолжал изо всех сил искать зацепки. — К маме часто подруга, тетя Вера, ходит. И еще бабушка каждый вечер звонит. Мы ведь просто так не пропадем, правда? Кто-то обязательно вызовет милицию… И искать будут…

— Будут. Всех же всегда ищут, — несмело улыбнулся Валька и потрепал Гришу по плечу, как делают взрослые. 
 


Валька старался справиться с роковыми переменами со всем мужеством, на которое был способен. Их кормили один раз в день чем-то, что едва напоминало мамину стряпню. Дубовая каша из перловки и тушенки, впрочем, легко переваривалась в оголодавшем желудке, но и ее приходилось растягивать на весь день и есть ровно четыре ложки за раз. Для туалета дали ведро, которое пришлось поставить в самый дальний угол, но от вони это не спасало. Она поднималась и проникала в нос, в одежду и волосы. Валька с Гришей исследовали все места, куда они могли бы спрятаться. И даже попытались оторвать доску от ящика, чтобы дать отпор недоброжелателям. Но ничего не вышло, и только на ладонях вылезло с десяток новых мозолей. 

Однажды в дверях подвала появился незнакомый силуэт. Вальку и Гришку выволокли в коридор и кинули к ногам высокого мужчины в возрасте. 

— Евдоким Алексеевич, вот они! Недавно их нашли. Два дня у нас как, едят мало, особенно не капризничают, без дефектов. 

— Что вы их, раздевали? — прогремел Евдоким, оглядываясь на мельтешащего за его спиной Иван Иваныча.

Гриша дернулся, затравленно прибившись плечом к плечу Вальки.

— Нет! — пискнул Иван Иваныч. — Не раздевали и не мыли! Если нужно, давайте прямо при вас, товар лицом и из шланга помоем. 

— Нет, — отмахнулся мужчина. — Встаньте. 

Валька поднял глаза, а затем поднялся и сам. Следом за ним Гриша — вытянулся, руки по швам сложил, пытался выглядеть выше, больше, храбрее, но дрожь сжатого кулака говорила сама за себя.

Отутюженные брюки и накрахмаленный воротник подчеркивали остроту Евдокима. Его парфюм резко бил в нос. На лице росла аккуратная борода, а из-под темных густых бровей смотрел злой, едкий взгляд опасного человека.

— Кого берете? Черненький потише. Светленький кажется контуженным, но есть в нем червоточина. 

Евдоким задумчиво тер переносицу, перескакивая взглядом с Вальки на Гришу. Каждый раз холодело сердце, когда маленькие зрачки останавливались на ком-то из мальчишек. 

— Пусть будет брюнет, — вздохнул мужчина, прогоняя вместе с тем муки выбора. — Не надо ничего, просто пакуйте.

Валька вдруг испугался и почувствовал столь глубоко внезапную потерю, что мир вокруг померк. Схватившись за куртку Гриши крепко, до ломоты в пальцах, он завыл:

— Нет! Возьмите обоих! Пожалуйста!

Иван Иваныч брался то за воротник, то за пояс, то за ослабевшие руки, но те не предавали хозяина. Вальку отрывали, а он цеплялся пуще прежнего. Гриша орал — он быстро ответил, понял все, и когда пальцы на его одежде разжимались и соскальзывали, тянулся, хватался в ответ. Вскоре грозные выкрики продавца обратились в удары, да столь болезненные, что душа сотрясалась вместе с телом. 

— Больно! — ныл Валька.

— Перестаньте! Оставьте нас! — молил Гриша. 

Детские всхлипы сливались в один звонкий поток, заглушали взрослые голоса. В конце концов Гришины руки обернулись вокруг Валькиной талии и с новой силой сжались в замок за спиной. 

— Довольно! — приказал Евдоким. — Портите товар. Возьму обоих, пускай. За побои половину цены снимете. Ясно? 

Бандиты разом кивнули, но все же Вальке прилетел очередной ощутимый пинок под ребра. Дыхание перехватило, он согнулся; Гриша оказался рядом, поймал, пуще прежнего прижал к себе. Сердце под курткой билось живо, быстро-быстро — загнанно.

— З-зачем мы вам? — прозвучал над Валькиным ухом, возможно, главный отныне вопрос, на который до этого не решался никто.

Евдоким только вздохнул и приказал грузить товар.

I

Начало 1960-х годов. План

 
Белокаменная столица встретила снегом и яркими огоньками витрин. Валька никогда не был в больших городах, а Москва показалась ему безразмерным многоглазым монстром. По венам шумного чудовища двигалась сгустками кровь и скапливалась на часы в развязках сосудов. Казалось, что Валька с Гришей застрянут навсегда среди металла и бетона, на заднем сидении пропахшей дымом машины.

Евдоким транспортировал детей на товарном поезде с охраной. Уже в Москве Валька получил какие-то документы, что увидел лишь на мгновение: там его имя значилось рядом с неизвестной фамилией. Раньше он был Валентином Ласточкиным. А теперь — Багратионовым. Гриша точно так же стал Зверевым. Потом их отправили на машине одного из приближенных покупателя по месту назначения: в небольшой загородный дом с подвалом. Так Валька оказался рядом с Гришей и еще двумя детьми: девочкой с хвостиками и мальчишкой с фингалом под глазом. Познакомиться не успели, их представил друг другу местный охранник. То был высокий и широкий мужчина с кобурой, пистолетом и очень серьезными кожаными ботинками. Вальке отец говорил, что в таких ходят только бандиты. 

— Валентин, Григорий, Анатолий и Полина. Не шумим, сидим на табуретках и ждем дальнейших указаний, — грозно сообщил мужчина выдрессированным басом и хлопнул дверью. Валька обрадовался: в этом подвале было светло и сухо. Тоха, как его называла Полина, зло утирал непрошенные слезы. Гриша даже на ребят реагировал опасливо и держался поближе к Вальке. В его напряжении читался страх потерять единственного друга в любую минуту.

— Вы откуда? — помолчав немного, тихо задал Гриша вопрос, который различал одну на всех судьбу похищенных детей. — Вас тоже… из другого города привезли?

— Угу, — кивнула Поля. — Очень далеко. На поезде ехали. 

Валька засуетился, все еще пытаясь найти лазейку для побега, но ни технические окна, ни пол, ни даже решетки не поддавались его спрессованной ненависти. Тогда он вернулся, чтобы накинуться на Гришу:

— У охранника был пистолет. Давай его украдем?

На Вальку уставились огромные серые глаза, полные ужаса — и вместе с тем ломкого сомнения, которое нет-нет да портило чистый детский страх.

— Как его украдешь? Он ведь это… пристегнут… Валь, нас скорее за руку поймают — и тогда все… Может, дальше нас оставят в покое? Может, станет легче?

— Не-а. Не станет, — покачал головой Валька, оглядываясь назад. За спиной устало громоздился мусор и ящики. Мальчик понизил голос и заговорил шепотом: — Я спрячусь, вы отвлечете. Просто говорите. А я из кобуры пистолет вытащу!

— Так ведь они постоянно нас перед глазами держат! Как ты спрячешься! Ты с пистолетом-то справишься?! Это же не игрушки все…

— Ну я попробую! У тебя есть лучше план?! — Валька дернул Гришу за куртку и показал кулак. Незнакомые ребята притихли.

— Нет… — честно ответил Гриша и потупился. Его пальцы сжались на Валькином рукаве — и мальчик добавил совсем шепотом: — Я просто за тебя боюсь.

— Ой, — Валька отмахнулся.

Ждали прихода охраны дети по местам. Все получили роли в большом плане по спасению. Договорились даже, где встретятся. Валька укрылся за ящиками. Поля с Тохой были на виду, а Гриша прятался вдалеке, в самом темном углу, чтобы переманить весь вектор внимания на себя. Шаги было слышно. Разговоры — тоже. И вот тяжелая поступь сопроводилась предупредительным скрипом, — кто-то шагнул на лестницу в подвал. Валька приготовился.

— И что с ними делать? 

— Продадим. На двоих уже есть запрос, двоих еще куда пустим. Сейчас же знаешь, как это все происходит, — звучал все ближе голос Евдокима. — Новые технологии же. Появились кассетные магнитофоны. 

— О, да. Теперь не только фото продавать будем, еще и видео, — говорил охранник. 

— Так и есть, Свят, так и есть. 

Под мужской раскатистый хохот дверь подвала отворилась. Евдоким Алексеевич и его верный сторожевой пес медленно прошли внутрь. Дверь Свят предусмотрительно запер на ключ, едва не заметив Вальку. 

— Так, малышня, вас стало значительно меньше, — Евдоким окинул взглядом помещение и повысил голос: — Где двое из ларца?

Поля начала плакать в тени суровых мужчин, Тоха затравленно молчал и бормотал что-то неопределенное. Мучителям, конечно, было не до пряток. И стоило первым каплям раздражения просочиться в повышенный тон — «Где, я спрашиваю?!» — из того угла, где притаился Гриша, донесся тихий удар, а потом еще один и еще — тише, тише, тише… Будто пластиковую крышку кинули на пол. Евдоким двинулся на звук, а Свят остался у двери, сделав лишь несколько шагов вперед. Валька протиснулся между стеной и хламом, чтобы через мучительную секунду оказаться между выходом и охранником. Пальцы сразу схватились за кобуру. Щелкнула кнопка, удерживающая пистолет, и Валька выхватил оружие, направив его на охранника. Страшно стало после, когда ствол оказался в руках на поверку тяжелее, чем думалось, глядя на крепких солдатиков. Руки дрожали.

— О, — Свят развернулся и отступил назад, успев значительно посуроветь. — Гляньте-ка, Евдоким Алексеевич. Здесь у нас самооборона.

— Ну, стреляй! — отчаянно вскрикнул Гриша, и его звонкий голос отразился от подвальных стен. Шоркнуло что-то еще среди мусора, за которым спрятался мальчишка, а затем Евдоким отбросил в сторону один из преграждающих путь палетов — ему в колено прилетела старая стеклянная бутылка, которая, отскочив, покатилась к середине комнаты. Тут уж Гриша был пойман за шкирку и выволочен в середину помещения. Евдоким развернулся и начал наступать на Вальку. 

— Действительно, стреляй, — улыбался мужчина, а мальчишка отчаянно не мог нажать на курок. Он не двигался с места, как ни давил Валентин, как ни жал. Свят начал ронять смешки, да и сам Евдоким разулыбался, играючи выбив оружие из детских рук. 

— Он на предохранителе, — пояснил мужчина перед тем, как одним пинком отправить Вальку к Грише.

Бандиты нависли над ребятами, сложив руки на груди. Валька прижался к другу, стараясь не заплакать. 

— Что, их тогда в расход? — улыбнулся Свят, оборачиваясь на внезапно задумчивого и спокойного Евдокима.

По сорванному дыханию Гриши было ясно, что истерика уже подступила к горлу. Он не разрыдался, не кричал, не молил о пощаде — лишь едва слышно скулил сквозь стиснутые зубы и затравленно, отчаянно, зло смотрел на мучителей, подпирая Вальку плечом. Повлажневший взгляд метался вверх, вниз, в стороны, ища способ как-то еще вырваться, как-то сбежать.

— Нет, этих оставь, — выдохнул Евдоким.

— Зачем? — удивился охранник, но все же отвлекся, чтобы поймать Полю и Тоху.

— Ну как зачем… Не каждый взрослый продумает пусть даже и такой плоский отвлекающий маневр. Твои дебилы, вон, два и два сложить не могут без подсказки. А здесь пацаны увели пистолет, поставили схему. Пацаны! Талантливые какие, гляньте. За этим, — Евдоким легонько пнул Вальку, — только смотри внимательно. Наглый сучонок. 

Свят постоял немного, а после хмыкнул и поволок обливающихся слезами и неистово брыкающихся детей в сторону выхода. Валька, прижавшись к Грише и успокаивая его, внезапно перестал бояться до холодной испарины на спине. Взгляды мужчин не потеплели, ничего не надломилось в их резком поведении, не исчезла тянущая тревога под ребрами. Евдоким Алексеевич больше не смотрел на мальчишек, как на овец или мясо на сушке охотника. Он смотрел на них, как на щенков.

 

1966–1967 годы. Система

 
Евдоким Алексеевич Спирин оказался человеком непростой профессии, в которую он никого не посвящал: ни жену, ни друзей. Вальку и Гришу провели по документам, усыновили, оставив родные фамилии. «Родными» по факту стали те, которые сам мужчина детям и присвоил. Растил мальчуганов он строго: все детство прошло в тренировках и домашнем обучении с преподавателями из местной сельской школы. В восьмом классе их стали возить на квартиру в центр, в Москву, но обычной школы они так и не попробовали. Не было у Вальки линеек, экзаменов, классных руководителей и друзей. Был только Гриша, с которым они стали как настоящие братья. Багратионов оказался авантюрным: очень быстро научился воровать, врал так ровно, что мало кто мог его поймать. Евдоким пасынками гордился, но в бизнес не пускал. Быстро забылись страшные детские воспоминания, Поля с Тохой, поезд. Только родителей Валька помнил и часто костерил бандитов самыми последними словами.
 
— Я же вас спас, — улыбался Евдоким, аккуратно поглаживая его колено и чуть выше. Было странно. — Вы мне благодарны быть должны. И сослужить добрую службу. 

 Защиты, правда, от такого отчима не было никакой. Валька быстро из неоперившегося пацана превратился в несклепистого подростка с длинными конечностями и тонким туловищем. А еще провалами в памяти. Однажды ночью в восьмом классе витамины для работы мозга он не выпил. Страшнее было выдать себя, чем то, что происходило в ту ночь в их с Гришей комнате. Но утром смотреть в зеркало оказалось куда более мерзко, чем раньше. После этого Валька витамины пил всегда, просто чтобы не помнить, зачем отчим может ходить в комнату к мальчикам. С Гришей он обсудить ничего не осмелился. Тот выглядел нормальным, насколько вообще можно быть нормальным в тех условиях, которыми к ним повернулась жизнь, — а по характеру сложился дерзким, злопамятным, на любое доброе слово мог ответить ядом. Зверев, взрослея среди бандитов, научился прикрывать моральные слабости спрессованной ненавистью. А потому о том, что болит и колется, даже по-дружески с ним говорить порой было страшно — еще закроется, ударит. С тех пор в Вальке что-то сломалось. Оно зрело, набухало, сочилось и в конце концов превратилось в острое, почти непреодолимое желание бежать.

— Гляди, — как-то раз подошел к Багратионову Гриша, щурясь. Чем старше становился Зверев, тем сильнее увеличивались, казалось, его глаза — а прорезавшиеся под тонкой светлой кожей сосуды возле век усилили жуткий контраст между светлой радужкой, черным зрачком и такими же черными ресницами. К своим пятнадцати он уже походил на черта в человеческой шкурке — и вел себя соответствующе. Вот и тогда правая рука Гриши вдруг вылетела вперед из-за спины, и матовое лезвие большого складного ножа остановилось буквально в сантиметре от Валькиной ключицы. Зверев заухмылялся и перевернул оружие боком, взвесил на пальцах. — У Свята спиздил.

— Молодец. Свят потом тебя на кол не посадит, когда узнает? — скептически фыркнул Багратионов.

— Пошел он, — Гриша поморщился. — За вещами своими следить надо. Евдоким Алексеич (Зверев всегда называл отчима за глаза издевательски-уважительно — по имени-отчеству.) самого Свята на кол посадит зато. Телохранитель, тоже мне… больно расслабляется он!

Валька усмехнулся, сфокусировавшись взглядом на металлическом острие, зло сверкающем на солнце. В голове вертелось нечто мерзкое, ловко перекатывая отчаянное болезненное воспоминание в жажду мести. То было жаркое чувство, что оставляло под сердцем ожоги.

— Гриш, — Валька посмотрел внимательно на единственного близкого человека. — Если все станет плохо… Если все станет плохо, ты со мной?

Зверев перестал скалиться, серьезно глянул на Багратионова, потом на нож. Пальцы не дрожали.

— Я точно с тобой. Всегда. А что, Валька… — когда глаза Гриши снова смотрели прямо, в их чистой глубине ясно читался темный осадок. Мрачный, недобрый. — У тебя есть какой-то план?

— Мы ждем момента. 
 


Валентину стукнуло семнадцать, когда ему определили работу. «Самую простую и безопасную», — слащаво улыбался Евдоким. Отчим вел себя так, словно дарил ребятам золотые горы, но на деле это была работа уборщиками. Их с Гришкой развозили на территориальные объекты, которыми были в основном сауны и бани, загородные дома и дешевые гостиницы, и оставляли для заметания следов. Задача простая: вымыть все поверхности, снять и сжечь постельное белье и весь текстиль, убрать сопутствующие предметы. «Сопутствующими» Евдоким называл презервативы, кровь, волосы, конвалюты от таблеток, еду и алкоголь, сопровождающие несчастных на всем пути. Первые несколько смен Вальку полоскало так, что нагадил он куда больше, чем убрал. Сознание потеряло опору и начало падать с огромной высоты. Гриша, такой же сине-зеленый, по расписанию отводил его на перекур в потайной угол. Иногда они менялись участками работы — где-то следов было меньше, и если чередовать, то выносить происходящее становилось чуть проще.

Валентин был не единственным украденным и даже не попадал в первую сотню. Целый синдикат похищал детей и продавал их или сдавал в аренду — чаще всего зажиточным уродам. Только у таких было достаточно денег на специфическую услугу. Вальку захлестнул всепоглощающий стыд, когда он перестал запоминать места, в которые его возили. Их было слишком много. Каждый раз новая декорация, но старая картина разбивала его самообладание. 

— Ты почему не ешь? — спрашивал Евдоким, желающий обедать со «своими мальчиками» каждый вечер за большим семейным столом.

Валькина рука сама собой вздернулась и положила кусочек хлеба на язык, под которым растекся солоноватый вкус тысячи капель молодой крови. Сидящий напротив Гриша, хмуро смотря в тарелку, медленно, как работ, со строгой периодичностью закладывал в рот картошку и размазывал по небу.

— Бать, — подал он голос через несколько минут, с бессильным лязгом уронив зубцы вилки. «Батей» Спирин становился только при личном обращении, потому что Гриша знал — ему так нравится. А если Евдокиму что-то нравилось, то и жить — легче.

— Ну? — Спирин бросил на него внимательный взгляд, и Валька выдохнул, выплюнув в ладонь размокший хлеб.

— А когда мы будем работать где-нибудь еще? Над чем-нибудь другим? — Гришины губы искривились в болезненной, уязвленной улыбке, а в глазах отразилось нечто, напоминающее обиду. Валька, впрочем, знал, что на самом деле там пряталось отвращение и все та же ненависть. — Мы же много умеем. Больше можем показать!

— Когда заматереете. А матереют от грубой работы. Чтобы вас не изнасиловали, нужно закрепить стойкую ассоциацию с грязью. Пока так, Гришенька, пока так. — Евдоким заложил за щеку порцию баранины.

Гриша поморщился. Каждое условие, которое озвучивал Спирин, бессменно включало в его голове процесс планирования: что сделать, как доказать, выкрутиться, лишь бы решить проблему — это Валька тоже знал. До конца ужина Зверев задумчиво рассматривал свои покрасневшие, раздраженные и сухие после хлорки, до мозолей натертые шваброй ладони.
 


К восемнадцати Валька понял, что с ним что-то не так. Что-то внутри сбоило, прокручивалось беспомощно, словно неправильная деталь с сорванной резьбой в пазу. Когда Гриша засматривался на девушек, Вальку от них мутило. Его от всего мутило, кроме детей. Страшная догадка была оставлена до лучших времен и спрятана глубоко под ребра. 

Со временем глубина бизнеса отчима стала очевидна. Он работал на вверенной ему территории, а занимался в целом управлением, расчетами, общением с клиентами и поиском новых детей. Последнее называлось «командировкой». Должники теряли финансы, становились банкротами и, если у них были отпрыски (а они всегда были), становились поставщиками нового «мяса». Евдоким говорил, что это «безотходное производство». Весь арсенал состоял из него, кучи охранников и нескольких партнеров. Валька часто задумывался о том, что они живут в удалении от людей и вырваться из кошмара не составило бы труда. Такие мысли особенно пышно кустились под удобрением из внезапного ощущения слабости от Евдокима. В какой-то момент он словно устал. Часто говорил с кем-то по телефону, срывался на крик. И даже Свят, его бессменный товарищ, неожиданно начал дерзить. Тогда Валентин пришел к Грише:

— Ты чувствуешь, как себя ведет Евдоким?

Гриша, лежа на своей кровати, методично подбрасывал тканый мячик к потолку или кидал в стену. Ловил — и снова подбрасывал.

— Да. Что-то он дерганый какой-то в последнее время. Раньше все были такие расслабленные — будто на курорте вечно…

— Ага, — кивнул Валька, поймав мячик, чтобы привлечь к себе внимание брата. — Значит, дела не очень хорошо идут. Давай готовиться. Откладывать бабки, какие добудем. Будем валить. Если все скатится в жопу, тогда… Тогда разберемся с уродом.

— Прямо совсем разберемся? — Зверев повернул голову. — А потом куда, Валь? Нам бы с тобой дальше куда… — вздохнул он. — Поступить, как нормальные люди.

— Прямо совсем, — хмыкнул Валька, подбросив мяч так, что он приземлился на живот Грише. — Ну вот снимем квартиру, попробуем поступить. Экзамены у нас сданы, надо бы паспорта и документы выкрасть. Готов?

— Еще как готов. — Мячик взлетел снова — на сей раз в сторону Багратионова. — Пускай мудаки узнают, кого воспитали.
 


На подготовку к побегу ушел еще год. Валька с Гришей исправно собирали деньги, которые находили на объектах. Иногда попадались часы или украшения — все это шло в продажу, а после в копилку. Евдоким день ото дня смурнел. Обстановка накалялась. Тревожные дни сменялись еще более тяжелыми ночами, когда сон не шел и шаги за дверью вынуждали сжимать под подушкой нож. 

Момент, которого ждали ребята, наступил жарким июньским днем. Загородный дом до краев наполнился бранью, что выливалась из окон и сочилась через щели дверей. Что-то грохнуло на верхних этажах в спальнях, под которыми спали Валька с Гришей. Женский визг заставил подскочить.

Валька открыл дверь в комнату отчима с тяжелым сердцем. Женщина, которая так и не стала родной, но прожила с мальчишками непростую жизнь, сизая лежала в ногах отчима. Он, загнанный и запыхавшийся, держал в руках тяжелую бронзовую фигуру, окрасившуюся в бордовый. Багратионов испуганно замер, глядя Евдокиму в остекленевшие глаза. Гриша на секунду дышать перестал — а затем машинально опустил руку на пояс.

— Пиздец… — зашипел Зверев, отведя взгляд от трупа. — Ты, бать, совсем все… Теперь совсем…

Спирин задохнулся, а после дернулся в сторону воспитанников. Для Вальки это было достаточным основанием, чтобы выкинуть вперед руку с ножом и ощутить, как чужое тело с разбегу наткнулось на лезвие. До щеки долетел влажный выдох. Глаза бегали по неожиданно спокойному лицу, но Валька не мог найти в нем никакой человеческой эмоции. Через несколько мгновений тело Спирина потяжелело, его потащило в противоположную сторону — это Гриша навалился и оттолкнул Евдокима прочь. В живот ему, в самый низ брюшины, еще раз вонзилось лезвие — на этот раз Зверева.

— Сука… — еле слышно выдохнул Гриша, пятясь к двери, где, как в детстве, плечом плотно прижался к Валькиному плечу. Он все смотрел, как темно-красная кровь заливает светлую рубашку, черным пятном подтекает на брюки, и мелко дрожал от перенапряжения и страха, стискивая кулаки. Отчим упал. Бездыханное тело обрушилось на пол, безвольно разбросав конечности поверх женских рук и ног. За спинами послышался щелчок затвора, и холодный нос пистолета уткнулся в затылок Гриши. 

— Не дергаемся, мальчики, — улыбался голосом Свят. — Сейчас вы поедете со мной.
 


Валька не помнил, как его посадили в машину. Неверными ногами он вышел из дома, который несмотря ни на что стал слишком родным, почти заставил пустить корни. Свят отобрал всякое оружие, не дал взять деньги и отвез парней в центр города. Валька уже видел ресторан, в котором гуляли все крупные шишки столицы. Свят отвел братьев в банкетный зал, в котором, судя по случайным разговорам официантов, праздновали день рождения чьей-то дочери. За отдельным столом, между двух амбалов, неспешно ужинал тучный мужчина. Белая скатерть под его руками казалась засаленной, замызганной. Вальку и Гришу посадили напротив.

— Вы кто? Что вам от нас надо? — сипло спросил Зверев. Лицо его было белее той самой скатерти.

— Я кто? — мужчина усмехнулся, вытирая рот большой накрахмаленной салфеткой. Белой с розовым. Смешки разлетелись по полупустому залу, и Валька теснее вжался в плечо брата. — Откуда они у вас такие дикие?

— Это Евдокима, — Свят пренебрежительно потрепал Вальку по голове. — Его отпрыски.

— О, это легендарные купленные уродцы…

Мужчина не успел договорить, отвлекшись на официантку, которая поднесла рюмку с закуской. На стол тяжело опустился гордый хрусталь. Девушка улыбнулась, хотела было что-то предложить, но мужчина отмахнулся. 

— Я депутат. Не буду представляться полностью, называть избирательный округ... Суть в том, что вы убрали моего человека, — он широкой рукой разгладил складки на белой скатерти, задевая тонкую книжку в красном переплете. — А я хочу, чтобы теневая сторона производства шла без потерь, понимаете? И что мы будем с этим делать? Мальчики, вы должны осознавать, что мы свидетелей не держим. Вы либо в структуре, в семье, в товариществе..! — Депутат неуклюже махнул кистью, толкнув одного из охранников. — Либо вам не жить.

— Он сам виноват, — выдавил Гриша еще тише, морально придавленный весом большого человека, но все так же твердо. — Он сам убил…

— Это неважно. Важно то, что у меня не будет денег, — фыркнул депутат, потерев лоснящуюся потом шею. Из-за ворота вывалился крупный крест на толстой цепи [1]. — Так что мы будем делать?

Валентину казалось, что выдохнуть до конца он смог только теперь. И стало ясно, что происходило с отчимом все это время: его подавляли, за что-то гнобили, пытались убрать. 

— Мы. Мы можем... Сами, — вывалил Багратионов едва шевелящимся языком слова. В горле встал тошнотворный ком. Но желание жить было сильнее. — Евдоким что-то делал не так?

Гриша медленно дернул головой, покосился на Вальку, но ничего не сказал. Его взгляд ползал по лицам сидящих и острым приборам, разложенным на столе. Багратионов ощутил, как вся тяжесть мира осела ему на плечи. Он подумал, что не сможет встать, если ему позволят это сделать. Подумал, что никогда не обретет свободы, потому что ее сразу не существовало среди многообразия выборов. Едкое чувство счастья, облегчение мелькнуло только в сократившихся в адреналиновом спазме зрачках Евдокима. Ушко иголки, через которое нельзя пролезть.

— Если ты думаешь, — депутат уперся взглядом в Гришу, подняв на уровень лица нож, — что сможешь что-то сделать — не думай. Бесполезно. Я даю тебе шанс просто потому, что мне некогда искать и вводить нового человека в курс дела. Все произошло слишком стремительно. Вы оба, — он махнул в сторону Вальки и Зверева острием вилки. — Вы оба на слуху у всего нашего мира. Ваши имена, морды, все… И вы хотите работать?

— Да, — Валька кивнул, стискивая руки в кулаки до рези. Депутат уставился на Зверева. Тот вздрогнул. Сглотнул — и тоже ответил:

— Да.

— Тогда добро пожаловать в Систему, мальчики.
 


Система. Любую бандитскую группировку принято окрестить самым логичным словом из всех доступных. Называя грязь благопристойно, ты словно выписываешь ей право на существование. Так на государственном уровне организованная преступность становится властью, психологическое или физическое насилие в семье — любовью, нищета — рабочим классом, жестокость — силой, выбор опустить голову перед волей всевышнего — верностью режиму, рабство за мизерную заработную плату — долгом настоящего гражданина великой страны. И даже жирное сытое брюхо депутата, голодно глядя в маленькие поросячьи глазки, человеку легче назвать трудовой мозолью, оправдывая свое нравственное бессилие.

Валька ощутил тяжелое чувство тревоги, размазавшее его по полотну обстоятельств, когда среди главенствующих участников схемы, в которую входил Евдоким, увидел не одно титулованное лицо. Депутат словно издевался, показывая своих коллег: тех, кто будет прямым начальством, тех, кого стоит бояться. И тошно, и горько, и страшно стало. Воздух для Вальки навсегда пропитался смогом, оседающим в легких. Каждый вдох наполнял свинцом измученное стрессом тело. У Системы были и свои люди, и свои предприятия, и общий денежный котел. А что страшнее всего — цели. 

Багратионову и Звереву дали новое место в Москве рядом с основной кормушкой: в подставном ломбарде доживал свой последний век местный старик. При нем были помещение, команда и три десятка активных должников. Конечно, сначала Валька и Гриша получили только почетный пост помощников, в который входил комплекс услуг по уходу за дедом. Им позволили познакомиться с внутренней кухней, в которой за каждую ошибку отрубали кусок плоти, начать обучение, влиться в жизнь и качественно социализироваться. Бежать бесполезно, ведь каждый шаг контролируется, а свои липкие черные щупальца преступная группировка раскинула на миллионы структур, из которых состояла столица. Куда ни ткнись, а везде, в каждой щели Валентин находил очередное доказательство непобедимости банды, в которую попал. С ними вела переговоры милиция и правительство, с их кошельками считались, их слушали и слышали. Своя больница для моральных уродов? Конечно, почему нет, если эти люди приносят доход.

Валентин бросил свободолюбивые выходки еще на пороге новой жизни. Он бы не вышел. Багратионов был раковой опухолью морали. Тьмой, с которой призвано бороться всем светлым героям современности. И если убивали одного, на его месте вырастало двое. Так случилось со Спириным и его детьми. Выбор, сделанный за Вальку еще на пороге времени, когда он входил в силу, не отмывался ни под душем, ни под кислотным дождем переполненной Москвы, ни собственными слезами. И оставалось только хранить в себе последние остатки человечности.

— Гриш, — звал каждый вечер Багратионов единственную близкую душу. Видя раз за разом то, как вырывают с корнем детей из семей, Валька под градом собственных сложных воспоминаний молил друга только об одном: — Мы такими не станем, да? Никогда в жизни. Мы так делать не будем.

— Не будем, — механически-безразлично повторил Гриша.

Он хмурил брови, качая головой вперед-назад. В конце каждого кивка затылок с глухим ударом встречался с закрытой ковром стеной. Вряд ли это было больно само по себе, но Валька отчетливо видел, как вздрагивают зрачки Зверева. Может быть, всему виной была мигрень — самое легкое среди последствий их мучений в первой, другой, третьей неволе. Даже фиктивное поступление в государственный университет на заочное, какая-никакая социализация, возможность контакта с внешним миром не ослабили поводок. Сравнительно сытая — на бандитских-то хлебах — жизнь не грела и не имела вкуса, не давала выбросить из памяти, сколько позади осталось своей и чужой крови. И сколько ее еще впереди.

Стук прекратился, а Зверев вздохнул. Он повернул голову в сторону Вальки и долго смотрел на него с сомнением, будто искал что-то или не решался спросить, — но наконец выдал:

— А какими мы станем?

— Мы не смиримся. Мы будем… Иначе. Мы не будем никого ни к чему принуждать. Хорошо… — Багратионов сглотнул собственный страх, но он не лез в глотку. Умирать было страшно. Жить хотелось больше. — Хорошо, мы будем играть по правилам. Но не будем пользоваться… Всем. Всем этим. 

Гриша усмехнулся, морща острый нос, и снова опустил взгляд.

— Если мы не станем никого ни к чему принуждать, или не будем пользоваться всем этим — они нас самих принудят. И тогда придется воспользоваться. Это пиздец, Валька… Если мы не найдем способ свалить, это пиздец. Может быть… Может быть, мы просто накопим или украдем какие-то деньги и сбежим. Хотя и это вряд ли… Вряд ли.

Еще одна минута молчания повисла в комнате. Гриша прищурился и дернулся, оглядываясь — из-за закрытой двери комнаты послышался шорох. Вероятно, дед потащил свои дряхлые кости до сортира. Багратионов смотрел в одну точку и медленно вдыхал и выдыхал.

— Знаешь, о чем я думаю? В последнее время… Особенно после того как Евдоким Алексеича зарезали.

— О чем? 

— О том, что мы его зарезали. И о том, что до этого для него работали. Мы ж с тобой ничего хорошего не сделали, Валька… Вообще, — вымученно скалился Зверев. — Мы жопы подтирали ублюдкам. Ручки им чуть что не мыли. Мы человека убили. И я… Мне кажется, это было самое приятное, что со мной случилось за последние годы. За всю жизнь почти… И если бы мне… Если бы мне гранату в руки дали, Валь… Я бы, наверное, счастлив был. Потому что напросился бы на обед к нашим хозяевам и там же вместе с ними подорвался. Если повезет — пару мудаков бы с собой прихватил. Если повезет — внимание бы чье-нибудь привлек. И мучиться бы больше не пришлось. Вообще ни о чем думать больше...

Валька смежил веки, смаргивая резь в глазах. Потом рука сама собой нащупала Гришино плечо и крепко сжала. 

— Давай попробуем еще раз собрать деньги? Немного обживемся сначала. Теперь знаем, что бабок нужно больше и убийство одного ублюдка нам не поможет. Мы не виноваты ни в чем. Мы… Мы можем собрать всю информацию, Гриш. А потом передадим кому-нибудь, а? Соберем все-все имена, все, что сможем узнать. Всех клиентов записывать будем! А потом накопим деньги, сбежим. Уродов сдадим властям! 

— Надо тогда копить деньги еще и на то, чтобы власти нам поверили, — в едком смехе Гриши слышались сдавленные рыдания. Он было отшатнулся в сторону, но в следующую же секунду схватился за руку Багратионова мертвой хваткой. В кулаках сжимал его запястье, рукав. — Я устал, Валь… Если б не ты, я бы уже, наверное, все. Я бы, наверное, еще в том ресторане… А сейчас…

— А сейчас мы найдем новый путь. Мы все еще живы. Это главное.

Багратионов рывком притянул Гришу к себе, прижал к груди. Так и застыли. Зверев плакал, а Багратионов шепотом обещал ему то, в чем совсем не был уверен: дальше станет легче. Обязательно станет. Однажды все кончится.

 

[1]  Крещение в СССР было запрещено, церковь как институт — упразднена. Однако вера востребована в народе, а народ доверяет тому представителю власти, кто к нему близок. А еще православная символика оставалась — по понятным причинам — в ходу на зоне.

Третья часть романа в процессе (на ноябрь 2025 г.). Следить за публикацией вы можете на этих ресурсах:

• Wattpad
• AO3
• Книга Фанфиков

В раннем доступе (всегда на 10 глав больше) книга выходит на Boosty!