У кошки болит

— Я бросил, — сказал Костя Андрюхе Пушкареву, едва тот протянул ему пачку сигарет.
— Уважаю… — Пушкарев безрезультатно щелкал зажигалкой, палец соскальзывал с колесика. — А чего ты тогда со мной на улицу поперся?
— Проветриться, душно в зале.
— Есть такое… — Пушкарев справился с зажигалкой, закурил и привалился к стене.
Развозило Андрюху с трех рюмок, но после, сколько бы он в себя ни вливал, он словно бесконечно пребывал в одном и том же благостно-расслабленном состоянии. Костя ему даже завидовал — сам он, перебрав, становился тяжелым и мрачным, его клонило в сон, но, добравшись до постели, он не мог уснуть — сердце неприятно трепыхалось, да разные мысли лезли в голову.
— Что там за сюрприз Петрова обещает? — Костя обошел Пушкарева, чтобы дымом не тянуло в лицо.
— Да бес ее знает… — Пушкарев достал телефон и сфокусировал взгляд на экране, что-то там рассеянно пролистал, — может, они с Трушиным наконец-то расписаться собрались, а то нарожали троих детей, а до ЗАГСа дойти не могут.
— Это на сюрприз не тянет.
— Не-а, не тянет… — согласился Пушкарев и сунул телефон в карман.
Топтались они под козырьком у ресторана «Ушба»*. Днем моросил мелкий дождь, но к вечеру распогодилось, мокрые тротуары блестели в свете фонарей, проезжающие мимо машины, казалось, разбрызгивали из луж не воду, а расплавленное золото, город стоял умытый, посвежевший.
Идея собраться одноклассниками, как обычно, исходила от Ольги Петровой, их бывшей старосты. Дай ей волю и повод, Оля собирала бы их каждый месяц — очень уж любила она всяческие посиделки: выпить да поплясать, вечно что-то выдумывала, всех развлекала. Ее неуемная энергия порой раздражала, но в целом Оля была хорошая, отзывчивая бабенка и за «своих» могла и горло перегрызть. За это Костя ее уважал и на встречи одноклассников ходил, хотя и собиралось их в последние годы от силы человек пятнадцать — остальные поразъехались кто куда.
В этом году Оля заманивала всех каким-то особенным сюрпризом. Косте позвонила и без прелюдий поставила перед фактом:
— Зарницкий, ты обязан быть! Отказы не принимаются! Я тебе гарантирую, ты обалдеешь!
Конечно, сказала Оля вовсе не «обалдеешь», а другое слово, но суть осталась та же. Как тут отказаться? Конечно, Костя приехал, и не один, а с Леркой, одного она бы его на это сборище не отпустила.
Вечер начался с вина для «девочек», ледяной водки для «мальчиков», и шашлыков для всех — банально и предсказуемо. Оля Петрова сидела загадочная, на вопросы и подначки бойко отшучивалась, параллельно с кем-то переписывалась по телефону и хитро улыбалась. Самым нахальным заявила: «Ждите, все будет!» Они и ждали — пили, шашлыками закусывали.
К девяти вечера подтянулись музыканты — в «Ушбе», как в старые добрые времена, еще лабали вживую, и от того ценник здесь был на порядок дороже, чем в прочих едальнях. Пушкарев заказывал песни — одну, другую — приехал он нынче без супруги и приглашал одноклассниц на медляки по очереди. Костя тоже успел пару раз вывести Леру на танцпол, когда обещанный Ольгой «сюрприз» наконец-то объявился.
— Ебутся вши на голове… — меланхолично выдохнул Пушкарев, сидевший слева от Кости, и лениво пихнул того локтем в бок. — Это же Женька, корешь твой лепший.
Через зал к их столу, в самом деле, шел Женька Левин. Костя узнал его сразу, он бы сказал, что Женька не изменился, но это, конечно, была ложь. Левин очень изменился — все они изменились.
Выглядел Левин импозантно и держался как человек, уверенный в том, что перед ним расступятся. Смотрел пронзительно и насквозь, словно не в глаза, а прямо в нутро — Костя поймал на себе его темный взгляд и подавил иррациональное желание виновато опустить глаза. Выдержал взгляд Левина и лишь когда Женька отвлекся на Ольгу Петрову, медленно выдохнул.
Неожиданно сделалось зябко в душном зале. Казалось бы, у Кости имелись обстоятельства, да что там — у него был жирный повод злиться на Левина, и все же сейчас Костя чувствовал не злость, а растерянность. Черт бы побрал Олю Петрову с ее «сюрпризом»…
При виде Левина, через их стол словно прокатилась приливная волна: все повскакивали, затараторили наперебой, кто-то тянул Женьке руку, кто-то норовил приобнять или похлопать по плечу, кто-то смеялся… Костя не двинулся с места, сидел с деланно-равнодушным лицом, а в сердце медленно вскипала злость.
Левин улыбался всем и никому — рассеянно и отстраненно, будто все это его совершенно не касалось, а когда восторги немного поутихли, Оля, довольная произведенным, эффектом, усадила Левина между собой и Трушиным.
— Реально ваш одноклассник? — заинтересованно зашептала Лера на ухо Косте. — Видный мужик. All inclusive…
— Чего?
— Чего, чего… — передразнила Лера. — Красавчик, говорю, и одет стильно, со вкусом — явно при деньгах.
— Простенько одет, — Костя мельком глянул на Левина, не желая снова встретиться с ним взглядом. — Скромно даже.
— Что бы ты понимал, — хищно прищурилась Лера, — шмотки-то брендовые, нам не по карману такая «скромность». Чем он занимается?
— Ну тебе-то откуда знать про его шмотки?
— Оттуда!
— Лер, — Костя покосился на подругу, — обороты сбавь.
— Костя, — Лера ласково погладила Костю по руке и улыбнулась, — ну ты чего? Ревнуешь что ли? Просто любопытно до чертиков… Что-то не припомню его на твоих фотках с выпускного, и не рассказывал ты о нем — ничего.
— Нет его на фотках и рассказывать нечего.
— Так уж и нечего? В нашем ауле любая сплетня на вес золота, а здесь такой мужик и тишина? — усомнилась Лера и взялась за телефон. — Как его фамилия?
— Левин, — Костя едва сдержал раздражение, — Евгений Левин, художник.
— Левин значит… — Лера шустро вбила имя в строку поисковика, — художник… Ничего себе, да он знаменитость, в поисковике в первых строках бьётся. Не смыслю в живописи, но тут написано, что его последнюю картину продали с какого-то аукциона за полтора ляма баксов… Не слабо…
— Лер, уймись, — Костя уже не скрывал злости.
— Как скажешь, — Лера нехотя отложила телефон, не сводя взгляда с Левина.
За столом разливали, Оля двигала тарелки поближе к Женьке, что-то ему рассказывала, шептала на ухо и улыбалась довольная. Андрюха Пушкарев плеснул водки Косте, себе и во все рюмки поблизости.
— Хау ду ю ду, Женёк?! — перекрикивая гомон и музыку, поинтересовался Андрюха, глядя на Левина через стол, и потянулся к нему с полной рюмкой чокнуться.
— Евгений Александрович, наверное, давно отвык от дешевого бухла? — Костя не совладал с собой, придержал Пушкарева. — Что там пьют небожители?
Все смолкли — Костин вызывающий выпад оказался неожиданностью. Оля осуждающе на него взглянула.
— Что сразу дешевая-то?.. Нормальная водка, — проворчал Пушкарев.
— Отвык, — кивнул Левин и улыбнулся пресыщенно и лениво. — Но главное же не что пить, а с кем.
Все снова загалдели. Костя сжал вилку так, что костяшки побелели.
— Во! — воодушевившись, Пушкарев опять потянулся рюмкой через стол. — Наш человек! А то я уж испугался, думал, подменили Женька́.
— Пушкарев! — осадила Оля. — У меня вообще-то тост есть!
— Жги, ёпть! — Андрюха разочарованно махнул рукой, едва не расплескав водку, и откинулся на спинку стула. Костя поймал изучающий взгляд Левина и демонстративно отвернулся к Лере. Оля встала и поправила платье, словно готовилась выйти к классной доске.
— Друзья! — торжественно заявила она. — Я должна вам признаться…
— Что опять беременна? — ухмыльнулся Пушкарев, и со всех сторон послышались смешки.
— Андрей! — Оля шутливо замахнулась на него.
— Все, молчу… — Пушкарев скукожился, изображая испуг.
— Я должна признаться, что храню рисунок, который Женя подарил мне в одиннадцатом классе. Вот, я даже сфотала… — Оля изящно потыкала пальчиком в лежащий на столе телефон и развернула ко всем экраном.
— Поздравляю, — ляпнул кто-то. — Продашь, разбогатеешь.
— Пусть Женька подпишет, — поддержали с другого края стола, — дороже закатаешь.
— Завидуйте молча! — отбрила Оля и продолжила. — Я хорошо помню, что Женя свои рисунки всем дарил, а то, что вы ничего не сохранили — это ваши проблемы. Так что помалкивайте!
Левин не реагировал, сидя с отсутствующим видом.
— Я вас всех очень люблю! — Оля продолжила речь. — Хоть вы и бестолочи!
За столом одобрительно зашумели.
— И я очень рада, что Женя вернулся в город, вернулся к нам… А то все только и делают, что уезжают.
— Петрова, завязывай уже, в горле пересохло, — снова встрял кто-то.
— Я же говорю, бестолочи! — улыбнулась Оля. — В общем, за вас, ребята! За самый лучший класс! И за тебя, Жень! С возвращением!
Рюмки зазвенели, Пушкарев с явным облегчением опрокинул в рот водку, и Костя без всякого удовольствия последовал его примеру.
С приходом Левина вечер, как в старом советском фильме, перестал для Кости быть томным.** Заскребла старая обида и злость, так что весь хмель сошел и настроение упало.
— Может, домой поедем? — поинтересовался Костя у Леры.
— Конечно, Костя, поезжай, — Лера выразительно на него посмотрела, встала из-за стола и пошла в сторону дамской комнаты, откровенно покачивая бедрами.
Теперь Костя сжал и кулаки, и челюсти. Если не вдаваться в частности — Лерка была хороша: красивая, хваткая и в постели огонь, но если уж ей шлея под хвост попала — держись. И сейчас Лерка намеренно рисовалась и провоцировала: появление загадочного Левина — Костя слишком хорошо это понимал — возбуждало Лерку, но Зарницкий был не в настроении для игр.
Костя двинулся следом, перехватил Леру у двери, придержал за локоть.
— Лер, я серьезно, давай возьмем что-нибудь на вынос и ну их всех к лешему! Устроим романтический вечер?
— Что-то я смотрю этот Левин тебе поперек печенки.
— Зато тебе, я вижу, он по вкусу, — процедил Костя, покрепче сжимая руку спутницы.
— Крепко тебя зацепило! — Лера вырвалась. — Что у вас с ним случилось? Он у тебя в школе девочку увел? А теперь ты думаешь, что и я перед ним из трусов выпрыгну? Поэтому тебе о нем сказать нечего?
— Ничего я не думаю! — окрысился Костя. — Мы с ним с детского сада бок о бок: жили в одном доме, на одной площадке. Он мне как брат был… А потом черт знает что произошло: Женька аттестат получил и сразу свалил в столицу, даже на выпускной не пришел. Родители его тоже квартиру продали вскоре и переехали куда-то. Короче, кинул меня Женька и не попрощался. Я всю дорогу думал, может, я что-то сделал не так? Обидел чем? Только нет, ничего я не делал, просто, видать, ему было западло в лицо мне сказать, что, мол, извини, братишка, но я валю из этой дыры, а ты как знаешь… Каждый сам за себя!
— Не вижу в этом ничего криминального, — Лера пожала плечами. — Ну уехал, и уехал. Многие уезжают. В чем проблема?
— В том, что его родители неплохо зарабатывали, и у него имелась возможность уехать, а у меня нет, и он прекрасно об этом знал. Но пиздел мне, что собирается поступать на худграф здесь, а оказалось, у него в столичный институт лыжи намазаны. Хоть убей меня, я не пойму, зачем врать? Ну и сказал бы правду, я же не дурак, понимаю. Вот и вышло, что это и не дружба была, а хуйня какая-то… А теперь смотри-ка — нарисовался, не сотрешь… Я художник неместный — попишу и уеду! Поехали домой, Лер, не хочу я с ним за одним столом сидеть, воротит от рожи его самодовольной. Но ты, если хочешь, можешь оставаться, я тебя не держу…
— Что за намеки, Зарницкий! В каком это смысле ты меня не держишь?! — Лера почуяла, что перегнула, и сменила тактику. — Я и обидеться могу!
— Ладно, проехали…
— Все равно не пойму, чего ты бесишься, — Лера глянула на себя в висящее на стене зеркало, поправила прическу. — Ну свалил он и свалил… Руку на прощанье не пожал? Знаешь, как по мне — плюнуть и растереть. С ним или без него: ты же все равно поднялся, хорошо зарабатываешь, все у тебя есть. Друзья тебя уважают. Так что — забей и забудь.
— Да я не вспоминал, пока он не объявился, — скривился Костя.
— Ну мне-то не пизди! — Лера закатила глаза. — Вы, мальчики, такие мальчики… Мыльная опера какая-то. Ну приехал он и что? Побежишь от него?
— В смысле, побегу? — напрягся Костя.
— В прямом. Он приехал, и ты свалил. Ну еще не свалил, но прямо сейчас собираешься. С тобой здесь считаются, но если ты уйдешь — никто и не заметит. Так что? Побежишь? Или покажешь, кто в доме хозяин?
— Не провоцируй, Лер…
— Ну как знаешь.
— Да чтоб тебя! — Костя подхватил ее под руку и повел через зал обратно к столу.


Левин почти не притрагивался к еде, пил мало — заказал себе яблочный сок со льдом и медленно его потягивал. Глядя на него, все за столом как-то присмирели, невольно подстраиваясь под его размеренную речь и плавные движения. Левин никого не перебивал, не повышал голоса, но привлекал внимание.
Женьку расспрашивали о столичной жизни, о заграничных поездках. Левин рассказывал, обаятельно шутил, но при этом держал незримую, идеально выверенную дистанцию. У него это выходило словно само собой, без малейшего усилия — быть в центре, но оставаться недосягаемым. Неприятно подкусывало то, что его обаянию поддалась и Лера — отложив телефон, она смотрела на Левина, не скрывая интереса, а Костя с каждой минутой все больше мрачнел.
Левин воспринимался угрозой: одно его присутствие, его спокойствие и уверенность — лишали Костю равновесия, выводили из себя. Если бы знать заранее, что Левин в городе… Это все Ольга Петрова виновата — могла бы и предупредить, но нет, «сюрприз» решила устроить, а теперь сидит, довольная, прямо светится от счастья…
Костя ощущал себя потерянным. В своей же компании, на своей, казалось бы, территории, он внезапно превратился из «хозяина положения» в обороняющуюся сторону. И хуже всего было то, что фактически на него никто не нападал, не объявлял войны — о нем просто забыли. Даже Левин больше не смотрел в его сторону, словно Кости не существовало.
Костя внутренне отсчитывал минуты до закрытия «Ушбы». Хоть он и не подавал виду, ему по-прежнему хотелось сбежать — вырваться из душного ресторана на волю, туда, где Левин не будет навязчиво маячить перед глазами.
«Ушба» закрывалась в час ночи, но расходиться никому не хотелось — вечер требовал продолжения, и Левин, словно читая мысли одноклассников, небрежно обронил: «Поехали ко мне».
Предложение встретили на «ура». Мигом заказали еды и выпивки на вынос — Левин оплатил общий счет, настоял — и вызвали такси. Понадобилось четыре машины, чтобы вместить развеселившуюся ораву.
Стоило Левину предложить поехать к нему, как Костя с внезапной ясностью понял, что тоже поедет. Увидел в этом вызов, возможность не защищаться, а нападать. Вторгнуться на территорию противника, в его логово, и доказать в первую очередь самому себе, что не струсил, не спасовал.
Костю затопило едкое желание — стать «ложкой дегтя», испортить Левину этот идеальный, приторно-успешный вечер своим мрачным, неудобным присутствием.
В чем-то это была по-детски отчаянная попытка вернуть себе контроль и самоуважение. И в то же время — болезненное, неудержимое стремление докопаться до сути человека, который когда-то был ближе всех. Понять, кто этот нынешний Левин, скрывающийся под маской внешнего лоска, и зачем он вернулся?
К тому же, Костя не решался пойти против компании. Не сейчас. Уйти, отказаться — значило показать всем, как глубоко и болезненно задело его появление Левина. Остаться — пусть и ценой душевного равновесия, казалось единственным способом сохранить лицо.
А еще — и это Костя не был готов признать — его по-прежнему тянуло к Левину. За обидой, горечью все еще тлел уголек старой привязанности. И даже спустя годы, Левин по-прежнему оставался единственным человеком, который знал Костю по-настоящему. И эта связь, хоть и разорванная, все еще обладала силой притяжения. Поехать означало хоть на минуту, хоть ценой новой боли, вернуться в то прошлое, где они оставались друзьями.


Левин снимал роскошный дом в пригороде. Участок — сорок восемь соток, отгороженный от всего мира высоченным, глухим забором и скрытый вековыми соснами от любопытных глаз. Сам дом поражал масштабом: почти четыреста квадратов с панорамными окнами в пол, обустроенный в стиле элегантного минимализма.
Внутри — все, о чем только может мечтать человек, попавший в глянцевую реальность больших денег: несколько спален, бильярдная, караоке-зал с навороченной аудио-системой, домашний кинотеатр с кожаными креслами-реклайнерами, спортзал, финская сауна и, как апофеоз: джакузи и огромный бассейн с подогревом, сияющий в ночи бирюзовым светом.
И вот здесь, в стенах, символизирующих успех и статус владельца, пошла настоящая жара. Все, что сдерживалось в ресторане правилами и условностями, выплеснулось наружу. Основательно захмелевшие гости оттаяли, скинули напряжение, как тесную одежду. В бильярдной застучали шары, кто-то врубил караоке — запели кто во что горазд, от советских шлягеров до свежих хитов, пили и ели, и хохотали до слез, до упаду, растворяясь в щедро оплаченной роскоши. Самые отчаянные беззастенчиво плескались и верещали в бассейне, оголившись до нижнего белья.
В вихре всеобщего веселья Костя почувствовал себя лишним и отправился бродить по дому. Обошел первый этаж и через огромную кухню попал во двор, где неожиданно обнаружил Левина на уединенной террасе с восточной стороны дома.
Женька сидел один, в полутьме, в шезлонге, курил. Рядом на столике тускло мерцал стакан с яблочным соком. Музыка из дома сюда едва доносилась, на уровне вибрации ощущались густые басы. Костя думал развернуться и уйти, но решил — да какого черта! Подошел и почуял сладковатый запах хорошего табака.
— Зачем ты вернулся? — Костя сунул руки в карманы, встал над Левиным, навис. — Какого хера тебе надо? Выебнуться решил? Продемонстрировать провинциалам какой ты крутой и обеспеченный мужик?
Очень уж соблазнительным казалось врезать Левину без всяких разговоров, дать волю ярости. Но Костя сдержал порыв, только поморщился, когда неприметный ветерок донес до него густой и ароматный дым. Многое хотелось высказать, но Костя как всегда не находил нужных слов, чтобы выразить все, что думает про бывшего лучшего друга — он никогда не был силен в разговорах. Да и стоило ли теперь тратить на них время?..
Женька глянул на Костю как ни в чем не бывало, открыл портсигар, протянул:
— Закуришь?
Костя отрицательно покачал головой. Левин отложил портсигар, затянулся, словно не замечая напряженной позы Зарницкого, выдержал паузу и медленно выдохнул дым.
— Как хочешь… У меня вообще-то родители здесь, родственники. Даже… — Левин смерил Костю взглядом, — друзья… Почему бы мне не приехать? И почему бы не выебнуться?
Левин говорил тихо, бесстрастно — словно одолжение делал. Костя стоял и понимал, что все-таки врежет Левину — еще миг и поднимет его, встряхнет, на ноги поставит и врежет… От души врежет — раздражал Левин неимоверно.
— Книжка есть: «Увидеть Лондон и умереть», — продолжал Левин. — Читал? Конечно, не читал… Я жил в Лондоне... А умирать приехал сюда… Все меньше суеты будет родителям с похоронами.
— Что?.. — последняя фраза вырвала Костю из раздумий о том, как сподручней Левину вмазать.
Левин вздохнул и сказал мягко, почти интимно:
— Коть… Ты не изменился. Словарный запас все тот же. Только двадцать лет назад ты бы быдловато спросил: «Чё?» И я даже готов поклясться, что знаю, о чем ты думаешь.
Костю передернуло от этого «Коть» — так его называла только мама и когда-то давным-давно — Левин. И вот сейчас Женька снова так его назвал, и Костю словно головой в холодную воду макнули. Казалось, Левин безвозвратно утратил право на это дружеское обращение и все же он сказал: «Коть» — запросто, словно они виделись вчера и между ними все как прежде…
— Прикидываешь, как лучше мне врезать? — Левин грустно улыбнулся. — Ты очень предсказуемый.
— В каком смысле ты умирать приехал?
— А в каком смысле люди умирают? — Левин докурил и аккуратно пристроил окурок в пепельнице.
Костя слегка растерялся, не понимая, можно ли верить словам Левина, или все это брехня. Но желание врезать отпустило, и Костя решил — успеется, переставил соседний шезлонг поближе и сел.
— Что у тебя?
— Опухоль, — Левин постучал себя пальцами по макушке, — два раза у меня в мозгах ковырялись, в третий не хочу… Какой смысл? Она все равно меня сожрет. Планирую наслаждаться жизнью, пока это возможно.
Костя молчал, он никогда не понимал, что стоит говорить в ответ на подобные откровения. Чего вообще ждет человек, когда заводит такие разговоры? И ждет ли? Левин все еще не вызывал доверия, но ситуация определенно изменилась и бить его теперь уже казалось не с руки. Лишние раздумья, как с годами заметил Костя, вообще приводят к тому, что ты чаще договариваешься и все реже разбиваешь костяшки.
— Почему ты уехал? — спросил Костя.
Левин снова вздохнул, глянул в сторону.
— Ты все еще хочешь об этом знать?
— Я все еще имею право об этом знать, — с нажимом произнес Костя.
— Тварь ли я дрожащая или право имею… — процитировал Левин.
— Как же ты бесишь!
Левин хмыкнул.
— Все из-за Сереги Верещагина, — Левин взглянул Косте в глаза.
Такого поворота Костя и впрямь не ожидал. Левин умолк, пожевал губу словно прикидывая, стоит ли говорить и продолжил:
— Что? Совсем не это ты думал услышать? Все началось, когда ты, Пушкарев и Алиев устроили Верещагину травлю, и закончилось, когда вы его избили за месяц до выпускного, — Левин уставился на Костю. — Молчишь?
— Мы малость перегнули… — осторожно прокомментировал Костя и пожал плечами, Левин снова смотрел на него так же как в ресторане — насквозь, в самое нутро.
— Малость? Да вы его едва не убили.
Голос Левина сделался таким же неприятным как его взгляд и Костя не выдержал, отвернулся.
— Ты, Пушкарев и Алиев, вы просто три ебаных урода… — Левин все смотрел. — Ты хотя бы раз пожалел о том, что вы сделали? Или ты даже не вспоминаешь об этом?
— Левин, ты чё взялся… — Костя развернулся к нему, снова захлестнула злость, — спустя столько лет отчитывать меня за этого педика? Какая разница, пожалел я или нет? В жизни всякое случается — так вышло. Но все живы, и к чему ворошить? Я только не пойму, как это связано с твоим отъездом? И вообще, откуда ты знаешь, что это мы Верещагина того…
— А ты забыл кто мой отец? Думаешь, никто ничего не знал, и на вас дело не завели только потому, что Верещагин соврал, что не помнит, кто его бил? Какой же ты дурак, Коть… Вам реальный срок светил. Вы не сели, только потому, что мой отец не дал хода этому делу.
— Почему не дал?
— Потому что я умолял его об этом. На коленях стоял… — почти равнодушно произнес Левин, и наконец-то отвернулся, закрыл глаза, потер пальцами виски́. — А еще отец помог матери Верещагина деньгами, чтобы они смогли уехать, здесь бы им так и так житья не дали.
— Много денег?
— Достаточно…
Левин замолчал и, казалось, не собирался продолжать.
— Что-то я так и не вкурил, почему ты уехал, — Костя нерешительно нарушил затянувшуюся паузу.
— Не торопи... Я навещал Верещагина в больнице, когда ему стало чуть лучше, и чувствовал себя виноватым, словно это не ты, а я над ним измывался. И самое худшее оказалось совсем не то, что Серега выглядел как кусок мяса, а то, что он все про меня понял… — Левин снова умолк и молчал, наверное, с минуту, словно собираясь с мыслями.
— Каждый видит то, что хочет, — вздохнул Левин. — Мои родители ничего не понимали, ты и подавно… А Верещагину хватило взгляда. Мы с ним поговорили, я вернулся домой и все рассказал родителям, я должен был… До разговора с Серегой я убеждал себя, что смогу сохранить все в секрете, в конце концов, у меня хорошо получалось… Но в тот день я понял, что не хочу бесконечно врать самому себе…
Левин раскрыл портсигар, выбрал сигарету и закурил.
— Отец пришел в отчаяние, я никогда не видел его таким подавленным... Больше года понадобилось, чтобы он с этим примирился. Мама плакала, но женщины как-то проще такое принимают. А я в тот момент пребывал в странном отрешенном состоянии. Словно все это происходило не со мной, я как будто умер, — Левин судорожно вздохнул, словно ему не хватало воздуха. — На следующий же день мать купила мне билет в плацкарт до Москвы, у нее там сестра двоюродная живет. Сказала, что я должен уехать, что так будет лучше для всех… Я не спорил, сел в поезд и поехал, и всю дорогу хранил спокойствие. Уже потом, по приезду меня накрыло — такая истерика случилась, что тетка перепугалась.
— Что-то я нихрена не понял… — нахмурился Костя.
— А это не удивительно, — усмехнулся Левин. — Ты по жизни смотришь, но ничего не видишь… Я любил тебя, Коть. Все то время пока ты со мной дружил, я тебя любил. И когда Серегу Верещагина спалили целующимся с парнем — ты, Пушкарев, Алиев, да и все прочие наглядно показали, что ждет меня в этом городе, если хоть кто-нибудь узнает о моих чувствах к тебе. Узнает о том, что я вот такой… Ты хотел знать правду? Вот она, Коть, правда… Я ничего тебе не сказал, не попрощался, потому что я испугался, растерялся... Я боялся тебя и боялся за тебя.
Левин глубоко затянулся и замолчал. На Костю он больше не смотрел, словно не замечал его присутствия. В предутренних сумерках профиль Левина на фоне неба казался вырезанным из бумаги.
«Ну что, Коть? — ядовито подумал Зарницкий. — Стало тебе легче? Проще?»
Все вдруг показалось раздражающим, играющая в доме музыка, доносящийся от бассейна смех, дым сигареты, что курил Левин. Костя молча встал и пошел через двор, мимо дома, за калитку, и дальше вниз по улице.
Двадцать лет Костя смотрел на мир с точки зрения черного и белого, лелеял юношескую обиду, представлял себя жертвой, выстроил жизнь на том, что Женька Левин — эгоистичный мудак, и предатель, а правда оказалась иной, и осмыслить ее с ходу Костя был не в состоянии.
«Побежишь от него?» — сказанные Леркой слова всплыли в голове.
«Побегу, — подумал Костя. — Уже побежал…»


— Звоню тебе! Звоню! — голос Леры, хлестко ударил в ухо. — Где ты?! Я тебя потеряла!
— Я… — Костя растерянно осмотрелся, приметил табличку на ближайшем доме. — Северная, тридцать два.
— В смысле?! Ты что, ушел и бросил меня с этими придурками?!
— Лер, не ори и так муторно. Вызови машину и езжай домой, там поговорим.
— Ты в говно, Зарницкий?!
— Нормальный я.
— Нормальный… — не поверила Лера. — Дома ты заколебаешься извиняться!
Фыркнула обиженно и бросила трубку.
Костя заказал себе такси, сунул телефон в карман и с внезапной ясностью понял, что не помнит, как здесь оказался: ноги несли его сами, пока он пытался осознать все, сказанное Левиным.
Прошлое рассыпалось в прах, и из него поднялась и встала во весь рост неудобная правда. Костя впервые взглянул на избиение Верещагина — не как на досадную ошибку юности, а как на преступление.
А еще оставался Женька… Костя не представлял, каково это — день за днем, год за годом жить рядом с человеком, которого любишь, и вынужденно играть роль просто друга.
Костя припомнил все их доверительные разговоры, дружеские объятия, совместные ночевки… Все это раскрылось совсем с другой стороны и Костя никак не мог понять, как же теперь относиться к Женьке? Жалеть его? Стыдиться своей слепоты и шуток про педиков? Или же он, как нормальный мужик, должен испытывать брезгливость от того, что доверял Левину, считал его лучшим другом?
Костя не понимал, что чувствует, и тонул — захлебывался в мыслях, в противоречивых эмоциях. Давило осознание того, что с тех пор, как уехал Левин, рядом так и не появилось никого, с кем Костя мог бы поделиться сокровенным. Отъезд Левина словно намертво запечатал дверь в этот уголок души, и Костя чувствовал себя беспомощным. Он впервые столкнулся с ситуацией, которую не знал, как разрешить. Вся его воля, сила, его злость и «мужской кодекс» потеряли значимость. Костя оказался безоружен перед человеком, который на самом деле даже не пытался на него нападать.


На душе́ словно кошки насрали — за прошедшую неделю Костя в полной мере осознал беспощадную точность этого выражения. Вообще, он, конечно, знал, что на душе кошки должны скрести, но ему в душу они безусловно насрали.
Парадокс заключался в том, что в целом-то все шло нормально: с Леркой Костя помирился, и на работе все было хорошо. Но стоило ему остаться наедине с самим собой, как мысли, словно по накатанной, неумолимо заворачивали к разговору с Левиным. Костя и рад был бы не думать о нем, не заморачиваться, но не получалось.
Еще и одноклассники щедро спамили в общий чат в мессенджере фотками с вечеринки, обсуждали, делились впечатлениями. Оля Петрова и Женьку туда добавила и он тоже что-то писал. В итоге Костя в чат вообще перестал заглядывать, только смотрел, как прибавляется количество непрочитанных сообщений.
А в ночь с пятницы на субботу Косте приснился Верещагин. Словно Костя — во сне почему-то один — подкараулил Серегу на пустыре за гаражами и ударил в лицо. Верещагин упал, и Костя пинал его долго, остервенело, а когда Серега стал похож на бесформенную окровавленную массу, Костя перевернул его и понял, что это Женька. Костя вздрогнул и проснулся в поту с бешено колотящимся сердцем.
Он тихонько, чтобы не разбудить Лерку, встал, вышел в кухню, выпил холодной воды и больше уже не ложился. А утром, едва дождавшись семи, чтобы соблюсти хоть какие-то приличия, позвонил Ольге Петровой.
— Оль, привет. Слушай, тут такое дело… Ты случайно не знаешь, где нынче Серега Верещагин обитает? Ну это тот, из параллельного класса, который…
— Которого вы с Пушкаревым и Алиевым отмудохали? — Ольга не ходила вокруг да около.
— А ты откуда знаешь, что это мы?..
— Я же староста, мне положено, — загадочно ответила Оля. — Зачем он тебе?
— Хочу извиниться.
— Ого…
Повисла пауза, Оля раздумывала, Костя ждал.
— Неожиданно, — сказала Оля. — То ли ты растешь над собой, Зарницкий, то ли пиздишь мне.
— Я, правда, хочу извиниться.
— Это Женька тебе чего-то наговорил?
— С чего ты взяла? — Костя напрягся.
— Просто предположила. Ты до приезда Левина про Верещагина даже не вспоминал. Ну ладно… Поверю тебе. Зайди ко мне в «Одноклассники», Верещагин есть у меня в друзьях, ник — Феникс. Но если ты вдруг какую-то херню задумал, я тебя, Зарницкий, выпотрошу. Понял?
— Понял, чего тут не понять. Спасибо, Оль.
— Смотри мне, — еще раз пригрозила напоследок Оля и отключилась.
Костя установил в телефон приложение «Одноклассники», зарегистрировался, нашел там профиль Ольги и полез в раздел «друзья» искать Феникса-Верещагина. Отыскал полупустой профиль, на аватарке море и пальмы, открыл личные сообщения и завис. А что написать-то?
Отложил телефон, походил туда-сюда по комнате, решил, что ничего умного все равно не сообразит и просто набрал:
«Привет. Это Костя Зарницкий. Хотел извиниться за то, что сделал».
Отправил, несколько секунд смотрел на экран и вышел из приложения — наверняка не стоило сразу же ждать ответа.
Верещагин ответил только на следующий день. Написал коротко:
«Что тебе нужно?»
Костя прочитал, подумал и ответил:
«Прости, пожалуйста».
На этот раз Верещагин настрочил ответ через пару часов:
«Иди на хуй!»
Костя переморщился, проглотил оскорбление и отправил:
«Мы можем встретиться?»
Верещагин прислал ржущий до слез смайлик, Костя понятия не имел, как это понимать и решил зайти с козырей:
«Я с Женькой Левиным виделся».
«Совет да любовь», — напутствовал Верещагин.
«Вот же сука», — подумал Костя и написал:
«У меня правда есть к тебе разговор, можем встретиться где-нибудь в ТЦ, в людном месте, если ты меня боишься».
«Очень интригует, но это вряд ли, я в Далате живу».
«Где это?»
«Во Вьетнаме. Хочешь видео звонок?» — неожиданно щедро предложил Верещагин.
«Давай».
Пока Костя соображал, какую кнопку нажать, от Верещагина пришел вызов.
— Я разочарован, — заявил Серега с экрана телефона, внимательно рассмотрев Костю. — Я-то надеялся, что у тебя пивное брюхо, плешь и гнилые зубы, а ты очень даже ничего! Ебабельный.
Сам Верещагин оказался поджар, загорел, волосы выгорели до белизны, и на вид ему едва ли можно было дать тридцатник. У него за спиной маячила чистенькая уютная квартирка, и что-то там тихонечко щебетало на фоне — телевизор, а может радио.
— Чего?.. — рефлекторно набычился Костя, — Чё ты сказал?..
— Ну хотя бы со слухом у тебя проблемы, это радует, — Верещагин ядовито улыбнулся. — Звук прибавь. Я говорю — я бы тебе вдул!
— Ты чё, берега попутал, пидрила?! — не сдержался Костя.
Верещагин расхохотался.
— Вот теперь я узнаю тебя, Костик. А то — извиниться хочу, прости, пожалуйста… Ну и что ты мне сделаешь, мудила?
— Блядь! — Костя сжал кулаки, проглотил готовое сорваться с губ оскорбление. — Я, правда, думал извиниться, но теперь уже и не знаю.
— А мне твои извинения никуда не уперлись, это во-первых. А во-вторых, что тебе надо? Такие как ты не извиняются перед такими как я — это ёбанная правда жизни, и я с твоей помощью хорошо ее усвоил. Так какого хрена тебе нужно, Костик?
— Это правда, что Левин-старший твоей матери денег дал?
— Ух ты! Кто сказал?
— Женька рассказал.
— Все рассказал?..
— Все.
— О-о-о… — Верещагин откинулся на спинку стула, посмотрел задумчиво куда-то вверх. — Значит ты не спизде́л, когда написал, что виделся с ним? Ну и как он? Жив? Или ты и его размазал?
— Никто никого не размазывал, — скривился Костя.
— Что-то ты, Костик, размяк… Смотри, так и растеряешь всю свою хрупкую маскулинность.
— Иди в жопу!
— В твою? С удовольствием!
— Большая там сумма была?
— Смотря для кого. Для нас с матерью — огромная.
— Сколько?
— Сто тысяч долларов.
Костя мысленно прикинул, у кого можно по-быстрому перехватить денег.
— Собираешься должок вернуть? — со злой ухмылочкой поинтересовался Верещагин. — Неприятно осознавать, что педик купил тебе свободу? Думаешь, деньги Женьке вернешь и забудешь?.. И что он в тебе нашел? Ты даже взгляда его не стоишь. Быдло трамвайное!
Костя вдохнул поглубже, чтобы уже отъебукать Верещагина как следует, но тот, словно понял, прервал видеозвонок и быстренько закинул Костю в черный список.
— Крыса! — Костя психанул и удалил на хер приложение с телефона.
Слова Верещагина цепляли и злили, но в глубине души Костя признавал за Серегой право на ненависть без всяких «если».
Костя сидел над телефоном и думал, что Верещагин прав — он и в самом деле размяк. И вся его злость, как грязная пена на берегу реки после большой воды. Приезд Левина перевернул все вверх дном и Костя уже не знал, что на самом деле правильно и важно, а что — нет.


Без малого десять минут Костя топтался у калитки, не решаясь позвонить. Как перед первым свиданием, ей-богу… Его сомнения прервал сработавший звуковой сигнал и щелчок замка — Костя взглянул на калитку с недоверием, но вошел, приняв это за приглашение.
— Там камера и датчик на движение, — Левин, перепачканный разноцветной краской, встретил его на крыльце. — Мне на телефон приходит уведомление, когда она срабатывает. Кофе будешь? Или чай? Ничего другого не предлагаю — я видел, что ты на машине.
— Чай так чай, — кивнул Костя.
— Тогда поставь чайник, я пока руки от краски вымою, — велел Левин. — Ты же помнишь, где кухня?
— Разберусь…
От Левина едва пахло растворителем и еще чем-то незнакомым, он заварил чай — настоящий, не в пакетиках — достал красивые кружки.
— Ты ремонт что ли затеял? — спросил Костя.
Левин взглянул на него вопросительно, задумался.
— А, ты об этом… — он глянул на свою испачканную в краске футболку. — Я пишу. Подумал, что еще успею закончить картину, а может, и две. Как получится. Ты голодный?
— Нет.
— Ну тогда пей чай, а я что-нибудь съем.
Левин открыл холодильник и встал перед ним в раздумьях. Достал какой-то контейнер, повертел, положил обратно. Взял сыр.
— А ты рассказывай, с чем пожаловал? — Левин мельком взглянул на Костю.
Костя развернул пакет, который принес с собой, вытряхнул на стол пачки купюр, сложил стопочкой и двинул на середину стола.
— Я с Верещагиным разговаривал и вот…
Левин посмотрел, отвернулся и отрезал сыр.
— Зачем? — спросил он не глядя. — Хотя… Я, кажется, понимаю зачем, и это очень оскорбительно. Эгоистичная и инфантильная попытка переиграть прошлое. Пытаешься стереть то, что я сделал? Хорошо. Пусть будет по-твоему. Я приму эти деньги.
— Тебе не стремно одному в этом домище? Тихо, соседи далеко…
Левин отложил нож и развернулся лицом к Косте, взглянул устало.
— Господи, Коть… Ты словно персонаж третьесортного боевика. Я не оценил твой красивый жест, не оправдал ожиданий, и ты угрожаешь?
— Да я не это хотел сказать… Просто вырвалось!
— Вырвалось? — Левин понимающе улыбнулся. — Ты же не для меня эти деньги принес, а для себя. Так чего ты от меня ждешь? Вот уж не думал, что мой приезд, так тебя зацепит. Если решишься — доведи дело до конца, не как с Верещагиным, я буду тебе признателен.
— За кого ты меня принимаешь?! — вскипел Костя, подобрался, сжал кулаки.
— А за кого мне тебя принимать?
Левин говорил тихо, спокойно, и это чертово спокойствие выбивало Костю из равновесия. Он не видел в глазах Левина ни страха, ни злости — лишь усталое равнодушие, и это оказалось хуже любого вызова. Костя привык, что с его мнением считаются, что его самого если не любят, то хотя бы уважают и опасаются. Переходить границы имела право разве что Лера, да и то лишь до определенной степени. Но Левин, фактически ничего не делая, ломал устоявшуюся систему.
— Мы не друзья, не враги… — сказал Левин. — По крайне мере я тебе не враг. Я не знаю, кто мы. И я не ждал, что ты придешь и принесешь деньги. Я вообще тебя не ждал. Совсем-совсем…
— Что плохого в том, что я хочу вернуть тебе деньги?! Да, мне не нравится быть должным! Это преступление?! Почему мне приходится оправдываться за то, что я хочу поставить точку в этой истории?!
— Успокойся, я же сказал, что возьму деньги. Я понимаю, что, похоже, сломал твою картину мира, где быть должным — значит быть слабым, а вернуть долг — значит восстановить статус крутого и самостоятельного мужика, который никому ничем не обязан.
— Блядь! Жень, ну что ты начинаешь?! С тобой разговаривать еще хуже, чем с Леркой… Да я просто извиниться хотел! Показать, что я готов отвечать за свои поступки! Ты же знаешь, что я не умею во всю эту заумную белиберду! Что бы я ни сказал и ни сделал — ты все переворачиваешь с ног на голову! Короче! Спасибо за чай! — Костя встал, с грохотом отодвинув стул, скомкал и бросил на пол пустой пакет, собираясь уходить.
Левин шагнул ему наперерез и Костя едва его не сшиб.
— Прости, — сказал Левин.
Костя уставился ему в лицо и злость схлынула. Левин отошел в сторону, освобождая путь, но теперь уже Костя не двинулся с места.
— Жень, скажи, что я должен сделать?
— Ничего. Все уже давно сделано. Я не хочу тратить оставшееся мне время на то, чтобы пытаться что-то исправить, а ты втягиваешь меня в это.
— Я не знаю, как мне быть. До твоего приезда все было просто и понятно.
— Ты можешь сделать вид, что меня здесь нет? В конце концов, я приехал не для того, чтобы выяснять отношения.
— А вот это обидно… Жень, я не такое бесчувственное бревно, как ты думаешь.
— Коть, — мягко произнес Левин, — Тебе все это не нужно. Моя ориентация не секрет, достаточно чуть более тщательно, чем обычно поискать в интернете. И кто-нибудь наверняка уже поискал. Пытаешься вернуть былую дружбу? А к сплетням ты готов? К шепоткам за спиной?..
— Хочешь, чтобы я ушел?
— Хочу…
— А уши у селедки ты видел?
Левин взглянул на Костю растерянно и неуверенно улыбнулся.
— Иди, переоденься, — скомандовал Костя, — а то подумают, что я тебя где-то на помойке подобрал. Поедем, посидим где-нибудь по-человечески.
— Уверен?
— Вопросов глупых не задавай.


Они вышли за калитку.
— Не в твоем стиле малютка, — произнес Левин, глядя на машину.
— А что, по-твоему, в моем?
Левин медленно обошел ярко-красную спортивную «Супру».
— Ну не знаю... Какой-нибудь черный тонированный «Крузак», — он пожал плечами, открыл дверцу и сел.
— Банально.
— Пожалуй, — согласился Левин.
Костя завел машину, звук движка заполнил паузу.
— Ты... водишь? — Костя решил, что машины — «безопасная» тема для разговора.
— Давно не садился за руль. Со мной случаются головокружения, потеря координации… Я не хочу случайно забрать кого-нибудь с собой.
Костя кивнул и тронулся с места — возможно с Левиным вообще не существовало никаких безопасных тем. Он повез Женьку в центр, разношерстный пригород сменился многоэтажками. Женька молчал, смотрел в окно, и Костя поймал себя на том, что краем глаза следит за его реакцией.
— Что? — не выдержал он на светофоре. — Изменился город?
— Очень, — коротко обронил Левин.
Костя почувствовал разочарование — он ждал от Женьки гораздо более оживленной реакции.
— Уже не похож на деревню? — попробовал он снова. — Высоток понастроили, торговых центров...
— Не похож… — Левин снова уклонился от развернутого ответа.
Костя взглянул на него и решил больше не пытаться вывести на разговор, но Левин вдруг спросил:
— А городской парк?
— Стоит, — сказал Костя.
— Заедем? — осторожно поинтересовался Левин.
Костя кивнул и на очередном светофоре свернул на улицу Ленина и повез Женьку вдоль «парадного фасада», мимо всего того, что изменилось, но в глубине своей осталось прежним.
В парке галдели дети, играла музыка, на лавочках в тени сидели старики, к их ногам, в поисках, чем бы поживиться, слетались ленивые голуби.
— Раньше оно было зеленое, — Левин запрокинул голову, глядя на чертово колесо с разноцветными корзинами.
— Наверное, я сто лет сюда не заглядывал.
— У тебя нет детей? — спросил Левин.
— Нет.
— А что твоя Лера?
— Не хочет, а я не настаиваю. Мы даже не расписаны. А ты?..
— Что я? — Левин взглянул, ожидая продолжения вопроса.
— Ну… — стушевался Костя, — у тебя в столице кто-нибудь остался?
— Нет. Я так и не научился выстраивать долгосрочные отношения. Все искал чего-то… — Левин покачал головой, — но не нашел и, наверное, это к лучшему. Прокатимся?
— Серьезно? — засомневался Костя.
— А что? Высоты боишься? — усмехнулся Левин. — Я схожу за билетами.
Старое колесо обозрения медленно поднимало их вверх. Левин глазел по сторонам, а Костя чувствовал себя не в своей тарелке, казалось, еще мгновение — и на них пальцами станут показывать.
— Расслабься, — рассмеялся Левин. — Ты как на приеме у проктолога.
— Да пошел ты! — отмахнулся Костя. — И как я на это подписался? Двое взрослых мужиков катаются на аттракционе…
— Трезвые…— с усмешкой подхватил Левин.
— Да уж…
— Поверь — никому нет дела.
— Я понимаю, но все равно неуютно.
Левин кивнул, улыбнулся и сказал:
— Закрой глаза.
Костя уставился на него вопросительно.
— Давай вместе, — предложил Левин и первым закрыл глаза.
Костя сомневался секунду и последовал его примеру.
— Слышишь? — спросил Левин. — Скрипит как раньше, и деревья шумят.
— Точно.
— Сахарной ватой пахнет. Чувствуешь?
— Угу, — принюхался Костя.
— Это не чертово колесо, — вздохнул Левин, — это машина времени. Сейчас сделает оборот, и мы сойдем внизу как будто нам по двенадцать лет.
Костя открыл глаза — Левин смотрел на него и улыбался.
— Как у Брэдбери, помнишь?***
— Для этого колесо должно крутиться в обратную сторону.
— И правда… — согласился Левин. — Ты бы хотел вернуться?
— Не знаю, — пожал плечами Костя, — никогда об этом не задумывался.
— А я часто фантазирую о том, что все могло быть иначе... Знаешь, в юности рассказ про чертово колесо казался мне просто интересным, а теперь я думаю — странно, что человек, обладающий возможностью вернуться в детство, использовал ее только ради того, чтобы украсть деньги. Это так…
— Глупо? — спросил Костя.
— Нет, — покачал головой Левин, — страшно… Я считаю, мы по-настоящему живем, пока внутри нас остается что-то детское, позволяющее нам радоваться простым вещам, смеяться, удивляться, верить… А этот человек — хозяин чертового колеса — он словно был мертв заживо. Но страшнее всего то, что в реальной жизни оказалось полно таких живых мертвецов.
Левин отвернулся, посмотрел в сторону, а Костя не нашелся, что ему ответить.


Июль принес в город жару и Костя все чаще заставал Левина у бассейна. Женька то плавал, то дремал в шезлонге, в тени. Собственный бизнес позволял Косте гибко планировать свое расписание, и он навещал Левина через день, да каждый день.
Он и сам плохо понимал, зачем таскается к Женьке — Левин не нуждался в компании, уходил в себя и все чаще молчал. Лишь изредка Костя ловил на себе его темный, задумчивый взгляд, словно Женька хотел что-то сказать, но не решался.
Восторги окружающих после приезда Левина и его неожиданного появления в ресторане быстро сошли на нет — Левин не стремился поддерживать контакты с одноклассниками, и вскоре о нем почти перестали говорить. Жизнь шла своим чередом — если ты не напоминаешь о себе, про тебя быстро забывают. Только Костя писал Левину, звонил, приезжал — словно пытался заткнуть дыру в собственной душе.
Очень скоро Костя выучил распорядок дня Левина: если Женька чувствовал себя хорошо, то вставал рано, пил кофе и до обеда запирался в мастерской — писал, а с обеда — в самое пекло — зависал в тени у бассейна с неизменным стаканом яблочного сока со льдом.
Начатые работы Левин никому не показывал — Костя лишь раз поинтересовался, понял, что Женька не хочет этим делиться и больше с вопросами не приставал.
Случались дни, когда Женьку мучили головные боли, рвота, судороги… В такие дни приезжал врач и в спальне Левина пахло спиртовым антисептиком и чем-то неуловимо-тревожным. Левин сдавал, Костя не хотел это замечать, но Женька похудел, у него ухудшалось зрение, и врач приезжал все чаще.
Костя удивлялся тому, с каким равнодушным и расчетливым спокойствием Левин воспринимал свою действительность. Оказывается, он все продумал и распланировал: договорился с врачом, чтобы тот постоянно находился на связи, подготовил необходимые бумаги, купил участок на кладбище, все заранее оплатил, даже гроб выбрал… Сделал так, чтобы его родителям, которые, как выяснилось, жили на соседней улице, не пришлось ни о чем беспокоится, когда Женьки не станет.
Костя думал, что не смог бы так же… Что нужно иметь какую-то отчаянную смелость любить жизнь, или, наоборот — страстное желание умереть, чтобы принять решение и отказаться от лечения, даже если исход предрешен. Осмелился бы Костя на такое? Навряд ли… Сперва запил бы с тоски и отчаяния, а после позволил бы врачам ковыряться в своих мозгах, тянул бы до последнего, цеплялся за каждый прожитый день и безнадежно надеялся на лучшее...
Выбор Левина можно было считать глупым, показушным, эгоистичным — каким угодно, но одно было неоспоримо — у Кости не получалось оставаться к нему безразличным.


В своей погоне за призраками прошлого Костя не замечал, что упускает из виду настоящее. То, что поначалу Лерка лишь насмешливо и снисходительно фыркала, когда Костя предупреждал, что задержится у Левина, но снисходительность быстро сменилась раздражением, а затем и ревностью.
— Ну и куда ты собрался со сранья? — поинтересовалась Лера с утра в субботу, потягиваясь в кровати и наблюдая, как Костя надевает джинсы.
— На работу нужно заскочить, и к родителям на дачу. Обещал бате помочь. Потом еще к Женьке загляну, и домой, — Костя рылся в комоде в поисках чистой футболки.
— Может, позовешь Женьку к нам?
— В гости? — уточнил Костя, глядя в телефон, проверяя, нет ли пропущенных.
— Ну, почему в гости? — заявила Лера язвительно. — Жить. Кровать только пошире купим.
— Очень смешно… — Костя кивнул, не отрываясь от экрана.
— Ты совсем уже, Зарницкий?! — Лера швырнула в него подушку, села, одеяло сползло в сторону, обнажая плечи и грудь. — За дуру меня держишь? Не ты ли месяц назад слезно жаловался, какой Левин предатель и как он тебя кинул! А теперь что? В дёсны с ним бахаешься?
— Выражения выбирай, — Костя попытался сохранить спокойствие, сунул телефон в карман.
— Да какие тут к черту выражения? — фыркнула Лера. — Приехал твой дырявый дружок из Москвы, жопой покрутил, и ты бросился к нему в объятия? Лучше бы ты бабу на стороне завел…
Лера подскочила с кровати, схватила халат, Костя перехватил ее, грубо развернул лицом к себе.
— Думай, что говоришь!
— Я говорю?! — Лера потянулась к нему, лицо ее исказилось от злости. — Да это уже все говорят! Болтают у тебя за спиной, а ты и не замечаешь! И вот я думаю, тебе захотелось поиграть в святошу при умирающем друге, или ты ждешь удобный случай чтобы, ему присунуть? Или ты уже воплотил свою голубую мечту?
Костя отпустил Леру только для того чтобы ударить. Она пошатнулась и замерла, прижав ладонь к щеке.
— Пошла вон из моего дома, — тихо сказал Костя.
— Твоего? — прошипела Лера, в глазах у нее стояли слезы. — Я здесь каждый угол обустраивала! Три года жизни в тебя вложила! Ну и мудак же ты, Зарницкий!..
Со слезами Лера швырнула халат на пол, распахнула шкаф и взялась яростно выкидывать из него вещи — свои и Костины вперемешку.
— Я-то уйду, — презрительно бросила она через плечо, — не сомневайся, но ты об этом пожалеешь.
Костя выскочил из дома, сел в машину и несколько минут провел, уставившись в пространство — короткая перепалка с Лерой словно на изнанку его вывернула.
Все прошедшие недели он упрямо не обращал внимания на то, что Лера злится и обижается, не замечал, как она поджимает губы, при упоминании Левина. Костя не хотел замечать — было удобно делать вид, что все как обычно.
И сейчас, вместо того, чтобы найти слова, объясниться, извиниться — Костя ударил. Никогда прежде он не поднимал на Леру руку. В его примитивной, но четкой системе координат ударить женщину значило опуститься до уровня безмозглого животного, которое не способно решить проблему иначе. И все же он ее ударил…
Все смешалось — едкое чувство вины сплелось с почти физическим облегчением: словно нарыв прорвало. Костя испытывал отвращение к себе — и в то же время странное удовлетворение от того, что наконец-то поставил точку их с Лерой бесплодным отношениям. В том, что это точка — Костя не сомневался.
Он словно опустился на самое дно, и одновременно прозрел и осознал, что их совместная жизнь ни к чему не ведет, что ему было просто комфортно иметь под боком молодую красивую женщину, которая не рвется замуж и не хочет детей. Что Лера бесконечно права в своей злости, что в ее уродливых словах, подобранных так, чтобы нарочито больнее задеть, кроется неудобная правда…
Костя погряз в иллюзиях, пытаясь заново выстроить отношения с Левиным, вернуть былую дружбу, в которой по большому счету нуждался только он — Костя. А Лера парой хлестких фраз смешала его усилия с грязью. Но даже не это зацепило Костю, а понимание — что бы он ни сказал и ни сделал: людская молва низведет любые его отношения с Левиным до уровня грязной сплетни.
И Костя ударил… В бессознательном и саморазрушительном порыве сломал последнюю более-менее нормальную сторону своей жизни — их с Лерой отношения. Словно подсознательно пытался наказать сам себя за привязанность к Левину. Если люди говорят — пусть у них будет повод…
Костя завел машину и, наплевав на все планы — на работу, на обещания отцу — рванул в ближайший магазин, купил бутылку коньяка, и почти бегом вернулся к машине. Ему нужно было сейчас, сию секунду, оказаться за высоким забором у бассейна.
— С утра выпил — весь день свободен? — поинтересовался Левин с насмешкой и скепсисом человека, давно выяснившего, что бесполезно искать утешения на дне стакана.
— Так выходной же, — оправдался Костя, пытаясь выглядеть беззаботным.
Рассказывать Левину о том, что у него есть конкретный, жирный повод запить с утра пораньше, Косте не хотелось. Вываливать на друга свое грязное белье, описывать сцену с Лерой, про пощечину, которую ей влепил, было стыдно. Костины уродливые проблемы не касались Левина, и тащить их сюда казалось неправильным, неуместным.
Не смотря на одиннадцать утра — пекло нещадно. Левин, вопреки обыкновению, не торчал в мастерской, а плескался в бассейне: лениво наворачивал круги, нырял. Вода слепила, бликовала на солнце — Костя зажмурился.
Пить Левин не стал, и Костя, устроившись в шезлонге под зонтиком, дегустировал коньяк в одиночку, и незаметно для самого себя уговорил половину бутылки, впал в непривычно расслабленное и благостное состояние, и не заметил, как задремал.
Разбудил его слишком громкий всплеск воды. Костя подскочил, сквозь сон померещилось, что Левину стало плохо, и он упал в воду. Костя сунулся было к бассейну, но Женька, как ни в чем не бывало, вынырнул из воды, вскарабкался на бортик и, как был, босой и в мокрых плавках пошел в дом.
— Ты бы съел что-нибудь, пока совсем не развезло, и вообще, не торчи на жаре, иди бухать под кондиционер, — обронил он, проходя мимо Кости.
— Заботушка… — проворчал Зарницкий, но все-таки потащился следом.
Левин открыл холодильник, достал лед и бутылку яблочного сока. Костя стоял позади, рассматривал его поджарую задницу и татуировку на левом плече: пеструю птичку колибри, а потом вдруг подошел, обнял, уткнулся лицом Левину в затылок, вздохнул, и почувствовал, как Женька застыл, словно окаменел, и Костя, сам не понимая, что творит, нежно поцеловал Левина в шею за ухом.
— Руки убери, — сказал Левин жестко и попытался вывернуться.
Костя удержал его, погладил руками влажный, напряженный живот и зашептал:
— Жень… Ну ты чего, Жень… Это же я…
Левин рвано выдохнул, извернулся и ударил Костю локтем в живот. Всю благостность как рукой сняло. Костя скрючился, пытаясь вдохнуть. Левин стоял перед ним, бледный от ярости.
— Ты охуел, Коть?
— Пиздец, как больно… — Костя наконец-то глотнул воздуха. — Хороший удар…
— Проваливай, — холодно произнес Левин. — Где выход, ты знаешь.
Подхватил со стола стакан со льдом, бутылку сока и ушел к бассейну.
Костя отдышался, утер выступившие слезы и поплелся за Левиным, сел на соседний шезлонг.
— Извини, Жень. Не понимаю, что на меня нашло… Выпил лишнего.
— Не сваливай на алкоголь, все ты понимаешь, — скривился Левин. — Решил осчастливить меня напоследок? Я не нуждаюсь в милостыне.
— Я просто думал… — Костя опустил глаза, — ты иногда на меня так смотришь…
— Смотрю, да, — кивнул Левин. — Глупо отрицать — я все еще думаю о тебе, но ты никогда не будешь смотреть на меня так же, а у меня нет времени на самообман. Я не «утешительный приз» и не объект для твоих экспериментов — это мерзко и унизительно.
— Ты, правда, хочешь, чтобы я ушел?
— Не смей больше так делать.
— Не буду…


К концу сентября Левин стал походить на собственную тень: одежда висела на нем мешком. Женька почти не ел — еда вызывала тошноту, а изматывающие головные боли и бессонница разъедали его изнутри.
Костя попытался надавить, заставить Левина лечь в больницу, или хотя бы нанять сиделку, но Женька пресек эту попытку и впредь просил эту тему не поднимать.
Костя отступил. Впервые в жизни он в полной мере познал тревожность — не мимолетное беспокойство, а сосущую под ложечкой пустоту. Он чувствовал себя бесполезным, беспомощным — ему казалось, он пытается заткнуть руками дыру в плотине, в то время как со всех сторон хлещет ледяная вода.
Костя привык верить в то, что нельзя останавливаться, что любое, пусть даже бестолковое действие, лучше бездействия, но Левин смотрел на все иначе.
Их странные отношения окончательно вошли в ту фазу, когда молчать стало проще и комфортнее, чем разговаривать. Женька теперь часто психовал на пустом месте — вспыхивал и заводился с полуоборота — сыпал колкими, ядовитыми фразами, но Костя вычитал в интернете, что при диагнозе Левина случаются неконтролируемые приступы ярости или наоборот — апатии, и старался не принимать его слова близко к сердцу, хоть это и давалось нелегко.
Вскоре Костя заметил, что Левин его избегает, старается отделаться, под благовидным предлогом запирается в мастерской. Костя понимал его — словно умирающий зверь, Левин желал остаться наедине со своей болью, но чем упорнее Левин отстранялся, тем сильнее Костя пытался эту дистанцию сократить. Боялся оставлять Женьку одного, волновался о том, что однажды Левин потеряет сознание и не сможет позвонить врачу, и все это закончится…
Однажды на глазах у Кости с Левиным случился припадок. Он завалился со стула на пол, выгнулся, его трясло. И Костю с перепугу трясло не меньше — после он не смог вспомнить, как звонил врачу. Помнил только, как сидел на полу, привалившись к стене, прижимая к себе неподвижное и неожиданно тяжелое тело — припадок закончился так же внезапно как случился, но Левин не приходил в сознание.
Позже, когда бледный Левин, обколотый препаратами, лежал в постели, Костя проводил врача, вернулся в спальню и, не говоря ни слова, лег рядом с Женькой, сгреб его в охапку вместе с одеялом, прижал к себе.
— Голова болит? — спросил, ожидая, что сейчас Левин уже привычно пошлет его на хер.
— Немного…
Костя припомнил давнюю присказку:
— У кошки боли, у собаки боли, у Женьки не боли.
Левин вымученно усмехнулся.
— Чё ты ржешь? Мне мама в детстве так говорила.
— И как? Помогало?
— Конечно, но надо еще на болячку подуть.
— И чего ты ждешь?
Костя осторожно подул Женьке в макушку.
— Ну теперь-то уж точно поможет, — вздохнул Левин.
— А то…
— Иди домой, Коть.
— Ага, разбежался.
— Лера тебя ждет.
— Не ждет, мы расстались.
— Ты не говорил…
— Нечего говорить — я мудак.
— Ничего нового, — съязвил Левин.
— Да… Прости меня.
— За что?
— За все, Жень.
— Знаешь, Коть, я никогда толком тебя и не винил. Я пытался, но не вышло. Я винил себя…


На похороны Левина Костя не пошел. Не нашел в себе смелости взглянуть на мертвого друга. Хотел, чтобы в воспоминаниях Женька как можно дольше оставался живым. Но кроме этого, таким образом, Костя пытался сохранить некий статус-кво, понимая, что явившись на похороны, спровоцирует поток свежих сплетен о его с Левиным отношениях. Люди видят то, что хотят видеть…
Костя купил коньяк, отключил телефон, заперся один в своем пустом доме и напился до беспамятства — других способов хоть на время заглушить боль он не знал.
Пару недель спустя Косте позвонили с незнакомого номера:
— Здравствуй, Костя, — уверенный голос прозвучал в трубке. — Это Александр Георгиевич Левин тебя беспокоит. Дело у меня к тебе есть.
Что-то в голосе Левина-старшего заставило Костю внутренне подобраться. Вспомнилось, что Александр Георгиевич, в те времена, когда они еще жили в соседних квартирах, служил в прокуратуре и уже тогда занимал высокую должность.
— Здравствуйте, скажите куда, я подъеду.
Александр Георгиевич продиктовал адрес и положил трубку, не прощаясь.
Костя не ожидал этого звонка. Не думал, что Левин-старший знает о его роли в последних месяцах жизни сына. Женька молчал о родителях, и за все время Костя ни разу не столкнулся с ними. А сейчас Александр Георгиевич позвал его к себе. «Дело у меня к тебе есть» — от этих слов по спине пробежал холодок. Что за дело могло быть у Александра Георгиевича к человеку, который даже на прощание с его сыном не пришел?
Костя ехал на встречу с Александром Георгиевичем, не зная, чего ждать — упреков, молчаливого осуждения или холодной вежливости. Машинально крутил руль, едва замечая дорогу.
Левин-старший ждал его у калитки, без слов кивком пригласил следовать за собой, усадил за кухонный стол и молча поставил на плиту чайник. Костя впервые оказался в доме Женькиных родителей.
— Я ждал, что ты придешь с ним попрощаться, — Александр Георгиевич окинул Костю оценивающим взглядом, с ног до головы.
В его словах Костя не ощутил ни укора, ни обиды — лишь усталость.
— Я решил не давать повода для лишних сплетен.
Александр Георгиевич кивнул. Всего лишь кивнул. И Костя не понял, означало ли это одобрение, или он просто принял его выбор, не желая вдаваться в мотивы.
— Женя кое-что тебе оставил.
Александр Георгиевич ненадолго вышел, оставив Костю одного в кухне, и вернулся с большим плоским свертком, аккуратно упакованным в плотную бумагу и перевязанным шпагатом. По форме Костя догадался, что это картина.
— Стояла у него в мастерской, — пояснил Александр Георгиевич, прислонив сверток к ножке стола. — Подписано, что для тебя.
— Хотите, чтобы я вскрыл? — Костя не решался прикоснуться к свертку.
— Нет. Это твое. Там еще на веранде кой-какие Женькины вещи, если хочешь, можешь взять что-нибудь на память.
— Спасибо.
Они выпили чаю, разговаривая как люди, когда-то знакомые, но давно и безнадежно утратившие всякую связь. Произносили нейтральные фразы, будто шли по тонкому льду.
Александр Георгиевич немного расспросил Костю о родителях, о бизнесе — вопросы, заданные больше из вежливости, чем из подлинного интереса. И, как человек тактичный, долго задерживать гостя не стал — дал понять, что визит исчерпал себя.
Костя взял сверток, ощутив его неожиданную тяжесть, и Александр Георгиевич проводил его на застекленную веранду, где в лучах солнечного света стояли картонные коробки, вместившие в себя все, что недавно составляло Женьку жизнь.
Костя постоял над этим безмолвным наследием, увидел знакомый портсигар, лежащий поверх стопки акварельных листов, рядом — зажигалка. Костя взял их, сунул в карман, кивнул на прощание Александру Георгиевичу и ушел.
Сел в машину, доехал до первого перекрестка, свернул на соседнюю улицу и припарковался в тени, у того самого дома, что скрывался за высоким забором и вековыми соснами. Ворота, обычно запертые наглухо, сейчас стояли распахнутые настежь. Во дворе — белый микроавтобус службы клининга и чья-то незнакомая легковушка.
Костя поднялся на крыльцо. Его встретила какая-то женщина.
— Вы по объявлению? — улыбнулась она дежурно-приветливо. — Что-то вы рано, мы еще даже не закончили. Дом не убран, но раз уж приехали… Осмотритесь пока, я подойду к вам чуть позже. Хорошо?
Костя не стал ничего объяснять — ни кто он, ни зачем пришел. Кивнул молча, прошел через пустой, пропахший моющими средствами дом, где уже не осталось ни следов Женьки, ни запаха его красок, и вышел к бассейну. Достал из кармана портсигар и закурил.


Лишь неделю спустя Костя нашел в себе силы развернуть картину Левина. Снял оберточную бумагу и узнал городской парк. Заходящее солнце окрашивало небо в нежные тона, и на этом фоне, поднималась над парком корзина чертового колеса, в которой сидели двое мальчишек лет двенадцати.
Один — точь-в-точь Женька, а второй должен был быть им — Костей. Но вместо лица зияло размазанное пятно, в котором едва угадывались глаза, нос, рот…
Костя долго сидел перед картиной, пытаясь понять: то ли это метафора, до которой он не дорос, то ли болезнь Левина таким жутким образом оставила на холсте свой след.
Чем дольше Костя всматривался в размытые черты лица, тем тревожнее ему становилось, и он отнес картину в спальню, завернул в простыню и поставил к стене.


Постепенно все как будто наладилось. Октябрь сменился ноябрем. Жизнь замкнулась в привычный круговорот: днем работа, вечером ужин в одиночестве перед телевизором, пару раз в неделю — тренажерный зал, в выходные — навестить родителей или сходить с друзьями в бар.
Костя не позволял себе простаивать, буксовать на месте: как бы там ни было — прошлого не вернуть, что умерло — то умерло, и нужно двигаться дальше. Не потому, что хочется, а потому, что остановиться — значило дать слабину, стать размытым, бесформенным…
Костя даже повесил картину Левина на стену. Теперь она казалась Косте воплощением того, что он так и не смог стать тем человеком, которым его видел и любил Женька. На холсте он остался безликим слепком Женькиных чувств… Как бы не хотелось Косте списать все на болезнь — это все же была метафора неразделенной любви, преданной дружбы, разбитой реальности и неискупимой вины. И теперь Костя двигался вперед вопреки всему этому, пёр как танк по разбитой колее — не смотрел по сторонам, не оборачивался, не думал.
Пришел декабрь, город засыпало снегом, на городской площади строили горки и наряжали елку. Вечерами город сиял, опутанный гирляндами. И Костя взял обыкновение после работы колесить по улицам — впадал в странное оцепенение. Казалось, он не по городу едет, а погружается под воду и видит за стеклом машины какой-то иной яркий, сказочный мир. Мир — где люди выбирали друг другу подарки, тащили домой елки и шампанское, искали по скидке мандарины и зеленый горошек для салата, смеялись, целовались, скользили на обледенелых тротуарах и верили в чудо… Костя находился рядом, но не с ними — смотрел и обретал в этом какое-то горькое умиротворение.
В новогодний вечер Костя не пил, поужинал с родителями, немного посмотрел с ними традиционный скучный концерт, который, казалось, транслировали по всем каналам сразу. А ближе к полуночи Костю взяло беспокойство и он, не слушая уговоров матери, собрался и вышел из дома. Прогрел машину и поехал наворачивать круги по улицам.
За несколько минут до полуночи дорога сама вывела его к опустевшей городской площади — гуляющие разбежались по домам, чтобы под бой курантов успеть загадать желание, а после с новыми силами ринуться на улицу запускать фейерверки.
Костя припарковался и вышел — неожиданно притихший город показался совершенно безлюдным. Костя прошел мимо горок, вдоль ледяных букв «С новым годом!» и оказался перед елкой. Огромная, сияющая, она стояла как позабытый космический корабль. Костя запрокинул голову и посмотрел вверх, на макушку, где на фоне черного неба пылала красно-золотая звезда.
— Извините… — сказал кто-то рядом. — Вы не могли бы мне помочь?
Костя опустил взгляд и увидел молодую женщину в нелепом сиреневом пуховике и лохматой шапке со стразами.
— Уже почти двенадцать, а у меня никак не получается открыть, — она протянула Косте бутылку шампанского. — Может пробка примерзла?
— Что вы здесь делаете? — удивился Костя.
— А вы?
— Не знаю, — признался Костя.
— Интересно, — совершенно серьезно кивнула она. — А я здесь встречаю Новый год! Но если вы мне не поможете, мое желание не сбудется.
Костя взял в руки бутылку — пробка и в самом деле сидела плотно. Пока он с ней возился, девушка сняла рукавички, достала из сумки два бокала и терпеливо ждала. Пробка поддалась с тихим хлопком, над горлышком бутылки взвился белый дымок.
— Наливайте! — скомандовала девушка. — Я как чувствовала, прихватила второй фужер.
Костя разлил шампанское и поставил бутылку под ноги. Девушка протянула ему бокал.
— Я за рулем, — засомневался Костя.
— Я тоже, — заявила она. — И вообще мы с вами в общественном месте, где запрещено распитие спиртных напитков. Так что найдите в себе дух авантюризма и возьмите уже фужер, у меня пальцы стынут.
— А вы настойчивая.
— Вы даже не представляете! С Новым годом!
— С Новым годом, — повторил Костя.
Тонко зазвенели бокалы, ледяное шампанское упало в желудок, и Костя поежился.
— Н-да… — произнесла его загадочная спутница. — Напиток не по погоде… Нужно было брать коньяк.
— У меня есть в машине, — сказал Костя.
— Как вас зовут?
— Костя.
— А я Женя. Далеко ваша машина, Костя?


* Здесь намек, что это ресторан грузинской кухни.
У́шба — гора в грузинском крае Самегрело-Верхняя Сванетия. Входит в состав горной системы Большого Кавказа.
Значение: Ушба — со сванского «уш» — беда, несчастье; «ба» — гора. «Гора, приносящая несчастье».

** «Вечер перестаёт быть томным» — фраза из советского фильма «Москва слезам не верит» (1979) режиссёра Владимира Меньшова.

*** Речь о рассказе Рэя Брэдбери — «Чертово колесо».
Это история о том, как дождливой осенью в город приезжает цирк-шапито с аттракционом «чертово колесо». Хозяин цирка использует аттракцион, чтобы превратиться в мальчика — колесо вращается в обратную сторону, и каждый оборот приводит к тому, что хозяин становится на год моложе. Став ребенком, он втирается в доверие к пожилой женщине и обворовывает ее. Его проделки раскрывают два местных мальчика.
Позже этот рассказ лег в основу повести «Что-то страшное грядет».