Антон Ромин

Без стержня

Аннотация
После расставания с Кириллом, Иван начинает встречаться с Вадимом, добрым, хорошим и надёжным человеком. Их жизнь течёт размеренно и спокойно. Но один звонок его бывшего любовника переворачивает всё с ног на голову и заставляет Ивана задуматься, что же действительно ему нужно от жизни...


-1-
Совсем не так это произошло. Не так, как Иван представлял себе пять лет назад. Не так, как потом снилось в липких кошмарах. Не так, как рисовалось в упоительных, а потом мстительных фантазиях.
Совсем не так. И некстати. И не вовремя. Не просто с опозданием на пятилетку, а именно тогда, когда Вадим Алексеевич поднял бокал над праздничным столом и сказал, что благодарен Ивану за каждый день, проведенный с ним в прошлом году, и – наперед – за каждый, который они проведут вместе в наступающем.
И вдруг, словно аккомпанируя его словам, заиграла мелодия, которая уже давно умерла в телефоне. Высветился несгораемый номер. Почему мы не стираем такие номера? Почему наша память никогда не переводит их в разряд неопознанных? На что мы надеемся?
– Все поздравляют? – спросил Вадим, не чуя подвоха.
Иван покраснел, сам почувствовал, как жар обжег щеки и стиснул виски. Нужно было отреагировать естественно, и он отмахнулся от телефона.
– Никак не угомонятся.
– Да ответь, ничего.
Вадим отставил бокал и терпеливо ждал. Его лицо выражало именно то, что он озвучил, – понимание и сочувствие: новогодняя мишура, этикет, корпоративная вежливость, у всех так.
Но Иван не мог ответить. Не мог, словно ему вдруг предложили покинуть новогодний стол и вкатить каменную глыбу на вершину Эвереста. Не мог, потому что не хотел, чтобы Вадим увидел его другим – с дрожащими руками, срывающимся голосом, мокрыми ладонями. Телефон продолжал звонить.
– Ванечка, ну чего ты? Уважь людей.
«Уйти в другую комнату? – неслись реактивные мысли. – Запереться в ванной? Тогда Вадим обязательно что-то заподозрит, когда подозревать нечего».
Телефон звонил из прошлого – прежней болезненной мелодией бил по нервам.
– Я пока салатик принесу, – сказал Вадим и вежливо вышел сам.
Иван схватил телефон.
– Привет! Поздравляю с Новым годом! Счастья тебе и здоровья! – сказали из трубки.
В последний раз Кирилл звонил, чтобы поздравить Ивана с 8 Марта. В то время они еще встречались. Иван испугался поздравления с женским днем, не зная, как трактовать его в контексте отрывочных свиданий и разговоров Кирилла о необходимой женитьбе. А потом уверил себя, что эти поздравления – признание в том, что лучшей женщины для Кирилла не существует, единственное признание, которого Иван дождался от него за столько лет тайных встреч.
– И тебе – тепла и добра.
– И чистого неба? – помог Кирилл.
– Да.
– И вкусного хлеба?
– Да.
– Ты с кем-то?
– Да. А ты с Марфой?
«Марфой» Кирилл всегда называл условную жену. Под кодовым именем «Марфа» подразумевалась простая женщина, не обязательно хорошо образованная, но способная вести домашнее хозяйство, работать на огороде и рожать детей. Те мартовские поздравления оказались не признанием в любви, а прощанием. Условная Марфа стала реальной – Кирилл женился, как и планировал, как и говорил Ивану, как и требовалось для дальнейшего продвижения по службе. Марфа пока еще не родила детей, но существовала – возможно, сидела за столом рядом с Кириллом, держала его за руку, целовала в затылок или мирно беседовала о хозяйстве с его матерью.
Вадим вернулся с блюдом салата, взгляд Ивана зацепился за огромную красную креветку и никак не мог соскользнуть.
– Да, с Марфой, – спокойно ответил Кирилл. – Может, пересечемся где-то?
– Все вместе?
– Ну, не дури. Мне хочется тебя увидеть.
– Я не изменился.
Кирилл расхохотался – глухо, дробно, словно в мобильную сеть что-то просыпалось.
– Ваня, не дури, – сказал снова. – Я жду тебя завтра, в четыре, на нашем месте.
– Взаимно, – сказал Иван и отключился.
– Ваши?
– Новички, – кивнул Иван. – Выслуживаются.
– У нас то же самое!
Сколько в Вадиме понимания – через край! Иван сидел, как на иголках. Бежать бы прямо сейчас, туда, на перекресток, к зданию закрытого кинотеатра, где теперь бутики, скакать через сугробы, выбегать из вагона метро на остановку раньше, чертыхаться, спотыкаться. К Кириллу! К Кириллу!
Он изо всех сжал кулаки – пальцы все-таки дрожат, ладони мокрые, креветка в салате его преследует. Подвинул к себе блюдо, стал есть прямо оттуда вилкой, плохо соображая, что делает, где находится. Вадим засмеялся.
– А говорил, что не голоден и застолья не любишь!
– Салата пожалел?
– Нет, я…
Говорил, конечно. Потому говорил, что, действительно, не голоден, и не любит, и не хочет. Вообще ничего не хочет с Вадимом. Вадим все хочет за него, все решает за него, все понимает так, как положено, старается. Ивану остается только расслабиться. Но удовольствия нет. В этом расслабленном состоянии он ничего не хочет, ничего не чувствует, и не хочет чувствовать, хватит, начувствовался…
Понятно это? Понятно тому, кто от любви умирал, но не умер. Кто думал, что разлуки не переживет, но пережил. Кто был уверен, что секса с другим не допустит, но допустил. Понятно тому, кто считал себя наилучшей женщиной для своего любимого, а должен был уступить, не лучшей, но настоящей. Кто корчился от отчаяния, кто винил и Иегову, и Аллаха, и Кришну, и кто живет дальше по обычным правилам – работает, с кем-то встречается, что-то празднует, не простив ни Иегову, ни Аллаха, ни Кришну, ни Марфу, ни Кирилла…
Креветка похожа на червяка. Иван чувствует, как во рту он расправляет несуществующие конечности и начинает шевелиться, пытаясь выбраться наружу. Зажав рот рукой, Иван бросается в туалет и выблевывает съеденное.
– Наверное, несвежее что-то попалось, – причитает Вадим. – Полежать нужно. Хотя я все сроки годности проверял…
– Извини, я испортил… наш праздник.
– Ничего, ничего. Бывает такое. Это я виноват – не доглядел где-то.
Иван спешит закрыть глаза.

-2-
Он открывает глаза, и вот он уже на «нашем месте». Хотел опоздать, чтобы не «как всегда», но пришел на пятнадцать минут раньше, переминался с ноги на ногу, успел замерзнуть. Кровь бродила внутри, словно прокисла, то била в голову и шумела в ушах, то сбегала в пятки, угрожая вытечь на снег.
Как страшно…
Нет, не страшно соврать Вадиму, что нужно заскочить в выходной на работу. Это как раз вполне правдоподобно: в информагентстве не бывает долгих выходных.
А вот увидеть Кирилла спустя пять лет – не забыв, не простив, но и не разлюбив – страшно.
Другой ли это Кирилл? Кирилл, женатый на Марфе? Кирилл, который вытачивал Ивана под себя – под свои привычки и сексуальные запросы. Кирилл, который сделал из Ивана резиновую куклу – исключительно под формы своего тела.
После него Иван не мог быть ни с кем – долго. И до сих пор прошлое откликается словами Вадима: «Не делай так. Мне не нравится. Не нужно». А Кириллу нравилось лежать, широко раскинув ноги и требуя самых нежных ласк. Это он обучил Ивана всему, что раньше – в суете или стеснении – проходило мимо. Проходит и теперь.
Кирилл, женатый на Марфе, прежний ли это Кирилл?
Прошло еще двадцать пять минут, и, наконец, Иван увидел, как тот поворачивает из-за угла к «Градуснику». Он был в кожаной куртке и меховой шапке с ушами. Тонкие черты лица, маленький нос, светло-карие глаза, сжатые губы, чуть полноватая фигура – все прежнее. Кирилл!
Иван кивнул как можно более сдержанно. Кирилл остановился в шаге, руки не подал.
– Привет. Прости, я немного задержался.
– Как обычно.
– Да, все как обычно.
Кирилл заулыбался, взглянул на часы.
– В кафе?
– Я ненадолго, – напомнил Иван.
Нырнули в ближайшее кафе, Кирилл сдернул с головы шапку, обнажив значительную лысину. Было остро – Иван традиционно паниковал в его присутствии, не находил себе места. Нельзя было раньше любить так сильно. Нельзя и теперь. Кирилл всегда хотел видеть в нем податливую шлюху – и он был для него шлюхой, а сам с ума сходил от самой искренней, самой чистой любви, какой только невинный ученик может любить своего учителя.
– Что за черт? – спросил Кирилл.
– Кто?
– С которым живешь.
– Да так. Вадим.
– Старый?
– Ну, старше…
– Тебя?
– И тебя.
Кирилл кивнул.
– А как Марфа?
– Все хорошо. Жива-здорова. И подполковника дали.
– Поздравляю.
– Сенкс.
Принесли кофе.
– А звал зачем? – спросил Иван.
– Да просматривал старый блокнот – нашел твой номер.
– Ясно.
Разговор не вязался. Кирилл, по привычке, сел так, чтобы хорошо видеть входную дверь, и внимательно наблюдал за посетителями. Профессиональный интерес, страх разоблачения или фишка из шпионских фильмов – Иван по-прежнему не знал, чем наполнен его любимый.
– Я все-таки считаю, что мы друзья, – сказал тот вдруг.
– Мы? Ну, наверное.
– Ванечка, не отмораживайся.
– А что?
– Ты меня не хочешь?
– У меня это… Вадим.
– А меня не хочешь?
– А тебя пусть Марфа хочет.
– Что Марфа? При чем тут Марфа? У нее хозяйство, ремонт, куры, за мамой ухаживает. Мама сейчас болеет.
– Детей родила?
– Детей, оказалось, у нас не может быть. То есть у меня. Но я не знал этого.
– А если бы знал?
– Да, наверное, ничего не изменилось бы. Но мне так хочется все вспомнить, как раньше. Тем более, и ты не один.
– Тем более? То есть без обязательств?
– Ну, а какие обязательства – в нашем случае?
Кирилл был совсем прежним. И прежняя обида стиснула сердце – ничего не изменилось, уж точно ничего не изменилось к лучшему.
– Я думал, что умру без тебя.
– Да? Так сильно переживал? – Кирилл сделал сочувственное лицо.
– А на работе что, кроме повышения?
– То есть ты тему меняешь? Ну, как знаешь…
– Еще в старом блокноте пороешься?
Кирилл дернул плечами.
– Может, и пороюсь.
– И куда пойдете? В гостиницу?
– Нет, квартира есть.
– Та самая? Служебная?
– Служебная, но другая.
– Ну, удачи… в поиске.
– Да я тебя хочу! Я поцеловал бы тебя, приласкал бы... Так соскучился… Сейчас вот просто говорю с тобой и встает. А на Марфу поднять не могу. Слава Богу, хоть детей делать уже не надо, дали увольнительную. А то умаялся… Ванечка, ну, пойдем, а? Где мне сейчас мальчика искать, знакомиться? В моем-то положении? На сайте вывешиваться? Вот сейчас сижу с тобой, а сам ухо востро держу: везде глаза и уши. Пожалей меня, Ванечка…
– Ты знаешь, как я тебя любил?
– Ну, так и сейчас полюби.
– Так и люблю.
– Отлично. Квартира эта на Жуковского, туда еще доехать надо.

-3-
Наверное, Кирилл предельно честный человек, потому что повышение не принесло ему ни отдельной квартиры, ни новой машины. У него прежняя остроугольная кривая «лада». Водит он хорошо, аккуратно, тормозит на скользком шоссе плавно, когда заезжает в выбоину на дороге, всегда взглядывает на Ивана.
– Меня такое не пробирает, не беспокойся, – говорит Иван, и Кирилл смеется.
У него глухой, сдержанный смех – словно где-то тихо позванивают колокольчики. Возможно, на муниципальной елке. На гирляндах в чьих-то семейных гнездах. А Иван ловит только далекий отзвук и рад ему.
– Кирилл!
Хочется сказать так много. Сказать все. Обо всем. О себе. Иван знает, что должен говорить, потому что потом, в квартире, навалится хаос прикосновений и секса, и они уже ни слова не скажут друг другу.
– Хорошо на Пушкинской стало без трамваев! – говорит Иван.
– Да, очень хорошо, просторно. И не нужен тут был трамвай, маршруток полно.
– Я видел фотографии города в 1945 году – те же трамваи ходили, красные.
– Ясное дело.
– А холодно в них, ужас.
– Ты ездишь?
– Нет, на метро все больше.

Квартира полупустая, как все служебные. Постельное белье, чьи-то тапки, халаты, зубные щетки – необходимые атрибуты случайных встреч. Такая же начинка была и в той, из которой Иван бежал когда-то, спасаясь от своей ревности.
Ревнует ли он теперь? К Марфе?
– А что этот? Хорошо тебе с ним? – спрашивает Кирилл, сбрасывая куртку и пиджак следом.
Иван молчит.
– У нас секс не всегда получается. И мне не всегда хочется, – признается все-таки.
– Не ебетесь, значит? Отлично! Будешь меня хотеть.
Кирилл уже тянет с Ивана его одежду.
– Раздевайся, раздевайся, или чаю?
– Не нужно ничего.
Кирилл никогда не кончает – это Иван тоже о нем помнит. Он занимается сексом, пока удовольствие не превращается в пытку, в истязание себя и партнера. Едва уснув, под утро начинает заново, и ему кажется, что вот-вот достигнет своего пика, но увы. За все время встреч с Кириллом Иван видел его сперму только один раз. Теперь он знает, что это была безжизненная, негодная, мертвая сперма.
Ивану хочется верить, что для Кирилла сам процесс важнее, чем оргазм. Помогать ему Иван так и не научился. Скорее всего, Кирилл давно смирился с тем, что способа и не существует, иначе обязательно обучил бы ему. Но то, чему он обучил, способно вызвать в нем только острое наслаждение – без результата.
Теперь он обнимает Ивана жадно, словно прежняя стихия – горячего гейзера – окутывает Ивана посреди зимы. Вода кипящей реки, в которую нельзя дважды. Иван быстро тонет, мучится от удушья, цепляется за Кирилла.
– Я здесь, Ванечка, я здесь, – говорит тот.
Кирилл не может остановиться, он может только продолжать, продолжать, продолжать. После собственного оргазма Иван просто терпит. На удовольствие уже нет сил. Все как и раньше – Кирилл не способен насытиться и отпустить его. Что-то есть в его организме, какой-то дефект, который не дает количеству ощущений перейти в качество. Возможно, этот сломанный переключатель увечит всю его жизнь, но Кирилл привык к нему – это его особенность, а не проблема.
– Мне идти нужно, – говорит Иван, пытаясь выбраться из постели.
– Так я еще не кончил.
– Так ты и не кончишь.
– Дааа, – Кирилл вытирает со лба капли пота.
– А с ней как?
– А что тебе до нее? Что ты все про нее спрашиваешь?
Иван начинает одеваться.
– Ты… вот ты думаешь, что ты носки бы мне стирал, за моей больной матерью ухаживал, утки выносил, за городом без удобств маялся? Ты чистый, Ваня. Зачем тебе это?
Иван оборачивается, позабыв об одежде.
– Да какой же я чистый?
– Ты другой, Ваня. Ты не такой, как…
– Как Марфа?
– И как я тоже.
– А говорите вы с ней о чем?
– О чем? А с тобой мы о чем говорим? О трамваях?
– Но мне кажется, что между нами все равно есть… взаимопонимание.
– Ну, вот и ей так кажется.
Иван зажимает уши руками.
– Откуда ты взялся снова? Не хочу ничего слышать! Знать тебя не хочу! Я не выдержу всего этого!
– Не мучься. Будем встречаться иногда. И все.
– А… Вадиму что я буду говорить?
– А сегодня что скажешь?
– На работе задержался.
– Вот так и говори.
– Я не вру вообще-то.
– Врешь. Все врут. И мне врал, я уверен.
– Не врал. Тебе никогда не врал.
– И сейчас врешь.
Кирилл уходит в душ. Иван ждет покорно. Звонит Вадим и спрашивает, как Иван себя чувствует после отравления, что хочет на ужин.
– Что-то легкое? Салатик?
– Только без червяков этих… креветок.
Кирилл, застав конец разговора, кивает.
– Заботится папаша? Ну-ну.
Иван молчит. Выходит следом за Кириллом понуро, словно обижен и на Кирилла, и на Вадима, и на себя.
– До метро тебя? – спрашивает Кирилл, садясь за руль.
– До метро.
– Я позвоню.
– Как хочешь.
Понимает, что не за что обижаться, не от чего огорчаться – знал же, чего ждать от Кирилла, чего не ждать, но все по новой  – до новых ссадин, до новой крови.
– Плохо мне от тебя, Кирилл, – говорит честно.
– А без меня хорошо было?
– Тоже плохо.

-4-
Неожиданно, но и Вадим хочет секса. Иван уверен, что от него не пахнет чужой спермой, но что-то привлекает к нему Вадима – с новой силой.
– Я так переживал! Ты ушел, не поел ничего.
В поле зрения нет креветок. Вадим обнимает за плечи прямо на кухне, опускает руки на его бедра. Он всегда так начинает.
– Может, чаю еще выпьем? – Иван отодвигается.
– Да-да, чайку еще. Или коньячку?
Вадим знает, что от спиртного Иван веселее и азартнее, семейную жизнь коньяк очень оживляет, хотя сам Вадим не пьет.
– Угу, давай коньяку.
Иван все время вроде в гостях. Он так и продолжает спрашивать «где у тебя то?», «где у тебя се?» – дом Вадима не становится их общим домом. Иван помнит, что зашел как-то вечером в гости, выпил и задержался. Ест за столом хозяина, спит в постели хозяина, ходит на унитаз хозяина, но не равен хозяину. Слишком велика разница между ними. Иван не забывает об этом ни на секунду.
И тяжело это. Тяжело. Даже если находятся общие темы и интересы, всегда остается «необщее». Можно сколько угодно платить за себя в ресторанах – не в этом дело. То есть этого мало. Вадим успешный бизнесмен, Ивану с ним не тягаться.
Где-то за стенами дома, в своем офисе, Вадим проявляет максимум жесткости и требовательности, а дома смотрит на Ивана с мольбой и тянет в сторону постели. И совсем некстати это. После звонка Кирилла все некстати и не вовремя. Сейчас помыться бы и прилечь – так Кирилл прошелся по его телу. Вадим расстилает постель, Иван скрывается в ванной.
Стоит под душем и оглядывается в поисках какой-то смазки – не спрашивать же «где у тебя?», обычно ничем таким они не пользуются, но сейчас тело Ивана слишком истерзано. От пяти минут с Вадимом, конечно, хуже не будет, но не станет и лучше.
Иван открывает шкафчик – у Вадима тут одеколоны и дезики. Иван иногда берет их, чтобы не обзаводиться своими. Кажется, вещи привяжут его к этому месту, еще прочнее сцепят с Вадимом. Иван боится этого. Ему хочется чувствовать себя свободным, легким. И хочется оставить такую же свободу Вадиму, не обременяя его собой и своими вещами. Только вот Вадим в последнее время предпочитает свободе прозябание на кухне за плитой.
Крем после бритья. Вот это вполне сгодится. Жжет ощутимо. И надо же было воспылать Вадиму страстью именно сегодня! И вдруг за тюбиком крема Иван замечает флакончик виагры... Открытие оглушает. Иван скорее закрывает шкаф. Потом открывает и проверяет, поставил ли крем на прежнее место, не сдвинул ли таблетки.
Вадим… Ну, зачем же? Он не так стар, чтобы… Хотя… Он всегда нервничает, когда нет эрекции. Нервничает, и в то же время не позволяет Ивану ничего предпринять: «Прекрати. Мне не нравится», и весь разговор.
Иван входит в спальню, садится на край постели. Как говорить об этом?
– Мой мальчик! – Вадим обхватывает его руками.
– Послушай, Вадим, даже если не будет… секса, это ничего, не страшно. Для меня это не главное.
– Ты меня больше не хочешь?
– Хочу, конечно. Но ты мне и так дорог…
– Что значит «и так»?
Может и обидеться. Еще и заподозрит, что Иван изменяет. Когда это Иван от секса отказывался?
– Или ты себя плохо чувствуешь? – спрашивает Вадим. – У тебя совсем нет сил?
– Для тебя у меня всегда есть запасные силы, – сдается Иван.
Иногда Ивану кажется, что Вадим представляет на его месте все-таки свою бывшую жену, с которой прожил двадцать лет в законном браке. Он так и не привык ни к каким к откровенным ласкам. Предложение махнуться ролями привело его в такой шок, из которого он не мог выйти целую неделю. Чтобы не показаться совсем уж падшим, разнузданным типом, Иван прекратил все попытки разнообразить их интимную жизнь.
Вадим традиционно подминает Ивана под себя, разводит его ноги и входит. Часто Иван даже сомневается, нужен ли ему именно парень, потому что Вадим не делает ничего такого, чего не мог бы делать с женщиной. Он движется привычно в привычной позе, и Иван вынужден играть по его правилам – лежать, позволять и подбадривать. Вадим качается недолго, вынимает и кончает на живот. Все, весь ассортимент. Зачем вынимает? Почему только так традиционно? Темна вода в облацех. В постели с Вадимом Иван всегда представляет, что его трахает сдохший СССР – трахает неумело и только из мести за то, что его ничему не научили, когда он еще мог научиться.
Больновато, но пускай. Не на войне же ранен. Хотя… именно на войне. В вечной битве за свою любовь к Кириллу – с Кириллом. Никак не получается высечь искру из его каменного сердца, из его упорного, всегда напряженного члена…
Иван стонет, Вадим радуется. Похоже, он не задумывается над тем, что Иван не умеет имитировать оргазм – и не должен уметь, он иначе устроен. Вадима не смущает, что у Ивана даже не встает. Он кончает и успокаивается.
– Хорошо? – спрашивает Ивана.
– Хорошо, – соглашается тот.
Снова идет в душ, снова моется. Банный день.
Все фальшиво. Не получается поговорить – до самого дна души. Получается по верхам, с шутками из камеди, с цитатами из ридеров. «У меня такое ощущение, что наши с тобой отношения строили таджики». А если серьезно, то сошлись молча. Вадим виагру глотает молча. Иван изменяет молча. Молча и разбегутся. Говорить – слишком больно, больнее, чем трахаться до мозолей. Говорить – душу выворачивать, живое нутро. Никогда смелости не хватит – в себя до дна заглянуть, самому себе объяснить, не то, что другому.

-5-
– А Рыжий в реанимашке, ты слышал?
– В реанимации?
– Ножом пырнули под клубом, но до печени не достали! А Максим…
– И Максим?
– Нет, Максим ботокс вкачал – летом на Майорку собрался с каким-то типом.
Есть такие знакомые, которые – узнав тебя однажды – протащатся за тобой через все круги ада. И даже больше – они сами по себе и есть отдельный круг ада, как вот эти первые знакомцы Ивана в чужом городе.
Максим – фотограф, образ его жизни – знакомства с целью совместных путешествий. Он завсегдатай всех круизно-эскортных сайтов. Но Максим старше Ивана, ясно, что возраст уже стал помехой для «путешествий на двоих с проживанием и питанием». «А как бы я иначе мир увидел? По фотографиям с выпускных-свабед?» – всегда парировал Макс в ответ на их ухмылки.
А Рыжий… Рыжий всегда в кутежах, случках, круговерти… Тогда Иван стеснялся таких приятелей. Кириллу ни слова не сказал, с кем уже успел познакомиться на новом месте.
Но вот Тимур звонит время от времени и воскрешает в памяти прежние имена, образы, надежды. И веет от этих разговоров состоянием «до Кирилла» – состоянием необъяснимой легкости, полета в воронку подступающего чувства.
Теперь Иван отчего-то очень рад Тимуру.
– Подожди! А Рыжий? Может, сходим к нему? Проведаем?
– Так я сейчас ускачу на неделю – за город нужно.
– Проект там?
Иван еще помнит, что Тимур – архитектор, а сам Тимур уже не помнит.
– Да какой проект? Знакомый сауну открыл – париться будем.
– Неделю?
– А вы с Максом сгоняйте. Он в курсе, где Рыжий лежит.
Иван соглашается. Ребята все те же – в погоне за ускользающим кайфом, мешать им не нужно.

Ушел с работы пораньше, Вадиму сказал, что зайдет к больному другу, встретились с Максом – дальше на метро. Макс высоченный, худой мен с удивительно квадратным и спокойным лицом.
– Я вот думаю, может, я рано ботокс вколол?
– А сколько тебе? Тридцать семь?
– Да какая нахер разница? Я говорю, что до лета далеко, а путешествие в июне. Но я хотел, чтобы лицо успело ожить немного. Как вот постричься заранее, чтобы чуток отросло.
Иван смотрит на окаменелого Макса.
– То-то я заметил, что судьба Рыжего тебя не трогает.
– Она и раньше меня не трогала. Но Тим сказал, что ты заскучал по Рыжему.
– А за что его?
– За пилюли не платил.
– Он на пилюлях?
– Угу. А тех я тоже знаю. Там братан откинулся, новые порядки устанавливает, с должниками круто.
Зыбкая стихия. Иван ежится, крепче цепляется за поручень.
– А ты с тем своим? – спрашивает Макс.
– С другим. С Вадимом.
– Куда летом поедете?
– Не знаю. Никуда.
– Нах он тогда тебе нужен?
Все это зыбко, но и сладко. Это именно та пустота, в которой Иван балансировал до встречи с Кириллом. И сейчас ему кажется, что Кирилл вот-вот позвонит, и он скроет это и от Макса, и от Рыжего, и ото всех остальных, потому что это его тайна, его большая любовь, а не то, что можно трепать по клубам или станциям метро.

Время для больничных визитов почти на исходе, но они успевают. Рыжего уже перевели из реанимации в обычную общую палату. У него еще не было посетителей, и на Макса все медсестры косятся подозрительно: он выглядит более мертвым, чем Рыжий.
Рыжего зовут Васька. И то, и другое как кличка, нет никакой разницы. Шевелюра у него замечательная – не рыжая, а каштановая, отливающая ярким золотом, в сочетании с черными бровями, длинными ресницами и синими глазами – просто фантастический этюд. Но Иван видит, что за время своей болезни, а может, за все то время, что они не виделись, Рыжий изменился к худшему – лицо осунулось, кожа побледнела, губы растрескались…
– Рыж… ну, ты! Ну, ты даешь! – говорит Иван.
Тот протягивает холодную руку.
– Да живой я, не ссыте.
– Что… из-за долга? Я денег найду – отдашь.
Рыжий прищуривается.
– Зачем тебе впрягаться? Ты же... сам по себе.
Макс молча оглядывает палату.
– Курить тут можно?
– В коридор выйди, на ту сторону, – кивают больные.
Иван садится на стул у постели Рыжего.
– Я просто так… в память.
– У папика попросишь?
– Он мне не папик. А сколько нужно?
– Пять тысяч долларов всего.
– Ну… я найду. Только ж ты… не связывайся с ними больше.
– Тоскливо мне. Жить.
– Мне тоже.
– Так у тебя же получилось все, сложилось, – напоминает Рыжий.
– Так холостяки женатым говорят.
– А женатые холостякам жаловаться начинают.
Макс ждет снаружи.
– Ты дурак, – говорит безэмоционально. – Ему давать бесполезно. Даже родители не дают и не приходят, хотя операцию оплатили. И мы не даем.
– Я у Вадима попрошу. Хочу помочь.
– Лучше бы съездили куда, мир посмотреть. Ты же мира и не видел. Живешь в четырех стенах. Дом – работа. Работа – дом. А я прошлым летом в Дубае был. С хером одним. Тот напился до чертей – бах, сердечный приступ. Еле откачали, – рассказывает Макс без восторга и сожаления.

-6-
Возвращаясь к Вадиму, Иван думает над тем, как просить – какие есть способы и методы просить. Ему раньше никогда не приходилось. Даже то, что сами дают, брать неловко.
По дороге от метро к коттеджной зоне настигает звонок Кирилла.
– Увидимся?
– Да я только домой вернулся, не смогу сейчас уйти.
– Врешь ведь.
– Ну, вот уже к дому подхожу.
– Разворачивайся, Ваня. Я жду тебя у метро.
– Кирилл, я не могу, правда. У меня сейчас… мне сейчас… проблемы у меня.
– Я жду.
Пожалуй, Кирилл привык к тому, что его распоряжения не оспариваются. Иван возвращается к метро, садится в его машину, тянется к нему губами, попадает в щеку.
– Люблю тебя.
– Молодец. А что за проблемы?
– Деньги нужны для одного знакомого.
– Ясно.
– Что ясно?
– Что для знакомого.
– Не близкого, – говорит Иван.
Кирилл кивает. Машина движется привычным курсом.
– Я не знаю, где взять, у кого. А он задолжал, его прессуют…
– Игрок?
Иван молчит.
– Торчок?
– Какая разница? Или… ты, может, сумеешь помочь?
– Так торчок?
– Да.
– Нет, дилеров я не прижму. От силы – контрафакт.
Иван кивает. Очень хочется верить, что Кирилл помог бы, если бы мог.
– Хотя… хлопотно это было бы, – продолжает тот. – Людей дергать, объяснять ситуацию, кто, чей, кому, откуда знакомый.
– А где… денег взять, не знаешь?
– Не знаю, Вань. И советовал бы тебе держаться подальше от такой компании. Ты же здравый. И этот твой сожитель вроде нормальный дед.
– А ты проверял?
Не исключено, что и проверял.
Машина виснет на гололеде. Все светофоры красные. Тянутся вечерние пробки.
– Ваня-Ваня, – говорит Кирилл, – ты бы не ввязывался.
Иван молчит. Снова хочется рассказать все-все, подробно объяснить Кириллу, почему он должен помочь, почему уверен, что помочь нужно обязательно, но мысли бегут. Вместо них приходят совершенно другие – о том, что вот-вот, через четверть часа, грянет секс, который нужно будет закончить как-то быстро, скоропостижно, чтобы бежать к Вадиму, казаться ему верным, добрым, чтобы просить…
В квартире затхло, кисло. Кирилл быстро распахивает форточки.
И снова мысли Ивана меняют направление. Внезапно он думает о том, что пять лет назад у него было больше сил для этих встреч и для этой любви. А сейчас ему, скорее, подошла бы тихая жизнь с Вадимом, в мире, комфорте и понимании. И, возможно, Вадим – это его шанс. Шанс, который он так мало ценит…
Как так вышло, что его снова швырнуло в прошлое? Снова столкнуло с прежними знакомыми? С умершими страхами и надеждами? С остывшей болью?
Выключить бы секс. И свет. И звук. Оставить немой вечер с Кириллом напротив. С Кириллом на ощупь, но без изматывающей близости.
Обдумать бы до конца, до глубины ситуацию с Рыжим. Разобраться бы, отчего страшно, отчего обидно, отчего мороз по коже…
Но все уже сыплется градом – ласки, прикосновения, шлепки, поцелуи. В воздухе уже пахнет горячими телами, и Иван понимает, что именно этот живой, жаркий запах потом остывает в служебной квартире до кислого и шибает в нос следующей паре.
– Быстрее, Кирилл…
– Что?
– Быстрее…
Но быстрее не получается. Половину двенадцатого ночи показывают часы, когда Иван прощается с Кириллом у метро.
Снова подходит к дому, звонит в калитку. Так ничего и не придумал, не подобрал слов.

Вадим смотрит телевизор в зале. В спальне не завел телик из принципа, теперь они спят в зале – около Comedy Club и бесконечных ситкомов. Новостей и прочей чернухи Вадим избегает: бережет нервную систему и потенцию.
– Прости, я так поздно…
– Я уже звонить хотел, но вспомнил, что больничные дела – долгие и тяжелые. Поужинаешь?
– Нет, не буду. Спасибо.
В душ. Смыть с себя Кирилла. Смыть с себя прошлое. Смыть до такой степени, чтобы спокойно говорить о нем. То есть смыть с кожей, смыть до дыр.
Иван натягивает брюки и широкую футболку Вадима – своих «домашних вещей» у него тут нет. Хорошо, хоть хозяину не жалко для него всякого тряпья. Иван садится в кресло у телевизора. Вадим полулежа на диване смеется теле-шуткам. Иван ждет, пока тот из вежливости осведомится о его больном друге…
А друг ли ему Рыжий? Рыжий… никогда не был ему другом. Был сестрой. Был самой красивой сестрой в мире! Всегда Ивану казалось, что если кто и заслуживает самого лучшего, щедрого, чистого и прекрасного, то Рыжий. Может, и сам Рыжий был уверен в своей счастливой судьбе, потому что испытывал везение не один раз. Но не выигрывал. Проигрывал. Почти всегда. Не сложилось ни с работой, ни с партнерами, ни с друзьями. Они никогда не говорили с Иваном откровенно, Иван немел перед Рыжим, боясь унизить его обычным вопросом – о родителях, о работе, о жилье, о деньгах…
И сейчас, спустя пять лет, Иван тем более не чувствует его другом. Просто сегодня в больничной палате встретил далекий, полузабытый образ – образ прекрасной сестры, заслуживающей самого лучшего, а не получившей ничего, кроме печали. Если бы существовала сказка о проклятой Золушке, которой предсказали принца, любовь и богатство только затем, чтобы предсказание никогда не сбылось, а надежда изводила ее до последнего дня, этой Золушкой был бы Рыжий.

-7–
– Как дела у твоего друга? – наконец, спрашивает Вадим.
– Я об этом и хотел поговорить с тобой, попросить…
Вадим не отрывает взгляда от экрана – уверен, что Иван не скажет ничего серьезного, угрожающего его нервной системе или потенции. Иван замолкает. И лицо Вадима вдруг меняется – он обращает к нему испуганный взгляд.
– Попросить? О чем? Что случилось?
– Рыжему, то есть Ваське, нужны деньги, пять тысяч долларов.
– На операцию?
– Да. То есть нет. Операцию уже сделали, родители оплатили, но больше у них нет. А у Васьки долг… И я не хочу врать тебе, говорить, что на операцию, на лечение. Просто это долг, который он сам не сможет оплатить, и ему нужно помочь.
– Нужно?
По выражению лица Вадима Иван уже понял, что он будет спорить – именно с этим лицом он торгуется на рынке за пучок укропа. Это лицо человека, который не уступит.
– Что значит «нужно»? Если бы эти деньги требовались тебе, для тебя…
– Считай, что они требуются мне, для меня.
– Кто тебе этот Рыжий? Ты никогда даже не упоминал о нем. Разве можно верить случайным людям? Или он шантажирует тебя?
– О, нет, нет! Он не случайный, он очень хороший парень, очень. Только у него долг.
– Откуда долг? Кредит?
– Нет, он немного покупал… таблеток. Но не наркоман, а просто… потому что его надежды не сбылись.
– Что?!
Вадим вскакивает. Иван понимает, что сейчас, в этот момент, в глазах Вадима он – на пару с каким-то неизвестным наркоманом Рыжим – срывается с пика Уважения в пропасть Безграничного Презрения. Внутри холодеет – он еще пытается ухватиться за шаткий выступ утеса.
– Ты не понял, Вадим. Он не наркоман. Он мой друг. Он прекрасный, честный человек. И я… не сказал тебе – он очень красивый. Это странная красота – ты не заметишь его в толпе, не выделишь, но если столкнешься с ним и всмотришься – у тебя дыхание остановится от такой красоты. Его лицо, его волосы, каждый его жест – словно из другой реальности, из подернутой дымкой фантазии. Только никто не может понять этого – пользуются ночью, наспех, нервно. Никто не знает, какие синие у него глаза, насколько синие. Никто не понимает, что нет таких других глаз больше.
– Так ты для любовника просишь? – спрашивает Вадим, спасовав от такой наглости.
Иван мотает головой.
– Мы не любовники. Никогда не были любовниками. Просто мне кажется, что ему нужно помочь, чтобы его красота снова ожила – пусть не спасла бы мир, но спаслась бы сама. Возможно, еще не все потеряно, не вся жизнь, и он найдет силы начать все заново…
– А специальность у него есть? – смягчается Вадим.
– Экономист.
– Ну, экономист. Это хорошо. Можно с работой ему помочь потом…
– А сейчас?
– А сейчас, так и быть, найду ему пять тысяч, если ты говоришь, что для него это тоже экстраординарный случай, а не типичная практика вымогательства.
– Говорю.
– Ладно, Ваня, ладно.
Все равно остается неловкость.
– Спасибо, – произносит Иван.
– Это с ним ты просидел до полуночи?
Иван молчит.
– А почему не встречались… тогда. Раньше? – все-таки спрашивает Вадим.
– Ну, как объяснить? Вот, допустим, ты пришел в бордель, заплатил сто баксов, прошел в комнату, а там Дева Мария. Ты все равно переспал бы с ней, только потому что заплатил?
Вадим смотрит непонимающе.
– То есть он пассивный?
– По-твоему, в Деве Марии главное – пассивность?
– Ну, это же все без ее участия произошло, значит, она пассивна.
– Я вообще-то не об этом. Пассивность меня бы не остановила. Но у проститутки может быть нимб над головой.
– Не богохульствуй.
И правда, зачем Вадиму про нимб? Он и так согласился помочь – не испортить бы…
Иван чувствует некую инерцию правды – тянет рассказать и все остальное – о себе, о Кирилле, об этих ненужных, изматывающих, гипнотических встречах.
Совесть Ивана никогда не умывается, не причесывается и не смотрит на себя в зеркало. Взгляни она в зеркало – узнала бы хоть одну прежнюю черту? И как покончить с этим враньем? Особенно теперь, когда Иван, боящийся привязок к Вадиму, крепко связан с ним чужим долгом?
– Я вижу, как тебя тревожит эта история, – говорит Вадим, поглядывая на постель. – Я могу утешить тебя…
Скорее, себя. Иван соглашается – терпит, имитирует, подбадривает и вдохновляет. Иногда постель как кладбище на Хеллоуин, все вроде живы и шевелятся, но давно, безнадежно, безвозвратно мертвы…
Ивану плохо спится с Вадимом. Может, потому что он спит на правом боку, отвернувшись от партнера. Раньше он всегда засыпал на левом – под шальной стук сердца. Тогда казалось, что пустота давит, а сейчас кажется, что давит чужое дыхание – сгущает воздух в комнате, делает его тяжелым, влажным.
Иван вытирает пот со лба и идет на кухню. Пьет воду, смотрит в окно. Скорее бы утро – скорее бы на работу, потом к Рыжему в больницу. Жизнь, которую он проводит без Вадима, кажется Ивану полной, достойной, его настоящей жизнью. Жизнь в доме Вадима – сплошная подделка. Он всегда мечтал об этом – жить спокойно, стабильно, с уравновешенным, нормальным партнером. Если бы его мечта не сбылась, он считал бы себя несчастным, обделенным, невезучим. Возможно, таким себя считает Рыжий. А Ивану… перелечь бы сейчас из постели Вадима – хоть в реанимацию, только бы на левый бок, чтобы чувствовать удары своего сердца…

-8-
– Вадим, в общем, согласился помочь, и вот…
Иван протягивает Рыжему деньги. Васька садится в постели, приглаживает шевелюру, тянется за купюрами.
– Спасибо.
– Ему.
– Да, ему спасибо. Видно, хороший человек.
– Если хочешь, я сам отдам, чтобы ты не пересекался…
– Думаешь, там соблазн?
Васька качает головой. Деньги прячет.
– Только… ты пообедаешь с нами? – спрашивает Иван осторожно. – Он тебя о работе спросит, о специальности, типа, поучаствует…
– Ясно.
– Но прошу, обойдись без «ссать», «ебать», «дрочить» и такого прочего. Он из другой среды немного – из спокойной.
Васька смотрит недоуменно, потом ржет.
– Ахххах! А ты не рассказывал ничего! Что за болван такой? Откуда взялся?
– Почему «болван»? Просто хороший человек, сам же сказал.
– Вадим зовут?
– Да.
– И как тебе с ним? Хорошо с хорошим человеком?
– Ладно, Вась. Есть еще один пункт…
– Какой?
– Будь скромнее что ли…
– Так это тот же самый пункт!
– Просто я тебя ему так описал… как святого.
– И что мне прикажешь? Исцелять? Являть чудеса?
– Яви только одно чудо – чудо скромности.
– Хахаххаа! А он к мощам приложиться не захочет?
– Я рад, что чувство юмора к тебе вернулось.
Васька вдруг серьезнеет.
– Ну, понял я. Понял. Чего ты? Я ни слова о нашем прошлом не скажу. Да и что я о тебе знал? Всегда каждый сам по себе был.
– Я не за себя боюсь в общем-то.
– За меня? А не посрать ему на мое прошлое? Или он думает, что я ему деньги возвращать буду? Так я не буду.
– Он не думает. Но я не хочу, чтобы он считал, будто дает наркоману – на очередную дозу.
– А не много ли вони из-за пяти тысяч?
Иван и сам понимает, что затянул все неловко, гадко. Стыдно перед Васькой.
– Пойду, Вась.
– Да посиди. Куда тебе спешить? К нему?
– Нет. Просто. На воздух.
– Правда. Душно тут. На то и больничка, чтобы лежать и пердеть. Но мы потом с тобой гульнем, да? Без этого твоего бля хорошего.
– Гульнем, Вась, как скажешь.
– Ладно, вали. И спасибо.
Васька тянет на прощание руку, будто хочет ухватиться и не выпустить. И в глазах – тоска, хотя губы еще кривятся от ухмылки. Если красоту ежедневно вываливать в грязи, страшной становится такая красота. Такой же страшной, как Иванова совесть.

– Передал денежки? – спрашивает Вадим дома.
– Передал. Вася тебе очень благодарен.
– На здоровье.
И снова звонок. И снова Кирилл. Слишком легко прощает ему Марфа частые отлучки и опоздания «по работе».
– Я однозначно не могу, – говорит Иван веско. – Уже поздно.
– А ты без родителей ночью не выходишь? – ехидничает Кирилл в трубку.
Вадим сокрушенно качает головой: «Ох уж эта работа. Замучили Ванечку».
– А родители тут при чем? – не выдерживает Иван.
«Ребенок пропал, – объясняет потом Вадиму. – Нужно будет дать завтра в новости».
Все это следует обдумать, обдумать. Но хребет Ивана уже приспособился к такой ситуации – врать Вадиму, изворачиваться, встречаться с Кириллом, мотаться в офис, из офиса. Стержень его натуры уже согнулся в нужную сторону и нигде не треснул.
«Я сволочь, – думает о себе Иван. – У меня даже мук совести нет. Мне все некогда».

– Ты ему денег дал и уверен, что он снова не заторчит? – спрашивает Макс по телефону. – Я пришел, а он уже выписался, и след его простыл.
– А дома?
– Да ехать к нему далеко, а на звонки он не отвечает.
Иван быстро набирает Рыжего. Отвечает. И оперативно.
– Ваня?
– Да. А Макс сказал, ты трубку не берешь.
– У него не беру. Хахаха. А ты как?
– Да что мне сделается? Не я же из реанимации.
– Я с долгом уладил в общем. Все нормально. Могу теперь к вам зайти – отчитаться.
– К нам не надо, в центре поужинаем.
Рыжий реагирует бодро, соглашается.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает Иван на всякий случай.
– Даже очень. Мне кажется, сейчас все по-новому пойдет, по новой колее.
– Да, да, пойдет, я уверен.
Вадим тоже откликается снисходительно.
– Да, Ванечка, отчего же не поужинать? Я рад, что у твоего друга все хорошо.
Но Иван все равно нервничает. Почему-то не хочется, чтобы разрушилась иллюзия. Хочется увидеть Рыжего таким, каким Иван помнил его все эти годы – в ореоле чистой, мученической красоты.
Ресторан под кодовым названием «Кацумото-Ямамото», а на самом деле «Тануки». Фиг знает, кто такие Тануки, может, они ничем не лучше, чем Кацумото-Ямамото.

-9-
Да какой ресторан? Всего лишь захудалая кафешка для такого посетителя – Рыжий в черном строгом костюме и такой белой рубашке, что просто белее белого. Он коротко подстригся и пригладил волосы. Он вовсе не рыжий, он почти брюнет – с синими глазами и острыми скулами. Его нос вздернут, голова гордо вскинута. Он собрался на войну. Он вооружен до зубов.
И Иван понимает, что это за война… Это та война, которую он сам ведет с Кириллом – за его любовь. Война с жизнью – за свой успех. Война с каждым днем – за следующий. Война с одиночеством – за свое счастье. И война со счастьем – за свою свободу. Любой из вариантов этой войны жесток и беспощаден. Любой обречен на поражение.
Иван подхватывается из-за столика и целует Рыжего в щеку. Рядом мелькают удивленные глаза.
– Че ты? – шепчет Васька.
– Очень рад знакомству, – говорит Вадим, наблюдая за ними.
Васька протягивает руку, так как только он умеет – внезапным резким жестом, словно хочет метнуть свое сердце.
– Взаимно!
Наконец, усаживаются. Вадим с Иваном – по одну сторону прямоугольного стола, Васька – напротив. В занавешенном шторами «кабинете» иллюзия интима.
– Отлично смотритесь, – делает комплимент Васька. – Вы очень подходите друг другу.
Иван улыбается, Вадим смущается. Он знал мало компаний и никогда не знал гей-тусовки. Он никогда не встречался с такими вот оценивающими взглядами.
Как всегда не к месту звонит Кирилл.
– Жду тебя у метро.
– Я на встрече, – отвечает Иван, продолжая улыбаться Ваське. – Никак невозможно сейчас дополнить ленту. Звоните редактору Марфе.
– Так и сделаю, – говорит Кирилл. – Но я понимаю, что ты не очень-то хочешь меня видеть.
– Приложу все усилия, но сейчас невозможно, вы поймите…
Рыжий смотрит с хитрой ухмылкой, Вадим листает меню.
– У вас редактора Марфа зовут? – спрашивает Васька.
– Да, простая женщина.
Иван улыбается. Разговор идет легко. Вадим спрашивает Рыжего об образовании и специальности, тот рассказывает. И выходит, что Рыжий – отличный экономист, с опытом работы и в банковской сфере, и в сфере крупного бизнеса, и вообще способен принести огромную пользу отечественной экономике. Вадим обещает подыскать ему работу, порекомендовав надежным знакомым, или даже пристроить на собственное химико-фармацевтическое предприятие и т.д. и т.п.
Иван все еще улыбается. Думает, что где-то его ждет Кирилл, а потом едет домой и уже не ждет. Там у него совсем другая жизнь. А у Ивана нет другой жизни – он всегда подвешен на веревочки ожидания. Будь его воля – перерезал бы сам. Одним махом. Без малейшего сожаления.
В Рыжем не заметно мученичества – он его стер. Стер с лица и нарисовал на нем уважение, добродушие, доверие, надежду на лучшее. А Иван ничего не может нарисовать, кроме пустой идиотской улыбки. Упирается взглядом в креветку и чувствует тошноту.
– Кто этот салат заказал?!
– Ты, – говорит Вадим.
Иван поднимается и, не извинившись, идет в туалет. Блюет, закрывшись в кабинке, потом умывает лицо. Туалет в «Кацумото-Ямамото» огромный, как пол-Японии.
Входит Рыжий, застает его перед зеркалом с мокрым лицом и красными от слез глазами.
– Ты… из-за звонка? Или из-за салата? – спрашивает, отдирая Ивана от умывальника.
– Из-за всего.
– Я понял, что любовник звонит.
– Да. А Марфа – жена его.
– А Вадим?
– Видеть его не могу. Вот поверь. И себя ненавижу за это.
Рыжий кивает.
– Ничего, Вань. Пусть пока так. Не обижай его. Он, правда, хороший человек.
– Да кто его обижает?! Чтоб он провалился!
Вернувшись к столу, Васька усмехается Вадиму:
– Мы там ничем предосудительным не занимались, не подумайте.
– Нет, конечно. Ванечка сказал, что Вы для него как Дева Мария…
Рыжий переводит взгляд на Ивана.
– Так и сказал? Он у нас фантазер, да…

Дома Иван отводит глаза в сторону. Спешит лечь и укрыться с головой. Нельзя отвернуться к стене – нет стены. Нельзя, как в детстве, уткнуться в ковер и расплакаться – нет ковра в модном доме Вадима. Нужно гасить слезы внутри себя. Иван чувствует, что погашенные слезы пахнут ацетоном.
Действительно, все резко повернулось вспять – лезвия мясорубки завертелись в обратную сторону, когда уже думал, что проскочил, сохранив себя целым. Нет, сейчас все-таки перемелет в фарш, в ошметки, в дерьмо, и выплюнет к живым людям – живи!
А как жить, когда врешь? Когда себя презираешь? Когда партнера не переносишь? Когда того, кого любишь, ненавидишь? Слишком много злости в Иване, слишком много непролитых, погашенных слез. С хрена ли мужику плакать? Чай не кисейная барышня.
Вадиму не понять этого. Он-то мужик. Он во Владивостоке служил в ракетных войсках – он там в белом маскхалате по снегам пластался. Он бизнес свой организовывал в 90-е – он с бандитами договаривался и договорился. Он три особняка выстроил – жене, дочери и себе. Он раком не вставал ни разу. Он-то мужик без оговорок, даже если торчит на кухне с поварешкой и виагру глушит пачками.
Но вот Кириллу почему не понять? Неужели нельзя поверить, что Иван любит настолько? Настолько, что на все готов ради него? Настолько, что объяснить не может? Настолько, что устал уже любить?

 
-10-
Васька позвонил через неделю. Не сразу после ужина, не просто из вежливости. Он позвонил замысловато:
– Приехать можешь? Разговор есть. Срочный.
– Куда приехать? К тебе?
Рыжий назвал адрес. Иван никогда раньше по этому адресу не был – оказалось далековато. Вадиму сказал, что задержится на работе, ну, как обычно.
Хотелось увидеть Ваську, и только когда в дверь позвонил, засомневался. Что за конспиративная встреча? Рыжий в свитере, трусах и каких-то доисторических кедах открыл дверь.
– Привет. Я заждался.
– А что? Зачем?
Иван оглядел квартиру. Обычная, съемная, была бы даже аккуратная, если бы все вещи не были вывернуты из шкафов. Еще и в стиралке что-то вертится, и на балконе что-то хлопает.
– Что? – не может понять Иван.
– Ты присядь.
Иван перекладывает куртки с замусоленными рукавами из кресла на диван и садится.
– Что за ревизия у тебя?
– Выбираю, что годится для новой жизни, а что выбросить к херам.
– А новая жизнь откуда?
– Спроси лучше, с кем.
– С кем?
– С Вадимом.
– С Вадимом? С каким Вадимом?
Рыжий смеется.
– С твоим! Он мне позвонил, типа работу нашел. Но с таким намеком, мол, будем друзьями. Я на это и говорю: «Я чрезвычайно серьезная невеста – меня только с приданым на пмж берите». Вот он и думает, как тебе в этом признаться. Но я решил раньше тебя обрадовать.
Иван смотрит недоуменно.
– Правда что ли? А вы трахались? Вдруг он не сможет?
– Это ты обо мне заботишься? Думаю, в нем другие плюсы есть.
– Да, да, возможно. Послушай, а…
– А ты в этой квартире не хочешь жить? Она не шибко дорогая, хозяева в другом городе, вообще не наведываются, я тебе все контакты оставлю.
– Конечно, хочу. Рыж… ты серьезно это говоришь?
– Совсем не ревнуешь? – спрашивает Васька.
– Тебя, конечно, ревную. Но Вадим – он как душ комнатной температуры – ни горячий, ни холодный, ты его не почувствуешь и потом не вспомнишь.
– Может, я с ним до конца своих дней проживу.
– О, конечно. Живи, конечно. Я тоже так планировал.
Рыжий садится на диван прямо на груду шмоток.
– Слышь, Вань, а мы с тобой, правда, раньше не особо-то и дружили. Ты вроде побаивался меня, сторонился. С чего Деву Марию приплел?
– Да так…
Теперь Ивану немного стыдно за то, как он обрисовал Рыжего Вадиму – и вызвал в нем вовсе не благоговейный трепет.
– Ты красивый.
– Это мне говорили, – Рыжий окидывает взглядом ворох тряпья, потом свои кеды, острые коленки и трусы. – Может, останешься? Я тебе шрам от операции покажу.
– А Вадим тебе нравится?
– Нравится. Это к нам ни при чем. Ты же обещал, что гульнем. У меня сегодня как девичник, только не хочу никого приглашать. Опять Макс начнет трындеть, что я мира не видел. А весь мой мир тут, – Рыжий стучит себе по виску. – Куда бы я ни поехал, повезу с собой свои декорации.
– Может, ботокс стирает память, как думаешь?
Рыжий смеется.
– У меня бутылка джина есть, ветчина. Останешься?
– Останусь. Но секса не обещаю.
– А чего? Я про девичник просто пошутил.
Но Рыжий не настаивал. Уже потом, когда джин в бутылке закончился, кивнул в сторону дивана.
– Ложись. Я на тахте в кухне переночую. Ты теперь тут хозяин, а я в гости зашел. Будешь тут этого своего принимать…
– Кирилла.
– Да, Кирилла. Или все-таки?
Иван покачал головой. Знал, что окажись Рыжий с ним в одной постели – неминуемо Иван начнет приставать к нему, и уже никогда больше не увидит в нем прекрасной золотоволосой сестры. Убивать же сестру – в такой прекрасный день – совсем не хотелось. Пусть живет и будет, наконец, счастлива.
Засыпая под утро, вдруг вспомнил: не позвонил Вадиму и не предупредил, что не придет ночевать. Но и Вадим не позвонил и не спросил, где он. Значит, прав Рыжий – уже крутятся колеса другой страсти, уже в другую трубу идет пар. И хорошо, и легко, и чистая совесть. Умылась совесть джином, утерлась ветчиной, переночевала на новом месте – и сама как новая. И никакого ботокса ей не нужно.

Утром Иван притягивает к себе Рыжего, не давая ему пройти в душ, и целует. Целует долго – так, как никого не целовал никогда.
– Ты чего? – тот отпихивает его лицо. – Ты же не хотел вчера.
– Это не секс.
Васька хохочет, вжимает Ивана в стену и отвечает не менее страстно.
– Не секс, так не секс, ладно, – отлипает и, чуть пошатываясь, идет мыться.

-11-
Иван едет на работу, пытается что-то делать, а сам с упоением ждет вечера. Кажется, все еще тянется поцелуй с Рыжим, набухает, сочится и вот-вот лопнет прощанием с Вадимом.
Как он это скажет? Нужно ли разыгрывать обиженного? Иван на пробу корчит скорбную мину. Ах, какое несчастье, ах…
Вечером Вадим встречает его молчанием. Молчание непонятное, глухое – нет ему ни дна, ни края.
– Вадим, я вчера.., – начинает Иван первым.
– Да, нам нужно поговорить. Твой друг, конечно же, наболтал тебе, и ты обижен…
Ага, пора доставать из шкафа масок ту самую – скорбную…
– Но он неправильно меня понял! Я не имел в виду ничего такого. Сказал ему о работе и о том, что будем теперь друзьями. Но без всякого подтекста. И вдруг он мне говорит: я, мол, такая невеста… Какая невеста, Ваня? Он, наверное, подумал, что…
Скорбная маска приклеилась-таки к лицу, не содрать ее, не соскоблить. Как обидно за Рыжего! Как жаль… Как жаль, что он так ошибся… Он там… вещи сортирует, отмывает себя для новой жизни, школьные кеды чистит…
Иван не может подобрать слов. Садится, уронив руки между колен. Что же делать?
– Он совсем тебе не нравится?
– Ваня! Клянусь тебе! Мне только ты нужен! Я бы никогда за твоей спиной с твоим другом не посмел бы договариваться! Да и зачем мне это, Ваня? Я спокойно жить хочу, с тобой…
– Давай тогда договоримся…
– Мы с тобой?
– Да, мы с тобой договоримся. Я уйду сейчас. Мне нужно одному пожить, подумать, отдохнуть.
– Да от чего отдыхать? О чем думать? Я же говорю, что не изменял тебе и не собирался!
– Знаю. Дело в другом. Вадим, я… не создан для совместной жизни, наверно. Я устал.
– Но от чего?
– Вот ничего не делаю, а устал. От самого себя устал. Я хочу один пожить. А Вася… пускай пока с тобой.
– Да зачем мне Вася? Что за рокировка? Кто это придумал? Нет, я не согласен. Или ты моего мнения не спрашиваешь?
– Не спрашиваю. Я прошу тебя – пусть так будет.
– Да ты уже просил за него – я ему денег дал, на работу устроил, что еще? Поселить его тут? Прописать? – кипятится Вадим.
– Прописывать не надо.
– Ну, слава Богу.
Разговор обрывается, словно падает мобильная сеть. Просто смотрят друг на друга молча.
– Я прошу тебя, – повторяет Иван.
– Спать с ним?
– Я не знаю. Как он захочет.
– Ты с ума сошел? И надолго это?
Иван пожимает плечами.
– То есть ты навсегда уходишь, а мне оставляешь Васю?
– Да Вася самый лучший человек на земле, чтоб ты знал!
– А на что мне такое счастье? Я ничего лучшего в нем не вижу. Да у меня и не музей раритетов. Глупость ты затеял.
– Ты любишь меня?
– Люблю! – с жаром говорит Вадим.
– Тогда соглашайся.
– Скажи хоть, что это не навсегда.
– Не скажу.
В Вадиме сейчас не угадать настоящего мужика – он мямля из мямлей, словно и не боролся за свой кусок хлеба в 90-е, словно вся его достойная жизнь стерлась одним гадким моментом, когда он растерян и не знает, как повести себя с Иваном.
– Согласен? – спрашивает Иван.
– Согласен.
– Только Рыжему об этом ни слова. Молчи и все. Как будто это все твоя инициатива.
– Да нет никакой инициативы!
– Как будто, Вадим. Он парень хороший, скромный, на шею тебе не сядет. Работать будет. А с сексом как-то решите, может, даже он тебе восприятие освежит. Если нет, скажи, что виагру принимать доктор запретил.
– Откуда ты знаешь? Я и без виагры могу. Ты поэтому уходишь? Секса тебе мало? В этом проблема?
– Проблема во мне. Моя проблема. И я ее с собой заберу, если ты не возражаешь. Другого багажа у меня нет.
С большим трудом попрощались. Насилу. И после этого прощания уже не осталось никаких сил – Иван на автомате доехал к Рыжему и позвонил в дверь. Васька открыл, вгляделся в него.
– Че вы? Ссорились что ли? Морды друг другу били? Вещи твои где?
– И вещи, и авиабилеты, и море, и разные страны, – все внутри меня, сам же говорил.
– Ну… не так буквально.
Рыжий все-таки замялся, стал извиняться:
– Ты прости. Я как лучше хотел. А тебе обидно, может, что твой Вадим как все...
Вадим очень вовремя позвонил – на телефон Рыжего.
– Да, могу. Ага. Шарман. Чудесно. До встречи.
Иван слушал устало.
– Ну, вот, хочет, чтобы я приехал, насовсем, с багажом. Ахххахах! Сообразил! Прикольный он у тебя!
– У тебя, – поправляет Иван.
Васька смеется.
– Больше не будем целоваться? Мне понравилось. Я целый день на работе торчком.
– Поезжай, Рыж. Там, на месте, авось пригодится…
– Завидую твоему Кириллу, честно.
– Кириллу? – Иван даже удивился. – Так с ним я совсем не такой. Даже не знаю, какой. С ним я стрежня вообще не чувствую.
– Члена что ли?
– Скорее, позвоночника. Словно я червяк какой… ползаю у него в ногах, прошу, чтобы он любил меня, а не топтал. А он топчет – не умеет по-другому. Такая у него любовь.
Рыжий пятится. Ему не хочется сейчас обдумывать серьезные и печальные вещи, он наспех запихивает шмотки с бельевой веревки в сумку и машет рукой на прощание.

-12-
Все съемные квартиры похожи. В такой же жил когда-то Иван. Из такой же переехал к Вадиму. От Вадима – в такую же. Из этой – в следующую.
Бывает, что от прежних жильцов остаются пыль, паутина, окурки, осколки. От Васьки остались ключи на гвоздике в прихожей и телефон хозяина в блокноте. Он тщательно тут прибрался.
Тихо. Не так тихо, как бывает по вечерам в особняке Вадима. А так тихо, как бывает в многогоэтажке – где-то звенит дверной звонок, где-то спускается лифт, где-то цокают каблучки, где-то плачет ребенок, где-то кричит кот о том, что скоро весна.
Иван лежит на диване и слушает эту настоящую тишину. Это его стихия. Он так и не привык к мертвецкому покою коттеджной зоны, где даже лай собак заменила мелодичная сигнализация.
Есть стена и на стене есть ковер с обычным узором. Именно такой ковер, на фоне которого стыдно фотографироваться или общаться в скайпе. Есть телевизор – не LCD и не плазма, а обычный телеящик, который тоже желательно убирать из кадра.
Иван случайно запрыгнул на какой-то высший уровень, но снова вернулся на свой. Квартира чужая, вещи напрокат, мебель старая, кофе на вынос, ужин из ближайшей кафешки.
Свобода пульсирует в теле толчками.
Теперь он свободен встречаться с Кириллом – в любое время, по его малейшему хотению, по щучьему велению. Теперь он не даст Марфе ни одного шанса отнять у него любимого. Теперь он снова женщина – наилучшая и нежнейшая в мире. Не тот мальчик-переросток, который жил на содержании у богатого папика. Не тот мужик, который целовал взасос Ваську. А женщина, сделавшая все для того, чтобы посвятить себя возлюбленному!
Иван набирает полную ванну, взбивает пену. Отмокает от прошлых попыток, от прилипших масок, от плесени на сердце. Снова его сердце живо, снова тело молодо, снова совесть чиста. Он вытирается досуха.
Сейчас позвонит Кирилл. Он чувствует это всей кожей – всеми открывшимися порами. Позвонит, попросит, потом потребует, потом поноет и послюнявит в трубку, потом приедет, истерзает его, измучит, расскажет о своей Марфе и исчезнет. Это и есть судьба вечной, верной, покорной любовницы – служить своему мужчине. Или это судьба шлюхи, которой можно приказать что угодно – в любое время суток?
Иван любит. Но на чем строится его любовь? Только на том, что он признает Кирилла особенным, уникальным человеком, которому можно позволить все. Умом Иван давно понял, что Кирилл – самый обычный конформист, карьерист, приспособленец, мало чувствующий, приземленный, но у сердца остался прежний рефлекс – служить ему, подчиняться, угождать.
Так неужели он ради Кирилла сделал все это? Чтобы освободиться и принадлежать только ему? Или ради Рыжего? Чтобы вернуть ему надежды на новую жизнь? Или ради себя он это сделал? Чтобы не чувствовать себя бесхребетным?
Кирилл звонит.
– Стою вот тут у метро, мы на работе отмечали день рождения, я немного выпил…
– Тогда лучше такси бери и домой поезжай, – отвечает Иван без привычной дрожи в голосе.
– Что?
– К жене.
– Ты думаешь, я не найду, куда поехать?
– Тем лучше, – говорит Иван.
Да ради себя он это сделал! Ради себя! Чтобы быть совершенно свободным – не зависеть ни от чьего веления, ни в какое время суток!
Кирилл звонит снова и уже ноет:
– Ну, Ванечка, ну, я выпил. Пожалей меня, куда я поеду? Кому я нужен, Ванечка? Вот скоро сорок два – выйду на пенсию, тогда можно будет и с Марфой развестись. А сейчас куда? Я же служу…
Иван отключает телефон. Кирилл не найдет его, не достанет и не приедет.
Можно спокойно лежать на левом боку и слушать удары собственного сердца. Можно вспоминать всех бывших – тех, кого любил и терпеть не мог, кого терял, кого сам отпускал на свободу. В воображении Ивана все эти тонкие, хлипкие, веревочные человечки сыплются на пол и расползаются в разные стороны, а Иван остается. «Потому что это они червяки, а я человек», – думает, проваливаясь в сон. Что-то вроде оргазма свободы еще бродит по телу и толкает другую мысль: «Покурить бы».
 
 
Произведение опубликовано с согласия автора
Вам понравилось? 135

Рекомендуем:

Туман

Времена года

На голубых дорожках

Все, что хочешь

Не проходите мимо, ваш комментарий важен

нам интересно узнать ваше мнение

    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив

3 комментария

+
2
Ольга Морозова Офлайн 19 февраля 2013 14:08
Надо же так...на протяжении всего повествования гадала, с кем же останется Иван. В конечном счёте он выбрал не Вадима, не Кирилла, и даже не Рыжего. Он выбрал себя...
Финал получился открытый. Очень интересно было бы узнать, что ждёт Ивана дальше. Сможет ли он разобраться в самом себе и найти то, что ищет..?

Вообще же, все главные герои в произведениях Антона Ромина чем-то неуловимо похожи друг на друга, и к каждому из них всегда проникаешься какой-то необъяснимой симпатией.
Спасибо огромное автору!
+
0
Элла Невероятная Офлайн 19 февраля 2013 19:07
А я думала, что Вадим даст Ивану деньги для Рыжего, а Кирилл тоже возьмётся помогать по своим каналам, и он будет ещё больше мучиться, потому что теперь к неразберихе любовной примешается ещё и благодарность... а Рыжий возьмёт и промотает все деньги, а потом спрыгнет с моста из-за своей несчастной жизни. Или Вадим Рыжему в финале скажет, что никаких романов с ним не планировал, и с чего это он вообще взял... и опять Рыжий с моста прыгнет.
+
2
СашаПеркис Офлайн 9 января 2022 22:28
какая тяжелая повесть, несмотря на то, что Иван нашёл в себе силы развязаться со всеми, такой густой осадок остается
удивительная доброта у Ивана. мне кажется, Васька для него не сделал бы ничего подобного, как бы хорошо о нем ни думал гг. А в нём самом эта внутренняя борьба как раз очень хорошо передана - какое-то чистое доброе зерно в глубине свербило, тошнило наконец найти в себе хребет
спасибо, хорошая книга
Наверх