Миндаль и мёд

Сашка отличался от всех моих друзей не тем, что он был глухонемым. В первый раз в жизни у меня появился друг, который нуждался во мне больше, чем я нуждался в нем. Наша дружба, первые месяцы знакомства – это самые яркие, светлые и чистые воспоминания, хранящиеся в архивах моей памяти. Каждый раз, когда мне грустно или когда я чувствую себя уставшим, я закрываю глаза и вспоминаю о беззаботных днях, наполненных солнцем, баскетболом, красивыми фильмами, компьютерными играми и звуком ручки, скользящей по чистому блокнотному листу.
И вот тут наступил переломный момент! Со временем наше общение расцвело, мы уже не скрывали друг от друга то, что стали лучшими, близкими друзьями, и потребность друг в друге стала какой-то странной, неутолимой. Я не мыслил себя без него, он не мыслил себя без меня еще больше. Мне было приятно переночевать у него после изматывающей недели, забыться, сыграть в забытые всеми стрелялки, посмотреть фильмы, которые без него смотреть бы не стал. Еще между нами стало больше прикосновений, объятий, шуточных драк. Ради него я стал учить язык жестов. Но это по-прежнему была дружба.
Потому что я никогда не думал о том, что между парнем и парнем могут быть отношения, чувства, любовь. Всего три года назад мне казалось, что это, скорее, дефект, какое-то психологическое отклонение, расстройство сознания, извращение. Я воспитывался в семье бывшего военного (а военные бывшими не бывают), где отец, видя иногда сюжет в новостях о гомосексуализме, извергал столько бранных слов и ругани, что на него сразу же начинала кричать Лена (моя мачеха).
Все случилось в феврале. Я был на втором курсе. Ольга Владимировна уехала в командировку, оставив Сашку одного дома.
Я сидел у себя дома, в гостиной, на большом диване и безобидно поглощал попкорн, зерна которого постоянно застревали у меня между зубов. Я с отцом, Леной и Полинкой смотрел «Мачеху» с Джулией Робертс и Сьюзен Сарандон, когда я услышал, как пикнул мой телефон в другой комнате. Мне было лень за ним идти.
Уже умывшись и расправив постель, я увидел, что на телефоне одно непрочитанное сообщение от Сашки.
«Гёте умер! Я не знаю, что делать».
Я сначала не понял, зачем Сашка пишет очевидное. Все знают, что Гёте умер. Он ведь давно умер.
А потом меня осенило, что умер не поэт, а Сашкин любимый питомец, лабрадор, которого он помнил всю свою сознательную жизнь, и что Сашка сейчас сидит один в пустой квартире с его трупом!
Я быстро надел старые джинсы с дыркой на заднем кармане, темную футболку, свитер и вызвал такси.
– Ты куда? – удивленно спросила Лена, когда увидела, как я зашнуровываю ботинки в коридоре.
– Я к Сашке. У него пес умер.
– Тот лабрадор? Гёте умер? А что случилось?
– Кто там умер? – закричал папа из кухни. Потом послышались его тяжелые шаги в коридоре. – Что случилось?
– Слушайте, я сам толком не знаю. Сашка написал, что у него издох пес. А мама у него в командировке до следующего четверга. Я сейчас смотаюсь быстро и посмотрю, что там. Хорошо?
– Ладно, только быстро. Если что, звони мне. Его сейчас и закопать-то нормально не получится, земля очень твердая, – услышал я причитания папы.

Зрелище в квартире Сашки было не из приятных. Я, конечно, понимал, что совсем уж убиваться от горя не нужно, что животное есть животное, и я сам не сторонник того, чтобы домашних питомцев отпевали в церкви, а над могилами кошек, собак и попугайчиков ставили кресты.
Но Гёте для Сашки – это больше, чем просто питомец. Для такого человека, как Сашка, это настоящий друг, милое живое создание, понимающее его без слов, которое всегда ждет тебя дома, облизывает тебе все лицо, когда тебе плохо, ходит с тобой гулять. Он вложил в него столько заботы, сколько порой не вкладывают друг в друга родные люди. Когда Гёте заболел после укуса клеща, Сашка научился делать ему уколы, ставить капельницу.
Сашка сидел на полу в темноте гостиной, перед ним распласталось тело мертвой собаки. Гёте лежал на боку, открыв пасть и высунув язык. Сашка укрыл его пледом и гладил по голове.
Я сел рядом с ним и набрал на телефоне смс.
– Что случилось?
– Он соскочил с дивана и стал как будто бы кашлять. А потом упал и больше не двигался.
Сашка опустил глаза вниз, но не заплакал. Он сказал мне как-то, что никогда в жизни ни при ком не плакал.
– Сашка, ты понимаешь, что надо его куда-то деть, да? Тело нельзя тут держать.
– Да, знаю. Но я не представляю, куда его деть! Везде снег, его никуда не закопаешь, он же огромный.
– Я отцу позвоню сейчас, ладно? Он что-нибудь придумает.
Папа предложил вариант. Он сказал, что знает один участок, где завтра будут закапывать яму после ликвидации каких-то там труб. Я передал слова Сашки, и он, ввиду отсутствия каких-либо альтернатив, согласился.
Мы завернули Гёте в несколько огромных мешков из-под картофеля и закинули его в багажник автомобиля отца.
* * *
Естественно, что после такого я остался ночевать у Сашки.
Мы, как всегда, постелили на диване.
Когда я понял, что Сашку вообще никак не собрать, и что его настроение разваливается у меня на глазах, я предложил ему вина – но он отказался. Я пытался объяснить ему, что Гёте, должно быть, радовался каждый день, что у него такие замечательные хозяева. Сашка кивал и внимательно меня слушал. Потом я стал готовиться ко сну и почистил зубы, и когда вернулся на кухню, то увидел, как Сашка беззвучно плакал за кухонным столом из-за того, что не оставил у себя ошейник.
Я сотню раз видел, как плачут девушки, и прекрасно знал, что надо делать в таких ситуациях. Но что надо делать, когда плачет лучший друг, который никогда до этого при тебе не плакал?
Я перетащил его на диван, укрыл подушками и одеялом, а сам сидел рядом и ждал, пока он уснёт.
Когда мне показалось, что Сашка ровно дышит, я встал и собрался пойти налить себе воды, но он вдруг взял меня за руку. Это звучало как «не уходи». Он привстал и сел рядом со мной, набросил на меня одеяло и просто, беспардонно и бестактно поцеловал меня! Его губы осторожно и неуверенно касались моих, а на щеках еще не высохли слезы. Секунд тридцать. Он очень осторожно касался моих губ, я чувствовал его ладонь на шее, теплоту дыхания. У меня мурашки по коже побежали. И я не особо-то сопротивлялся, если честно признаться. После этого поцелуя Сашка упал на диван и, кажется, уснул.
А я вскочил, как кипятком ошпаренный, испугавшись того, что случилось, стал ходить по комнате и думать, что же мне теперь делать. Потом ушел мыться.
Утром я покинул дом, не дожидаясь, пока Сашка проснется. Я выключил сотовый, потому что не хотел с ним разговаривать. Пока я мылся в душе, я к чему-то пришел. Поцелуй прошлой ночью означал для меня конец нашей дружбы. Для меня это было за чертой, это было неприемлемо. Я не хотел иметь ничего общего с такими «извращениями», и я считал себя обычным парнем, без всяких «отклонений в развитии».
Две недели мы вообще никак не общались. Я удалил его из ICQ, предварительно написав, что мы не можем больше общаться. И просто удалял его сообщения с телефона, даже не читая.
Но через две недели мне в голову стали закрадываться странные мысли. Я ловил себя на мысли о том, что мне его не хватает. Я мог сразу все прекратить, но не прекратил. Я встал вспоминать то, как мы познакомились. То, что мы оба выбрали миндально-медовый сироп к кофе. То, что я подарил ему шоколадную пасту. То, как мы не спали до четырех часов утра, сражаясь с виртуальными врагами в компьютерных играх. И я стал думать о нем по-другому. Я думал о нем, когда просыпался утром, думал о нем, когда засыпал. Я понял, что, несмотря на наигранное отвращение, я с каким-то странным удовольствием заново прокручивал в голове сцену поцелуя. И отчаянно пытался вспомнить его вкус. Я делал все, что делает человек, когда просто влюбляется.
Но я не просто влюбился. Мне требовалось невообразимое количество внутренней силы для того, чтобы признаться в этом себе самому. Во мне бушевала в первую очередь борьба с собой: часть меня считала, что это неправильно, что это ненормально, что это признак больного человека, «извращенца». На меня давило мнение друзей, отца, мачехи, я не мог представить себе даже в самых жутких фантазиях, что со мной сделает отец, если узнает об этом. К тому же, у меня все хорошо получалось с девушками, и я верил в то, что скоро я встречу настоящую любовь, что я сразу пойму это, когда меня пронзит молния Купидона. Я облазил тогда все форумы, посвященные бисексуальности. Даже переписывался с одним участником форума, который показался мне наиболее адекватным, его звали Костя. Мы стали тем, что в учебниках английского называют «друзья по переписке».
Но когда я, наконец, переборол страх внутри, я сел и спросил себя: что я хочу? Почему я не могу выкинуть его из головы? И ответ был прост: мне нужен был Сашка, нужен был рядом. Я готов был сделать все, лишь бы вернуться в ту ночь, под это одеяло и поцеловать его в ответ. Я открыл его для себя с другой стороны после всего это происшествия, и это был порог открытия столь важного, что я засомневался в собственном здравомыслии!
А время шло. Прошло больше месяца. И помню, что однажды мартовским утром, мне приснился такой странный сон, в котором мы были вдвоем, и нам было хорошо вместе. Проснувшись, я почувствовал, что внутри меня что-то навсегда изменилось.

* * *
По прошествии тридцати восьми дней после смерти Гёте я приехал к нему домой с шоколадной пастой. Мне открыла Ольга Владимировна.
– Игорь, здравствуй! Сто лет у нас не был, – она гостеприимно распахнула двери. – Проходи, раздевайся, я сейчас тебя накормлю. Макароны по-флотски?
– Не откажусь, - улыбнулся я, вешаю куртку на крючок. – А Санька где?
– Он у себя. Он что-то в последнее время выглядит ужасно, после того, как Гёте...
Я постучал по двери, напрочь забыв о том, что он все равно не услышит, и вошел.
Сашка очень изменился. Он болезненно похудел, волосы были грязные и не мытые несколько дней, а глаза красные, как будто он не спал несколько суток.
Увидев меня, он вскочил с постели и начал поправлять покрывало.
Мы замерли посреди комнаты, не сводя глаз друг с друга.
– Привет, – он протянул мне руку.
– Привет, – я ответил ему крепким рукопожатием.
– Как дела? – спросил он, пытаясь вести себя так, словно между нами ничего и не менялось.
– Замечательно. Я тут тебе кое-что принес, – я достал из сумки банку шоколадной пасты и поставил на его стол.
Сашка непонимающе на меня смотрел.
– Зачем ты пришел? Ты же вроде бы все мне доходчиво объяснил.
– Я ошибся немного. Видимо.
– Игорь, а серьезно? Зачем ты вернулся? Мы больше не сможем быть друзьями. Так как прежде – нет. Я тебя люблю. Ты, наверное, это понял. Мне нужно большее.
– Я понял. Просто ты и для меня оказался не простой занозой в заднице.
– Это что значит?
– Эх, Сашка, если бы я знал, – я шагнул к нему на встречу и осторожно, бережно поцеловал.
Вот этот вкус. Снова со мной, снова чувствую его. Этот вкус не давал мне нормально засыпать с той самой ночи. Я прижал его к себе, это родное, милое и такое близкое мне создание.
– Я знаю, что я тебя люблю. Кажется, я тебя люблю. Я тебя люблю короче! Я, правда, до конца с этим еще не смирился. Но я надеюсь, ты мне поможешь?
– Как это мне понимать? – Сашка не мог скрыть восторг удивления.
– А как хочешь. Извини что так долго, ладно? Я просто пытался в себе разобраться.
Сашка улыбнулся.
– Это не шутка?
– Так не шутят, – ответил я и, услышав, как Ольга Владимировна позвала нас, добавил, – А мы объявим нашим родителям о помолвке?
Сашка наградил меня хорошим пинком.
– Молчи пока обо всем. Сами еще ничего не знаем.
И я не буду врать: сам не знаю, как у нас зашло все так далеко. Мы просто постепенно двигались по пути, который диктовали нам наши чувства. И каким-то образом однажды мы пересекли опасную черту, границу, после которой не любить его означает не любить себя. Я не знал, что такое случилось между нами, почему я, обычный со всех точек зрения парень из семьи с самыми консервативными взглядами на жизнь и поведение вдруг стал испытывать непреодолимое влечение к другому парню. Но я никогда не думал: а что в Сашке такого особенного? И почему я готов, ради того чтобы он побыл со мной вечером еще хотя бы пять минут, придумать механизм работы вечного двигателя? И в этом я видел доказательство того, что все у нас хорошо и что я на правильном пути. Беспричинность моего чувства обескураживала любые сомнения, подозрения, страхи и нерешительность, которые могли рождаться в сердце из-за давления со стороны родителей, друзей и всего общества. Беспричинность убеждала меня в том, что это естественный порядок и само собой разумеющееся, что так и должно быть.
Когда я влюбился в него, я будто бы наткнулся в нем на свое место в жизни – когда мы вдвоем, я как никогда ранее уверен в себе, и радуюсь тому, что обрел в жизни Сашку, который теперь готов вдохновить меня на самые радостные моменты в жизни. Я как будто вчера родился!
У меня есть человек, который утром может принести тебе в постель самый ужасный и бесполезный завтрак в мире. Это драгоценные моменты, когда мы вместе, это то, что делает мою жизнь такой особенной и неповторимой. И я никогда не буду воспринимать его как должное.
Он как будто мне самому открыл глаза на то, как много внутри меня энергии, сил, желаний, стремлений, чувств и переживаний. Разница между миром до Сашки и после – как разница между радио и интернетом.

Один раз, когда мы ночевали у меня дома, мы валялись, завернутые в одеяло, на лоджии. Утро почти наступило. Мои глаза уставились напрямую в его, и мы дожидались, когда яркий свет солнца ударит в стену.
– Сашка, а расскажи мне, о чем ты сейчас думаешь?
Он засмущался.
– Я не знаю. С тобой очень хорошо. Хоть ты и извращенец гребаный!
Я засмеялся и попытался сам ухватить его за ухо.
– Сам ты извращенец. Гребаный! А серьезно?
Он посмотрел на меня, дотронувшись пальцем до моих губ и показал:
– Мне иногда кажется, что с тобой в такие моменты я слышу музыку у себя в голове.
Мы поцеловались.
– И еще, – добавил Сашка, – я бы отправился с тобой на самый край свет.
– Край света? – переспросил я.
– Да. На край света.
– Идиот, Земля ведь круглая.
Я прижал его к себе, и снова поцеловал, когда в окна на лоджии, наконец, ворвался свет только взошедшего солнца.

* * *
С тех пор Сашка – мой парень, мы встречаемся с ним 3 года, и тихо-мирно живем в самом сердце удивительной страны по имени Россия.
Поправка номер один: жили, до недавнего времени. Пока радостное течение моей молодости навсегда не изменилось. Я попался: мои родители и его мама узнали про нас по вине самой нелепой случайности, которую только можно вообразить. Признаюсь честно, в то время это показалось мне социально-техногенной катастрофой: уж слишком сильно в небольшом городе сдавливает легкие, когда твоя личная жизнь становится общественным достоянием. На мою голову, плечи и макушку свалилось столько проблем: меня почти отчислили из ВУЗа, я едва не отправился в армию, отец выгнал меня из дома и с тех пор мы почти не общаемся, я едва не расстался с Сашкой, меня покинули почти все друзья.
Захотел все это осмыслить – получилась книжка. Про любовь, про друзей, которых боишься потерять, про молодость, которая будто бы никогда не кончится, про родителей, которые не могут понять, за что им такое наказание, про людей вокруг. И про то, что любовь порой единственное чувство, которое позволяет тебе думать, что все хорошо. Про то, как мы с Сашкой вляпались в эту ненастную передрягу, и как все-таки выбрались, и чем это для нас в итоге обернулось. «Поцелуи молодости». Если вам интересно про все это узнать, то на странице моего блога igordiesel.livejournal.com можно приобрести эту книгу, которая стоит дешевле, чем банка шоколадной пасты. Еще там можно просто почитать, что я пишу на ЛГБТ темы и не только.
Очень прошу всех, кто сталкивался с подобными трудностями: присылайте мне свои истории. Я буду особенно благодарен всем за советы и реальные примеры того, как с родителями, в особенности с отцом, восстановить отношения после coming-out. Сашкина мама нашла в себе силы пойти сыну навстречу и его понять, и я ее очень уважаю. Я знаю, что она меня теперь недолюбливает, но она видит, что Сашке со мной хорошо, и принимает это. А вот отец меня даже с днем рождения не поздравляет, а мама живет в Калининграде, и я понял, что мне без семьи очень трудно. Я все это говорил папе, но он даже слушать не хочет. Если у кого-то получалось все исправить, ваши советы для меня будут бесценны.

С любовью, Игорь.