Армагеддон

Лелеет в зрачках своих вечный вопрос..."
БГ

Посвящается F


Без алкогольно-защитной пленки все происходящее выглядит ненормально. Но лучше, чтобы Роман об этом не догадывался.

--- Дмитрий Анатольевич, ты как из армии вернулся…

--- В каком смысле?

--- Вот в этом самом, --- Роман ухмыляется, трет одну припухшую губу об другую.

--- Ты меня что, всю жизнь будешь по имени-отчеству звать?

--- Нет, Дим. Только в койке. Я буду кончать со словами «О, давайте сильнее, уважаемый заместитель главного редактора! Глубже, господин Пьяных! Возьмите же меня, Дмитрий Анатольевич, я тут весь горю, между прочим».

--- Так уж и горишь?

--- Ага. На работе.

Глухая телефонная трель подтверждает эту сомнительную версию.

Ромин мобильник остался на кухонном столе. А мой телефон дисциплинированно молчит: этот номер знают только мама и Илюха. Ну, еще Роман.

--- Ты можешь что-нибудь сделать с этой дрянью?

--- Конечно, шеф. Залить цементом и сбросить в море. – Он тянется к источнику шума, поворачивается ко мне загорелой, но какой-то незащищенной спиной. Звон прекращается:

--- Ну? Я в курсе. Я в сорок шестой налоговой, как освобожусь – приеду. Все, удачи.

Роман чешет в затылке. Ладонь путается в волосах. Мне хочется ее приостановить. Притормозить эти расхлябанные, раскованные движения. Подушечки пальцев щекочут темечко, локоть отставлен, спина изогнута. Кожа – все еще теплая и влажная – пахнет беззастенчивым сексом и едким, умудренным табаком.

--- Все, Дмитрий Анатольевич, полтора часа у нас с вами точно есть.

--- Почему?

--- Потому что, -- хриплый шепот Романа обрастает сказочными интонациями – сорок шестая налоговая -- это гиблое место.

--- Как Бермудский треугольник?

--- Страшнее, Дмитрий Анатольевич. Гораздо страшнее.  Там бесследно исчезают главбухи и генеральные директора.

--- А заместители главных редакторов там не исчезают? – с надеждой говорю я.

--- Нет, у них есть свой Бермудский треугольник. Он находится…

--- Вот здесь… И здесь. И еще – вот здесь. -- Гладкая горка плеча, узкая долька лопатки, теплая гладь поясницы… Воздух-взлет-касание, воздух-взлет-касание…

--- Дим, а тебя на работе не потеряют?

--- Да вряд ли. Решат, что запил.

--- А ты…

А я попал. Прочно увяз в ненормальных, неправильных, абсолютно нетрадиционных отношениях. Ядреная смесь счастья и вины, молотофф-коктейль, взрывоопасное вещество, заляпывающее все подряд белой слизью. Живой механизм, состоящий из двух взмыленных тел, адская машинка.

Самое страшное изобретение человечества это не порох, тротил или гексоген, а часы. Дурацкие зеленые цифры на экране дивиди-плеера. Мелочь мигающих чисел, шуршащий сквозь пальцы песок, крупицы счастья. Капли общей жизни.

--- Роман… -- ну не могу я сократить это чертово имя, напоминающее своей вычурностью узор на черно-серебрянной пряжке ремня… А произнесенное вслух, оно тянет за собой шлейф из неудобного «вы». --- Рома… -- конечное «н» остается неозвученным, повисает на кончике языка, как капелька слюны. – Ром, у нас… у тебя ничего выпить не найдется?

--- Конечно, найдется. Вода из-под крана и лосьон для бритья. – Роман морщится. Губы выдвигаются вперед, верхние ресницы смыкаются с нижними. – Ты что, вообще без бухла не можешь, что ли?

--- Могу. Просто… -- меня осеняет. – Мне все равно надо на работу. А раз я в запое, то не могу прийти трезвым.

--- Нельзя выпадать из образа?

--- Нельзя.

--- А опаздывать можно?

--- Тоже нельзя.

--- А… -- он не успевает задать новый вопрос. Потому как я разглядел ромкину коньячную чашку на бескрайнем подоконнике. В этой квартире все безграничное: лишенное стен пространство, беспечно уходящий вверх потолок, бесконечная постель. Только вот время имеет обыкновение кончаться. Вместе со спиртным.

В чашке оказался кофе. На часах высветилось десять утра. Начало моего рабочего дня. Начальство не опаздывает, оно задерживается по уважительным причинам… Сейчас я позвоню на верстку Петровне или на мобильник Полине и скажу… Тупо скажу, что заболел, что я развожусь, что увольняюсь к ебаной матери и уезжаю на Мадагаскар ловить раков, что… Идиот! У меня же отпуск остался. За прошлый год и за этот. Потому что в позапрошлом я еще его планировал – Динка хотела, чтобы я побыл с ней, когда ее выпишут из роддома. В результате мы с ней две недели подряд пили в соседних комнатах одинаковую водку. К черту Динку и почти к черту водку.

--- Роман… у меня тут появилась идея. Нестандартная.

--- Да, дорогой. Конечно, любимый. Да, естественно, я согласен. Только можно, я не буду брать твою фамилию? – Роман переводит взгляд с меня на кофейную чашку и обратно.

--- Ром, я серьезно.

--- А если серьезно, то… Дмитрий Анатольевич, а свое жене вы делали предложение тоже без трусов?

--- Тоже… -- я дегустирую воду из-под крана. С коньяком не сравнить, зато какая экономия.

--- Тогда ладно. Я тем более согласен. А что ты мне предложил, кстати?

--- Да черт его знает. Давай свалим куда-нибудь?

--- Давай. Карибы? Канары? Берег Слоновой кости?

--- Бермудский треугольник, -- я возвращаюсь в разворошенное взлетное поле кровати. --- Там нас никто не найдет. Все решат, что мы пропали без вести.

--- А если все будут волноваться?

--- А мы им напишем письмо. Без обратного адреса.

--- Ну почему? – В Романе проснулось человеколюбие. --- Адрес все и так знают. Пошли они все к черту.



--- Так... Полина, подожди, я не поняла. Дмитрий Анатольевич -- это кто? Тот плешивый и скукоженный?

--- Нет, лысый и скукоженный, это Беликов, начальник охраны. Анатолич, это который в зеленом пиджаке ходит, -- судя по всему, моя корреспондентша обкуривает новую сотрудницу. Из корректуры, что ли...

--- Да? А он ничего так, кстати…

--- Безнадега.

--- Почему?

--- Он женатый намертво.

--- Это как?

--- Сейчас расскажу. Короче, у нас раньше димкина жена здесь работала… -- монолог Полины обрывается на полуслове. Но сама она, к сожалению, не падает замертво, подкошенная пулеметной очередью. А жаль.

Я замираю на пороге курилки с самым что ни на есть беспечным видом.

--- А вы разве не на больничном?

Я жизнерадостно мотаю головой. Нет, не на больничном. Надо же, какая незадача.

--- Полина... -- блядь, как же тебя, стервоза крашенная, по отечеству-то? Игоревна? Да ладно, обойдешься...

--- Да? -- она криво улыбается, дергает одновременно щекой и подбородком.

--- Полина, я тебе никогда не говорил, что ты очень хорошо выглядишь?

--- Нет... Спасибо большое...

--- Особенно, когда молчишь, -- я завершаю фразу с интонациями Романа.

Битва выиграна. Безмолвный союзник в виде незнакомой девахи сосредоточенно щелкает зажигалкой.

--- Дмитрий Анатольевич, а вам жена сегодня звонила. Уже два раза. У вас что-то случилось, да? -- словесно контуженная Полина рвется в бой.

Я отступаю вглубь по коридору. В отблесках застекленных пейзажей, как в окнах проходящего поезда, отражается мое лицо -- мятое и счастливое, как у молодожена.


Третий динкин звонок тоже остается без ответа: меня нет на месте. Я сижу в приемной у главного и пишу заявление на отпуск. Отгулять полтора месяца, а потом свалить из издательства в никуда. Устроиться кем-нибудь. Неважно. Старшее поколение в минуты творческого кризиса уходило в кочегары, дворники и сторожа. Ну, еще в запой, но это не зависит от времени и политического строя. В дворники меня не примут -- все места заняты приезжими таджиками и прочими чучмеками. Значит...

Из окна видна стройка. Стеклянный террариум для офисных канареек с подземным паркингом вместо поилки и жердочки. По зеркальной плоскости скользят со скоростью дождевых капель фигурки двух строителей в алых комбинезонах. Точнее -- не строителей, а этих... Промышленных альпинистов. Покорители безвоздушного загазованного пространства. Ветер в руках и небо под ногами. Вот, правильно... Брошу все и уйду в промышленные альпинисты. Наверняка у Романа есть такие знакомые, надо его спросить... У него все есть, как в Греции. Может, и греческая кровь в жилах заодно найдется...

Лезу в карман за мобильником. Пальцы цепляются за непривычную, полузнакомую связку. Бляшка домофона и две легковесные болванки -- от железной двери и от внутренней. Ключи от илюхиной квартиры...

Мама наверняка решила, что я заночевал у Илюхи, Илюха стопудово подумал, что я поехал мириться с Динкой. Старый анекдот про жену, любовницу и библиотеку. Только вот вместо хранилища книжной мудрости -- ядерный полигон раскаленной постели и взмыленный Роман с откровенными рассказами и опытным телом.

Я не могу воспроизвести в подробностях его вчерашний монолог. Зато я до сих пор несу в себе ощущение дикой несправедливости, заставлявшее меня скрипеть зубами, сжимать пальцы добела и подливать себе коньяк. А еще я помню острую вспышку неуместного счастья. Потому что на фоне того, что когда-то произошло с Романом, мои собственные переживания выглядят как-то блекло. Словно ромина исповедь их обесценила и обесцветила.


Трубку городского телефона я снимаю на полном автопилоте. Молчание. Узнаваемый вздох через электронно-проводное пространство.

--- Дима?

--- Да.

--- Тебе сейчас удобно говорить?

Нет. Мне чертовски неудобно. Ни говорить, ни слушать. Сейчас Динка представляется мне кем-то вроде замотанной в черное побирушки с приходской паперти. Я видел таких, когда пытался ходить за женой в церковь. Тусклое личико, неряшливый платок и непередаваемый запах чего-то тухлого, закисшего, сырого. Мне хочется стряхнуть этот голос -- как когда-то я стряхивал ладонь нищенки, вцепившейся в мои джинсы. За что потом и получил от Динки втык, перешедший в лекцию о любви к ближним.

--- У тебя что-то срочное? -- из окна моего кабинета до сих пор видно канцелярскую пальму. И спину новой переводчицы -- нормальной девки без комплексов, заморочек и желания заполучить покой в загробной жизни.

--- Нет. Наверное, нет, -- телефонная трубка кажется очень теплой. Еще пара секунд, и она начнет таять, как зажженная восковая свеча. Вот уже и капля по руке стекает. Пот.

Еще один вздох. Я почти уверен, что Динка сейчас бормочет про себя "Блаженны кроткие..." или девяностый Псалом.

--- Дима, как оплачивать Интернет? Я купила карточку, а активизировать не могу.

А святой водой ты на нее брызгать не пробовала? Или сперва попросить благословения у своего отца Сергия? Мне обидно. До сжатых кулаков и зубовного скрежета -- как вчера вечером, во время роминого рассказа. Но тогда я осознавал свою беспомощность, а сейчас -- ненужность. Носитель донорской спермы и настройщик вай-фая.
--- Сперва возьми монету и сотри защитный слой... -- Я надиктовываю пошаговую инструкцию. Безнадежным, канцелярским тоном. Словно шлю телеграмму самому себе -- в тот протухший и заветренный кусок жизни, который давно надо было отбросить.

--- Это все? -- осторожно интересуюсь я, когда Динка проверяет соединение.

--- Да, почти... Дима?

Мне заранее мерзко от того, что мне придется сейчас ее послать. Но иначе -- никак. Все равно у нас нет никаких шансов.

--- Дима, я собираюсь устанавливать сканер. Ты не мог бы подъехать, проследить? Лучше всего -- в воскресенье.

Мог бы. Почему нет. В конце-концов, я ведь научился подавать нищим. Тем, кто не клянчил, а смиренно ждал.


-- Это вы чего? -- я нависаю над обесцвеченной макушкой Полины. Ее стол – с безжизненным канцелярским набором, лаком для ногтей и тощей стопкой Интернет-распечаток – сейчас превращен в нечто непотребное. Клавиатура снята, телефон сдвинут. А по столешнице разложены в непонятном мне порядке игральные карты. Клетчатые прямоугольнички, король, что-то  червовое, пачка сигарет – как ложный джокер, настоящий джокер и мелочевка, сброшенная отдельной кучкой.

-- Это пасьянс, что ли? – я вытягиваю шею.

-- Нет, Дмитрий Анатольич… -- в полинкином голосе звучит каноническое «Иди-иди отсюда, мальчик».

У меня возникает желание опустить на ее непрокрашенное темечко что-нибудь тяжелое, хотя бы клавиатуру.

-- Да гадание на тот номер даем… Ты ж сам Полине сказал, чтобы проверила. Вот она и сидит, -- извиняется за нее Петровна, подтянувшая к столу чей-то стул.

Полина хмуро чешет за ухом:

-- Тащите!

За спиной Юлии Петровны ошиваются две бухгалтерши, переводчица и новая девица из корректуры.

-- Ой, как в пионерлагере... -- восторженно выдыхает вечно сонная кроссвордистка.

Карты... Азарт, значит... Грех. Невидимая Динка скользит сквозь табачно-парфюмерный дурман, поджимает белесые губы. Я придвигаюсь поближе к столу.

Суеверно сплюнув на бухгалтершу, Петровна слистывает верхнюю карту.

-- Да что за хрень… -- Полина таращится на четырехцветного валета:

-- Юль Петровна, у вас мужик выходит… Молодой.

Девицы прыскают. Юль Петровна оскорблено теребит обручальное кольцо.

-- Да не в том смысле… -- наша офисная Кассандра шлепает картами по столу. – У вас же вроде сын взрослый, вы говорили… Может он?

-- Сашка? – Верстальщица недоверчиво вглядывается в валета.

-- Может и Сашка…Я-то откуда знаю. И вроде, -- Полина сверяется с лежащей на ее коленях распечаткой – Дорога какая-то у него. Тяжелая.

-- Авария, не иначе… Он же из-за баранки не вылезает. На институт совсем наплевал, паразит. -- В толпе шевеление, кто-то призывно звякает новопасситом…

-- Да нет, нет…  Там бы пиковое было. А тут… Деньги, что ли… Чего-то не пойму. – Распечатка перекрывает пестрый карточный орнамент. – История из прошлого, нет, это десятка… Потеря….

-- Может, машину уведут? – жалобно предполагает оплеванная бухгалтерша.

-- Да пусть бы и увели… Лишь бы живой. -- соглашается Петровна.  -- И зачем я с тобой связалась?

-- Да не… -- Полина смущается… -- У нас тут две карты слиплись, два валета,  Юль Петровна. Так что – это все ерунда…  Не верьте.

-- А карты новые, что ли? – презрительно интересуется девица из корректуры.

-- Ну да, у нас в ларьке внизу купила.

-- А ты на них сидела?

-- А зачем?

-- Ну ты даешь… -- вмешивается вторая бухгалтерша. И пускается в путанные объяснения.

Петровна, не обращая внимания на гвалт, подтягивает к себе телефон:

-- Алло? Саш... Сашка, ты за рулем сейчас?  А ты пристегнулся? Ой, ну слава Богу...

Крестное знамение. Суетливая благодарность пополам с суеверием. Не упоминай всуе, не испытывай судьбу... Ага, а еще не хами старшим, вытирай ноги, не грызи ногти...

-- Начальству без очереди... -- я занимаю освободившееся место так бесцеремонно, словно это не стул, а сиденье троллейбуса в час пик.

-- Да вам-то оно... -- Полина осекается. Рефлекторный поворот головы -- взгляд на некогда динкино место, взгляд на визгливую переводчицу:

-- Дим-Анатольич, вам на кого гадать? На жену?

-- Ты ему сейчас такого наплетешь... -- Петровна расстается с телефоном. -- Дим, ты просто на будущее проси.

Мне вылетает бубновая шестерка. Кассандра сверяется с Яндексом. "Веселая дорога". В казенный дом, не иначе... 



--- Так это не Тверь?

--- Не Тверь. И даже не Торжок.

--- А где мы тогда?

--- А черт его знает, Дмитрий Анатольевич. Судя по всему -- в какой-то жопе.

Я не выдерживаю и хрюкаю. Идиотизм. Бездорожье. Авантюра. Поверить не могу, что все, что происходит здесь и сейчас, -- происходит именно со мной.

--- Ни указателя, ни заправки гребанной... -- Роман полосует фарами дорогу.

--- Слушай, может, мы уже в Бологом?

--- Или в Новгороде. Или в Пскове.

Пейзаж за окном ни фига не похож на Новгород или Псков. Черное небо сливается с черной грязью. Вроде бы это поле. А может -- пустырь. Знаменитая отечественная дорога, Вальхалла отечественных же дураков. Честное слово, я почти не верил, что Роман согласится на такое. Но он, как ни странно, только коротко кивнул в ответ на мое дикое предложение: "Ну в Питер, так в Питер... Только бензин пополам оплачиваем, и гостиницу тоже." А я попытался подсчитать, сколько наличности у меня с собой, сколько можно снять с карточки, и где купить коньяк на Ленинградке...

Сейчас содержимого плоской бутылки хватит на пару глотков. Вокруг -- ни одного фонаря, ни одного указателя и ни одного ларька хоть с каким-нибудь, даже самым подозрительным алкоголем.

--- Роман... А мы сколько ехали?

--- Да часа четыре...

Значит сейчас уже полночь. Пьяный переход с рабочего ритма на выходные, с пятницы на субботу, с кольцевой линии на радиальную... В районе Охотного ряда никак не рассосется пробка, хмельные студенты доцеловываются на эскалаторах и допивают в вагонах метро, боясь, что им придется выходить раньше, чем кончится пиво, в "Коммуналке" забиты все столики, а на илюхиной кухне подтаивает вынутая из холодильника бутылка водки.

--- Так где мы? -- бессмысленно интересуюсь я, пытаясь растереть виски пальцами.

--- Дим, ты сам предложил свернуть с трассы. Я свернул, -- Роман не оборачивается, не повышает голос. Смотрит на дорогу. Совсем как во время второй нашей встречи. Только тогда он высадил меня у метро, а сейчас мы находимся где-то у черта на рогах... Без спиртного, дорожной карты и зарядников для мобильных.

--- Поздравляю, Дмитрий Анатольевич. Город Ржев приветствует нас, -- Роман вглядывается в долгожданный указатель.

--- Кто?

--- Ржев.

--- А как мы сюда приехали?

--- На машине.

--- А... -- твою мать, пить надо было меньше. Ну кто же знал, что Роман поведется на мои пьяные идеи.

--- Проспишься -- завтра расскажу.

--- Почему завтра?

--- Потому что ты можешь меня пристрелить, но за руль я больше сегодня не сяду.

--- А как тогда?

--- Да заночуем где-нибудь. Городов без гостиниц не бывает.

Так тоже не бывает. Со мной никогда такого не было -- чтобы ночная дорога, незнакомая трасса, полузнакомый шофер и никаких сборов.


Койка кажется жесткой на ощупь и холодной насмерть. Ноющий затылок упирается в тонкую, картонную что ли, стену. И оттуда, в этот самый затылок тупым ржавым штопором ввинчивается разухабистый лай аккордеона. Жутковатая, с тоской узнаваемая мелодия. Вальс "Амурские волны", программное произведение музыкальной школы. Мысль о том, что я сбрендил, приходит мне в голову второй. Сперва я решаю, что Динка присоединила к своему нетленному французскому уроки благотворительной игры на баяне.

Обои не зеленые. Кровать не двуспальная. Бра не справа, а слева. Окно не с той стороны. Я не дома.

Кроме того, я не у мамы, не у Илюхи, и не у Романа. А на сакраментальное "где я?" ответом будет "пить надо меньше". Хотя нет, не будет. Отвечать некому.

В гостиничном номере -- боже всемогущий, да отключи же ты аккордеон по соседству -- я один. В компании безмолвной тумбочки, невозмутимого холодильника, мрачно темнеющего телевизора и двух одеял, серо-зеленого и зелено-серого. Соседняя койка, обделенная покрытием, выглядит нетронутой. Или же -- идеально застеленной. Сусальность картинки нарушает лиловый штамп на простыне и килограмм ржавых гвоздей, вбитых в горло.

Что сильнее -- озноб или сушняк? Пить очень хочется. Но еще сильнее хочется натянуть на макушку оба одеяла и снова отключиться. Выпросить у сознания получасовой тайм-аут: до очередного приступа головной боли и неминуемых угрызений совести.

Думать невозможно, мозги и аккордеонный скрип не созданы друг для друга. Потом, если я когда-нибудь встану, то разыщу в казенных дебрях номера портмоне, удостоверюсь, что паспорт на месте, а деньги... Роман уехал или вышел ненадолго? Оплатил гостиницу или свалил, не расплатившись? Забрал мой мобильный или оставил здесь? Если я попрошу Илюху приехать с деньгами, то что мне ему сказать? И где я вообще сейчас лежу? Не больница, не санаторий. Гостиница.

Вчера, садясь к Роману в машину, я был не особо трезв и осчастливлен зарплатой. Легкие деньги пополам с легким настроением, вечер пятницы и крайне размытые планы. Где я? В Бологом? Или уже в Питере?

Из окна видны низкорослые дома, толпа елок, прикрывающих собой не то обелиск, не то стелу, и мутная речушка в обрамлении липких глинистых берегов. Шире Яузы, но уже Оки. Сквозь тюлевую сетку мерцает небо бетонного цвета. По нему движется еще одна сетка -- черная, крапчатая и неопрятная. Галки. Или вороны. Или грачи. Как россыпь магнитных букв на дверце холодильника.

Под прессом телефона блестит ламинатный листок. Гостиница "Ржев" города Ржева. Ржавые гвозди в горле мешаются с сухими крошками ржаного хлеба. Пустой графин сияет, как олицетворение издевательства.

Речушка в окне щерится алюминием солнечных зайчиков.



4.

--- Дим, а похмелье, это действительно, вот так плохо? -- Роман как-то незаметно возник в дверном проеме, звякнул жестяным язычком невидимой банки. Прислонился к косяку и теперь с любопытством таращится на меня своими чернильными глазами. Я себя чувствую крокодилом в зоопарке. Пожилым крокодилом в тухлом вольере. Тем более, что запах и цвет морды вполне соответствуют.

--- У тебя там что, пиво?

--- Кока-кола. Так тебя правда накрыло или ты притворяешься?

Издевается, скотина. Трясет мокрой башкой и хлещет газировку прямо из горла.

--- Какое тут притворяться... Попить мне оставь.

Вкус не различишь. С горла соскребается жесткая пленка. Будто я кусок картона проглотил.

Роман устраивается за письменно-обеденным столом, придвигает к себе пепельницу. Все молча, ловко, по-хозяйски. Словно двенадцатиметровая клетушка номера -- его личная собственность, знакомая с детства и до последнего острого угла.

--- Там такой дубак на улице... -- почти равнодушно говорит он, вплетая свой голос в мою дрему, подслащенную острой газировкой. -- Сверху дождь, а снизу лед. Черт его знает, как вообще доехали.

--- Угу, -- я трусь щекой о подушку. Закопаться поглубже и не вылезать никуда. Ни в какой Питер мне уже не хочется. Вот бы еще кто-нибудь унитаз к кровати пододвинул и баяниста за стенкой придушил.

Музыкальная пытка продолжается.

--- Господи, ты не знаешь, кто там воет?

--- Лауреат, -- Роман изворачивается, потягивается на кондовом стуле, пристраивает подбородок на сплетенные пальцы. --- У них тут местный конкурс-смотр. Вся гостиница пляшет и поет, нам еще повезло, что баян, а не ложки деревянные.

--- Трындец, -- а не одолжить ли мне подушку с ромкиной кровати?

--- Дим, не парься, он скоро заткнется и свалит в Дом культуры выступать.

Я что, опять спал до обеда? Как же все... Как же повезло Роману, с этой его неспособностью к алкоголю. Как же это... Что я ему вчера наплел?

--- А я с работы решил уволиться.

--- И уйти в скалолазы.

--- Куда?

--- Да я-то откуда знаю, куда. Ты мне вчера про альпинистов два часа мозги ебал, -- неожиданно взрывается Роман.

Наверное, надо попросить прощения. Но я не могу. Потому как чувство хронической вины я оставил в динкиной квартире, вместе с летними вещами и раздолбанным компьютером.

--- Только про альпинистов?

--- Нет. Еще про жену.

Пристрелите меня кто-нибудь, чтобы не мучался. Интересно, как добивают подыхающих крокодилов?

--- Короче, тут есть парк с колесом обозрения, кладбище фашистов, диорама и круглосуточный гастроном. В гастрономе и парке я уже был. Можем прогуляться на кладбище, -- Роман перекладывает короткую сигарету в пепельницу и тащит из пачки новую.

--- Ээээ...

--- Дим, ты на меня, наверное, вчера коньяком надышал. Чем я думал, когда за руль садился? Этим самым? Тут не дорога, а пи**ец. Странно, как вообще в темноте не угробились.

--- Бог любит пьяниц и дураков, -- автоматически огрызаюсь я. Интересно, что бы сказала Динка, если бы узнала, что я разбился. Ну, "упокой, Господи, душу раба твоего", это понятно. А дальше? Схватилась бы за телефон, чтобы обзвонить общих знакомых... Быть может, извинилась бы перед Илюхой, наконец.

--- В общем, я в душ пойду, а ты, как хочешь... --- Роман оставляет после себя дымящую пепельницу. Лучше бы оставил воды.

Сейчас он вернется и... Меня трясет. Озноб, похмелье, легкий страх. Идиотизм происходящего.

Баянист заткнулся. Теперь слышно, как Роман чихает за тонкой стенкой. А потом, вроде бы, чем-то скрипит и куда-то идет. Не в кровать, нет... Наверное, он уедет из гостиницы прямо сейчас, пока я сплю.



--- Дима, собирайся, мы переезжаем! --- Роман снова хлопает дверью. Такое ощущение -- что прямо по моей голове.

--- Куда?

--- В Питер, елки. Или на Карибы... -- он подхватывает куртку, шарф, пачку сигарет, неизвестно откуда взявшийся плеер и пустую жестянку. Оглядывает номер, словно пытаясь понять -- нужен я ему еще или меня можно оставить здесь, в компании трех окурков.

--- Ты по человечески можешь объяснить? -- я не хочу никуда ехать. На кой хрен мне вообще это в голову пришло. Ну, ладно я, я был пьяный. А Роман-то зачем меня повез? У него-то с мозгами...

--- Могу. У нас в номере нет горячей воды. Слабый напор, она только ночью сюда доходит.

--- И что?

--- А на втором этаже горячая вода есть. И на третьем тоже. Поэтому мы сейчас собираем манатки, доплачиваем администраторше денег и переезжаем в люкс для молодоженов.

--- Куда?

--- Дима, ты другие слова знаешь? В нормальный номер. С ванной и чайником.

Угу. И с супружеской кроватью. И как на нас потом посмотрит администрация?

--- Дмитрий Анатольевич, тебе повторить, что ты вчера в холле дежурной говорил? Или сам вспомнишь?

Не вспомню. Мне и без того хреново.

--- Да шевелись ты... Штаны можешь не застегивать, рот только закрой и все.

Я глубже зарываюсь в серо-зеленое одеяло. По цвету оно и правда смахивает на дохлого крокодила.


Наше триумфальное шествие по гостиничным коридорам замыкает мрачно накрашенная тетка с табличкой на груди. Она смотрит на меня и Романа как на разносчиков особо опасной бациллы. Будто мы -- точнее, в первую очередь Роман -- каждым своим движением, негромкими фразами, зажигалкой, скользящей по лысому покрытию ковровой дорожки, оскорбляем ее законные владения. Во времена моего совкового детства такие же тетки точно так же изучали одиноких негров, заблудившихся в московском метро по пути в свой узаконенный Лулумбарий.

Взгляд преисполнен опытной ненависти и хорошо выдержанной брезгливости. Хочется вывернуть карманы замызганной куртки, наспех распахнуть рубашку третьей свежести и громко, во весь голос закричать "Да не пидарас я! Не голубой! Не надо на меня так смотреть!" Господи, что же я вчера наговорил при регистрации? И как вообще Роман затащил меня в гостиницу? Ни черта не помню.

--- А межу прочим, чайник входит в опись номера, -- Роман присоединяет к двери ключ с деревянной пирамидкой и лучезарно улыбается дежурной по этажу: -- Так что не надо мне тут лапшу на уши вешать, женщина...

В нейтральном "женщина" -- презрение белого человека к жителю негритянского квартала и детская жестокость, заставляющая дразнить очкариков, заик, слишком толстых или слишком высоких...



--- Зря ты так....

--- А чего? Тот номер реально барахляный был.

--- Ну, не знаю. Мне нравилось.

--- Тебе и в собачьей конуре понравится. Что я, гостиниц, что ли, не видел?

--- Я вот не видел.

--- Дим, ну ты даешь. Ты же журналист вроде.

--- Да я в командировке ни разу в жизни не был, -- покаянно признаюсь я. Роман вежливо смотрит себе под ноги:

--- Тогда просто, на будущее, запомни. Это -- обслуга. И у тебя есть полное право возмущаться качеством ее работы. Главное -- никогда не спорь по пьяни. Только трезвым. И никогда не кричи первым.

Рецепты нормальной жизни. Роман ведет себя так, будто он -- мой личный инструктор. Удовольствия экстра-класса. Высокогорный спуск, тихоокеанский серфинг или охота по сафари на внедорожниках. В интонациях -- ядовитая помесь снисхождения, превосходства и безграничного терпения, как у приставленной к дебилу сиделки. А дебил -- ну, или, более деликатно -- дилетант у нас я. Во всех областях: от ругани с гостиничным персоналом до однополых отношений.

--- Роман...

--- Не-а.

--- Это почему?

--- Всем давать -- давалка лопнет.

--- В каком смысле?

--- В самом прямом. Прямее, чем кишка.

Я почти привычно приоткрываю рот. Щелкаю клювом.

--- Дмитрий Анатольевич... Я думаю, в наших отношениях должно появиться некоторое разнообразие.

--- Это как? -- я все прекрасно понимаю. Точнее -- очень надеюсь, что понимаю совсем не то.

--- Дима... В общем, я сейчас тебя сам отымею. Если хочешь -- можешь сопротивляться.


5.

--- Ну если тебе так неудобно, можешь в душ сперва сходить... Настроиться.

Лучше бы Роман молчал. Или занимался... делом.

Отказать ему -- все равно, что закричать коридорной тетке про мою гетеросексуальность. Все равно, что собрать вещи и уйти. Это будет предательством.

А согласиться тоже невозможно. Ненормально. Противоестественно.

Наоборот -- сколько угодно. Романовы флюиды действуют на меня независимо от похмелья. Я даже почти не стесняюсь собственной небритости, помятости и неопытности.  Роману, в конце-концов, к подобному не привыкать. Да и я почти приноровился к новому порядку ритуальных поглаживаний, покусываний и поцелуев. И к не совсем приятному ощущению, когда собственной кожей – ладонью или животом -- неожиданно касаешься чужого, вполне жизнеспособного члена. Или когда пальцы, обведя сосок, не ощущают рядом привычной мягкой окружности, упираются в жесткую плоть, покрытую волосками, похожими на черную паутину. Но это все становится маловажным, когда Роман начинает раскачиваться  подо мной, опираясь на согнутую в локте руку. То ускользает вперед, заставляя тянуться за ним, то, наоборот, придвигается поближе, подстраиваясь под мои неумелые движения.

Я стягиваю с себя одежду под одеялом – не от стеснительности, а из-за влажного холода.

--- Сейчас согреешься, -- Роман точно так же шуршит тканью, и бормочет что-то совсем неразборчивое, словно готовится совершить неведомый ритуал. Волосы темные, глаза темные, губы – в сумерках -- странно-серые. Кожа неправдоподобно-теплая, словно у него по жилам течет не кровь, а ржавый кипяток, как в батарее отопления. Словно внутри – огонь, разведенный с учетом всех колдовских обрядов. Шаман.

Прощупывает меня, будто собирается найти поврежденную кость, а потом исцелить. И сопротивляться не хочется.  Наоборот – хочется поддаться, расслабиться, позволить ему и дальше вершить эту игру.

Я не умею двигаться так же уверенно и незаметно, как он. Ворочаюсь, скриплю пружинами, отдавливаю согнутым коленом ромино запястье. Он морщится и направляет движения. Перемещает мои руки и ноги, старательно и слегка равнодушно, словно я – не особенно удобный топчан, на котором ему хочется разместиться с комфортом.

Потом танец пальцев прекращается. На смену ему приходят другие жесты, порывистые и сильные. Я не собираюсь сопротивляться, но все равно это делаю…

Оказывается, в таком положении можно почти дремать. До очередного тычка.

Лицом в подушку, зубами -- в казенную наволочку, пальцами -- в волокна неопрятной, недосохшей, что ли, простыни. Как будто ее торопливо сдернули с веревки, дабы не смущать визитеров висящим где попало, застиранным учительским бельишком.

Горячая зыбь, зуд, озноб… Трение. Почти щекотка, скрипящий, резиновый звук. А потом на смену давящей, неправильной тяжести приходит совсем другое. Это невозможно анализировать или с чем-то сравнивать. Думать вообще вредно. Я и не думаю.  Закрываю глаза и неведомо зачем глажу подушку. Так нежно, будто она -- щека любимого человека.



За одной стенкой Роман снова шумит водой. За другой скрипит ветер. Такой сильный, что от него, кажется, раз и навсегда встали пузырем обои.

Спать не хочется. Мне хочется есть и хочется домой. Не абстрактно, куда угодно, лишь бы отсюда, а во вполне конкретное место. В динкину квартиру, с вечной гречкой, с хронически мокрыми полами, тряпкой для ученических ботинок и картонными портретами Бога, на которых каждый нимб похож на оттиск круглой печати. Я пытаюсь представить -- впервые с момента своего ухода -- что именно она сейчас делает. Суббота, вечер, церковная служба. Потом -- синева пустой кухни, шум проехавшей легковушки за окном, желтая окружность лампы, институтские конспекты вперемешку со школьными учебниками и восковые тетки по ту сторону телефонной трубки. Разводиться она, скорее всего, не захочет -- официально одиноким не разрешают усыновлять детей. А если с усыновлением не выгорит, Динка обязательно притащит в дом запаршивевшего котенка или блохастую собаку, или и того, и другого, вместе с еще какой-нибудь уродливой, лишенной обаяния, колченогой тварью. Будет с ними возиться в перерывах между школой, церковью и приходскими забавами. И так замотается, что однажды забудет постареть, а потом -- умереть. Будет жить вечно, меняя лишь собак и учеников, ибо церковные каноны и неправильные глаголы незыблемы и непоколебимы. И только однажды, кто-то из детей робко заметит, что Динка давно ведет свои уроки на старо-французском. Странная картинка, вполне в духе моих студенческих рассказов. Илюха, помнится, написал на какой-то паре на меня пародию. Институтский мастер не отличил ее от оригинала и долго нахваливал текст, считая его украшением моей будущей дипломной работы.

--- Дима, ты медитируешь или мастурбируешь?

Я встряхиваюсь, как разбуженный кот:

--- У тебя бумага есть?

--- Она в туалете есть, -- Роман проводит мокрой пяткой по моей голени, хрустит выпирающей пружиной матраса.

--- Мне не это, мне блокнот... -- бормочу я, не обращая внимания на интонации. Где-то внутри, между языком и мозгом, гудят строчки ненаписанного текста. Я почти вижу их -- записанные самой угловатой разновидностью моего почерка, с хвостатыми запятыми, потерянными петельками гласных и заглавной "Г", напоминающей знак "Зорро". Зря я не прихватил из предыдущего номера сиротливый листок "почтовой" бумаги. Впрочем, здесь есть точно такой же. Шариковая ручка скрипит на поворотах, угол тумбочки впивается мне в локоть. В какой-то момент над левым ухом вспыхивает лампа -- то ли я сам ее включил, то ли это сделал Роман. Я не чувствую его присутствия -- до тех пор, пока на тумбочку не опускается несколько помятых распечаток. Черновики договоров, что ли? Или ксерокопии каких-то контрактов? Потом спрошу. Сейчас некогда, некогда... Повороты почерка не успевают за поворотами сюжета, и я перехожу почти на стенографию.

Неконтролируемое ощущение. Сколько лет я ничего не писал? Не важно.

Роман вроде бы рядом. Молчит. Правильно молчит. Я как пьяный… Нет, лучше, гораздо лучше.

Роман щелкает кнопкой плеера и тянет на себя одеяло. Потом говорит с кем-то по телефону. Или это он со мной? Потом, все потом.

Я не удивляюсь, когда мне в рот впивается бумажная пробка сигареты. Кажется, я стряхиваю пепел в чашку. Кажется, там был кофе. Черт его знает, откуда он взялся.


В какой-то момент спине становится холодно. Поворачиваюсь, чтобы подобрать одеяло. Оно тянется слишком легко. На месте Романа -- сбитая полоска простыни, похожая на вытянутую песчаную отмель.

Пустой, невозможно прокуренный номер. Я начинаю задыхаться. Резь в глазах -- не то от приторного, вишнево-кофейного табака, не то -- от напряжения: я очень давно не писал столько от руки. Наверное, со времен учебы. На среднем пальце розовая граненая вмятинка, на указательном -- синие точки и штрихи, пестики и тычинки сжатой в бутон ладони.

Разминаю пальцы. Они горячие и при этом неживые. Затекли.

-- В проктологи готовишься, Дмитрий Анатольевич?

Расхлябанная походка, прилипшая к мокрой щеке лохмушка, синеватая щетина, перевернутая капля ушной раковины, серебристые брызги -- колечко в ухе. Нескладное, словно фанерное полотенце, которое Роман намотал как-то наискосок, выставив напоказ левый бок и бедро, еще не обезображенное георгиевской лентой трусов.

Выгнуться в стремительном броске, ухватить Романа занемевшими пальцами под колени, потянуть на себя, перекатить на многоопытный, обжитой матрас, на простыню, на которой толком не просохли уже бесцветные следы.

--- Псих...

Ага, я в курсе. Вдохновение в чем-то сродни эпилепсии. Себя контролировать невозможно. Упорядочить процесс -- тем более. Ни черта не соображаю, перед глазами до сих пор пляшут и подпрыгивают наскоро записанные строчки... Буквы сворачиваются и разворачиваются змеиным клубком, шелестят крысиными хвостами, рвутся тонкой паутиной, но не белесой, а черной, как волоски на теле Романа. Как колдовство, как неизведанный шаманский ритуал. Но вместо бубна -- теплая кожа ромкиных бедер, вздрагивающая под моими руками. И сам он тоже вздрагивает, а потом откликается -- почти ультразвуком, как зверек, пришедший на странный зов и угодивший в любовно подставленный капкан.

--- Да ногу-то хоть отпусти... Достоевский хренов.

--- Извини, -- я бы наверняка потупился и развел руками, если бы они у меня были свободны. Под левой -- ромкина поясница и липкое тепло моего семени, под правой -- его пах в непрочной корке спермы. -- Я потом нормально... попозже.. как сам захочешь...

Роман извивается, как пришибленная ящерица, и опять лезет за сигаретами.

--- Дим, тебе сколько времени нужно, чтобы... --- сладкий дым стал таким привычным, что, кажется, им теперь пахнет даже моя собственная сперма. Ну романова-то точно. Я, правда, еще не проверял. Но проверю... Вот сейчас полежу немножко, что-нибудь съем, и проверю.

--- Если ужинать, то.. ну, полчаса, наверное. Только я подремлю потом чуть-чуть... В душ схожу. Погреюсь и подремлю. А потом...

Теперь простыни кажутся наощупь теплыми. Мы их размяли. Но основная трепка еще впереди. Я счастлив. В лоскуты, в лохмотья.

--- Слушай, а давай ты в машине уже подремлешь, а? Я тебе кондишн врублю, ты подсохнешь и срубишься, --- Роман на секунду приваливается ко мне. Но не обнимает, а вытаскивает из-под подушки собственные трусы.

--- Решил меня на кладбище свозить? -- готика, экзотика... дешевая романтика и мартовское болото с затонувшими крестами. Нет, на кровати однозначно лучше.

--- Дима, ау! Ну я ж при тебе разговаривал.

--- С кем? С администраторшей?

--- С сисадминшей, б**дь... Да с клиентурой, чайник ты глухой.

--- И чего? --- я снова его обхватываю. Сильно, неудобно. Под моим запястьем оказывается твердая кнопка соска.

--- И... В общем, я завтра в девять на промзоне должен быть. Там два заводских цеха, и ни один ни хрена не измеряли. А покупатель бьет копытом.

--- А ты-то там...

--- А у меня документация и допуск на въезд в машине лежат, -- перебивает меня Роман. Как будто он прочел мысли. Или заранее придумал повод для того, чтобы свалить.


6.

-- Ну давай. Только не долго, -- и мы сворачиваем к бензоколонке.

Это пятая фраза, которую Роман произносит за сегодняшнюю ночь. До этого, в порядке очередности было: «Ну ни хрена себе подремали… Сейчас гнать придется», «Не трогай ничего, горничная все застелет», «Дим, у тебя пятисотки мелкими не будет?» и «Пристегнись, пожалуйста». Все предыдущие звуки не несли в себе какой-то особой смысловой нагрузки: жаркое, многосложное поскуливание, выдох, приукрашенный еле различимым «о-оо», торопливое «А побыстрее? Ну, пожалуйста», в котором последнее слово нельзя угадать. И переспросить тоже нереально – язык сейчас не может упереться в небо или зубы, только в скользкий, доверчиво подставленный член…

Кажется, что я оставил свои мозги в разворошенном номере, вместе с не найденными носками, окурками, обертками из-под чипсов и липкими пятнами на очередном серо-зеленом одеяле. Во внутреннем кармане куртки, под сердцем, под ненадежным прикрытием сдохшего мобильника похрустывают сложенные в четверть листы. Повестка от музы. Чудом написавшийся текст. Абзацы мелькают в памяти, проносятся быстрее придорожных столбов и проступающих из молочно-снежной мути корявых кустов. Чувство текста. Такое ощущение, что в куртке лежит не стопка исписанных страничек, а оружие. Тяжелый-тяжелый пистолет с глушителем и полной обоймой.  Боевая единица, еще не облаченная в электронную форму, не получившая свой порядковый номер в вордовском каталоге, не обстрелянная на безграничных просторах Интернета.

Я жутко жалею, что не могу сейчас вытащить рукопись и внести пришедшую на ум правку. Шевелиться – не то, чтобы лень, а просто небезопасно. Кажется, что любое лишнее движение, и машину куда-нибудь занесет или завертит, на такой-то скорости. Мы перевернемся или просто встанем на ребро. Зависнем, как испорченная программа, а потом исчезнем…

Бред собачий. Компенсация за неправильное поведение. Отходняк – от оглушающего потока прозы и от глухой, нежной, горячей возни. И единственный способ переключить себя – это накатить грамм сто, а лучше двести пятьдесят. Или срочно завести разговор – полный взаимных подколок и поводов для бессмысленного смеха, отгоняющего страх, сон и неправильные мысли. Но с разговором ни черта не получится: скорость, скользкая дорога и сосредоточенный Роман, похожий чем-то на штурмана немецкого бомбардировщика на взлетной полосе. Значит, надо загаситься алкоголем.

--- Ром, ты на заправке сможешь притормозить? Мне очень надо.

--- Ну давай. Только не долго, а то я усну потом.

Белые кубики сонного супермаркета, заправочные автоматы, напоминающие замершие в подставках мобильники. Асфальт не дрожит. Не отзывается гудением мотора, не вибрирует от скорости.

От кассы отчаливают два гаишника. Дутые комбинезоны смахивают на облачение водолазов. Цветочные букеты пропахли бензином и стеклоочистителем, шоколад кажется мягким на ощупь и пыльным на вкус. Цены – как в аэропорту, если не дороже. Ну и ассортимент соответствующий. Как на картинке из детского журнала – «Скажи, что путешественник забыл положить в свой чемодан». Мерзавчик коньяка, пару неврастенически-белых носков, пачку жвачки и бутылку колы – чтобы оправдаться перед Романом. Хотя…

--- У вас тут туалет есть?

Ключ украшен точно такой же деревянной бомбочкой, как и тот, что прилагался к нашему осиротевшему номеру.

--- Два раза налево, выключатель снаружи, -- продавец почти не отличается от пластиковой фигурки-нэцке, из тех, что висят на кассе, по сто рублей за каждый брелок.

Воздух так сильно пахнет взрывоопасными веществами, что мне сразу хочется закурить.

Ключ идет неохотно, будто не желает сотрудничать с чужими пальцами. Ржавый свет под потолком, ржавая вода в унитазе.

Огромная коробка из-под телевизора доверху забита туалетной бумагой, прокладками, памперсами, упаковками из-под колготок и грязными носками. Филиал Гарлема. Топлю в этом мусорном колодце трупик бутылки.

Глобальное потепление. Жар под языком и кипяток в кончиках пальцев. Последние тридцать шесть часов – с вечера пятницы до воскресного рассвета – прожиты под знаком детской игры в «горячо-холодно».

И азарт – такой же, как в якобы забытых детских воспоминаниях. Когда изо всех сил бежишь мимо мусорных баков и скособоченного «Запорожца», боясь упасть и боясь опоздать, видя перед собой только проплешину на стволе лысоватой дворовой березы – с голубой отметинкой мела. И тянешься к ней, чувствуешь прикосновение бересты раньше, чем пальцы упираются в морщинистое дерево. Воздух застревает в легких, и крик победителя теряет свою триумфальную звонкость: «Пала-выра! Я вас всех застукал! Вылезайте!»

--- Да е* вашу мать! – обитая линолеумом дверь начинает дребезжать.

Застегиваюсь, отряхиваюсь, шуршу картонным вкладышем от носков. Может, колы глотнуть, чтобы Роман не унюхал? Или просто не раскрывать рот всю оставшуюся дорогу? Все равно ему нельзя отвлекаться – времени в обрез, а мы еще в область не въехали.

Вываливаюсь наружу, чтобы уступить место другому автостраждущему. Но туалетного паломника поблизости не наблюдается. На выходе из сортира меня поджидает Роман. Перебирает пальцами по какой-то странной штуковине, которую я сперва принимаю за короткую трость, а потом – за неведомо откуда взявшуюся кочергу.

--- Ты бы еще кроссворд там разгадывал, -- он морщится, пытается сплюнуть прилипший к губе волосок.

А я пожимаю плечами --- потому как обещал же себе, что не буду дышать на Романа алкоголем.

И послушно иду к автомобилю, как собака, услышавшая драгоценное «едем на дачу».

--- В машине нельзя было допить? – Роман укладывает в багажник неизвестную железку. – Дим, я не против, что ты бухаешь. Но я опаздываю.

Будь я собакой, пригнул бы уши и поджал хвост.

--- А у тебя в руках… Это что было? – бензоколонка остается позади, отстает, откатывается к обочине, тлеет огоньком выброшенной из окна сигареты.

--- Да монтировка… --- Роман хмыкает.

--- Ты дверь решил выбить?

--- Нет… Просто, на всякий случай. Черт его знает, чего ты там застрял.

Я пристегиваюсь. Ремень безопасности идет наискосок, как лента от революционного пулемета.

Страха нет. Но и алкоголь почти не чувствуется. Зато почему-то есть ощущение полного счастья, того самого, об окончании которого начинаешь жалеть заранее, когда все еще хорошо.



7.

Плотно забитые голубые мешки для строительного мусора напоминают спеленутые мумии. Общим количеством – четыре штуки. В остальном квартира не изменилась.

Только вот свет в прихожей не зажегся – видимо, лампочка перегорела, а запасной у Динки не было.

Отрывной календарь замер на прошедшей пятнице. Воздух завис в отсутствие хозяев.

Ботинки на коврик, руки под кран, куртку на спинку кресла. Компьютер заходится в приветственном мигании. Как же у нас жарко. Скидываю рубашку и лезу на полку за новой, а под пальцами тем временем продолжают биться буквы переписанного текста.

Очертания мебели, скрип распахнутой дверцы шкафа, подтекающий кран – я все это вижу и слышу, но не воспринимаю. Сознание ограничено белыми рамками вордовского файла. Только вот почему-то кажется, что в православно-учительской квартире сильно пахнет ромкиными сигаретами. Я курил их, пока записывал текст. Я и сейчас их курю – мысленно. И, не обнаружив на привычном месте сменной одежды, не удивляюсь – откуда ей взяться в гостиничном номере.

Воскресное утро отзывается залпами смеха из соседского телевизора. Вскоре за окном забьется сигнализация церковного колокола, напоминая мне, что пора делать ноги, а то поймают с поличным.

Хотя нет, не поймают. Динка останется в храме после службы. Будет озвучивать чье-то венчание, отпевание или крестины, невольно оставив мне лишний час прошлой жизни. Как раз – закончить текст, отогреться в ванной и распаковать пристроившийся на свободном стуле сканер. Я могу возиться с ним долго – лучше всего, до прихода очередного ученика. А потом уйду из квартиры под звуки диктанта, не привлекая к себе внимания. Будто я просто вышел за хлебом.

Иду ставить чайник, спотыкаюсь о мусорные мешки. Возвращаюсь обратно, перекраиваю финал, перечитываю, сохраняю, перекидываю себе на рабочую почту. Убираю черновики обратно в карман, чтобы зацементировать их потом в завалах старого стола, до сих пор забитого моими студенческими тетрадями вперемешку с мамиными квитанциями и рецептами.

И зависаю над отдраенным, выхолощенным файликом. Удалить или оставить? Развернуть во весь экран, на манер прощального письма? Или это Динка уже не поймет? Прошвырнется курсором по строчкам, подчеркивая тавтологические ошибки и выделяя курсивом то, что покажется ей ересью? Мне хочется уберечь текст от ее всепрощающего взгляда. Решу перед уходом. А теперь – в ванную. И заодно – в холодильник. Вроде бы я что-то оставлял?

Водки на месте нет. Мне становится любопытно: Динка вылила ее в раковину или все-таки выпила сама, наплевав на Великий пост и теологические установки?

Мои продукты изгнаны с полок. От аскетичного содержимого несет арктическим холодом.

Ем прямо из кастрюли комкастую пшенку, прислушиваюсь к тому, как наполняется ванна. Растрепанный дежурный детектив сгинул с крышки унитаза. Зубную щетку Динка пощадила.

От шампуня, от собственной мокрой кожи, от запотевшего зеркала пахнет Романом. Протираю эмаль и почти удивляюсь, обнаружив под слоем мороси свое лицо, а не его. Пытаюсь посмотреть на теплый кафельный закуток его глазами.

Надо будет ему позвонить, когда я…  освобожусь.

--- Ну зачем ты холодное ел? Можно же было погреть… -- Динка начинает фразу почти возмущенно, а потом затихает. Сбрасывает скорость и звук. А я молча натягиваю заляпанные джинсы – потому как ничего из оставленной одежды разыскать не смог.

Ухожу в комнату, снова спотыкаюсь о ремонтные мешки.

--- Дин, это что у тебя? – она не слышит. Она шуршит чем-то на кухне. А я теперь шуршу упаковкой от сканера. Разматываю провода и поминутно сверяюсь с инструкцией. А потом закладываю под стекло аппарата завалявшуюся мятую пятисотку.

--- Дим, тебе картошки оставить?

--- Ага, давай! --- потом поем, когда вернусь от Илюхи.

Странное ощущение. Секунда сдвигается, как стеклышко в калейдоскопе. Словно я не уходил. Словно я не возвращался. Домучить сканер, забиться с Илюхой где-нибудь в центре, потом домой – к картошке, крепкому чаю, холодной кровати, где под подушками лежат молитвослов и триллер. К обоюдной бессоннице или ночным кошмарам, от которых отбиваешься в одиночку, но спина к спине.

--- Ты чего? --- Динка склонилась над плитой. Тасует картошку на две тарелки. Волосы стянуты в косой хвост и до сих пор, наверное, пахнут ладаном. Незагорелая шея перечеркнута тесемкой. Из-под домашней футболки выглядывают локти в пыльце загрубевшей кожи. Хотеть ее невозможно. Это все равно, что хотеть младшую сестру. А вот скучать по ней – в самый раз. Как по сильно выросшей младшей сестренке.

--- Слушай, я там все закончил уже.  Мне не клади, я есть не буду…

--- А… Ну, как скажешь, -- картошка ссыпается обратно.

--- Ты… это… разберешься, как сканировать? Там все по инструкции, оно просто.

--- Дима, а я умею давно.

--- А… ну, молодец.

Я иду забирать куртку и в десятый, наверное, раз спотыкаюсь о шуршащие мешки. Картошка? Кирпичи? Обойный клей?

--- Дин, у тебя ремонт?

--- Нет… Это я в храм хотела и еще... -- она запинается. Ага, понятно. Прихожане сбросились и купили два кило гвоздей и бидон известки, но в церкви оставить побоялись – дабы это добро не уперли другие прихожане.

--- Дима, ты не мог бы посмотреть? -- она поддевает мыском тапка ближайший мешок. Хотя нет, там вроде, тряпки какие-то. Батюшкина риза?

Я озадачено смотрю на голубой полиэтилен, а потом – на Динку.

--- Ну, ты это здесь оставил. Оно тебе не нужно?

«Здесь» я оставил до фига вещей, включая некогда свадебный костюм и рваные джинсы, в которых прятал шпаргалки на первой летней сессии.

--- Нет, почему… А что?

--- Просто, если не нужно, то давай я это в приход отнесу, там точно пригодится.

Дура. Курица. Холодная вареная курица из несоленого бульона, при виде которой губы начинают кривиться, словно заранее стряхивают жирную пленку. А хорошее сравнение, кстати. Надо будет запомнить.

--- А если нужно, то забери, пожалуйста…  Мне это мешает, -- она продолжает пинать тапком мешок. С такой силой, будто хочет попасть не по спрятанному внутри рукаву свитера, а мне по почкам. И говорит странным, кукольным голосом, как актриска из отечественной мелодрамы:

--- Дима, а ты … Ты ушел к кому-то или просто… Из-за меня?

А черт его знает. Понять бы еще, что она хочет от меня услышать.

--- Не из-за тебя, из-за себя.

--- Спасибо.

--- Слушай, я там тебе текст оставил. Прямо на рабочем столе. Ты посмотри, когда время будет, ладно?

--- Посмотрю… Конечно, -- она улыбается. Почти безумно и очень безмятежно, как девочка-даун.

--- Ну, и отпиши потом. Ты же мое рабочее «мыло» помнишь.

--- Хорошо. Сейчас у меня ученик, а потом я сразу посмотрю. Дима, ты все-таки мешки забери, ладно?

--- А потом никак? Куда я с ними денусь?

Динка колеблется и, наверное, призывает все свое смирение.

--- Ну… Ты их тогда сейчас просто разложи. Слева – что заберешь, справа – что оставишь. Только давай не в проходной, а в маленькой. А то сейчас ребенок придет, неудобно будет.

Мы таскаем пакеты поодиночке, сталкиваясь в дверях и стараясь не касаться друг друга плечами или пальцами. Потом я иду отвечать на трель домофона, а Динка торопливо допивает чай, чтобы не встречать ученика с набитым ртом.

--- Ансуит, Дина Марковна, шакь жур нуз альон дан нотр эколь…

Я закрываюсь в комнате и подсовываю под стекло отлаженного принтера еще две пятисотенных. Итого – полторы штуки. Один вечер в не особо дорогом кабаке. Такую сумму не жалко пропить. Или отдать на благотворительность.

В верхнем мешке оказывается моя бутылка водки двухнедельной выдержки. Она почти холодная: видимо, Динка фасовала вещи всю ночь и вынула ее из морозилки перед самым уходом в церковь.



-- Слушай, а там вообще кормят или так? -- ромкин недовольный голос заглушается звучащей со всех сторон попсой двадцатилетней выдержки.

-- Кормят, кормят, -- я на всякий случай заглядываю в ту часть меню, где нет ни слова о выпивке, зато значатся всяческие котлеты "Трофейные" и голубцы "Пролетарские".

-- Ну черт с тобой, сейчас приеду... Через полчаса где-то. Пожрать мне возьми.

-- Тут вроде движение одностороннее, -- я подозрительно разглядываю улицу, притаившуюся в псевдо-тюлевых занавесках.

-- Дим, да мне по хрен. Я все равно левака поймаю, -- и Роман отключается.

А я перевожу взгляд с пивного стакана на мобильник. Засекаю время. И молю всех знакомых богов о том, чтобы меня не развезло до романова прибытия.

В воскресенье днем "Коммуналка" забита полностью. Без предварительного заказа фиг впишешься. Другое дело, что меня, равно как и Илюху, тут знают не первый год. Еще с тех времен, когда этот пивной ресторанчик не оброс гастрономическими премиями и дизайнерскими призами за ретро-стиль.

А когда-то -- елки зеленые, в ту эпоху со мной по пивнухам спокойно ходила Динка -- местный антураж вызывал у нас оторопь и приступы нездорового смеха. "Димыч, поверь мне, лет через тридцать наши потомки будут бухать в кабаках "Общага" и "Хрущеба", -- пророчествовал Илья, вытряхивая из куртки мятые десятки на последнюю кружку. "А еще -- "Обезьянник" или "КПЗ", -- я шарил по своим карманам. "Это мелко... Вот "Реанимация" -- уже туда-сюда, -- Динка звякала мелочью, выловленной в сумке. -- Прикиньте, водку через капельницу пить. Дим, нам на троллейбус хватит доехать? А, ладно, черт с ним, пешком дойдем...".

Потомков у нас пока не наблюдается. Выдуманные пивняки никто не открыл. Зато угловой диванчик с намертво прибитыми к нему семью фарфоровыми слонами впитал в себя море пролитого мной разносортного пива и множество моих же пьяных откровений разной степени тяжести.

Я опираюсь локтем о столешницу с узором из псевдо-советских газет. На днище пепельницы -- портрет Гагарина, на высоком пивном стакане -- стилизованный автограф Высоцкого. Вход в сортир загримирован под дверцы польского мебельного гарнитура. На экране подвесного телевизора под вечер крутят эстрадный кошмар восьмидесятых вперемешку с приключениями Чебурашки и "Ну, погоди". Но сейчас -- обеденное время. И потому в телеке прыгают "Симпсоны".

Когда-то Динка тащилась от пузатого Гомера, каждый вечер включала REN-TVи усаживалась перед ящиком. Иногда даже с сигаретой... Честно говоря, я соскучился по желтолицым мультяшкам, хотя смотреть на них в одиночестве не особо интересно.

Пивная пена пахнет морской солью. После трех глотков водки, выпитых в динкиной квартире, пиво идет нормально. После коньяка на бензоколонке, нервной дремы на трассе и разнеженной ночи, мне тупо хочется спать. Ехать к маме -- даже на машине -- лениво. По илюхиному мобильнику ответила какая-то деваха. Вероятнее всего, он сейчас либо дрыхнет, либо трахается. И в том, и в другом случае в его квартиру мне соваться не хочется. А Роман сразу заявил, что он только что приволокся с объекта в контору...

--- Слушай, можно я к тебе сегодня приеду?

--- Дим, я усталый, я спать хочу, -- и я слышу, как он позевывает, произнося это ленивое "спа-ать".

--- Ну, давай просто пересечемся... На полчаса, -- мне заранее неуютно от того, что сегодня ночью его не будет рядом. Я пытаюсь представить ромкино лицо -- в сигаретном дыму, в синих тенях хронического недосыпа, в ореоле мокрых волос... И серебристая сережка кажется автографом, который был оставлен художником на законченной работе... Красиво. Только вот -- не по настоящему. Я не могу вспомнить, как он смотрит, когда говорит. И как пахнет. И, видимо поэтому, я слишком громко кричу в мобильник, чтобы он приезжал. Это почти в центре, он быстро доберется. А я пока займу столик. И Роман соглашается, уточнив, что голодный, как скотина.

Спохватываюсь и бестолково подзываю официантку. Таращусь на ее форменный псевдо-халатик и фальшивые бигуди, тыкаю пальцами в меню. Выпивку я здесь заказывал сотню раз, а вот с закусью... Патетическое "тазик винегрета" для Романа не подойдет. Соглашаюсь на что-то фирменное и комплексное, и заодно прошу принести мне еще пива. С новой кружки тупо улыбается троица из "Кавказской пленницы". Надо наскоро допить, чтобы до ромкиного приезда взять еще одну и выдать ее за первую. В крайнем случае -- за вторую. На работу завтра, конечно... Ну да и черт с ней, у меня неделя до отпуска. Перетерплю как-нибудь. А мама, в случае чего, будет не пилить меня, а ругаться на Динку.

Воспоминание о голубых полиэтиленовых мешках перекрывается другим -- про отпечатанный текст. Я не пью, я праздную воссоединение со словами. С образной системой. С собственным почерком. С собой, в конце-концов...

--- Дим, так ты не заказал, что ли, ничего? -- Роман продирается к дивану через старательно скособоченные столики и бутафорский холодильник, в котором прячется банкомат.

Я подвигаюсь, уступаю ему нагретое место в уголке. И осторожно смещаю ноги -- чтобы Роман их не задел, когда будет садиться. Черт его знает, как отнесется к этому барменша "Коммуналки". На стойке, в цветастой рамочке темнеет дивное объявление "Товарищи жильцы! Сегодня на кухне дежурит тетя Галя". Еще бывает "тетя Маруся" и "дядя Колян" -- в зависимости от смены. И я как-то ни разу не замечал в кабаке ни одного... такого, как Роман.

--- Нет, почему... Просто не принесли еще...

--- Тут что, весь сервис в совковых традициях? --- Роман пытается перекричать какую-то удушливо-плюшевую песню из динамика.

Я молчу. Пожимаю плечами и стараюсь думать про написанный текст. Если бы не заказанная еда, то можно было бы свалить. Просто дойти до метро. Пиво из ларька, как в студенческие годы. Ага, а еще -- мерзкий снег в лицо и грязь в ботинки. И никакой возможности дотронуться до Романа -- под прикрытием свисающей скатерти, предварительно проверив, что на нас никто не смотрит.

Кофейный дым прерывается, не успев расползтись как следует. Роман морщится.

--- Дим, слушай, может, я выйду ненадолго, а?

Я снова пожимаю плечами. А потом упираюсь коленом в его колено. И слегка приподнимаю кружку. Он ухмыляется и чокается пепельницей. А потом опять оглядывается по сторонам.

--- Тут туалет где?

Я киваю на полированный шкаф.

--- Две минуты... --- Роман слишком стремительно срывается с места, моя лишенная поддержки нога скользит по полу.

Пиво кажется мутным и пахнет тряпкой для мытья полов. Я дожидаюсь официантку с тарелками и заказываю еще кружку.

Две минуты проходят. Хотя... Может, это был условный срок? Чувствую себя идиотом и тоже выдвигаюсь в сторону туалета.

Роман стоит у сушилки и вглядывается в показания мобильного. Потом в зеркале над умывалкой отражаемся мы оба и притороченный к стене ржавый велосипед. Динка когда-то говорила, что женский сортир украшен не менее древним корытом.

---Ты чего? -- я улавливаю этот чертов кофейный запах, который никуда не уходит даже после давно выкуренной сигареты.

--- Голова болит.

--- А... ну, у меня тоже болит. Слушай, а помнишь, как вчера было?

Те же самые шея и плечи, но обнаженные, прикрытые не свитером, а моими ладонями. Два влажных плоских соска... Их невозможно ухватить губами, только лизнуть -- словно это семечки неизвестного, слишком дикого и экзотического плода. Бедра с отметинами от моих пальцев -- сперва белыми, потом -- розоватыми. Густой подтек спермы. Почти лужица. Почти между ног.

--- Ага, помню. Ты в это время дрых, а я с дежурной в холле ругался.

--- Да я не про это... Я про потом. Повторим еще?

--- Повторим... -- торопливо и как-то невыразительно соглашается Роман. А потом моргает от неожиданности, когда я провожу ладонью по молнии на его джинсах. Складываю пальцы в щепотку и ухватываю воображаемую застежку. Вверх-вниз, вверх-вниз. Вниз. А потом снова вверх. По линейной плоскости живота, с остановкой возле пупка, и выше, до самого кадыка. Щелкаю пальцами в миллиметре от ромкиного горла. Трик-трак. Невидимая молния застегнута. Для всех, кроме меня. Роман ухмыляется. Возит пальцами по зеркалу. Сердечко, что ли? Нет, замок. Кондовый, висячий и тоже воображаемый. Перехватываю его руку. Когда-то таким жестом я пытался отнять у Романа сигарету. Теперь я забираю себе придуманный ключ.

Он только пожимает плечами. Тянется к моему уху:

--- Секретный шифр знаешь?

--- Нет, не знаю, -- туплю я.

--- О нем вам будет объявлено в специальном тайном донесении. Расходимся по одному. Ждите связного, агент Три Икса.

--- Так точно! -- я пытаюсь взять под козырек. Получается пионерское приветствие.

--- Родина вас не забудет! -- и Роман первым выходит в зал.

А я отправляюсь в кабинку и тупо радуюсь тому, что все это время в туалете не было ни одного любителя пива.


9.

--- Димыч, ты тут давно сидишь? -- я вылезаю из "шкафа" и почти упираюсь в илюхино пивное пузо. --- Не, ну ты глянь, я к нашему столу причаливаю, а там сидит какой-то пидор! -- Илья возмущенно разводит руками, и брызги с мокрой дубленки летят мне в лицо.

--- Илюша, ну зачем так громко? --- благополучно забытая Ритуля притворно смущается и заходится нервным хохотом.

--- А чего громко? Там весь диван пустой, а он говорит, что "занято"! -- Илюха закипает, брызжет слюной и коньячным паром.

--- Так это и есть "Коммуналка"? Илья, а где слоники? --- Ритуля расстегивает пальто, ковыряется пальцами в узелке шарфа, загораживает проход официантке с подносом.

--- Вон там... -- и мы все разглядываем накомодных слоников. И заодно -- Романа.

А он улыбается. Быть может -- своему отражению в опустевшей тарелке.

Черт, надо было ему кофе заказать, тут нормальный варят.

--- А ты-то где сидишь, давай мы с Риткой к тебе примажемся... --- Илья сдвигается в сторону, пропуская в туалет вооруженную шваброй уборщицу.

--- Да там и сижу, -- я чувствую, как выпитое пиво булькает одновременно в желудке и ушах.

--- А кто раньше пришел, ты или он? Давай я ему скажу, пусть пересядет, -- Илюха таранит свою спутницу и устремляется к насиженному месту.

А я остаюсь на месте. Врастаю в пол, как помесь холодильника с банкоматом. На полу валяется квиточек банковской выписки. Белый фон, синие цифры, черный след подошвы. Я собирался показать Илюхе текст. Теперь не буду.

Может, отступить обратно в туалет, позвонить Роману и что-то объяснить? Молча забрать куртку и выскочить на улицу? А расплатиться как? Или сперва кинуть на стол купюру, а потом свалить?

--- Димыч! Не спи, замерзнешь! Давай к нам! -- таким голосом хорошо пугать ворон на огороде. Интересно, что там вчера летало над Волгой -- вороны или галки?

Хочется зажмурить глаза. Или пролистнуть несколько секунд -- как страшный эпизод в любимой книжке. Чтобы потом все было хорошо, и главного героя спасли от злодеев.

Роман остался на месте. Правда к нему почти приклеилась Ритуля. А Илюха допивает мое пиво и без запинки озвучивает выученный наизусть заказ.

Пол кажется мне неустойчивым и хрупким, как осенняя наледь над очень глубокой лужей. И мурашки по спине -- как будто я в эту лужу уже наступил.

--- Так вы работаете вместе или как? Ты откуда Димку знаешь? Девушка, и креветочек еще принесите... Большую порцию. Хотя, давайте лучше две.

Роман милостиво кивает, позволяя официантке забрать посуду.

А я подсаживаюсь на диван с илюхиного края. И тяну к себе пачку невыносимо крепких сигарет.

--- Вы фотограф, да? У вас свитер такой красивый, вам идет... --- Ритуля пристально смотрит в ромкино лицо – так дети преследуют взглядом движения иллюзиониста.

--- Нет, не фотограф. Спасибо, я в курсе, -- Роман щелчком отправляет зажигалку по поверхности стола. Она ударяет Илюхе в живот, и тот передергивается.

Кофейная сладость. Невидимый шоколад в табачной бумаге.

--- А вас как зовут? Меня Рита. Можно, я тебя на "ты" звать буду? -- интонации становятся почти восторженными. Будто вместо Романа тут сидит плюшевый мишка, с которым Ритуля собирается играть. Или страшный дракон, у которого на самом деле нет никаких зубов.

--- Димыч, я тебе большую кружку заказал, сейчас принесут. Да ты не парься, я все оплачу, -- Илюха озадаченно смотрит на меня, а потом машет ладонью перед моим носом: -- Ты чего, вообще ни хрена не соображаешь, что ли?

Щелчок у горла. Невидимый ключ. Еще секунду, ладно? Потому что Илюха -- он точно, стопудово не поймет моей фразы. Или примет все за пьяную шутку. Или... или сперва впадет в столбняк, а потом в лютое бешенство.

--- Дмитрий Анатольевич, я могу считать себя свободным? -- Роман встает из-за стола. Улыбается. Отвешивает шуточный полупоклон Ритуле. Она хохочет, а Илюха торопливо убирает руки под стол.

Нет. Не надо.

--- Сдачу себе оставьте... -- три пятисотенные. Роман выкладывает их передо мной. Пальцы мелькают в воздухе. Можно подумать, что сейчас на стол ложатся не деньги, а карты. Веселая дорога в казенный дом.

--- Эээ...

Я не могу это сказать. Совсем. Никак.

--- Если этот вариант вас не устраивает, то... Вы всегда сможете вернуть ключи. Ну, если, конечно, вы их уже не потеряли. --- Роман почесывает шею под кадыком. Поверх свитера уже качается цепочка мобильника. Куртка в руках. Сигареты остались на месте.

А он ушел.

--- Димыч, ты переезжаешь, что ли?

--- Вы себе квартиру сняли?

--- Дим, он чего, этот... Из агентства по недвижимости? А то меня чего-то совсем перемкнуло... я уж решил, что ты... Ну, из-за Динки мозгами съехал.

--- Ой, нам уже креветки несут!

Я, наконец, закуриваю. Кофейный привкус. Как у моего текста.

--- Дим!

--- Я сейчас подышу...

Ромкиных денег хватит на то, чтобы оплатить наш счет. Впрочем, Илюху в пивном угаре всегда тянет на хлебосольство.

--- Ну, ты возвращайся давай, а то все остынет на хрен...

--- Дима, а вы где квартиру сняли?

--- Ритуль, анекдот знаешь? Вроде как объявление висит на заборе: "Интеллигентная семья студентов из пяти-шести-семи человек снимет квартиру, комнату, угол, койку, угол в койке".

Мобильник на шею, куртку в руки. Я тоже ушел.


Фонари в оранжевом пламени ромкиной зажигалки. Сиреневые подтеки на закатном небе. Чернильная грязь под ногами. И ни одной гребаной машины поблизости. Только вставшие на вечный прикол тачки хмельных хозяев. И никаких прохожих. Ну... Тех, которые мне нужны.

Выхожу на проезжую часть. Вытягиваю руку и жду.

Я ненавижу ждать. Мне сразу хочется перелистнуть ненужное время. Как грустные страницы в знакомой книге. Чтобы прямо сейчас и сразу все было хорошо.

--- Дмитрий Анатольевич, ну вы бы еще под фонарь встали. И табличку на шею: "Сам я не местный, проебал все деньги, поможите, люди добрые".