Люби меня как я тебя. Книга 2

Воскресенье пролетело в тщетных попытках выжить из дома увязавшегося за мной приблудного юношу, происхождение которого удалось выяснить только путем всяческих созвонов и уточнений. Матильда (26), пришедшая с этим недопидком, приревновала его к Сосульке, разругалась с обоими и уехала домой одна. Скорее всего, парня и взяли на вечеринку с целью проверить «на прочность». Видать, повел себя не ахти.

Не смотри в глаза мне, дева,

Все равно пойдешь налево.

Что и требовалось доказать. Матильда всегда гордилась своей прозорливостью.

А Сосулька, будучи в образе кастелянши и кельнерши, даже и не заметила никаких знаков внимания. Какой же это знак внимания, когда к тебе, первой красавице королевства, в трусы лезут? Это – должное!

Сначала юноше далеко было ехать, потом оказалось, что ехать вообще некуда, потом были намеки на отсутствие работы и вытекающих оттуда денег.

Дайте, дяденька, попить, а то так есть хочется, что ночевать негде.

Выяснилось, что он родом из какого-то Мухобратска, в Москве пока без определенных занятий и профессии нет. Это нисколько его не угнетало – есть такие люди, что в любой ситуации не унывают и щебечут как птички, которым иногда чья-то щедрая длань сыпет пшено.

Научить таких птичек петь по-настоящему, как правило, не удается. Ну, или делать еще что-нибудь полезное. Впрочем, в «невыносимой легкости бытия», если к ней не примешиваются клинические «лож глупасть», есть какая-то притягательность.

Я плохо понимал, чем обязан, поскольку не тронул юношу пальцем, просто по пьяни проявил человеколюбие. Вот уж действительно «пьянству — бой»!

Поговорив по телефону с Матильдой, я выяснил, что парень вполне приличный, только… как бы это помягче… прошмандень редкостная, вот! Подруга милостиво дала мне «карт-бланш», не пожелав произнести своей очередной ошибке хотя бы какую анафему лично.

Ну, и что с ним было делать? Меня абсолютно не привлекало ни пухлявое телосложение парня, ни девичье личико, ни, тем паче, загадочность социального статуса. Навозились уже с такими. Клятвенно пообещав найти работу и жилье, они тут же приклеивают задницу к дивану, и, знай себе, смотрят сплошное «Муз-ТВ». И ни о каких поисках больше не помышляют. В лучшем случае, моют за собой посуду и стирают свои невообразимые носки. Единственный, кто в доме оказывается лишним – это вы! Но вас они мужественно терпят как неизбежное добро.

Имея некоторый опыт в этих вопросах, я быстро смекнул, что юноша вполне может заинтересовать моего друга Анатолия Сергеича.

Толя был известным филантропом с педагогической жилкой. Таких вот мальчиков он называл своими «музами» и старался активно помогать им по жизни. Он вникал во все «невероятные» перипетии их коротких и немудреных биографий, трогательно пытался принять участие в поисках работы и жилья. Где брал на это терпение, неизвестно. Самое интересное, многие мальчишки сохраняли к нему благодарную привязанность на долгие годы. Наверное, видели в нем идеального родителя, которого так больше нигде и не нашли. Обычно их собственные «родаки» или были запойными алкашами, или просто отсутствовали как факт.

Вспомнился Ваня – такой же неприкаянный, никому не нужный, собирающийся ехать за тридевять земель ко мне, почти незнакомому «старшему товарищу». Который, в свою очередь, собирается жить с ним под одной крышей, рискуя заработать «хроническую разочарованность в людях».

Так что, если есть какая-то разница между мной и Толей, то она несущественна. Как вид мы удивительно похожи, словно золотистые хомячки. А отличия… Например, ему необходимо, чтобы «муза» была с легкой патологинкой. Психически адекватные люди ажиотажа не вызывают. Я же стебанутых побаиваюсь, не понимая, что от них можно ожидать.

Нео-макаренко, устроив допрос с пристрастием, согласился приютить «то, не знаю что». В случае чего, культура отказа у него была развита на должном академическом уровне, так что я особо не беспокоился. Вопрос, как избавиться от ненужного общения, у мусагета не стоял, важно было убедиться лично, что общение перспективно. Как всегда, любопытство восторжествовало над осторожностью. И юноша с патологинкой был отправлен в логово филантропа с педагогинкой, неся, как водится, «пирожок и горшочек с маслом». То есть выпросил недопитую бутылку какого-то страшного напитка, из тех, что годами покоятся в шкафчике и наливаются особо доставучим гостям «на посошок» и «ход ноги». Ему было абсолютно все равно, к кому идти, лишь бы где-нибудь пристроить свою «кормилицу».

Я просто умер со смеха, когда он в прихожей примерил мою красную бейсболку. Она так шла его румяным щечкам, молочной спелости и так соответствовала моменту, что в этом виде юноша и был выпровожен со всякими иезуитскими напутствиями типа: «А если про Марселя Пруста речь зайдет, то это не он приземлился на Красной площади, а Матиас Руст!»

В дверях малыш выпросил мой номер телефона, вместе с ласковой просьбой поздравить с Новым Годом.

Может быть, по дороге Красную Бейсболку съел злой Серый Волк, может, она стала жить с этим волком, так и не дойдя до «бабки», не знаю.

Если я его больше никогда не увижу, это будет слишком скоро…

А мне – наконец-то! – позволено было опять развалиться на диване: читать, смотреть телевизор, короче, пассивно отдыхать, раз уж «активный» отдых оказался таким убогим.

В телевизоре по одному каналу бывшая кремлевская уборщица ностальгировала по счастливым временам: «В одежде Громыко был очень скромен…». Интересно, а без одежды?

По другому каналу шла программа, что-то вроде «Пост-сфинктер», где гунявый дядечка, считавший себя православным только на том основании, что он антисемит, вдохновенно поведал, что с каждым днем «все больше верит в Бога». Вчера, стало быть, верил меньше.

Наконец, по «культуре» рассказывали про новые книги. Все бы ничего, но ведущий демонстративно бросал «плохие» книги в стилизованное помойное ведро, что совсем не сочеталось с интеллигентным грассированием этого бритого наголо пожилого юноши. К тому же обезображенного серьгами. И кто ему подсказал такой «гениальный ход»? Читать-то уже вообще не хотят. (27)

У меня в подъезде каждую неделю жители стопками складывают книги «на выкидыш»: там все больше Достоевский, Тургенев…

Нет, телевидение не вдохновляло, оставалось – в пику категоричному книголюбу – рухнуть в чтиво. Из разряда «вечных спутников человека». Вечных, потому что к концу книги забываешь начало и смело можешь пускаться в путь по новой.

Завтра предстоял визит к заказчице Мальвине, девушке с голубыми волосами на ногах…

 

----------------------------

 

Узнав в мебельном салоне, что витрина (28) пришла, ясновельможный дизайнер договорился о доставке и тронулся в путь.

Нет, ну какая все-таки получилась красивая, удобная квартира! Единственный, кто упорно искал на этом солнце пятна, был муж хозяйки, существо брюзгливое и подозрительное. Такой, надутый спесью, прыщ. К счастью, встречались мы редко, и я не обращал серьезного внимания на его придирки – в этой семье все решала Мальвина. А она, тоже не склонная к похвалам, все же выдавила из себя невозможные «спасибо», «очень уютно» и «всем нравится».

Кстати, витрина предназначалась для призовых кубков этого мужа, бывшего спортсмена. Верно, в молодости он был очень даже ничего. Иначе становилось совсем непонятно, почему Мальвина его когда-то полюбила …

Когда я приехал, возле подъезда уже околачивались грузчики. Подобная оперативность, совершенно не свойственная службе доставки в Стране Победившего Капитализма, порадовала и озадачила одновременно.

День явно начинался нетипично – с нарушения древних традиций русского пофигизма.

Если бы я только знал, какое продолжение будет у этого дня…

Мальвина оказалась дома: суетилась по комнатам в вечных женских поисках непонятно чего. На столе красовались следы вчерашнего застолья. Мы посмотрели друг на друга с понимающей улыбкой. Моя из понимающей стала радостной, когда клиентка сунула мне конвертик с остатком гонорара.

В квартире был еще и хозяйский шофер, потрясающе красивый мужик, на таких я постоянно мечтал в детстве. Седая шевелюра и юношеское лицо, магнетический взгляд, фигура атлета и угловатость подростка, короче, сказочный самец! Держал он себя довольно развязно, так, по моим представлениям, вели себя «барские барыни» в дворянских домах. Вроде, тоже прислуга, но только для господ, а для прочей дворни – хуже барыни. Он мог, например, влезть в наш разговор и потребовать, чтобы я нарисовал вид комнаты в определенном ракурсе. Я на грани взрыва старался его не замечать.

Работа есть работа: вот если бы он попался мне в другом контексте…

Когда слишком многого не замечаешь, потом, как правило, горько жалеешь.

Был ли он любовником Мальвины? Не знаю, воском ни на чью голую задницу не капал, а что ловил их томные переглядывания.… Так это ж не аргумент.

Вскоре они убежали. Рабочие втащили витрину и стремительно ее установили. Я расплатился и покинул квартиру, не вникая в бардак, оставленный хозяевами.

Стремительность, в общем-то не свойственная нашей российской жизни, должна была насторожить, поскольку больше соответствует детективу или триллеру.

Зажужжал мобильник: бывший бойфренд (для краткости – Экс) приглашал меня в Большой, на оперу.

А что? И с ним повидаюсь, и музычку послушаю и на людей погляжу. Цивилизация все еще манила после отпуска. Через полгода уже не побежишь куда-то в театр – захочется на природу, в леса, в уединение.

Короче – с книжкой валяться на диване возле набитого вкусняшками холодильника.

Как-то раз я повел родителей в Большой.

Давали «Набукко». Могу только догадываться, почему скромное имя вавилонского царя с прибабахом так и не перевели с итальянского: наверное, все три часа певцы старались бы произнести «На-ву-хо-до-но-сор»... 

Пели, как давно уже поют в Большом – никак. Любой мало-мальски приличный голос тут же уплывает за границу, и мы оттуда слышим только восторженную истерику прессы. 

Так вот, моя матушка готовилась к событию очень загодя, волновалась за свой наряд, заставила меня и папу влезть в костюмы-галстуки, а потом, уже в театре, все причитала, что плохо выглядит и бедно одета. Все-таки Большой, не баран чихнул! Но тут мимо нас прошуршала какая-то милая длинноногая девушка в «маленьком черном платье». Которое, по меткому замечанию Байрона, «начиналось слишком поздно и заканчивалось слишком рано».

И в кроссовках.

Мама гордо подняла голову, приосанилась, поправила на груди финифтевую брошку и поплыла в зал как принцесса Клевская.

С тех пор я особо не наряжаюсь для театра. Ну, стоптанные нечищеные башмаки все же не надеваю, но и смокингами не грешу. И висит мой смокинг в шкафу, даже моль им брезгует.

У театра я снова увидел «вечного московского театрала». Он всегда попадается на входе в различные театры, где дают какой-нибудь «последний писк». Мно-о-го лет попадается. Он стоит в сторонке и улыбается блаженной улыбкой, показывая очень плохие зубы. Он без возраста и роста, отчаянно некрасив и затрапезно одет, без учета моды и погоды, и никто никогда не продает ему лишний билетик.

И я ни разу не встретил его внутри театра…

Нас ожидал оперный раритет: «Путешествие в Реймс» Россини.

Чем хорош Россини? Не надо выяснять, что за опера – всегда услышишь примерно одно и тоже. Он, собственно, писал не оперы, а какие-то калейдоскопические узоры. Соедини по-другому одни и те же музыкальные фрагменты, и будет уже не «Севильский цирюльник», а, допустим, «Семирамида». Слушаешь всю эту божественную красоту и невыносимую сладость, и понимаешь, почему потом кто-то сочиняет «Лулу» (29) или «Детей Розенталя» (30). Да приторность обрыдла!

Так и хочется на иной кондитерской постановке закричать «Инсулину мне!!! Кома!!!»

Постановка была авангардная. То есть без внятных декораций и с условными вневременными костюмами. Когда по ходу дела на сцену выползла «вдовствующая польская маркиза Мелибея», похожая на каракурта, я почувствовал дикую скуку. Ну какие маркизы в Польше?

Пришлось гладить Экса по ноге и сладострастно похрюкивать в такт музыке.

Экс сидел с одухотворенным лицом и даже не моргнул в ответ на такое циничное распускание рук. Хорошо, что антракт не заставил себя ждать.

Бокал шампанского в буфете стоил столько, что хотелось не только выпить драгоценный напиток до капли, но и закусить самим бокалом, задыхаясь от жадности.

Я вспомнил, как впервые попал в Большой на «Трубадура» много лет назад. Билет доставали у спекулянтов, он стоил 10 рублей (для студента тогда – бешеные деньги!), мы сидели в 33-м ярусе, прямо над сценой, и я, выпучив глаза, как рак-отшельник, все смотрел на черный с проседью парик Азучены, социально опасной пожилой цыганки, лица которой я так толком и не разглядел. Но чувство приобщения к прекрасному было наградой само по себе, и неважно, что музыка тогда показалась скучной (31), а породы (пардон, фигуры!) певцов и певиц поражали мясо-молочным направлением. И одет я был… Лучше не вспоминать.

Балет в этом отношении куда демократичнее: музыка в нем проще, мотивчики прилипчивей, а танцовщики и балерины на вид несравненно привлекательней. За это народ больше любит балет. И ходит смотреть его с полевыми биноклями в первый ряд партера. Приобщается к прекрасному. И даже считает своим долгом водить туда своих психически неоформленных сыновей. А потом начинает вопить: « Где ж мы его упустили?!»

Вот там и упустили! Но это, конечно, ерунда, один только балет из ребенка гея не сделает, тем более, что среди геев полно тех, которые и балет, и оперу терпеть ненавидят.

После театра была прогулка по городу и традиционное выяснение отношений.

Дело в том, что мой Экс женился. Он всегда хотел иметь детей. Когда я попытался возмутиться, он кротко сказал:

– Понимаешь, я человек маленький… Мне хочется для кого-то быть большим…

Предложить какую-либо альтернативу этому желанию я не сумел. Не в детство же впадать? Но дебелые (32) матроны, изображающие маленьких девочек, мне совсем несимпатичны.

Пришлось смириться.

Дети рождались, росли, и мне временами даже хотелось поучаствовать в их воспитании, но… этой семье не хватало еще только «тети Кузи». Мой друг и правда стал большим – для обожаемых карапузов, для милой, застенчивой супруги... И для меня, грешного.

Когда бы я поздно вечером ни звонил ему, он всегда сидел в офисе. Очевидно, подобная работоспособность позволяла всем мирно жить и не задаваться ненужными вопросами. Стать большим, кстати, и для подчиненных. А что до супружеских обязанностей… Согласитесь, с годами проблема соития с кем бы то ни было вообще теряет актуальность. Наши отношения постепенно преобразовались в нежную дружбу, и я разве что с легкой грустью вспоминал свою былую страсть.

Экс уже привык к моим сетованиям на одиночество и загубленную биографию. Наверное, это довольно комфортно – иметь рядом такое вот неустроенное существо, для контраста. Но я, против обыкновения, молчал в тот вечер и никаких попыток взвыть и посыпать пеплом темя не делал.

Экс насторожился.

– Как отдохнул? – спросил он.

– Чудесно, так хорошо я никогда не отдыхал.

– Ты что, познакомился там с кем-то? Какой-то ты не такой…

– Не знаю… Не понял еще… Посмотрим…

Огорчать не хотелось – я испытывал к моему другу искреннюю привязанность, а уж никак не мстительное злорадство.

Экс надулся и, сухо попрощавшись, усвистел к своей благоверной.

Мое знакомство с непонятно кем вывело его из перманентного состояния жалости ко мне. А как вести себя в новом состоянии, он с кондачка не придумал. Было ясно одно: сопереживать моим амурным коллизиям многодетный Экс категорически не готов.

По дороге домой я решил разнообразить убогое холостяцкое меню. А то все бутерброды и яичница. И купил какую-то рыбу «с/м». (33) Попытка ее приготовить превратилась в настоящее жесткое с/м, в котором рыба выполняла роль «строгой госпожи». Только перемазался мукой и напустил по всей квартире вонючий чад…

«Вместо ковчега законной радости к нему подплыл моллюск отвращения…» (34)

Есть рыбу уже нисколько не хотелось, нанюхался, но я решил мужественно завершить сеанс «садо-мазо».

И тут раздался телефонный звонок.

Звонил взволнованный Ваня. Он сбивчиво и невразумительно, путаясь в словах, датах и прочих ориентировках, сообщил мне, что купил билет и завтра выезжает. Будет через два дня.

Ждешь? Жду. Что привезти? Себя. Какая погода? Бери теплые вещи. Зимние.

Последнее предложение окончательно разволновало Ваню, он даже стал слегка заикаться. А мне подумалось: неужели я такое впечатление на мальчика произвел, что он все еще боится меня, боится отказа и не уверен в моей любви?

В том, что я его люблю, сомнений уже не осталось. И, судя по определенной реакции на голос, очень сильно люблю!

«Садо-мазо-рыбу» никогда еще не поедали с таким энтузиазмом!

Следующие два дня прошла в ожидании и подготовке. Я тысячу раз проворачивал в воображении сценарии встречи и развития событий. Сценарии были разные, порой неожиданные, типа «они жили долго и счастливо, и умерли в один день», как повествовала Шехерезадница:

Идеально-романтический (много поцелуев, светлых слез и жертвенной взаимопомощи, долго и счастливо, в один день, от «избытка чувств»).

Эротико-драматический (много сцен невыразимой половой распущенности, слез ревности, долго и мучительно, в один день, подравшись).

Криминально-детективный (Ваня оказывается нарко-курьером, подсаживает меня на иглу, недолго и мучительно, в один день, от передозировки).

Социально-бытовой (Ваня таки оказывается набитой дурой, но хорошо готовит и любит меня; я, нагулявшись, решаю остепениться, долго и скучно, в один день, от паленой водки).

Обломно-эпатажный (Ваня вообще передумал ехать и сдал билет).

Подробно описывать всю ту чудовищную чепуху, которая поминутно лезла в голову, не буду. Более всего волновал последний сюжет. Он лишал жизнь трепета.

Наконец, наступил день встречи – серенький, недоверчивый, поминутно начинавший тихонько плакать. Казалось, день больше меня самого боится приезда многовариантного Вани, вполне соответствуя моему настрою и раздраю. Ликующее солнце и комсомольский задор небесной синевы были бы совершенно неуместными. Я околачивался на вокзале уже за час до приезда, на всякий случай, вдруг поезд прибудет раньше (говорят, и такое бывает!).

Когда вышли все бабы с гусями, и в дверях вагона показалась долговязая фигура в зимнем гигантском фиолетово-зеленом пуховике китайского производства, я был близок к обмороку. Сердце при виде такого «смешарика» забилось так, словно решило предложить свой сценарий (инфаркт с миокардом на перроне, быстро и безболезненно, надо думать, в разные дни…).

Оглушенный долгой дорогой, осунувшийся Ванька лихорадочно хлопал глазами по толпе встречающих. Меня он сразу не разглядел (а может, и просто не узнал, мало ли), поставил спортивную сумку и какой-то пакет, и дрожащими руками полез прикуривать сигарету…

Я больше не мог сдерживаться и подошел. Ослепительная улыбка согрела перрон, толпу, город, Землю, Вселенную.

Душу.

Я же только жалко кривил рот, в очередной раз пытаясь показаться «гордым и непокобелимым».

Ванька облапил меня и уткнулся носом в шею.

– Знаешь, смотрю – тебя нет. Я стою, ничё понять не могу, как мамонтенок в том мультике, когда он маму искал… Ты чё такой, не выспался?

Сравнение с мамой мне понравилось не особо, и я украдкой просунул руку ему под куртку, под свитер, под майку, коснулся жаркого тела и ущипнул. Ванька оглянулся, – не смотрит ли кто, и сделал то же самое. Окружающим было не до нас, и только видавшая виды проводница с халой на голове и драматическим номером бюста понимающе усмехнулась.

Так мы стояли на перроне обнявшись, и разве что балде какому-нибудь было непонятно, что тут происходит.

Счастье происходит, господа, самое обыкновенное человеческое счастье!

А потом мы подхватили шмотки и поехали домой. В отдраенную, тщательно проветренную квартиру (я даже занавески постирал!), где в холодильнике ждали вкусняшки, дорогущая водка, умопомрачительная тортила: Ваня, как все дети, обожал сладкое. Это я еще по Симеизу помнил, по количеству поглощаемого мороженого.

Дорогой я выспрашивал про Симеиз и Ванино житье-бытье там, в кольце враждебных элементов. Ваня односложно отвечал. Москва одуряющее подействовала на него, приведя в полный ступор. Станции-дворцы метро ошеломили скорее суетой, чем красотой. Судя по слипающимся глазам, от волнения бедный парнишка вообще в поезде не спал.

Но вот мы и добрались.

Ваня, как котенок, осторожно обошел квартирку, только что не пометил территорию. Если бы я рявкнул, он бы, наверное, юркнул под диван. Рисунки и фото на стенах произвели некоторое впечатление, он то и дело спрашивал, глядя на портреты: «А это кто?». В воздухе витало «Ты с ними со всеми был?». Дедушка с портрета смотрел растерянно, а Лукино Висконти – задумчиво, словно никак не мог припомнить факта нашей близости.

В воздухе витало еще кое-что, посему Ваня был быстренько отправлен в душ. А я стал разогревать обед, попутно поедая фрукты, привезенные Ваней. Среди россыпи инжира, груш и гранатов я с изумлением обнаружил… неистребимую пепельницу-ракушку. Привет от Эдиты! Хорошо, что на этом курортные сувениры закончились.

Но место у плиты показалось мне обидным. Золушке мучительно захотелось на бал – в ванную.

Изнывая и томясь, я решил повторить Ванин изобретательный прием и понес ему в ванную полотенце (хотя чистых там висело целых два). Он, блаженствуя, по уши сидел в пене, и приветственно высунул из воды волосатую ногу сорок последнего размера. Обалденно сексуальный вид которой окончательно заставил меня «забросить чепец за мельницу».

Но начались развратные действия с фарисейского: «спинку потереть?». Спинку аспид подставил охотно, а где спинка, там и сами понимаете… Из разнузданности нас вывел запах горелого, проникший даже в ванную. Забытая на плите картошка обиделась на пренебрежение и дошла до состояния активированного угля.

Как красив был Ваня, как ему шел мой синий халат, как озорно блестели глаза и зубы, и как кровожадно он набросился на еду…

– А какое твое самое любимое блюдо? – спросил я, когда первый голод был утолен.

– Макарошки… – Ванька потупился: сам понял, что изысканной эту еду трудно назвать.

– Ладно, в следующий раз сделаем такие макарошки – закачаешься! У меня нобелевская по мучным изделиям!

Я лукавил – мучное давно было изгнано из рациона, поскольку перло меня с него во все стороны. 

А Ваня даже не ел – поедал! И никаких тебе раздельных питаний и кремлевских диет! Несколько рюмок ледяной водки окончательно привели его в состояние эйфории. Ему стало уютно и покойно. Начал украдкой зевать, и я постелил ему, и мальчик моментально уснул, едва донеся голову до подушки.

А день был в разгаре, и мне пришлось на кухне что-то свое дизайнерское чертить, да смотреть, вернее, слушать телевизор. В котором потомственная ясновидящая с характерным акцентом международных мошенниц убеждала ведущего, что она – волшебница, «еще ее бабушка этим занималася».

Почему у ясновидящих и целителей обычно такие рожи, что даже стеречь вещи на вокзале им доверить страшно?

А потом Ваня проснулся, опять голодный во всех смыслах. Я… ммм… его всячески накормил.

Так прошло несколько дней. Мы гуляли, ходили в гости, в кино. Почти не спали ночью – но не потому только, разговаривали тоже много.

Ваня оказался удивительно хозяйственным, навел – наконец-то! – настоящий порядок в доме. Перестирал и перегладил все, что можно, включая носки. Вскакивал по утрам пораньше и готовил завтраки (очень вкусные). Я ходил по квартире с ошарашенным видом и часами искал нужную вещь – у хозяйственника-активиста оказались свои представления о том, на какой полке чему жить.

Поначалу это, конечно, раздражало. Мелькала мысль: «Внедряется, пускает корни».

«Дом для поросенка должен быть крепостью!»

А свиньей я был порядочной – и в бытовом, и в моральном смысле. Но со скоростью света я привыкал к существованию – о! существоВаня! – в моем доме и в моей жизни инородного тела. Ходил с ним гордо, как ветеран с осколком. 

На работу был забит такой длинный и толстый, что и в природе-то не сыщешь.

В голове трассирующе вспыхивало: «Ты будешь потом, много лет спустя, вспоминать эти дни. Может быть, только их и будешь вспоминать».

Ваня с первых дней начал разговоры о работе. Правда, и МУЗ-ТВ тоже смотрел взахлеб и с комментариями.

«А ты с Анжеликой Варум знаком? А чё, Пугачева правда любила Киркорова? А чё, Валерия сама себе костюмы придумывает? А у Агутина, чё, правда, на груди парик?»

В его представлении я живу со всеми этими персонажами одной большой дружной семьей: делаю «козу» луноликой Варум, мирю всенародную любимицу и геронтоФилю, а певцу нескончаемой румбы лично приклеиваю на грудь какие-то загадочные парики. Может, даже шью костюмы Валерии (всегда мечтал посмотреть в глаза тому, кто это делает).

Часто (подозрительно часто) забегал Владик, он уморительно смешно описывал свою работу в Останкино и знакомство с известными телевизионными особами. Ваня слушал его заворожено, как представителя каких-то высших сил. Знаки внимания льстили. Мы часто гуляли по Москве, Владик много рассказывал, и комментарии его были просто прелесть:

…а раньше тут открытым текстом текла река Неглинная…

…из всех творений Церетели это – наименее циклопическое…

…памятник Вертинскому в образе Достоевского…

Но как-то раз я легкомысленно вышел в булочную, оставив их вдвоем. Вернувшись, я обнаружил на кухне весьма смущенного Ваню. И в комнате – Владика с набухающим синяком, наглядное пособие по «Лоботомии частных лиц и организаций».

Знаки внимания, надо думать, попытались лихорадочно превратиться в знаки «внимания-вынимания». «Осквернитель чужих опочивален» получил еще и от меня по мозгам, но больше они наедине не оставлялись.

Беса тешить не надо!

Я обзванивал всех знакомых и пытался мальчика пристроить. Знакомые сначала пугливо жались, зато потом, познакомившись с моим крымским чудом, начинали неистово предлагать и работу, и многое другое, что если и могло иметь отношение к трудоустройству, то очень опосредованное.

Особенно старались так называемые «профессиональные геи». Это те, что отстаивают и добиваются, ведут борьбу и провозглашают, и всегда лучше тебя самого знают, что гею в России на сегодняшний день необходимо.

А совершенно необходимо следующее:

1. Разрешить браки (пусть один из вас поцелует невесту!)

2. Ходить по улице в колготках и транспарантах («Мы – третий пол!»)

3. Требовать, чтобы общество, вчера еще считавшее, что геи застряли между болезнью и преступлением, вдруг преисполнилось к нам горячей любовью.

«Совершенно не манерный» пугливый Фима называет гей-парады и прочие виды борьбы за права емким словом «освобожуть».

Все это очень напоминало рассказы моей бабушки о чрезвычайно революционных особах в двадцатые годы. Не удовлетворенные размерами липовых свобод, щедрой рукой отсыпанных народу большевиками, они пытались организовать демонстрации под вызывающим девизом «Долой стыд!» и выйти на улицы голыми. Ну, тогда толпа социально ограниченных мещан их и побила маленько.

Теперь предлагалось приблизительно то же самое, только с идеологической базой и заключениями ведущих сексологов мира. Но и противники подготовились: вооружились мнением представителей всех ведущих мировых религий и провозгласили крестовый поход против «моральных уродов». Может быть, нетрадиционная ориентация существует для того, чтобы окончились все и всяческие религиозные войны? Чтобы разные культы наконец слились в ликующем гомофобном экстазе?

Валькириям сексуальной революции, Ваня показался лакомым во всех смыслах. Его бесправное социальное положение вкупе с красотой должно было произвести определенное впечатление на упорствующее в своих заблуждениях общество. Типа вот – человек ради любимого все бросил, приехал в страшную враждебную Москву, мыкается тут… И ничего ему не светит, ни прописка, ни квартира. Поскольку гей. Ему просто полагалось броситься на баррикады!

А что, человеку традиционной ориентации что-то особое светит? Москвички тоже не разбежались прописывать у себя курортных кавалеров. А для работы все находятся в равных условиях. Можно, конечно, объявить священную борьбу за права тех мужчин, которые хотят приходить на рабочее место в колготках и макияже. Но это будет совсем другая история, к ориентации, собственно, не имеющая отношения (35).

Парень представил себя в юбках и парике на улице, пришел в ужас и, путаясь в словах, стал мне объяснять, что не сможет.

Всем нам, особенно в юности, ужасно хочется прибиться к какому-нибудь клану, где бы нас сочли «своими в доску». Кто в «братки» идет, кто в коммунисты, кто в баптисты. Тут даже преферансисты могут попасть, как говорится, «в кассу». Помню свой восторг, когда я обнаружил, что вовсе не одинок в «особенностях». И что многие представители моего вида умны, красивы, образованны... Просто Андерсен какой-то:

Эти прекрасные гордые птицы приняли гадкого утенка в свою стаю...

Тогда у меня просто башню снесло! Потом, правда, выяснилось, что «гуси-лебеди» тоже всякими бывают, их, как в русской сказке, и не любят, и побаиваются. А теперь выяснилось, что я и сам – тот еще «гусь-лебедь»: налетел и унес «братца Иванушку» за тридевять земель...

А вот Ваня – удивительное дело! – скорее тяготился своей принадлежностью к гей-сообществу, всякие дамские клички и прочая «корпоративная лексика» просто не шли у него с языка, никаких судорожных движений бедрами он не делал, и вообще вел себя скованно. Приобщение оказалось для него не столько сладостным и желанным, сколько полным проблем и затруднений, как у неопытного канатоходца. Казалось, еще шаг – и он замашет ручищами, начнет держать равновесие, чтобы не рухнуть вниз. Туда, где с жадно открытыми зёвалами стоит толпа охочих до тела белого, рассыпчатого…

Мы решили не гнать лошадей, а присмотреться и выбрать наиболее безопасный – «безопастный», как говорил Ваня, – вариант. Ну, с точки зрения угрозы нашим отношениям.

Пока ничего, кроме официанта, в репу не приходило.

Был куплен мобильник, чтобы всегда быть на связи. Ванечка быстро освоил нехитрые премудрости пользования им, и с упоением стал то и дело слать мне смс-ки, экономя деньги. Элегантно заканчивать разговор по телефону он так и не научился, все мычал и сопел в трубку. Послания были, в основном, интимного свойства, с упором на то, как он без меня скучает.

Однажды мы вернулись от Сосульки, где изрядно набрались. Мой «привет из Симеиза» глазел на оригинальную квартиру, слушал разухабистую игру на «клавикордах», задавал робкие вопросы, шарахался от всяческих знаков внимания. Так забавно смутился, когда Сосулька на вопрос: «Где туалет?» очень серьезно ответил: «Туалет у меня платный. Касса здесь». Я попытался пошутить, типа у меня абонемент, годовой, на два лица. Ваня так ничего и не понял и смутился еще пунцовей. Решил терпеть до дома…

Но больше, чем преданность, меня радовало то, что мальчик при упоминании о какой-нибудь книге или там фильме, шептал мне на ухо: «А у тебя это есть?» Горячее желание заполнить пробелы трогало. Решили завтра посетить Третьяковку.

В ипостаси «увещеВаня» он все просил меня пить поменьше, но я тупо упорствовал. Дома борец с чужим алкоголизмом немедленно полез в душ. Возможность делать это в любое время, а не «с… и до…», как в Крыму, ему чрезвычайно нравилась.

И тут позвонила Мальвина. Напряженным голосом она спросила, не видел ли я в последний раз на ее столе конверт, яркий такой. Я плохо понимал, что ей надо, поскольку ничего такого не припоминал. Хотелось спать и еще выпить. Одновременно. И еще я стеснялся пьяной каши во рту.

– А что, пропало чего?

– Да, пропало… Крупная сумма денег, гонорар за выступления заграницей. Я вызвала этот, как его, «Полиграф»…

– Чё? (я уже стал совсем как Ваня, «чёкать»)

– Ну, детектор лжи. Надо, чтобы на нем проверили всех, кто был тогда в квартире.

– Так ведь ключи я отдал соседке. Вы их когда забрали? Ее тоже будут проверять? Ей же за восемьдесят!

– Я тогда задержалась, на другой день забрала. Надо будет – проверим и ее… Ты согласен пройти детектор?

– Да пожалуйста, даже интересно (чтоб ты провалилась со своим детектором!) А вы хорошо искали?

– Все перерыла, во всех комнатах. Нет нигде. Приходи завтра.

Зачем рыть везде, если, по твоим словам, конверт лежал на столе?

Ночью я вдруг проснулся – сон алкоголика чуток, но краток. Ваня забился в угол дивана и тихонько всхлипывал. Я давно уже догадывался, что за внешней мужественностью и серьезностью скрывается очень ранимая и чувствительная душа. Порой трудно было уразуметь, что заставило Ваню загрустить. Плохо спросонья понимая, что происходит, я обнял его, стал гладить и что-то обычное для таких случаев бормотать.

– Я тебя люблю… – Ваня прижался ко мне и затих.

Так. Еще немного, и я сам разревусь. Тем более, что подобное признание от него я услышал впервые. Наверное, несмотря на внимание окружающих, мальчик ощущал себя очень неуютно в незнакомом городе, где не было никого близкого. Я разве что.

Видимо, обыденная жизнь потихоньку лишила меня статуса «прекрасного принца», запихав обратно в толпу сексуально озабоченных вечно выпивших подруг. Не к такому мальчик ехал, полный надежд…

Будущее непонятно, настоящее – шатко, а о прошлом ему, думаю, и вспоминать не хотелось.

Я тогда еще не знал, что Ваня, как собачка чуткий, уловил, что тучи сгущаются. И сгущаются они надо мной.

Сон пропал. Пробормотав: «Спи, мышонок», я уполз на кухню, где решил выпить еще «граммульку» (ну, пару стаканов вина). И как-то само собой, как ступа с Бабою Ягой, сочинилось стихотворение… Почерк, которым оно было записано, напоминал стенограмму партийного съезда или запись в истории болезни. Почерк вообще реагирует на количество выпитого быстрее походки и речи.

Не верится, что это время тоже

Наступит, что уже ползет, как тать.

Ты больше целовать меня не сможешь,

А только лишь читать.

И, значит, губ твоих коснусь я снова,

Шепнешь строку – а это буду я!

Когда бы вправду воскрешало слово

Хоть призрак бытия.

Стукнула дверь – абсолютно голый Ваня, щурясь от света, обнял меня и потянул за руку – спать, бормоча: «Сколько можно пить…». Ему было неловко за свою минутную слабость. Я безропотно подчинился: хотелось бездумно положиться на чью-то добрую волю. Но вид голого Вани привел в действие многие другие желания …

Муза жалобно всхлипнула. Поняла, что теперь не до нее, и упорхнула обратно на Парнас – водить осточертевшие хороводы с Аполлоном, этой генеральной пидрой олимпийского пантеона. Музу можно было пожалеть, честное слово.

Утром, стеная от чудовищного похмельного сердцебиения, я отправился к Мальвине: обследоваться на таинственном «Полиграфе Полиграфыче».

Мрачная, словно полинявшая Мальвина препроводила меня в комнату-кабинет, где уже сидели мужчина и женщина, вооруженные какими-то проводами и зажимами. Я бы не удивился, если бы в углу стоял испанский сапог. Мужчина, пришепетывая, забормотал что-то про «принцип действия» и «стопудовую достоверность метода».

И началась процедура добывания информации. Довольно, надо сказать, занудная. Подключили ко мне эту байду, измеряющую интенсивность и скорость потовыделения и сердцебиения. Задавали дурацкие вопросы типа «Сейчас весна?» и «Вы сидите на стуле?», в дерюжную ткань которых вплетались провокационно-шелковые нити «Сколько денег было в конверте? Десять тысяч? Сорок? Сто?» и «Деньги были в тугриках? В долларах? В рублях?».

Я периодически начинал засыпать, обливался липким похмельным потом, у меня болела голова, во рту пересохло, в виске тупым гвоздем засело горькое сожаление, что согласился на этот бессмысленный эксперимент.

Но я еще горше ошибся – эксперимент оказался отнюдь не таким бессмысленным. Когда меня отпустили, к экзекуторам юркнул муж хозяйки, гнойный прыщ на теле семьи.

Выйдя оттуда, он отозвал меня на кухню. Началось чудовищное, немыслимое, невозможное.

– В общем, так: однозначно это сделал ты. По-быстрому верни деньги, и мы не будем вызывать милицию.

– Да вы что, с ума сошли, ничего я не брал!!!

– Ну, мы люди интеллигентные, под асфальт закатывать тебя не станем, но тогда пеняй на себя, я вызываю милицию, там с тобой по-другому поговорят.

Трудно описать тот кромешный ужас, который охватил меня перед абсолютной нереальностью происходящего. Вот тебе и «тугрики»... Тем не менее, дурная реальность длилась. От кривой и какой-то очень нехорошей, инквизиторской улыбки хозяйского мужа меня физически затошнило.

Я на собственной шкуре понял выражение «как страшный сон». Вы пытаетесь догнать во сне кого-то, допустим – вашего близкого друга, он идет, освещенный светом уличного фонаря, вы ясно видите его спину, и вот догнали, и он медленно оборачивается – и... боже, нет, это же Фредди Крюгер! Вы просыпаетесь, сердце колотится, вы переводите дух, переворачиваетесь на другой бок и вновь засыпаете, и тут вам снится что-то волшебное.

Увы, проснуться не получалось – жуткая гадость, со всей своей внутренней алогичностью, длилась, множа все новых монстров: едва хозяйский муж произнес последнее слово, в дверь позвонила милиция.

Поначалу они показались мне на одно лицо. Предложили проследовать в отделение для дачи свидетельских показаний. Мотивировка была самая тривиальная – здесь неудобно, следственный эксперимент и все такое. И ведь сработало! Я дал себя увести.

«Дура» мне внуки на урне напишут!»

Люди, никогда не соглашайтесь на эту жульническую процедуру, именуемую «детектор лжи»! А когда вас тащат в милицию, постарайтесь хоть кому-то позвонить и сообщить, что с вами. Требовать личного адвоката в нашей стране – дело дикое и непривычное, но будет лучше, если хоть друзья узнают, куда вас тащат!

Юный опер вызвал машину, чтобы доставить меня в следственный отдел. Что за трогательная забота? Вот где надо было насторожиться... Машина все не шла, мы стояли у подъезда, и я мужественно пытался делать независимый вид. Наверное, это плохо получалось. В животе застыл и не хотел таять кусок льда. Я курил одну за одной. Подташнивало, но не от курева и похмелья – от ползучего ужаса, что, как паук-птицеед, карабкался по ноге...

Опер, с вполне оперным именем Руслан, пристально взглянул на меня, и вдруг поинтересовался, не голубой ли я. Бледно улыбаясь, я выдавил что-то вроде возмущения и поинтересовался, почему это он так решил. Вопрос остался без ответа. Еще бы ему не решить, если по утру я напялил на себя зеленые джинсы, оранжевый свитер и фиолетовую куртку! Ну, не дурак? Не «пидор гнойный»? Ведь шел же на допрос, не на дискотеку! А еще бедного Греку высмеивал, с его манерой одеваться! У-у-у… Цветовая гамма позволяла смело обойтись без колготок и перламутровой помады – даже ребенок усомнился бы в традиционности моей ориентации.

Так мальчик-побирушка однажды сказал Фиме в ответ на его сетования по поводу повальной детской беспризорности:

«Зато вы, дяденька, говорите как тетенька!».

Но я совершенно не предполагал психиатрического развития событий. Наконец стало ясно, что машины не будет. Пошли пешком. Руслан таинственно молчал, молчал, и вдруг сказал:

– Да, влип ты крупно, не знаю, как будешь выпутываться.

– Чего это я в-влип?! Я н-ничего не брал! – от растерянности я стал заикаться.

– Детектор показал на тебя, а это, считай, приговор. Ну, ладно, придем, составим протокол…

 

---------------------------

Глава 13 (в самом деле несчастливая)

В отделении к Руслану присоединился еще один сотрудник, тоже совсем молодой, почти юноша, с гладкими темными волосами и неприятной привычкой смотреть прямо в глаза. Да, конечно, – сначала ты начинаешь отводить взгляд, потом теряешься, а потом и раскалываешься...

Первым делом отобрали документы, записную книжку и мобильник. Деньги – пару тысяч рублей – пересчитали и вернули, врать не буду. Наверное, для подкупа должностных лиц такая сумма показалась смехотворной. Привлекли внимание часы, но интерес к пусть швейцарскому, но ширпотребу, быстро угас.

Я в отупении оглядывал кабинет, забитый старой, обшарпанной – привет от советской власти – мебелью. Конечно, страшного не было ничего, но безликость обстановки, помноженная на ситуацию, леденила душу, превращала во что-то ничтожное, «без лица и названья». Здесь работали настоящие мужики, поэтому не наблюдалось никаких занавесочек, горшков с цветами, ярких плакатов на стенах, присущих дамским кабинетам где-нибудь в бухгалтерии или плановом отделе.

Все было каким-то… безнадежным.

Ветхость мебели словно переносила тебя в далекие годы полного бесправия и произвола. Волнами накатывало отчаяние, вспомнились рассказы моего деда, загремевшего в тридцать восьмом. Как быстро я практически забыл страшные страницы истории. Напрасно…

Руслан, обследуя мой мобильник, первым делом сунулся в раздел «Сообщения». По многочисленным и недвусмысленным эсэмэскам от Вани опер быстро и окончательно укрепился в худших своих подозрениях. Он дико разъярился. Я проклинал свою сентиментальность, не позволившую мне стереть эти свидетельства Ваниных чувств.

Нет, не факт моей ориентации возмутил его. Ну, подумаешь, еще один пидарас попался! Однако неискренность ответов на вопрос стала поводом обвинить меня в злокозненной лживости, из которой сам собой напрашивался вывод: никто другой деньги взять просто не мог. Только я. С этого момента все разговоры со мной разделились по ролям.

«Плохой» опер Руслан запугивал и унижал меня:

– На кичу (36), пидор, пойдешь!!! Лет на десять точно сядешь!!! Догадываешься, что там с тобой сделают, пидорок? Всем бараком, каждый день!!! Вась, он же пидор!

«Хороший» опер с царственным именем Василий увещевал и соболезновал:

– Ты нам хочешь сказать, что просто оказался не в то время не в том месте? Сделал свое дело, ушел и ничего знаешь? А как же детектор? Он врать не может! Кто ж еще взял-то? Да брось, Руслан, не приставай к парню, это нас не касается, пусть пялятся, куда хотят…

Но и у того, и у другого получалось, что выход один: сознаться и показать место, где лежать похищенные деньги. А я даже не знал, сколько их там похитили и в чем – в долларах? в рублях?

Звучали провокационные предложения, рассчитанные на мою жадность и глупость:

– Поехали, покажешь, где спрятал! Ну, хочешь, давай поделимся – тебе половину и нам, это ж такие деньги! Господь велел делиться!

– Какие деньги? Я даже не понимаю… – лепетал деморализованный я. – Вы хоть скажите…

– Все ты понимаешь, пиши признание, поедем, поделим, а от этой дуры отмажем тебя, будет знать, как раскидывать где попало! Ну, скажи, что ты просто не удержался – лежали, бесхозные вроде, дай возьму, на меня типа никто не подумает! А? Так ведь и было?

Бога вспомнить не постеснялись, христопродавцы!

Один вопрос расставил точки над ё:

– А ты сколько получаешь?

– Где-то баксов 700-800, но это когда работа есть, я ж не на окладе сижу… – собрался я с мыслями. Лицо Руслана потемнело.

– Вась, а мы с тобой сколько?

Тут потемнело и лицо Василия. Нехорошо так потемнело.

– Я скопил тыщу, все что есть – возьмите, только отпустите, ради Христа… – мелькнула мысль, что можно откупиться от этого кошмара.

Ответом было красноречивое молчание – размениваться на мелочи ядовитые змеи не хотели. Видно, пропавшая сумма и впрямь была велика.

Остался тоскливый осадок от затаенной социальной зависти, которую вызвали размеры моих доходов.

«Многие любят похваляться самыми ужасными страстями, но в зависти, страсти робкой и стыдливой, никто не смеет признаться.» 

Возможно, частое общение с теми, кто и в самом деле крал, грабил и убивал, заставляло их относиться ко мне так. Возможно. Но входить в тонкости мироощущения оперов мне было недосуг. Да и просто не получилось бы: вся моя жизнь рассыпалась на глазах...

Сейчас я умом понимаю, что сидящие на трех копейках ребята не могли не почувствовать горькой обиды за свою нищенскую зарплату. Работа тяжелая, со всякой швалью возишься, а тут сидит – сытый, гладкий, приодетый, да к тому же пидор гнойный! И получает в три раза больше. А что делает? Картинки рисует, синенькое с желтеньким сочетает. Где, спрашивается, справедливость? Наверное, их можно было понять. Но в тот день они воплощали зло. Хотя между собой называли «злодеем» меня. Очевидно, так они называли всех мне подобных в этом безликом кабинете.

Я поверил в их утверждения, что отсюда мне одна дорожка – на зону. Я поверил, что показания детектора – доказательство, неоспоримое для суда.

Я поставил на себе крест.

Было жаль бедных родителей, которые, наверное, скоро забьют тревогу и оборвут телефоны друзей. Уведомить стариков не представлялось никакой возможности, да я и не представлял, как стану это делать – отсюда... Вряд ли они вообще переживут этот «процесс о трех миллионах».

Ваня, Ваня... Беспомощный, совсем одинокий в огромной чужой Москве... Он знал только то, что я ушел на объект. В свои сложности я с самого начала его не посвящал, не придавая им большого значения. Ну, пропало что-то на объекте, бывало такое и раньше, как же без этого. Но всегда потом находилось, и все смеялись над нелепыми тревогами и подозрениями…

Человеческие чувства медленно гасли в душе, уступая место затравленному отупению.

И жалости к себе не было – «себя» уже не существовало. Прежний Кузя, всеобщий любимец, удачливый человечек и милый стихоплет, ласковый любовник и затейник, умер.

Вот он, окончательный сценарий развития наших с Ваней отношений: сошел с ума на допросе, выбросился из окна, быстро и очень болезненно, теперь уже точно в разные дни...

На месте счастливчика сидело сломленное отчаяньем и липким страхом существо, лихорадочно пытающееся что-то там объяснить и уже не верящее даже самому себе. Оказывается, очень трудно верить самому себе, когда кругом никто тебе не верит. Все мои попытки выстроить логическую схему криминальных событий успеха не имели. Я и в самом деле стал поглядывать с тоской на окно, припоминая, на каком этаже оно расположено…

Но в арсенале оперов много изощренных способов давления на человека. Иному академическому театру можно поучиться у них: все по ролям, слаженно – ансамбль!

В комнату вдруг ворвалась женщина с лицом мужчины, представилась следователем, испытующе посмотрела мне в глаза и вдруг начала орать, чтобы я писал «чистосердечное», иначе меня отправят под арест в камеру. Где я брал силы, чтобы стоять на своем и не возводить на себя напраслину?Но силы иссякали. Оперный Руслан заявил, что вечером, «когда все разойдутся», меня «…эта… будут ****ить». Я вначале не поверил, но, посмотрев в прищуренные глаза мучителя, понял, что он не шутит.

Вечер настал. В коридоре затихли голоса. Я сидел и вспоминал каждую секунду того злополучного дня, когда привозили витрину, и я должен был видеть таинственный конверт. Смутно помнились какие-то разбросанные по столу бумаги, но мое внимание было приковано к витрине – как бы ее не покоцали... Рабочие в робах возились в углу — я бы их теперь и не узнал... Хотелось поскорее вернуться домой, к Ване... И никакого яркого конверта.

В голове билась фраза, незнамо как задержавшаяся, какой-то литературный кошмар:

«Но над теневой спинкой стула не было теневой головы Варенухи…»

И вот дверь распахнулась, и в комнату один за другим – как волки, след в след, – стали входить молодые парни. Они были разные. Одни ухмылялись, предвкушая забаву. Другие сурово смотрели, разжигая в себе ненависть к несговорчивому «злодею». Начинать никто не решался. Правду говорят, что не всякий человек может слегонца дать в морду. А вот в то, что не всякого можно ударить, не верьте! Всякого…

Но вот в кабинет проскользнул кудрявый парень, довольно смазливый, похожий на Леля (37) из оперы «Снегурочка», с широкой кривой улыбкой. Главный «оперный гиммлер». Этот в морду дать мог. Казалось, мог и просто убить ни за что.

Все оживились.

Он подошел и с размаху залепил мне по шее так, что я упал со стула.

Так уж случилось, что мне никогда в жизни не приходилось всерьез драться. Один раз на улице, ночью, напали обкуренные хулиганы, попытались дать бутылкой по голове, но промазали. Сорвали куртку, где был кошелек с мелочью и убежали. Или это я убежал? Остальные конфликты разрешались на вербальном уровне, вполне интеллигентно. Таким вот недотепой я рос и жил. Никто не учил меня «держать удар» в буквальном понимании.

Дальше помню плохо, какая-то суматошная свалка, я валялся на полу, прикрывая голову, кто-то держал меня за ноги, кто-то бил по пяткам допотопным гаишным жезлом, деревянным, в черно-белую полоску. Я обратил на него внимание еще днем, но не думал, что это – орудие пытки. Кроссовки на толстой подошве поначалу защищали от боли, однако их с меня скоро стащили. Стало больно. Очень.

Обер-опер, вошедший в раж, заорал:

– Давайте его трахнем, вот этой палкой!!! У кого презерватив есть?

– Да он же пидор, ему ж это в кайф только! А зачем тебе резинка?

Можете не верить, но у меня, избиваемого и смертельно испуганного, вырвался хриплый смешок. Я как-то очень живо представил себе и процесс изнасилования палкой регулировщика, и сладострастные крики, как в порнухе:

«O, ye-e-e! Fuck me, deeper! Lick my balls! Suck my big dick!! O, ye-e-e».

До сего момента мне и в голову не приходило, что кошмар может иметь сексуальный оттенок, что этих парней можно рассматривать как своего рода «партнеров». И что, напялив на деревяшку презерватив, они еще собираются предохранять меня от зачатия. Или деревяшку от возможных болезней?

Откуда-то из прошлой жизни всплыли филигранные порно-картинки Tom of Finland, где то и дело изображались зажигательные сцены соития преступников и стражей порядка.

Напрасно я засмеялся. Это еще больше разозлило алчущих истины. Они усадили меня на стул, положили лист бумаги с ручкой и стали требовать «чистосердечного».

Я был почти полностью деморализован и сказал, что согласен написать все, что угодно под их диктовку. Ко мне вновь протиснулся «оперный гиммлер». Он сел напротив и стал бить меня проклятым жезлом то по коленям, то по голове: очень больно, но не до потери сознания – следов они предпочитали не оставлять…

– Пиши, сколько взял!

– Да я не знаю, сколько там было-то, я ж в глаза этих денег не видел, я ничего не брал, но вы скажите, я и напишу...

Последние слова вывели садюгу из терпения.

– Вспоминай, ****ь, сука, пидор!!! – заорал он, брызгая мне в лицо слюной, и принялся методично наносить чертовски чувствительные удары. Я, как мог, увертывался, защищался руками, но что писать, хоть убей, не знал. В мозгу крутилось: «Подпишу что угодно, потом отопрусь! Признался под пыткой! Как же у него изо рта несет…»

Фашистов между тем совершенно не устраивала высосанная из пальца «филькина грамота». Очевидно, я должен был точно указать сумму и прочие подробности. Сам. По доброй воле. В светлых слезах раскаяния.

Они менялись, продолжая лупить меня, кто от души, кто вполсилы.

Теперь я понимаю, что среди них были сердобольные – те и пальцем не тронули. Стояли, смотрели, прятали взгляд. Некоторые, верно, вообще не пошли на экзекуцию. Но были и садисты, палачи по призванию, по склонности души. Надо было видеть их рожи, полные сладострастного пыточного восторга: да просто кончали в штаны от возбуждения!

Я сидел и заслонялся руками от проклятой палки. Вдруг, как по волшебству, все прекратилось. Утомились, видать. По их разговорам я понял, что практически все живут в Подмосковье, и надо еще добираться домой.

Пришло время новой казни – меня повели в «обезьянник».

Главный садист дал напоследок затрещину, но уже без ярости, с ленцой, «для порядка». Меня завели в клетку и заперли. В других клетках смутно угадывались лежащие тела. Временами оттуда доносился невыносимый смрад. Меня, надо думать, просто пожалели и не заперли в одном «обезьяннике» с задержанными бомжами. Персонал не проявил никаких эмоций по моему поводу – ни злости, ни любопытства. Я для них был не человек. «Злодей».

Ад – это место, где плохо пахнет и никто никого не любит. (38)

Мне досталась клетка с высокой узкой, жутко неудобной скамьей: ни сесть толком, ни лечь. По полу дул ледяной сквозняк, там тоже не ляжешь. Наверное, такой закуток выполнял здесь функции карцера.

Ничего они меня, суки, не пожалели!

Я, хоть и поставил на себе крест, но помнил, что означает старинное русское слово «пиелонефрит». На полном серьезе я раздумывал, как устроиться и не заболеть, ведь впереди меня ждали другие испытания. Здоровье было необходимо. И то, что я это понимал, вселяло надежду.

Кое-как, постоянно меняя положение тела, я стал пристраивать свою «кормилицу», которой не досталось полосатого жезла. А тело уже начинало ныть, и всякое движение вызывало боль.

Да, кому-то подобные наказания покажутся чепухой: подумаешь, съездили пару раз по шее, попинали слегка печенку и палкой «пощекотали». Согласен, бывает хуже, но мне и этого хватило.

Когда-то в детстве мне от простуды парили ноги в горчичной ванночке. Мама подливала в воду кипяток, я начинал орать, а она приговаривала: «А Зоя Космодемьянская?! А Уля Громова?!!»

Вот так и я в кутузке стал убеждать себя, что ничего уж такого страшного не произошло. Пока. Страшное скрывалось в этом самом «пока».

Я то присаживался, то принимался ходить, то просто стоял, умудряясь еще и читать, чтобы ни о чем не думать. В моем рюкзаке нашлась книжка – про ацтеков, археологию, находки и догадки. Прочитанное со свистом тут же улетучивалось.

Нет, я с тех пор не начинаю плакать при виде книг по археологии. И, сумрачный, не выбегаю из комнаты, когда по телеку идут сериалы про истерически благородных ментов. Зачем же? Читаю. Смотрю. Только стал обращать внимание на слова «комплиМЕНТ», «ассортиМЕНТ», «МЕНТалитет». Мы окружены сплошными ментами и не вырваться из ментов…

Очень хотелось курить. Но никого не было, все спали, так что пришлось терпеть. Цинично дымить за решеткой мне, законопослушному, и в голову не пришло…

«Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией.»

Совсем под утро я, дрожа от холода, забылся тяжелым сном, в котором все решал сложную дизайнерскую задачу: на объект привезли, как часто во сне бывает, что-то непонятное, но не того цвета… Страшная реальность не пробилась в подсознание, не завладела разумом. Это был еще один хороший признак.

Рано утром меня разбудили и повели снимать отпечатки пальцев и фотографировать анфас, профиль и так далее. Я был до предела измотан и едва соображал, что вокруг происходит. Но в существо, выкусывающее у себя блох и жалобно скулящее, все-таки не превратился.

Процедура была долгая, неприятная, долженствующая еще раз подчеркнуть мой статус преступника. Но парень, ответственный за это дело, внимательно меня выслушал и, похоже, поверил, что я ни при чем.

– Не боись, не 38-ой год, – сказал он и чуть грустно улыбнулся. Серые глаза смотрели на меня серьезно, без презрения и так напомнили мне глаза Ванюши…

Ага, не 38-ой…

Волна горячей благодарности затопила мое истерзанное сердце. И она совсем захлестнула меня час спустя, когда он действительно стал убеждать своего толстого кряхтящего начальника, что я не похож на вора. На свете еще остались нормальные люди!

Но начальник с гитлеровским «каплеуловителем» под носом не поверил моему неожиданному адвокату, а стал опять с брезгливой миной спрашивать: «А тогда кто?».

Кого поймали, тот и с****ил.

Кого полюбишь, тот и мил.

Меня вновь водворили в постылый кабинет.

Второй день в кутузке позволил мне немного отвлечься от печальных мыслей и понаблюдать за делопроизводством этого заведения.

Должен сказать, что я увидел моих палачей совсем другими глазами. К ним приходили обманутые аферистами граждане, и они встречали сочувствие и адекватную реакцию. Появлялись студенты, потерявшие по пьяни документы, и им тоже была оказана реальная помощь. Спокойно и вежливо, «без шума и пыли» опера успокаивали напуганных и утешали расстроенных.

Шум был вчера, когда из меня пыль выколачивали.

А я тихой цветастой мышкой сидел в углу, и посетители думали, что это, верно, какой-нибудь журналист-криминальщик из «желтой» газетенки. Все инциденты сопровождались чудовищным количеством официальной писанины. Я просто не мог поверить: душевные, работящие ребята! Дружить и дружить с такими!

Они со мной даже бутербродами поделились!

Абсолютные злодеи существуют только в классических детективах. Какой-нибудь профессор Мориарти. Наверное, потому этот жанр и является литературой второго сорта. В жизни все перемешано. Когда витаешь в философских эмпиреях, это еще как-то можно понять, но когда тебя сначала бьют, сажают в «обезьянник», а потом кормят мамиными бутербродами, то житейская мешанина чертовски дезориентирует. В контексте вчерашнего произвола самое что ни на есть человечно-элементарное начинало казаться каким-то нравственным подвигом и категорически не вязалось с пытками.

Когда «оперный» долг не взывал к священной жертве, их лица становились вполне симпатичными, порой дурашливыми, порой серьезными. Смеялись они очень заразительно и забавно ругали матом какие-то распоряжения начальства, по их мнению, совершенно нелепые.

Нормальные ребята!

Но периодически Руслан бросал в мою сторону суровый волчий взгляд и напряженным голосом спрашивал:

– Ну, что, не надумал? Думай, думай, вечер скоро. Сам поймешь, что вчера тебя пожалели. Считай, вообще не тронули! Но сегодня все будет по-другому…

В кабинет вошел «хороший» опер Вася и сказал непонятное:

– Прибыл как миленький!

– И чего? – спросил Руслан, оживившись.

– Да с ним сейчас главный беседует.

– Дружка твоего допрашивают, он быстро нам скажет, где ты деньги держишь, – и Руслан испытующе посмотрел на меня, надеясь увидеть растерянность. Увидел.

– Какого еще дружка? – я ничего не мог понять.

– Да как его… Мыша твоего. «Скучаю, целую, твой Мыш», – и опер заржал. – А не скажет, мы его трахнем на твоих глазах! Сам расколешься.

Я вспомнил про отобранный мобильник, послания в нем и похолодел. Они вызвали Ваню. Сюда. Наврали с три короба. Бедный мальчик, конечно, примчался, меня спасать. Допрашивают. Абзац.

На меня напал ступор. Наверное, я в тот момент (мент!мент!) был способен лишь бормотать, как Марья-искусственница (39):

"Что воля, что неволя – все равно, все равно…"

Тут действительность окончательно потеряла реальные очертания, а время остановилось. Я бы не удивился, если бы сейчас ввели Ваню, и у него было бы две головы.

Наконец, в дверях появился Иван, ведомый Русланом. Голова была одна, с лицом серым как потолок в кабинете. По его отрешенному взгляду стало понятно: мозги ему прополоскали как следует. Он поверил, что я вор. Он поверил, что приехал в Москву к «злодею». А что я хотел? Мальчик знал меня без году неделя и вдруг солидные чины ему в один голос говорят: твой дружок – ворюга! Он же маленький, где ему против них выстоять, если уж я не выстоял – согласился подписать чё хошь…

– Переговорите друг с другом, так и быть, – сказал Руслан и все вышли.

«Что у них тут, подслушивающие устройства, что ли?» – пронеслось в мозгу. Я устало прикрыл воспаленные глаза. Оправдываться не было ни сил, ни желания.

Но Ваня вдруг обнял меня и зашептал:

– Знаешь, они про этот, ну, лживый детектор рассказали, прямо по их выходит, что типа ты, и только ты мог взять эти деньги! Все спрашивали, «не делал ли ваш друг дорогих покупок?» А я им и говорю: да вы чё, да как же, если он давеча у друзей занимал при мне.

И Ванюша схватил мою руку и сжал ее так, что косточки хрустнули. Лапа-то у него о-го-го!

Я вспомнил, что намедни и в самом деле занял у Сосульки сто баксов на недельку, под грядущие доходы. Ванька разговор слышал.

То есть он не поверил и защищал меня!

Я воспрял? Нет – воспарил!

И откуда-то сверху, из заоблачных высот, где, по моим подсчетам, и обитают вера, надежда, любовь, взглянул на маленькую Землю, на проклятый «казенный дом» с безликим обшарпанным кабинетом, в котором сидели двое и опасливо тянулись друг к другу…

Конечно, опасливо – не в гей-клубе небось!

В воздухе запели цимбалы и тромбоны, розы и лилии источали ароматы, горизонты сулили перспективы…

Ад был побежден!

– Да ничего я не брал, не верь ты этому жулью с детектором! – донесся до меня откуда-то снизу мой собственный ликующий хриплый шепот.

Вот когда в тебя верят, несмотря ни на что, жить можно и даже нужно! Ты просто обязан жить и быть счастливым! Иначе получается нечестно.

Но обняться нам не дали. В кабинет вернулся Руслан в сопровождении дамы-следователя с мужским лицом.

– Встаньте! – приказала она мне. Ваня растерянно остался сидеть.

Дама окинула меня долгим пристальным взором – таким обычно подглядывают за чужими окнами – и вдруг объявила, что меня и «моего товарища» отпускают домой. С обязательством завтра явиться на допрос в качестве свидетелей. Что уж там Иван мог засвидетельствовать, понять было трудно. Почтение?

Руслан внимательно наблюдал за нашими лицами, поигрывая обшарпанной полосатой деревяшкой, которой так и не довелось стать фаллоимитатором.

Наверное, никогда в жизни я не испытывал подобной радости. Облегчение, благодарность(!), заскорузлый ворох надежд – все ожило, зазеленело, заколосилось в душе.

И в руке жестокосердого московского опера расцвел милицейский жезл…

Я наконец прослезился. Захотелось громогласно кричать «Служу Советскому Союзу!», «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!», «Ура-а-а!!!» или что-то в этом роде.

Ваня хлопал глазами, он медленно въезжал в хитросплетения российского крючкотворства.

Но радость моя была столь же ликующей, сколь и преждевременной.

Когда вуай-юристка строевым шагом вышла, мы с Ванюшей потянулись за ней следом. Сказано же: «домой!».

Но Руслан во мгновение ока оказался у нас на пути и зло прошипел:

– Куда?! Здесь я начальник! Ты что там говорил про «штуку» баксов? Сам пообещал. Давай.

– Но она же у меня дома… Можно я завтра, когда приеду, привезу? – За дурака меня держишь? Поехали к тебе, я на колесах. Иначе останетесь тут. И будет, как вчера, только хуже. Гораздо. А за твоего я вообще… не знаю, что с ним сделают…

По его словам выходило, что те самые педерасты-насильники, которыми стращают трепетных, беззащитных натуралов, окопались именно в оперативном отделе милиции.

Я сулил деньги не для того, чтобы меня держали в обезьяннике, били, допрашивали Ваню и впаривали ему, что я вор. Но спорить было бессмысленно.

Какая все же прекрасная память у блюстителей закона!

Нам быстренько вернули документы, мобильники, записную книжку и вручили повестки на завтра.

Мы поехали. Вчетвером – Руслан для верности прихватил «доброго» опера Васю. Попытки прогнать ненужного свидетеля Ваню провалились, он встал насмерть: еду с вами и все тут!

Время и жадность поджимали, пришлось операм пойти на риск. Обезопасить себя они попытались способом классического шантажа: показали ксерокопию моей записной книжки, и пригрозили: ежели что, у моих друзей будут неприятности. И чтобы не вздумал к врачам идти с побоями – хуже будет.

Судя по продуманности действий, процедура изымания денег была ими отработана до мелочей. Один остался на этаже, другой вошел в квартиру, смотрел, как я доставал заначку – из мешка с трусами.

Казалось, кошмар миновал. Я, прощаясь, машинально протянул Руслану руку. Он со странной усмешкой взглянул на меня – наконец поднял глаза! – и руки не подал.

Я б еще целоваться полез, дурак набитый!

Но вот дверь за доблестными стражами порядка закрылась, и мы остались стоять в прихожей. Я уткнулся Ване в плечо и почувствовал себя маленьким мальчиком. Мы поменялись местами – теперь он стал старшим, утешал, шептал что-то ласковое, был опорой.

В народе говорят: «Что на небесах искал – то на земле нашел». Это я про Ванюшу.

Накатило все сразу: усталость, боль от побоев, ощущение немытого тела.

Я позвонил родителям, которые начали уже волноваться, придумал какие-то дела, короче, успокоил.

Полез в ванну да и уснул там. Ваня стал ломиться – испугался, что не отвечаю. Оказывается, он сварганил что-то пожрать, но кусок в горло не лез. Надо было выпить, но пить я не мог абсолютно, даже вид спиртного был отвратен.

Раздался телефонный звонок, показавшийся оглушительным. Это искал меня истерзанный волнением Фима. Мы с ним привыкли созваниваться каждый вечер, а я вдруг пропал…

Удивительное дело: он не охал и не причитал, а очень конструктивно дал телефон знакомого адвоката. Потребовал, чтобы без него я и не думал являться завтра на допрос.

«Дружба – понятие круглосуточное.»

Было уже совсем поздно, но голос адвоката веял утренней свежестью. Он моментально усек суть. Сказал, сославшись на богатый опыт, что скорее всего нигде ничего и не пропадало, а оборотистая Мальвина решила или прикарманить казенные деньги, или «покрутить бабки». Если сумма была действительно внушительная, то и набежало бы немало, особенно если, как он выразился, «крутить по-черному».

Я уже ничего не соображал, впору было спрашивать адвоката: «Какие бабки? Новые русские?». Даже для закулисно-эстрадных сплетен это было круто! Обокрасть себя самое!

Все, больше сил не было, хотелось покоя. Покой нам только снится. Я хотел сниться. Я хотел выпасть в осадок из грязного раствора, именуемого «жизнью». 

А наутро на месте суровой дамы следователем оказался опять-таки молоденький парнишка, несколько оробевший от появления адвоката со всеми регалиями и аккредитациями – или как это у них называется?

Адвокат, впрочем, тоже был довольно молод. Но, к счастью, все Кучерены, Резники и Падвы вместе взятые, не смогли бы затмить его по части апломба.

Вспоминаю молодость участников событий, и на ум приходит: может, я стал жертвой подростковой неуравновешенности, а не профессиональной оперативной разработки?

Руслан перед допросом встретился нам в коридоре, сразу определил, что я – с адвокатом, мгновенно сориентировался и сделал морду тяпкой, типа нас не знает. Гад. Но волевой взгляд предательски метнулся.

Следователь согласился с мнением обладателя аккредитаций, что Мальвина совсем не похожа на особу, разбрасывающую крупные суммы где попало и забывающую, куда что положила. Богемной рассеянности в ней не было и тени. Ну, а показания детектора лжи вызвали у них откровенные усмешки. Оказалось, это вообще не доказательство, и им можно разве что подтереться. А я чуть в окно не выбросился, чучело впечатлительное. Во жулье!

Адвокат охотно объяснил: выпитое накануне сыграло роковую роль на допросе – мои реакции нарушились, датчики стали все путать и нести околесицу. Ну, понятное дело – разве можно допустить, что вся система сыска у нас несовершенна.

Конечно, всегда и во всем в нашей стране виноват алкоголизм!

Беседа закончилась дотошной проверкой протокола, где я расставлял запятые и правил ошибки. Адвокат попросил вписать туда еще пару пассажей насчет мужа хозяйки, типа «мстительный» и «злонамеренный». Что я и сделал с невыразимым удовольствием.

Допрос Вани занял полчаса и был совсем уже декоративным, для отписки. Адвокат не счел нужным присутствовать при этом юридическом гламуре и откланялся. Дабы не увеличивать гонорар вдвое.

Конечно, возникает справедливый вопрос: «А кто же деньги-то скоммуниздил?» Однозначного ответа нет и по сей день.

Уже потом, много дней спустя, мне пришлось встретиться с Мальвиной и передать ей какие-то документы по квартире. Я стоял и ждал ее у метро, как вдруг от стены отделилась тетечка очень средних лет, в скромном ситцевом платье, и тихим голосом произнесла мое имя. Никто не признал бы в ней самоуверенную бизнес-вумен, светскую львицу и обер-злодейку!

После вручения бумаг мне пришло в голову посоветовать ей отправить шофера за уже оплаченными стеклянными полками, которые я не успел получить.

– Шофера?! Да это ж он деньги взял! Он и другие суммы украл, я с ним передавала, так концов нет! Я уже и заявление написала, да что толку, доказать-то ничего не могу…

– А вы его давно знаете? – выдавил я.

– Да столько же, сколько и тебя. У него ни прописки московской нет, ни жилья, все врал! Зато детектор-то ведь прошел «на ура»! Вот так…

Я не особенно поверил ей, но в словах прозвучала неподдельная боль. Каково ей было понять, что ее, возможно, ограбил тот, кому она так доверяла? «Взял суммы». Бог с ней, отыгравшей свою зловещую роль в моей жизни! Надеюсь, эта мутная личность навсегда растворилась в необозримой стае акул эстрадного бизнеса.

Любителям детективного жанра придется обломаться: никаких трупов, загадочных тайных орденов, тамплиеров и масонов не будет. «Мелкая сучь», приключившаяся со мной – история совсем другого рода.

Мы вышли из отделения милиции. Судорожно закурили и побрели по улице куда глаза глядят. Решили отметить освобождение в каком-нибудь скромном заведении. Денег на дорогое уже не осталось – одни долги.

В кафешке Ванечка увидел объявление: «Требуется…» Далее шел список столь подробный, что было непонятно, кто эти-то блюда готовил. Он оперативно (тьфу, гнусь!) потопал к администрации. Вернувшись, сказал, что его согласны взять официантом.

Я еще только соображал, в какой финансовой жопе оказался, а мальчик уже все вычислил, и решил стать кормильцем. Жить стало лучше, жить стало веселее!

Но пить не хотелось, вид спиртного по-прежнему вызывал отвращение. Образцово-показательно, как на комсомольской безалкогольной свадьбе, мы залакировали антрекоты компотом. Попутно отметив, что у мяса странный привкус, и, очевидно, «кот» в слове «антрекот» присутствует отнюдь не благодаря причудам русского языка.

Домой решили ехать на троллейбусе. Я смотрел в окно, вертел в руках одноразовый талон и вспоминал ту блаженную пору, когда счастье можно было купить у кондуктора. Когда все было хорошо и светло.

Помните «счастливые билетики»? Теперь их можно приобрести разве что в пригородных автобусах... В шестизначном числе сумма первых трех цифр должна была совпасть с суммой последних. Выпадало такое редко, и чудо-билетик полагалось съесть, чтобы не упустить счастье. Я всегда брезговал совать в рот подобное. Может, все-таки стоило? Не попал бы в такую передрягу… Эх, надо было нажраться счастья на всю оставшуюся жизнь!

Мною даже создавалась, да так и не создалась «формула счастливого билета». Я выводил какие-то уравнения, будто счастье можно заковать в скобки и возвести в степень. А оно не заклинается каббалистикой цифр, счастье – это спокойно ехать по Москве домой, а на твоем плече дремлет не спавший всю ночь Ваня, а мобильник разрывается от звонков Фимы, сходящего с ума от волнения.

– А следователь хорошенький?... И адвокат тоже?!... Я ж его не видал никогда! У меня такой жопы, как у тебя, не было, ты же знаешь... А эта сволочь даже не поздоровалась?... А он тоже хорошенький?... Никакой или ты не въехал? Ну, да, тебе не до того было, конечно... А мой батоно все едет, никак не приедет… Как та улита – когда-то будет… Да, тебе же деньги нужны!... Ты кодироваться хочешь?!... В смысле, от зависимости? Смотреть больше не можешь?... Правильно… А я с кем пить буду?! ... Да и подумаешь – зависимость! У тебя-то?! Нет, дам, ты что!... Ну, до вечера!

На свете нет ничего вечного: ни любви, ни счастья, ни жизни. Это знают все. И вечно вот так ехать в троллейбусе никак не получится. Скучно станет. Да и туалетов в троллейбусах нет…

И все-таки я схватил сказочную птицу за хвост, и в руках осталось ее мерцающее волшебное перо, и оно нежными бликами разгоняет сумрак недавних событий.

----------------------------------

(36) Кича – тюрьма или зона, я плохо разбираюсь в блатных терминах. И не хочу разбираться. Но «хочу – не хочу»… не в санатории!

(37) Лель – прекрасный пастушок, сельская разновидность Казановы. Эту роль обычно исполняют толстые тетки. Если в голову приходили такие сравнения, значит, я еще не сломался окончательно.

(38) Кому из святых Терез принадлежит это высказывание, уточнить затрудняюсь.

(39) Это где Квак, тетушка-непогодушка и кривда-бабушка? А почему «искусственница», там же искусница? Ах да, ты ж у нас, прости, знатная каламбуристка при Мещанском женсовете! (Примеч. Фимы)