Люби меня как я тебя. Книга 2

Поезд подъезжал к Москве. Мимо медленно тянулись унылые и уже опечаленные осенью пейзажи. Возникали заброшенные долгостройки и тупо таращились пустыми окнами. Экскаватор с опавшим ковшом на склоне огромной кучи песка застыл апофеозом бессилия. Застиранная ветхая простынка неба пыталась казаться грандиозным фоном, но походила скорее на задник в драмкружке. Чем ближе была Первопрестольная, тем больше становилось красивых домов, сумасшедших эстакад и сверкающих торговых центров. Из подвалов памяти всплывало и уже маячило в пыльном окошке разума понятие «мегаполис», несколько подзабытое в Симеизе.

Друзья мои притихли. Казалось, всем уже так хотелось в Москву, а как только она приблизилась, стало грустно. Праздник закончился. Теперь до следующего лета возможны лишь зимние дистиллированные вылазки в какую-нибудь Турцию или Египет. Только ведь это совсем не то…

Москва златоглавая неумолимо наползала на поезд смогом, мелким кислотным дождиком и общей промозглостью.

Все. Приплыли. Курский вокзал.

Вспомнилась известная песня: «Конфетки-бараночки, словно лебеди, саночки…». Гимназистки румяные, грациозно сбивавшие что-то там с каблучка, однако не попадались. Зато на перроне нас поджидал неприятный «аромат пирогов», чреватых изжогой. Внешний вид продавцов вполне соответствовал волшебному качеству их товара.

Я окончательно покинул самостийную Украину, с ее этнографическим салом, националистической горилкой, майданеками незалежности и загадочными племенами древних укров.

Говорят, Анна Австрийская представляла себе ад в виде постели с грубыми полотняными простынями. То есть, вместо батистовых или там шелковых. Лично я мыслю его в виде Курского вокзала.

Мы готовились к выходу, а какой-то неопохмеленный заспанец пытался убедить проводника, что ему надо сделать «это». Проводник равнодушно отнекивался, по традиции ссылаясь на инструкции, а загодя сделавшие «это» умиротворенно переглядывались, ожидая полной остановки.

Фима, поведя белым рукавом, окончательно превратилась в преуспевающего бизнесмена, в данный момент деловито пересчитывающего багаж, размножившийся в пути простым делением. Иные сумки были так набиты, что походили на гранитные памятники самим себе, опровергая заблуждение типа «нельзя запихать незапихуемое».

Настоящего мужика из Фимы не получилось. Таинственное существо неопределенного пола, с трехдневной щетиной, с рыжими кудрями, забранными в хвостик, вызывало жгучий интерес окружающих. Когда оно закупало фрукты на станциях, сексуально дремучие бабульки даже не пытались торговаться, а потом еще долго крестились и шептали: «Ой, бородатая женщина…». Фрукты существо закупало в индустриальных количествах. Я знал, что его матушка всегда требовала привезти с юга дешевого сырья для своих многочисленных вкуснейших варений, которые вечно худеющий Фима не ел принципиально.

Почему преуспевающий бизнесмен поехал симеизиться, а не канариться или багамиться? Да наш Фима, не знающий никаких языков, просто сдохнет со скуки в чуждой среде без любимых подруг, искрометного хабальства и привычно отсутствующего сервиса. Там ему отдых станет наказанием. Фима — животное стадное.

– А Фима где?

– На Ибице.

– Когда вернется?

– Вот наибицца и вернется!

Это мы так шутим – ведь банальный трах без обязательств Фиму не интересует. Нужны высокие отношения с чувствами, слезами, щемящей нежностью и непременным продолжением хотя бы в виде писем и телеграмм. И желательно, чтобы продолжение не включало различные ЗППП (1). А то всяко бывает.

Как-то зимой Фима выбрался в Турцию. Накупил нарядов. Стал объектом вялого внимания очень пожилого немца, который так и не понял толком – мужчина перед ним или женщина. Ему было все равно. Больше на «красавицу» внимания никто не обратил.

Вид статуи Артемиды Эфесской, увешанной сиськами по самые пятки (2), привел Фиму в ужас и окончательно примирил с нетрадиционной ориентацией. Заодно эта фантасмагория прояснила загадку: почему Герострат сжег знаменитый храм. Тоже, видать, был тот еще… феминофоб.

Но тащиться в такую даль только ради небывалого количества каменных сисек и ничтожного Герострата… 

В моей сумке уже ничего не топорщилось. Одиночество, расплескавшись тающими воспоминаниями, залегло на дне протекшим крымским домашним вином, а надежда обрела привычное место в душе. Больше каких-либо особых вещей у меня не было, я варений не варю. Не самому же их жрать долгими зимними вечерами. А бдительно следящие за своим (и особенно за чужим!) весом товарищи в гостях от сладкого обычно отказываются. Чтобы потом злоупотреблять этим самым на ночь, в тишине и в тайне.

«Эх, придется помогать Фиме с его бебехами», – безропотно подумал я, готовясь к встрече с его матушкой, достойной Розой Михайловной. Женщина она была своеобразная.

Во-первых, что называется, «не-преклонного возраста». То есть «ягодка» и все тут!

Во-вторых, будучи идеалисткой в вопросах искусства и большой политики, она превращалась в магазине (трамвае, парикмахерской, поликлинике) в вульгарную материалистку. Вы бы слышали ее споры по поводу стоимости продукта!

Наконец, поезд остановился. Народ потянулся к выходу, с облегчением благодаря проводника неизвестно за что. У меня есть один приятель-проводник. Он по пьяни такое рассказывает о своем нелегком и благородном труде! Если бы пассажиры нашего вагона его послушали, если бы только они узнали, каким образом грязное белье начинает считаться чистым, а чай – крепким… Границы их благодарности напоминали бы колючую проволоку!

Кое-как добравшись до стоянок такси и входа в метро, мы стали прощаться. Друзья были подчеркнуто сдержанны: никаких кривляний и словечек на «ла». Решили вскорости устроить «слет юных симеизников», созвать подруг и рассказать им о незабываемых днях отдыха. Пусть подруги послушают, как надо отдыхать. Хотя подобные россказни обычно более всего напоминают охотничьи байки. Помните, на знаменитой картине Перова пьяненький охотник, разводя руками, обозначает нечто звероподобное? Ну, точь-в-точь подруга, вспоминающая своего курортного «обоже».

Мы с Фимой, пыхтя и покрякивая, спустились в метро. Ловить машину на вокзале мой друг отказался: первый же бомбила заломил несусветную цену. Боже мой, какими благообразными, хорошо одетыми, опрятными казались москвичи по сравнению с контингентом станций по пути следования! Вообще, побывав в разных странах, я пришел к выводу, что население Москвы — одно из самых привлекательных в мире! Вавилонское смешение народов может дать и положительный результат! Не случайно строго блюдущий приличия Сосулька порой шепчет мне на московских улицах: «Опусти глаза, бесстыдница!». Нет, если честно, красивее народ я видел разве что в Италии, где чуть было не свернул шею, провожая взглядом местные антропологические достопримечательности. Впрочем, все это – вкусовщина. Кто-то млеет от скандинавских белоглазых бестий, кого-то заводят «шоколадки» и «жженый сахар», а кто-то капитально подсел на «восточные сласти»...

Выйдя из метро я потребовал, чтобы дальше мы все-таки ехали на машине. Понятие «поймать такси» прочно выпало из обихода уже много лет назад. То есть сами таксисты еще попадаются на улицах, но дерут, поганцы, втридорога. По-моему, этих «кучеров» до сих пор делают из крыс. Так ведь еще и не едут, куда скажешь. Без всяких объяснений. Очень хочется подчас предложить: «Ну так поехали, куда вам надо!» Проще ловить смиренных частников.

Частника мы остановили быстро, но, осознав масштабы нашего багажа, он быстренько растерял все свое смирение и стал вести себя совсем как зажравшийся таксист. Уломали, поехали, прибыли.

Роза Михайловна стояла в дверях, как таможенник, озабоченный ввозом в страну сокровищ, способных подорвать национальную экономику. Вот уж кто никак не походил на «тетку»! «Гражданка», «женщина» – никому и в голову не пришло бы так фамильярно обратиться к ней в трамвае. Только «дама», на самый крайний случай – «сударыня». Уже с утра она была при полном параде: трагический макияж типа «здравствуй, грусть», жемчужное ожерелье и масса перстней на тщательно наманикюренных пальчиках. И мы еще удивляемся Фиминой тяге к цацкам!

Дуализм ее натуры немедленно дал о себе знать – щедро закармливая меня фаршированной щукой, она подробно выспрашивала, почем были фрукты, и сурово поджимала губы, если цены расходились с ее представлениями о социальной справедливости. А они расходились, как иудаизм и многобожие!

В свое время некий мстительный человек, брошенный юным худеньким Фимой, позвонил Розе Михайловне и в «грубой извращенной форме» сообщил ей о сыновней ориентации. Конечно, потом были и скандалы, и слезы, и мучительные высчитывания, где ж она «упустила сына». Но любящее сердце матери победило. Мать приняла Фиму таким, каким уж тот уродился (3), и даже стала своего рода ОТК, когда кто-то, «дыша духами и туманами», появлялся на горизонте его биографии. Некоторые не выдерживали проживания с придирчивой мамой, некоторых Роза сама выживала. При этом ее сердце редко ошибалось. Сердце матери…

Кокер-спаниель Дуся повизгивал и ластился, требовал внимания. И почему-то напомнил мне Ваню…

Наскоро перекусив, я откланялся, предоставив Фиме возможность наконец-то поесть всласть, без всяческих ехидных замечаний.

Предстояло добираться домой: отдохнуть, навести марафет, подготовиться к суровым будням.

Дома я обнаружил своего друга Владика, которому оставлял ключи ради священного для каждого москвича обряда поливания комнатных растений. Хотя они у меня тех видов, что совершенно спокойно без всякого полива могут дожить до Второго пришествия. Просто Владьке, живущему в коммуналке с бывшей женой и соседкой, периодически надо побыть одному. «Живущему с» надо понимать буквально, то есть делающему проживание.

Сразу на память приходит один случай. Как-то раз в нашей компании оказался заезжий немец, жадный до этнографических подробностей. Но ни бельмеса не понимавший по-русски. Он очень оживился при слове «мандавошки» и долго хлопал глазами, ожидая перевода. Некто, пожелавший остаться неизвестным, таки перевел:

«Мандавошка ist eine kleine комарик in der манда leben machen!»

«…Делающий в манде проживание» — хм! Приблизительно такое же проживание Владик делает со спутницами, навязанными ему жизнью. Очень приличными женщинами, надо сказать. Бывшая жена жалеет его и периодически подкармливает. Соседка, дама более чем почтенного возраста, его образом жизни и ориентацией не интересуется, поскольку ей своих заморочек хватает: последний муж моложе на ледниковый период.

Что ж, Владик — человек довольно неординарный. Пытаясь казаться настоящим мужчиной в глазах обожаемых натуралов, он не придумал ничего умнее, как жениться несколько раз и даже завести детей. Мужественности это ему не прибавило, а вот проблем — прибавило точно!

Подобные попытки порвать себя на фашистские знаки напоминают седого, который красится в «радикально-черный цвет». Выглядит он обычно как «дикая барыня», но упорно считает себя на рупь дороже и на час моложе.

Бисексуал – тот, кто одинаково любит и мужчин, и женщин? Не-ет! Бисексуал одинаково НЕ любит ни тех, ни других.

Перед моим отъездом на юг у Владика истек гарантийный срок очередного гражданского брака, несколько необычного. Просто у моего честного друга перед первой, так сказать, брачной ночью состоялся с супругой довольно анекдотический разговор:

– Дорогая, у тебя до меня мужчины были?

– Н-нет – сгорая от стыда, призналась благоверная, слегка засидевшаяся в девках.

– А у меня были.

Американские проповедники, заменяющие этому сказочному обществу советских сатириков, призывают прихожан увидеть в жене нечто большее, чем совокупность грудей и прочих органов тела. Владик попытался это увидеть, и тут совокупность превратилась во что-то напрочь несовокупляемое. Точнее, он видел все – духовность, преданность, все, кроме пресловутых «органов». Они довольно быстро перестали интересовать. Разумеется, возник тягостный конфликт, усугубленный ейной мамашей, центровой бездельницей-москвичкой и коммунальной хулиганкой. Типа: «он черт-те кто и попивает, а ты – в соку!»

Короче, Владику нуждна была тихая гавань, она же пристань, она же «Довгань» (4). Последняя особенно. Возле бутылки «Довгани» я и нашел его. Видюшник из последних сил пытался насладиться порнухой невозможно мерзкого качества.

Ах, добродетели падение не ново – новее наблюдать, как низко пал порок! (5) (читай: мужчин с трудом можно было отличить от женщин).

Узор из переполненных пепельниц на журнальном столике напоминал олимпийскую символику, в комнате царил плотный запах перегара и прокисших бычков, а зашторенный сумрак придавал всему этому непотребству вид старинной гравюры.

Мой погрязший в супружеложстве друг валялся и храпел так, как «сорок тысяч братьев храпеть не могут». Допитая «Довгань» опалово поблескивала в полумраке. Скомканная простыня ясно давала понять, что он опять вытирал ею это самое. Ну, не скотина? Хорошо, до занавесок не добрался. Верно, побрезговал: занавески у меня те еще.

Чувствовалось, что в мое отсутствие Владик вышел на проектную мощность.

Вообще-то Владик работает на телевидении. Путь его туда был тернист и затейлив. Ведь мало быть просто блестяще эрудированным человеком и знать кинематограф как свои пять пальцев. Этому предшествовали еще и создание эротического фильма «Ленин и печник», крайне глумливого, и сценария лесбо-римейка «Здравствуйте, я ваша дядя». После таких серьезных заявок не попасть на ТВ было бы странно.…

Из-под одеяла показалась стриженная под машинку голова моего медленно трезвеющего друга. В происхождении Владика евреи и корейцы слились в ликующем экстазе, его даже прозвали Лисынманом (6).

В ранней молодости он был похож на прелестного, слегка восточного мальчика-олененка, но годы взяли свое. И не отдали.

Голова замычала, разлепила глаза и буркнула:

– А-а... Это ты?

– Нет, блин, твоя маленькая лысая тень! – ответствовал я сурово.

Постепенно сообразив, что ситуация явно не выигрышная, голова обратилась ко мне с пространной тирадой, из коей следовало, что Лукино Висконти – самый великий режиссер всех времен и народов. А величие его особо проявлялось в достоверности мелких деталей: героиня подходит к шкафу, достает белье, и саше должно быть непременно фиалковым, а нафталин – обязательно в шариках, как было принято в ту пору, ну и далее в том же духе. При этом Владька смущенно поглядывал на фото Висконти на стене и пытался выжать из пустой бутылки хоть каплю, но бутылка упорствовала.

Оставалось тихо порадоваться, что великий режиссер не додумался ставить «Клеопатру». Вперемежку с натуральными жемчугами и павлиньими перьями, змея там тоже была бы настоящая! Еще и всем бы мозги задурил, типа какую именно змею тогда использовали в Египте в этих целях. А следование исторической правде привело бы к приглашению на главную роль Барбары Стрейзанд (во имечко – смерть картавым!) (7). Поскольку помимо чарующего голоса египетская царица, если верить ее профилю на античных монетах, обладала таким нескончаемым носом, словно была не дщерью венценосных фараонов, а делом рук старого шарманщика.

– Я опять альпиниста видел… – тихо сказал Владик, видя, что маневр с гениальным крохоборством Висконти оказался неубедительным. Дело в том, что независимо друг от друга мы по ночам наблюдаем некий призрак молодого человека в вязаной шапочке и клетчатой рубахе навыпуск, почему-то обозначенный нами как «альпинист». Он стоит в прихожей и медленно тает. Может, потому, что мой дом находится на бывшем кладбище? И хотя я всех уверяю, что не на, а рядом, но мне-то известно, что на. Старая карта Москвы на что? И поскольку я тоже мимо рта не пронесу, то этот самый «альпинист» представляется современной разновидностью зеленых чертей. Мистически настроенный Владик думает иначе. Когда ему мерещится «альпинист», он начинает готовиться к самому худшему.

Худшее и воспоследовало в виде безжалостного вытряхивания евро-корейца из полупьяных грез и похмельных видений. Цветы он так ни разу и не полил. Вот точно скотина!

Однако было бы сущим заблуждением думать, будто я отношусь к Владику плохо! Нет, я его нежно люблю, переживаю за него и все такое. А за один эпизод особенно ему благодарен.

Когда-то у меня на дому свил гнездо некий «философский семинар». То есть группа велеречивых и философски озабоченных субъектов. Тема была вполне сюрреалистическая: «гомосексуализм и мировая культура». Решено было — ни много, ни мало! — исследовать влияние нетрадиционной ориентации различных философов на их концепции. Ну, там Фуко, Бердяева, Леонтьева и прочих. Какого хрена я согласился предоставить для этих возвышенных целей свою квартиру, уже не помню. Наверное, разнообразия захотелось, будь оно неладно!

Боже, что они несли! Я уже на втором заседании на стену лез с белыми глазами и от количества заумных благоглупостей, и от отведенной мне роли буфетчицы (8):

«А вы, милая, чай готовите? Вот и готовьте, а не тычьте свои три культурологические копейки в нашу серьезную беседу». Там не хватало только звуков бубна и шаманских завываний. Спас меня Владик. Когда главное и самое надменное «фуко», похожее на «ползучего друга Маугли», договорилось до совсем уже философской укурки:

Гомосексуализм представляется мне неким облаком, которое таинственно мерцает над нами…

Выходец из Страны Свежих Утренних Евреев слушал, слушал этот опосредованный бред, да возьми и спроси:

– Мерцающее, говорите? А мне вот гомосексуализм представляется жопой, которую хочется трахнуть.

«Фуко» побледнело, молча собралось и вышело вон. А «философский семинар» приказал долго жить.

Со святыми упокой.

Я дал Лисынману полчаса на сборы и принялся прибираться. Но сердце – не камень. Когда мой несчастный друг вылез из ванной, я на скорую руку опохмелил его крымским вином, и порозовевшее светило голубого экрана отправилось в свою коммуналку. Он ковылял к лифту, я смотрел ему вслед и просто сердце кровью обливалось. От длинной тощей фигуры веяло арктическим одиночеством.

Мы желаем жить свободно и весело, не обременяя себя разными докучными обязательствами, и рано или поздно оказываемся никому не нужны…

Автоответчик мигал от страстного желания поделиться бесценной информацией. Мне подарили «Сименс», записать на который свой голос все как-то руки не доходили. Поэтому вместо меня отвечала безликая бундес-фрау, задушевно воркующая сержантским голосом про «diese telefonisch», который чего-то там «niemand». Так что самым частым сообщением бывало: «Кузя, твою мать! Я думал, война началась!!!»

Прослушав ничего не стоящие предложения всяких праздных и мутных личностей (большая часть звонивших лишь страстно молчала), я продолжил разгребать жуткий бардак, который сам же, впрочем, и оставил, уезжая. И все думал об Иване: как он там, что у него с друганами, не обижают ли его…

Светлый образ парнишки уводил в сладостные воспоминания и позволял не замечать беспорядка, который медленно превращался в свою противоположность. Мучительно хотелось Ванечку видеть и все такое.

А наши прощальные объятия! «М-м-м… все, больше не могу», – я бросил пылесос, кинулся на диван и попытался разрядиться. Удалось, несмотря на усталость. Вот уж воистину «легкая рука»!

Закончив уборку квартиры и ликвидацию последствий разрядки, я залег в вожделенную ванну, полную душистой пены. Разумеется, забыв взять с собой телефон. За что и был наказан, поскольку он через пять минут начал разрываться. Обычно я, лежа в ванне, не реагирую на эту истерику. Типа, надо будет — перезвонят. Но сейчас я так стосковался по прелестям цивилизации, что пулей вылетел на трель, весь в клочьях белой пены.

Звонил Ваня! В ипостаси «истоскоВаня». Господи, как же я млел, слушая его сбивчивую речь! По-моему, он пользовался телефоном второй раз в жизни. А с кем ему было говорить там, в Симеизе, где до любого собеседника рукой подать? Постепенно дошло, что он хочет приехать и копит деньги на приезд.

Это было очень отрадно слышать – не на билет в один конец, чтоб только рухнуть на меня и затаиться, а на приезд, то есть на достойное и независимое пребывание в Москве. Во всяком случае, я это понял именно так.

Мой вопрос о друганах вызвал секундное замешательство. Было даже слышно, как на том конце провода Ваня в сотый раз мучительно покраснел. Но, собравшись, бедный мальчик пробормотал, что их больше интересует, кому он оставит ключи. Таким голосом в криминальных хрониках обычно говорят «попутно совершил ряд изнасилований». Друганы же оказались просто козлиными рожами… Понятное дело, материальные интересы в который раз возобладали над моральными!9

Я слушал голос и думал…

Воспоминанье прихотливо.

Как сновидение – оно

Как будто вещей правдой живо,

Но так же дико и темно,

И так же, вероятно, лживо…(10)

А Ванечка душой уже весь был в Москве. Чувствовалось, что каждый лишний день в Симеизе для него пытка. «Ты меня не забыл?» – этот жалобный вопрос пронизывал его прочие вопросы: дежурные — про ребят, боязливые – на сколько можно приехать, и, если надолго, то как я отреагирую. Сердце у меня уже готово было выскочить из груди, и я в очередной раз не совладал с собой — наговорил кучу теплых слов и позвал едва ли не навсегда…

Владик Ли-сын-ман в таких случаях говорит:

«Они жили долго и счастливо, и умерли в один день, как супруги Чаушеску…»

На том конце провода истоскоВаня немедленно превратился в обуреВаню и засопел в трубку. Было понятно, соску-у-чился мой зайчик…

Тут я почувствовал, что замерз окончательно, нежно попрощался, на все согласился и полез обратно в ванну. Где безжалостно смыл почти всю черноту крымского загара, доведя его до уровня стафилококковой золотистости. Беготня по скалам дала свой чудный результат: я здорово постройнел и был, как говорится, «хоть куда». Хм...

Теперь следовало подумать о хлебе насущном, то есть вспомнить о своих обязанностях и позвонить клиентке, обозначив свое прибытие. Дел оставалось на этом объекте немного, почему я, собственно, и смог отпроситься в маленький отпуск.

Сразу хочу сказать, что популярное слово «заказчик» считаю совершенно неподходящим в бытовом обиходе, поскольку вызывает нездоровые ассоциации с работой киллера. Мне как-то в Мосэнерго, на вопрос «можно ли у вас заказать электрика?», ответили с ехидством, что «электрик у них на вес золота, а я-де хочу его заказать!». Предпочитаю пользоваться словом «клиент», тоже, впрочем, довольно сомнительным.

Публичный дом: Аллё, котельная? Топите потише, в пятом номере клиент соскальзывает!

Клиентка, промышлявшая в шоу-бизнесе, была типичная бизнес-вумэн. В принципе, мне этот тип женщин всегда нравился. Ну, как тип заказчика. Уверенные в себе, они не отягощаются проблемой моей ориентации и прекрасно знают, что без мужика не останутся. Душечки-пампушечки и рукодельницы опаснее, они способны серьезно обидеться на отсутствие к ним сексуального интереса. Вумэн более напоминала модель на пенсии: несколько помятое лицо как-то сразу было посажено на длиннющие ноги, треугольник улыбки почти повторял гипотетический треугольник трусиков. Или того хуже – представьте себе куклу Барби с сюрпризом (внутри сидит маленький кашалот).

И уж совсем душераздирающий образ: Мальвина, девочка с голубыми волосами. На ногах.

Она сразу нагрузила меня всякими проблемами и пообещала на днях окончательно расплатиться. Что сладостно размягчило мою железобетонную печень! Эх, живем! Я уже был готов простить ей вызывающе-синие контактные линзы, и и пупсово-целлулоидное выражение лица.

Далее последовал звонок Сосульки, моего близкого соседа по московскому житью-бытью. Скучающим голосом он сообщил, что «слет юных симеизников» назначен на завтрашний вечер, у него. За деланной скукой слышалось предвкушение фейерверков, шутих и петард – Сосулька был неисправимым любителем светских приемов. Та-ак, вот уж повеселимся на этой «ярмарке тщеславия»! А то для организма чрезвычайно вредно резко заканчивать отдых. Надо потихо-оньку переводить стрелки на суровые будни.

Пока же на очереди была проверка электронной почты. О, великий Интернет, превративший счастливое человечество в толпу сексуально озабоченных и орфографически несуразных индивидов!

----------------------------- 

Нет, Интернет заслуживает отдельного слова! Я имею в виду сайты знакомств и анкеты жаждущих личного счастья, моря секса и разнообразных материальных благ.

Ну, например, чего стоит заявление: «Не люблю ложь и предательство». Да кто ж их любит?! Напиши еще «люблю дышать»! Притом, что практика показывает: тот, кто демонстрирует активную неприязнь ко лжи и предательству, обычно первый и наврет несусветно, и предаст с неприличной скоростью.

Так и жажда встретить «состоятельного и не жадного» указывает, что жаждущий сам – удавит за копейку. А «состоялся» лишь в извлечении денег из чужих кошельков с помощью собственной жопы.

А эти игры с возрастом и весом, когда худощавый паренек при встрече чудесным образом превращается в оплывшую немолодую личность, и его «зеленые глаза» более напоминают не аквамарины и хризопразы, а жабу …

Так и хочется сказать:

«В виде текста вы были куда убедительней!»

Хотя счастья жаждут все, мало кто его совсем уж недостоин, и грех за это сильно осуждать.

Впрочем, в виде текста тоже можно выглядеть довольно замысловато. О, какие невероятные пассажи встречаются в анкетах! Вот некоторые из них (лексика и орфография — на совести писавших):

Обо мне:

работаю. Кино люблю, гулять. Короче очень разный и непредсказуемый

Нравится: активная роль, у партнера: талия, смуглая кожа, минимум волос на теле (в идеале из волос – только прическа на голове и длинные волосы), желание отдаваться

е*у мощно и долго

стройный пассив. Фото при встрече.

Нравится:

– просто хорошие люди с размером примерно 18-21 взвешенные веселые простые

– кино люблю всякое, желательно с умом, ну Гарри Поттер, например

– это интимно

– ****ься с мечтой. Вдумчиво, медленно и до посинения

– деньги

Ищу:

– принца не жду, но и грядки полоть не буду. В партнере стремлюсь видеть брата, не люблю когда обижают детей, стариков, трупы

– друга и любовника в одном числе…

– миллион долларов и друзей, конечно

– наличие мозгов и большой член – одно без другого не интересует

– Магната, Рокфелера, Алегарха: с широкой душой и любовью ко всему прекрасному!

Я не люблю:

– бритые до жопы лобки

– людей, гребущих под себя, особенно во взаимоотношениях

– бедных некрасивых людей

– лож глупасть

Ищу: единственного, преданного и верного

Цель знакомства: групповой секс

Ну, и так далее. Зато попадаются и замечательности:

Я не люблю – Нет, я люблю!

Как вы хотели бы умереть? – А кто сказал, что я хочу умереть?

Роль в сексе – Эпизодическая

Поиск судьбы по Интернету мало кому помог обрести вожделенное счастье. И дело даже не в том, что одни неразобрыши копаются в анкетах других таких же. А в том, что сам поиск становится чаще всего самоцелью и результат уже не столь важен. Вернее, результат постоянно не дотягивает до идеала. Все кажется, что там, за углом, все краше и моложе, а следующий перец будет длиннее и толще.

И вот сидишь, перебираешь анкеты потенциальных половин. Та-а-а-к, эта – дура, эта – старуха, а эта – и вовсе уродка! А вот – очень даже ничего, годится! Но годный находится в упоении от самого себя и отвечать не желает, или отвечает грубо и визгливо, поскольку ты для него и дура и старуха, и уродка «в одном числе»…

Тик – так ходики,

Утекают годики…

На сайтах знакомств сакраментальная строчка «хотя бы раз в день» сначала меняется на «раз в неделю», а потом и вовсе выпадает из перечня достоинств и чаяний. Как, рано или поздно, выпадают фотографии, а там и сам «жених».

И не стоит удивляться, что вот человек был, любил, дружил и как-то незаметно исчез…

Нет, он не умер, но уже ни с кем общаться ему не хочется. Устал ждать, надеяться, понапрасну вспыхивать. Хрусталь мечты весь ушел в осколки, и в обшарпанном серванте тупо торчат лишь дешевые фаянсовые кружки с дурацкими яркими картинками, приобретенные по случаю на распродаже.

Да и как-то совестно предлагать общение, когда сам себе противен, «и зеркало, что над кроватью, уже не в силах отражать…».

Видели мумию египетской женщины в Музее изящных искусств? Это – душа разочарования.

Пушкин, как всегда, прав на все сто в своем удивительно грустном переводе кого-то античного:

Вот зеркало мое – прими его, Киприда,

Богиня красоты прекрасна будет ввек,

Седого времени ей не страшна обида,

Она - не смертный человек…

Но я, покорствуя судьбине,

Не в силах зреть себя в прозрачности стекла,

Ни той, которою была,

Ни той, которой ныне.

Впрочем, это, наверное, что-то общечеловеческое, так и знаменитые развратники прошлого уходили в монастыри, удалялись от мира, начинали подвижничать и питаться акридами. Недавно узнал, что акриды – это саранча и прочие кузнечики. Так им, развратникам, и надо!

Но самое грустное, когда – и довольно часто! – натыкаешься на ответы уже отнюдь не мальчиков: «Есть гомосексуальный опыт? – Да, только секс». Это типа любить не довелось. Да еще если и ник волшебный: что-то вроде «passiv48». Что прикажете с такими делать? Мала, знаете ли, надежда, что он именно на тебе сломается и полюбит. Да и пронеси, господи!

Впрочем, это я уже явно со зла – ведь прекрасно знаю, что делать, если они, конечно, симпОтичные! Тащить их в койку, а потом на скорую руку кормить акридами, готовить к будущему нравственному подвигу.

Писем пришло достаточно, однако ни один претендент на руку, сердце и прочее не произвел должного впечатления, а одно истерическое письмо было даже обидным: «Я же специально просил не писать тем, кому за…», далее следовал возраст, который у меня уже остался позади, где-то между последней игрой в «казаки-разбойники» и первым поцелуем.

Виртуально-умозрительные отношения меня не прикалывают, а при встрече уже на пятой минуте станет ясно, что не 20 лет. И дело даже не в том, как ты выглядишь, а просто внутри-то часики тикают, и в каждом слове истинные годы будут сквозить. Игры с возрастом смешны, накладны и неприличны, ну, разве что когда «секс на один-два раза». Но так мне и надо – не буду в следующий раз делать нескромные предложения тем, кто жаждет кормить бой-френда грудью. Завершив ритуальный набег на Интернет, я отключился и задумался.

Тут опять раздался телефонный звонок. Страстно захотелось пообщаться не с равнодушными буквами и цифрами, а хотя бы с голосом и тембром, но я решил дождаться превентивного удара автоответчика. После паузы, в течение которой бундес-фрау где-то там, в недрах, пугала позвонившего «нимандом», из телефона «раздалось томительное молчание». Я снял трубку и что-то нордически рявкнул. Молчание прервалось неуверенным юношеским голосом:

– Здравствуйте, извините, а можно…

– Да говорите же! – я вдруг понял, что голос смутно знаком.

– А можно… Кузя, это ты? – там совсем растерялись.

– Ну я, а кто это? Простите, не узнаю…

– Это Сергей, ну, из Крыма, помнишь, на пляже, ночью?

Уф! Это же Сережа, любитель Бродского, Мандельштама и прочей поэтической возвышенности. И, по совместительству, мой «кумир на час». Он же запомнил меня, в основном, по кличке «Кузя»! И по нашему ночному купанию в светящейся воде. Надо же, я так был увлечен, что дал ему свой домашний номер! Обычно дело ограничивается мобильником.

Какими далекими и несущественными показались былые восторги по его поводу. А ведь прошло всего дней десять. Ванечка вытеснил всех.

«Не верь, не верь, поэту, дева…»

– Сержик, привет! – банальные слова «лились, как будто их рождала не память рабская, но сердце…».

Куртуазно-легкомысленная привычка, именуемая в народе бытовым ****ством, взяла верх. К тому же быстро припомнились Сережины неоспоримые красота, сексуальность и начитанность. И, главное, Ванечка далеко, а Сережечка близко. Но смаковать собственное нравственное разложение было недосуг.

– Ты в Москве? Давно приехал? Все нормально? – посыпались мои вопросы. Да пару дней уже, вот, звоню, как обещал…

– Звонишь, потому, что обещал, или хочешь и вправду увидеться?

– Знаешь, хочу... Очень! Я тут много думал, наверное, надо сразу правду сказать – я уехал не столько потому, что к родителям, а просто испугался, у меня такого никогда не было… В смысле общения… С тобой интереснее, чем с моими друзьями, они такие правильные, все как положено…

– «Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет!» – блеснул я к месту цитатой..

– Вот-вот, с тобой можно не только из «Фауста», но и много чего еще…

– Слушай, как это здорово, что ты с полуслова все понимаешь! Не надо долго объяснять, разжевывать… Скажи, а что ты завтра делаешь? Пойдем со мной в гости!

– Н-не знаю… Это опять к «твоим»? Давай лучше завтра в городе встретимся, погуляем…

Эх, промискуитет – норма жизни! Промискуитет-а-тет, так сказать… Может быть, мне никто не поверит, но, положив трубку, я испытал облегчение. Завтра так завтра. Перед глазами стоял трогательный долговязый Ванька, прятал серые глазищи и застенчиво улыбался…

Однако трудно не прибрать к рукам то, что плохо лежит (особенно если стоит оно, как помнится, значительно лучше!) Встреча с заметно погрустневшим Сережей была назначена. Схожу сперва к Сосульке, повеселюсь, а после посмотрим. Настаивать на Сережином присутствии там я не стал. Ему будет «в лом» вновь очутиться среди хабалок, а мне – созерцать брачные танцы вокруг его совершенств.

В голове застряла давешняя цитата из «Фауста»… Интересная вещь: достигнув предела отчаяния – жизнь прошла впустую, истина скрыта, знаний нет, надо понимать, что счастья тоже – доктор Фауст просит у Мефистофеля что? Мудрость? Власть? На худой конец – богатство? Нет! Просьба неожиданно кокетлива: молодость. И с чего эта старая кошелка начинает, вернув себе изрядный уровень тестостерона? С ожесточенных поисков смысла бытия? Нет! Волочится за юбкой, из-за него ужас и убийство входят в дом недалекой простушки Маргариты…

И ведь веришь всему этому!

Умозрительные, невероятно правильные схемы не работают.

А древо жизни пышно зеленеет…

Завтра была суббота. Обычно по выходным я занят: работодатели чаще всего бывают свободными для всяких дел по своим квартирам именно тогда, когда твердые в вере иудеи и христиане должны отдыхать (мусульманская пятница тоже бы не помешала). Так что заказчики сами впадают в грех и тащат за собой меня. Но после отпуска я положил с прибором на работу в священные дни, и стал готовиться к встрече с друзьями.

Пришлось подумать о наряде – небось, не в Симеизе уже, надо соответствовать столичным представлениям о пристойном прикиде. Тем более, что, «будучи разбираясь» в архитектурно-мебельных стилях и цветовых гаммах, я так и не научился одеваться с отчетливым вкусом. Ну, например, сейчас все с ума сошли от ярких, сочных оттенков, обычно столь обожаемых старыми девами всех известных науке полов (11). Черт знает, как их сочетать.

Вообще я заметил, что многих моих знакомых можно разделить на три группы по стилю одеяний.

Одни носят все черное, преимущественно кожаное и думают, что выглядят как стопроцентные натуралы. Это Сосулька. Наряд и потрясающе мужественный, и невозможно ложественный, но, к сожалению, в тщательную продуманность образа обычно вмешивается какая-нибудь «мелкая» деталь, вроде алых носочков или крошечной сумки-визитки, иначе еще именуемой «педовкой». Там обычно лежит смазка, презерватив и паспорт. Ну, походка и жестикуляция тоже могут быть… неидеальными.

Другие, словно пресловутые старые девы, каковыми в душе и являются, все норовят влезть во что-то истерически цветастое и выглядят как тропические цветы в ожидании опыления. Это Фима. Их выдает решительно все, к бабке не ходи, и продуманность деталей рассыпается в прах перед неспособностью думать вообще. О походке и жестикуляции лучше не вспоминать. Но, когда так жаждешь опыления…

Между ними суетятся латентные особы, одетые в серые костюмы и коричневые ботинки, до обморока боящиеся, что про них что-то подумают. Они, бедные, и не догадываются, что окружающие о них не думают вообще, а если и замечают, то характеризуют чаще всего следующим образом: «А, это тот плохо одетый пидор?»

На мои наряды наложили свой отпечаток убогие идеалы отрочества, когда пределом мечтаний были импортные джинсы. В те времена их было не достать в магазине, хватать приходилось то, что предлагала нещадно битая советской властью фарца, так что они еще и не всегда подходили по размеру. Первые мои «настоящие джинсы» были так велики, что, затянутые ремнем, образовывали на заднице нечто вроде плиссе-гофре, и я был похож на знаменитую «Шоколадницу» Лиотара. 

Теперь вся эта фарца, если не свалила за бугор, блистательно представлена в Государственной Думе. Я уж не говорю о «дельцах теневой экономики». Почему-то все решили, что «расхитители социалистической собственности» расхищали только ее, родимую, а к собственности частной будут относиться с сакральным трепетом. Но им же, заразам, все равно, что и у кого красть!

Итак, я напялил на себя белую майку, терракотовую жилетку, черные слаксы и в образе древнегреческой краснофигурной вазы отправился на тусовку.

Перед антивандальной дверью любимой подруги я всегда испытывал чувство неизъяснимого трепета – так много замков и запоров было на ней (не на подруге, разумеется!). Судя по их количеству, за дверью находились закрома нашей Родины. Но все лучше, чем у Зинки, где за навороченной бронированной дверью скрывалась убогая «двушка» с бабкиной рухлядью и драными обоями. Там куда уместнее была бы дощатая калитка со щеколдой.

Новая Крошечка-Хаврошечка: спи, глазок, спи, другой, а про домофон-то и забыла…

На пороге возник загорелый и ослепительно привлекательный Сосулька. В синих шортах и белой майке. Попытка расстаться с черным цветом привела к школьной форме и припаданию к истокам.

Лицо его вытянулось:

– Чего это ты, кыса моя, так вырядилась?

– Ну, могу я хоть раз в году выглядеть прилично!

– Если ты будешь выглядеть прилично, то не сможешь вызывать к себе жалость, – мрачно заметил Сосулька и кинулся обратно к духовке, где в данный момент, судя по аромату, запекалось что-то божественное.

Зачем пришел, изыскано одетый?

Зачем пришел больное сердце рвать?

Гости постепенно собирались, жизнерадостно приветствуя друг друга возгласами типа «Сержина, куда ты пропала!» или «Кто пустил в дом эту прошмандовку?!». Слышались звуки приветственных поцелуев.

И поцеловал он ее в уста сахарные, и свалился в диабетической коме…

Кстати, когда я сворачиваю на корпоративную лексику, мой комп начинает с ненавистью все подчеркивать красным и проявлять гомофобную активность. Сука электронная!

Магнитофон то наяривал цыганские «нэ-нэ», то с таборно-блатных вершин шансона скатывался в ремонтантную Пугачеву. Из разных углов гостиной доносились обрывки светского щебета:

– Понимаешь, Гедда (12), он же русский, из купцов Гедеоновых…

– Ага, а Шер, по-твоему, из армянских акушеров?

…

– Париж стоит мессы, как сказал Александр Македонский!

…

– Шульгин, этот милый, интеллигентный человек втыкал вилку в ногу Валерии?! Бред!!!

– Дура, он втыкал ногу Валерии в розетку, ты опять все перепутала!

…

– А вот американцы в этом случае…

– Да что ты хочешь от этих америкосов, они же боженьку гадом называют!

…

– Ой, а я в Питере впервые был, прекрасный город, на каждом углу – история! Ой, я не о себе, чего ржете, я о городе…

…

– А меня черти понесли в Минск. В декоративно-прикладную тиранию.

– И чего? Как там, под батькой?

– Да под батькой лучше, чем под тетькой, но этот город, где течет речка Сволочь…

– Свислочь!!

…

– Онанизм, мастурбация! Ведь есть же старинное русское слово «рукоблудие»! В нем слышится колокольный звон…

…

– Этот английский, у слова сто значений, пойди, пойми, про что говорят!

– А у нас прямо лучше! «Девушка с косой» – то ли смерть пришла, то ли прическа…

…

– Не смотри так на еду! Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, оно конечно. Только с другой стороны, балда…

…

– Нет, надо же: Монсеррат Кабалье будет петь с Басковым!

– Да что ты паришься, Паваротти уже вовсю записывается с Веркой Сердючкой…

… 

– Не понимаю, как люди могут знакомиться в общественных туалетах, это же неприлично! Что о тебе подумают! Фи!

– Нет, ну вы послушайте: у самой через рот асфальт видать, а туда же, моралистка!!!

…

– Был вчера на «Тоске», нет, Москва – большая деревня, ты бы слышал это пение! Одно слово – тоска…

– Да что ты туда ходишь, Каллас все равно пела лучше! Например в записи от 57-года…

Та-а-к, и Греку тоже позвали! Вон он, плавно поводит ручонками в перстнях, пытаясь проиллюстрировать свой текст. Одет Грека был в оранжевую рубаху и зеленые джинсы. Ни дать ни взять – жаба с кувшинкой. Еще один жених Дюймовочки!

Нет, надо скорее прятаться, а то он вцепится в меня со своей опероманией, как Жириновский в Немцова. Начнет с ужасающей скрупулезностью перечислять концерты и записи, которых я знать не знаю. У него ведь две темы: Мария Каллас и собственное греческое происхождение. И с какого перепугу он решил, что эта нация лучше армян или болгар? Ведь нынешние греки практически никакого отношения к тем, античным, не имеют. Но вот поди ж ты, занял место где-то между Персефоной и Пенелопой и токует, как тетерев – бери голыми руками. 

…много в ней лесов, полей и грек…

Удивительное дело: жертвами истерического обожания геев пали почему-то Мария Каллас и Далида. Конечно, отдельные индивидуумы нет-нет, да и распишутся в любви, скажем, к Джоан Сазерленд или Софии Ротару, но это так, дешевый выпендреж.

Впрочем, отрадно уже то, что Грека любит оперу, а не, скажем, растление малолетних или чужие кошельки. Хотя… уж лучше бы шарился по песочницам, чем истязать меня жизнеописаниями оперной дивы.

Тяжело это все-таки: дружить только потому, что дружат с тобой.

Стол ломился от яств, еще десяток лет назад просто немыслимых. Вернее, мыслимых, но где-то в заоблачных сферах, среди ангелов, райских кущ и номенклатурных работников. Чтобы «жить на уровне», многие тогда старались завести знакомства в торговле, доблестные представители которой частенько присутствовали на «салонных посиделках», лоснясь от собственной значимости и сосредоточенно вникая в оперно-балетные термины. Мясники и фарцовщики (13) ценились выше кандидатов технических наук, порой даже выше врачей. Естественно, – считалось, что врачи дали клятву Гиппократа, и обязаны лечить всех подряд и бескорыстно. А мясники никаких клятв знать не знали, и кормить никого не обязаны, к ним нужен особый подход. Иногда они были вполне милыми людьми, но порой «особый подход» сопрягался с довольно противными унижениями алчущих земных благ.

Хуже всех приходилось учителям средних школ. Они настолько социально пали, что стыдились своей профессии.

Теперь же «любой парапеточный проститутка» может все, что душе угодно, спокойно, без унизительного блата, купить в ближайшей лавке. Есть, есть в капитализме что-то положительное, честное слово!

Эх, капитализм, капитализм… При нем ожидалось счастье человечества! И вот тебе капитализм, гей-клубы, гей-сауны, даже порнуху по центральному телевидению крутят, а счастья нет… (14)

Но если когда-нибудь трудящиеся массы вновь полезут на баррикады, чтобы вернуть «социальную справедливость», их поведут потерявшие престиж мясники и обнищавшие учителя средних школ.

Квартира Сосульки – продукт нашей с ней совместной деятельности. Вернее, я, как «модный столичный дизайнер», пытался помочь ему привести в элитный вид убитую трешку в бомжовом доме (вонь от мусоропровода удушающая, соседи – «пьянь коричневая»).

Но мои познания в современных стилях оказались не очень-то востребованными. Сосулька эстетически застрял в угаре дефицита восьмидесятых и знать не хотел никаких арт-деко, не говоря уже о хай-теках (15).

Кроме того, мы ставили перед собой разные задачи. Сосулька планировал устроить «дворец малых забав» с рюшечками, занавесочками и виньетками, а я возмечтал оборудовать «жилище отшельника», в аскетическом, так сказать, минимализме. Мне постоянно напоминали о количестве спальных мест и гостей за столом. Судя по предполагаемому количеству, квартира должна была выполнять функции банкетного зала гостиницы «Украина» и, собственно, самой гостиницы.

Владелец начал тихо ненавидеть меня за впаривание ненужных, идеологически вредных направлений дизайна, и из друга задушевного едва не превратился в друга закадычного (норовящего сломать тебе пальцем кадык). А там бы мы быстренько стали друзьями заклятыми. То есть вроде все мило, сюси-пуси-ляси-баси, а отвернись, тако-о-е про тебя скажут, хоть дело возбуждай о защите чести и достоинства. Но, в конце концов, постоянно наступая на горло моей авангардной песне, удалось создать нечто вполне приличное, уютное и нарядное. Гостиная, по нынешней моде объединенная с кухней, впечатляла размерами и продуманностью деталей.

Я еще раз убедился, что дизайнерские фокусы немногого стоят, если не завязаны на комфорте. А то – дивной красоты эскизы, на планах тебе круги да квадраты, а жить в этом во всем совершенно невыносимо, до сортира надо ехать на велосипеде…

Или, не удосужившись выспросить у хозяев, что им хотелось бы, и, руководствуясь их необдуманным напутствием: «Ой, сделайте, как для себя», начинаешь лепить именно «как для себя». Ага, а потом заказчики с вытянутыми мордами вынуждены объяснять гостям, что «дизайнер у них был со странностями и они сами не ожидали, что он наворотит этот неудобный кошмар». И это еще цветочки, если клиент крутой, он может подвести тебя к окну и, мило улыбаясь, заявить, что с 15-го этажа очень больно падать… Про этот аспект деятельности дизайнера программа «Квартирный вопрос» что-то молчит. У них хозяева только и делают, что деревянными голосами восхищаются и пускают пузыри, утопая в «красоте».

Главным украшением этой квартиры была кухня, бледно-зеленая, лаковая, с кружевными витражными фасадами, дико удобная. Самое интересное, что делают это чудо не в Италии, а в какой-то российской ****юховке!

Последовательный Сосулька, отвергая цветовые контрасты не только в плане прикидов, решил и все остальное сделать зеленым, и натащил в комнату зеленые же диван, кресла, ковер и шторы. Не гостиная, а какая-то малахитовая шкатулка. Когда меня спрашивают, почему царит сплошная зелень, и куда смотрел дизайнер, я кротко отвечаю, что так зеленые черти почти не заметны, и подвыпившие гости не отвлекаются на их ловлю.

Диван – уральский сказ ему товарищ! — был обит тканью «антикоготь», обязанной своим присутствием коту Мурзику, существу надменному и бесконечно коварному. Ведущие столичные фелинологи утверждали, что матерью этого животного была рысь, а отцом – не то каракал, не то крокодил. Уж сколько обивок и обоев он уделал, как бог черепаху! (16) Но «антикоготь» устоял, и бессильный перед этой твердыней зверь теперь довольствуется тем, что уродует когтеточку.

Сосулька – хранитель традиций, почти исчезнувших из нашего обезображенного социализмом быта. Где оно, умение «накрыть стол на две дюжины кувертов»? Что такое профитроли, бланманже, пти-фуры, канапе, соте? Мы стали забывать, как это замечательно: дорогая посуда, столовое серебро, кольца для салфеток и прочие милые мелочи… И никаких тебе разностильных тарелочек, типа «а вот эта – из гостиницы «Минск», вот эта – из ближайшей столовки, а вот эта – из бабкиного сервиза».

Еда становится в три раза вкуснее! Правда, и ешь ее в три раза больше, забыв про научные диеты, а потом, тряся обострившимся целлюлитом (17), клянешь сволочь Сосульку с его антинаучным хлебосольством и калорийным гостеприимством.

Тут в поле зрения возникла старинная подруга Печка, уже изрядно загазированная. Видать, из каких-то других гостей приехала. Опять решила попасть одной жопой на все ярмарки. На широком, как украинская степь, лице таяла загадочная улыбка Джоконды – Печь никак не могла привести в порядок зубы. Брови домиком придавали ей вид человека, у которого в лотерейном билете не сошлась последняя цифра.

Вообще-то ее прозвище уходит корнями в фамилию, но, глядя на Печкины габариты, на ум приходит лишь средство передвижения, которым сказочный тунеядец Емеля увеселял царевну с тяжелой формой аутизма.

Начальство Печкиной фирмы недавно решило от сотрудницы избавиться. Что совершенно не удивительно. Печку обычно держат недолго, поскольку слишком уж обострено у нее чувство социальной справедливости, именуемой в народе «черной завистью». Доходы хозяев ей кажутся непомерными, их поездки на отдых – издевательски частыми и преступно дорогими. Эта критика господствующего строя с позиций военного коммунизма сначала подробно излагается в курилке сотрудникам. Потом сотрудники – как известно, сплошные суки и стукачи, – «доводят до сведения». Потом руководство, озабоченное разрастанием совковой плесени, Печку изгоняет, как злого духа.

Но на этот раз сюжет был не совсем обычный.

– Представляешь, я опять не у дел! Сижу в офисе, мечтаю о своем новом парне – ты его не знаешь, классный, волосы черный, глаза голубые, а там!!! Да так чё-то мечтаю, что груз вместо Новосибирска ушел в Новороссийск… Погнали с криками…

– Ну, многие еще хуже пострадали от любви!

– Что, Ромео и Джульетту тоже выгоняли с работы?

– И под чье начало ты собираешься встать?

– Да я уже готова лечь под чей-нибудь конец!

От души хохотнув, я осторожно поинтересовался, чем она хочет заняться.

Дело в том, что мне уже приходилось принимать участие в Печкином трудоустройстве. Послал ее на собеседование к одному знакомому, панически боявшемуся, что его заподозрят в «голубизне». Посоветовал быть по-мужественней. Печь решила курить «Беломор», басить и не пользоваться парфюмерией. Ничего, кроме прокуренной и неопрятной бабы не получилось. А знакомый отказал на всякий случай и мне в дальнейших просьбах на тему работы.

Услышав внушительный список поприщ, на ниве которых Печка мечтала бы подвизаться (разброс между призваниями измерялся парсеками), я еще осторожнее поинтересовался, есть ли у нее дипломы под эти грезы.

– Да я увешана дипломами, как шахидка динамитом!

С этими словами нес-частная предпринимательница гордо отвалила от меня, вновь набросившись на виноград, персики и прочую хурню.

В углу сидела Матильда, поводя своими гренадерскими плечами. Она оделась во все голубое, что необыкновенно шло к ее загару, но делало похожей на Снегурочку, которая по пьяни забрела не на детский утренник, а в подпольный притон. Не хватало только кокошника с блестками и толстой фальшивой косы. Впрочем, сама Матильда считала себя не иначе как Снежной Королевой. На ее лице застыло несколько кислое выражение типа «я ожидала найти здесь маленьких разбойниц или, на худой конец, северных оленей, а тут собрались одни старые финки и лапландки». Но недовольство было позой чистой воды: Мотя шурудила под столом ногой, словно кочергой в очаге, пытаясь оказать знаки внимания приятному визави. Уж я-то ее знаю!

Тут среди гостей произошло замешательство. В комнату мелкими па-де-бурре (18) входил, сияя улыбкой, знаменитый театральный деятель. Бросался в глаза перстень с хризопразом – талисманом творческих личностей – столь огромным, что это уже был скорее элемент одежды. Следом важно, стопами шествовали приближенные его особы, вызывающие смутные ассоциации с «сопутствующими товарами».

Они были похожи друг на друга, как дауны.

Дорогой гость расположился на «антикошковом» диване, потеснив кого-то из гостей изысканно вежливыми словами: «Простите, Вы не могли бы подвинуть свое рабочее место?», и стал сыпать историческими анекдотами, проявляя завидную эрудицию и феерическое остроумие. Лица «сопутствующих товаров» были полны благоговения и причастности к вечным ценностям, а руки их делали судорожные движения, как если бы гладили фантомных мосек или поправляли воображаемые «ложноклассические шали».

– Представляете, что я узнал недавно: оказывается, та самая Елизавета Дмитриева, что впервые появилась на литературном Парнасе под именем Черубины де Габриак, мистифицируя на пару с Волошиным весь петербургский бомонд своими ослепительно красивыми и удивительно пустыми стихами… Да не с тем Волошиным, милая, с Максимилианом, с поэтом. Она еще переписывалась с Маковским, редактором журнала «Аполлон». Ну, там было все: и что она знатная португальская аристократка, и таинственный язык цветов, и еб твою мать! Из-за нее Волошин вызывал на дуэль Гумилева, или наоборот, короче, караул! Так вот, она потом вместе с Маршаком написала знаменитый «Кошкин дом»…

– Ой, а я чего-то ее имени на обложке не помню! – пискнул кто-то из наиболее продвинутых книгочеев. В наше время помнить, кто написал «Кошкин дом», – уже невероятная заслуга.

– Правильно, ее имя впоследствии выпало.

– ???

– Она же, теософка этакая, была сослана в Ташкент, там, по слухам, написала антисоветское продолжение «Кошкина жопа», сами понимаете, какие обложки!

Грохнул хохот, все поняли, что мистифицировали не только дореволюционный бомонд. А еще поняли, что оказались причастны к тому, что иные ревнители называют «исчезающим». Мол, «высокая культура прошлого» умерла.

Да никуда ничего не исчезнет, пока существуют те, кто рассказывает подобные анекдоты. Ну, и те, кто ими восхищается (19).

Благоговенные лица «сопутствующих» еще пуще налились светом национальной культуры.

Гости, интересные в общении, делятся на две категории. Первая – это когда человек, хорошо зная, куда идет и кто там будет, делает «домашние заготовки» – припоминает сочные анекдоты, яркие рассказы и т.д. К сожалению, озвучив «заготовки», он уже ничего сказать не может, поскольку лишен дара импровизации. Вторая категория – это как раз импровизаторы, на каждую шутку у них свои две, они каламбурят не по писанному, а от небесной канцелярии. Они – истинное украшение компании, но способны в ней блистать, только если сама компания подобающая. Среди чумичек они закисают и быстро откланиваются.

Театральное Светило было уникумом, способным и «заготовками» жонглировать, и тонко импровизировать. Она, как газ, постепенно заполняла отведенное ей пространство. В этой атмосфере не все могли дышать полной грудью (20).

– А я недавно прочел, как Екатерина Великая… – попробовал какой-то бледненький очкарик продолжить тему исторических курьезов. Окружающие удивленно затихли, как если бы Арина Родионовна вдруг сказала гостям Пушкина: «Зовите меня просто Ара…»

– Да, мы про нее слыхали, в девках мелкопоместная принцесса Ангальт-Стервская или Цербстская, не помню точно… – подхватила знаменитость, широко улыбнувшись особой, «обеззараживающей» улыбкой, что, как хлорка, выедала все вокруг.

И вновь честная компания засмеялась, а несчастный эрудит смешался и замолчал. Впрочем, на него никто не обратил особого внимания. Глуп и молоденек, раз посмел рот открыть! Да и страшутка к тому же.

Я смотрел на парнишку и с легкой грустью вспоминал, как некогда сам обожал этого яркого, необыкновенно притягательного человека. Каждая встреча с ним была событием, каждое слово запоминалось, знаки его августейшего внимания расценивались в нашем кругу дороже, чем почетные грамоты. Но шли годы, я, мягко скажем, вырос, прелесть юности с ее слепым обожанием растаяла. А той солидности, каковая должна вызывать уважение, я так и не приобрел. И теперь вокруг него толпятся новые молодые «поклонники таланта»…

Все-таки прав был Вольтер: всякое искусство хорошо, кроме скучного. В полной мере это относится и к людям. При ближайшем рассмотрении такие крайности, как серийные маньяки и ангелы во плоти, ужасно скучны. По-настоящему интересны только те, в ком намешано и добро и не очень.

Августейшая особа продолжала делать смотр гостям. Под артобстрел (в смысле «артистический») его шуток попал Грека, пропагандирующий омоложение лица посредством урезания мешков под глазами. Самое смешное – у него самого никаких вот уж прямо мешков не было, и он производил впечатление наймитки, подосланной косметологической мафией.

– Смотрю в зеркало и думаю про себя – ды ужас, надо резать!

– Ты бы, дуся, еще и говорила «про себя»! Всегда была дурой, а теперь будешь дурой с выпученными глазами. И потом, должен предупредить тебя: после пластики кожа твоя станет такой короткой, что как моргнешь, так пукнешь, учти…

Гости хихикали, а обескураженный Грека что-то мямлил в духе «вот ведь есть же на свете люди, у которых совести совсем нет!». Он-то был прекрасно осведомлен, что косметологи много и плодотворно потрудились над самой августейшей особой, так, что последняя стала похожа на плохо сохранившегося 36-летнего человека.

В этом контексте выражение «подтянутая фигура» приобретает неожиданный смысл.

Но августейшая была местной культурной «авторитетей», и это сильно мешало должным образом реагировать. Однако особе было совершенно неинтересно заострять внимание гостей на ложном потомке архимедов, геродотов и всяких там геронтофилов, и она пустилась дальше кромсать биографии. Положительно, без подобной пикировки наше сборище можно было бы назвать «камерным вечером грусти».

Вновь заиграла громкая музыка. Тут я увидел Фиму, по обыкновению опоздавшего и растрепанного, как чучело Масленницы. В отличие от видных театральных деятелей, он был лишен искрящейся харизмы, так что просочился в дом тихой сапой.

Тоже постаралась приодеться, но в кислотных оттенках цвета «последний шанс» (что-то зелененькое) выглядел странно и подозрительно, как вывеска «Элитные духи» на Киевском вокзале.

– Представляешь, он мне уже позвонил! – проорал сквозь музыку Фима. – Мой батоно! Обещает приехать в командировку!

– Тоже, небось, в Москве хочет жить? А семья что же? – безжалостно заметил я. Насмотревшись на ужимки гостей и наслушавшись их разговоров, я начисто лишился остатков благодушия.

– Думаешь? – растерянно протянул без пяти минут грузин. Лицо его тяжко задумалось, став тихим и мутным, как аквариум без рыбок. Уйдя в себя, Фима тут же наступил на ногу августейшей особе и въехал близоруким телом в стол. Очевидно, подобная мысль ему в голову еще не приходила. Медленно в нем стали закипать антикавказские настроения, присущие нынешним коренным москвичам. Сейчас пойдет молоть про «понаехали» и «Москва не резиновая». Мне стало жаль его.

– Не переживай, мне Ваня тоже уже успел позвонить. Так он прямо сказал, что хочет приехать. Как думаешь, ко мне или в столицу?

Фимино лицо просветлело. В аквариум запустили рыбок – пока всякую мелочь типа барбусов, но в аквариумах, бывает, и пираньи содержатся. Оказаться не одиноким в сомнительной ситуации всегда отрадно.

Как же Фиме хотелось, чтобы хоть чуть-чуть позволили любить, чтобы хоть изредка отвечали тем же! В его необъятной душе скопилось столько нерастраченной нежности, столько жажды подвига во имя любимого! А они, черти, не позволяли и все тут. Сколько раз он бросался в чувства с головой, безумствовал ради того, кому ни Фима, ни его нежность нужны не были. Нужна была лишь его проклятая хрущёбская «распашонка»…

Вам не нужна была моя любовь, вам нужна была моя жилплощадь! (21)

Хотя... Чем не подвиг: прописать у себя друга? Однако такие случаи — наперечет! О, священный трепет москвичей перед охотниками за пропиской, этим «советским дворянством»! Он – тяжкое наследие минувших, казалось бы, гримас социализма, и долго еще будет преследовать столичных мещан. Особенно нелепо выглядят ставшие москвичами позавчера – они с таким жаром начинают радеть о «чистоте Москвы», что становится даже неловко. Дай им волю, эти вчерашние «крыжопольские звезды» дустом бы всю столицу обработали, дабы подлые приезжие перевелись, как клопы-кровососы! Попытки судорожной адаптации тоже порой принимают уродливые формы. Так, один мой приятель завел очень тонный стиль общения со знакомыми. Все эти «Нет приема», «С трех до семи», «Только по четвергам» – напоминали больше склад стеклотары, чем свидетельствовали о каком-то немыслимом аристократизме хозяина.

Но замечательнее всего, когда презираемый кавказец с отвращением отзывается о «пидарасах», а московский гей пускается в рассуждения о «понаехавших черножопых». В то время как так называемые маргиналы(22) должны сплотиться в борьбе за права, они тычут пальцами друг в друга…

A kettle calls а pan black (23).

И ведь, в конечном итоге, многие строители, торговцы, бизнесмены и прочие – таки да, приезжие.

Москвичи, исторически убаюканные сознанием собственного превосходства, работать на «непрестижных направлениях» не рвутся, и, запрети завтра въезд, город с голоду опухнет и утонет в помойке…

Мда, я уже не Кузя, а какой-то фонтан «Дружба народов»…

Блин! Ведь надо, сломя голову, бежать на встречу с Сережей!

Поскольку харизмы и мне не досталось, то эффект моего ухода был столь же ошеломляющим, как и приход Фимы. Я ускользнул, провожаемый звоном бокалов и голосящей на всю ивановскую Далидой.

Я стоял у метро и ждал, Сережа опаздывал. Мне крайне редко бывает скучно, даже когда жду – ведь можно книжку почитать или на толпу поглазеть. Но чтива не было, а публика суетилась вокруг, как назло, совсем завалящая. Порадовало лишь объявление на двери в местной кафешке: «Требуеца буфетчится».

Я стоял, смотрел на неоновые выкрутасы «наружной рекламы», грезил и бормотал по привычке какие-то стихи…

– Привет! – и возникший Сережа так строго поздоровался со мной за руку, словно боялся, что я полезу с объятиями и поцелуями. Решили немного погулять. Вечер был теплый, один из последних в году погожих вечеров. Сережа был говорлив и явно взволнован. Мое присутствие в привычном московском контексте его смущало.

Поделился со мной «страшным» секретом: он и сам пишет стихи. Я попросил прочесть то, что он считает удачным. Глухим голосом парень начал нараспев про разлуку и разочарования в любви. Если бы мы не шли, а стояли, он стал бы раскачиваться, как еврей на молитве. Там было что-то вроде:

Мы задернем тяжелые шторы,

Чай заварим и свечи зажжем.

За окном слышен листьев шорох –

Это осень скребется в дом,

Словно крошечный рыжий котенок,

Хочет спрятаться от грозы,

И свечи язычок так тонок,

Как котенка шершавый язык…

У меня упало сердце. Когда в стихотворении появляются свечи, хочется поинтересоваться: с новокаином? Или, может, с ихтиолом?

И я открыл пасть. И пошел с очень важным, безапелляционным видом вещать и костерить.

Достал меня весь этот малый джентльменский набор художественных образов: свечи, котята, грустинки, осенние грозы. Последних так и вовсе не существует в природе!

Правда, шершавый язык котенка… В этом что-то было.

На упрек в отсутствии темперамента Сережа буркнул, что, мол, где это я видел «темпераментную грусть».

Бедный мальчик придумал себе волшебно-поэтический сценарий нашей встречи: он читает стихи, я падаю на колени, обливаясь слезьми, а природа благосклонно подыгрывает этой трогательной сцене – что-то вроде луча из-за туч или внезапно переставшего дождя. Я его крупно обломал. Вот нет, чтобы восхититься, так полез со своей критикой.

Сидел бы лучше дома, чем ходить на романтические свидания выпившим и злым.

Возможно, стихи не были графоманскими – графоман бы написал не восемь, а сто сорок восемь строк на эту тему, вставил бы туда и «злобу дня», и какую-нибудь «волю небес» и черта лысого.

Но встреча была безнадежно испорчена, Сережин взгляд потух, и улыбка стала как приклеенная. Мы шли, молчали, курили. А если говорили, то лучше бы не говорили. Опять пошли правильные, но теперь уже не санаторно-курортные, а культурно-просветительские вопросы.

А ты это смотрел? А в новом здании был? А, говорят, там такую муть поставили…

Я стал украдкой разглядывать мое недавнее увлечение. Господи, как же надо было изнывать от желания, если этого большеголового задохлика я счел на юге чуть не Аполлоном! Интересно, а Ваня тоже покажется мне заурядным в Москве?

 

…И жених сыскался ей – королевич Еврисфей (24)…

Дойдя до очередной станции метро, Сережа сухо и торопливо откланялся, сославшись на «еще дела».

А я пошел себе гулять, и прохладный влажный ветер напоминал о том, что лето кончилось, и впереди долгие месяцы тоскливой мглы, но и они тоже пройдут…

Как прошло мое увлечение Сережей. Хорошо еще, что отношения не зашли далеко, не возникло никаких обязательств и горьких сожалений.

Прыжок был потрясающий, но парашют не раскрылся.

Красивая история получилась?

Наверное, и даже со стихами …

Дело в том, что Сережа так и не пришел на свидание. Возможно, в очередной раз испугался собственной самоидентификации. Такие до старости все мечутся и заводят кучу жен и любовниц. А когда седина в голову и собес в ребро, начинают рыскать по гей-клубам и требовать от жизни однополых отношений.

Но жизнь им вместо большой и чистой любви подсовывает маленькую немытую проститутку из бывших братских. И, вслед за дорогущей виагрой, покупаются дешевые средства от педикулеза. Если не от чего похуже. Жизнь игру в прятки с самим собой не приветствует.

А про Сережину поэзию и прочее я навоображал, бредя в одиночку обратно к Сосульке, после продолжительного ожидания и сбивчивого объяснения по мобильнику, что, дескать, не смогу, болит зуб, отвалилась жопа, достала мама и все такое… Стихи, кусая губы с досады, я вполголоса бормотал свои, юношеские. Буду до конца честным: сам я об этих стихах думал гораздо лучше, а попытками состряпать «независимый анализ текста» балуюсь уже давно, из какой-то любви к игре, что ли...

Возвращение «на круги своя» было логическим завершением бездарного вечера.

Пиршество напоминало угар НЭПа, когда все еще сыто-пьяно, но колхозы уже не за горами. Те, что оставались при памяти, свинтили, а пустившиеся в загул, так сказать, «перекись населения», пили ром с чаем и пытались изобразить похоть по поводу двух незнакомых мне парней, присутствие которых в доме уже никто не мог внятно объяснить. Один вроде с Матильдой пришел, а другой, очевидно, самозародился где-то в углу, согласно теории «народного академика» Лысенко (25).

Было накурено до рези в глазах, ионизатор воздуха потрескивал, будто в него, как в печку-буржуйку, подкидывали сырые дрова.

Черти с Вием еще не появились, но гробы с панночками уже летали.

Сосулька играл на пианино, перескакивая с «Мурки» на танцы подруг из «Жизели». Какой-то почтенного возраста гость пел под эту музыку народную фрейдистскую песню «Ромашки спрятались, поникли лютики…». Время пения хорового я, слава те, господи, пропустил. Это когда с энтузиазмом исполняются «Нищая» на стихи Беранже, «Окрасился месяц багрянцем», «Ой, да не вечер» и прочее трепетно-интеллигентное.

Растрепанный Фима выглядел, как «Аве Мария» в исполнении Маши Распутиной. Кто-то пытался изобразить танец, завернувшись в покрывало. Танец не имел никакого успеха, но танцующий продолжал экспрессивно высовывать из тряпок разные обнаженные части тела. В голову лезли мутные и не смешные ассоциации с расчлененкой. Огузок, голень, лопатка…

Попытки Фимы присоединиться к танцующему были пресечены большинством голосов.

Не к лицу бабе девичьи пляски.

Я поспешил присоединиться к «перекисным соединениям», и стал заливать тоску. Залил. Уполз домой в сиротском состоянии, именуемом в народе «ни тяти, ни мамы». Прихватив с собой одного из «неопознанных».

Последнее, что запомнилось, был кастрированный кот Мурзик, ошалело смотревший на стриптиз, плавно переходящий в «Пляску смерти», и моя мысль: «Слышь, цаца, твои друзья-подруги в марте еще не то вытворяют!»