Я есть Любовь!

***

После нашей второй встречи я понял, что передо мной личность редкая и необычная. ЕГО разговоры об устоях в театре и об интригах Кшесинской были циничны и язвительны, но как только речь заходила о балете, его глаза вспыхивали ярким огнем. Он говорил мне о дивных постановках Фокина, о божественном танце Павловой, о костюмах Бенуа, о декорациях Бакста. ОН так вдохновенно рассказывал мне о своих планах и о той роли, которую отводил в них мне, что я мгновенно загорался вместе с НИМ.

– Может, заедем ко мне и выпьем шампанского? – предлагает ОН в конце вечера.

Да, я прекрасно понял ЕГО. ОН хочет быть со мной, а не пить шампанское, а я стосковался по физической близости. К тому же от ЕГО внешности, от мягкого низкого голоса, от сильных рук, от этой седой пряди в черных волосах я просто схожу с ума.

Мы едем в авто, и я вдыхаю аромат ЕГО одеколона. Я хочу ЕГО безумно, но и так же безумно боюсь его разочаровать. Я помню, как был неприятно удивлен князь Львов при виде моего члена. Помню обидные слова Лизы. Помню смех в глазах проститутки Жу-жу. Да и сам я не особо сведущ в плоских утехах. Смогу ли я доставить удовольствие мужчине с большим опытом в оных. Мужчине, который мне нравится.

– Вы очень привлекательны, Ваца. Вы знаете об этом? – ОН подает мне бокал с игристым, и я тут же делаю несколько больших глотков, чтобы скрыть свое смущение.

Мелкие пузырьки лопаются в бокале и щекочут мой нос. Я знаю, что на сцене многие находят меня привлекательным. За мной вечно охотится куча поклонников, и я получаю в день по несколько любовных записок. Но это театр. В жизни я обычный. Даже скорее никакой.

– Зря вы так себя недооцениваете, – улыбается мне ОН. – Вы очень милы. У вас красивые глаза и чувственные губы. У вас потрясающая шея, которую хочется… – ОН на секунду замокает и делает большой глоток вина. – Но я, наверное, несколько тороплюсь.

Разговор замирает. Я отворачиваюсь в сторону, у меня от этих слов огнем пылают щеки. Я чувствую ЕГО взгляд, и от этого мое сердце бьется все чаще. Я хочу ЕГО! Я готов вскочить с кресла, подбежать к НЕМУ и впиться губами в ЕГО губы. Но… это неприлично. И к тому же вполне возможно, что я все не так понял.

Мне стало совсем неловко, и я поставил бокал на столик и сказал, что мне пора идти. Я резко встал, но хитрое шампанское успело сделать мои ноги ватными. Они просто не хотят меня слушаться, и я снова плюхаюсь в кресло.

– Может, вы останетесь у меня? – ОН снова подливает мне шампанское. – Если вам неловко, то не беспокойтесь, я лягу в гостиной на диване, а вы займете мою спальню.

Я не хочу никуда идти, поэтому соглашаюсь на предложение, и мы продолжаем пить, неспешно беседуя.

Почему-то первое, что приходит мне на ум, когда я захожу в спальню, это мысль о том количестве танцоров, которых ОН вот так же приглашал к себе.

– Вы первый, кто остается здесь, – ОН словно слышит мои мысли. – Я вообще не люблю, чтобы кто-то ночевал у меня.

Мне становится любопытно, почему тогда я оставлен? Не проще ли вызвать мне авто и отправить домой?

– Вы особенный, Ваца, – улыбается ОН. – Я это чувствую.

Я тоже это чувствую. Между нами есть что-то. Какая-то незримая ниточка связала нас с той первой встречи. Тогда мы не заметили ее, но сейчас она окрепла и тянется ко мне из гостиной, где находится ОН. По этой ниточке толчками, в такт биению сердца, пульсирует моя кровь.

Я не могу уснуть. ОН там, совсем рядом. Я встаю, подхожу к стене и зачем-то прижимаюсь к ней ухом. Что я хочу услышать? Может, ЕГО дыхание? Или просто мне хочется знать, что ОН тоже не спит. Мне хочется распахнуть дверь и войти к НЕМУ в гостиную, но нет… Это вовсе неприлично.

Я снова ложусь и отворачиваюсь к стенке. Нужно спать. Уже поздно. Но тут я слышу тихие шаги у моей двери. От волнения у меня останавливается сердце, и я накрываюсь с головой одеялом.

– Ваца, вы спите? – ОН стоит возле моей кровати, а я не шевелюсь и пытаюсь унять свое дыхание. – Я не могу спать, когда вы так рядом, – ОН откидывает одеяло и ложится у меня за спиной. Я чувствую, как его мягкие губы касаются моей шеи, и меня охватывает пламя страсти. – Я хотел сделать это с самой первой нашей встречи, – говорит ОН и снова целует мою шею.

ОН правда помнит нашу первую встречу? Я считал, что ОН и не думал обо мне ни разу.

– Я помнил каждый твой взгляд. Каждое движение. Каждое слово… – поцелуи обжигают мои ключицы, мою грудь, мой живот.

Меня трясет от страха и возбуждения. Никогда еще я так не желал мужчину и так не боялся его разочаровать. Мое тело тянет к нему, как магнитом. Я становлюсь мягким и податливым в ЕГО сильных руках. Из моей груди вырываются стоны, и я не хочу их сдерживать. Но как только ЕГО рука ложится на мой член, я вздрагиваю и на секунду замираю.

– Что-то не так, Ваца? – настораживается ОН.

Я говорю, что не отличаюсь большими размерами и что ЕМУ не понравится это. Но ОН только смеется и снова целует меня в губы.

– Мне все равно, какие у тебя размеры. Для меня главное, что со мной рядом сейчас именно ты!

И снова огонь поцелуев и мягкое касание рук. Его напор не был наглым и стремительным, как у князя. Он взял меня так нежно и так жарко, что я забыл обо всем. В первую же секунду, как ОН вошел в меня, я с громким стоном излился на простынь. Видимо, не ожидая такого быстрого конца, ОН остановился.

– Мне не стоит продолжать? – говорит ОН. Я от стыда утыкаюсь в подушку и молчу. – Ваца, не смущайтесь. Если вам будут неприятны мои дальнейшие действия, я…

Нет! Продолжай! Не останавливайся! Я хочу чувствовать ТЕБЯ. Ощущать, как ТЫ движешься во мне. Слышать ТВОЕ дыхание. Чувствовать ТВОЮ любовь…

========== Глава 13 ==========

Моя душа взрывается и разлетается сонмом испуганных мотыльков. Сердце замирает, и все слова растворяются в голове. Я стою посреди гостиной и просто смотрю на НЕГО. Видимо, до моего прихода ОН о чем-то говорил с женой. У них серьезные и озабоченные лица.

ОН поднимает на меня глаза, и я холодею от этого взгляда. ОН разлюбил меня. Никогда раньше ОН не смотрел на меня так равнодушно.

– Ваца, здравствуй! – ОН поднимается с кресла и подходит ко мне. – Мне передали, что ты болен, и я приехал тебя навестить.

ОН обнимает меня за плечи, а я замираю. Я не шевелюсь. ОН хлопает меня легонько по спине, и мои руки дергаются, как у куклы. Мне больно. Нет, не от этих ударов. От ЕГО взгляда. ОН не любит меня больше. Я для него чужой.

– Ромола, вы позволите поговорить нам с Вацей наедине? – спрашивает ОН у жены.

– Не думаю, что это возможно, – цедит она сквозь зубы. – Как вы видите, Ваца не очень рад этой встрече. Доктор, вы говорили, что мужа встряхнет это, но, по-моему, вы ошиблись. Посмотрите на него: он побледнел, и его взгляд стал таким странным.

– Друг мой, с вами все в порядке? Может, попросить господина Дягилева уйти? – Френкель явно обеспокоен.

Как уйти? Зачем? Почему ЕГО снова хотят забрать у меня? Пусть ОН уже не любит меня. Но я… Я продолжаю ЕГО любить! Я хочу говорить с НИМ. Хочу, чтобы все ушли! Чтобы все пошли вон из гостиной! Чтобы закрыли за собой дверь! Чтобы исчезли!

– Ваца, успокойся! Доктор, дайте ему лекарство! Пусть этот человек уйдет! – кричит жена.

Мне не нужны лекарства! Оставьте меня в покое! У меня в голове яркие вспышки гнева. Я не подпускаю к себе жену и доктора, которые пытаются впихнуть в меня таблетки.

– Разрешите я сам, – ОН отстраняет их, сажает меня на стул и протягивает мне горькие пилюли. – Мне бы хотелось поговорить с Вацей. Прошу вас, Ромола. Будьте благоразумны!

Они выходят, а ОН садится напротив меня на стул и внимательно смотрит в глаза. Я понял! ОН тоже все это время притворялся! ОН делал вид, что я ЕМУ безразличен. Вот почему у НЕГО был такой взгляд!

– Тебе лучше, Ваца? – спрашивает ОН, и ЕГО глаза улыбаются мне тепло и ласково. Как раньше…

***

Я люблю Париж. В него нельзя не влюбиться. Этот город создан, чтобы в нем жила любовь.

На время гастролей всех артистов расселили в разные гостиницы. Я раньше никогда не жил в таких богатых апартаментах. Вокруг меня золото и алый шелк, словно я попал в одну из сказочных декораций. Я в шелковом халате и с бокалом розового вина в руке прохаживаюсь по большой гостиной. Я меряю комнату шагами. Один, два, три… двадцать. Нет, она намного больше, просто у меня широкий шаг. Я король! Сильный, смелый, богатый. На улице за окном мой преданный народ. Мои подданные выкрикивают в мою честь хвалу. А я, как благодарный монарх, машу им из окна рукой.

Я надеваю на голову бумажный абажур от торшера и подхожу к окну.

Да! Я молодой король, и я люблю всех!

– Ваца, через полчаса за нами приедет машина и… – в тот момент, когда я машу рукой моему воображаемому народу, в дверь моего номера заходит ОН. ОН замолкает и внимательно смотрит то на меня, то на колпак на моей голове. – Простите меня, ваше величество, что побеспокоил вас, но карета будет подана через полчаса.

ОН улыбается. ОН принял мою игру! ОН закрывает за собой дверь, берет из моих рук фужер с вином, делает маленький глоток и целует меня в губы.

У нас не было близости две недели. ОН ничего не предлагал, а мне не позволяла скромность навязываться. И вдруг неожиданный поцелуй.

– Чему вы так удивлены, ваше величество? – улыбается ОН. – Я, как самый преданный слуга, должен испить вино из вашего бокала, чтобы убедиться, что оно не отравлено.

А к чему этот поцелуй? Я уже решил, что тот случай в номере гостиницы был ошибкой.

– Я могу сказать за себя: с моей стороны ошибки не было. А теперь переодевайся. Я пришлю к тебе Василия, чтобы он помог. Нас ждут в театре, – ОН отдает мне вино и идет к выходу. – И вот еще что… – ОН оборачивается, держась за ручку двери. – Вы самый прекрасный и желанный король из всех, кого я знал!


Театр встретил меня темной сценой с кроваво-красным занавесом и застланными белыми простынями креслами зала. В первом ряду уже сидели артисты. Сбоку – оформители и костюмеры. Все ждали самого главного человека.

Я расположился в самом дальнем конце ряда. Тут я мало кого знаю, и мне неуютно.

– Ваца, ты что забился так далеко? – ко мне подходит Тата и берет меня за руку. – Тебе не пристало скромничать!

Мне приходится идти с ней, и мы садимся в самый центр ряда. В зал входит ОН. Меня всегда удивляло, как при своем среднем росте ОН всегда выглядел так величественно. Его гордая осанка, твердый властный взгляд, уверенная походка. Да, ОН и есть тут хозяин. Наш король, а мы его народ, его вассалы, его добровольные рабы.

– Всем добрый день, господа! – говорит ОН, и ЕГО голос разлетается по залу гулким эхом. – Рад приветствовать труппу «Русских сезонов». Все вы избраны. Избраны для великой цели: показать миру волшебство и красоту русского балета. Хочу, чтобы вы поприветствовали нашего солиста. Ваца, встань, пожалуйста, – я, повинуясь этому властному голосу, поднимаюсь с места.

Мне неловко. Все думали увидеть высокого, статного мужчину. Я не таков. Во мне немногим больше полутора метров росту. У меня длинная шея, развитое тело и крепкие ноги. Я внешне сильно отличаюсь от других солистов.

– Не смотрите на его малый рост и юность. Те, кому уже посчастливилось видеть Ваца на сцене, поймут меня. А теперь я представлю вам наш репертуар на этот сезон…

Я не слушаю. Я лишь смотрю на НЕГО. В моей душе восхищение. Еще гордость за то, что Он выбрал меня, и за то, что я знаком с этим великим человеком.


Вечер. На улице горят фонари, освещая пустынную улочку, разделяющую гостиницу и соседний дом. В комнате полумрак. Я не люблю яркого света. Он отвлекает меня от мыслей. От размышлений о предстоящих репетициях в театре, о новых постановках и о НЕМ…

Мысль о НЕМ постоянно возвращается. Кто ОН? Несбыточная мечта? Химера, нарисованная моей фантазией, а может, ОН тот, кого я всегда ждал?

ЕГО номер рядом. Я прислушиваюсь к звукам за стеной. Стена слишком толстая, и из соседнего номера ничего не слышно. Лишь свет в соседнем окне говорит мне, что там тоже не спят.

Я уже несколько часов ворочаюсь на мягкой кровати и не могу уснуть. Я борюсь с непреодолимым желанием снова почувствовать теплый поцелуй у себя на шее. Хочу, чтобы мое тело горело в сильных объятиях. Хочу! Хочу ЕГО!

Тихий стук прерывает мои мысли. Я вздрагиваю и на цыпочках подхожу к двери.

– Ваца, это я! Открой! – слышу я ЕГО голос и, повинуясь ему, распахиваю дверь.


И снова ночь с дурманящими разум поцелуями. ЕГО голос. ЕГО сильное тело. ЕГО член, медленно скользящий внутри меня. Мне так хорошо, что я зарываюсь лицом в подушку и тихо вою от удовольствия.

– Ваца! Я хочу тебя всего! Хочу видеть тебя и слышать! Не сдерживайся! Дай волю своим чувствам!

И я снова подчиняюсь, и моя страсть вырывается из меня со стоном.

Люблю…

========== Глава 14 ==========

Мы все так же сидим в гостиной. Все ушли. Я рад, что все ушли. Особенно хорошо, что ушла жена. Она злится на меня, но я не хочу ей зла и не хочу, чтобы она страдала. Я не смотрю в ЕГО глаза. ОН сидит напротив, и я вижу только руки. Они все такие же сильные. Я помню, как ОН обнимал меня. Помню слова, что говорил. Помню ЕГО…

– Ваца, тебе лучше? – спрашивает ОН.

Я киваю. Я боюсь говорить вслух, ибо знаю, что жена стоит в коридоре и слушает.

– Ты плохо выглядишь, Ваца, – вздыхает ОН. – Тебе нужно восстанавливаться. Ты должен танцевать! Ты ведь Бог танца!

Я много думал о Боге раньше. Я знаю, что он любит и понимает меня. Раньше я танцевал, потому, что он так хотел. Я веселил его и людей. Я не Бог танца. Я божий клоун. Потом Бог запретил мне танцевать.

– Ваца! О чем ты говоришь? Ты прикрываешься тем, что Бог тебе запрещает танцевать! Ты просто ленишься! Ты нужен театру! Нужен русскому балету!

Я не могу! Я сумасшедший! Мой разум путает мысли и действия. Я не хочу никому зла, но причиняю его своим поведением всем: жене, Кире, Элеоноре, булочнику Йогану, служанке Луизе, доктору Френкелю. Френкель пытается меня лечить, но его знаний не хватает. Его знания пусты рядом с моим безумием!

– Ваца! Ты должен выздороветь! Ты нужен… – ОН замолкает, и я наконец решаюсь поднять глаза.

Ну же! Скажи! Скажи, как я нужен ТЕБЕ! Как ТЫ скучал. ТЫ сильно постарел. ТВОЕ лицо в тонкой паутине морщин, а кожа обвисла. Я вижу помаду на волосах. ТЫ и раньше натирал ей волосы, но теперь я вижу следы помады еще и на усах. От ТЕБЯ прежнего осталась только эта белая прядь. И еще взгляд… ТЫ смотришь на меня как раньше.

– Ваца, не будем об этом, – тихо вздыхает ОН и бросает взгляд на дверь.

Я знаю, почему ОН не досказал мне то, что думает. За дверью моя жена. ОН тоже не хочет ей зла. А главное, ОН не хочет зла мне.

– Тебе нужно поправляться, – ОН поднимает с пола свой саквояж и достает оттуда мои любимые оранжевые фрукты. – Я принес тебе апельсинов, Ваца. Ты ведь любишь их? – ОН кладет яркие шарики на стол, и они испуганно раскатываются по нему в разные стороны. Один пытается бежать, но я успеваю его поймать у самого пола.

Я подношу его к лицу и чуть сдавливаю пальцами. Я вдыхаю его острый и сладких запах. Я всегда любил апельсины. В них много витаминов. Витамин от слова «жизнь». Я люблю жизнь, потому люблю апельсины.

– Ваца, я… – говорит ОН и сжимает мою руку, в которой я держу апельсин.

Я на секунду замираю в ожидании его слов, но в этот момент входит жена. Она ведет за руку Киру.

– Я думаю вам уже пора, господин Дягилев. Мы вечером планировали прогуляться с девочками по парку, – говорит она.

Кира отпускает ее руку и подбегает ко мне. Она забирается мне на колени и берет со стола апельсин.

– Папочка, любимый! Ты ведь пойдешь с нами гулять? – говорит Кира и целует меня в щеку.

Я люблю Киру, но она плохая артистка. Я знаю, что это жена научила ее так сказать.

– Прошу меня извинить! – ОН натянуто улыбается и встает. – Рад был с тобой повидаться, Ваца! – ОН кивает мне и снова смотрит на меня чужим взглядом. – Мадам, – поклон жене. – У вас прекрасная малышка. И вам всего доброго, доктор, – слышу я его голос в коридоре. Я вижу, как ОН набрасывает на шею белый шарф, надевает пальто, берет в руки шляпу и… оборачивается. ОН смотрит на меня. В ЕГО глазах усталость, одиночество и тоска…

***

Мне нравится театр! Репетиции страшно утомительны, но мне все равно радостно. ОН оказался настоящим деспотом в работе. ОН знал всех своих работников по именам: от солистов до полотеров. ОН вникал в каждую мелочь касаемо спектакля. ОН был хозяином этой жизни.

– Где Фокин?!

Я слышу ЕГО голос еще из танцкласса, где мы уже полдня репетируем с Татой. Я извиняюсь перед хореографом и спешу к НЕМУ навстречу.

– Ян Аркадьич! Найди мне Фокина! Он меня вырвал с деловой встречи, а сам где-то прячется! – ЕГО статная фигура в черном пальто стремительно движется по полутемному залу к сцене, где вовсю собирают декорации. – Любезный! А где артисты? Почему не идут репетиции?

– Сергей Палыч! Так ведь декорации ставят! Артисты репетируют в классах, – отвечает ЕМУ горбатый Ян Аркадьевич.

– Сергей Павлович! – к НЕМУ подбегает щуплый мужичек с растрепанной бороденкой. – Там пришли поставщики. Ткани для костюмов принесли. А денег нету!

– Задержи любой ценой, голубчик! – хлопает ОН по плечу бухгалтера. – Плети им что угодно! Чаем пои, корми, но чтоб они не уходили. Я сейчас с Фокиным… Ян Аркадьич! Ты еще тут? Я просил мне Фокина найти! Давай быстрее за ним! А ты, любезный, – ОН снова поворачивается к бухгалтеру, – поставщиков займи. Я приду и все вопросы решу.

ОН идет к сцене, а я смотрю через щелку кулис на НЕГО. Да, ОН хозяин! ОН хозяин всех этих людей и мой…

– Да куда ж ты это прибиваешь?! – кричит ОН одному из работников сцены. – Где у нас Проскурин? Где этот чертов Проскурин, я вас спрашиваю? Для чего рисовали план декораций? Вы что, не видите, что вот те две части нужно поменять местами? – ОН грозно тычет палкой в бутафорскую беседку. Я не выдерживаю и смеюсь. – Ваца? А ты что тут делаешь? Отдыхаешь? А ну-ка, дорогой, давай для меня! Один разок! Jeté! Jeté, Ваца!

Я страшно устал, но не могу не повиноваться ЕМУ. Я делаю несколько pas chassé, fouetté и grand jeté и замираю посреди сцены, высоко подняв голову.

– Ай молодец! – ОН хлопает в ладоши. – Я просто восхищен, как тебе удаются прыжки. А сейчас, Ваца, быстро в класс. Тебя, наверно, уже заждались!

– Сергей Павлович, – позади него, как и всегда, его тень – Василий. – Вацлав Фомич устал сильно. Поглядите, у него все одёжа мокрая от пота. Он весь осунулся от этих репетиций! Пожалели бы вы его.

– Уговорил, Василий! – оборачивается к слуге ОН. – Сейчас еще пусть потанцует, а вечером ты ему сделаешь ванну с этими… – ОН щелкает в воздухе пальцами. – Вот черт! Вечно забываю названия. Из Индии мне привезла Аннушка.

– Масла благовонные, – подсказывает Василий.

– Они самые. Заберешь все склянки и выльешь в ванну, – и снова мне. – Ваца, на репетицию бегом арш!


Ванна с маслами удалась на славу. Как простой русский мужик Василий смог так дивно перемешать ароматы? Я с удовольствием расслабляюсь в теплой воде и закрываю глаза.

– Ваца, – слышу я ЕГО шепот. Я поднимаю голову и вижу, как ОН на цыпочках заходит ко мне в ванную комнату. – Представляешь, еле сумел зайти к тебе. В гостиницу твои поклонницы прорвались, оккупировали наш коридор. Так мне пришлось Василия просить, чтобы он их отвлек и сказал, что ты будешь раздавать автографы в холле через пять минут.

Я смеюсь, глядя, как ОН играет героя-любовника, залезшего в окно к своей пассии. ОН вытаскивает из одного кармана халата бутылку вина, а из другого – пару апельсинов.

– Вот, апельсины! Ты их ешь! Они полезные. Там много витаминов. Они придадут тебе сил, и ты сможешь быть со мной страстен всю ночь.

Я беру в рот ароматную дольку, и сладкий сок течет по моему подбородку. Мне не нужны витамины, чтобы я был страстен. Мне нужно только ЕГО присутствие, ЕГО голос, ЕГО тело, ЕГО руки и ЕГО крепкий член.

========== Глава 15 ==========

ОН ушел, а у меня в голове роятся невысказанные и недосказанные слова. И ЕГО взгляд, полный тоски. И этот запах… Я так и держу апельсин в руке. Кира сидит передо мной и крутит другой апельсин в ручках.

– Кира, дорогая, пойдем собираться, – говорит ей жена и добавляет служанке: – Уберите это со стола. И выбросите в мусор.

Я пытаюсь спрятать руку, в которой держу апельсин, но жена замечает это и злится.

– Ваца, оставь его и иди переодеваться на прогулку!

Я повинуюсь. Я не хочу ей зла и не хочу ее злить. Я кладу апельсин на стол, и служанка собирает фрукты в передник и уносит их на кухню. Жена от двери манит к себе Киру, и та, бросив на стол апельсин, бежит к матери. Жена не видит этого. Она уже в прихожей. Я быстро хватаю со стола апельсин и прячу его в ворот домашней кофты.


Ужинаем молча. Служанка накладывает всем в тарелки тушеную капусту. Потом берет в руки миску с мясом. Я закрываю свою тарелку рукой и качаю головой. Я не ем мяса. Я видел слезы ягненка, когда мясник приставил к его горлу нож. Я видел ужас в глазах теленка, которого вели на бойню. Я не стану есть их жареную плоть!

– Ваца, поешь нормально, – хмурится жена. – Ты ведь хочешь выздороветь? Тебе нужно хорошо питаться.

Чтобы набраться сил, мне нужны витамины. «Вита» – это жизнь. Мясо – это смерть. От мяса в голове возникают злые мысли. Я добрый человек, и я не хочу иметь злые мысли.

– Хватит нести этот бред! – хлопает по столу жена. – Луиза, положите моему мужу мяса.

Я смотрю на кусок плоти несчастного животного. На нем коричневая подливка. Она похожа на жидкое дерьмо. Мне становится противно. Жена внимательно смотрит на меня и кладет себе в рот маленький кусочек мяса. На ее губах остается капелька этого жидкого дерьма, и мой желудок сжимается.

– Ты будешь есть наконец? – снова злится она и, отрезав кусок, накалывает его на вилку и протягивает мне.

Я отталкиваю ее руку в сторону и бью по тарелке. Тарелка падает на пол и разлетается вдребезги. Кира начинает плакать. Луиза убегает на кухню за совком и тряпкой, жена заламывает руки на груди и плачет:

– Господи! За что все это? Это все он виноват! Это из-за него ты снова сходишь с ума! Я ненавижу это животное!

ОН не животное. ОН человек. Я люблю животных. Они добрые и теплые. Я люблю людей. Они тоже добрые и теплые. Я не люблю только злых людей. Злые люди едят мясо, отсюда и их злость.

– Ваца! Прекрати! Кира, не плачь, деточка! Папа просто уронил нечаянно тарелку. Ваца! Иди в свою комнату и выпей лекарство! – кричит жена.

Я не люблю лекарства. Я люблю витамины. Я уже пил сегодня лекарство, а если выпью еще, то снова забудусь сном на целый день.

– В свою комнату! – жена бьет по столу ладошкой. – Быстро! И пей лекарства!


Я стою у тумбочки и смотрю на таблетки, лежащие подле стакана с водой. Я беру их в руку и выбрасываю в окно. Мне не нужны лекарства! Я не болен. Я сумасшедший!

Я забираюсь в кровать, накрываюсь одеялом и достаю из-под подушки апельсин. Его запах успокаивает меня. Я чуть поддеваю пупырчатую цедру ногтем, и все пространство вокруг меня наполняется ярко-оранжевыми ароматными пузырьками. Они летят вверх, под самый потолок, лопаются там и обдают меня веселыми брызгами…

***

Я сильно устаю. Репетиции, спектакли. Снова бесконечные репетиции. Я чувствую себя белкой, замурованной в колесо.

В танцклассе холодно. Мы стоим у станка, и хореограф громко стучит тростью по полу.

– Un, deux, trois, quatre… Аrabesque. Аttitude. Головку держим, госпожа Карсавина! Аttitude. Вallonné. И… Аttitude. Выше ножку! Тянем носок, Томочка!

– Браво! – ЕГО широкая фигура появляется в дверном проеме. – Très bien! – ОН громко хлопает в ладоши и заходит в класс. За НИМ возникает горбатая фигура помощника и высокая Василия. – Ян Аркадьич, а почему в классе так холодно? – ОН выдыхает, и из ЕГО рта вырывается тонкое облачко пара.

– Так трубу отопительную прорвало, – отвечает ЕМУ помощник. – Уже чинят, Сергей Павлович.

– Может? отменить репетиции? – вступает в разговор наш хореограф.

– Ни в коем случае! – машет ему рукой ОН. – Господа, двигаемся! А я сейчас дам хорошую взбучку рабочим! Сколько можно чинить? На улице хоть и весна, но до лета еще далеко.

ОН смотрит на Тату. На ее тонкой фигурке намотана теплая шаль. На Брониславе поверх трико теплая кофта. Мое трико на спине промокло от пота. ОН скидывает с себя пиджак и отдает его в руки Василия. Затем снимает через голову вязаный жилет, подходит и надевает его на меня. Я чувствую тепло ЕГО тела, и это тепло начинает впитываться в меня.

– А теперь репетировать, господа! – и с этими словами ОН и ЕГО спутники выходят из класса.


На следующий день у меня поднимается температура и меня бьет сильный озноб. Я лежу на кровати и то мерзну, то обливаюсь потом.

– Ты все же заболел, мой мальчик! – ОН заходит в мою спальню, прикрывая нос и рот платком.

ОН всегда боялся инфекции и постоянно мыл руки. ОН даже здоровался, не снимая перчаток, хотя и знал, что это моветон. Во время близости обязательно пользовался кондомом. Мне не нравился кондом, и я просил снимать его, хотя бы когда я беру ЕГО член в рот. Но ОН всегда говорил, что во рту много бактерий и что ОН боится заразы. Мой член слишком мал, и найти на него подходящий кондом сложно. Но ОН надевал на меня другой размер и только после этого брал мой член в рот. Меня это веселило. Гадалка предсказала ему смерть на воде, а не от заразы. Чего ему боятся?

– Но осторожность не помешает! – смеется ОН. – Человек на восемьдесят процентов состоит из воды. Так что на эти же проценты ты для меня опасен. Может, ты чего-то хочешь? Я сейчас пойду за лекарством, что прописал тебе доктор, и куплю чего пожелаешь.

Я болен, и мне нужны витамины. Так говорил доктор. Я хочу апельсинов. В них много витаминов, и они помогут мне выздороветь. ОН уходит, а я забываюсь тяжелым сном.

Я просыпаюсь от того, что моего лица касается что-то влажное. ОН сидит у моей постели и вытирает мне лоб холодной и мокрой тряпицей.

– Я купил апельсинов, – ОН показывает на блюдо с ярко-оранжевыми фруктами. – Ты должен их есть. Сейчас я тебе очищу.

Спальня наполняется острым и сладким запахом цедры и сока. Я беру дрожащей рукой дольку и смотрю на маленькие оранжевые капельки. Долька падает из моей ослабшей руки на одеяло. ОН берет другую и аккуратно кладет ее мне в сухой от жара рот. Я глотаю и чувствую, как сок стекает по моему горлу вниз. Я устало падаю на подушку и снова забываюсь сном.

========== Глава 16 ==========

Утро серое и хмурое. За окном моросит мелкий дождь. Весна стала осенью. В моей душе тоже поселилась осень. Она тихо плачет дождем, окутанная тяжелыми серыми облаками. В моей руке раздавленный апельсин, а на простынях – желтые пятна сока.

Я быстро вскакиваю, выбрасываю апельсин в окно, снимаю простыни и несу их вниз, отдать прачке. Я не хочу, чтобы их видела жена. Она не любит грязные простыни.

Мне сегодня не по себе. Меня все раздражает. Даже плач Киры, у которой сломалась кукла. Я люблю Киру. Она моя малышка, но сегодня я не в себе.

– Друг мой, вам придется выпить лекарства, – говорит Френкель. Он обеспокоен моим состоянием. Он начинает понимать, что бессилен мне помочь. Все его знания пусты против одиночества.

Я сегодня вспылил. Я кинул ботинком в кошку, которая попалась мне под ноги, и накричал на жену. Не помню, по какой причине. Теперь она плачет в своей комнате.

– Почему вы такой раздраженный сегодня? Может, так на вас действует дождь? – предполагает доктор и достает свой вечный блокнот.

Да. Дождь меня убивает. Он поселил в моей душе скуку. И еще мне тяжело. ОН здесь. Совсем рядом. В этом же городе. ОН ходит по тем же улицам, что и я. ОН смотрит на те же витрины. Ездит по тем же мостовым. ОН дышит тем же воздухом, но… ОН далеко от меня. Я хочу снова ЕГО видеть.

– Ваца, дорогой мой, – вздыхает Френкель. – Ромола категорически против ваших встреч. Особенно после вчерашней истерики.

Она ненавидит ЕГО. ОН для нее чудовище с жадно горящим взором и длинными лапами. Она думает, что ОН хочет забрать меня у нее. Она не понимает. Это не ОН хочет забрать. Это я хочу быть с НИМ. И не только потому, что все еще люблю. С НИМ был танец, балет. С НИМ была музыка. Были спектакли, премьеры. Была любовь зрителей. Восторженные крики публики и овации. Повелителем воздуха сделала меня природа. Богом танца и восьмым чудом света сделал меня ОН.

***

Сезон почти закончился. Осталось всего несколько спектаклей. Мы похожи на перелетных птиц. Весной мы слетаемся в Париж, а осенью улетаем на гастроли.

– Господа! После репетиции не расходимся. Приказ Сергея Павловича! – говорит голова Яна Аркадьевича, торчащая в двери.

– Что еще придумал Дягилев?! – возмущается Верочка. – У меня в три назначена встреча! Я специально освободила для нее время между репетициями и спектаклем.

– А меня модистка ждет. Моя подруга родила двойню, и в выходные крестины, а у меня еще платье не готово, – расстраивается Тата.

Мне некуда торопиться и некуда идти, поэтому сообщение о собрании меня нисколько не расстраивает.

Я не люблю приходить в ЕГО кабинет. Там ОН становится таким властным и жестким. Поэтому я люблю, когда ОН приходит в мою гримерку. Здесь ОН домашний и родной.


– Итак, господа артисты! Сезон заканчивается, но уже через полгода новый. Поэтому мы с Мишей… с господином Фокиным решили представить вам свой новый проект. В связи с предстоящим туром Русского балета по миру мы решили поставить ряд одноактных балетов. Господин Фокин представит нам несколько своих постановок. Репетиции начнутся нескоро, но он раздаст вам партии, чтобы вы с ними ознакомились.

ОН всегда говорит так. Так, будто все уже решено и не терпит возражений. Я и не собираюсь препираться. Я верю ЕМУ. И как импресарио, и как человеку.

– Итак… я уже имел возможность показывать свои постановки в Мариинке. Но это были полноценные балеты. Теперь моя задача – за несколько минут показать целую историю. А ваша задача – помочь мне донести идею до зрителя, – Миша окидывает серьезным взглядом притихших артистов. – Ни для кого не секрет, что мужские партии в классическом балете отсутствуют напрочь! Мужчина-танцор всегда был всего лишь подставкой и переноской женщины-солистки. Так вот, я хочу изменить это в корне. Миниатюра «Призрак Розы» основана именно на мужском танце. Женская партия там будет вторична. К тому же я хочу полностью изменить видение танцора-солиста у зрителя. В этом мне поможет Вацлав.

Я удивлен. Чем я могу помочь в постановке? Я только танцую. Я только марионетка в руках умелого кукольника.

– Не принижай своих достоинств, Ваца, – хмурится ОН.

– Согласен с господином Дягилевым. Отложите свою скромность, Вацлав. Именно вы вдохновили меня на создание этого балета, – улыбается Миша. – Помните, на одной вечеринке вы резвились с Аннушкой и пародировали ее танец? Вспомните вашу постановку рук при этом. Сможете сейчас это повторить?

Я поднимаюсь со стула, выхожу в центр кабинета, выставляют одну ногу вперед, чуть откидываю голову, поднимаю руки над ней полукругом и развожу кисти в стороны.

– Вот! Вот оно! – восклицает Фокин. – Замрите и запомните это положение. Вы – роза. Вы – нежный цветок. Ваши руки – это распускающийся бутон! А теперь исполните в этом образе несколько прыжков!

Я немного растерян. Я не понимаю… Мне играть женщину? Я мужчина в образе женщины? Или я мужчина, играющий цветок?

– Ваца, прошу тебя. Не думай! Просто почувствуй себя нежным цветком и прыгай! Jeté, Ваца! Jeté! – восклицает ОН, и я, чуть разбежавшись, прыгаю к НЕМУ навстречу…


Мы гуляем с Татой по Монмартру и наслаждаемся осенью в Париже. Воздух уже холодный, но солнце еще греет засыпающую землю.

– Как у тебя дела с Дягилевым? – спрашивает меня она.

Мы с НИМ почти неразлучны. Когда ЕГО со мной нет, то рядом всегда находится Василий. Он следит за тем, чтобы меня не продуло во время репетиций. Он смотрит, чтобы меня никто не беспокоил перед выступлением. Он помогает мне одеваться. Напоминает, чтобы я поел, и поправляет перед сном перину.

– А на ночь он тебя в лоб не целует? – смеется Тата.

Я представляю Василия, целующего меня в лоб перед сном, морщусь и тоже смеюсь.

Нет, перед сном я получаю поцелуи не от него.


Я медленно погружаюсь в сон и вдруг чувствую ЕГО тихие шаги по своей спальне. Я открываю глаза и поднимаю голову с подушки.

– Я разбудил тебя, Ваца? – спрашивает ОН и садится на мою кровать.

Я не ждал ЕГО сегодня. Еще днем ОН сказал, что ужинает с четой Серт и вернется поздно.

– Знаешь, Ваца, – ОН глубоко вздыхает. – Последнее время я много думаю о нас. Мне плохо, когда тебя нет рядом. Мне страшна мысль, что ты уедешь куда-то и мы долго не увидимся. Я не могу спать, не слыша твоего дыхания у себя на плече. Я не могу думать о других мужчинах, ибо перед моими глазами постоянно ты. Ваца… я хочу предложить тебе переехать ко мне, – заканчивает ОН монолог.

Да! Да! Да! Я тоже этого хочу, потому что тоже не хочу расставаться! Я кидаюсь ЕМУ на шею и целую, чувствуя на ЕГО губах вкус дорогого шампанского.

========== Глава 17 ==========

Зачем они приходят? Что им всем нужно от меня? Они лишь отвлекают меня от моих мыслей, от моих танцев и от моих воспоминаний. Вот снова, дверь отворяется, и в мою комнату входит жена.

– Дорогой, оденься и спускайся в столовую. Обед готов! – говорит она с порога.

Я не хочу одеваться! Не хочу идти в столовую, и есть их обед я тоже не хочу! Я хочу, чтобы меня оставили в покое! Просто забыли о моем существовании! Я не хочу жить в их скучном и сером мире! Я кидаю в нее подушкой. А второй накрываю свою голову.

– Ваца, так нельзя! Тебе нужно поесть. Я попрошу, чтобы обед тебе принесли в комнату, – отвечает жена и выходит.


Они думают, что я болен и что я не смогу понять, что в моем супе есть мясо. Они его мелко протерли, но я чувствую запах вареной плоти. Я не стану его есть, ибо я не хищник, как они. Я сталкиваю тарелку с супом с тумбочки, и туда же летит компот. Неужели так трудно принести мне апельсин?!

– Ваца, успокойся! Выпей лекарство! – кричит жена и пытается засунуть мне в рот таблетки.

Как она не понимает? Таблетки не помогут от тоски! Они только делают ее более серой и тягучей! Они затуманивают мой разум, и я не могу рисовать танец. От лекарств я перестаю чувствовать его ритм, и движения в моей голове становятся рваными и неестественными. Я отталкиваю руку жены, и таблетки рассыпаются по полу.

– Позовите Витоша и Геральда! У мужа снова припадок, – кричит жена служанке.

К черту вас всех! Оставьте меня в покое! Я только хотел апельсинов и чтобы пришел…

Сильные руки прижимают меня к кровати, и я чувствую, как в меня входит игла. Мое тело перестает слушаться, и темная пелена застилает глаза.


– Я так больше не могу, господин Френкель! – голос жены доносится откуда-то издалека. В нем слезы. Она жалеет себя. – Еще один такой приступ, и я сама сойду с ума.

– Успокойтесь, Ромола. Пейте микстуру, что я вам прописал. Она позволит вам хорошо спать и не нервничать. А с чего начался приступ? – спрашивает ее Френкель.

– Он хотел апельсинов, – снова вступает голос жены.

– Так дайте ему то, что он хочет. Его состояние и так нестабильно, а вы провоцируете его отказом, – спокойно говорит доктор.

– Еще он хочет, чтобы пришел этот… этот человек, – голос жены становится острым и холодным, как лезвие ножа. – Может, и эту его просьбу исполнить?

– Почему бы и нет? Я могу поговорить с господином… – но жена прерывает Френкеля.

– Довольно, господин Френкель! Однажды вы уже уговорили меня пустить этого человека в мой дом. Мужу после этой встречи стало только хуже. Моя подруга, Элизабет Легар, посоветовала мне обратиться к мадам Тюссоле. Та лечила ее мужа травами, и он перестал пить, – в голосе жены уже нет слез. Только уверенность.

– Ромола! Это знахарство не поможет! Пьянство – это пагубная привычка, а не душевная болезнь! Доверьтесь науке! – пытается остановить ее Френкель, но жена снова обрывает его:

– Я разочарована в медицине и буду пробовать другие методы лечения. Мы с мужем больше не нуждаемся в ваших услугах, доктор Френкель!

***

Был ли я счастлив в жизни? Был… Это были самые счастливые годы. У меня было два самых пылких и восхитительных любовника. ОН и танец… Я отдавался им без остатка. Я дарил им всю свою страсть и нежность, а они платили мне тем же.

– Вацлав! Прыжок должен начинаться из вон того окна. Он должен быть как полет, долгим и красивым. Вы это прекрасно умеете делать, – Миша ходит перед сценой и объясняет нам с Татой, как он видит этот танец. – Томочка, ты должна двигаться очень плавно. Как во сне. Вацлав, давайте попробуем ваш выход, потом проиграем па-де-де и окончание партии.

Я не уверен, что прыжок получится длинный. Мне нужен небольшой разбег, а за бутафорским окном лежат доски.

– Вы что, не слышали? – ЕГО голос разбивает в дребезги тишину зала. – Быстро разобрать за сценой! Из-за вас, олухов, мой лучший танцор может разбиться!

– А мы пока пройдем па-де-де, господа. С пятой цифры, пожалуйста, – Миша кивает головой аккомпаниатору, и по залу разносится бравая фортепианная пьеса Вебера.

Музыка подхватывает нас и начинает кружить по залу, словно лепестки цветка, которыми играет ветер. На душе у меня становится так, словно скоро Рождество, а я ребенок, ждущий праздника и подарков. Тата прекрасная партнерша. Она любит и понимает меня. Она не испугалась танцевать со мной, как испугалась Аннушка.

– Вацлав, не обижайся, но я не могу и не хочу быть второй в дуэте с тобой, – сказала мне Павлова. Я не обиделся и не рассердился. Аннушка не моя партнерша. Она в танце слушает себя, а Тата доверяется мне. Поэтому я танцую с Татой.

– Стоп! Стоп! – кричит из зала Миша. – Вацлав, руки мягче, изящней… Постановка рук должна быть женской. Томочка, покажи Вацлаву!

Тата поднимает руки вверх, и ее кисти расходятся, как лепестки не распустившегося до конца бутона. Я не понимаю, кого я играю. Ведь все па мужские – и как могут с этим сочетаться женские руки?

– Покажи свою сексуальность, Ваца, – шепчет мне Тата. – Ты ведь с Сергеем Павловичем не совсем мужчина. Сыграй это на сцене.

Я смотрю в зал и вижу ЕГО улыбку. Такая же улыбка была на ЕГО губах два дня назад. Ночью, когда я оседлал его член сверху.

– Разве может сравниться с тобой женщина? Разве женщина может быть грациознее тебя? Разве может быть у женщины такая гибкость? – ОН проводит рукой по моей спине, мокрой от пота. – Любовь к женщине – зло. Только мужская любовь может открыть для тебя весь мир и бросить его к твоим ногам.

ЕГО рука гладит мою грудь, спускается на живот и крепко прихватывает мой напряженный член. Я продолжаю двигаться и пытаюсь удержать в себе стон. Но он вырывается через мои сжатые зубы, и за него я получаю ЕГО горячий поцелуй.


– Ты сегодня танцевал просто великолепно, – говорит ОН, когда мы садимся в авто.

Я танцевал для НЕГО. Не для Фокина, не для Таты. Только для НЕГО. И живу я только для НЕГО. Я люблю танцевать и ЕГО люблю. Мне нужно в жизни только танцевать и любить ЕГО.

– Ваца, тебе еще нужно кушать и спать, – смеется ОН. – А еще ты любишь дорогие подарки. Ведь любишь? – я смеюсь и сознаюсь, что люблю. – Давай заедем к Картье и подберем тебе под перстень пару запонок. А потом поедем ужинать.

Запонок мы не купили. Зато ОН приобрел пресс-папье из красного дерева с золотой инкрустацией и золотое перо. Мне не жалко, что запонок под кольцо не было. Мне достаточно кольца. Оно всегда сверкает у меня на пальце. Платиновое. С большим сапфиром.


Сидя за столом в шикарной ресторации и поедая лангустов в пряном соусе с лимоном, я с удовольствием слушаю ЕГО рассказы о путешествиях и удивляюсь. Почему ОН со мной? ОН умный и сильный. Я не умный и слабый. ОН столько путешествовал и столько повидал. Я почти нигде не был. Даже Париж я толком не знаю, потому что все время репетирую и танцую. Я скучный и замкнутый. ОН прекрасный рассказчик и открытый человек.

– Ваца, мне все равно, какой ты. Главное, что это ты и что ты мой. А если хочешь путешествовать, то мы с тобой обязательно это сделаем. После закрытия сезона поедем с тобой в прекрасную Элладу. Я покажу тебе огромный голубой океан, высокие зубы скал, прекрасный Акрополь, дивные статуи и фрески. Я кину к твоим ногам весь мир, мой мальчик. Он будет твоим, как и я…

========== Глава 18 ==========

Меня угнетает полумрак комнаты. Меня тошнит от тонкой струйки дыма, идущей от палочки, и от дребезжащей музыки мне не спокойно.

– В вашем муже поселился Див. Это он сводит его с ума, – говорит очередная знахарка. По ее словам, она из Индии. У нее длинные седые волосы и красное пятно на лбу, словно след от пули.

Меня тошнит все сильнее, и содержимое желудка вырывается прямо на стол.

– Вам нужно пить чай, который я вам дам, и читать мантры по несколько раз в день. Это поможет выгнать Дива, – говорит знахарка.

Я не хочу больше ходить к этим людям. Они не понимают меня. Они просто хотят денег. Я не буду пить их отвратительные настои и слушать их бред. Я не болен! Во мне нет Дивов и бесов. Я просто устал от этой жизни. Мне не для кого жить. Я просто существую. Я не живу.

Дома жена пытается дать мне чай, который советовала пить знахарка. Она бубнит какие-то непонятные слова и снова зажигает благовония. Я хватаю палочку и гашу ее в чае, а саму чашку кидаю об пол. Мне не нужны эти лекарства! Мне не нужно ничего, что вы можете мне предложить! И снова крепкие руки, укол иглы и черное забытье…

– Ваца, дорогой! Смотри, кто к тебе пришел! – жена открывает дверь моей комнаты и впускает в нее запах готовящейся на кухне еды.

Я настораживаюсь. Неужели? Неужели пришел тот, чье имя я никогда не решался произносить вслух? Неужели я снова увижу ЕГО лицо. Почувствую запах ЕГО парфюма, и ЕГО теплая рука накроет мою, когда никто не будет смотреть?

– Ваца! Дорогой мой!

Мама… Она всегда любила и понимала меня. Как давно я не слышал ее голоса. Я так скучал по ней! Я утыкаюсь лицом в ее плечо и плачу от счастья.

– А меня ты не обнимешь? – Броня стоит в дверях и улыбается мне. Она все такая же веселая и добрая, моя Броня. Она всегда была моим самым близким другом. Она всегда любила и понимала меня.


Броня упросила жену отпустить меня прогуляться, а мама осталась поиграться с внучками.

– Как ты, Ваца? – спрашивает меня Броня и гладит меня по волосам.

Мы сидим на скамейке в парке, и нас греет яркое осеннее солнце. Я люблю солнце. Люблю голубое небо и белые облака. Люблю птиц. Они летят клином в теплые края. Может, они летят в Грецию. К горячему белому песку и теплым волнам океана. Я люблю все это и завидую птицам. Я не люблю дождь. Не люблю лекарства и не люблю, когда бранится жена.

– Ваца, милый… – вздыхает сестрица. – Что с тобой? Тебе плохо? Отчего? Чем я могу помочь?

Мне не нужно помогать. Я просто хочу любить. Я люблю, но не могу любить открыто. ЕГО не пускают ко мне. Не пускает чужая любовь. Мне не нужна эта чужая любовь.

– Ты все еще любишь его? – Броня удивленно вскидывает брови. – Это было так давно. Я думала, что у тебя уже все прошло.

Почему Броня удивлена? Она и сама все еще страдает от любви к Федору. Хотя у нее есть муж и дети. Она счастлива в браке. Хотя… возможно, я ошибаюсь…

– Нет, Ваца. У меня все прекрасно. Но ты прав. Я не могу его забыть. Я была в опере. Я слушала его, затаив дыхание. Я думала, что все прошло, но услышала его голос, и в душе все перевернулось.

Мне жаль Броню. Она тоже была вынуждена скрывать свою любовь ото всех. Шаляпин был женат. Он был известен и популярен. А Броня только начинала танцевать в «Русских сезонах». У меня было пять лет счастья. Были страстные ночи, тихие вечера, было какое-то подобие отношений. У нее этого не было.

– Когда мне плохо, я ставлю его пластинку и слушаю. Мне становится легче. А что вспоминаешь ты, когда тебе тяжело? – спрашивает Броня, вытирая платком слезу.

***

Греция… Мы сбежали ото всех. ОН взял авто, и мы уехали далеко-далеко. Почти к краю горизонта.

Передо мной большой дикий пляж с чистым белым песком. Солнце – словно раскаленная сковородка. Оно жарит все своими лучами. Там наверху только огромный пылающий круг и голубое, как океан, небо.

Я бегу по горячему песку. Мои босые ноги обжигают миллионы раскаленных песчинок. Ветер с океана соленый и горячий. Он рвет с меня рубашку. Я не противлюсь этому наглому и страстному любовнику. Рубашка летит прочь. Я останавливаюсь и прыгаю на одной ноге, пытаясь освободится от брюк.

– Ваца! Ты собрался купаться голышом? – слышится позади меня ЕГО голос.

Я, не оборачиваясь, улыбаюсь, снимаю исподнее и забегаю в воду. Мою разгоряченную солнцем кожу обжигает холод океана. Но я быстро привыкаю к этому, и через минуту вода кажется мне теплой. Я машу ЕМУ рукой и высоко прыгаю на волнах.

ОН сидит на высокой дюне. На НЕМ светлый льняной костюм. В руках соломенная шляпа. ОН обмахивается ей. ЕМУ жарко. По ЕГО высокому лбу течет пот. Я снова машу ЕМУ рукой и прошу присоединиться.

– Йе-е-ех! – ОН кидает на песок шляпу, скидывает одежду и аккуратно заходит в воду.

ОН обнимает меня, и тепло ЕГО тела передается мне. Моя кожа холодная. Она уже остыла. Мне приятны ЕГО прикосновения. Меня возбуждает ЕГО близость. Во мне просыпается желание, и я касаюсь рукой ЕГО члена.

– Ваца! Если нас увидят, то вызовут жандармов! – смеется ОН.

К черту жандармов! К черту всех! К черту весь мир! Сейчас мы одни. На всем свете больше никого не существует. Есть только мы: голые и счастливые. Мы, обласканные нежными водами океана. Мы, согретые жарким солнцем. Мы…

– Сергей Палыч! Вацлав Фомич! Ну что ж вы, ей-богу! – слышим мы издалека голос Василия. – Обещались на минуту к океану, а сами удумали купаться. Да еще и голышом! Срам-то какой!

– Это все Ваца! – смеется ОН, семеня по песку к вороху одежды. – Давай-ка, Василий, Ваце помоги одеться. Я уж сам как-нибудь. Ты столик заказал на вечер? Мы хотели вдохнуть местного колорита. Музыку послушать. Посмотреть Сиртаки. Выпить вина.

– Сергей Палыч, так вам вечером Стравинский звонить должен. Вы забыли? Вы сами ему назначили это время, – говорит Василий, помогая мне натянуть на мокрое тело брюки.

– К черту Стравинского! Да, Ваца? К черту все дела. Хочу отдохнуть ото всего, Василий. Уж ты постарайся, голубчик, чтобы нас никто хотя бы пару дней не беспокоил, – говорит ОН и подмигивает мне.


Вечером жара спадает, и ночные цикады громко поют нам свои песни. Длинную белую занавеску шевелит легкий ветерок. Мы лежим на прохладных простынях. Наши сердца еще трепещут от безумного танца страсти, который мы только что исполняли.

– Ваца, ты счастлив, мой мальчик? Я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Чтобы твои глаза светились. Вот как сейчас. Чтобы из них струилась любовь. Хочу пить ее. Хочу быть вечно пьяным ею. Хочу тебя…

========== Глава 19 ==========

Я чувствую, как с каждым днем мой разум затуманивается, как будто жизнь медленно вытекает из меня. Будто из меня вытягивают свет. Будто меня покидает что-то…

Я совсем один. Я заперт в своей комнате, словно узник. Меня приговорили к смерти и заключили в эту тюрьму. Я не плохой человек. Я не желаю никому зла. Я никому не желал смерти. Но я виновен. Я виновен в том, что не смог сберечь то, что мне было даровано. Любовь…

У моей двери всегда дежурят мои охранники. Два санитара. Я не могу вспомнить их имен и лиц. Иногда я не могу вспомнить лиц даже близких людей. Я помню Френкеля. Он был моим другом. Он всегда внимательно слушал меня и писал мои слова в блокнот. Я помню доктора, но не его лицо.

Я попросил одного санитара принести мне карандаш. Я боюсь забыть все, поэтому я снова веду дневник. Я не люблю перья. От них у меня болят руки. Я люблю писать карандашом. От карандаша мои руки не болят, поэтому я пишу карандашом.

Жена иногда заходит ко мне, но не говорит со мной. Она только вздыхает и качает головой. Ее знахарки мне не помогают. Их травы, которыми меня поит жена, не лечат меня. Они только еще больше дурманят мой остывающий разум. Я больше ни о чем не спорю с женой и даже ем мясо. Я не хочу ей зла. Я люблю ее. И она меня любит. Просто она не понимает меня. И я ее не понимаю. Она не может смириться с тем, что я стал таким, поэтому снова собирается поместить меня в клинику.

Я не хочу туда. Я знаю, что там меня ждет смерть. Нет, смерть не физическая. Я просто перестану существовать. Я не смогу думать. Меня покинут мои воспоминания. Я больше не смогу никого любить. Я никогда не смогу сказать ЕМУ все, что не сказал.

Мне нужно сказать ЕМУ все! Все, что не успел. Все, что не смог. Все, что такой болью бьется в моей душе. Я вырываю из дневника страницу и пишу ЕМУ письмо.

Я пишу, что помню счастье. Помню те восторг и радость, которые переполняли меня, когда мы были вместе. Помню ЕГО улыбку и хитрый прищур глаз. Помню слова, которые ОН говорил мне. А я… Я молчал и лишь изредка шептал, что люблю, тихо, почти беззвучно шевеля губами. Но ОН слышал и в ответ дарил мне всего себя. За одно только слово…

Как я хочу все вернуть. Повернуть время вспять. Не уходить. Не хлопать дверью. Не кричать о ненависти. Не проклинать. Это был всего лишь страх. Страх быть брошенным. Страх, что любовь уйдет и от нее останутся всего лишь воспоминания.

Я так хочу снова быть с ним. Хотя бы во снах. В ЕГО снах. Я хочу садиться на кровать и петь ЕМУ колыбельную:
«Ты спи спокойно. Спи спокойно.
Я буду рядом. Буду рядом.
Мы были рады. Были рады.
Я буду помнить. Буду помнить.

Я буду помнить. Буду помнить.
Как были рады. Были рады.
Как были вместе. Были вместе.
Ты спи спокойно. Спи спокойно.

Мы были рады. Были рады.
Мы были вместе. Были вместе.
Я буду помнить. Буду помнить.
Я буду рядом. Вечно рядом…»

***

Дела и заботы все же догнали нас и на отдыхе. ОН уже успел провести несколько деловых встреч, сделать пару нужных звонков и отбить телеграмму Стравинскому с темой новой миниатюры.

Тихий вечер. За окном шумит океан. ОН сидит за столом и читает какие-то бумаги. Я лежу на кровати и пытаюсь записать движения балета, который пришел мне в голову накануне, когда мы рассматривали рисунки на старинных амфорах. На них люди и боги. Они замерли в странных позах. Они что-то говорят друг другу, но от того, что они не могут двигаться, мы не слышим их историй.

– Чем ты занят, Ваца? – ОН снимает монокль и устало трет пальцами уголки глаз.

Я начинаю, вспоминать историю про фавна, которую когда-то рассказывала мне мама. Моя фантазия немного исказила сюжет. Фавн встречает прекрасную нимфу. Он влюбляется в нее. Она нарочно заманивает его своими прелестями. Но это всего лишь шутка. Она не любит фавна. Она убегает и оставляет ему вместо себя лишь платок. Бедный фавн расстроен. Он понимает, что его обманули.

– Забавно, – улыбается ОН. – А эти зарисовки что значат?

Я пытаюсь объяснить ЕМУ, но моя косноязычность подводит меня. ОН не понимает, о чем я хочу сказать, и я вскакиваю с постели. Я скидываю рубашку и остаюсь в простых тонких кальсонах. Я хочу показать ЕМУ те движения, что засели у меня в голове.

– Сними с себя все. Ваца! Фавн должен быть нагим! – говорит ОН и снова отсаживается в кресло, чтобы лучше меня видеть.

Сначала я замираю, лежа на прохладном полу. Я молодой Фавн. Меня разбудила полуденная жара, и я решил умыться и отведать сочного винограда. Я подставляю свою грудь под струи воды. Я впиваюсь крепкими зубами в сочные ягоды. Я сладко потягиваюсь, прогоняя из себя последние следы дремы.

– Замри, Ваца! – восторженно шепчет ОН. – Это прекрасно! Это изумительно! Это должна видеть публика! Ты должен поставить этот балет!

Я немного в сомнениях. То, что я задумал, вовсе не похоже на классический балет. Застывшие позы с повернутой в профиль головой и развернутым прямо телом. Шаги с пятки на носок. Руки с крепко сомкнутыми пальцами. Я боюсь, что меня освистают.

– Не бойся, Ваца! Балет нужно развивать. После Петипа новатором был Фокин. Теперь пришло твое время, Ваца! Ты будешь не только великим танцором, но и станешь великим хореографом. Возможно, тебя примут не сразу, но ты оставишь неизгладимый след в истории балета! – страстно говорит ОН.


Мне нравилось путешествовать, но я так загорелся постановкой, что не мог думать ни о чем другом. Мой фавн рождался легко, словно это был не выдуманный персонаж. Словно это был я сам. Молодой, красивый, страстный. Мое тело маялось от желания любви и танца одновременно.

– Ваца, ты неутомим, – смеется ОН, когда после нескольких часов работы над балетом я набрасываюсь на НЕГО от жажды ласки.

Я хотел ЕГО, хотел жадно пить ЕГО любовь. Большими глотками. Я мечтал, чтобы моя любовь никогда не проходила. Я желал наслаждаться ей вечно.

Мы любили друг друга под громкие песни цикад. Под шум океана за окном. Я уже не сдерживал стоны и наполнял ими тишину ночи.


Париж встретил нас холодным ветром и моросящим дождем. Из жаркого лета мы вернулись в слякотную парижскую зиму.

Мы тут же встретились с Бенуа, и Саша сделал несколько набросков с моих слов. Это был мой фавн. На нем не было одежды. Только большие пятна по всему телу. Такой окрас встречается у животных. На его голове были небольшие козлиные рожки и золотые косы, сплетенные в замысловатый узор. Я видел такие прически на греческих статуях.

– Я хотел показать вам еще эскизы к «Синему Богу» и «Петрушке», – говорит Саша.

Я пока не слышал о новом балете, и ОН говорит, что отведет меня к Стравинскому. Мне точно понравится его музыка. Но до этого нам нужно заехать к Фокину. У него есть несколько идей, которыми он хотел поделиться с НИМ.

– Ты хочешь поручить ему постановку? – я слышу громкий голос Миши из-за двери кабинета. – Да ты с ума сошел! Не спорю, Вацлав великий танцовщик и потрясающий актер, но его фантазии на греческие темы просто ужасны!

– Не кричи Миша, – возражает Фокину ОН. – Он должен попробовать. Я хочу, чтобы он это сделал. Ты просто ревнуешь. Ты боишься, что его постановки будут ярче твоих.

– Но ведь ты покажешь вначале мою «Дафнис и Хлою»? И только после этого балет твоего… любовника, – я слышу в голосе Миши злость.

– В данном контексте Ваца – нанятый мной работник. И я поручил ему работу над этой постановкой. А то, что он, как ты выразился, мой любовник, тебя касается меньше всего! И я больше не желаю возвращаться к этой теме, – ЕГО голос холоден. От него по моей спине бегут мурашки. Видимо, Мишу он тоже испугал. Дверь кабинета распахнулась, и оттуда выскочил Фокин с красными щеками. Он бросил мне в лицо обидные слова и скрылся в длинном коридоре Шатле.

========== Глава 20 ==========

Мои мысли путаются. Иногда я не могу понять, где нахожусь. И эти лица… Я не могу вспомнить их. Они мелькают передо мной, и я не знаю, то ли это мои воспоминания, то ли реальные люди.

Мое тело ноет. Оно привязано к кровати. Я помню, как вчера хотел выпрыгнуть в окно. Я хотел бежать из моей тюрьмы, но крепкие решетки мешали мне это сделать, и я решил сломать их. Я бился, пытаясь вырвать их из стены. Я кричал и выл от бессилия. Тогда пришли они, мои стражи. Они скрутили меня и привязали к кровати.

Я с трудом поворачиваю голову и с тоской смотрю в окно. Я не знаю, что сейчас: ранняя весна или поздняя осень. Жена не приходит ко мне. Хотя… возможно кто-то из этих незнакомых лиц и есть моя жена. Вот снова у моей кровати посетитель. Это женщина. Она плачет. Почему она плачет? Я не умер! Я еще живой! Зачем плакать по живому человеку?

В моей голове такая странная тишина и пустота, словно мой мозг вынули, а вместо него осталось это разрастающееся ничто. Я смотрю на белый потолок. По нему скользят серые тени. Они изменяются. Они перестают быть бесформенными и приобретают очертания. Лица… снова лица. Знакомые до боли и незнакомые до ужаса. Они улыбаются, плачут, смеются, грустят. Я словно смотрю фильм в синематографе. Показывают мою жизнь. Интересное кино. Только… я уже с трудом вспоминаю главных персонажей.

***

Я удивлен известием, что Фокин работает в труппе последний сезон. Он гениальный хореограф! Он столько сделал для труппы! Как можно отпустить его?

– Он истощил свой талант, Ваца, – спокойно говорит мне ОН. – Время Фокина прошло, как когда-то прошло время Петипа. Мне нужна новая кровь, новые идеи, новые формы. Новый формат балета. И для этого у меня есть ты.

Мне грустно. Фокин сделал много и для меня. Он создавал танец именно с учетом моих возможностей. Он открыл во мне актера. Каждая его постановка – это не только балет, но еще и спектакль, и у каждого персонажа на сцене своя жизнь.

– Женщина с ребенком на заднем плане! Вы счастливая мать! У вас на руках ваше дитя, так будьте добры, любите его! – говорил он на репетициях.

Да… Даже статисты в его постановках должны быть живыми. Но мне и Броне доставалось больше всего.

– Твоя кукла слишком проста, Бронислава! – кричит Фокин из зала моей сестре. – Сделай ее чуть кокетливее. Вацлав, будьте добры, больше амплитуды руками! И шаг мельче.

Мне трудно играть тряпичную куклу. В этой постановке очень мало привычных мне прыжков. Тут все основано именно на актерском мастерстве, и в этом и есть беда. Мой Петрушка несчастен в любви, и он не свободен. Им манипулируют и выставляют его на посмешище.

– Все замечательно, Вацлав! Вы прекрасный танцор и актер. А ваш дуэт с сестрой просто находка, – говорит мне Фокин. Мы сидим в театральном буфете и пьем чай. – И Петрушка – это ваша роль.

Я не согласен с Мишей. Я есть человек. Я не игрушка, и я сам принимаю решения. И я счастлив, а Петрушка несчастен. Я любим, а Петрушке изменили.

– Мне жаль вас, Вацлав. Вы простите меня за ту мерзость, которую я бросил вам в лицо тогда, у кабинета господина Дягилева. Был трудный разговор, и я сорвал на вас злость.

Я помню эту обидную фразу. Миша назвал меня «ЕГО ручным питомцем». Мне было обидно, но сейчас я не сержусь. Ибо я не ручной питомец. Я человек.

– Вы действительно так наивны, Вацлав? Хм… – Миша задумчиво крутит в пальцах чайную ложечку. – Вы ослеплены любовью и не видите всей правды. Он поработил вас. Вы подчиняетесь каждому его слову, каждому взгляду. Вы для него интересная игрушка. Дорогая и послушная. Он одевает вас, холит и лелеет. Он гордится вами, и ему нравится выставлять вас в своем балагане. Но если вы хоть раз осмелитесь ему перечить или оступитесь, он просто вышвырнет вас, как ненужную тряпку. Не вы первый, не вы последний.

Я не верю Мише. В нем говорит обида. ОН любит меня. Я для НЕГО не игрушка. Я живой…

– Вацлав, он использует вас. Вы наивны и не видите этого. Откройте глаза! Проснитесь, пока не поздно! Бегите от этого человека! А любовь… Разве вы не видите, как Сережа смотрит на юных танцовщиков?

Одно слово… Одно только слово способно разбить в дребезги все. Этого не может быть! ОН любит меня! ОН не может со мной так поступить! А как же слова? Как же взгляды, полные тепла и нежности? Как же ночи страсти? Нет! Не верю!

– Вы слышали? Дягилев нашел себе нового мальчика!

– Но согласись, дорогая, менять великолепного Вацлава на бездарного танцоришку глупо. Дягилев не откажется от такого таланта ради обычной похоти.

– Вацлав талантлив, но увы... Время не делает его моложе. А наш Сергей Павлович любит мальчиков…

Недоверие… Всего несколько слов, случайно брошенных Фокиным, посеяли в моей душе семя сомнения. А эти разговоры за кулисами и сплетни стали для него живительной влагой. Как я не слышал этого раньше?


Премьера моего Фавна… Я очень волнуюсь. Нет, я не боюсь сбиться или плохо станцевать. И за свою партнершу, Броню, я ни капли не переживаю. Мы отрепетировали все до мелочей. Меня тревожит другое… А если будет провал? Фиаско! ОН ведь не выкинет меня из театра, как сделал это с Фокиным? Нет, ОН не сделает этого, потому что любит меня.

Я смотрю на мальчиков из кордебалета, которые готовятся к следующему спектаклю. Они совсем юные. Красивые молодые тела. Горящие глаза. Мое тело тоже красиво. Я еще не стар, но… В них есть невинность. А я развращен. Может, в этом причина?

– Ты готов? – мне на плечо ложится ЕГО большая теплая рука. – У тебя все получится, Ваца! Я еще никогда не ошибался. Я носом чую талант. И у тебя он есть. Ну… с богом!

Я выхожу на сцену и ложусь на бутафорский камень. Я Фавн… Я молодой Фавн, проснувшийся посреди леса от дневной жары. Мое тело разогрето солнцем. Оно напряжено и жаждет любви…


Не люблю шумных приемов. Там слишком много людей. Я не люблю быть в центре внимания, поэтому стараюсь быть незаметным. Я прячусь где-нибудь в углу и сижу там, пока про меня все не забудут и не закончится торжество.

– Василий, принеси Вацлаву Фомичу другой костюм. Тот, что с черным смокингом, – ОН уже одет, а я жду, когда Василий отгладит мой шарф. – Да, и никакого шарфа! Он укорачивает твою шею.

Но я люблю носить шарф. И мне нравится именно этот серый костюм. Я в нем чувствую себя спокойнее, нежели в черном.

– Ты сегодня должен блистать! У тебя дебют как хореографа! А ты хочешь быть серой мышью, – ОН не обращает внимания на мои слова. ОН уже все за меня решил.

А был ли успех? Когда я замер, лежа на камне, зал молчал. Эта тишина меня напугала. Я смотрел в темноту кулис. Там стоял ОН. Нет, ОН не был напуган, как я. Кивок головы, и вот уже оркестр опять играет Дебюсси. И я, подчинившись ЕГО взгляду, снова начинаю танцевать.

Я Фавн… Я молодой Фавн…

========== Глава 21 ==========

Меня окружает пустота. Я тону в ней. Я опускаюсь все глубже и глубже. Меня все реже посещают светлые образы. Только тени… Они шепчутся. Они водят когтями по стеклу. Они шаркают ногами и тихо стенают. Я боюсь… Боюсь стать такой же стенающей тенью.

Лишь иногда в этой пустоте вспыхивает свет, будто кто-то включает одинокий софит над пустой сценой, и в этом свете я вижу себя. Слабого. Напуганного. Одинокого.

– …совсем плох? Я могу чем-то?.. – я не понимаю слов, но мое сознание цепляется за этот голос.

Да… Я помню его. Но он говорил мне совсем другое. Не могу вспомнить что… Эти глаза… Как часто я раньше рисовал эти глаза. Они смотрят на меня, и в них боль. Почему? Что причиняет боль этому человеку, у которого такие знакомые глаза и такой родной голос?

– …поедем сейчас в театр. Ты ведь помнишь Петрушку?

Помню ли я? Я помню, что был тряпичной куклой. Мною играли. Мною забавлялись. А я просто любил и не верил в предательство и измену. Я отдавал себя без остатка. Я любил, и я танцевал. Я – восьмое чудо света! Я – повелитель воздуха! Я – бог танца! Я… кто я?

***

Мы сидим в небольшом зале. На сцене стоит рояль. За ним сидит высокий худой человек в очках. Он самозабвенно играет нам. Он гений! Я чувствую это по музыке. Эти дикие изломы нот. Эти вихри аккордов. Этот сбитый такт. Все гениально! Я в восторге!

– Игорь! Игорь Федорович! Беру! Беру не глядя! Изумительно! – ОН встает и подходит к роялю. – Ваца, как тебе гений музыки? Есть идеи насчет того, что он только что играл?

Да! Да! Да! Я знаю, что это будет! Это будут времена, когда люди поклонялись многим богам! Праздник язычества. Праздник весны. Люди пережили зиму, и теперь природа оживает после тяжелого времени. Но боги безжалостны! Им нужна жертва. И люди отдают богам девушку. Она танцует в некоем трансе и в конце умирает.

– Хм… Любопытно, – Стравинский протирает мокрый лоб и поправляет маленькие очки на носу. – Ты хочешь поручить постановку Вацлаву?

– Я верю в него, – отрезает ОН. Хотя Игорь и не перечит ЕМУ, ОН всем своим видом показывает, что все давно решено.

– А кто будет танцевать Избранницу? – снова спрашивает Стравинский.

Выдержать такой ритм танца сможет только моя Броня. Я уверен в этом, и мы уже через месяц приступаем к репетициям.

– Я пройдусь по делам, – говорит ОН, видя, как я увлеченно рисую.

Я тут же откладываю лист бумаги и внимательно смотрю в его глаза. Я знаю, по каким делам ОН идет. У НЕГО встреча. Очередной танцор или просто милый мальчик из учеников школы? Тремя днями назад было то же самое. Я сразу почувствовал запах чужого одеколона на ЕГО шарфе. Зачем нужен этот мальчик? Неужели не достаточно меня? Я плохой любовник? Или я слишком стар для НЕГО?

– Успокойся, Ваца, – говорит ОН сухо. – Да, ты не молодеешь, и ты уже не тот, что раньше. И я не собираюсь менять тебя. Я думаю объединить вас. Я хочу, чтобы в нашей постели был еще кто-то. Мне всегда хотелось порезвиться сразу с двумя.

Я не хочу! Я не допущу, чтобы между нами был кто-то третий! Там место только мне, ЕМУ и нашей любви!

– Ну почему «между»? Ты можешь быть снизу. Тебе ведь нравится это?

Я ненавижу… Ненавижу ЕГО за этот цинизм! Я говорю ЕМУ о своей любви! О том, ради чего живу на свете!

– У тебя есть еще танец. Он ведь не зависит от наших отношений? К завтрашнему дню жду от тебя танца девушки полностью. Сегодня буду поздно. Ложись без меня!


Репетиции, бессонные ночи, наполненные болью и бессильной злобой. Снова репетиции. Музыка Стравинского разбивает мое сердце на тысячи осколков. Она разрывает мою измученную душу на кровавые куски. Она живет во мне, и я слышу ее постоянно.

Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре, пять! Дрожи! Дрожи всем телом! Дрожи! Нет… все не то. Броня… Мне нужна Бронислава! Но она не сможет выступать, потому что ждет ребенка. Как мне объяснить Иде, что я хочу от нее? Раз, два, три… Стоп! Это транс! Это полное отсутствие чувств! Только рваное дыхание и дико бьющееся сердце! Дрожи! Дрожи всем телом! Слушай ритм!

– Это невозможно, Вацлав, – Ида устало падает на пол. – Тут нет ритма. Это какая-то какофония. И эти вывернутые стопы! Плечи наверх! Как ты это все представляешь?

Ты просто не понимаешь этой музыки и моего танца! Уйди! Я сам покажу, как нужно это исполнять!

Я встаю посреди класса, киваю аккомпаниатору, и музыка поглощает меня. Мое тело становится мягким и податливым. Его гнет и ломает в разные стороны. Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре, пять! Дрожь… дрожь начинается от коленей и заканчивается где-то в голове. Все! Еще одна конвульсия и…

– А почему Ида рыдает? – ОН стоит у входа в танцкласс и хмурит брови.

Она бездарность! Она не слышит музыки! Она не чувствует ритма! Она не видит образа!

– Кто дал тебе право кричать на моих артистов? – я замираю и удивленно смотрю на НЕГО. ЕГО голос подобен грому. А глаза… Они черные от гнева. – Поди к себе и остынь! И более не смей играть тут Бога!

Я слышу, как вокруг меня шушукаются. Этот шепот ползет за мной клубком змей.

– Тут один Бог, и это Дягилев!

– Он попал в немилость к Дягилеву!

– Он не оправдал надежд Дягилева как балетмейстер!

– Он надоел Дягилеву как любовник!

За что ОН так со мной? Чем я это заслужил? Тем, что зрители освистали «Весну священную»? Тем, что век танцора короток и я почти подошел к его пределу? Тем, что я так безумно и страстно люблю ЕГО?


– Я договорился о гастролях. Ты едешь в Америку, – ОН расчесывает маленькой расческой свои усики. На ней остаются черные полосы от помады. ОН снова идет к нему… к этому мальчишке! ОН будет целовать его, а на его губах будут оставаться черные полосы от помады. Я громко смеюсь, когда представляю такое.

– Что? Успокоился? И прекрати эту истерику! Кто ты такой, чтобы насмехаться надо мной. Да, совсем забыл, – ОН оборачивается уже перед самой дверью и добавляет: – Я не еду с тобой. Путешествие на корабле через океан, а ты знаешь, я суеверен и цыганка мне нагадала, что я умру на воде. Так что… Ты едешь один.

ОН просто бросает меня! Эти разговоры о цыганке и о смерти на воде – только отговорка! Он заходил со мной в воду там, в жаркой Греции. Он не боялся, потому, что был моим. Потому что ЕГО защищала моя любовь. Теперь ее нет… и ЕГО уже ничто не защитит.

========== Глава 22 ==========

Я стараюсь не думать о НЕМ, но в том месте моей души, где раньше был ОН, теперь, истекая кровью, в муках умирает любовь. Мне больно, и перед моими глазами постоянно встает грязная картина. ОН на молодом мальчике. ЕГО губы кривятся в улыбке, а по лбу течет пот вперемешку с черной помадой для волос.

– Bonjour! Ne te dérange pas? Vous ne vous souvenez pas de moi?*

Нежный женский голос отвлекает меня от мрачных мыслей, и грязная картина исчезает. Я не знаю французского и не понимаю, что говорит мне этот ангел, спустившийся откуда-то с неба.

– L'ange?** – она смеется, и мне этот смех нравится. Я тоже начинаю смеяться ей в ответ.

– Моя подруга спрашивает, не помните ли вы ее, – мы не можем разговаривать. Она не знает русского, а я так и не выучил французский. Нам приходит на помощь ее знакомая. Я отвечаю ей, что не помню, чтобы нас представляли.

– Странно. Вам представляли ее не один раз, – переводит подруга речь моего ангела.

– Romola, – ангел чуть приседает и протягивает мне ручку в белой перчатке.

А я…

– Ромола прекрасно знает, кто вы. Она надеется, что завтра вы снова не забудете ее.

Как я вообще мог забыть такое милое существо? Ее улыбка. Ее грация. Изящество, с которым она держит в руке зонтик от солнца. Ее губы, мягко прихватывающие край бокала; и я млею от света этих огромных карих глаз.

– Ромола говорит, что вы, видимо, были несвободны и поэтому ее не замечали?

Я был… Я был не свободен. Я…

– Вы были так увлечены танцем, что не замечали ничего вокруг, – эта фраза помогает мне обойти трудную тему.

Да, я был полностью погружен в танец и не обращал внимания на кордебалет. Я вообще не люблю рассматривать артисток. Многие юные танцоры любят это делать, но я не такой. Это неприлично. И волочиться за девушками из кордебалета неприлично.

– За Ромолой пытались ухаживать многие, но она была так увлечена вами, что не хотела ни о ком слышать.

Эту фразу Ромола не говорила. Видимо, подруга решила помочь ей признаться мне. Я очень рад это слышать. Меня еще никто так преданно не… Меня никто так не добивался. Никто…

Наши свидания становятся ежедневными. Мы все время проводим вместе. Мы болтаем обо всем, пользуясь услугами ее подруги в качестве переводчика. Иногда мы просто стоим на верхней палубе, смотрим на солнце, садящееся за горизонт, и молчим.

Я знаю, она понимает меня без слов. Она знает обо всем. О том, что я ЕГО раб. О том, что ОН использовал меня. О том, что так грубо заменил меня другим.

В один из вечеров она предлагает взять шампанского и уединиться в каюте. Я знаю, чего она хочет. Я тоже этого хочу. Я хочу ее, и я знаю, что только она может освободить меня от любви и вылечить эту кровоточащую рану в моей душе.

Ее губы имеют привкус горького шоколада и шампанского. Ее волосы струятся по нежным белым плечам. Ее тонкие руки обнимают мою шею.

– Je te sauverai! Je te toi de lui! Je n'ai plus je te lui!***

Я не знаю французского, но я понимаю, что она говорит. Да! Она и есть мое спасение! Я женюсь на ней! А ОН… ЕГО я вырву из своего сердца, и воспоминания о НЕМ растают в синей воде за бортом этого корабля. Я женюсь на Ромоле и навсегда разорву эту порочную связь.

Странно, но с появлением Ромолы в моей жизни меня стали преследовать неудачи. Я оказался неспособен создать что-то свое и неспособен заработать денег. Я почти отчаялся и решил, что уже никогда не смогу танцевать, но тут снова появился ОН.

Теперь все было по-другому. Я был не ЕГО. Я делал вид, что счастлив. Но это была неправда. Моя милая Ромола быстро превратилась в жену. Жена умела только упрекать и требовать у меня денег. Но как только рядом появлялся ОН, жена снова превращалась в Ромолу. А я… Я снова пытался показать, что счастлив.

ОН в моем присутствии делал безразличное лицо и презрительно смотрел на Ромолу, но иногда… Иногда я ловил на себе взгляд. В нем была тоска, и я понимал, что ОН все еще любит меня, но отпускает, ибо думает, что это для меня так лучше. И именно тогда меня и начала поглощать пустота…

***

Я еще здесь. Я все еще вижу людей. Я слышу их голоса, но тени все плотнее обступают меня.

– Это опасно? – спрашивает женский голос.

– Это новый метод. Лекарство введут внутривенно. Оно вызовет сильные судороги. Но это, возможно, положительно повлияет на работу мозга, – отвечает мужской. – По крайней мере, я на это надеюсь, – неуверенно добавляет он.

– Ему будет больно? – вздыхает женский голос.

– Процедура болезненная. Рядом с ним буду я и еще несколько врачей. Если что… – пауза. – Мы ему поможем.

Меня окружают люди. Они все в белом. У них одинаковые лица. Все, как у доктора Френкеля. Пять Френкелей. Зачем столько? Они подключают странные аппараты к моей груди и к моим рукам. Один из Френкелей пристегивает мои запястья крепкими ремнями к кровати. Другой доктор делает то же самое с ногами. Зачем? Я все равно не могу двигаться. Свинец в воздухе давит и не дает мне это делать.

– Откройте рот, – говорит не знаю какой по счету Френкель. Я повинуюсь. В мой рот вкладывают кожаный валик. – Это чтобы вы не откусили себе язык, – объясняет мне доктор.

Рядом с кроватью длинный шест. На нем стеклянная колба с какой-то жидкостью. От нее к моей руке тянется длинная трубка. Она заканчивается иглой, которую один из докторов вводит мне в вену.

Я смотрю, как по трубке медленно течет жидкость. Она проникает в меня через иглу и бежит, смешиваясь с кровью.

В голове начинает мутнеть. Во рту пересыхает. Я пытаюсь вытолкнуть языком кожаный валик, но он прилип к моему небу. Мое тело сотрясается судорогой. В ушах что-то жужжит, словно мне в голову заползла пчела. Жужжание все громче. И вот уже целый рой пчел гудит в моей голове и пожирает мой мозг. Мне больно. Я хочу закричать. Я хочу вырваться из крепкой хватки ремней, но мое тело не слушается меня. Оно бьется, словно кто-то дергает за невидимые нитки, привязанные к нему. Я кукла. Марионетка. Я танцую странный танец на радость зрителям в белом. Они перешептываются и аплодируют моему танцу.

Я не хочу быть куклой! Я не хочу танцевать для вас! Отпустите! Мне больно!

Я задыхаюсь этим криком, но меня не слышит ни мой невидимый кукловод, ни мои зрители. Силы покидают меня, и я уплываю в темную бездну беспамятства.


*Здравствуйте! Не помешаю? Вы не помните меня?
**Ангел?
***Я спасу тебя! Я освобожу тебя от него! Я больше не отдам тебя ему!

========== Эпилог ==========

Это еще не смерть. Я это знаю. Где-то там, далеко, мое бренное тело. Я смотрю на все происходящее из-за мутного морозного стекла. Меня окружают серые тени. Я сам стал серой тенью.

Всю жизнь… Всю свою жизнь я искал любовь. Я бежал за ней и пытался поймать, как волшебную жар-птицу. Она была в моих руках, но я не смог ее удержать. Я испугался ее жара и разжал руки. И она улетела. Улетела, забрав с собой мою душу.

Где-то там, вдалеке, играет музыка. Кто-то танцует… Я вижу человека. Он исполняет танец. Мой танец. Когда-то, когда я был еще жив, я танцевал его. Я помню каждое движение, каждый жест. Нет! Все не так! Это нужно делать совсем по-другому. Я не могу объяснить! Я никогда не мог объяснять словами танец. И я ненадолго выхожу из моего укрытия… Из моей пустоты.

Сцена театра. На меня светит яркий софит. Я стою и напряженно вглядываюсь в темноту. Там, во мраке пустого зала, виднеется одинокий силуэт. Он в темном пальто. На голове цилиндр. На шее белый шарф. Фигура поднимается с места, и ее лицо освещается слабым светом.

Это ЕГО лицо. ЕГО улыбка. ЕГО глаза. Это ОН! ОН смотрит на меня как раньше. ОН гордится мной. ОН любит меня.

– Jeté! Jeté, Ваца! – шепчет ОН и машет мне рукой.

И я прыгаю. Прыгаю в эту темноту. К НЕМУ навстречу. Чтобы быть с НИМ и никогда не возвращаться в мир, где любви нет.

Бог есть любовь. Я есть Бог. Я есть любовь.
Искренне Ваш,
Вацлав Нижинский.

От автора:

После лечения в клинике с тяжелыми инсулиновыми вливаниями Вацлав избавился от галлюцинаций, но полностью погрузился в себя. Последний раз Дягилев навестил его в 1928 году. Он попытался «оживить» своего Ваца танцем и сводил его на балет «Петрушка». Но Вацлав остался равнодушен. В 1939 году Серж Лифарь, последний воспитанник Дягилева, снова пробовал «оживить» своего кумира. Поначалу Нижинский безучастно сидел на стуле и смотрел танец. Потом он вдруг встал, вышел на середину сцены и взлетел в прыжке. Это был последний прыжок Бога танца.

Вацлав Нижинский скончался в Лондоне 11 апреля 1950 года. В 1953 году его тело было перевезено в Париж и похоронено на кладбище Монмартр. Надгробный камень, возведенный на его могиле Сержем Лифарем, изображает Вацлава в образе Петрушки.

Сергей Павлович Дягилев скончался на рассвете 19 августа 1929 года, на двадцать лет раньше Нижинского. Как и нагадала ему цыганка, он умер на воде. В Венеции. Вацлав так и не узнал о смерти Дягилева. К тому времени он был уже глубоко болен.

Жена Нижинского Ромола Де Пульски после смерти мужа издала его дневники, вырезав из них почти все воспоминания о Дягилеве.